Познакомился я с ней лет десять тому назад на почве моего позднего увлечения литературным художеством, а точнее - поэзией. Как говорится, седина в бороду, а поэзия в ребро...
Благодаря проснувшемуся у меня, как-будто после долгого сна, сочинительскому зуду, появилась тяга общения с себе подобными и я стал посещать литературные встречи любителей поэзии, проходившие в Штутгарте в рамках творческого объединения "ЛИРА".
Собирались мы, десятка полтора пишущих русскоязычных эмигрантов далеко не первой молодости, раза два в квартал (в три месяца), читали друг другу свои поэтические опусы, обсуждали их, стараясь не слишком задевать самолюбие авторов, беседовали на литературные (и не только) темы, в общем общались в непринуждённой дружеской обстановке, что и привлекало меня, и, полагаю других, в этих встречах.
Однако, поскольку проживал я не в Штутгарте, а в другом городе, приходилось довольно много времени тратить на дорогу, до полутора-двух часов в один конец, да и стоимость проезда была несколько обременительной. Поэтому, когда кто-то из участников встреч, сообщил мне, что в моем городе проживает некая Елена Эткина, которая была бы не прочь посещать наши литературные встречи, я обрадовался - продолжительные поездки вдвоём не так скучны, да и обходились бы они значительно дешевле.
Через несколько дней позвонил по указанному мне телефону:
"Здравствуйте, вы наверное Елена Эткина?" - уточнил я.
"Да, Елена Михайловна Эткина" - поправили меня в ответ голосом приятного тембра . И далее так и повелось, обращался я к ней всегда по имени и отчеству.
Елена Михайловна была несколько старше меня и с детства страдала болезнью сердца, возможно поэтому никогда и не выходила замуж, и не имела детей. В России не осталось у неё никого из близких (родители давно умерли), естественно не было близких и в Германии, куда она приехала по еврейской линии, поскольку Отец её был евреем.
Однако в местной еврейской общине её не особенно привечали - Мать русская.
"Глава общины даже отказалась выдать мне справку, подтверждающую моё еврейское происхождение, необходимую для оформления пособия, хотя по паспорту я еврейка", - как-то пожаловалась Елена в разговоре со мной. - "И пришлось ехать в Штутгарт за справкой, где её, слава богу, и выдали". Подобная разборчивость общины в вопросе о национальной принадлежности меня несколько удивила.
Из её обстоятельных рассказов, сопровождавших наши поездки в Штутгарт, я узнал, что Папа её был хирургом и до войны они жила в Смоленске, а в начале войны эвакуировались в Саратов, где и обитала Елена Михайловна до своего переезда в Германию. В Саратове же окончила институт иностранных языков (изучала английский) и много лет проработала техническим переводчиком на каком-то промышленном предприятии.
Она хорошо знала русскую (и не только русскую) литературу, любила классическую музыку и была человеком, я бы сказал, тонкой натуры и физически хрупким.
В характере её (возможно по причине того, что родители окружали своего, больного с рождения, ребёнка повышенной заботой), явно проглядывались инфантильность, некая наивность и беспомощность в поведении, требующие к себе снисхождения и внимания, опёки. По правде сказать, это несколько раздражало меня. Я и сам немало нуждался во внимании и участии, но, увы, даже близкие мне люди, не давали себе труда этого заметить.
В первые годы нашего знакомства, Елена Михайловна иногда звонила мне часов в
9 - 10 вечера и мы продолжительно беседовали с ней о чём-то, пожалуй малосущественном для меня, - о разных, ею когда-то прочитанных книгах, увиденных фильмах, пережитых событиях, впечатлениях...Это несколько утомляло меня, но похоже смягчало ей чувство одиночество по вечерам. Со временем, однако звонки её становились всё реже и реже, быть может она интуитивно ощущала моё неподходящее настроение.
Несколько лет тому назад, Елена Михайловна оформила себе российскую пенсию, что давало ей возможность, примерно раз в полтора-два года, совершать поездки в родной Саратов, где ещё жили её старые подружки с юности. Скопившейся пенсии хватало, чтобы покрыть расходы на дорогу, проживание в гостях, а на остаток ещё и купить, уже в Германии, какую нибудь необходимую вещь для домашнего обихода. Однажды она похвалилась, что наконец то приобрела современный телевизор, а после второй поездки и диван...
Но года два назад её по какому то поводу пригласили в городской социаламт и заодно поинтересовались там - получает ли она в России пенсию.
"И я конечно призналась им, что получаю" - удручённо сообщила она мне.
"Ну и зря вы это сделали" - скептически прокомментировал я её поступок.
"Но не могла же я им сказать неправду" - беспомощно развела руками Елена Михайловна.
Законопослушные чиновники отреагировали незамедлительно и урезали Эткиной и без того небогатое социальное пособие на сумму получаемой российской пенсии, лишив тем самым её , быть может последней в её жизни сердечной радости - хотя бы изредка совершать поездки в свой незабвенный Саратов.
На Новый 2015 год я позвонил Елене Михайловне и поздравил с праздником.
