Студеные струйки предзимнего ливня змеями забирались за шиворот, скользили по спине. Но Вен не замечал их, бежал по безлюдному проспекту. Многозначное "зачем?" безответно металось в мыслях. Вен спешил, но понимал, что не успеет...
-
Погода в последние дни не радовала. Зарядили скучные, ознобистые дожди, которые и не мешают ничему, но ложатся на душу блеклым унынием, глушат чувства, разлагают, разжижают волю. И без того - хуже некуда.
Вениамин не торопясь пил чай. Хороший чай, горячий, не душистый даже - духовитый. Такое вот, может и не правильное, не о том, слово слегка улыбнуло Вена: "Если весь мир встал раком, то и со словами можно не церемониться!".
- Ты меня не любишь?- громкий голос Эвелины тренькнул диссонансом по его грусти.
- Ну что ты, люблю,- тихо отозвался он на привычный вопрос. "Кого ж еще?". И добавил:- Конечно.
За сеткой водяных дорожек на стекле, за недалеким забором - поле. Пожухлое, отсыревшее, полегшее от избытка влаги и первых холодов. А совсем рядом, иногда касаясь рамы, пара пугливых листков. Желтые, яркие, с красным траурным кантом, отжившие свое, готовые в любой миг сорваться и лечь поверх своих менее удачливых собратьев. Хотя, кому повезло? Вчера Вен даже обошел дом и не удивился: молодой клен топорщился голыми рахитичными ветками, и лишь на одной два резных шедевра природы. Символично.
Символично и тяжко. Как напоминание. Отвлеченное и горькое. И то, что за сутки они не опали, то, как дрожат, но цепляются стебельками за жизнь, за эфемерное будущее... Глупые. Или нет? Зачем?
Эвелина напротив. Тоже с чаем. Посуда в мойке, можно немного посидеть, поглаживая баскетбольный мяч живота, потягивая терпкий напиток, поговорить. Но только не хочет Вен говорить. Эва уже привыкла к его умению - не слышать ее. Но привыкнуть - одно. А вот смириться с его избирательной глухотой - другое. О чем он думает? Где витает? И почему на нее даже не взглянет?
- Мне кажется, что у тебя есть другая...
Вен поперхнулся, брызнул капельками на веселые ромашки скатерти, закашлялся. "Откуда она? С чего взяла? Хренова бабская интуиция!" Посмотрел сквозь выступившие слезы ей прямо в глаза. Твердо, пресекая все сомнения, почти крича:
- Спятила? Какая другая? Что за ахинею несешь? Ты хоть думаешь, что говоришь?
- Да, но пойми...- она потупилась, пальцы нервно растянули пояс оранжевого халата и снова смяли.- Мне сон приснился: ты и другая.
- Милая, и что я, по-твоему, должен ответить?- Вену неудобно за свое раздражение. И не только за него. Он взял Эву за ладошку, перевернул и нежно, с придыханием дотронулся губами.- Бывают вопросы, ответы на которые бессмысленны. Они просто не существуют. А если и есть, то зачем их озвучивать? И к чему сами эти вопросы? Чтобы что?
Эва всхлипнула и прижалась к его руке. Вен гладил ее по голове, смотрел на листья за окном и думал о том, что он сволочь. Редкостная, но мелкая. Исподтишка.
- Съезжу в ЦУП: вдруг появилось что.- Он поцеловал ее в мокрую щеку.
Она смотрела, как он, поеживаясь от промозглости, семенит к машине. Несколько часов предстоявшего одиночества ее не пугали. Они обижали. Ведь все уже наладилось, и быт, и отношения. И с планами, как бы, определились. С жуткими. А "самый богатый человек на Земле", как порой иронизировал Вен над собой, уже сел за руль и выкатывал на узкий асфальт проселка.
- Ты меня не любишь...- зачем лгать себе? Как и задавать вопросы. Хотя...
-
Вен не поехал в Центр. Это в первые месяцы он, иногда забывая позавтракать, мчался к коммуникатору. Переписывал послания, сканировал эфир, программировал компьютеры на все возможные формы поиска... Тишина.
Видно, орбиты станции и американского шаттла были недостаточно высоки. Отчего-то, когда речь заходит о радиусе поражения, представляется плоскость и круги по ней. Нет! Не круги - сфера. Полусфера. И то потому, что под землей никто не живет. Теперь даже черви.
И Марс молчит уже месяц.
Вопрос Эвелины разбередил душу. И правда, любит ли? Да - просто и коротко. Но тут же - нет. Это ближе к истине. Необъяснимо. Что есть любовь? Не знает никто. Не знал...
