Варлей Вика : другие произведения.

Voroni 2

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение мистического романа "Вороны" о любви ворона девушки. Действие происходит во времена язычества

  Автор Вика Варлей
  "Вороны 2"
   Глава 1
  
   Метель выдувала в пространстве замысловатые узоры, которые можно было принять то за лапы медведя, то за волосы лесной кикиморы. Сумрачный лес темнел, все быстрее скрывая сказочное убранство елей и царское величие вековых дубов, - власть перешла в руки ночи.
  Нафанья поправила на голове платок и зашагала быстрей, - чтобы кровь жарче бежала по жилам и не давала ее членам замерзнуть. На ее широком лице отразилось болезненное сомнение: "Не сошла ли она с ума, отправляясь в дальний путь в такую погоду?". Слава богам, что хоть оделась тепло, - в чиненый, но еще крепкий тулуп, душегрейку, валенки. По зарубкам Нафанья поняла, что почти на месте. Впереди скоро показались знакомые очертания высокого дуба, пары тонких тополей, а подле них - дом лесной ворожеи Воробы.
  Осенью Нафанье исполнилось сорок лет. Жизнь шла тем же чередом, что и у всех: детство, девичество, замужество. Ее жизнь можно было бы назвать счастливой, - все сложилось как хотелось, грезилось. Но, чтобы все оставалось как прежде, нужно было дважды в год наносить визит Воробе...
  "Наконец-то! Дошла! Теперь все будет по-прежнему" - думалось Нафанье, когда перед глазами замаячил темный угол избы с крепкими ставнями и фигурой ворона на коньке крыши.
  Звонко залаял пес, почуяв чужака. Из его пасти вырывался пар, и эхом с привкусом железа растворялся в кронах. Нафанья постучала в дверь, - та оказалась незапертой. На женщину тут же пахнуло теплом, запахом сушеных трав и свежеиспеченных лепешек. Она вошла внутрь. Свет больно ударил по глазам, а до слуха донеслось скрипучим, словно колесо старой телеги голосом:
  - Входи, Кирилова дочь. Заледенела, небось? Ничего, сейчас согреешься. А я тебя уж было заждалась...
  Гостья торопливо притворила за собой дверь. Смела веником с обуви снег и тут же прижалась щекой к горячей печи.
  - Ох, и колюч зимний дух Трескун! Ох и колюч! - забормотала Нафанья. - Думала, сгубит где по дороге, не сдюжу. Еще б хватило сил на обратную дорожку! Ох, вернусь живехонька - выставлю Трескуну подаяние щедрое...
  Тепло разливалось по телу, принося чувство покоя и домашнего очага. Нафанья прижалась к печи уже спиной и бросила на Воробу благодарный взгляд. Та скользнула по гостье пронзительным, всезнающим взглядом, - словно косой прошлась. Внезапно Нафанья бухнулась к Воробе в колени, заголосила:
  - Воробушка, помоги! Спаси, родимая! Век почитать буду! Что ни попросишь - все исполню! Кончилась моя власть! Как вода сквозь пальцы вытекла! Он ко мне почитай третью неделю не подходит! Не говорит со мной. Смотрит на меня, что зверь лесной! А вчера, - мать рассказывала, - опять возле дома Василины ошивался... Что же мне делать? Невмоготу мне, Воробушка! Ой, невмоготу! Сил нет больше терпеть! Горю и таю сама как свеча, видишь! Вон в какую стужу да метель к тебе прибежала, - вот как невмоготу! Есть ли справедливость на свете? За что мне такие муки? Что ж он ее никак не забудет то? За что жизнь мою губит? Ведь сколько годков прошло! Василина в бабах давно ходит, он в мужиках. У всех дети. Какое средство искать? Где? Будет ли мне когда покой? Неужто так меня никогда и не полюбит? Иначе на меня не взглянет? Ведь он муж мне! Мне, не ей!!!
  Нафанья смолкла, обомлев от хлесткого удара. Через мгновение до ее сознания дошло, что Вороба плеснула ей в лицо горсть воды.
  - Легче?
  Нафанья подобострастно закивала.
  - Да, Воробушка... благодарствую, родимая... и в правду легче...
  - Успокойся! Что толку себя жалеть? Разве отвар, что даю, не помогает? Замуж ты ведь за него вышла. Дите родила...
  Вороба помогла Нафанье подняться с пола и усадила за стол, а та в ответ покачала головой.
  - Да, разве ж я тогда все угадать могла? Молодая да глупая была, не знала в чем счастье то...
  Вороба ворчливо пробормотала:
  - Ох, люди... Стало быть, теперь тебе покоя захотелось? Все чтоб по - настоящему? И снова ведь просишь средство чтоб дунул - плюнул... Конечно, есть средство и посильнее отвара, только ведь потом жалеть будешь. О-ох, как жалеть! Время отымется и у тебя и у Прокоша твоего. Век вам обоим укоротит. И любви той, что ищешь, все равно не даст. Не даст! Поняла? Нарушение это законов и наказывается сурово. Хотя, конечно, о Василине твой Прокош совсем думать перестанет, словно и не было ее никогда...
  Не заметив вспыхнувших радостью глаз Нафаньи, Вороба продолжала:
  - Сама ты себя мучаешь, поверь мне. Зачем маешься? Жизнь ведь у вас неплохая. Живете как все. Прокош верен тебе и про Василину если и вспоминает, то редкий раз. Как о былом, которое давно прошло и не вернуть. Тоска в сердце, да угли; вот все, что осталось. Что тебе с того? Новый отвар я тебе дам и скоро станет легче...
  Из груди Нафаньи вырвался протяжный вздох. Она отломила лежащую перед ней лепешку. Тут же попросилась переночевать. Вороба согласно кивнула. Долго еще ведьма уговаривала Нафанью успокоиться и не терзаться понапрасну. Под конец, осознав, что повторяет в который раз одно и то же, а Нафанья будто ее и не слышит, сказала с упреком:
  - Устала я повторять! Пойми, что никто не властен над сердцем человека, только он сам. Знала ведь, что он другую любит, не тебя. Что сердце его занято. Невозможно заставить силком полюбить. Нельзя. Это был твой выбор. Что толку теперь плакаться? На! Возьми! - Вороба пододвинула к Нафанье склянку, что была для нее заготовлена. - Дай ему выпить. И ложись, отдыхай! Пойдешь обратно завтра поутру. Теперь раньше лета не приходи...
  
  Глава 2
  
  Проводив спозаранку гостью, Вороба выглянула в окно. Утро погожее, тихое - Нафаньино счастье. Значит, быстро доберется дома, еще засветло. Беды других ей по плечу, но вот неплохо бы и своими делами заняться... Она накинула на плечи безрукавку из козьих шкур и вскоре вернулась с кувшином молока.
   - Ну, здравствуй, Вороба, - раздалось неожиданно за спиной. Коренастая тень скользнула в дом. Сметливые глаза блеснули из - под седых, густо заросших бровей. Крепкий мужичок в тулупе стоял на пороге и топал по нему сейчас ногами.
  Вороба с немалым удивлением взирала на вошедшего, не веря своим глазам и, наконец, выдохнула:
  - Ох! Да это Самоха! Зачем явился?
  Ворожея постаралась спрятать в глазах растерянность и досаду. И как же она его не учуяла?! Даже ее верный пес Тартар не издал предупреждающего лая. С чего бы? Она всегда чужаков чуяла за версту...
  Самоха стянул с головы меховую шапку, смял в руках. Рот растянулся то ли в улыбке, то ли в ухмылке:
  - Зачем? Затем, что и все... кому надо, к тебе тропу не забывает; и зверь лесной к тебе торопится, и птица поднебесная, и люд местный дорогу топчет... затем, что не чужие мы друг дружке... все ж таки родня... нехорошо это - не знаться столько лет... Как ты думаешь? Аль совсем забыла обо мне?
  - Хм! Родня! Сто лет такую родню не видела и еще б сто лет не видала! Одни беды от тебя, да несчастья! Земля разве зря слухами полнится? Ходишь, сколько лет даром землю топчешь...
  - А ты не верь слухам то, Вороба, - все больше растягивая рот, отвечал Самоха. - Люди больше брешут, чем правду говорят. Так, за ради забавы... А я, так же как и ты, людям помогаю. Да, пусть, ты по - своему, а я - по - своему... Что ж... каждому свое. Каждой птичке свое гнездышко найдется. Что ж теперь нам врагами то жить? А может, я и переменился за столько то лет? Вот, пришел тебя с праздником поздравить. Коляда на носу. Разве ж плохо? Что в дом не приглашаешь? За стол не сажаешь? Надо же... А ты ни на день не постарела... Все такая же...
  Взгляд ворожеи говорил сам за себя; из ее глаз всей по избе расходились волны неприязни. Самоха помолчал некоторое время, затем приблизился к Воробе так близко, что их дыхание слилось воедино. Шепотом, проговаривая каждый слог, он произнес:
  - Что ж, сестра... Если на этом свете со мной видеться не хочешь, - ничего уж тут не поделаешь. Значит, свидимся на том!
  Во взоре Воробы блеснула догадка. Она зашипела, закрутилась на месте, словно волчок и кинулась обнюхивать каждый угол своей избы. Но ничем инородным, приносным не пахло. Вороба в сотый раз повела носом. Самоха лишь рассмеялся и пожал плечами.
  - Глупая ты баба! Все тебе мерещится, да чудится! Совсем веру в людей потеряла! Я пришел по - доброму, по - хорошему, а ты меня вон так встречаешь... - в голосе Самохи зазвучала обида. - Ну, проведал. Повидал... Жива - здорова, и то ладно...
  Самоха с силой толкнул дверь. Впустив в дом подол зимней стужи, дверь за ним захлопнулась. Во дворе раздался звук удаляющихся шагов.
  Вороба присела на лавку. Глаза ее пристально вглядывались в пустоту перед собой, губы беззвучно проговаривали слова оберега. Потом, будто очнувшись, Вороба вышла из дома. Во дворе были ясно видны следы недавних гостей. Понятно, зачем явилась Нафанья. Но вот для чего явился Самоха? Ведьма медленно обошла дом. Всюду заглянула пытливым взором. Ее нос то и дело втягивал воздух, пытаясь уловить нечисть. Ничего. В страшных для человеческого взора глазах читалась растерянность. Тартар крутился возле ног, радостно виляя хвостом, и просился в дом. Вороба ласково потрепала пса по загривку и чуть слышно проговорила:
  - Чего тебе надо было, Самоха? На самом деле? Зачем поплелся ко мне в стужу, да в этакую даль?
  
  Глава 3
  
  Прокош встретил полумертвую от усталости жену на пороге расспросами - ее не было почитай два дня. Куда ходила? Почему не сказала ничего? Нафанья склонила низко голову, старательно пряча в глазах вину. Она и под пытками не сказала бы мужу, что ходила к ведьме, и теперь ей ничего не оставалось, кроме как нахмурить брови и казаться обиженной.
  - За отрезом на платье ходила, Прокош. В дальнее село. Там и переночевала. Я Любаву вон предупреждала, что собираюсь из дому...
  Дочь Любава, которой недавно исполнилось семнадцать, отвлеклась от вышивания и проговорила: "Ох, точно, батюшка. Матушка точно еще с прошлой недели собиралась и мне говорила о том... Я то и позабыла..."
  - А мне отчего не сказала ни слова? - спросил Прокош. - И охота тебе было в такую пургу по полям бродить? Да еще за куском ткани? Что за надобность?
  - А где ж отрез? - проговорила дочь, быстро отметив, что в руках матери ничего нет. - И кому отрез то, матушка? Тебе иль мне на новый сарафан?
  Спохватилась Нафанья, что руки у нее пустые. Совсем было сникла под недоверчивым взглядом мужа.
  - Красив отрез, да больно дорог, - пробормотала она и тут же прикрикнула на дочь. - Что расселась будто в гостях? Что мать не встречаешь, как следует? Не видишь - еле стою? Гляди ка, отрез ей подавай! И месяц не прошел, как отец сарафан тебе с ярмарки привез. Мало тебе? Лучше супу нам с отцом разогрей, да побыстрей!
  - Хорошо, матушка, - откликнулась Любава и направилась на кухню.
  Тем временем Прокош подошел к дверям, стал натягивать на себя тулуп.
  - Куда ты то собрался? - не на шутку забеспокоилась Нафанья.
  - В погреб слазаю. За соленьями, - сухо ответил Прокош и взял в руки лампу. - Грибов, да огурцов соленых достану. Может, еще чего принести? Может, ты чего хочешь, Любавушка?
  - Яблочек моченых, - заулыбалась дочь. - Ох, как люблю я такие яблочки!
  Прокош вышел в сени, а Нафанья поспешила в свои покои. Надо успеть спрятать склянку с отваром. Куда ж ее деть? Пошарив глазами по комнате, она засунула ее под гору подушек. Затем с шумом выдохнула и принялась на кровати расчесывать волосы. Ноги гудели, как пчелиный рой. "Слава богам! Дома! Добралась!" - шумело в голове. Только бы дочка или муж не проведали, что в дальнем селе ее не было! Не сболтнул бы кто на гуляньях! Что у подруги и отреза то никакого нет! Ох, что же она сидит - расселась? Еще надо умудриться влить отвар в питье мужу, да так, чтоб Прокош не заметил. Летом хорошо подмешивать отвар в крошенку, в кислый квас, но ведь на дворе зима. Куда сейчас лучше подмешать зелье Воробы? Чем скорей она доведет дело до конца, тем скорей кончаться ее муки. Пускай и на полгода... Вспомнив о супе, Нафанья вытащила склянку. С трудом добралась до столовой, где крутилась Любава; дочь уже выставила на стол дымящиеся тарелки кислых щей. Нафанья застыла в ожидании, когда же дочь из комнаты выйдет. Прокош вот-вот должен вернуться... Но Любава как назло застряла возле окна, наглаживая кота. Вот незадача! Взгляд Нафаньи торопливо пробежался по столу.
  - Хлеба принеси! Что тебе все говорить то надобно? - прикрикнула она на дочь, да с такой злостью, что та расплакалась.
  - За что вы матушка так осерчали на меня? Иль не люба я вам стала? Чем я вас так прогневила?
  Вышла на кухню Любава, не дождавшись ни материнского ответа, ни ласкового взгляда. Нафанья бухнула в суп отвар целиком, глянув перед тем с опаской на кухню, - не видит ли дочь. Где - то в глубине души промелькнуло сомнение, - зря обидела Любаву. Но сил быть виноватой еще и перед ней, уже не было.
  
