Аннотация: "Солнечная тропа" - роман-сказка, действие которой разворачивается в заброшенной деревушке Владимирского края.
Виктория и Алексей Варгины г. Севастополь
СОЛНЕЧНАЯ ТРОПА
ПЕСКИ
"Проснись, Леня, приехали, уже Пески", - отец легонько потряс мальчика за плечо, но тот не сумел разомкнуть глаз. Дорожная тряска убаюкала его, долгое ожидание Песков внезапно сменилось усталостью, и он крепко уснул, сидя в машине. Неожиданно голос отца перебил другой, незнакомый и негромкий: "Не буди его, неси уж так..."
...Все это было вчера, а нынче Ленька, едва проснувшись, откинул одеяло и тут же испуганно замер. Одеяло было вовсе не его - сплошь обшитое разноцветными лоскутами и оттого похожее на детскую мозаику. "Да ведь я же у бабушки!" - вспомнил мальчик и с любопытством оглядел незнакомую комнату. Удивительного в ней было еще много. Ну, во-первых, стена. Внизу она казалась каменной, а сверху деревянной, и в деревянной этой части виднелся проход куда-то, задернутый занавеской. К стене приделана была лесенка, и Ленька, спрыгнув с кровати, вскарабкался по ней. Он отдернул занавеску, прополз в сумраке по холодному камню и... высунул голову в кухню. Тут Ленька понял, что странная толстая стена - на самом деле печь, наподобие той, которая катала Емелю по щучьему веленью, по его хотенью.
Глянув вниз, Ленька увидел большой неуклюжий стол, застланный клеенкой. На ней уже нельзя было рассмотреть рисунка, зато темнели многочисленные круги - следы от посуды. Здесь и теперь под пожелтевшей газетой прятался какой-то горшок. Возле окна стояла длинная деревянная лавка. На одном ее краю поблескивало ведро с водой, на другом дремал дымчатый кот. Около входной двери красовался огромный, обитый железом и покрытый чем-то тоже лоскутным сундук. Он был старый, но вид имел такой могучий, прямо-таки былинный, что Ленька долго не мог оторвать глаз от него. И замок на сундуке висел большой, похожий на конскую подкову. Леньке захотелось подойти поближе.
Для этого ему пришлось вернуться назад, но дверь из Ленькиной спальни вела не в кухню, а в большую комнату. Мальчик догадался, что это бабушкина гостиная, однако рассмотреть ничего не успел: едва он вошел в комнату, как над его головой громко стали бить настенные часы. При каждом ударе одна гиря часов заметно опускалась. Ленька подставил ладонь под тяжелую лаковую шишку, и вскоре та холодно коснулась его руки. Потом часы умолкли, и опять стало очень тихо. Ленька вспомнил про бабушку и отца. Дом казался ему совершенно пустым.
Мальчик не стал больше ничего рассматривать, по домотканной дорожке прошлепал в кухню, а оттуда - через полумрак коридора - на крыльцо. Солнце сразу ослепило Леньку, хлынув на него со всех сторон так, что он зажмурился. Тогда солнечные лучики заиграли на его белесых ресницах, и Ленька различал через них то радугу, то желтые блики... И в этих бликах, плясавших на ее платье и лице, шла к дому бабушка и несла коромысло с ведрами. Леньке даже показалось, что она не шла, а как бы плыла над землей, потому что шагов ее он не угадывал. Длинный подол бабушкиного платья почти не колыхался, и ни одна хрустальная капелька не пролилась из тяжелых ведер.
- Что же ты, милый, выскочил босиком? - спросила она Леньку. - Ведь роса по утрам студеная...
Бабушка так же плавно поднялась на крыльцо, повернула коромысло и, пройдя с ним в коридор, легко опустила ведра на лавку.
- Как спалось, внучек?
- Хорошо, - ответил Ленька, - а папа где?
- Уехал твой папа, велел тебя поцеловать, - засмеялась бабушка и обняла Леньку.
- Как уехал? - испуганно переспросил тот. - И мне ничего не сказал...
- Да ведь ты спал крепко, - ответила бабушка. - Я и упросила тебя не будить.
Ленька знал, что его отцу надо срочно возвращаться, и все-таки растерялся. Впервые мальчик остался один, без родителей. Бабушка смотрела на него сочувственно.
- Не горюй, внучек, - ласково сказала она. - Сейчас мы с тобой самовар поставим, попробуешь нашего деревенского чайку.
Она достала с печки небольшой, но очень пузатый грязно-желтый самовар, сняла крышку, чтобы залить воды, и тут Ленька заметил в самоваре какую-то трубу.
- Что это? - спросил он.
- А, - засмеялась бабушка, - не понятно, в городе, небось, таких самоваров и нету, там все электрические. А этот угольками греется. Сейчас посмотришь.
Она закрыла крышку, из-под шестка вынула загнутую трубу, все это собрала так, что самовар оказался прилаженным к печке. Потом приоткрыла трубу над ним и стала бросать внутрь горящую бумагу и чурочки. Вскоре толстопузый заурчал и загудел. Ленька догадался, что внутри трубы бушевало пламя. Если оно слабело, бабушка приоткрывала трубу и подбрасывала чурочек. Тогда из самоварного брюха вырывалось в комнату белое колесо дыма, устремлялось вверх и исчезало в печи. Ленька смотрел на бабушкино колдовство, открыв рот. Когда хлопнула входная дверь, он даже не оглянулся.
- Здрасьте вам! - раздался звучный женский голос.
У порога, подперев толстые бока, стояла дородная старуха, а из-за ее плеча выглядывала чья-то седая бородка.
- А-а, - обрадовалась бабушка, - вот и соседи пожаловали... А мы с внучком чаевничать собрались. Это, Лень, Пелагея Кузьминична да Федор Акимович пришли к нам. Проходите, проходите, гостюшки. Нас тут, Леня, в деревне совсем мало осталось - три дома всего да дачники. Так что мы, старожилы, здесь вроде родных.
Улучив момент, дед выскочил из-за широкой хозяйкиной спины.
- Здравствуй, Леня, я тебя давно жду-поджидаю! - радостно воскликнул он. - Сам видишь, с бабками этими какое дело? А мы с тобой завтра в лес пойдем! Ты лес-то любишь?
- Погоди ты, заполошный, со своим лесом, дай хоть поесть добрым людям! - досадливо одернула деда Пелагея и стала подвигаться к столу.
- Самовар сломался! - ахнул вдруг Ленька.
