Когда Астейн шел пятнадцатый год, в усадьбе появился очередной миссионер из срединных земель - Балдред Гундарский, сухой седобородый старец с живыми ярко-голубыми глазами. Ингвальд Большая Нога все дивился, откуда в этом немощном теле столько сил, чтобы добраться в земли северных нордеров. Много позже Астейн поняла - то была сила духа и сила веры, гнавшая Балдреда все дальше на север, дабы нести искру Предвечного Света, не взирая на холод, болезни и опасности. Он привел за собой еще шесть монахов разного происхождения.
Испросив разрешения у Ингвальда, они отстроили небольшую общину у самого берега реки. Ингвальд Большая Нога им в помощь даже работников выделил, демонстрируя всяческое благорасположение и щедрость. Балдред без устали благодарил гостеприимного хозяина за доброту и участие. Бедный старик не догадывался, что в разрешении не нуждается - приречная земля Ингвальду-купцу не принадлежала.
Хозяин Медвежьей Пади старательно изображал благодетеля, принимая монахов в усадьбе. Поил, кормил, делал вид, будто внимательно слушает проповеди. Балдред Гундарский был счастлив найти столь открытых Золотым Речениям последователей-нордеров, что обратятся к истинной вере со дня на день.
Сердце девочки сжималось от жалости к наивному и доброму старику, не скупившемуся на истории, не менее волшебные, чем у бабушки Хервёр. Стыдясь предательских слез, она все чаще убегала к Серебряному ручью.
Астейн и Хельми нередко навещали ту общину, дивясь жизни суровых молчаливых мужчин в коричневых балахонах, чей день делился между молитвой и работой. Они никому не мешали, более того - от них даже польза была, ибо, несмотря на бесчисленные дела, находили время рассказывать детям "диких северян" о том, другом мире, чужом и непонятном.
В одну ветреную ночь сезона дождей усадьба оказалась разбужена криком работника. Смысл того, что он кричал, не сразу дошел до полусонных людей, но всполохи пламени за рощей у реки рассказали все лучше всяких слов: горела обитель.
Удушливая волна страха на краткий миг парализовала девочку. Уже через мгновение ноги пришли в движение, выбросив потное тело в холодную ночную темень.
Все кто был в усадьбе, за исключением немощных старух и малых детей, побежали к реке. Астейн и Хельми мчались в первых рядах.
Увы, спасать было нечего и некого. Яростно воющее пламя не давало даже подойти к постройкам. Сквозь гул огня девочка совершенно отчетливо слышала крики монахов, что горели заживо без малейшей надежды на спасение. Хуторяне бестолково метались от топкого речного берега к языкам пламени, пытаясь тушить огонь, подчиняясь скорее инстинкту, чем разуму. То, что это не случайный пожар, сомнений не вызывало: кто-то завалил двери тяжелыми бревнами.
Астейн мутило: по поляне растекалась вонь горелого мяса, заполняя нутро и сводя горло судорогой.
Глумливо ухмыляясь, Смерть смотрела в глаза, костяными пальцами сжимая девочке сердце. Никогда ранее не оказывались они столь близко, никогда не доводилось дочери Ингвальда полной грудью вдыхать ее запах. Ужас пополам с омерзением ледяным копьем пронзил девочку от макушки до пяток. В глазах потемнело. Кровь отлила от лица, рот наполнился сладковатой слюной. Едва переставляя непослушные ноги, она отошла в лес, где исторгла вечернюю трапезу на широкие листья лопуха.
После, пытаясь прийти в чувства, присела на мшистый валун. Что произошло дальше, она и сама не поняла. Внезапно ночной лес за спиной взорвался резким визгливым смехом. Внутренности вновь скрутила болезненная судорога. Тело в миг покрылось холодным потом и скатилось с валуна. Астейн вжалась в мокрую от росы траву, замерла, скованная липким ужасом, обратилась в слух. Истеричные переливы визгливого хохота заполнили напоенную ароматами прелых листьев и грибов чащобу. Собрав волю в кулак, девочка выглянула из-за камня. Из паутины черных ветвей прямо на нее взирали мутные водянистые глаза - два мертвых озера на зеленовато-бледном, искореженном безумием женском лице. Алые губы незнакомки дрожали и кривились в бессмысленной улыбке. Облаченная в полупрозрачное серебристо-серое рваное платье, она раскачивала головой и то и дело отбрасывала змеящиеся спутанные рыжие волосы. Тощие ноги, оплетенные бугристыми темно-лиловыми венами, пьяно отплясывали на одном месте дикий танец.