  Глава 4
  
  Детьми росли Прокош и Василина по соседству. Вместе бегали они по воду, в лес по грибы - за белыми или груздями, вместе стерегли домашнюю живность. Часто их можно было увидеть несущихся стремглав на речку или в поля. Им было интересно рассказывать друг дружке обо всем на свете: о том, как гудят в ульях пчелы, как плещется карась в пруду, как ветер гуляет в волосах берез и страшна гроза; хорошо им было вдвоем. Легко. И мысли Прокоша текли сквозь ее. На расстоянии Василина чувствовала, что на сердце у милого друга. А вдвоем - не успевал Прокош и подумать, как Василина уж отгадывала и с задором журила его или кивала головой. И Прокош всегда знал по взгляду васильковых глаз, что таилось у Василины на уме.
  Пролетело беспечное детство. Вот уж они рука об руку у ворот мятной юности. Все село смотрело на неразлучную пару с любованием. Прокош из худенького мальца превратился в высокого, стройного юношу со смелым взглядом, копной золотых волос и золотыми руками. А пригожая и лицом и характером Василина легко разжигала звонким смехом в сердцах юношей огонь. Но вся радость на ее задорном молодом лице принадлежала только Прокошу. Сам Прокош и дня без Василины обходиться не мог; то забежит к ней помочь с домашними хлопотами, то отобедать, то на общинные гулянья звать. На гуляниях за руки ее одну брал и вел, цветущую, сквозь хоровод. Казалось, сама судьба распорядилась им вместе быть...
  Неожиданно для всех Прокош ушел. Семнадцать лет ему родители справили, и на следующий же день с утра пораньше собрал он в дорогу еды, кой какой одежды и отправился прочь из дома. И мать Прокоша и Василина не знали, что и думать. Почему Прокош ушел? Куда? Зачем? Надолго ли? Почему не объяснился? Отчего оставил родителей? Невесту свою?
  Первое время Василина места себе не находила. Бегала по ближним и дальним деревням, выходила на дорогу, что пролегала через их село и все расспрашивала; не видал ли кто ее милого Прокоша, не слышал ли что о нем. Но никаких известий не было. Прокош не возвращался и сам о себе вестей не подавал. Шли месяцы. Поникла Василина, как срезанный колосок, пожухла, и глаза на белый свет бы ее не глядели. И слезы из глаз течь устали. Искололось сердце девичье, истосковалось, измучилось от страхов и обид. Совсем слегла Василина, с постели почти не вставала. Лишь иногда из дому выйдет - и снова голова ее к подушке клонится. Полгода прошло в неизвестности, будто в густом тумане. Мать Василины опасаться уж стала, - не прыгнула бы единственная дочь с высокого обрыва. Стала косо поглядывать на несостоявшихся родичей. Зачем мать Прокоша отпустила? Не удержала? Не выспросила? Но что та могла поделать? И той ожиданье казалось пыткой.
  После материнских слез и причитаний Василина на гулянья вновь ходить стала. Казалось, что ничто душу уже не согреет; ведь не было рядом Прокоша. Что ей за дело до других парней? А тут вдруг сваты в дом к ней пожаловали. Охотник Святослав попросил Василину себе в жены. Хороший парень, честный. И с Василины глаз не сводит, - всякому видно, что обожжено любовью молодое сердце. Вот только ведь Василина не о нем тоскует... Родители не на шутку забеспокоились о судьбе дочери: "Партия достойная. Сколько ей еще в девках сидеть, да горевать? И когда Прокош явится, если вообще явится... Клин клином вышибают", - и благословили молодых. Летом свадьбу справили. Василина в первую же ночь понесла. А осенью в селе появился Прокош...
  Не к родителям сперва поспешил он в дом, а к ненаглядной своей Василине. Счастливо глядели его глаза на людей вокруг, пока ноги сами несли с дорогому сердцу порогу, но отчего то во взорах, устремленных на него, не было ответной радости. Лишь испуг, да удивление. Пойманной бабочкой затрепетало сердце молодца. Заныло, предчувствуя беду. И правда, - в доме Василины не суженая его встречает, а ее хмурая мать. Рассказала обо всем та без утайки; как ждала его Василина, как гадала отчего Прокош ее бросил, ведь до этого и дня в разлуке прожить не мог. Как замуж пошла, лишь бы унять боль в сердце своем, да забыться... Как поверить в такое?! Стрелой полетел Прокош к дому, где теперь жила Василина вместе с мужем своим Святославом. Стал стучать он в дом чужой, будто в собственный. Выглянула в окно Василина, ахнула. Вышла вскоре к Прокошу на крыльцо. Перед тем попросила она и мужа и свекровь не мешать их разговору. Свекровь кивнула, но все же к двери подошла, ухо приложила.
  Каменное молчание повисло меж неразлучной когда-то парой. Первой нарушила тишину Василина и речь ее зазвучала не без горечи:
  - Где ж ты был, Прокош? Зачем бросил меня? Одну здесь оставил? Никогда не подумала бы я, что ты вот так со мной поступишь...
  - Неправда в словах твоих, - запальчиво отвечал тот. - И в мыслях у меня не было расстаться с тобой. В дальние края я ходил. Бывал там, где людей живет много разных, на нас совсем не похожих. Речь у них непонятная и уклад жизни иной, чужой нам по духу. Почти год я трудился в тех краях не покладая рук. Что только ни делал: и плотничал, и у кузнеца в подмастерьях ходил, и торговал. Даже украшения всякие из золота и серебра делать выучился. Пока, наконец, не накопил денег - сколько надобно нам на свадьбу, на дом новый, тебе на подвенечный наряд...
  - Ох, Прокошенька, - залилась слезами Василина. - Да разве ж так делают? Что ж ты ни словечком о том не обмолвился? Не знала я что и думать. Никто не знал. Не знала, - жив ли... Вернешься ли... Свидимся ли когда - нибудь...
  - Не хотел я сам раньше времени загадывать, да тем более говорить о том. Думал уж потом обрадовать всех: тебя, матушку свою, отца...
  - Не радость ты принес нам всем, - покачала головой девушка. - Смотри, тяжелая уж я. Дите жду. Женой честной другого поклялась быть. Опоздал ты и ничего уж тут не поделаешь.
  - Пойдем, - проговорил Прокош, не в силах поверить словам любимой, за руку Василину взял. - Ничто еще не потеряно. Будешь жить в доме родителей моих, а там к родам как раз наш новый дом поспеет. Жена ты мне, не ему. Верно ведь? Такова воля была богов. Не зря мы друг другу дадены как стручок и горошины. Не зря чуем сердцем друг друга, как никто другой. Ну, взгляни же на меня! Все я для тебя делать буду, пока силы есть. И словом не обижу. Пусть ты с другим под венец пошла, - это ничего. Хотя и дрожь до костей меня пробрала, когда узнал я о том. Не мог я и помыслить, что ты другого выберешь! Зачем же оставила ты меня? Не дождалась?
  - Ты оставил меня, не я тебя, - еле слышно проговорила Василина, бросив полный безысходной тоски взгляд на Прокоша. От того взгляда земля из - под ног Прокоша рванула, в голове помутилось.
  - Василина! Жизнь моя! Что ты глядишь на меня так, будто коня раненого пристрелить хочешь? К чему, милая? Ни к чему такие муки и тебе и мне. Пообещай лишь вновь моей быть. Поверь, - и ты мне дорога безмерно и ребенок твой. Проживем как - нибудь, пусть и не в освященном людьми браке, пока жив муж твой... А хочешь? Уедем отсюда! Насовсем уедем!
  Пуще прежнего залилась слезами Василина. Выдернув руку, ушла в дом. Ждал ее на крыльце Прокош с обеда до ночи, но не дождался. Не вышла к нему Василина. Мужа послала сказать, чтобы Прокош не ждал ее. Шел домой.
  Сам не свой вернулся Прокош в отчий дом. Неделю сидел на постели мрачнее тучи. И есть, и пить отказывался. Только рычал иногда как пойманный в капкан дикий зверь, да кулаки кусал. Потом не выдержал, снова к дому Василины пошел. В окна заглядывать стал, чтоб хоть краем глаза любимую увидеть, - вдруг подаст какую надежду... Шли месяцы и уж не надежду искал Прокош в окнах Василины, а лишь по привычке смотрел на нее, вспоминая как гуляли они вместе, как мечтали, как целовались тайком в теплых стогах... А настоящее все назад смотрело... И бабы на селе не раз утирали рукавом слезу, завидев как Прокош идет проторенной тропой к дому Василины...
  Только жизнь течет и меняется, хочет того человек или нет. Прокош и сам не понял, как женился. Иногда сквозь пустоту проступали воспоминания о том, что все чаще к нему стала заглядывать Нафанья. Через полгода стала уж по хозяйству помогать его матери, - стирать, да готовить. Вышила ему на именины красную рубаху, и сама же надела на него, жарко глядя в его очи. Прокош смутился, отвернулся. Не люба она ему была. Никогда не люба, - ни сердце, ни душу не грела. Да и зачем она здесь, будто бельмо на глазу? Только мать просила, не переставая, смириться с судьбой, пойти под венец, да и отец уговаривал. Нафанья от смущенья красная ходила, как та рубаха. В одну ночь уж и проснулась на его руке. Не помнил он ничего, и поцелуев ее не помнил, только не хорошо это было, чтоб про молодую девку на селе дурные слухи пошли. Не враг ведь она ему. Плохого ему не делала. Так и поженились... Несколько лет прошло. Полетело, как один день. И вновь судьба играла с ними злую шутку: Прокош будто от сна очнулся, узнав, что пропал Святослав - охотник, в лесу сгинул. И тела даже не нашли. Его ненаглядная Василина стала свободна от уз, разлучивших их, только вот сам он теперь был несвободен ...
  
  Глава 5
  
  Зимнему царствованию осталась половина от положенного срока. Коляда - бог пиршеств и мира, облетел поселенье и началось двенадцатидневное празднование. По обычаю старейшина Яромир на восходе солнца провозгласил запрет на работу, зажег священный огонь Бадняк из особого полена, - так зарождалось в своем новом круге Светило. Бадняк должен был гореть, отгоняя злых духов, все двенадцать дней. Все селенья вокруг веселились в "страшные" вечера, - так звались в народе дни колядования, поскольку их заполняли магические обряды и гадания. На Коляду приходилось время зимнего солнцестояния, открывались границы между новым и старым годом; самое подходящее время заглянуть в будущее. То тут, то там разжигались костры, ряженые ходили по домам, бойко пели колядки, пускались в пляс. Все селенье радовалось от мысли, что приход новой жизни уже не за горами.
  
  Время, свободное от суеты повседневных дел, выбивало Пелагею из колеи. Уже несколько дней подряд она наведывалась к Богдану, - проведать, поздравить с праздниками и посмотреть на внучатых племянников. Чем занять себя сегодня? Пелагея на скорую руку позавтракала и принялась мерить шагами свой большой дом. Ее высокая статная фигура то и дело мелькала в окне. Может, помыться самой и соседку вон позвать,- у той котел прохудился и когда еще наладят новый... В купальне приятно заполняли ноздри ароматы мыла, сушеных трав и березовых веников. Быстро управившись с растопкой, она недолго посидела на широкой деревянной лавке, рассматривая огрубевшую за столько лет кожу на руках. Когда то эта кожа была мягкой, нежной, тонкой. Словно светилась изнутри. Годы - годочки... Пелагея вернулась в столовую. Заботливый хозяйский взор оглядел комнату. Полотенца на морозных окнах чистые, свежие. Прям как снег за окном. Те самые, что Гардиния вышивала. Ее любимая доченька. Мать ласково погладила вышивку, словно руку дочери, прижала к щеке. Как там она? Здорова ли? Если боги милостивы, все хорошо... На глаза вдруг накатила непрошенная слеза. Вот если бы... В укор себе женщина покачала головой и поспешила к печи, стала ловко орудовать ухватом. Вскоре на столе появились кутья, овсяный кисель. По обычаю Пелагея выставила часть яств во двор, для ряженых.
  Вечером в окошко постучали. Пелагея, узнав в лунном свете фигуру соседки Прасковьи, накинула меховую телогрейку и, не глядясь в зеркало, поспешила на общинные гулянья...
  Празднование началось с восхвалений Коляды. Затем старейшина провел гадание по снопам, - будет ли хороший урожай в новом году. Боги предрекли им плодородный, сытый год, отчего все село одобрительно загудело и стало радостно наполнять кубки с хмельным медом.
  Пелагея уселась в круг старших женщин и тоже пригубила чашу, ловя на себе время от времени полные праздного любопытства взгляды. Многие слышали историю ее дочери, - внезапно исчезнувшей. Будто бы та растворилась в воздухе и все тут. Народ шептался, что красива дочка была так, что дух захватывало, что, мол, превратилась в птицу и улетела с милым сердцу черным вороном... Да кто поверит в этакую небыль? Но, как ни крути, свадьбы дочери не было, сама дочь как в воду канула и могилы ее никто не видел. Ох, сколько подозрений, догадок роилось в головах селян! О Гардинии и об ее исчезновении второй год бродили слухи, слагались легенды. Пелагея же держала рот на замке, иногда бросая на слишком любознательных пустой взгляд, и обходя все расспросы о красавице - дочери стороной...
  Приезжих было полно. Незнакомые Пелагее девицы, - задорные, краснощекие зазывно смотрели то на парней, то на неусыпно приглядывающих за ними матерей. Позже все должны были разойтись по званным домам, улечься на пуховых перинах и занять себя новыми развлечениями: веселыми песнями в кругу подруг, или рядом с "братцем", то есть суженым, разгадыванием снов, гаданием по зеркалам, воску или кольцу...
  "Я сама вчера слыхала, - отчетливо донеслось до ее слуха голосом Нафаньи, - что Матрона собирается гадать на каше, чтоб в свое будущее заглянуть. Перед рассветом, говорит, ту кашу сварить надобно. Потом должно смотреть, полон ли горшок. Если через верх - худо будет..."
  - А если не через верх, - повернулась Пелагея к рассказчице. Почему бы ей самой не узнать судьбу? Все лучше, чем убивать время попусту.
  - Тогда снимай ножом пленку то, - закивала Нафанья, взглядом выискивая в кругу танцующих своего мужа, - каша полная, красная - счастье всему дому, урожай хороший. Каша мелкая, да белая - худо будет. А уж когда горшок треснул - жди беды...
  Прокош находился среди других мужчин и в сторону Василины не глядел, отчего лицо жены расцвело, а с губ сорвался довольный смех. Она поманила к себе младшего сына Василины - Иваню и насыпала тому на радостях полные ладоши сладкого печенья.
  Пелагея кивнула Нафанье и повернулась к ряженым, что веселили благодарный народ. Через некоторое время в толпе показались двенадцать старцев-жрецов. Народ стих. Эти двенадцать избранных, одетых в звериные и скотские маски и обвешанные по поясу коровьими бубенцами, сошлись сюда из разных сел и теперь готовились к сражению. Пелагея рассеянно наблюдала за представлением возле костра, когда к ней подошла незнакомая девица с кружкой хмельного меда и с улыбкой проговорила:
  - Желаете еще отпить?
  Пелагея мотнула головой и вскоре засобиралась домой.
  На следующее утро Пелагея нарезала в лесу еловых и сосновых веток. К обеду все стены ими были старательно украшены, - по дому сразу же разнесся теплый смоляной дух. Закончив с приготовлениями, Пелагея отправилась в гости к Матроне, чтобы выспросить у той все подробности гаданий.
  - Все, что ни выйдет на восьмую ночь празднования Коляды, - все непременно исполнится, - предупредила в конце разговора знахарка.
   - Вот и ладно. Пусть сбудется, чему суждено.
  Как и требовалось, в два часа ночи Пелагея принесла из амбара крупу. Потом ловко стала растапливать печь. Вскоре горшок отправился в печь, а Пелагея - отдыхать в спальню.
  Наутро женщина потянулась за кашей, и, открыв заслонку, охнула, - стоило ли гадать? Горшок был расколот надвое.
  