Про самовар и в самом деле забыли, и он рассерженно фыркал во все стороны кипятком.
- Ах ты господи, убежал ведь! - спохватилась бабушка.
Она бросилась заливать самовар водой, а кухня между тем наполнялась дымом. Ленька вовсю таращил глаза по сторонам.
- Кто убежал? Самовар? Куда убежал?
- Да ты давай скорее дверь держи, - посоветовал Леньке дед, - а то после не догонишь!..
Голос у деда был молодой и звонкий, а в глазах притаилась лукавинка. Ленька ему не поверил и лишь на месте поерзал.
Тогда дед снял картуз с головы и, скомкав, сунул его в карман брюк. Брюки у него были просторные, снизу аккуратно заправленные в сапоги, а рубаху заменяла выцветшая военная гимнастерка, подпоясанная вместо ремня широкой тесьмой. Дед слегка пригладил жидкие волосы, потеребил бородку и словно невзначай вынул из-за пазухи небольшой игольчатый шар.
- Ну, ежели ты такой серьезный, то вот тебе от меня подарок, - и он положил шар перед Ленькой.
Не успел тот и руки протянуть, как шар сам собой стал разворачиваться и вдруг высунул из-под иголок остренькую мордочку.
- Ежик! - взвизгнул Ленька. Обе старушки отвлеклись от самоварных хлопот и заулыбались.
- Ну и выдумщик ты, Акимыч, - сказала бабушка, - ишь как сумел ребенку потрафить.
А Ленька не сводил глаз с дедова подарка. Ежонок оказался шустрым и деловито забегал по столу. Натыкаясь на чашку или миску, он сердито фыркал и, дробно стуча коготками, устремлялся в другую сторону. Ленька подставил ему ладонь, и малыш, уткнувшись в нее, замер.
- А что он ест? - шепотом спросил Ленька у деда.
- Да известно что, - тоже шепотом ответил Акимыч. - Букашек всяких, разных червячков. Подрастет - мышей будет ловить, что твой кот, змей тоже... А этому ты молочка дай, уж очень они до молока охочи. И как попоишь, так и выпусти в сад, там его мамаша дожидается. Она мне только и дала его, что на часок.
Ленька понимающе улыбнулся. Тем временем бабушка укротила строптивый самовар.
- Все, - довольно сказала она. - Чай уже заварился. Хватит вам болтать, а ну-ка завтракать.
И она принялась накрывать на стол. Тут Ленька заметил, что не один он наблюдает за ежонком. Дымчатый кот, лежа на лавке, так и зыркал в его сторону, и кошачий хвост хищно постукивал по деревянным доскам. Дед поспешил успокоить Леньку.
- Ты не беспокойся, ежа так просто не возьмешь. От его колючек даже лисе и волку не поздоровится. Ну так как, в лес со мной идешь?
- Сейчас? - обрадовался Ленька, но дед покачал головой:
- Не-е, в лес мы с тобой пойдем завтра, а нынче я своей старухе слово дал, что починю крышу на сарае...
И дед принялся за чай. Он пил, держа чашку обеими руками и уткнувшись в нее сухоньким лицом. А вот жена его чаевничала важно: она громко студила чай, надувая румяные щеки, то и дело ныряла рукой в миску за пирожком или бубликом. Было видно, что Пелагея поесть любила и умела. Дед Акимыч, напротив, казался поглощенным одними своими мыслями.
- А вот как ты думаешь, - спросил он Леньку, - зачем это мы с тобой пойдем в лес?
- Грибы собирать, - решил Ленька, - или ягоды.
- А вот и нет, - дед поднял палец. - В лес мы с тобой пойдем за чудесами. Тебе сколько годков?
- Девять, я второй класс закончил, - похвалился Ленька.
- Ну, значит, чудеса еще любишь.
- У тебя, дурня, - вдруг не выдержала Пелагея, - до старости лет одни глупости на уме! Вот нашел наконец-то ровню себе!..
- Сколько помню, - согласилась и бабушка, - все ты, Федя, чудишь. И впрямь непоседливая твоя душа, прямо-таки ребяческая. Угомонишься ли?
- Уважаемая Антонина Ивановна, - сердечно ответил дед. - Если, скажем, взять, к примеру, индюка, то конечно... Он как вырастет, так и заважничает, так и надуется весь, - дед покосился на свою супругу. - А иная божья тварь до самой своей смерти скачет да радуется, - и он с достоинством поставил на стол порожнюю чашку.
- А как это - за чудесами? - вернул его Ленька к прежним мыслям.
- Да это проще, чем по грибы, - стал объяснять Акимыч. - Входишь в лес и сперва-наперво здороваешься с лесным хозяином...
- С кем это? - не понял Ленька.
- Известно, с кем, с лешим, а то с кем же? Он там за главного, все тайны лесные у него хранятся. Захочет - поведает, а нет - так ничего и не узнаешь. Ну а уж если не поздороваешься с ним, тогда разве что шишек к самовару бабке принесешь.
- Ну, понес старый, - опять вмешалась Пелагея. - Ну что ты голову ребенку морочишь? Настращаешь ведь, он потом в лес забоится идти. Гони ты нас, Тоня, - кивнула она бабушке. - Чаю мы попили, гостя твоего повидали, пора и честь знать... А то по ком-то крыша уже плачет, а он все языком метет, чисто помелом! Не слушай его, Леня, он приврать всегда горазд. А ты, - повернулась она к деду, - собирайся и пошли, нечего рассиживаться, не зима еще.
И стала оттирать Акимыча к выходу.
- Ежа-то, ежа!.. - вспомнил тот уже на пороге. - Не забудь выпустить!
Бабушка пошла провожать гостей, а Ленька, оставшись один, решил напоить ежонка молоком. Тот угощению обрадовался и начал лакать. Кот не вытерпел, прыгнул с лавки и кругами заходил возле ежа. Ленька шикнул на усатого.
Как хорошо в деревне, подумалось мальчику, все здесь интересно, и впереди еще столько замечательного! Вот покормит и выпустит малыша, а завтра в лесу они с дедом Федором и не таких зверьков встретят. Скорее бы завтра наступило!
После обеда бабушка Тоня позвала Леньку помочь ей кормить животину и повела его во двор. Там в мелком песке копошились куры, и бабушка какими-то перепевами стала скликать хохлаток. Те мигом бросали свои дела и неслись, чтобы получить горсть любимого зерна.
- Вишь, какие скорые! - смеялась бабушка. - А ну-ка, Леня, покорми их.