- Девочка, девочка, - на распев, надтреснутым хрипловатым голосом пропела-проговорила странная незнакомка, - купеческая дочка, найду тебя по запаху, крепко возьму за руку, отведу в богатый дом, будешь счастлива ты в нем...
Крик застрял в сведенном горле. Уже в следующий миг женщину словно что-то испугало. Она обернулась, подняв вихрь опавших лестьев, и растворилась во влажном мраке чащи. Лишь хохот тоскливым эхом еще долго стелился по примятой траве. Астейн неслышной тенью выскользнула из леса и смешалась с хуторянами.
Черное ночное небо прорезала белая молния, хлынул холодный дождь. Кто-то сказал, что Великий Воин, сын Хозяйки Леса, гневается, а кто-то шептал - радуется. Вода затушила пламя, но в сыром воздухе тошнотворный запах горелой плоти чувствовался сильнее.
О встрече в лесу Астейн никому и не сказала - не смогла. Слова не сплетались в связную речь, будто кто наложил заклятие молчания.
В ту ночь сон так и не пришел. Безумный хохот продолжал звучать в голове, а зловоние пожарища пропитало все - волосы, ткань, кожу. Едва забрезжил рассвет, она выскочила из усадьбы и отправилась к своему любимому ручью. На берегу сбросила рубаху и вошла в воду.
Вода должна быть ледяной - она это знала, но не ощущала холода. Чувства умерли - все пожрала огненная смерть. Руки лихорадочно омывали тело, ногтями соскабливая ее зловоние, раздирая кожу до крови, вырывая волосы. А в голове тупой болью пульсировал вопрос: кто была та безумная женщина?
Священный ручей возвращал жизнь, а вместе с ней пришли жжение ссадин и царапин, ледяной холод воды. Спиной ощутив чей-то взгляд, Астейн в испуге оглянулась: Гуда Прекрасноволосая сидела на сером валуне и внимательно смотрела на дочь.
- Выходи, - коротко бросила она, - ты окоченеешь.
Озябшая девочка молча вышла на берег, потянулась за порванной рубахой, но Гуда протянула ей сухую и чистую.
- Дух смерти не в волосах или одежде, - проговорила она, - он въелся в твою душу и память, и нет такой силы, что могла бы вытравить его оттуда. Ты должна научиться с ним жить.
Направляясь в усадьбу, они не проронили более ни слова, но никогда, - ни до этого, ни после, - не случалось между ними такой близости, как в те мгновения прозрачного и тихого раннего утра.
Несчастных монахов Астейн много раз вспоминала с благодарностью за скромные знания, что успела получить: они весьма пригодились, когда за спиной захлопнулись двери родительской усадьбы.
Спустя год, Ингвальд стал брать дочь в непродолжительные поездки, справедливо полагая, что женщина должна разбираться в торговле и быть мужчине во всем помощницей - так уж было заведено у северных нордеров. Тогда Астейн увидела Норхейм и удивительные острова Седого моря, что рождены из слез Хозяйки Леса, побывала в шумном Хонгарде, узнала родственников из Благословенного королевства, свела крепкую дружбу с златовласой зеленоглазкой - веселой хохотушкой кузиной Урсулой, что была на два года младше. Разных людей она тогда повидала, со многими чудными нравами познакомилась.
Тогда же подарил Ингвальд дочери и острый кинжал с витой костяной ручкой. Купец не наделяся, что Астейн сможет защитить себя, но таков обычай северных нордеров - будущая хозяйка дома должна владеть оружием. Ингвальд показал дочери несколько приемов. По крайней мере, если уж врага не сразит, то бесчестья избежит.
Подобрал ей Ингвальд Большая Нога и жениха - крепко сбитого, русоволосого Болли, сына Ари по прозвищу Южный Ветер, хозяина усадьбы Рысье Логово. Ингвальд и Ари были старинными друзьями и торговые дела давно и тесно связали два семейства. Вот только того Болли Астейн видела всего лишь раз, да еще в раннем детсве. И нашал она его тогда скучным и вялым.