  Глава 6
  
  Вороба ходила по лесу, складывая в котомку снадобья: перья птиц, лосиный помет, мерзлую кору, сосновые шишки, тайники лис и сов, в которых всегда можно найти штук пять-шесть полевок, - все пойдет в дело. Народу к ней в стужу ходит немного: запасов корений и трав от разной хвори хватит до весны, но вот припасы для магических обрядов подходили к концу.
  Она шла, то и дело застревая в сугробах. Ноги приходилось поднимать высоко. Шаг. Еще шаг. Как же она сегодня утомилась! Пот струился градом по спине: пуховый платок стал совсем сырой, хоть выжимай. Где-то поблизости вспорхнула с гнезда птица. Вороба подняла голову и тут же прищурилась, - зимнее солнце слепило глаза, сияющим ореолом высвечивая кроны деревьев, яркими брызгами отражаясь на снежном саване. И лес притих, - когда еще погода порадует хорошим днем. Перед взором Воробы вырос большой валун, - место, где земные токи выбиваются наверх и дают силу посвященным. Снега вокруг камня было мало. Вороба постояла рядом, давая себе отдых и напитываясь мощью земли. Затем стала продвигаться дальше. Руки в теплых рукавицах доставали припасенные хлеб, яблоки и рассовывали их под елями, задабривая тем самым духов предков. Заодно задобрит и Трескуна или Мороку, - кто как его в народе зовет. Дух, который сковывает реку жгучим льдом и одним своим дыханьем несет смерть всему живому...
  Вороба подкинула котомку за плечами и зашагала глубже в лес, чувствуя, что идти становится все тяжелее. Усталость наваливалась свинцом, руки и ноги нещадно ломило. Вороба повернулась, глянула на зарубки и с удивлением поняла, что ушла от дома вовсе недалеко; и четверти пути нет. Обычно она доходила до края леса и возвращалась обратно бодрая, словно нет ни что. Может, к ней, как и к простым смертным, пришла старость? Нужно возвращаться, мало ли. И если боги будут милостивы к ней, то сейчас она отыщет еще один совий тайник, и тогда уж непременно вернется... Вот и он! Вороба сунула в дупло руку и бросила в котомку добычу. Затем, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух, зашагала к дому. Неожиданно до ее слуха звонкими детскими голосами донеслось:
  "Красная девица по бору ходила, болесть говорила, травы собирала, корни вырывала, месяц скрала, солнце съела. Чур, ее колдунью, чур, ее ведунью!".
  Где это? Откуда? Вороба огляделась и поняла, что вокруг ни души. Что голоса раздаются в ее голове и только. Где же? Когда же она слышала те голоса, повторяющие грозные слова заклятья вместо считалочки?
  Вороба медленно зашагала дальше, а память медленно, но верно стала доставать из своих сундуков прошлое: вон она босоногой девчонкой, - лет пять, не больше, - бежит вдоль пруда. На лице детский восторг, в руках плетенье из одуванчиков. Сорвав гибкий стебелек, маленькие пальцы связали желтые ароматные головки в венок. Девочка надела венок на голову и побежала вприпрыжку домой, чтобы показаться матери. Она и не заметила, что ей наперерез спешит сельская детвора. "Стой!" - до боли громко раздалось в ее сушах. "Стой, ведьмачка! Стой!". Одна из селянок испуганно шепчет: "А вдруг она матери нажалуется? Старая колдунья нас тогда всех со свету сживет! Или превратит в жабу! Мне бабушка строго - настрого запретила в их сторону даже глядеть!". Но мальчишки уже с визгом и улюлюканьем бросились следом за "ведьмачкой", больно швыряя в нее камни и всякий мусор, - все что под руку попадется. Далеко тогда убежать не получилось, - споткнулась она, упала, заплакала навзрыд. Несмотря на ее слезы, детвора стала водить вокруг хоровод, как считалочку повторяя: "Красная девица по бору ходила...".
  Видимо так на роду было ей написано. Мать родилась ведьмой. И она не могла ей не стать. Вместе с молоком матери, грозой, ветром, туманом в нее вливались тайные знания. Незнакомые раньше силы. Куда денешься? И младший Самоха не мог не стать колдуном. Она, Арсенья (когда то так ее люди звали), нянчилась с ним, баюкала в люльке, играла. И Самоха, подрастая, стал ей верным товарищем, был по сути единственным в жизни близким другом; вместе они лазали по деревьям, воровали яблоки, соленья из чужих закромов, ставили силки на зайца или птицу. В детстве же они поклялись стоять друг за друга горой, помогать друг другу, беречь, защищать от простых смертных, от их обидных речей и колючих взглядов. Так и было долгое время, пока их молодость не прошла. С годами Вороба многое переосмыслила. Многое пережила. И стала помогать всем, кто жил в ближних и дальних селах, спасать, лечить, вразумлять. Разошлись их с Самохой пути - дорожки по разные стороны...
  
  Ее ждали. Возле порога сидела давняя знакомая Митрофана. Вороба помнила Митрофану еще с тех пор, как та была желторотой девчонкой и прибегала за снадобьями для своей матери. Теперь Митрофана больше походила на старый, засушенный гриб, который опирался на клюку и с усилием ронял слова в землю.
  - Доброго дня тебе, Воробушка, - задыхаясь, проговорила Митрофана. - Боялась, не дождусь тебя. Как же? Думаю, неужели придется вертаться с пустыми руками? Такую дорогу сломала! Столько погодку добрую ждала! Ты чай по лесу чай ходила? За снадобьями?
  - Доброго дня и тебе, Митрофана. Правда твоя. В лесу была.
  - Ну, удача мне в руку, - рано воротилась, - бубнила Митрофана. - А то мерзнуть бы мне здесь до ночи... И не страшно тебе одной - одинёшеньке по лесу бродить? Среди тополей да берез, леших да кикимор?
  - Кто живет в гармонии с природой, да на природе, тот жив долго будет! А кто отказывается от нее, тот больше болеет и век его короток.
  Вороба вошла в дом, бросила котомку в угол. Стала развешивать одежду возле печи. Митрофана же присела на лавку, и ее по - старчески мутный взор следовал за Воробой как нитка за иголкой. При приближении Воробы лицо гостьи заметно скривилось.
  - Ты чего это, Митрофана? - подняла Вороба на гостью удивленно брови. - Что тебе не так?
  - Я что, Воробушка, тебя хотела просить то... - пробормотала Митрофана, глядя при этом в сторону. - Мне б лекарство какое от хвори в спине, а то по вечерам по полу катаюсь, как пес шелудивый. Спать невмоготу стало. Да вот еще что... Соседка моя, Клавдия, да ты ее помнишь, - так она на сносях. Просила отвару какого спросить, чтоб боль унять при родах...
  Вороба подошла к заставленным мешочками и склянками полкам шкафа, затем вернулась к столу, за который сидела Митрофана. Ведьма отвернулась на мгновенье, чтобы накидать в миску трав. Митрофана тут же пересела на другой край стола, что снова не осталось для Воробы незамеченным.
  - Да что ж ты, Митрофана, все чураешься меня? Что с тобой?
  Старуха бросила на Воробу перепуганный взгляд, всполошилась. Затем затрещала, будто сорока:
  - Ох... Ты, не обижайся на меня, Воробушка... не обижайся... ничего плохого я тебе не говорила и не скажу... только смрад в доме твоем стоит. Ох, такой смрад, что головушка от него кругом. Еле дышу и боюсь, что вот-вот меня наизнанку вывернет... побожусь... сколько у тебя была, такого никогда не было. Может, ты матушка Воробушка, какой отвар новый придумала делать? Ведь, видно, что заболела ты крепко, - лица на тебе нет...
  - Нет... Ничего я не варила... Разве что вот отвар... Готово уж, - она протянула полную склянку и несколько узелков с травами. Митрофана без стеснения прикрыла лицо рукавом, сунула в мешок узелки и заковыляла к двери.
  На лице Воробы застыло изумление. Она покачала головой. Принюхалась. Воздух в избе ходил легко, ровно. Одежда привычно пахла морозной свежестью и псиной. На кухне сладко бродили дрожжи. Может, Митрофана учуяла дрожжевой запах? Что ж тут такого? Нет, не может быть то дрожжевой дух. Не просто так ни руки, ни ноги ее не шевелятся и силы покидают. Тревожная мысль о Самохе застучала в висках, - ведь почуяла она неладное сразу после того, как заглянул тот на огонек...
  Вороба пододвинула к себе Чернокнижие, испещренное магическими знаками и письменами; мало кто из простых смертных мог прочесть его. Темные страницы древних тайн открывались перед ее взором. Вороба не без робости открыла главу о колдовских проклятьях и стала читать. В текстах говорилось о том, что колдун с помощью черного заговора мог испросить для себя у мертвых магическую силу. Такая сила нарабатывались колдунами и ведьмами долгими годами; постепенно, на ощупь, сквозь доверие своему внутреннему чутью и подсказкам природы. Нужно было посодействовать, - и не важно, за светлую ли темную ли ты сторону стоишь, - не одной сотне людей, чтоб на ту гору взобраться. Обрести мощь чародея без особых усилий можно было лишь одним путем - отправить в Навь близкого родича, опытного колдуна или ее, могучую ведьму, которой на роду написано прожить не одну сотню лет...
  "Красная девица по бору ходила, болесть говорила, травы собирала, корни вырывала, месяц скрала, солнце съела. Чур, ее колдунью, чур, ее ведунью!" - всплыло в памяти. Обряд по писанию должен был совершаться три дня подряд, а заговор, что открывает ворота в Навь, читаться на вороньей крови.
  "Ах ты, песий сын! Пакость земная! Решил силы мои себе забрать, а меня саму на тот свет отправить?!" - поразилась про себя Вороба, сообразив, для чего приходил Самоха. Ведь как раз третий день пошел! Солнце уж к закату клонится! Неужто брат решил отправить ее на тот свет, да так, чтоб она вовремя не почуяла? Не поняла? Не спохватилась? Не успела ничего предпринять?
  Вороба налила в лохань воды, стала бросать в воду горькие травы. Губы зашептали непонятные слова, созвучные шипению змей, а глаза вглядывались теперь в воду так, будто резали ножом. Водная гладь вскоре покрылась рябью, подернулась и на поверхности стали проплывать события прошлого... Вот Самоха приходит в дом, стучит ногами на пороге ее дома, разглагольствует о родственных связях. Ничего в его действиях не было подозрительного, похожего на магию. Лишь перед выходом он украдкой смахнул ей что - то в кувшин с молоком... Вороба принюхалась, но не смогла понять что это было. Теперь перед ее взором стояло крайне довольное выражение лица Самохи, когда тот отправился в обратный путь и звенящая, яркая до рези в его голове мысль о том, что совсем скоро он обретет могущество, ничем не пожертвовав, ничего не потеряв, если не считать, конечно, своей давней соперницы, пусть и сестры, которой и самой - то по земле ходить надоело...
  Вороба, застыв, смотрела в водное зеркало и видела теперь в нем себя, - со следами гниения и разложения на всем теле. С толстой паутиной в голове. Заморочил ей голову Самоха! Чтоб время выгадать! Вот откуда ее слепота! Искала гниль вокруг, а гнила она сама! Ведьма со стоном схватилась за край стола. Нет! Пусть искала она смерти, но не такой! Как же вырваться ей из лап черного колдуна? Есть ли средство? Вороба кинулась к Чернокнижию. Только бы хватило сил... Только бы успеть...
  
  
  Глава 7
  
  Василина скрутила простыню, выжимая из нее остатки влаги, и бросила белье в корзину. Затем подобрала подол, наклонилась над прорубью и принялась полоскать наволочки, от чего по округе разнесся шум водяных брызг. Ноги заиндевели от холода, пальцы распухли и покраснели. Бросив в корзину последнюю наволочку, Василина с тяжелым вздохом поднялась на ноги и тут же принялась себя ругать. Корзина полна до краев! Она ее и с места теперь не сдвинет! И как же не догадалась взять с собой старшего Василя! Может, оставить белье здесь и сбегать, позвать сына? А вдруг кто чужой мимо проезжать будет? Ведь полная корзина! Останется она ни с чем. Женщина застыла в растерянности.
  - Что, умаялась? Давай, подсоблю, - раздалось поблизости. Будто из - под земли вырос перед Василиной Прокош и тут же ухватился за ручки корзины. Корзина с видимой легкостью очутилась на его спине.
  - Откуда ты здесь? - пробормотала Василина.
  - Мимо проходил, - откликнулся Прокош. - Пошли! Чего встала?
  Василина торопливо оправила сарафан и зашагала следом за Прокошем. Путь к ее дому пролегал через все село, и на их пару скоро стали засматриваться люди. Василине стало не по себе.
  - Зря ты это! - выдохнула она. - Оставь, Прокош! Уж как - нибудь сама справлюсь. Сплетничать ведь начнут! Супружнице твоей все как пить доложат, да еще приплетут чего...
  - Ну и что с того, что болтать начнут? - Прокош остановился, повернул к Василине удивленное лицо.- На чужой роток не накинешь платок. И что же мы делаем такого стыдного? Я к тебе не темной ночью как вор или полюбовник пробираюсь. Все ж таки белый день на дворе. И что ты все о других печалишься? О себе б лучше подумала!
  Прокош подкинул на спине корзину и зашагал дальше. Василина еле поспевала за ним, украдкой оглядывая широкую спину, светлые завитки под шапкой, край щеки. Заметно, как дыханье, вырываясь из его рта, превращается в пар. И шаги широкие, - в сажень длиной, мужские. Бабья грудь полнилась радостью и вместе с тем беспокойством. Волнение ярко разливалось по щекам. Словно родного кого нашла, кого не видела давно, но искала долго. И вот волей случая жизнь сама их столкнула на перекрестке, - стоят они вроде рядом, а все ж по разные стороны. Дотронуться б разок хоть до тесьмы!
  - Как живешь то, Прокоша? - тихонько спросила она. - Дочь у тебя вон невеста ходит...
  - Живу как все, - выдохнул Прокош, спиной чувствуя ее волнение.
  На пригорке показался дом. Прокош с громким выдохом поставил корзину на лавку возле крыльца. Плюхнулся рядом, чтобы передохнуть. Василина застыла, не зная что делать, как себя повести. Не поднимая на нее глаз, Прокош проговорил:
  - Может, есть еще какая тяжелая работа по хозяйству? Одной небось не управится. А то сыновья у тебя еще маловаты - мальки в пруду...
  Василина с радостью кивнула, вспомнив про крышу.
  - Мне б, Прокош, столб поставить, а то двор крениться набок стал, боюсь крыша бы не упала, скотину или из сыновей кого не зашибла...Вот так вот ночью...
  - Топор есть? - перебил он ее.
  - Есть...
  Они прошли во двор. Прокош хозяйским взглядом окинул хлев с поросятами, коровой, курятник, поленницу дров в углу, навес, доверху набитый сеном. И вправду крыша вот - вот рухнет. Хозяйка Василина хорошая, да только не справится бабе со всем хозяйством без мужика.
  Прокош, наконец, поднял глаза на Василину, - та стояла возле поленницы и нещадно теребила косы, сама того не замечая. И, как и он, от смущенья боялась от земли глаз поднять. Внезапно Прокош рассмеялся.
  - Ты б в дом шла и сготовила чего! Щей, али каши принеси! Мне тут работы до самого вечера хватит...
  Василина сорвалась с места, словно девчонка семи лет. В доме стала метаться по кладовой, гадая, что принести. Кисель ягодный Прокош всегда любил, да уху щучью. Ох, жаль! Ухи у нее вот нет! Зато пироги есть утренние, с капустой... Вскоре вернулась Василина с платком в руках, - завернула в платок шерстяной еду, чтоб та не остыла.
  - Благодарствую, хозяйка, - кивнул Прокош и, набросив на плечи тулуп, принялся за еду.
  Василина застыла подле него, прижав руку к груди, - слишком сильно внутри все бурлило.
  - Может, в дом пойдешь? Неужто во дворе ужинать станешь? С поросятами рядом? Нехорошо это...
  - Все тебе нехорошо, - проговорил Прокош. - Только вот если и вправду в дом к тебе пойду, молвы и впрямь потом пустой не оберешься. Да что пустой? Я за себя не поручусь. Не каменный. Так что иди, Василина, поскорей, да не думай ни о чем. А я здесь пока побуду. Когда работу всю доделаю, ключ от ворот на крыльце оставлю. Запру сам ворота. Договорились?
  Василина губу прикусила, но послушалась. В дом ушла. В одиночестве время потянулось для Прокоша медленно. Почти застыло. Нет - нет, да прислушивался он что за стеной делается. Слышно было, как ходит по комнатам Василина. Как звенит в ее руках посуда, как вода льется из кувшина и громыхает в печи заслонка. Ел Прокош пирог, запивал молоком, слушал те звуки и улыбался. Редкие мысли текли сквозь него легко, свободно, будто лист кленовый по ручью. Платок, что Василина оставила, долго мял он в руках, прежде чем за пазуху сунуть... Впрочем, не привык он без дела сидеть. Да и радостно ему было показать Василине на что он годен. Прокош схватился за топор. К вечеру все столбы в хлеву стояли ровно. И крыша выровнялась. Любо - дорого посмотреть. Довольный собой, Прокош убрал топор на место. Радостно прикусил зубами сухой стебелек клевера, которым доверху был забит навес. Вспомнилось ему, как раньше прыгали они с Василиной по таким вот стогам. Пряталась в ароматных стогах на всю ночь. Как хорошо тогда было! Вольно! Не знал тогда он, даже не догадывался, что будет это самое счастливое время в его жизни... Прокош подтянул к себе лестницу, ловко забрался на сушила. На лице вновь заиграло счастливое детство. Ничего не случится, если он передохнет здесь малость, вспомнит былое... Прокош постелил под голову платок Василины, закрыл глаза и не заметил, как уснул...
  