...Зерно было прохладным и легко рассыпалось по воздуху. Можно было бросить его влево - и стая кур сломя голову устремлялась к дому, вправо - и она, забыв обо всем, бежала обратно в улицу. Это так понравилось Леньке, что он не заметил, как ушла бабушка, оставив его одного хозяйничать с курами.
Вдруг Ленька приметил петуха, который отчего-то перестал носиться со стаей. Видимо, в его голову с большим красным гребнем закралось какое-то сомнение. Он задумчиво переступал с ноги на ногу и бросал пронзительные взгляды то на Леньку, то на свою шарахающуюся стаю. Наконец под красным гребешком созрело какое-то решение, и петух вызывающе повернулся к Леньке. В его поведении явно угадывалось уже что-то недоброе...
- Чего это он? - робко спросил мальчик, но бабушки рядом не оказалось.
Ленька чуть подумал и бросил петуху целую горсть зерна. Тот нагнул голову, заквохтал, созывая кур, но сам есть не стал, продолжая смотреть на мальчика. Даже немного подвинулся в его сторону. Ленька оглянулся: до крыльца было не близко. Петух же словно уловил его боязнь и опустил голову, готовясь к наступлению. При виде его острых боевых шпор мальчик чуть не дал реву, но сдержался. Вспомнил, как отец накануне говорил ему: "Деревня, Ленька, это твое испытание на взрослость". Петух как будто прочитал Ленькины мысли и вопросительно уставился на него: как, мол, твой боевой дух?
Ленька выгреб остатки зерна и метко швырнул в петуха. От неожиданности тот подпрыгнул, захлопал крыльями, засуетился. Мальчик приободрился, но и петух быстро оправился, вскинул голову с красным флагом гребешка и звонко прокукарекал. Теперь он заходил вокруг Леньки, не нападая первым, но и не давая мальчику ступить ни шагу.
- Ах ты чучело! - разозлился Ленька. Размахнувшись жестяной миской, он ринулся на петуха и зацепил его по пернатой шее. Петух подскочил, однако в воздухе снова встретился с Ленькиной миской, а секундой позже мальчик успел хорошенько лягнуть его. Но противник задел-таки его своей страшной шпорой - Ленька увидел кровь на своей ноге.
И тут он обозлился не на шутку. Взъерошенный и грозный, Ленька набросился на врага, как коршун. Он преследовал его, не обращая внимания на ответные удары, подняв ужасный переполох в курином царстве и не видя перед собою ничего, кроме своего обидчика. Неизвестно, чем бы закончился этот петушиный бой, не подоспей к забиякам бабушка.
- Господи, господи, - запричитала она, разнимая драчунов, - да ты мне кочета изведешь! Батюшки, вы же в крови оба, заполошные!..
Она отняла у Леньки миску и потащила его в дом. Ленька победно оглянулся на петуха: тот старался держаться молодцом, хотя вид имел на редкость жалкий. "То-то", - подумал мальчик.
...Когда они с бабушкой отправились доить корову, Леньке достался подойник - блестящее ведерко с носиком, которое на солнце так и горело. Корова паслась на задах и, увидев у бабушки ведро с едой, довольно замычала.
- Вот, внучек, кормилица наша, давай подойник, - сказала бабушка и принялась хлопотать возле буренки. Ленька огляделся.
Вчера вечером он не рассмотрел деревню, а сейчас увидел, какая она маленькая и безжизненная. В Песках стояло всего несколько домов, хотя там и здесь то полуразвалившимся срубом, фундаментом, то просто заброшенным садом проступала деревня, некогда большая и богатая. Сейчас это была тень прежней жизни.
- Ба, а почему отсюда все уехали? - спросил Ленька.
- Так ведь наша деревня у черта на куличках, а люди к городу ближе стремятся, - вздохнула бабушка. - А нам, старикам, уже поздно заново все начинать, мы здесь свой век доживать будем...
- А почему деревня Песками называется?
- А потому, что здесь кругом песок, почвы песчаные, отсюда, видно, и название.
Ленька еще раз, внимательнее, осмотрел округу. Луг, на котором паслась буренка, полого уходил вниз и заканчивался темной каемкой кустов. За ними угадывалась небольшая речка, а дальше уже колосилось ржаное поле, раскинувшееся до самого леса. Лес подступал и с двух других сторон и здесь значительно ближе подвинулся к Пескам. Можно было даже различить, что это сосновый бор. Четвертая сторона просматривалась всех далее холмистыми полями и перелесками - оттуда и приехал Ленька с отцом. Но никакого песка окрест мальчик пока не замечал.
Разглядывая густой гребень леса, Ленька вспомнил, что завтра, если дед не обманет, он сможет сам узнать сокровенные тайны этого дремучего бора.
- Ба, а почему дед Федор такой? - спросил мальчик.
- Какой такой? - улыбнулась бабушка, отрываясь от подойника.
- Да вот такой... Он пойдет со мной завтра?
- Это в лес-то? Уж не сомневайся. Акимыч каждый божий день норовит туда убежать. А если что пообещает - непременно сделает.
Ленька после этих слов успокоился совершенно.
Вечером, уже в постели, он вспомнил ежонка, которого по совету Акимыча выпустил в сад. Выпустил и все поглядывал, не спешит ли за своим малышом ежиха-мать, но так ее и не увидел. Зато ежонок, не раздумывая, засеменил по садовой дорожке и исчез в густом крыжовнике. Наверное, он и сам хорошо знал, где искать свой дом.
"Ишь какой самостоятельный", - подумал Ленька, засыпая.
В ЛЕС ЗА ЧУДЕСАМИ
На следующее утро, не успел еще Ленька попить чаю, как явился Федор Акимович.
- Готов? - спросил он с порога.
Дед был все в той же немудреной одежке, а через плечо висела холщовая сумка.
- Готов! - обрадовался Ленька и, не допив чаю, бросился из-за стола. Но Акимыч остановил его, велел завтрак доесть, а после придирчиво стал руководить Ленькиным одеванием.
- Рубашку выбирай покрепче: в лесу каждый сучок требует клочок, - пояснял он. - Сандалии твои хороши по асфальту бегать, а лес любит добрую обувку.
- И то верно, - согласилась бабушка. - Я вот ему Сережины сапоги достану, отец его пацаном тоже любил по лесу бегать.
Наконец бабушкиными стараниями да с дедовыми советами Ленька был одет и снаряжен. Старый и малый двинулись в путь.