Были в числе новых знакомцев и лесные эльфы, с которыми Ингвальд иногда вел дела, хотя и не любил их. Причина для настороженности была - многие лесные эльфы гордо величали себя "свободными", славились непредсказуемостью и не признавали не только людских законов, но даже установлений своих более мирных собратьев. Люди за то прозвали их "дикими". Редко выходили они из непролазных чащоб, наводя ужас на хуторян знанием древних заклятий и смертноносными стрелами. Медноволосые, покрытые татуировками, они почитали себя истинными детьми Хозяйки Леса, а к торговцам относились с немалым презрением. Беда в том, что будь то "лесные" или "дикие" эльфы - для людей все они были на одно лицо.
Из самого сердца леса, из тайных своих королевств привозили они порой вещицы редкой красоты. Сжав зубы хозяин Медвежьей Пади, который умел считать и видел выгоду не хуже любого цверга, начинал торговаться. Одна радость - торговались они не долго, ибо лесные эльфы полагали это занятие унизительным.
Вот среди молчаливых статных красавцев на беду заприметила Астейн, вступившая в возраст невесты, одного - Ульвейна Вороново Крыло, причину всех ее бед и душевных страданий. Виновника разбитого сердца и бесприютных скитаний.
Он появился среди прочих в Медвежьей Пади. В тот раз эльфы принесли на продажу оружие - кинжалы тончайшей работы, тонкие лезвия которых переливались всеми цветами радуги, и волшебные стрелы, что по их словам могли пролетать расстояние в два раза большее против стрел обычных.
Астейн не слишком интересовалась оружием, и пока Хельми с отцом препирались с эльфами, пытаясь сбросить цену, разглядывала лесных жителей. Вот так их взгляды и встретились. И что-то томительно заныло в душе, и сердце застучало чуть быстрее. У этого высокого стройного юноши глаза оказались вовсе не цвета пожухлой травы, как у многих его собратьев, но агатовые, и лучились они нежным ласковым теплом. Никогда ранее не доводилось девушке испытывать того, что испытала она в первую же встречу с Ульвейном Вороново Крыло.
Потом он приходил снова и снова, уже без всякой торговой надобности. В заранее условленном месте эльф оказывался всегда раньше Астейн, а после исчезал, скрываясь во влажных лесных тенях.
Слишком мало боги отвели им времени - как один миг пронеслись дни от праздника Первого Колоска до наступления снежных великанов. Ульвейн уговаривал ее уйти с ним, резонно замечая, что Ингвальд никогда не даст согласия на их брак. Но открытому сердцу девушки в тягость были и тайные встречи, и затянувшийся обман. Желая открыться родителям, она верила в свое право на выбор.
На илистом дне памяти навсегда остались занесенный снегом старый амбар, запах сена, бархатное тепло кожи эльфа и сладкий аромат губ - призрачные следы преступной любви. Многие годы минули, много воды утекло с тех пор, но частенько приходили ночи, когда выносило приливом предательских воспоминаний бледное перекошенное лицо брата и сверкающий меч в руках отца, тогда просыпалась Астейн с криком на устах. Боль с годами не притупилась, и тело сводило потливой судорогой: Ульвейн бежал, а она осталась, хладной скалой приняв удар кипучей волны отцовской ярости.
Гнев отца явился для Астейн полной неожиданностью, как снежный буран в середине лета. Полагая себя свободной, она наивно думала, что может сама выбрать того, кому дарить любовь. Ингвальд считал иначе: привыкнув командовать дружиной, он желал командовать и детьми. А как Ингвальд-купец гордился свободой земляков! С каким презрением отзывался о кланах южных нордеров! "Не родился еще в предгорьях Белого Хребта тот нордер, кто добровольно повесит себе на шею короля! Нет у нас более братьев, ибо не стало у них былой гордости!" - так с горечью отзывался он о тех, кто по ту сторону Седого моря на совете кланов избрал королем Хенделана Лиса. Увы, его представления о свободе не касались семьи.