Ведь Эва ему даже нравилась, он заигрывал с нею. Шутя, но не прочь. Миловидная серьезная биологиня высшей квалификации, научная душа. Она без проблесков кокетства отбрила его поползновения. И не только его. И вот тебе на: превратилась вдруг в обычную, углубленную в свои переживания и фантазии бабу с внезапными, необъяснимыми логикой соплями и слезами. Не до науки стало, и Эва сбросила с себя робу, вдохнула девственной грудью ранее отвергаемое и отпустила ранее скованную женственность. Сначала Вен ошалел от шквала ее пробудившейся чувственности. Эва старалась, она понимала как ему тяжело, опекала, пытаясь вытащить из омута скорби. Спасла его. А он теперь...
Мелкая сволочь. Сволочужка.
Но как быть? Если не люба? И ведь хорошая, не затруха, активная, даже слишком, и любит... Кричит только громко в постели. Непривычно. Неприятно... Не срослось, не стерпелось, не выпестовалось. Но придется жить. Иначе никак. И это принуждение размозжило, вытоптало недавнюю поросль симпатии.
-
Город. Огромный, еще не тронутый временем, присевший в испуге, опухший зарядившей моросью, слегка одичавший. Кусты вымахали на весь тротуар; у театра тополь-великан поперек дороги - след июльского урагана. И машины. Повсюду легковушки, грузовички, автобусы. Как попало. И мумии. И...
Не думать. Не вспоминать. Не смотреть. Слава богу, не пахнет уже. А как отключить память? Не то, что город, даже поселок, где они живут, хоть слегка почистить, стоило мук танталовых. А ведь это были люди, в каждом жили чувства, страхи и радости, мечты и страдания, любовь и неприязнь... Девушка в лиловой курточке ничком на остановке, неловко вывернутая рука с мобилкой... Старичок на корточках у банкомата, у ног шляпа, как для милостыни... Карапуз, года два, с застывшей навеки обидой маленьких губ... Забыть? Как?
Пригодился легкий марсианский скафандр - без него бы не смог. Он собирал с улиц, свозил к овражку, сначала складывал, потом, притерпевшись, устав, ссыпал... И просил у них прощения. За то, что случилось, что не мог отдать им последнее по-человечески, что сам остался... Через месяц он не вытерпел, пригнал экскаватор, осторожно ступая гусеницами, присыпал наполненный до середины разлом. И крест поставил. И молитву, как сумел, прочел.
-
Вен встал со смятого ложа, поправил ей подушку. Она не шелохнулась, не дотронулась рукой, не посмотрела вслед. Ополоснувшись под зябким душем ("Нужно за город вывезти, нагреватель поставить, зимой совсем неуютно станет"), он вернулся в комнату, стал одеваться, запутался в брюках. Чертыхнулся. Она смолчала. Как всегда. Родное, любимое лицо, вот-вот, кажется, расцветет в обе ямочки и прошелестит: "Венька, какой же ты неуклюжий!". И прыснет своим особенным лукавым смехом...
Он помог ей сесть, накинул на плечи новое, только что из бутика, кимоно, продел руки в широкие прорехи рукавов, поправил рыжеватый локон.
- Устал я, Лиля. И не от забот - почти все сделано. Вчера еще контейнер консервов в холодильник перегрузил. Генератор запасной подогнал, пару цистерн с соляркой. Лет на десять хватит. Фильмотеку подновил: нашел несколько замечательных спектаклей в архиве. Марсиане молчат... Ну да, родятся детишки, вырастим, выучим, поищем с ними тунгусов в тундре, к неграм в Конго сгоняем, может, до островов каких не достали эти "чистые бомбы"... Найдем людей, запустим к Марсу корабль, на котором мы с Эвой прилетели, вывезем бедолаг! Лишь бы они там выдюжили...
Он рассказывал ей о последних событиях, о делах-делишках, надеждах. Она спокойно слушала.
- От Эвы устал - чудит. Придумала: я ей изменяю. Вот как вы, женщины, вообще это чувствуете? Ведь просто не с кем! Так нет же! И ты такая же... была... Зачем?- Вен знал, что все это чушь, что можно отмахнуться от подозрений, растереть и плюнуть. Наоборот, конечно же. Но не мог успокоиться: саднило, беспокоило.
Пора. Он подошел к ней, присел рядом, провел пальцем по подбородку, поцеловал. Рука по бедру - кожа прохладная, нежная, как живая. Еще один поцелуй. И...