- Слышишь, Ленька, - негромко сказал Акимыч, когда они оставили деревню, - вот ты как городской, может, и лес-то первый раз видишь, а уж я его за много лет исходил-исплутал... А почему я сюда тянусь? - Акимыч поднял голову и вдохнул полной грудью. - Вот захожу, а меня такой дух встречает, смолистый да здоровый, что сразу хочется триста лет на свете прожить. Дальше иду - и каждая веточка, каждый кустик мне кланяются: мол, захаживай, добрый человек, погости у нас, полюбуйся, ты худого нам не сделаешь... Вот я и хожу, значит, да приглядываюсь ко всему. Ведь тут каждый день что-нибудь новенькое, вся жизнь лесная перед глазами проходит... Зазеваешься чуток - после долго досадовать будешь. И самое главное, уживаются здесь все рядком, никто никому не мешает. Вот человек - понастроил городов: зверье повыгонял, деревья вырубил и живет сам себе да со своими машинами. А тут, Ленька, для всех места хватает.
Мальчик слушал дедову речь - непривычную речь деревенского жителя, и она все больше увлекала его, завораживала.
- А ты погляди, как деревья да кусты растут. Никто ни на кого не в обиде. Соснам да елям - свет, травке и грибам - влага, земельке - хвойное одеяло. А знаешь, как эти сосны друг дружке помогают? Они, Леня, в земле так корнями срастаются, что вместе сок начинают тянуть. Случается, прихворнет иное дерево, обессилеет, так его другие начинают кормить, не дают погибнуть. Бывает, и вовсе срубят дерево, а пенек долго не умирает, даже подрастает немного. И вот за это самое, Ленька, я и люблю лес - за великую его ко всем доброту и щедрость...
...Между тем сосновый бор надвигался на мальчика с дедом сплошной стеной, которая отливала золотистым утренним светом. Стройные стволы росли, росли на глазах, пока не заслонили собой все небо. Они были гладкими и на удивление ровными. Высоко вверху, переплетаясь корявыми пальцами с длинными иголками ногтей и лишь едва обнаруживая просветы неба, шумели их могучие кроны. Между корабельных сосен невысокими шатрами темнели мохнатые ели. Их нижние лапы свисали до самой земли, так что даже маленькому Леньке пришлось сильно наклониться, чтобы заглянуть под них. В сумраке елового шалаша он увидел бледный выводок тонконогих грибов в хрупких остроконечных шляпках и коротких паутинчатых юбочках.
В бору поднималась и молодая поросль: елочки-малютки, похожие на игрушечные новогодние, тонкие прутики незнакомых Леньке лиственных деревьев, сосенки-подростки, обогнавшие ростом всю прочую детвору. Они напомнили мальчику разновозрастную толпу, собиравшуюся по утрам у школьного крыльца.
Лес неудержимо манил Леньку в свои глубокие тенистые объятия. Но дед как раз остановился, словно запнувшись о корявый старый пень.
- Пришли, - сказал он, - теперь что в самый раз сделать нужно?
- С лешим поздороваться, - вспомнил Ленька.
- Верно, самое время, - ответил дед. Он достал краюху хлеба, положил ее на пенек и с низким поклоном певуче проговорил:
- Вот краюшка для обеда - угощеньица отведай, разреши в лесу побыть и желанным гостем слыть.
- Дедушка, - спросил Ленька, - а хлеб зачем? Он что, хлеб ест?
- А то как же! - подтвердил дед. - Самое лучшее для него угощение, и леший завсегда его ожидает. А уж как обижается, если кто забудет его попотчевать!.. Вот слушай, что со мной случилось, когда я про это запамятовал.
Пошел я тогда по грибы, да что-то, помнится, бабка моя меня заморочила, я через это про хлеб и забыл. И уж после, в бор войдя, вспомнил. Поклонился, знамо дело, лешему, повинился, а он, зеленая борода, все равно обиделся. А разобидится лесовик - тут от него любого подвоха жди. Едва я в чащу забрался, как повалили грибы - один однова краше. Лукошко вмиг насобирал, да с горкой, а с такой ношей уже не до прогулок. Стал я возвращаться домой. Бор этот знал как свои пять пальцев и самый короткий путь к дому смекнул. Только выхожу из леса и не пойму: где это я? Еле узнал, и оказалось, что попал я совсем в другую сторону, верст за десять от Песков, не меньше. Удивился я сильно да назад, опять же дорогу вроде хорошо знаю. А вылез часа через два из бора - опять-таки не там. Тут я и понял: водит меня по лесу леший - кривые рога, ой водит! Тут уже никакие расчеты не помогут. И грибов, хитрый, не зря мне столько подбросил, а чтобы тяжелее было плутать. Пришлось мне тогда, Ленька, вызволяться из беды старым да верным способом: сел я на первую же колоду, скинул с себя штаны и рубаху, вывернул их наизнанку да опять и одел. Это затем, стало быть, что у самого лесного проказника платье вечно шиворот-навыворот, он и благоволит к тому, кто его повадку переймет. Но тут я, Леня, снова оплошал: взял и высыпал грибы на землю, уж очень неспособно было с полным лукошком. Здесь и осерчал лесной хозяин пуще прежнего за свое добро. И выбрался я тогда к своей деревне уже затемно, совсем было потерял надежду на теплой печке ночевать. Как увидал я Пески, так обрадовался, что про наряд свой на лешачий манер забыл, со всех ног в деревню кинулся. А старухе моей подай бог, уж как не потешалась. Лешачиным прихвостнем назвала, вот как! А какой я лешачиный прихвостень, я как есть сам пострадавший... Так-то, брат.
Ленька верил и не верил... Рассказ Акимыча захватил его. Мальчик так и видел деда, плутающего по лесу с тяжелым лукошком, и сам переживал его удивительное приключение... Он тихонько вздохнул. Лес очаровал Леньку, и даже дедовы сказки в этой глуши походили на быль. Мальчику захотелось послушать что-нибудь еще.
Вдруг он услыхал какой-то шорох наверху, запрокинул голову и схватил деда за рукав:
- Гляди, дедушка, белки!
Легко перелетая с одного сучка на другой, над головами путников стремительно пронеслась пара белок.
- Играют они? - спросил Ленька, когда оба пушистых хвоста скрылись среди частых стволов. Не успел Акимыч ответить, как следом за этими двумя выскочили еще несколько белок, не обращая внимания на деда с Ленькой, осыпали их дождем сосновой коры и тоже растворились в бурой краске леса. А через мгновение уже целая стая стремглав пересекла полянку, и на этот раз Леньке показалось, что белки в испуге спасаются от кого-то.