  Глава 8
  
  - Мир тебе, Самоха! - поклонилась до земли Нафанья. - Здоровья тебе крепкого и долгих лет!
  - И тебе не хворать! - откликнулся колдун. - Ну, проходи... Пришла все ж таки?
  Самоха усмехался, бросая исподлобья на свою гостью сметливые взгляды.
  - Не зря ты мне напророчил, что приду сама к тебе, хоть и выкуп попросишь... По правде сказать, жуть как страшно идти к тебе было... Сердце отворачивалось, а ноги вот сами к тебе принесли...
  - Значит, не из пугливых ты? Значит, поняла кто твой спаситель? И молодец! Ведь извелась вся так, что смотреть тошно...
  Нафанья стянула с головы платок и упала подле Самохи на низкую скамейку. Недолгий рассказ ее полился глухим, помертвевшим голосом:
  - Вчера вечером Прокош дома не ночевал. А где был - не знаю. Вернулся только с петухами. Ни словечка мне не сказал, сколько не выпытывала у него. А ведь на коленях пред ним стояла, молила правду сказать. Всю ночь глаз не сомкнула. Бегала и у родителей его искала, - перебудила всех только, - и у Василины, - веришь, ведь и у нее его искала. Вдова ведь она! В пустой постели который год спит! Захотела, наверное, вернуть себе Прокоша. Каково мне было? Только к ней вот постучаться не смогла. В окошке их все пыталась разглядеть. Только не видать ночью ничего было. Небо все облаками затянуло, и даже луны не видать. Тьма кромешная, хоть глаз выколи. Сколько я за ночь пережила всякого? Одни боги ведают! Все гадаю, видела ли она меня? Муж видел ли? Может, смотрели оба, да насмехались надо мной?
  - А я тебе еще тогда в лесу говорил, чтоб ко мне шла за спасеньем, а не к сестре моей, Воробе. Что ж одинокая баба в делах сердечных разобрать может? Да и не было у нее никогда соперницы. Как ей тебя понять? Не знает она каким ядом внутренности наполняются, как в глазах меркнет белый свет. И смерть милее жизни становится. А сама Вороба ведь в молодости то женихов уводила, не брезговала черным колдовством. Любого кто по нраву ей, могла в полон, в мужья взять. Небось и не слышала о том?
  - Как же? Слышала! Мать рассказывала.
  - Ну, вот... Видишь, правда за мной... Вот и ладно. Стало быть готова и о деле поговорить? Судьбу свою в корне изменить; взять и в единый миг повернуть себе во благо. И стереть в мужней памяти былую любовь начисто...
  Блуждающий взор Нафаньи скользил по комнате, ногти раздирали ладони до крови, - не замечала она ничего.
  - На тебя одна надежда, Самоха. Помоги! Сделаю все, что ни попросишь. Только избавь меня от этих мук!
  Самоха повеселел. Вскочил на ноги. Стал ходить по половицам взад - вперед, глядя на Нафанью со все большим весельем.
  - Вот и хорошо. Вот и ладно. Обещал помочь - помогу. Не будет на твоем пути Василины больше - будь спокойна. А за слухи дурные - что вдруг на тебя подумают - не беспокойся. Никто о том не узнает. Не догадается.
  - Не из пугливых я, а все же - таки не по себе мне, Самоха... Скажешь, для чего тебе дите малое?
  Зыркнул на нее в тот миг колдун так, будто молотком прибил. Дрожь пробила Нафанью до костей. Притихла она, будто волка в лесу встретила. И смотрел сейчас на нее Самоха как волк.
  - Не твоего куриного ума это дело! Ишь, куда полезла! Курица - курица и есть! Что тебе с того, что узнаешь ты? Да и зачем? Так и тебе и мне спокойнее... Замани завтра мальчишку в лес поиграть, обещай пряник, да сладкий сусальный леденец. А как пойдет он за тобой, выведи его на лесную опушку, да и накрой лицо тряпицей какой. Тут я и появлюсь. А как воротишься обратно, - сразу же говори всем, что цыган кочевых неподалеку видела. Что сидели они возле леса, - коням отдых давали да костры жгли. Все что - ли поняла?
  Нафанья тяжело поднялась со скамьи. Ее взгляд случайно упал на исцарапанные до крови ладони.
  - Все поняла я, Самоха. Приведу его на опушку, как обещала. Жди. А теперь пойду я...
  - Да не забудь вещь Прокоша принести! Хочешь - волос, а лучше рубаху нательную.
  - Все сделаю. Только помоги...
  
  Возвращалась Нафанья от колдуна, не чуя земли под ногами. Расплывалась земля, расползалась, рвалась из - под ног. Хваталась Нафанья за колючие кусты, тонкие ветви, чтоб не упасть, добраться до дома. Слезы душили, но не было им ходу. Разве помогут ей жалкие слезы? Казалось, ничего уже не облегчит душу. Не залечит ноющие раны. Ничего больше не радовало, не грело. Первая зеленая травка вызывала тягость, и резвые трели весенних птиц не радовали, - мучили. До того ли ей? Будто ослепла она. Истлела. Не видела ничего перед собой. Все чувства притупились, умерли, - она сама умерла, очерствела, и нет у нее иного выхода. Потому что нет сил дальше терпеть. Едучая желчь льется по внутренностям, попадает в голову и там кипит, пузырится, будто смола в котле. Кто б убил ее сейчас, - она бы благодарить стала. А самой на себя руки наложить - боязно. Все ж таки надежда еще есть. Жива еще надежда...
  Нафанья будто пьяная шла по дороге домой. Как же быть дальше? Отпустить Прокоша невмоготу. Всю жизнь она на него положила. Неужто все достанется Василине, да после стольких то лет? Все было зря, впустую? Сколько слез она пролила, сколько горя узнала, сколько сил положила, молодость свою отдала. Жизнь ее - пустота. Реки разбитых надежд, закрома потерь. Все, то искала она - любви. Любви Прокоша. Разве многого она просит для себя? Заплатила она больше и еще заплатит. Что же еще остается? Не коротать же век в пустой избе, зная, что Прокош рядом, но не с ней. Что целовать, да жарко обнимать он будет не ее, не ей слова ласковые говорить. Да и видела ли она когда она от Прокоша ласку? Как такое стерпеть? Мало что - ли она делала для него? Верной женой была, дите родила, не перечила. Судьба ей смотреть весь век, как сохнет муж по зазнобе? Сохнет по другой и днем и ночью? Имя ее сквозь сон говорит? Не бывать тому больше! Вороба не помогла, - значит, пусть все будет так, как хочет Самоха! А дальше... Дальше будь что будет. Терять нечего.
  
  Иваня проснулся спозаранку. Отец Святослав, пока жив был, звал его Иваном, а мать Василина все Иваней звала. Мягче звучало "Иваня" и подходило мальцу как нельзя лучше: и доброта в его голубых глазах и благость на лице, и улыбка, что зорька. А ласковый, будто солнышко майское. Одним словом - "Иваня". Василина нарадоваться не могла на своего младшего сына; и пол то по дому подметет, и по воду сбегает, и за коровой сходит. И ни слова не скажет, только кивнет вихрами на светлой макушке и уж готово все. Утешенье ей, вдове. Василина после обеда погулять с соседскими ребятами его пускала, да велела приглядывать за ним старшему Василю, - Иване и семи годков еще нет. Вдруг, отобьется один, где заблудится? Иваня почти всегда вставал рано, - как только услышит, как за стенкой зашевелились куры, раздалось первое грудное мычание коровы или блеянье козы. Быстрее ветра он соскакивал с печи и бежал босиком на улицу. Все было любопытно ему: и в росе трава и разноцветные жучки на листьях малины, лохматый пес Красавец с репьями в спутанной шерсти, птичьи гнезда в ветвях над головой и запах из бочки, в какую лил, не переставая всю ночь дождь.
  Выглянув на улицу, Иваня постоял возле бочки, водя по ее краю пальцем и гадая, что же скрывается под толщей воды. Долго бы он еще простоял, да только ноги озябли. Иваня переступил с пятки на носок, чтобы согреться, но земля была уж очень холодная. Придется ему вернуться и обуть сапоги... Тут Иваня заметил пару куриц, чьи глупые головы выглядывали из дырки наружу. Куры пристально вглядывались в Иваню то правым, то левым глазом и смешно трясли гребешками.
  - Кышть! - налетел было на них мальчуган, но тут сзади его окликнули. Он обернулся и увидел перед собой селянку, кутающуюся в платок, - мать Василина с ней общалась мало, но на общинных гуляньях здоровалась и даже иногда спрашивала о делах.
  - Доброго утречка вам, тетя Нафанья! - звонко откликнулся он, вспомнив, как тетеньку зовут.
  - Не шуми! Матушка велела тебя с утра в гости сводить, кое - что интересное показать, - хриплым тоном проговорила Нафанья и с опаской поглядела по сторонам. - Пойдем, голубь. Да поскорей. Дел полно. А у меня для тебя и подарок припасен...
  Иваня послушно вложил свою ладошку в ладонь Нафаньи. Мысль о сапогах вылетела из головы, и мальчик босиком поспешил за Нафаньей, делая на каждый ее шаг три своих.
  Перед глазами замелькал высокий бурьян. Они прошли задами в сторону окраины, свернули на дорогу, ведущую в лес: до него было рукой подать. Нафанья тяжело дышала и часто оборачивалась. Село просыпалось: в домах то тут, то там показался печной дым. Послышался стук топора. Но вскоре звонкий стук заметно стих - они были в лесу.
  - А далеко еще? - удивился такому странному месту для подарка Иваня.
  - На, - сунула она ему в руку леденец. - Не далеко. Поспешим!
  Почти бегом они пересекли лес, прошли сквозь рощицу тонких берез и вскоре очутились на опушке.
  - Вот и пришли! - выдохнула Нафанья, стараясь не встречаться с Иваней взглядом. - Вот и все!
  Нафанья рывком накрыла голову Ивани мужниной рубахой, и в то же мгновение рядом послышался грохот и шум, будто от запряженной телеги, громкий хохот, в жилах от которого стыла кровь. Нафанья ждала, зажмурившись, чувствуя, как в руках трепыхается Иваня. Неожиданно тот резко дернулся из рук или его дернули, - Нафанья не успела сообразить, - и вот уж нет его. Нафанья открыла глаза. Никого вокруг. Лишь деревья шелестят листвой, качаются, будто шепчутся старухи, осуждая ее и в глаза и за спиной. "Чур вам всем!" - зло ругнулась Нафанья и поспешила обратно.
  От пережитого кружилась голова. Любава еще спала. Прокош тоже крепко спал. Нафанья жадно напилась колодезной воды, затем на цыпочках проскользнула в свои покои, где упала на кровать и вскоре забылась тревожным сном.
  
  Глава 9
  
  По округе грозой прошел слух, что пропал Иваня. Василина в слезах бегала, искала, звала. Все село переполошились, кинулось на выручку. Люди побросали работу, все домашние дела. Но Иваню не нашли ни в колодце, ни в овраге, ни на озере, ни в лесу. Мальчик пропал, будто сквозь землю провалился.
  - Может, волк загрыз? - предположил кто-то.
  - Кровь бы была. Одежка какая осталась, - мотнула Василина головой, глядя на всех из под набухших от слез веками. - Да и не слышал никто криков. Неужто бы он не позвал меня на помощь? Или Василя?
  - Следов волка нигде нет, - подтвердил Говен, бывалый охотник.
  - Может, цыгане украли? - проговорила Нафанья, глаза которой были напротив сухи, колючи и, казалось, могли проткнуть кого угодно насквозь. - Сама видела, что вчера вечером табор остановился на опушке...
  Община поспешила к тому месту, что Нафанья указала. А там и вправду повсюду следы пребывания людей и их лошадей: примятая трава, конский навоз, прогоревшие костры.
  Василина вдруг заметила детскую рубашонку на кусте шиповника и упала на землю в беспамятстве. Несколько женщин бросились ее поднимать, да отряхивать. Повели домой. Остальные переглянулись и один за другим потянулись по своим делам. Весна пришла: забот - невпроворот. Дети без присмотра. И скотину кормить, да доить надо. Кто ж за них постарается?
  Быстрой рекой ходили по селенью разговоры: о том, как видели цыган, сколько лет исполнилось Иване, и как рано погиб его отец, какая горькая бабья доля досталась Василине. Но жизнь, будто та же речка быстрая, вновь заторопилась, побежала дальше...
  
  Нафанья тем временем не могла найти себе места. И помыслить она не могла, что жизнь ее может стать еще хуже. Тяжко ныло в груди, стонало. Душа трепетала от ужаса. Что же натворила она? Что наделала? За что невинную душу загубила? Все думалось ей, гадалось: где сейчас Иваня? Жив ли? Вдруг, жив? Ее счастье. А если нет?! Для чего ребенок понадобился старому колдуну? Для каких утех?
  Решилась, наконец, Нафанья пойти ночью к дому Самохи, и проверить, - не там ли Иваня. Вышла она из дома засветло, взяв с собой воды и ломоть хлеба. Долго шла она, - все полями, да лесом, чтоб не видел никто. Луна уж повисла над головой. Вот, наконец, и окраина! Мелкими перебежками подобралась она к дому, что стоял особняком. Окна в доме колдуна были занавешены. Свет в окнах не горел, - не заметила она пламени лучины или свечи. Нафанья приложила ухо к двери. Вдруг внутри дома послышался шум, скрежет. Поступь тяжелая возле дверей. Нафанья тут же спряталась за угол, дрожа от страха. Видела она как на улицу вышел Самоха, запер дверь на ключ, да на засов. Видимо, собрался куда-то глухой ночью. Мысль промелькнула у Нафаньи остаться и попробовать влезть в окно, чтоб осмотреть весь дом. Если жив Иваня, то внутри он, в одной из комнат заперт. Но тут Нафанья села и еле успела рот рукой зажать, чтоб не издать ни звука. Жуткая картина открылась ее взору: колдун, сбежав с крыльца, тут же на четвереньки опустился и словно зверь побежал по дороге, опираясь на руки, будто на ноги. Нафанья тряслась от ужаса, но бабье любопытство порой сильней ужаса бывает. Выждав время, она направилась следом за колдуном. То ветка рядом с ней заколышется, то сучок под ногой треснет, - ничего, казалось, не слышал колдун позади себя и не видел. Нафанья же все за бугры, да за деревья пряталась, думая с удивлением, зачем Самоха ночью бежит в их село. Но тот обогнул село и побежал дальше. Все же Нафанья поняла, куда колдун так спешит. Вот уж насыпи впереди виднеются, да надгробия. Здесь все ее предки похоронены. Спряталась она за широким тополем и стала наблюдать, - что же колдун дальше делать будет.
  Добравшись до места, поднялся Самоха в полный рост. Огляделся. Вокруг ни души. Чуть помедлив, стал он по кладбищу ходить, словно искать что-то. Возле одной из вырытых могил остановился. Прыгнул колдун в могилу, но вскоре его фигура вновь показалась на поверхности, только уже с мешком в руках. Присмотрелась Нафанья: мешок то шевелится! Самоха торопливо развязал тесьму, - вот уж видна детская голова. Ребенок в мешке. Мальчик. Бледный, что смерть. С жадностью приложился Самоха к щеке мальчика, стал кряхтеть, да урчать. Оборвалось все внутри Нафаньи - упырь перед ней. Разве что слышала она о таких вещах, - люди как сказку рассказывали. Но разве думала она когда, что самой увидеть отвратную картину доведется? Резкий крик пронесся над кладбищем, - очнулся на мгновенье от колдовского тумана мальчик, и от того вскрикнул от ужаса. Узнала по голосу Нафанья, что то Иваня был. Вот для чего Иваня понадобился! Она сама его в лапы упырю сунула! А Самоха вновь к юной щечке приложился и заурчал будто кот. Чудится Нафанье или седой волос Самохи чернеть стал? Жизнью наливаться. На лице морщины разгладились. В изумлении смотрела она, как колдун молодел на глазах, не будучи в силах с места сдвинуться. А Иваня белее белого стал, ручки его будто плети повисли, головка на шейку упала. Сунул обратно в мешок Самоха тело Ивани, узел завязал и взвалил мешок на плечи. Под конец покрутил он головой по сторонам, - как тлеющие угли в темноте глаза его сверкнули. И вот уже темная фигура скрылась за холмом...
  Как только колдун исчез из виду, Нафанья побежала что есть мочи, но не следом за колдуном, а в другую сторону. Путь к Воробе не близкий. "Если кто и сможет теперь что-то исправить, - подсказывало сердце, - то только она... Только Вороба..."
  Лес потихоньку заполнялся криком дневных птиц. В воздухе, как оголтелый, носился весенний дух. Туман рассеивался, оседая на одежде влагой, пробирая до костей. Нафанья не чувствовала ни холода, ни влаги. Ноги несли ее без устали. Ей нужно успеть к Воробе. Не бросит же старая знакомая все село в беде. А что с ней будет - не важно. На себя она махнула рукой...
  Из последних сил Нафанья раздвинула мокрые лапы елей. На крыльцо еле забралась. Без стука она вошла в дом, - хозяйка наверняка уже ждет ее. Но отчего вокруг мертвая тишина? Слышно лишь, как под ступнями скрипят половицы. Запах корений и сушеных трав висит в воздухе. Но где же хозяйка? Нафанья растерянно огляделась. Позвала было Воробу, но та не откликнулась. Что ж, если дом открыт, значит Вороба где-то неподалеку. Нужно подождать. Нафанья подошла к столу, чтобы присесть, но тут же отшатнулась. Вороба лежала на скамье, вытянувшись во весь рост. Лицо ее было застывшее, словно маска. Руки сложены. Грудь не вздымалась от живого дыханья.
  "Умерла! Умерла!" Приоткрыв от ужаса и удивления рот, Нафанья выскочила из дома ворожеи. Единственная мысль крутилась в голове, - ей теперь помогут разве что боги...
  Птицы: вороны, галки, синицы слетались к ведьминой избе, садились на конек крыши, звери то и дело замирали, прислушиваясь, прядая ушами, настороженно вглядываясь в пустоту, затем подходили к дому бывшей лесной владычицы. Любопытство вперемешку с испугом застыло в их глазах и тянуло сюда магнитом. А кто теперь их будет охранять? Всем всегда заведовала Вороба... Шорох в кронах, резкий стук и зверь вздрогнул, словно от удара, ломая чащу, побежал прочь...
  К дому Воробы подлетел большой черный ворон. Он совершил несколько плавных кругов вокруг человеческого жилища и влетел в распахнутое окно. Острый взор ворона изучал убранство комнаты. Казалось, черный глаз отмечал каждый штрих, каждую мелочь. Мелкие шажки по краю лавки... Ворон вздрогнул: на него веяла своим дыханьем сама смерть. Ворон издал резкое "Кро-о" и беспокойно захлопал крыльями. Черная фигура на несколько мгновений зависла над телом покойной. Затем ворон сделал большой круг по комнате, оглядывая все еще раз, и стремительно вылетел в окно.
  