Сердце замерло... Она, нет, не моргнула, не вздохнула, не вздрогнула. Но что-то в ней его насторожило, напугало, обрадовало! Глаза! Они ожили! Они осветились блеклым, но явным огнем! Они...
Шорох от входа. Вен обернулся и увидел Эву. Она прислонилась к притолоке двери и впитывала эту мерзкую сцену: ее мужчина в постели с другой... Вот ее глаза точно не тлели - они полыхали! Обида, разочарование, боль, отчаяние, отвращение и... ненависть?
- Зачем?- булькнула Эвелина, прорвались слезы, прикрыв рот рукой, она вывалилась в коридор.
Вен замер. Он слышал спешку шагов и не мог шевельнуться. Что делать? Что говорить? Догнать! Извиниться? В чем он виноват? Это же смешно! Но нет! НЕТ!!! Бегом! Эва!!! Он помчался за женщиной. Куртка! Вернулся, как назло рукав зацепился пуговкой за стул... Бегом!
Лиля осталась одна. Длинные идеальные ноги, чуть согнутые в коленях, искристая радуга шелкового кимоно, приоткрытые, как на вдохе, губы и отрешенный взгляд.
-
Вен успел. Провод от удлинителя оказался жестким и не желал вязаться в узел - Эва в спальне пыталась прикрепить его к карнизу.
-Эва! Что ты делаешь! Опомнись!- он подхватил ее, отнес, уложил. Она била его по лицу, царапала щеки, материлась и проклинала. Она рыдала и просила дать ей умереть.
Он ее целовал, умолял, просил, объяснял. Он обещал, увещевал, взывал, и клял себя. Он...
- Ну прости! Прости, прости! Не смог я! Боялся к ним ехать, не вынес бы! Ты же знаешь, каково мне было! Но оно сидело во мне, жгло и тянуло. Как-то проезжал мимо "Голден Снейка", а там манекены в витринах... Как люди. И мелькнуло. Нашел магазин, там адрес фирмы-производителя. На южной окраине, недалеко от воронки. И лишь тогда поехал к своим. Как же мне страшно было!- он торопился, сбивался, пришептывал разбитыми губами. О том, как не нашел Лилю и Пашку дома, - хоть чуть легче стало. Как скачал из компа фотки, а затем на фабрике смоделировал и сделал... - Пойми, мне нужно это было, она мне как собеседник необходима! Как отдушина! Остальное - дурь, ерунда, глупости!
Эва успокаивалась. Перестала плакать, всхлипывала порывисто, гладила стоявшего перед ней на коленях Вена.
- Хорошо, но ты мне должен пообещать, что больше никогда! А не то...- и он обещал, божился и верил сам, что сдержит клятву. Иначе нельзя - судьба, будущее человечества (пусть и звучит пафосно, но это так) зависит только от них двоих, от их будущих детей. Найдут ли они еще выживших на окраинах убившей себя цивилизации, смогут ли вывезти экспедицию с Марса - неизвестно. Пока рассчитывать можно только на себя...
Помирились.
-
Прошел месяц. У них родился мальчик, назвали Славой. Эва хотела Адамом, но решили не строить параллелей, а предложить имя Павел Вен не рискнул. Мать ушла в заботы о младенце, Вен тоже не отставал, из дома отлучался редко, старался. Коммуникатор в ЦУПе молчал по-прежнему, правда, пришло короткое сообщение от марсиан: живы, надеются, ждут.
На той неделе Вен все же заехал к Лиле. Она его встретила на кровати: в кимоно и с раздвинутыми ногами. Хотел попрощаться, но не устоял.
В среду, возвращаясь из магазина для малышей, Вен проезжал мимо "Золотой Змеи". Хлесткий ливень плескал на лобовое стекло, дворники не успевали смахивать потоки воды. Вен вдруг увидел, что витрина салона разбита... Люди!!!
Он выскочил из машины, подбежал и жадно смотрел, выискивая следы расколотивших стекло. "Нужно оставить плакат, чтобы к нам шли! Кто они? Радость-то какая!" Но...
Все манекены разбиты. Порублены, растерзаны, разбросаны. Зачем? Кому это понадобилось? Чем и перед кем провинились эти подобия бывших хозяев планеты?
Эва... Лиля!
Он бежал под гадким, наотмашь, дождем, забыв о машине. К гостинице, к номеру, где "жила" селиконовая кукла с лицом его жены. Он спотыкался, падал, но все равно бежал. И понимал, что опоздал.
И в голове бухал вопрос: зачем? Зачем ему это? Зачем она это? Зачем он успел тогда?..