- Дедушка, кто их напугал? - затеребил он Акимыча.
Тот неторопливым взглядом проводил резвую ватагу и почесал затылок.
- В харинский лес побежали, - определил он и вдруг сокрушенно вздохнул. - Опять наш звериный властелин продулся... Эх, и не везет же сосновой голове!..
- Акимыч, да ты что? - подступил к нему Ленька. - Ты про кого это говоришь?
- Ну как же, милый, - ответил дед все с тем же выражением опечаленности, - про него, про лесовика - того самого, что с грибами меня водил. Это он своих белок в чужой лес погнал, чтобы от соседнего лешака откупиться.
- Да зачем? - вытаращился Ленька.
- А затем, что в карты ему проигрался, и, стало быть, играли давеча на рыжехвостых.
Акимыч неодобрительно покачал головой:
- Уж такой охотник до карт, что прямо страсть! Чего только не проигрывал уже: и зайцев гонял, и мышей, и ворон, и пичугу всякую мелкую... А что сделаешь: проиграл - плати. Коли в другой раз отыграешься - забирай свое зверье, а не отыграешься - так и будут жить в чужом лесу, пока хозяину счастье не улыбнется.
- Да разве звери и птицы не сами по себе? - не унимался Ленька.
- Сами-то сами, - согласился старик, - но лесной хозяин - он и есть хозяин всему: и деревья у него в подчинении, и звери с птицами, и все козявки. Мы вот с тобой тоже у него милости просим... Да ты не думай, - внезапно оживился дед, - что он больно лютый. Он того же зайца защитит и ту же мышку пожалеет, иначе как? Ведь они беззащитные, кто их и приголубит, как не хозяин. А что гоняет иной раз, так ведь душа у него дикая, лесная, отсюда и забавы этакие.
- Дедушка Акимыч, - задумчиво сказал Ленька, - я никак не пойму, где у тебя правда кончается и сказка начинается и отчего сказка на правду так похожа?
- Сказка?! - Акимыч остановился как вкопанный. Он словно не верил своим ушам. - Да неужели ты думаешь, что я тебя как малого ребенка небылицами забавляю?
- Дедушка, - сконфузился мальчик, - но ведь про леших только в сказках пишется, а взаправду их не бывает...
- Не бывает?! - отчаянно крикнул дед. - Да я этого самого лешего видел вот так, как тебя! И не где-нибудь, а у себя дома!..
- А?.. - разинул рот Ленька.
- Вот те и а, - буркнул Акимыч и снова зашагал по мягкой хвое. - Видел, Ленька, и разговор его слышал, а коли вру, то пускай этот самый леший забросит меня на самую высокую сосну да там и оставит!
Он исподлобья взглянул на Леньку и помягчал:
- А дело было так. Лет пять уже назад как-то ночью лежу я на своей печке и вдруг слышу: шум какой-то наверху, будто кто на чердаке пыхтит и бубнит, недовольно так. Я уши навострил, лежу, а возня пуще. И слышно, как уж кто-то покрикивать начал, а что - не разберу. Я старуху свою толкнул: слышь, говорю, на чердаке кто-то шум поднял, чуешь голоса? А Пелагея мне отвечает: да ты что, рехнулся, какой шум, в доме тише тихого, ну, может, кошки на крыше задрались. "Да какие кошки, - шепчу, - ежели вот потолок прогибается". Ну, с бабкой моей разговор короткий, перекинулась на другой бок и захрапела. А я все лежу, слушаю и в толк не возьму, отчего старуха моя и не глухая, а не слышит ничего, а я так аж подскакиваю. И вдруг наверху как что-то загремит, а после как скатится по лестнице! Я так и сел. Но на этом все кончилось, и сделалось впрямь тише тихого. Утром я, само собой, на чердак полез. Барахла у нас там - всякой твари по паре. И вижу я, что барахло это кто-то раскидал, а колесо велосипедное со стены снял и на пол кинул. Эге, думаю, да тут крупная ссора была. Стал прибираться, глядь - а по полу сосновые иголки рассыпаны, зеленые, как будто сейчас из лесу. Вот так дела, кто ж это иголками сорит? Ничего я тогда не придумал, решил обождать. Как ночь, так я не сплю, прислушиваюсь. И вот недельки через две жду-пожду так-то и начал уже задремывать... Как вдруг слышу: стук-стук наверху, а после знакомые шорохи. Явились, значится. Я еще малость обождал, шорохи эти послушал, а после встал тихонечко, в коридор на цыпочках вышел и стал по лестнице на чердак забираться. Лезу, а сам думаю: ну, как скрипнет? Спугну ведь непрошеных гостей. Забрался наверх, один глазок на чердак высунул да чуть обратно кубарем не слетел от такого дива: сидит на охапке сена, в пяти шагах от меня, гость невиданный. На вид будто бы мужичок, но борода у него - словно травяное мочало, и глазищи зеленым огнем горят, а над ними - ни бровей, ни ресниц, одни волосья вбок зачесаны, ровно солома граблями. Кафтан на нем навыворот одет, такой старый да изодранный, будто его лет десять уже не снимали, весь в репьях да иголках. Тут, Ленька, я и расчухал, что за птица ко мне залетела. Слыхал, конечно, приметы про обличье его, о зеленой бороде еще от деда своего помнил. А тут на старости лет и повидать пришлось хозяина лесного. И знаешь, с чего мне так пофартило? - Акимыч лукаво прищурился. - А с домовушкой моим он дружбу свел, а то, может, и не дружбу, а просто страстишка общая нашлась - в карты перекинуться. Вот и спелись. Я тогда как выглянул, сразу и раскусил ихний секрет. Они, разумники, сундук старый из-под хлама достали и под стол себе приспособили. Лешему, как гостю, сидало помягче досталось, а домовушка мой на валенке примостился. И свечки старые где-то откопали, прилепили к сундуку. Потому я все и разглядел, как было.
Играли, я понял, в дурака. Домовой как раз пошелся, а леший отбивается. Стукнули по карте, стукнули по другой, домовой мой засопел, заерзал да как соскочит с валенка.
- Ты чего это, - говорит лешему, - вальтом даму бьешь, морда зеленая?
Тот в обиду вдарился:
- Каким вальтом, ослеп, что ли, ухват запечный? То ж король.
- Где король? - домовой и вовсе взбеленился, карту схватил. - А ну-кась я его сейчас перед свечкой разгляжу! Я его, бестию, сейчас по-своему приласкаю!..