  Глава 10
  
  Пелагея прихватила подол сарафана, поднимаясь вверх по широким ступеням. В доме Василины было темно, хоть глаз выколи. И очень душно. Одной рукой Пелагея нащупала крючок с одеждой и неторопливо разделась. Затем прошла вглубь. Вот и лучина! Когда в руке разгорелся свет, Пелагея негромко позвала:
  - Василина, ты здесь?
  Из соседней комнаты послышался тяжелый вздох, больше похожий на стон. Пелагея поспешила туда. Картина, открывшаяся ее взору, была удручающей: Василина лежала на постели на горе сбитых в кучу подушек и походила больше на обитательницу загробного мира. Заметно было, что она сильно похудела. Пелагея с тревогой на лице приблизилась, а Василина еле слышно пробормотала:
  - Слава богам! Ты пришла! А то никто ведь больше не отозвался. Ты, да Матрона. Болтают уж по всей округе, будто проклятая я. Может, так оно и есть: не просто так столько несчастий на меня обрушилось. Столько несчастий, что жить не хочется...
  - Брось глупости болтать! Я тоже мужа потеряла, - возразила Пелагея. - Что с того?
  - Значит, ты сильная. А я вот слабая. Как Иваню возле ручья нашли, так совсем слабая стала. Даже на похороны встать не смогла...
  Пелагея присела рядом с Василиной и стала гладить ее по руке.
  - Это хорошо, что тело сына нашлось. В безвестности хуже гораздо, поверь мне. Но плохо то, что никто не знает отчего он погиб, - вот что плохо. Видела я его тоже у ручья, - ни ран каких, ни пятен на нем нет. Ни утоп, ни задушен. И откуда он там появился? Тыщу раз ведь всю округу облазали, пока искали...
  - Оно, конечно, может и верные слова твои ... Но разве мне или сыночку уже что-то поможет? - вздохнула Василина. - Скажи мне лучше Василь где?
  - Не волнуйся! К себе пока Василя я забрала. А завтра матушка твоя явится. Дела кой - какие доделает и Василя заберет, пока ты на поправку не пойдешь. По хворая ты, мы с Матроной за тобой, да твоим хозяйством присмотрим...
  - Спасибо вам... Правильно, нечего Василю глядеть на меня такую... Скажи, Пелагея, совсем я плоха?
  Поймав настойчивый взгляд Василины, Пелагея коротко кивнула и стала перестилать постель. Затем ловким движеньем стянула с больной ночную рубаху, перевернула словно перышко, на другой бок.
  - Холодная ты какая... Одно слово - лед!
  - Трав мне Матрона пахучих оставила. Велела заваривать и пить... И еще кровь... Говорит, крови во мне совсем мало стало. Кровь то пить ох как трудно. Не идет никак в утробу. Я ее глотаю, а она обратно... И теплую еще пить надобно, пока не окислилась... Тяжко!
  - Да, слышала, - кивнула Пелагея. - Травы я тебе скоро еще заварю. Вот только приберусь тут, полы помою. Запах здесь дурной стоит. Нехорошо это. Потом пойду на двор, курицу заколю, - благо, кур у тебя не счесть... Знаешь, а твоя красота еще не ушла, Василина. Несмотря на годы. Хворь пройдет, и опять в теле будешь. Может, еще разок замуж выйти сумеешь...
  Василина хмыкнула не без горечи и тут же зашептала, при этом свет лучины отражал лихорадочный блеск ее глаз:
  - Послушай лучше, что я тебе расскажу... Мне кроме тебя и рассказать то некому... Слышала небось как вчера ветер всю ночь за окошком выл, да скрипел? Ставни аж вздрагивали. Жуть! Всю ночь не спала, - страшное мерещилось. Чудилось всякое. Ты, Пелагея, не пугайся! В уме я! Знаешь, мне ведь каждую ночь теперь страшное чудится! То будто сидит рядом кто или ходит по мне. Все тело трогает. А вчера ночь проснулась от того, что кто-то смотрит мне прямо в лицо и дышит. Чудилось, что кошка. Я ее скидывать было стала, хвать - а нет никого...
  - Может и впрямь кошка была, - проговорила Пелагея, заметив на шее Василины царапины.
  - Пустое! Как же она забралась сюда? Двери заперты были. Ни щелей, ни лазов у меня нет, потому как кошек я на дух не переношу... Ты никому не говори только, что я тебе сейчас сказала... И про хворь мою тоже... И так на сто лет вперед хватит обо мне сплетен! Хотя что уж мне... Не важно все...
  - Не болтливая! - сухо откликнулась Пелагея и, взяв в руки ведро, направилась в сени.
  - Потому и позвала, - Василина еле - еле приподнялась на подушках и проговорила последнюю фразу так, чтоб Пелагея ее услышала. - Два года ведь прошло, как дочь пропала. Бедная ты, бедная... И поговорить о своей беде не с кем... Это правда, что дочь твоя ворона полюбила? За ним в мир птиц ушла? Впрочем, не хочешь - не отвечай...
  Пелагея вернулась с водой, поджав губы. Не готова она обсуждать свою дочь с кем бы то ни было... Но неожиданно ей захотелось рассказать Василине обо всем, излить душу. Василина тоже сколько всего в себе носила, с той поры, как Прокош исчез.
  - В мир птиц ушла, - кивнула Пелагея. - Второй год уж скоро будет как. Не смогла я остановить ее. Без моего ведома Гардиния на то решилась. Одного лишь хочу - чтоб никогда не пожалела она о своем выборе.
  - Не пожалеет, - произнесла Василина так, что Пелагея почувствовала в них истину. - Лучше прожить всю жизнь в любви, какой бы она ни была... А нет никаких вестей от Гардинии?
  - То-то и оно! Измаялась уж вся! Не знаю, отчего не подаст знак какой. Вся душа изболелась!
  - Может, далеко она? Вот и не может знак подать. А ты сильно - то не горюй. Куда она денется? Прилетит. Свидитесь. Помню я твою Гардинию, - хорошую дочь ты вырастила.
  Словно груда камней свалилась с груди Пелагеи. С благодарностью взглянула она на больную и сжала ее ладонь.
  В дверь постучали. Затем, кряхтя и охая, в дом Василины вошла Матрона. В руках ее был кувшин со свежим молоком.
  - Что со мной, Матрона? - тут же стала допытываться Василина. - Скажи! Что со мной? Чем я больна? Долго мне еще лежать?
  - Говорю ж тебе, не знаю! Не понимаю я, что за хворь с тобой приключилась, ты уж прости меня, старую... Кстати, Нафанья, Кирилова дочь о тебе несколько раз уж прибегала, справлялась. Просилась ухаживать. Да только помню я, что не подруги вы. А уж как просилась! Чуть не плакала!
  - Чудо какое! Правильно, что не пустила. И чего это я ей понадобилась?
  - Кто ж знает?
  Матрона приподняла Василину на подушках и стала поить молоком. Затем, отметив, что больная за ночь не пошла на поправку, - наоборот, еще больше похудела, горько вздохнула.
  
  Глава 11
  
  Встала Нафанья поздно, чувствуя разбитость и ломоту во всем теле. Лучше бы она и не вставала, а спала, да спала, - сон гораздо приятней яви ей давно стал. Скоро была растоплена печь. Из - под кур Нафанья вытащила целую корзину яиц и с осторожностью внесла в дом. Бытовые хлопоты приносили ее душе пусть недолгий, но покой. Дочь уже проснулась и теперь сидела в столовой в ожидании матери.
  - Кушать что будем? - проговорила Любава сонным голосом. - Матушка, хочешь, я могу на стол накрыть. Кушанье какое сварить. Вчера кашу пшенную в печь ставили, - можно кашу с молочком сделать...
  - Сиди! Сама управлюсь!
  Нафанья направилась на кухню, затем выставила на стол лепешки, пшенник и молоко.
  - Ешь, не гляди на меня...
  - А ты, матушка?
  - Не голодная я. Ничего не хочу. Отец еще спит?
  - Спит еще, матушка. Он и вчера спал долго, почитай до обеда. Отчего он все спит то? Сказывается мне, заболел он. Волос седой у него вроде как появился. Может, отвести его к Воробе? Она его непременно вылечит! Разве кто по силе с ней сравнится? А уж если не вылечит, то скажет хотя бы что с ним такое...Может, вместе сходим? Ужас, как сходить к ней охота! Хоть бы одним глазком на нее глянуть! Подруженьки говорят, что страшно лицо ее до жути... Ты ведь знаешь дорогу к ней?
  - Не знаю я к ней дороги и тебе знать незачем! - сказала Нафанья, как отрезала.
  - Подружки, правда, еще болтают, - продолжала Любава, зачерпывая из миски деревянной ложкой кашу, - что померла ведьма то. А я не верю. Ты сама ведь мне говорила раньше, что бессмертная она... Что живет больше ста лет, а на старуху совсем не похожа. Вот и не знаешь чему тут верить, - то померла, то и помереть то не может... Как ты думаешь? Врут всё люди? А еще болтают, что у нас оборотень объявился. Что копыта у него на ногах и рога на голове. Сам черный весь, мохнатый. В окна по ночам, говорят, оборотень тот заглядывает, а днем по чуланам, да сараям прячется. И еще говорят, что кто на него ни взглянет - или в камень или дерево непременно обратится...
  - И ты не болтай! Чего мелешь? - зло прикрикнула Нафанья на дочь.
  - Хорошо, матушка. Не буду...
  Закончив с кашей, Любава прошла в свои покои. Вскоре раздался резвый топот молодых ног и шум входной двери. "К подружкам побежала", - догадалась Нафанья. Она налила в таз воды и принялась мыть за Любавой посуду. Затем долго и тщательно протирала тряпкой дубовый стол. Что еще не сделано? Нафанья вдруг поймала себя на мысли, что готова занять себя чем угодно, лишь бы не думать о том, о чем сердце страшится и помыслить. На цыпочках она подошла к кровати мужа. Провела рукой по светлым волосам, среди которых засеребрились целые пряди. Прокош и впрямь поседел.
  - Проко-ош, вставай, мой миленький, - прошептала Нафанья. - Солнце вон уже где, а ты все спишь...
  Прокош очнулся, взглянул на Нафанью так, будто видел впервые и вновь погрузился в сон. Солнце стояло в зените, когда Прокош наконец проснулся. Нафанья все так же сидела возле изголовья его кровати, не проронив ни звука. Только горящий взор ее был устремлен на него. Прокош тем временем подошел к лохани с водой, умылся. Затем вышел во двор. Вскоре вернулся обратно. Мутный взор его скользил по комнате, где он прожил много лет, - в глубине глаз внезапно отразился животный страх. Сел Прокош на скамью и замер, глядя в одну точку. Стараясь вспомнить. Лоб покрылся морщинами и испариной. Что - то он должен обязательно вспомнить... Что же?
  Нафанья не выдержала и бросилась к нему. Руки обхватили его голову, стали прижимать к груди.
  - Прокошенька! Родимый мой! Да что с тобой такое? Ходишь будто и неживой вовсе! Никого и ничего вокруг не замечаешь. Что с тобой? Болен ты? Болен? Что болит у тебя? Что гнетет? Ответь мне! Посмотри же на меня! Ну?
  - Здоров я! - отмахнулся он от жены, будто от назойливой мухи. - Пусти!
  - Может, откушать хочешь? Хочешь? А хочешь, баньку затопим? Ты же любишь баньку! Любил ведь! Хочешь? А? Что молчишь? Что ты все время молчишь?
  Прокош бросил на Нафанью взгляд, в котором промелькнуло удивление и пробормотал: "Пойду, пройдусь. Голова болит".
  Прокош оделся и вышел на улицу, а Нафанья свернулась на полу в калач, заскулила: "Прости меня, Прокошенька, бедовую... прости, родимый...Что же он с тобой сделал? Что за мороку навел? Сгубила я тебя... всех нас сгубила...".
  
  Шел Прокош по селу, втянув голову в плечи. Иногда спотыкаясь на ровном месте, иногда кивая соседям или знакомым. Впереди показался дом, где совсем недавно чинил он крышу. Прокош прошел было мимо дома Василины, но неожиданно для себя остановился. Лоб нахмурился, пытаясь вспомнить - кто же живет в этом доме. Отчего - то тяжесть поднялась в душе такая, будто муть со дна реки, - завьюжила, заныла... вот - вот в голове должно что-то всплыть, появиться, как вспышка... Нет! Ничего не вспомнилось. Прокош вздохнул, пожал плечом и прошел мимо дома Василины, будто и не знал ее вовсе.
  