Какая судьба могла ждать девушку, изгнанную из родного дома? На сей счет можно не обольщаться. Всем было очевидно в те дни - неблагодарная дочь должна покинуть мир одиноких усадеб, троллей и цвергов. Только вот примет ли ее тот, другой мир, из которого приходили суровые миссионеры, где правили короли и бурлили города? Удивительное дело, но даже монахиней в том мире она стать не могла - слишком мало тогда знала о чужой вере.
Заплаканная Гуда Прекрасноволосая, - она стала после того случая с общиной для дочери чем-то вроде подруги, - сама едва умевшая писать, вывела на пару с бабушкой несколько строк настоятельнице женской обители Святой Хранительницы Итенель - ближайшего островка в Седом море, где разгорелась искра Предвечного Света. Они просили приютить Астейн и наставить на путь истинный. Дойдя в письме до слов "путь истинный", женщины глубоко задумались, ибо и сами не очень хорошо представляли, что это может означать. Гневные крики того, кто отказался быть отцом для предательницы-дочери, от которых содрогались стены, быстро вывели их из задумчивости.
- Главное, чтоб с голоду не умерла, - рассудительно сказала бабушка, вручая девушке пергамент. - Это не лучшее место в мире, но ты сама обрекла себя на такую жизнь.
- Есть и положительная сторона, - сквозь слезы попыталась улыбнуться Гуда, - это всего в нескольких днях пути от нас, да и настоятельницу Луту я хорошо помню. Она добрая женщина.
Луту, дочь Гуннстейна, Гуда знала еще с девических времен - хутора их родителей располагались по соседству. Лута рано вышла замуж, но вскоре овдовела. Приняв новую веру в Хонгарде, она отправилась в долгое паломничество, и получила благословение Великого Патриарха, Владыки Тайных Дел, на строительство женской обители на границе двух миров - на Лисьем острове, затерянном в бурном Седом море.
Предполагалось, что получив знания, необходимые монашке, Астейн вольется в сестринскую общину. Хотя, оставалась надежда, что отец одумается и простит дочь, не совершившую никакого преступления. Впрочем, тогда никто всерьез не задумывался о столь отдаленном будущем. Главное было добраться до обители.
Хельми сопровождал сестру, ибо путь предстоял хоть и не слишком долгий, но весьма опасный, ведь она не просто покидала отчий дом, а направлялась в земли южных нордеров, во владения короля Хенделана, который считал, - без всяких на то оснований, - острова Седого моря своими.
Когда немые белокудрые волны исполинским шатром смыкались над старым дреком, Астейн молила Волногонителя, младшего сына Хозяйки Леса, поймать утлый челн в свои сети и прекратить ее страдания.
Хельми не проронил ни слова за все время путешествия, лишь украдкой бросал на сестру обиженные взгляды. Молчание было столь тягостным, что Астейн даже испытала облегчение, когда тяжелые деревянные ворота общины навсегда разделили их. Все же к брату она не испытывала ничего, кроме благодарности - он мог отказаться от этой дороги, предоставив проклятую изгнанницу ее печальной судьбе.
Так поступают со всеми изгнанниками.
То была одна из многих обителей Ордена Сестер Девы-Матери - монахинь, что посвятили жизнь благородному искусству целительства. Сестры приняли измученную душевными страданиями девушку ласково, окружили теплом и заботой. Казалось, для Астейн, дочери Ингвальда, начинается новая жизнь, вдали от мирской суеты, возможно лишенная земных радостей, но исполненная покоя и тишины.
Настоятельница Лута, причмокивая, несколько раз проговорила ее имя, словно пробуя на вкус. Потом едва слышно пробормотала: "Нужна заступница". Как бы потом Астейн ни напрягала память, но церемонии принятия новой веры вспомнить не смогла - все было словно в тумане не то от слез, не то от волнения. Монахини вздымали руки, восхваляя Деву-Мать, красиво звучали слова непонятных молитв, но беспрестанная дурнота от курящихся благовоний мешала сосредоточиться. От волшебного золотого сияния красных свечей на высоком деревянном алтаре слезились глаза. Душа девушки в этом участия не принимала, а сердце оставалось закрытым для Предвечного Света.