- Да ты чего на карту плюешь? Ты чего это опять позволяешь себе? Нет, на что лучше со своим лесным братом играть...
- Козырный? - домовой снова карту цапнул. - Я вот те щас накозыряю!
- Эх, - лешак затосковал, - опять плюет. И что за повадка такая поганая? Не-е, у нас за это по загривку...
- А у нас за такое шельмовство по хребту поганой метлой гладят! Я тебя, пугало лесное, в прошлый раз предупреждал?
- Ну, предупреждал...
- По лестнице ты летел?
- Ну, летел, хлебосольства в тебе ни на грош...
- Так снова полетишь. Я уж под лестницей ведро помойное для такого случая приготовил.
- Я и сам уйду, - гляжу, и впрямь лешак засобирался. - Неинтересно с тобой играть, никакого простора для фантазии. Очеловечился ты тут совсем...
Я, понятное дело, не стал дожидаться, покуда одичалый ко мне на лестницу пожалует. Быстренько по ступенькам слез да чуть в помойное ведро не угодил - не зря, вишь, домовик хвалился...
Ленька не знал, как и быть ему: не успел свыкнуться с существованием лешего, а тут на тебе - еще и домовой.
- Дедушка, - с сомнением спросил он, - значит, и домовые - это взаправду?
- Конечно, взаправду, а я тебе про что толкую? Ну, ладно. Сейчас мы с тобой сделаем привальчик, перекусим маленько, да я тебе между прочим и расскажу про своего домового. Он у меня занятный был...
- Он что же, умер, дедушка?
- Не, милый, старуха моя его из дому выжила. А я с ним до сих пор дружбу веду.
Акимыч наконец выбрал подходящее место возле широкого пенька и вынул из своей сумки нехитрые припасы: краюху ноздреватого черного хлеба, сало в алмазных кристалликах соли и зеленые луковые перья. Ленька не знал еще, что лесной дух - лучшая приправа к любой еде, и уплетал дедово угощение, причислив его необыкновенный вкус к прочим лесным чудесам. Акимыч ел мало, но с явным удовольствием, не забывая при этом своего рассказа.
- Нашего домового, - начал он, - я знал давно. Вернее, как знал? Когда дом вот этими руками срубил - уже скоро тридцать лет тому, - первым делом покликал его, потому что без домового какое житье? Он и от пожара убережет, и от лихого человека, и скотину обиходит, и совет толковый завсегда может дать. Ну, значит, позвал - он и пришел. Дом у меня неплохой, такому гнезду каждый домовик будет рад. Но видеть его, Ленька, я не видел, хотя и слышал, как он домовничает. Да слышать - это одно, а вот свидеться везет не каждому. А уж дружбу свести с ним - и вовсе редкое дело. Чтобы увидеть доможила, - Акимыч сделал большие глаза, - надобно застать его за работой ровно в полночь. Но если у тебя что худое на уме или из пустого любопытства поглазеть на него хочешь - хоть все ночи напролет не спи, не то не увидишь, а и не услышишь хозяина ни разу. Вот бабка моя так ни разу с ним и не встретилась.
Ну а главная закавыка в том, что не верят нынче в домового. А уж такой человек, можешь не сомневаться, и встретит его, да скажет: померещилось. Таким и глаза отводить не надо, и уши закладывать. Ну вот, а как увидишь доможила, можешь с ним заговорить, и ежели ему с тобой интересно станет, то и вовсе сойтись. Ну и жаловать надобно домового, без этого никак. Любит мохнатый, чтоб его почитали и чем-нибудь лакомым баловали.
Я своего как застукал? Подглядел однажды, как он в кухне ночью горшки проверял. Ворочает их, а сам бубнит: "Который раз в медовой плошке мух нахожу, глаза б мои их не видели! И что за хозяйка нам досталась? Эй, дед, чего шпионишь, всю спину мне глазами пробуравил. Выходи, покалякаем. Да может, у тебя что сладкое есть?" Я и вылез из-за перегородки.
С тех самых пор начали мы по ночам беседы вести, забавы всякие придумывать. Он меня даже картами завлекал, да я не охотник. А вот слушать домовика ой как занятно! Много он знает такого, что людям не ведомо. Я, бывало, за этими байками и не замечу, как ночь минет, и сразу начинаю следующую поджидать.
Только пронюхала что-то моя старуха. Я-то по человечьей своей неосторожности всякое чутье утратил... Вот однова раза сидим с домовушкой рядом, и вдруг он на дверь кивает:
- Кажись, хозяйка твоя за нами партизанит. Меня ей не увидеть и не услышать, а вот ты для нее в пустоту словами бросаешься. Смотри, как бы не решила, что тронулся. Да ты не зыркай, не зыркай на дверь, а то до смерти напугаешь.
И то правда, думаю, чего стоит моей супружнице в сумасшедшие меня произвести после такого пассажа. И я, дурья башка, наутро взял да и выложил ей все начистоту. Старуха моя как подхватится и пулей из избы. Это уж я после узнал, куда она дунула. Жила у нас тогда в деревне - через год в город убежала - Лидка Завреднова, распрекрасная наша фея, кикимора кочевая. Тьфу! Она Пелагею и научила одной пакости. Ты, говорит, не деда своего ругай, а ополчись-ка на домового. И каждый день его бранным словцом, каждый день. Он хулы пуще всего не любит. Ну, дальше мою старуху учить не надо, она и рада стараться: с утра до вечера честит бедного, так и выгнала. Не стерпел он, ушел из дому. Теперь на краю деревни в сарае живет. Навещаю его, конечно, но уже с оглядкой, боюсь, что дура моя его совсем из деревни выбранит.
- Акимыч, а у моей бабушки домовой есть? - озарило вдруг Леньку.
- А то как же. Я про него слыхал: хозяйственный, обстоятельный...
- А я с ним могу подружиться?
- Ну а почему нет, если, конечно, он сам не против? Кого он в друзья выбирает, знаешь уже. А вот послушай, как доможила вызывают, если он тихий да незаметный и никак его не подсмотреть. Делать это лучше в кухне, тут самое любимое его место. Свет не включай, лучше найди у бабушки свечку. А то керосиновую лампу засвети, но самую малость - домовой сумерки любит. Обязательно требуется для хозяина гостинец, лучше сладкий - кусок пирога с яблоками или вареньем, но можно и конфет припасти, мой вот ириски не разворачивая жевал, и даже просто краюху хлеба. Но краюху отрезай от непочатого каравая. Так всегда делается, и домовушка за этим следит придирчиво. После этого дождешься полуночи и скажешь:
Домовушка, не чинись,
А возьми да объявись.