  Глава 12
  
  Пелагея выглянула в окно, на дорогу из еловых веток. Рано забрали боги себе Василину! Рано отправилась она через реку Смородину да по Калинову мосту. На ее руках женщина испустила дух, вскрикнув перед самой смертью: "Прокошенька! Жизнь моя!" Хорошо, что никто больше не слышал тех речей... Взгляд Пелагеи устремился к небу, выискивая в облаках черные точки. А вдруг там, в вышине, ее доченька? Летит к ней. Пелагея открыла нараспашку окно, вглядываясь вдаль и вздохнула - нет никого. В воздухе сильно пахло дымом. Вчера Пелагея вместе с матерью Василины и Матроной чертили вокруг покойницы круг, рыли узкий ров и разжигали огонь. Быстро занялась солома и ивовые ветви. Высоко взлетел погребальный костер! Издалека можно было его заметить. Уф, как дым в нос бьет! Аж голова закружилась!
  Пелагея отошла от окна, прилегла на кровать. Какие потолки в доме высокие! Муж покойный так захотел, - чтоб простор, чтоб дышалось легко, свободно. Перед внутренним взором замелькало детство, - озорное, счастливое. Любили Пелагею родители, работой не неволили. Вот уже она летит стрелой к юной подруженьке гадать на суженого. Смех, радостный блеск в глазах напротив. Перешептывания. И смотрелись в зеркала и судьбу каждая себе тогда разглядела. Почудился тогда Пелагее высокий, черноволосый парень, с косой саженью в плечах. Смотрел на нее как на диво. Не поверила она виденью, лишь посмеялась. Разболтала все матери да подружкам, хотя нельзя было. Все посмеялись. Разве ж бывают у них такие темноглазые, да черноволосые? Где отыскать? Вот уж Пелагее девичник ее чудится. Старшие подруги поддерживают ее, юную невесту, о сути брака говорят, о мудрости, о сердечной женственности. Чтоб не боялась она перед будущим супругом раскрыть дар свой, женскую долю. Чтоб еще сильней мужественность в нем раскрылась; забота о ней, о детях, да любовь чистая. Готовили ее подруженьки к переходу, да приговаривали:
  "Если в сердце твое упадет любовь, то круги пойдут как на воде. Всю тебя захватят от пят до макушки, а потом уж до берега доберутся - до любимого мужа, родных и близких людей, семьи, детей, окружающего мира природы, до неба, до солнышка... Как только об них ударится первый круг, тут и начнется чудо. Чудо возврата любви! И в душе женщины оживет великая Богиня, имя которой Лада-Любовь!"
  А все ж таки вышла замуж она за черноволосого! И вспомнилось то гаданье Пелагее, только гораздо позже. Вспомнилось, когда смотрел на нее муж с тем самым любованием, как на диво. Ох, как целовал горячо! К небу подбрасывал. К груди прижимал... Вот уж она на гуляньях, хоровод водит. По полю плывет, словно лебедушка. Рука ласкает рожь, срывает васильки. А вот ее догоняет маленькая Гардиния. Кричит, машет. Пелагея остановилась, глядя на дочку. А та смеется, звенит, что полевой колокольчик. Поймала и держит в ладошке стрекозу. Довольная. Подбежала к матери, раскрыла ладошку, чтоб стрекозу показать, а та хвать и улетела. Пелагея с испугом глянула на дочь, - вдруг заплачет. Ан нет, ее Гардиния и думать не думала плакать. Пуще прежнего зазвенел хрустальный смех...
  
  - Ох ты, золотая моя... что ж это творится... - послышалось вдалеке. Пелагея приоткрыла веки и поняла, что слова эти принадлежат Матроне. Очевидно, знахарка зашла проведать Пелагею и нашла ее в постели.
  - Здравствуй, Матрона... Чего причитаешь? Что ты сама переполошилась и меня заодно решила?
  - Очнулась! Ну, наконец - то! Ох, горе то какое! Ох, горе! Глянь ка на себя, матушка. Ведь и ты, и ты заразу ту подхватила... Одно за одним... одно за одним... Что ж творится то такое?
  - Я еще жива, Матрона! - усмехнулась Пелагея, и попыталась было поднять на постели. - Решила просто полежать недолго...
  - Какое "недолго"? Второй день пошел, как ты в беспамятстве! Голову от подушек не оторвешь! Я к тебе вчера заходила - спала ты. С утра забегала - все еще не вставала. Стала бы я так тревожиться...
  - Неужто второй день? Это так долго я проспала? И правда, ослабела я совсем, - язык еле ворочается. Зеркало мне принеси, прошу...
  - Да, матушка. Конечно...
  В зеркале отразилось мертвенно бледное лицо, темные круги вокруг глаз, пересохшие губы. Пелагея со стоном откинулась на подушки.
  - Попить бы...
  - Конечно, матушка... Конечно, горлица моя... Эх, я курица глупая все причитаю тут, а тебе и без того небось худо, - спохватилась знахарка и зачерпнула ковш воды.
  Знахарка поднесла ковш к лицу Пелагеи, чтобы та напилась. Затем принялась ее умывать.
  - Ох, белая ты матушка сделалась. Точно как Василина... Точно как Василина... Что за напасть такая? И подсказать некому...
  - Новостей никаких нет? - спросила Пелагея, стараясь не думать о хвори. - Василину поминать когда решили?
   - Тризну завтра справлять ей будут с самой обедни. Уж столы выставили. Василя родители Василины у себя оставят, - кому еще ходить за ним, за сиротой. Сказали, что дорастят его сколько смогут, пока живы да силы есть... Ох, да ты не знаешь еще Пелагея, что к нам новая беда пришла! Вот какие новости! Новости, так новости! Нафанья то руки на себя наложила! Да, матушка, да. Не зря люди говорят: "пришла беда - отворяй ворота". Повесилась Нафаньюшка. С чего вдруг? Никто не знает. Ведь жили то они хорошо с Прокошем. И дома все как у людей. Вчера, рассказывают, вечером пошла Нафанья на капище. Огни там люди видели. Видимо, костер жгла, у богов спросить совета хотела. Уж не знаю, что показали ей боги, да только назад домой Нафанья не вернулась. В рощице, что возле капища и повесилась. Вакула - кузнец ее первый заметил. Сегодня утром мимо капища проходил, да и увидел тело Нафаньи. Висело на дереве. Возвратилась домой Нафанья с веревкой на шее.
  Пелагея представила себе ту картину и ужаснулась. Права Матрона, - слишком много горя за короткий срок обрушилась на их село. Матрона меж тем продолжала:
  - Вакула рассказывал, что Прокош ни слезинки не проронил. Надгробие тут же пошел из сосновых досок мастерить. Видала я и сама Прокоша. Ох, жутко глядеть на него стало! Видно, под корень его несчастье скосило. В один день поседел, как лунный дед. Попросил помочь с похоронами...
  - Вся община поможет, как же иначе? - выдохнула Пелагея. - Когда не один на один с горем, все легче...
  - Так то оно так, да только у Прокоша со старейшиной скандал вышел. Запретил Яромир прах Нафаньи на нашем кладбище хоронить. И на каком другом тоже. Сказал, что кто раньше срока жизнь оборвал, маяться тому по свету белому, живых беспокоить, пока срок не выйдет. Нет покойнице пока дороги в Навь. И еще сказал старейшина, что надобно Нафанью на болоте оставить, да ветками мертвое тело ее закидать. Что такая вот могила самоубийце полагается. После тех слов Прокош не в себе стал, будто умом тронулся. Сначала с кулаками на старейшину нашего кинулся. Затем смеяться стал задорно так, как дите малое...
  - Бедный Прокош...
  - Правда твоя, - бедный. Всем миром мы уговаривали Яромира хоронить Нафанью не в болоте, а за кладбищем. Еле уговорили. Так что, матушка, тебя управлю и пойду прямиком к Прокошу. Пригляжу за ним. Дочка то одна с ним оставаться боится. А к тебе уж завтра утром забегу. Только ты крепись, моя золотая. Хватит с нас несчастий! Ох, горе то какое... Ох, горе...
  После ухода Матроны Пелагея недолго лежала, глядя в потолок. Голоса в ушах вновь зазвенели, образы закружились, туманя сознание. "Матушка! Матушка! Посмотри, какая красота!" - плыло в памяти. - Гардиния кружилась перед зеркалом в новом сарафане. Еще отец покупал отрез ей на платье. Темно - синий, как небо в лунную ночь. С тесьмой серебряной. А как хороша была Гардиния в сарафане! Синие глаза казались еще ярче, и переливаясь, сияли озорством. Уф! Озорница! Уж не Гардиния в зеркале отражается, - ласточка по дому летает. Фить! Фить! Посмотри на меня, матушка! Смотри, какая красота! Ласточка облетела дом и присела Пелагее на плечо. Мать пальцем погладила дочь по птичьей головке, при этом лицо Пелагеи сияло довольством.
  "Нравится тебе летать, Гардинюшка, - проговорила она с улыбкой. - Чует мое сердце, что нравится. И слов никаких не надо - сама вижу. Всю жизнь ты рада была бы вот так прожить, птахой поднебесной. В гости что ли бы прилетела? Неужто не соскучилась? Сколько времени уж прошло..."
  Вдруг ласточка на плече Пелагеи стала увеличиваться, расти прямо на глазах. Потом слетела на пол и вот уж перед ней не птичка - невеличка, а страшная ворона с человека ростом. Ёкнуло в тревоге материнское сердце, похолодело. А ворона вдруг каркнула, да так громко, что Пелагея не выдержала и... очнулась.
  На дворе была кромешная тьма. Ветер настойчиво стучал в раскрытую створку. Пелагея выдохнула с шумом, прижала руку к груди, сообразив, что это всего лишь дурной сон. Сон?! Она проспала еще день! Надо бы попробовать подняться с постели. Может, хватит сил? Пелагея повернулась на бок, попробовала было сесть на постели. Невмоготу. Болезнь она у Василины переняла. Точно. Видно, сочтены и ее денечки. Только не станет она ни крови, ни отваров травяных пить. Примет судьбу, какой бы та ни была. А вот водицы испить хочется, - в горле совсем пересохло... Тревога в груди отчего - то усилилась стократно. Пелагея попыталась было протянуть руку и зажечь лампу. Но тут холодный пот выступил на висках. Рядом с ней кто-то был! Пелагея не зрением, но кожей почувствовала, что сейчас чья-то фигура стоит у изголовья и внимательно наблюдает за ней. "Кто здесь?!" - сипло выдохнула она. Фигура, больше похожая на тень пошевелилась. Страх еще сильней сковал волю. Тьма наползала, давила. Даже звука не получалось теперь вырвать из груди. Рука беспомощно повисла над полом. Вдруг Пелагея с ужасом почувствовала, что к ней на грудь упало что-то мягкое. Будто большая кошка прыгнула сверху и придавила собой и без того слабое тело. Когтистые мохнатые лапы крепко обхватили шею и стали душить, душить... Пелагея взмахнула руками, пытаясь вырваться, набрать в грудь воздуха... но не смогла.
  
  Глава 13
  
  Весна вошла в свою стать, набрала силу и теперь расстилалась по земле звенящим тонкими красками ковром. Селянки по обычаю пекли из теста "жаворонков", выпускали птиц из клеток, тем самым выпуская силы природы от долгого плена. Детвора с радостными криками взлетала на качелях, - кто выше. Из дальних странствий возвращались стаями птицы, занимая старые гнезда, строя новые. В пруду плескалась рыба. Шмели с раннего утра гудели над ароматными чашами цветов. Все вокруг оживало.
  Вернулась к старому дубу и стая черных воронов. Не успели вороны примоститься на ветвях после долгого перелета, как от стаи отделился небольшой ворон и полетел в сторону села. Радуясь возвращению в родные края, ворон стремительно облетел перед тем все поселенье, пролетел над пшеничным полем, крылом коснулся быстрого ручья. Вот уже темная фигура закружила, закувыркалась над серым домом с синими ставнями, из птичьего горла раздавалось резкое "Кро-о". Дома! Она дома! Птица подлетела было к дверям, но те оказались заперты. Тогда она стала заглядывать в окна. Одно окно. Другое. Все окна были закрыты, и казалось, что там, за ними никого нет. Ворон заметался, застучал клювом, когтями стал царапать стекло. Внутри никто не подавал признаков жизни. Тревожный уже крик вырвался из груди ворона. Что такое?! Не могла матушка уехать. Если только в гости пойти. Но отчего от родительского дома так веет печалью и обездоленностью? Ворон взмыл над кронами деревьев, желая еще раз облететь окрестности, - вдруг встретится на пути та, кого она ищет. Вот радости то будет! Но тут взору открылась протоптанная зеленая дорога, что вела от порога дома на окраину села. Птица слетела к земле. Увидев еловые ветви, вскрикнула, заметалась. Надрывные крики ее, казалось, заполнили все пространство вокруг, перебили деревенский шум. Соседи стали выглядывать из домов, чтобы узнать что происходит. Что за галдеж. Что за вороний налет. Не пострадали бы посевы... Но ворон, взмыв под небеса, уже спешил в сторону кладбища.
  Листва взирала сверху на темную фигуру. Черный ворон лежал на могиле, прижав голову к земле. "Ах, матушка - матушка... Что ж ты как рано покинула меня? - кричало сердце. - Не встретила у порога? Зачем не уберегла себя? Как стремилось мое сердце в отчий дом! Как к тебе летело! Тревожилось! Зачем ты здесь? Меня не дождалась? Зачем на внуков не взглянула? Не порадовалась за нас? К тебе летело сердце мое, чтоб порадовать, самой порадоваться, только нашла тебя я здесь, под насыпью, под надгробием деревянным. Кто скажет мне теперь, что с тобой стало? Что свело в могилу? Тебе бы жить да жить...". Ветер раскачивал ветви ивы над головой птицы, словно желая обнять, приласкать, пожалеть, по - матерински погладить по голове... Сверху что-то упало. Гардиния вздрогнула, - капля, словно слеза лежала на ее ладони. Собирается дождь? Она взглянула на облака. Нет. Дождя не будет. Она уже хорошо чувствовала погоду и могла предугадать ее смену за несколько дней. Землю накрыли сумерки, превращая место мертвого покоя в место, где надрывно мечутся тени неупокоенных душ. "Матушка, - прошептала она вслух, - прости меня... Прости, что раньше не прилетела. Не могла я. Дети - внуки твои слишком малы были для перелета..."
  Позади послышался шум крыльев. Михас! Гардиния кинулась ему на грудь.
  - Знаю, милая. Догадался, когда увидел запертые ставни, - негромко проговорил он. Затем взял Гардинию за руки и скользнул тревожным взглядом по ее лицу. - Уже поздно. Нужно возвращаться. Уверен, все уже в смятении и вот-вот ринутся на поиски.
  - В голове все путается, Михас. Как такое могло произойти? Отчего матушка умерла? В груди жжет, будто огонь печи там... Не зря чуяло мое сердце беду, домой рвалось!
   - Мы - проводники в Навь, в загробный мир, Гардиния. И любую смерть, тем более потерю близких чувствуем на расстоянии. Кровью чувствуем.
  Михас привлек Гардинию к своему плечу, крепко сжал ее ладони.
  - Я с тобой, любимая. Я с тобой. И думаю, я знаю, что нам делать. У меня есть оборотное зелье Воробы. Должно было остаться. Пусть и не жива она, но поможет тебе вновь принять человеческий облик и узнать обо всем.
  