"А мне наконец то дали бесплатный билет с сопровождающим. Так, что теперь мы сможем совершать поездки в Штутгарт бесплатно" - услышал я от неё по телефону и конечно порадовался этому. Но, когда месяца через два предложил ей вновь совместную поездку на очередную литературную встречу, она, как мне показалась холодновато, отказалась: "Что то неважно чувствую себя да и день рождения у меня накануне встречи, придут гости, а ехать сразу после этого дня мне будет утомительно". Я разочарованно положил телефонную трубку, вот и накрылась наша бесплатная поездка.
А в начале апреля мне неожиданно позвонила одна из её знакомых и сообщила, что Эткина в больнице и похоже уже не вернётся домой - по решению врачей и потому, что присматривать за ней некому, её поместят в дом престарелых.
Надо же такому случиться, растроенно подумал я, нужно будет обязательно навестить её и как то подбодрить... но увы, опоздал.
Елена Михайловна умерла в пасхальную субботу. Говорят, у тех, кто умирают на пасху безгрешные души и они прямиком улетают в рай. Впрочем, пасха была православной, а Елена Михайловна считалась еврейкой, но скорее всего для Творца, если он есть, это и не имеет значения.
На похороны я пришёл с четырьмя белыми розами в руках. Собрались десятка полтора пожилых женщин и мужчин, похоже все из местной еврейской общины и меня удивило то, что ни у кого из них не было цветов, не было и венков.
"У нас это не принято" - заметив и поняв моё недоумение, тихо сказал, стоявший поблизости от меня старичок, - "И лучше будет, если вы оставите цветы у входа в ритуальное помещение".
"Но я почему то уверен, что Елене понравился бы мой скромный букет " - не согласился я и прошел с цветами в небольшой зал, где стоял гроб.
Елена Михайловна лежала в легкой нежно-розовой блузке, прикрытая до пояса саваном и, возможно благодаря умело наложенному посмертному гриму, была похожа на белую алебастровую скульптуру. Я глядел на её спокойное с налётом усталости лицо, и какая то светлая грусть обволакивала меня.
Я бывал и не раз на похоронах близких и не очень близких мне людей, и вид усопших обычно производил на меня тоскливо-угнетающее впечатление, но здесь этого не было. Мои чувства были сродни тем, что испытывает человек, глядя на мраморные женские скульптуры надгробий, изваянные итальянскими мастерами.
Положив цветы у гроба, я вышел наружу.
"Здравствуйте, вы наверное господин Ванке?" - обратилась ко мне, последовавшая за мной, пожилая женщина. - "Я дружила с Леной и слышала от неё о вас и о ваших совместных поездках в Штутгарт", - продолжила она. - "Лена радовалась им, но в последнее время её всё сильнее давило чувство одиночества, она сожалела, что у неё не было детей и всё чаще говорила о желании вернуться в Россию. Но к кому? Леночка, убеждала я её, мы уже нигде не нужны, но в Германии всё же лучше. За день до смерти она попросила, чтобы я сварила и принесла ей в больницу компот из сухофруктов, который она наверное когда-то готовила и пила там, в своём Саратове".
Я молча слушал рассказ женщины.
Процесс прощания завершался и люди неторопливо выходили из помещения...
Эткину кремировали, а урну с прахом отправили в Саратов, где захоронят на местном кладбище радом с могилой её Матери. Я надеюсь, хотя бы таким образом осуществится последняя мечта Елены Михайловны - вернуться на родину и она не будет там одинокой...
После неё остались стихи, немного, десятка два-три. Не могу точно сказать, когда и где они были написаны, возможно в Германии. Некоторые из них она читала на наших литературных встречах в Штутгарте, кое-что опубликовано.
Ниже я привожу наиболее понравившиеся мне стихотворения. Романтические, с тонким пониманием природы, такие светлые и, пожалуй, изящные строчки наверное писали когда-то "тургеневские" барышни. И ещё - в них есть мечта о любви, которая так и не воплотилась в жизнь...
БАШНЯ
Построить башню из мечты
И в ней подолгу оставаться,
И не бояться высоты,
И смело грёзам предаваться.
Ключи от башни у меня,
Извне вторженье невозможно.
Но независимость ценя,
С гостями крайне осторожна
А гости тонки и умны,
Всё понимают с полуслова.
Они ведь жители страны,
Где здравый смысл всему основа
Недолго в башне погостив,
Они спускаются на землю,
Меня с собою пригласив -
Их приглашение приемлю.
О, этот старый здравый смысл,
Как ты нормален и практичен.
С тобою не подняться ввысь,
К романтике ты безразличен!
ОДИНОЧЕСТВО
Толпа шумит, как водопад.
Её страстей не разделяя,
Плывёшь ты с нею невпопад,
От одиночества страдая.
Едва ты выйдешь из потока, Как откровенье озарит:
"Ты вскоре будешь одинока",
Мне тайный голос говорит.
Ну, что же, лучше быть одной, Свою мечту и боль лелеять,