А потом настоятельница поднесла руки к магическому огню и замерла на мгновение. После к ужасу Астейн опустила их в пляшущие языки пламени. Ни звука не сорвалось с бледных губ женщины, она даже не поморщилась. Когда же вынула их из огня - ни единого ожога не осталось на морщинистой коже. Матушка Лута заметив недоумение послушницы, охотно пояснила:
- Это не простой огонь. Нам, Сестрам Девы-Матери, он не страшен. - Она протянула руку Астейн. На ладони блестело золотое Око Дракона, а из самого его центра на девушку смотрело едва различимое изображение печального женского лица. - Тебе нужен хранитель и заступник, как любой сироте. Раньше тебя защищала Хозяйка Леса. Говорят, она очень любит северных нордеров. Только не проговорись, что от меня это слышала - сочтут старую Луту либо из ума выжившей, либо еретичкой. Так вот, теперь тебе нужен новый хранитель, из числа тех, что сидят у Престола Предвечного Света. Отныне тебя станет защищать Святая Хранительница Аделина - так решила Дева-Мать, явив чудо и послав нам ее образ. Аделина - женщина во всех отношениях весьма достойная. Была она великой целительницей и спасла чудесными руками многих добрых людей в годы Белой смерти. Жила она на самой границе Серой топи, и во время одного из набегов гоблинов пропала ее единственная дочь. Многих тогда злобные твари увели с собой. После этого очерствела сердцем Аделина и сказала: "Я верно служила Предвечному Свету и Деве-Матери, многих людей излечила, так за что же мне такое наказание?!". Кто бы ни приходил к ней - с малыми умирающими детьми или больными стариками - всем отказывала в помощи. "Мне разве кто помог, когда дочь угнали гоблины? Пошел ли кто в Серые Топи извалять ее?", - так она говорила. А потом, чтобы и не ходили более, отправилась к источнику, что зовется Кровь ведьмы. Сунула руки в бурую воду - ожгла ее вода лютым огнем. Многие тогда слышали крик Аделины. И удивительное дело - не осталось на коже ни шрамов, ни ожогов. Только лишь дар целительства пропал навсегда. Более никто не ходил к ней, не беспокоил, не просил ни о чем.
И так случилось, что ехали через ту деревню, где жила Аделина, купцы. На одной из телег лежал не заморский товар, а бледная исхудалая девушка. Кожу ее покрывали струпья и волдыри. Сказывали торговые люди, что нашли ее у Старого тракта, что шел вдоль Серой топи, и в бреду шептала она название этой деревни. Пожалели они страдалицу, взяли с собой, нацепив предварительно на себя побольше оберегов, чтобы от неизвестной болезни защититься. Без труда признали жители деревни в девушке пропавшую дочь Аделины-целительницы. На зов общинников вышла женщина, глянула на больную, и едва чувств не лишилась. Хотела излечить вновь обретенную дочь, но не было в руках волшебного дара - сама же от него отказалась. И что бы не делала, как бы ни касалась - все без толку. Так и умерла несчастная на руках матери. Только тогда поняла Аделина, что сотворила.
Отчаяние захлестнуло исстрадавшуюся душу. Ушла она в лес, где многие дни провела в покаянных молитвах. Долгих двадцать лет вымаливала она прощение у Предвечного Света и Девы-Матери. И вот однажды явилась ей Дева-Мать и молвила такие слова: "Было преступление твое страшным, но покаяние глубоким. Лишь павший низко, может вознестись высоко. Дарую я тебе прощение и возвращаю великий дар рукам. Иди же к людям и посвяти остаток жизни спасению ближних!". С тех самых пор Аделина ходила из одной деревни в другую и лечила всех, кто в том нуждался.
Спустя много лет ее схватили маги-отступники, служители Предвечной Тьмы, и потребовали, чтобы она излечила Рорика Безликого, их предводителя. Ничего не сказала Аделина, молча подошла к открытому очагу и сунула руки в огонь. Занялась жарким пламенем одежда целительницы и сгорела она, не издав ни единого крика. А после смерти сама Дева-Мать возвела ее к Престолу Предвечного Света и назначила Хранительницей.
Когда рассказ был окончен, в глазах матушки Луты светилось неподдельное восхищение, Астейн же смогла лишь посильнее выпучить глаза и пробормотать что-то неразборчивое, но восторженное. Настоятельница осталась довольна.