  На село спустился вечер. В окнах то тут, то там загорались огни. На стенах домов повсюду были заметны обереги от злых духов, а возле крыльца угрожающе рычали собаки. Неожиданно один из псов громко залаял; мимо по тропинке прошла женщина. Она шла, уверенно ставя небольшие ступни на землю. Шерсть на псе при ее приближении встала дыбом, пасть ощетинилась. Он залаял протяжным, гулким, словно эхо со дна колодца лаем. Вскоре этот лай слился с лаем других псов, превратившийся в длинный, сумасшедший вой.
  В дверь Матроны раздался короткий стук. Знахарка выглянула. Увидев перед собой Гардинию, охнула и, прижав ладонь к губам, пропустила ту внутрь.
  - Доброго тебе здоровья, Матрона, - с поклоном проговорила Гардиния, прислушиваясь к звучанию собственного голоса. Теперь он слышался иначе, - глубже и с легкой хрипотцой.
  - Боги милостивые! Неужто это ты? Глазам не верю! - торопливо проговорила Матрона.
  Гардиния не могла не заметить, что ее появление превратило Матрону из степенной и медлительной в полную суетливого беспокойства. Хозяйка дома быстро задернула занавеси на окнах, защелкнула щеколду на двери. Потом пояснила:
  - Это чтоб не увидел никто! Мало ли! У нас столько всего произошло! Боишься уж из дому то выйти! Ну да ладно! Хватит с тебя моей пустой болтовни. Другое тебя наверняка волнует. Догадываюсь, отчего ты здесь...
  Пока тараторила, Матрона успела выставить на стол перед Гардинией несколько яств: крошенку, квас.
  - На ка, угостись с дороги... Небось голодная...
  - Нельзя мне, Матрона. Благодарствую...
  Знахарка спохватилась, что перед ней вовсе не человек, покачала головой.
  - Ох, я дура старая! Конечно, нельзя... Понимаю, милая... Понимаю... Ох! Да... Глазам не верю! Как хороша ты стала, Гардиния! Немыслимо, как хороша! Больно глазам то смотреть! Боги бы тебе позавидовали - насколько хороша! А люди бы из сел гнать стали, от беды подальше. Может, оно и к лучшему, что ты облик то поменяла...
  Матрена с восхищением рассматривала необычный наряд гостьи.
  Черное платье Гардинии сменило сарафан и теперь отливало серебром, плотно облегая ее прекрасную фигуру. Спускалось легкими складками к полу, сзади превращаясь в шлейф. Широкие рукава с прорезями тоже были расшиты серебряной нитью и открывали взору нежную кожу изящных кистей рук с розовыми ноготками. Шею Гардинии украшала длинная нитка жемчуга, - она несколько раз обвивала округлую длинную шею и спускалась на высокую грудь. Иссиня - черные и блестящие, словно вороново крыло, волосы спускались ниже пояса, волнами ложились на плечи, - слишком тяжелая ноша для небольшой головки. Но сильнее всего поражало своей красотой лицо молодой женщины - с неестественно белой, почти прозрачной кожей, с черным орнаментом густых ресниц и бровей, огромными сапфирами глаз, в уголках которых то вспыхивал, то гас странный, загадочный огонь.
  - Расскажите про матушку, прошу... Вы же наверное ее хоронили, да дядька мой...
  Взгляд Матроны упал на навощенные доски в полу.
  - Да, миленькая... Мы с дядькой хоронили, правда твоя... Оставила нас Пелагея. В землю сошла без особых мук... Не знаю с чего и начать то... С чего началось, с того и рассказывать начну. А что не так брякну - ты уж не обижайся на меня. Не могу за всем уследить. Что ж поделать? Стара я стала... Ну так вот... Началось все, золотая моя, с мора.
  - Мора?! - брови Гардинии взлетели от удивления.
  - Да, миленькая моя. Да. Так случилось, что в селе у нас стал падать скот. Сначала у Прасковьи свинья ни с того ни с сего подохла. Вечером все в порядке было, а наутро Прасковья нашла ее уж холодной. И ни куска колбасы, ни сосисок не сделаешь, - кровь то не успели выпустить. Закопали ту свинью за огородами. А на следующий день у дядьки твоего Богдана взбесились разом все кобылы. Он лекарей вызывал, потом знахарей, - никто ему не помог. Давали и отвары, и воду заговоренную, а все одно... Ко мне приходил за советом, но я ведь в болячках животных не разбираюсь вовсе. Пришлось ему прирезать кобыл. Плакал дядька твой, крепко горевал, - любил кобылок как деток малых. Потом у Марфы корова пала. У Семена - плотника... Люди стали уж было поговаривать, что это все чьи-то проделки, чья - то проказа, стали на Кирила косо смотреть - только в его родне живность косой не выкосило, а тут кто-то возьми и предложи, что нужно пойти за помощью к колдуну Самохе. Что никто, мол, кроме него не избавит деревню от мора.
  - К Самохе? Я о нем никогда не слышала...- пробормотала Гардиния.
  - Мать не рассказывала тебе о нем, и правильно делала. Не тот это человек, чтоб о нем знать надо было... Ну так вот. Всем миром мы тогда к Самохе пошли. За помощью. А он нас встретил с усмешкой, словно забавлялся. Велел, чтобы все добро, что у кого есть, все ему несли, до последней монетки, - только тогда, сказал, избавит от мора. Говорит - дело это непростое.
  - А куда ему столько добра? - спросила Гардиния. - В годах ведь он? Старик?
  - Старик - не старик, а ни своего не упустит, ни чужого. Ну, так вот, - подумали мы всей общиной и решили своими силами как-нибудь управиться. Без Самохи. Вскоре и мор вроде как прошел. Все успокоились. А потом, миленькая моя, стали помирать люди... Сначала Иваня пропал, - искали всем селом, найти не смогли. Сам нашелся. Возле ручья. Белый, в лице ни кровинки. Потом Василина слегла. Прихожу - вижу, что Василина слабая лежит, тоже в лице ни кровинки. Белая, что молоко. Руки ледяные. Ну, я тут же курицу заколола, велела свежую кровь пить, да чай крепкий с молоком. Сама к старейшине нашему побежала. Рассказала все как есть. Решили мы тогда снова к Самохе идти, просить, чтоб отвел от нас беду. Тем более, что слух прошел, что Вороба уж нам не защитница стала. На тот свет отправилась. У кого еще помощи искать? Так что, Гардинюшка, снесли мы Самохе все золото и серебро, все каменья, все жемчуга, что были. Целый сундук набрался. В одночасье село обеднело. А Самоха при нас стал добро перебирать, засиял, что то золото и пообещал, что мор скоро прекратится. Люди говорят, что Самоха клад в землю зарыл. Наложил на тот клад проклятье на сорок голов, чтобы никто и думать не смел искать добро-то ...
  - А матушка? Что же случилось с матушкой? Расскажи все, как было. Умоляю! Каждую безделицу. Не утаивайте от меня ничего!
  - Я и не утаиваю... - вздохнула Матрона с горечью. - Зачем мне? Рассказываю все, как было. Мать твоя Пелагея за Василиной тогда ухаживать вызвалась. От постели не отходила. Давала снадобья, что я велела. Только Василине лучше не делалось. Послала я скорей за Шептуньей, - может та сможет чем помочь, но Шептунья явилась уж к покойнице. Хмурая Шептунья сделалась, осмотрев Василину, но говорить, отчего Василина померла, отказалась. Ох, упрашивала я ее, а все без толку. Похоронили, конечно, Василину как полагается. Все село было на похоронах, потом на поминках...
  Голос знахарки дрогнул. Матрона потянулась за платком, а Гардиния схватила ее за руку.
  - А матушка? Что же случилось с матушкой?
  - Матушка твоя тогда же и заболела. Следом за Василиной на погост отправилась. Ничего не смогли сделать. Не знали чем помочь. Пелагея тоже вся белая сделалась, быстро слабеть начала. Только лежала, да дышала тяжко. Иногда руками всплескивала, будто смахивала кого с груди. Никто не знал, чем помочь...
  Гардиния помрачнела, слушая печальный рассказ знахарки. Что-то странное творится в селе. Что-то быстро убило ее мать, вызвало болезнь. И почему мор так же быстро прошел, как и начался? В душе разрасталась тревога.
  - Что ж это за мор такой? - воскликнула она. - Может, еще раз расспросить обо всем Шептунью? Вдруг скажет она? Ведь она служит светлым силам и не откажется...
  - Я тебе вот еще что расскажу, - перебила ее Матрена. Она перешла на шепот, словно открывала сейчас страшную тайну. - Все собираются опять на поклон к Самохе идти! Просить, чтобы открыл, кто виноват во всех смертях. Да только зря все это! Он просто так ничегошеньки не делает. Предложить ему больше нечего - и так все отдали. Что толку идти? Все без толку...
  Матрона резко обернулась, услышав, как позади от тяжелой поступи скрипнула половица. Взгляд ее устремился в угол комнаты, откуда донесся шум. Но в темноте было мало что разобрать. Почудилось или за ними сейчас наблюдают? По спине Матроны побежали мурашки, лицо исказил страх, - в углу комнаты, злобно щурясь, на них смотрели чьи-то глаза.
  
  Глава 14
  
  В родительском доме пахло затхлостью. Недолго думая, Гардиния схватилась за ведра и отправилась к ручью за водой. С какой легкостью бегала она раньше туда и обратно! Теперь человеческое тело казалось слишком тяжелой ношей. Как хорошо быть птицей! Лететь стремглав! Она еле несла себя по тропинке туда, где впервые встретилась с Михасом. Кажется, это было столетие назад. Она набрала полные ведра воды и тут услышала над головой хлопанье крыльев. Гардиния весело рассмеялась, разглядывая на ветке перед собой пару вороньих птенцов.
  - Я скоро вернусь! Не ходите за мной! Летите лучше домой, к отцу. И помните, что мы среди людей. Здесь небезопасно.
  Воронята в мгновенье ока унеслись прочь. Гардиния направилась обратно, окидывая взглядом село так, будто она здесь впервые. Какие высокие, просторные, добротные дома! Каждое крыльцо ступеней на десять и украшено витееватой резьбой. Вот и ее дом с резными синими ставнями. Она распахнула окно и стала намывать пол в избе, радуясь позабытому человеческому труду. Совсем как в детстве, когда мама была рядом. Гардиния не заметила, как в окно заглянул соседский мальчишка и, увидев ее, бросился наутек.
  Наведя порядок, она присела на то место, где раньше по обыкновению сидела Пелагея. Здесь матушка любила вышивать. Надо же! В углу все так же стоит сундук! Гардиния усмехнулась и подошла, чтобы открыть крышку. Сундук был пуст. "Верно матушка снесла все в дар колдуну", - догадалась Гардиния. Вот как судьба распорядилась ее приданым... Гардиния обошла напоследок дом, где все еще витал дух матери...
  Во дворе послышались мужские и женские голоса. Топот многочисленных ног. Дверь с шумом распахнулась, - на пороге дома Пелагеи теперь была толпа людей. Гардиния в изумлении уставилась на них: что им всем нужно, откуда они здесь. Люди все прибывали и прибывали и в их глазах без труда читались неверие и страх. Даже ужас. Слышались то и дело голоса, повторяющие ее имя. Наконец, вперед вышел старейшина Яромир. Жестом он заставил людей замолчать и выступил с речью:
  - Приветствую тебя, Гардиния, дочь Пелагеи. Значит, это правда, что ты жива. И возвратилась в родительский дом. Давно о тебе не было вестей...
  Гардиния поклонилась в ответ.
  - Долгого здравия вам всем, селяне! Правда, что жива я и вернулась проведать матушку... Только отчего вы все здесь собрались? Я никого не ждала...
  - Прости, Гардиния, что всей общиной явились к тебе без спросу, - выкрикнул кто-то из толпы. - Ты, наверное, не знаешь даже, что за беда пришла в наше село...
  Несколько человек втиснулись в дверь и народу в доме заметно прибыло. Гардинии стало по себе.
  - Как не знать мне? Я потеряла мать, - произнесла она, делая шаг назад. Народ напирал.
  - Сочувствую твоему горю, - кивнул Яромир, в глазах которого таилось что-то непонятное, также вызывая у Гардинии опаску. - Пойми и ты нас. Мы к тебе явились за надеждой на спасение... Знаешь ты, Гардиния, что мать твоя Пелагея в землю сошла по болезни. А знаешь ли ты, что та болезнь, тот мор, который поразил нас, пришел по твоей вине? Ты нарушила непреложные законы и вызвала на нас тем самым несчастья! И нет теперь иного выхода, кроме как отдать тебя богам во искупление!
  Народ хлынул в дом. "Хватай ее!" "Держи!" "Все беды из-за нее!" - слышалось со всех сторон. Гардиния кинулась было к окну, но люди уже успели окружить дом. Боги! Она в ловушке!
  Внезапно толпа смолкла, рассыпалась по углам, - в окно влетел большой черный ворон. Люди застыли, - не тот ли самый ворон прилетел? И о, чудо! Ударившись о землю, ворон принял облик человека. Высокий, черноволосый незнакомец стоял теперь перед ними и закрывал собой Гардинию, будто щитом.
  - Стойте! - грозно крикнул он, вглядываясь в лицо каждого. - Опомнитесь! Сколько времени прошло, как Гардиния покинула вас? Она ли причина ваших бед?
  Теперь люди с немым удивлением, даже жадностью всматривались в странную пару перед собой: похожие, будто вылитые из одного металла, гордые, породистые, одинаково до боли прекрасные. Они смотрели свысока, вглубь человеческой души, видя их всех насквозь, словно языческие боги и в зрачках их глаз светилась острая, пугающая чернота.
  "Она - ведьма!" "Ведьма!" "Оборотень!" "Хватай их обоих!" "Отдать их Самохе!" "Лучше зарыть их в землю живьем!".
  Селяне бросились было к ним, но не успели они ступить и шагу, как в запрещающем жесте ворон выбросил руку вперед, и перед изумленными взглядами собравшихся пара растворилась в воздухе.
  
  По селу поползли слухи. Кто-то видел Гардинию, разгуливавшую ночью нагой возле своего дома, а с ней - черного петуха. А наутро оказалось, что корова выдоена до крови. Кто-то видел огромную крысу, когда вез пшеницу на мельницу, - крыса смотрела по-человечьи и делала всякие пакости. Видимо, наколдовала крыса давно еще прямо в зерно, от того и скотина дохла. Старожилы важно кивали и говорили, что от падежа павшую скотину надо было закопать под воротами вверх ногами... Кто-то божился, что видел ночью черную свинью, - та бегала по селу и зачем - то заглядывала за ограду. Одним словом, ведьма то была. Тогда он набрался смелости, вышел во двор и махом отрезал свинье ухо. А наутро возле калитки видел пожилую женщину без уха, - та грозила ему пальцем и была как две капли похожа на покойницу Пелагею...
  Слухи бродили, как закваска, поднимая в душах селян негодование и ярость. Ярость требовала возмездия. В один из дней, будто сговорившись, община вновь собралась возле дома Пелагеи. С воплями люди стали бить стекла и ломать крыльцо. Затем, обложив дом дровами, селяне подожгли его. Гардиния с болью наблюдала за тем, как зияющий дырами родительский дом все больше превращается в огромный факел.
  
  Глава 15
  
  - Зачем ты пошла домой? Зачем? Чего ты там искала? - спрашивал Михас, то прижимая Гардинию к груди, то заглядывая ей в глаза. - Ты ведь могла пострадать! Понимаешь? Это так безрассудно с твоей стороны! Одну я тебя больше никуда не отпущу!
  - Разве я могла такое предвидеть? Я же выросла здесь! Каждый камешек, каждый куст мне знаком!
  - Жалеешь, что стала вороном? Что покинула мир людей? Ответь!
  - Нисколько, Михас! И поверь, мир птиц гармоничнее мира людей. Справедливее. Здесь нет лжи, подлости, коварства. Нет предательства. Нет алчности и злости. Здесь стая защищает своих, подчас жертвуя собой, а не убивает. Михас, я ведь знала каждого из них! И они хотели меня убить! А ведь с ними был и мой дядька! Племянники! Неужто все было взаправду?! Просто не верится! Боги! Какие дикие у них были лица! - по ее телу пробежала дрожь.
  - Не думаю, что они и правда убили бы тебя. Слишком много было криков о том, чтобы отдать тебя в руки Самохе. Чтобы он вершил правосудие. Я слышал о нем раньше, - родной это брат Воробы. Как и Вороба, силен он в магии, но только использует темную сторону силы... А ты не суди слишком строго старых друзей и соседей. Пойми, люди напуганы. Один мор следует за другим. И неизвестно откуда исходит опасность. Они в отчаянии.
  - Ты - благородный, добрый, смелый, самый... самый лучший, - выдохнула Гардиния. - Я люблю тебя! Я живу для тебя! Я умру без тебя!
  - А я без тебя, - поцеловал ее волосы Михас.
  Гардиния на бесконечно долгое и драгоценное для них обоих мгновение замерла на груди Михаса, чувствуя, как ровно и спокойно бьется его сердце. Как трепещет от нежности ее.
  - Почему Самоха попросил меня в жертву? Как ты думаешь? Зачем я нужна ему? И ведь о том, что я здесь, знала лишь Матрона...
  - Получается, что не только она знала. У меня нет сейчас ответов на твои вопросы, Гардиния. Нужно сначала самому разобраться во всем. Прав я был, когда сказал, что вернуться необходимо всей стаей. Когда увидел я тело Воробы, - тогда уже почувствовал угрозу, что нависла над нами. Над тобой. Я видел Воробу. Она действительно мертва. Кто мог совершить такое? Ведь ее срок еще не настал. Твоя мать мертва и тоже раньше времени. Люди погибают один за другим. Все это не просто так. Есть причина. И кому - то выгодно, чтобы виновной считали именно тебя. Чувствует мое сердце, что кто-то замыслил недоброе против нас. Мир людей сложен для меня. Была бы жива Вороба, она бы подсказала, раскрыла хитрые козни. Но теперь люди попали под влияние Самохи. Все слушают его речи, будто вещает Перун. Возможно, нам понадобится сила всего нашего рода, любимая. Боюсь, нам предстоит борьба.
  - Но ведь дом мой сожжен! А меня считают ведьмой! Ничего не держит нас здесь, разве что могила матери...
  - Пойми, мы не можем просто так улететь! Ты смогла бы?
  - Прости мне мое малодушие, Михас! Ты прав! Просто я так испугалась за тебя! За детей! Так счастливы и спокойны мы были совсем недавно... Думала матушку проведать и тут же отправиться в обратный путь... В наш дом... Как изменчив мир! Знаешь, я хочу слетать на могилу к Воробе. Проститься с ней. Увидеть все своими глазами. Она многое для нас сделала. Если бы не она, - не быть бы нам вместе...
  - Завтра же полетим к Воробе. Обещаю.
  