Я хочу с тобой дружить,
Коли нужно - услужить.
Вот отведай-ка пока
Золотого пирожка!
Акимыч повторил заветные слова дважды.
- Усвоил?
Как было Леньке не усвоить? Да он запомнит это на всю жизнь, если сегодня ночью к нему явится настоящий домовой!
- Ну что, друг разлюбезный, пора нам с тобой к дому лыжи поворачивать, загостились мы у дедушки лесового, - и Акимыч тронул Леньку за плечо. - Да ты носа-то не вешай, чудной. Мы сюда частенько наведываться будем, еще не одно чудо увидишь...
На обратном пути попались им скромные посиделки на сосне. Две большие дымчатые с черным птицы любезничали друг с дружкой громкими, хриплыми голосами. Увидев Леньку с дедом, они замолчали и уставились на пришельцев черносмородинными глазами: чего, мол, наше уединение нарушаете, по душам поболтать не даете?
- Ну-ну, растревоженные, - успокоил их дед, - сплетничайте себе, а нам недосуг.
- Это, дедушка, ворон с вороной? - шепотом спросил Ленька, тоже не желая беспокоить говорунов. Дед быстро обернулся к нему:
- А ты думаешь, ворон - это воронин муженек? Вот и не угадал. Ворон, милок, он вороне да-альний родственник, десятая вода на киселе. Живет за тридевять земель отсюда, это раз. А во-вторых, Ленька, если этот родственничек да залетит сюда, эти кумушки его так встретят, что только перышки с него полетят. Ну, правда, вдвоем они на такое не решатся - родич-то и покрупнее, и посильнее будет. А вот стая, та непременно оттрепала бы залетного.
- Да за что же, Акимыч?
- Уж и не знаю, милый, что они там и когда не поделили. Фамильная тайна, - многозначительно произнес дед. - Но характер у этой птицы натурально разбойничий: птичьи гнезда зорит, яйца в них разбивает и выпивает. А еще присоседилась эта мотовка к человеку - не перепадет ли ей чего? Я слыхал, будто они в городе все свалки облепили. Правда, что ль?
Про свалки Ленька не знал, но ворон в городе, конечно, видел.
- А уж хитрющая, - продолжал дед. - Охотники рассказывали: если выходишь из дому с ружьем, за версту улепетывают до единой. А вот если палку возьмешь и в них прицелишься - ни одна черноклювая с места не сдвинется, галдят между собой, по всему видно, зубоскалят...
У меня в саду повадилась одна гнездо вить на дикой груше. Глядел я на него, глядел да и не вытерпел. Раз, когда старуха моя к соседке подалась, я садовую лестницу к груше подтащил и к гнезду этому подлез. Само оно неказистое было, вроде как поленилась даже строить, кучу сучьев набросала - и вся недолга. Но внутри у ней, Ленька, чего только не было! Ну сперва пух куриный, перышки разные там, а после тряпочки всякие, тесемочки, нитки шерстяные - чего она у моей старухи и не тянула. Прямо целый склад мануфактурный.
...Они вышли на широкий солнечный простор немного правее того места, где утром углубились в лес, и размашисто зашагали к своей деревне. Издали Пески казались сплошным густым садом, поднявшимся из земли прямо в середине пологой луговой пустоши. Ленька оглянулся назад, где влажно дышало своей глубокой грудью и грело под июльским солнышком мохнатую голову таинственное существо леса. Оно по-прежнему скрывало в себе, не торопясь расставаться со всеми сразу, множество чудес. Но мальчик уже чувствовал доброту и щедрость этого сурового с виду великана, и оттого ему было радостно и привольно. Дед внимательно поглядел на Леньку.
- Что заскакал, козленок ты мой милый? Весело тебе? Я вот, веришь ли, иной раз сюда притащусь как в воду опущенный, а назад уже на крыльях лечу. А почему?
- А почему? - эхом отозвался Ленька.
- А потому, что красота эта всю суету с человека уносит, будто чистая водица, всякую скверну очищает. Вот бабка моя в лес ходить не любит, красоты этой не понимает... И все ей в жизни не так и не эдак, сама не знает, что ей надобно. А ты хоть раз на все это посмотри, да и поймешь, чего оно стоит, твое недовольство.
ХЛОПОТУН
- Наконец-то объявились лесные гулены, - обрадовалась бабушка, когда Ленька заскочил в дом. - Не уморил тебя дед?
- Нет, - ответил мальчик, сияя. - Я бы еще долго гулял. А завтра на лесное озеро пойдем, мне дед пообещал.
- Ну, садись за стол, - пригласила бабушка и опять не вытерпела:
- Поди заболтал тебя Акимыч, а, Лень? Пелагея, к примеру, его придумок терпеть не может, прямо закипает вся. Утром прибегала ко мне и все причитала: дескать, испортит мой филин лесной твоего внучка, задурит голову своими бреднями. Да присоветовала тебя с Федором больше не отпускать.
- Ты что, бабушка! - Ленька перепугался не на шутку. - С ним знаешь как интересно?
Бабушка призадумалась:
- Я вот тоже говорю, ну что в этих байках плохого? Подрастет маленько - сам поймет, где правда, где выдумка. Сказка она и есть сказка, какой от нее вред?
"А если это не сказка? - подумал Ленька, опуская деревянную ложку в густые горячие щи. - Вот сегодня все сам и узнаю".
Вечером, отправившись к себе, Ленька решил не ложиться: а ну как заснешь? Чтобы скоротать время, мальчик открыл свою книгу французских сказок. Но сегодня ему не читалось: то, что Ленька узнал от Акимыча, было куда интересней любых сказок. Он засунул книгу подальше и стал терпеливо дожидаться назначенного часа. Через открытое окно мальчик видел, как в небе понемногу проступают серебряные звездные блестки, и слышал нежные трубящие голоса незнакомых ему крошечных созданий. Эти подлунные музыканты незаметно убаюкали Леньку, и он медленно поплыл куда-то, прямо сидя на стуле.
...За стеной очнулись старые часы и принялись гулко отбивать прощальный гимн минувшему дню. Вздрогнув, Ленька понял, что ему пора, и на ощупь, стараясь ни единым звуком не спугнуть чутко дремлющую тишину, направился в кухню.