Дни в обители проходили однообразно, но вполне сносно, в соответствии с ожиданиями: наблюдения за каждодневной жизнью тех несчастных монахов дали новой послушнице определенные представления о собственной будущности.
Настоятельница Лута оказалась женщиной доброй и не слишком навязчивой в наставлениях. "Ты сама должна прийти к истинной вере, - так сказала она, приветствуя ее в первый вечер, - учись, набирайся знаний, присматривайся. Так ты найдешь здесь свое место, а следом и все остальное придет". Она напоминала сову - круглолицая, с маленьким острым носиком-клювиком, завернутая-закутанная в великое множество шерстяных накидок, ибо всегда мерзла. Толстой серой птицей неподвижно восседала настоятельница во главе стола в трапезной, или на бревне во дворе обители, или на табурете у круглого очага в кухне. Ее вообще редко видели в движении. Нахохлится на очередной "жердочке и обводит сестер внимательным взглядом из-под полуопущенных тяжелых век. А чаще просто дремлет.
Незметно отступили к отрогам Белого Хребта снежные великаны. На острава Седого моря вернулись притцы из дальних южных краев, а в Астейн проснулся интерес к миру. В разгар сезона цветения она спросила матушку Луту, придет ли час, когда наступит примирение в душе между новой верой и Хозяйкой Леса и ее сыновьями, коих вряд ли сможет она изгнать из сердца.
- Дочь моя, - начала было Лута, и вдруг замолчала. Взгляд настоятельницы заволокло туманом, бледные губы задрожали, словно она хотела что-то сказать и не решалась. Потом тяжело вздохнула, наклонилась к коленопреклоненной девушке, и жарко зашептала:
- Не надо никого изгонять. Путь великие боги живут в твоем сердце - оно ведь у нас большое, всем места хватит. Запомни, Предвечный Свет для всех един, но является нам таким, каким мы его готовы узреть и принять.
Монахинь было всего двенадцать, и одна из них, сестра Оск, смешливая пухленькая девушка восемнадцати лет, стала послушнице наставницей и подругой. Родом, как и Астейн, из свободных северных краев, она потеряла родителей во время набега очередного алчущего крови морского властителя, сама чудом спаслась и вот уже три года жила в обители. Юная монахиня оказалась прекрасным проводником в таинственном мире молитв, священных текстов и книжной премудрости. Заливаясь серебристым смехом, сестра Оск рассказывала о деяниях Всеблагой Девы-Матери, о Черном и Белом Рыбаке. Если же послушница чего-то и не понимала, то Оск никогда не отчаивалась и не теряла терпение. Астейн с удивлением обнаружила, что между Девой-Матерью и Хозяйкой Леса разница не так уж и велика. С Черным и Белым Рыбаком разобралась тоже быстро: если в сети первого попадали проклятые души, пополняя армию Тьмы, то второй вылавливал праведников, сопровождая их далее в Пресветлые Чертоги.
Самое же главное, именно от сестры Оск узнала она о пяти Дочерях Тьмы - великих одержимых душах. При жизни они совершили злодеяния, что превзошли все известные в истории. Восседают Дочери на костяных престолах в Лабиринте Тьмы, и именуются в старинных манускриптах Ликами Зла. Увы, Оск была всего лишь монахиней и знала о них слишком мало - книги о служителях Тьмы были доступны далеко не всем. Одно юная монахиня знала точно: раз в тысячу лет Лабиринт Тьмы оказывается очень близко от земного предела, и тогда исчадия Зла просыпаются повсюду, а Дочери Тьмы совращают невинные души, собирают армию и получают телесное воплощение. И каждую тысячу лет случается Великая Битва, и всякий раз она может оказаться последней. Именно своей юной наставнице рассказала Астейн о странной встрече в лесу в ночь, когда погиб отец Балдред. Сестра Оск заметно побледнела и безцветным голосом пролепетала:
- Дочь Горького Безумия. Ты встретила Дочь Горького Безумия. Это плохо, очень плохо. Они не отпускают тех, на кого положили глаз. Чем ты могла им приглянуться?
Вот уж вопрос, так вопрос! Красотой несказанной, не иначе. С таким же успехом Астейн можно было спросить, где находится тайная столица лесных эльфов.
Дочь Ингвальда платила сестре Оск не только дружбой, но и теми знаниями, что получила от бабушки Хервёр: она гадала ей. Монотонное течение сонной монастырской жизни вроде бы не готовит своим обитателям нежданных порогов или водоворотов, но Оск была скорее увлечена процессом гадания, чем надеялась на откровение. Едва ли не каждый вечер они убегали за стены обители, где на маленькой лужайке в березовой роще Астейн вставала лицом к северу и бросала руны на шерстяную накидку к вящему восторгу румяной от возбуждения подруги.
Месяцы, проведенные в обители, не прошли даром: при поддержке сестры Оск и под надзором матушки Луты разрозненные и весьма отрывочные знания постепенно сложились в живую карту, сплетенную временем и пространством. Посреди этого плетения Астейн узрела себя и свое место в подлунном мире.
Неопытность юности не позволила ей понять - редкая карта не врет.
Однажды в трапезной приключилась престранная история, возвращавшаяся кошмарами еще несколько ночей, пока навязчивые воспоминания не притупились под натиском событий куда более страшных.
В тот вечер как обычно сестры совершили молитву во славу Предвечного Света и Всеблагой Девы-Матери. Вернее будет сказать - кто помолился, а кто в тени резной колонны молча постоял: день за днем учила Астейн молитвы и нараспев повторяла их за сестрой Оск, но сложные слова и витиеватые фразы с завидным постоянством бесследно покидали дурную голову уже к вечеру.
- Это все оттого, что ты так и не открыла сердце Предвечному Свету и Деве-Матери, - выговаривала Оск неразумной ученице и забавно хмурила светлые брови.
Возложив на алтарь дары - выращенные собственноручно на суровой северной земле нехитрые плоды и цветы - они прошли в трапезную. Сокрыв глубокими капюшонами головы и храня молчание, как положено по законам обители, приступили к еде. Несколько раз матушка Лута ругала Астейн за то, что та вовлекает сестер в праздные беседы за столом:
- Предвечный Свет помогает нам в праведном труде, дарит земные плоды и позволяет взращивать колосья. Насыщая тело, мысленно мы должны возносить ему благодарственные молитвы и наслаждаться вкусом даров. Глупая болтовня за едой - кощунство и неблагодарность! Помни, Аделина, трапеза - это продолжение молитвы!
Лута перестала называть ее старым именем, но к новому послушница привыкнуть никак не могла. Девушка запомнила строгие наставления и приучилась молчать.
Она уже успела привыкнуть к тишине в трапезной и в тот памятный вечер оказалась до крайности изумлена, когда услышала сиплый голос настоятельницы:
- Вот ведь чудные дела творятся! Или Предвечный Свет до времени лишил меня разума. Матушка Талла, - настоятельница обратилась к своей верной помощнице, тощей и сутулой монахине, что всегда сидела по правую руку от нее, - сколько нас должно быть за столом?
- Да столько же, сколько и в обители, - голос Таллы дрогнул и пресекся. Монахиня казалась не просто изумленной нарушением вековечной традиции, но попросту испуганной: ее и без того бледное лицо обрело пепельный оттенок, а тонкие пальцы задрожали, - все ли с вами в порядке, матушка? Нас четырнадцать: двенадцать сестер, одна послушница и вы, возлюбленная наша мать-настоятельница.
- Спасибо, Талла. А теперь скажи, сколько нас сейчас за столом?
В тот миг нехорошее предчувствие сплело внутренности в тугую косицу. Да не у одной Астейн: сестры оторвались от глиняных мисок и судорожно пересчитывали сидящих за длинным столом.
- Пятнадцать, - выдохнула Талла, - нас пятнадцать!
- Значит я еще в разуме, а среди нас чужак. - Матушка Лута отбросила привычную сонливую медлительность, резко поднялась и вонзила пристальный взгляд в сестер, чьи лица все еще были сокрыты глубокими капюшонами.
В тот же миг сидевшая на самом конце стола монахиня медленно встала и вышла на середину зала. Стремительным движением белых рук откинула она капюшон. Крики заполнили трапезную. В страхе прижались сестры друг к другу. Кто-то, спотыкаясь о скамью и путаясь в складках сутаны, попытался неловко выбраться из-за стола. Иные же застыли в неподвижности, лишенные воли и обращенные незримой силой в каменные идолы.