Там он отыскал коробок спичек и керосиновую лампу, которая про всякий случай всегда стояла на подоконнике в полной боевой готовности. Ленька перенес ее на стол, неумело снял округлое стекло и запалил фитиль. Потревоженный червячок сразу вспыхнул, но темноту вокруг не рассеял, пока Ленька не прикрыл его стеклянным садком. Кухня чуть проявилась смутными очертаниями предметов. Мальчик прибавил света и огляделся. Нигде не было не души, и даже дымчатый кот исчез со своей любимой лавки, и вечно плачущий рукомойник не ронял в ведро привычных слез.
Запинаясь на каждом слове и озираясь по сторонам, Ленька произнес заклинание, но ничего не произошло. Решив, что прочитано было плохо, он повторил свой призыв. И опять все осталось по-прежнему. Тогда мальчик громко начал в третий раз:
- Домовушка, не чинись, а возьми да об...
- Ну, хватит кричать, - вдруг раздалось над самой его головой. - Подавай сюда свой пирог, раз принес.
На печке, прислонившись к трубе и свесив ноги в кухню, сидел некто, весь черный и лохматый от кончиков больших, похожих на лошадиные ушей до самых пяток, болтающихся над печным шестком. Лицо незнакомца можно было лишь угадывать под мягкой маской той же густой, овечьей шерсти. Но глаза на нем Ленька все же разглядел: они остро поблескивали сквозь мех. Все это Ленька уловил в одну секунду, а в следующую он восхищенно выдохнул:
- Ты и есть домовой?
- Я здешний хозяин, - с важностью ответил тот и мягко спрыгнул вниз, оказавшись ростом чуток повыше Леньки. - Ну, давай пирог или что у тебя там?
Ленька с готовностью протянул угощение и почувствовал, как ласково коснулась его руки каракулевая ладошка доможила. Не успел он моргнуть глазом, как хозяин управился с пирогом и устремил на Леньку свой цепкий, блестящий взгляд.
- Ты почто меня звал? - спросил он. Голос у домового был тихий и глухой: молвит - словно ветер сухими листьями прошелестит. - Сказывай поскорее, а то мне недосуг лясы точить. У меня заботы на дворе - аж сорок три животины, и каждой внимание требуется. Сегодня корове левый бок не поглажу - завтра животом будет маяться, молока хорошего не даст. Крольчиха крольчат на белый свет выпускать готова, не помогу - и сама пропадет, и детки загинут.
Он поймал горящий Ленькин взгляд и вдруг передумал:
- Впрочем, времечко у меня еще есть: крольчата только через час на волю запросятся, а остальное после успею... Говори что хотел.
- Я... - неуверенно сказал Ленька, - я дружить хотел.
- Со мной? - пришел черед удивиться домовому.
- Ага...
Домовой с минуту поразмыслил, испытующе поглядывая на мальчика, и согласился:
- Что ж, давай дружить. А лампу эту больше не зажигай, обойдемся и так, - он снял стеклянный колпак своей широкой кошачьей лапой и задул огненного светляка. В кухне сделалось темно, но Ленька по-прежнему ясно видел доможила.
- А теперь давай знакомиться, - предложил хозяин. - Меня Хлопотуном зовут, а как тебя - я знаю. Откуда ты здесь, мне тоже известно. А откуда и зачем я - знать человеку необязательно. Так что вот и познакомились.
- Хлопотуша, скажи мне, откуда ты взялся? - попросил Ленька. - Из сказки?
- Нет, - твердо ответил доможил. - Сказки уже после люди придумали. А откуда мы взялись, про то есть старая-престарая легенда, какую повторяют все домовые уже столько лет, что и не сосчитать. И я ее в детстве услыхал и на всю жизнь запомнил. Вот только поймешь ли ты, ведь мал еще, - в раздумье произнес Хлопотун. - Ну ладно, авось поймешь... Так слушай.
...Много веков назад жило на земле большое и веселое племя. Хотя имело оно уже тогда и рога, и длинные хвосты, никто в сердцах не называл его проклятой нечистью, потому что это был самый мирный и добродушный народ на всем белом свете. Он жил на вершине неприступной горы, где в открытые окна домов забредали легкие облака, и рогатая детвора любила играть ими, как подушками. Наши предки не знали, что такое зло, и жизнь их проходила в радости и покое.
Но однажды ночью они проснулись от страшного зарева, охватившего полнеба. Все выскочили из своих домов и бросились на площадь, где зарево полыхало ослепительнее всего. А там в лучах небесного огня высилась грозная фигура исполина, закутанная в длинный черный плащ. Черные волосы незнакомца развевал ветер, а глаза сверкали на бледном лице, как черные угли. Облик его был так ужасен, что каждый невольно содрогнулся.
И вот великан разомкнул свои уста.
- Вы, беспечное племя, укрывшееся среди высоких гор! - ледяным голосом заговорил он. - Вы прячетесь за стенами убогих лачуг и не хотите видеть дальше собственного носа. А если бы ваше сознание сумело объять земли, населенные людьми!.. Вы ужаснулись бы от злодейств, которыми полна человеческая жизнь! Вы бы увидели, как ради денег и власти люди забыли свое предназначение - быть хранилищем священного духа свободы - и сделались рабами злобы, зависти, мщения. А вы в это время радуетесь солнцу и облакам.
Я пришел, чтобы вернуть людям утраченную свободу духа, имя мое - Светоносец.* Я выбрал вас, еще не изведавших зла и способных победить его, для великой цели. Я дам вам такую силу, которая и не снилась смертному. Мы не станем ждать, пока люди сами прозреют от своих злодейств. Мы под корень уничтожим низкие страсти, владеющие безумцами, даже если они не захотят этого. Мы сделаем их счастливыми силой. Мы будем суровы и непреклонны, мы не станем жалеть людей для их же блага. Мы неслыханно ускорим прозрение человека, мы свернем века в часы и часы в мгновенья.
От страстной речи Светоносца маленькие сердца беззаботного прежде народа забились в стремлении поскорее спуститься к людям. Глаза загорелись, и в каждой паре отразился черный огонь от глаз Светоносца. Растерянность сбежала с лиц, и толпа плотно сомкнулась вокруг своего вождя.
- Готовы ли вы? - сурово спросил тот.
- Готовы! Веди нас!
Черный Светоносец вскинул руки, и голос его загремел как неистовый ураган:
- Даю вам неистребимую силу и власть над человеком! Ступайте со светом!
И вслед за этим могучий порыв настоящего урагана подхватил решительное племя, закружил его над родным городом с опустевшими домами и понес в холодные недосягаемые выси, чтобы оттуда рассеять, как зерна для посева, по всей земле...