От одного взгляда на незнакомку в жилах стыла кровь. Сестра Оск в одно мгновение позеленела и беззвучно сползла со скамьи под стол. Астейн хотела помочь лишившейся чувств подруге, но руки и ноги отказывались повиноваться. Словно сизый туман окутал весь мир, спрятав запахи, стерев краски, заглушив звуки и оставив лишь глаза: вопреки воле разума они неотрывно смотрели на воплощенный ужас.
Незнакомка в первое мгновение показалась безглазой - лишь два кровавых провала посреди угловатого вытянутого лица. Кровь тонкими струйками стекала из глазниц и капала на сутану. Не сразу, но Астейн все же поняла, что глаза у нее есть: красные, воспаленные, они почти сливались с сочащейся из них кровью. Тонкие серые губы, иссохшие и покрытые язвами, дрогнули, обнажая гнилые обломанные зубы.
Черный провал рта вдруг широко распахнулся, и трапезная наполнилась животным криком. Надрывный, рыдающий, он возносился к деревянным стропилам и обрушивался на сестер черной волной. Исполненный неземной боли плач затопил трапезную. Грудь готова была лопнуть от переполнившей Астейн тоски и отчаяния. И девушка рыдала, кричала и рвала на себе волосы вместе с этой окровавленной женщиной. Казалось ей, из глаз струятся такие же кровавые слезы. Не было более трапезной, исчезла обитель, да и сам остров растворился в горьком безбрежье. Осталась лишь скорбь, топкая и вязкая, словно смола или гнилое болото.
Крик все лился и лился бурной слезной рекой, и тогда Астейн поняла, что радость ничтожно мала, а тоска не имеет берегов.
Сестра Оск пришла в себя, но свернулась тугим калачиком на полу и безутешно плакала.
А потом появилось что-то светлое, будто нерушимая преграда выстроилась на пути скорбной реки. Незримые путы ослабели и пали. Маленькая женщина - матушка Лута - словно скала застыла на пути криков-рыданий незнакомки. Губы ее шептали молитву, рождая нежное свечение. Вот уже вся настоятельница будто бы окуталась золотистым облаком. Света становилось все больше и больше. Пришла в себя матушка Талла. Встав рядом с Лутой, она тоже принялась молиться. Через мгновение золотистое облако окутало и ее. И вот уже пять монахинь сплетали слова молитвы в призрачный гобелен.
Крики незнакомки затихли. Издав злобное шипение, она резко развернулась и испуганной птицей вылетела из трапезной, едва не сорвав с петель тяжелые двери.
Матушка Лута, проявив несвойственную ей подвижность, быстро обогнула стол и выскочила следом, во влажный сумрак летнего вечера.
Астейн выбежала вместе с Таллой и замерла при виде растерянного и подавленного лица настоятельницы.
- Баньши, - пояснила матушка Лута, обращаясь к послушнице видимо оттого, что все прочие уже поняли, кем была незнакомка, - баньши удостоила нас визитом. Надеюсь, ее плачь был по мне.
- О чем вы говорите, матушка! - Талла всплеснула руками и, громче, чем то было необходимо в напоенной вечерними ароматами тишине, быстро проговорила: - завтра, еще до рассвета, мы принесем Предвечному Свету новые дары и станем молиться в два раза усерднее. Посланцы Тьмы просто хотят нас запугать!
- Талла, я не боюсь умереть. - Лута мягко улыбнулась. - Согласись, это будет справедливее, чем смерть иной из нас: я куда старше всех прочих.
Из записок Аделины Отшельницы:
"Как же ошибалась матушка Лута, но могла ли она предвидеть тот кровавый ужас, что обрушатся на несчастную обитель спустя месяц? Сейчас, когда дряхлой старухой я готовлюсь окунуться в воды Реки Душ, бледные лики сестер монастыря Святой Хранительницы Итенель все чаще предстают перед мысленным взором, а грудь теснится от невыплаканных слез, ибо в ту страшную ночь было не до рыданий.
По прихоти злой судьбы обращенная в загнанного зверя, я спасала свою жизнь".
![Обложка книги [Weiss]](/img/w/wajs_w/02skazanie/kniga.jpg)