  По всему лесу словно погребальный звон разносился протяжный, полный смертельной тоски вой Тартара. Спустившись к земле, Гардиния быстро захлопала крыльями и влетела в открытое окно. Большой тенью за ней скользнул Михас. Едва коснувшись пола, Гардиния приняла человеческий облик. Кругом царило запустенье. Очевидно, что здесь давно никого не было. В окно свободно влетал ветер, принося с собой листья и лесной сор. По углам уже заплелась паутина, а на печи устроили себе новое гнездо воробьи.
  Гардиния подошла к скамье и с ее губ сорвался крик, - Вороба все еще была там. Пальцы Гардинии нашли пальцы Михаса, - с дрожью в голосе она проговорила:
  - Смотри! Вороба здесь! Смотри! Она как живая! Все еще как живая!
  Михас с не меньшим изумлением разглядывал покойницу. Гардиния права. Тело Воробы нисколько не тронуло разложение. Отчего законы природы обошли ее стороной? Казалось, что она просто спит.
  - За столько времени ни черви, ни лесной зверь не тронули ее...
  - Все это очень странно, Михас... И не скрою, сильно пугает меня. Почему Воробу никто не похоронил?
  - Сам думаю о том же. Ее тело давно должны были предать земле или огню. Если не Самоха, поскольку он единственный ее родич, то хотя бы селяне. К ней много кто ходил. Я помню.
  - Может, боятся? Она ведь не похожа на мертвую. Или может с тех пор больше никто не ходил? Тоже вряд ли... Не может быть! Община пошла за избавлением от мора к Самохе, а не к Воробе. Выходит, все знали, что Вороба умерла, - задумчиво проговорила Гардиния и бросила на мужа испытующий взгляд. - Кто им сказал? Ведь им кто-то сказал...
  Михас не ответил. Некоторое время его внимательный взгляд изучал лицо покойной, затем Михас подошел к постели, стянул с нее простынь и накрыл ею тело. Гардиния меж тем заглянула в шкафчик со снадобьями, дверцы которого были открыты. Чего здесь только не было! Мешочки с пахучими травами, склянки с жиром, мускусом, темными отварами, шкурки зверей, кошачьи когти, заячьи лапы, птичьи перья, кожа змеи, засушенная жаба, семена и корни неизвестных Гардинии растений. Отвар кошачьей мяты стоял отдельно в горшке и был покрыт толстым слоем плесени.
  - Жаль, что я ничего в зельях не понимаю! - с грустью выдохнула она. - Ничегошеньки. А ты?
  Михас тем временем подошел к книге, что лежала на столе.
  - Это Чернокнижие, - произнес он. - Огромную власть оно дает посвященному. Вороба рассказывала, как передавалось оно по наследству от матери к дочери много веков, пока ни перешло к ней...
  Неожиданно Михас замер, словно к чему - то прислушиваясь, затем схватил Гардинию за руку.
  - Нам пора уходить отсюда. Скорей!
  Вихрем закружившись на месте, они ударились о землю и птицами вылетели в окно.
  
  Не успели вороны скрыться в ветвях деревьев, как на пороге дома Воробы появился Самоха. Он по - хозяйски вошел в дом, огляделся. Затем подошел к лавке, где лежала его сестра, скрытая теперь от любопытных глаз простыней и встал рядом с телом. На его лице играла довольная ухмылка.
  - Что? Съела? - негромко произнес он. - Что теперь твое колдовство супротив моего? А ведь все тебя боялись, почитали за главную на тысячу верст вокруг. Власть имела. Все имела, что душеньке угодно было. Хотела - казнила, хотела - миловала... Неделя и кончилась твоя власть! Как ветром сдуло! Все давно про тебя позабыли, - толку, что ты для других старалась. Глупая ты баба! Людям верила, а мне нет! Для других старалась, а что получила? Никто тебе и монету не принес! Да ты и не просила небось? Зато я теперь богаче всех вокруг! Словно князь! А ты с родным братом даже знаться не хотела! Обошел тебя непутевый брат то! Обдурил! Во всем обошел! А все почему? Потому что больно умной ты себя считать привыкла! Умнее всех! Умней меня! Так то! Счастливо оставаться!
  Самоха взял со стола Чернокнижие и сунул под мышку.
  
  Глава 16
  
   Гардиния вспорхнула с ветки и понеслась ввысь. Взмах крыльев, парение, новый взмах - словно она забирается все выше и выше на гору. Внизу мелькают деревья, деревня, где люди - всего лишь крошечные точки. Немного покружив над селом, она направилась в поля. Острый взор заметил семейство грызунов, греющихся на солнце. Камнем Гардиния устремилась вниз. Сильный удар и добыча в ее крепких лапах. Насытившись, она снова взмыла вверх. Усилие, взмах крыльев. Еще взмах. Какая сила! Какая свобода вокруг! Какое счастье быть вольной птицей! Вот уже она выше облаков. Ветер сам несет ее в нужную ей сторону, держит на ладони, помогает. Скоро она будет на месте. Гардиния бросила взгляд вниз, заметила сияющий блеск воды и стрелой полетела туда. Запретное озеро. Место, где можно вылечить тело и облегчить душу...
   Старый дуб каждый раз встречал ее как добрый друг. Гардиния спустилась вниз по ступеням лестницы, освещаемой тусклым светом. Возле камина на диване сидели родители Михаса; Аргус по обыкновению дремал, Сирия вязала. Слышно было, как негромко стучат спицы. При виде Гардинии женщина приветливо кивнула. Заметив кувшинку в мокрых прядях Гардинии, спросила:
  - Летала на озеро?
  - Да...
  Сирия бросила на Гардинию взгляд, полный сочувственного понимания.
  - Я тоже там иногда бываю, когда чувствую надобность... Не печалься долго о матушке, милая, хотя уверена - не просто это сделать... Да только не в радость ей там твои слезы будут. А вот покой в твоей душе принесет и ее душе мир. Мертвые чувствуют все не хуже живых, поверь мне...
  - Откуда ты знаешь, матушка?
  - Просто знаю, милая и все. Это испокон веков заложено в нас, воронов. Со временем и к тебе эти знания придут и многое тебе станет известно... Кстати, Михас сейчас в кабинете отца. Читает свитки, что принадлежали нашему роду с незапамятных времен. Наверняка, поднял там кучу тайн, а также кучу пыли. Не думаю, что получится скоро выманить его оттуда. Чует мое сердце, что-то сильно его тревожит. И мое сердце от того болит...
  Внутри дома послышались детские голоса, а вместе с ними - радостные крики и топот быстрых ног. Гардиния рассмеялась, увидев детей, - их лица и одежка были перепачканы красками. Гринас и маленькая Сирия прижались к матери, а та их крепко обняла, расцеловала каждого в макушку.
  - Мамочка! Мамочка! - галдели они. - А мы тебя ждали! Мы соскучились!
  - Вот я и вернулась, мои милые! И я очень соскучилась по вам. Проголодались? Кушать хотите? Надо бы вас искупать сначала, а то бабушка вас скоро не узнает!
  - А бабушка нас уже покормила! Ага, покормила!
  Сирия глянула на внуков довольным взглядом и, обращаясь к Гардинии, кивнула:
  - Мы уже все пообедали, милая. Малыши поели как следует, не беспокойся. На кухне все еще осталось полно еды. Если ты голодна...
  - Нет, благодарствую. Я с утра охотилась, а потом уж полетела на озеро. Мы пойдем к себе...
  По возвращении родители выделили их семье часть дома, где могла разместиться детская и их с Михасом спальня. Гардиния вместе с детьми поднялась в детскую, где быстро умыла их, пообещав позже искупать. Затем прошла в спальню. Мебель из черного дерева, толстый ковер под ногами, большая кровать, на которой она стала женой Михаса... В комнату мягко падал солнечный свет, усыпляя, навевая дремоту. Сейчас Гардинии подумалось о том, насколько близка, понятна и приятна ей жизнь птиц. Есть все, что душе угодно, и в то же время ничего лишнего. Гардиния взглянула на серебряное кольцо, что носила, не снимая, затем на постель и неожиданно вспыхнула от тех воспоминаний.
  Едва успела она стать птицей, как Михас привел ее в новый дом. Далеко они улетели всей стаей, - за море, в теплые края. Там Михас нарек Гардиния своей супругой. Там же появились на свет их первенцы. Просторное и светлое жилище приготовил Михас для своей семьи. На нижнем этаже расположилась столовая, кухня, гостиная и купальня, - все как у матушки дома. Чтоб ей было легче привыкать к новой жизни. Наверху - две спальни, кабинет Михаса, огромная веранда и детская. Одну спальню они оставили для гостей, во второй уединялись от всего мира, чтобы быть только вдвоем. Чтобы проводить ночи, полные любви и нежных признаний... Их спальня отличалась от этой. Большая двуспальная кровать. Две тумбы у изголовья, зеркальный столик в углу. Белые, невесомые словно лебяжий пух, занавеси на окнах, которые то и дело колыхал теплый ветер. Легкость. Простота. Безыскусность. И еще страсть в глазах Михаса, когда он клал ее на подушки и прижимал к своей груди... Она была для него целым миром, - его миром. А он - весь мир для нее... Больше, чем мир. Гардиния поправила покрывало на кровати, сунула ноги в обувку и легкой поступью прошлась по дому. Кругом царили чистота и уют. Совсем как у матери, - Гардиния многое переняла от нее и часто с благодарностью вспоминала Пелагею и те уроки, что мать давала, обучая дочь премудростям быта.
  Маленькая Сирия успела задремать, убаюканная песней солнца. Гринас или Гриня, как его ласково в семье называли, тихонько возился в углу с игрушками. На лбу мальчика пролегла складка, - он задумчиво строил из кубиков, и это занятие поглотило его целиком. Гардиния с улыбкой вспомнила о Михасе, - сын походил на отца во всем.
  Позже Гардиния отвела детей в купальню. Лохань была полна теплой воды, - в нее Гардиния усадила сына с дочкой, затем стала намыливать их маленькие тельца. На ее лице при этом витала такая радость, что лучистый свет, казалось, пробивался сквозь кожу.
  Семейная жизнь изменила Гардинию; в движениях теперь угадывались мягкость, расслабленность и вместе с тем - решительность и сила. Из глубины глаз лился свет от осознания того, что она - жена, мать: женщина, исполняющая свое предназначение в этом мире. Главное - что она любима и любит. Чувство удовлетворения жизнью, осознания ее полноты освещало все вокруг. Как только она стала птицей и женой Михаса, в ее жизни появился смысл. Словно хрупкий, незрелый бутон распустился в пышный цветок и теперь царственно благоухал, переливался разными гранями и красками.
  Несколько раз она меняла воду, пока, наконец, рожицы детей не стали чистыми, а и их ершистые волосы - приглаженными.
  - Мамочка, можно я пойду на улицу погулять? - прощебетала маленькая Сирия и, не дожидаясь ответа, выпорхнула из дома.
  Неожиданно послышался резкий, предупредительный клич. Гардиния подбежала к порогу и увидела, что остальные члены стаи кружатся в воздухе и подают тревожные сигналы. Неожиданно в поле зрения Гардинии попал огромный беркут. Гардиния сразу взмыла вверх. Беркут наметил было одну из своих жертв - казарок, но тут на него самого сверху набросилась стоя воронов и стала нещадно клевать.
  - Это - наша земля! - процедил сквозь зубы Карас, и ударил орла клювом.
  - Прочь! Прочь отсюда! Это наш дом! Наша земля! - слышались женские и мужские крики со всех сторон.
  Беркут, не ожидавший таких жестких нападок, спрятался в ветвях сосны за границей их владений.
  Гардиния слетела к ветвям старого дуба, наблюдая за тем, как беркут сейчас поднимается ввысь и улетает восвояси. Клин казарок давно скрылся за горизонтом. Боги к казаркам были сегодня милостивы и послали удачу пролетать именно здесь...
  - Как вы? Все в порядке? - раздалось неожиданно над головой. Гардиния подняла глаза и увидела Лиру, которая в этот момент усаживалась на ветку неподалеку. Она была не одна. Рядом с сестрой Михаса на ветку пристраивался молодой ворон.
  - Все в порядке, не волнуйся, - откликнулась Гардиния, с интересом оглядывая спутника Лиры. Ворон то гордо вскидывал голову, то решительно поводил плечами, всем своим видом давая понять всем, что Лира - его избранница.
   - Варгус...- представила спутника Лира. - Ммм... Михас дома?
  - Дома. Но пока он занят...
  - Очень жаль ... Ммм... Мы с Варгусом приглашаем вас на помолвку... Передай, пожалуйста, Михасу...
  Гардиния захлопала от радости в ладоши и бросилась к Лире с объятиями.
  - Я так рада за тебя, Лира! Так рада!
  - Мы тоже очень рады, - прощебетала Лира и бросила на Варгуса сияющий взгляд. - Извини, но нам пора. Нужно еще многих пригласить, - она царственно склонила голову и сорвалась с места. Варгус тенью последовал за ней.
  Влюбленная пара скрылась в небесах, а Гардиния осталась на месте, взволнованная до кончиков пальцев. Как Варгус смотрел на Лиру! И как Михас будет рад! Слава богам! Его ждут чудесные вести! Варгус любит Лиру, - это видно,- и будет надежным, верным и заботливым спутником до конца жизни. Как, в свою очередь, и сама Лира, которая будет прекрасной женой и матерью... Внезапно Гардинии пришло на ум, что у воронов не бывает иначе и с ее губ сорвался радостный смех.
  
  Глава 17
  
  Михас вышел из кабинета отца поздним вечером. На его лице лежала печать забот и раздумий. Гардиния встретила его на пороге спальни объятьями, поцеловала в висок.
  - Что так тяготит тебя? Так тревожит? - спросила она, проводя пальцами по его волосам. - Ты что-нибудь узнал? Нашел в свитках?
  - Много всего отыскал я, любимая, но ничего из того не хотел бы тебе открывать. Не надо тебе знать обо всем, поверь мне. Так лучше для тебя. Одно могу сказать, - Самоха связан со смертью твоей матери Пелагеи. Силой теперь он обладает невероятной. Магической силой. Мы тоже обладаем магией, но Самохе слишком многое стало подвластно. А душа его чернее ночи. Опасное то сочетание...
  - А откуда у него эта сила? - подняла на него удивленный взгляд Гардиния. - Раньше ведь ее не было?
  - Правда, что не было... Не было, пока не умерла Вороба... С ее смертью началась целая цепь смертей, которая принесла власть, богатство Самохе, а остальным - только беды. Только Самохе было выгодно, чтобы Вороба исчезла. Исчезла с его пути...
  Брови Михаса сошлись на переносице, и Гардиния ласково провела по его лицу ладонью, будто желая утереть все печали с его лба.
  - Не горюй ни о чем. Не печалься. Забудь обо всем, пусть и на время. И потом, у нас есть и радостные вести, - и Гардиния рассказала Михасу о скорой свадьбе Лиры.
  
  Наступила ночь. Где-то глухо прокричал филин. Гардиния спала, прижавшись щекой к плечу Михаса. Ей снился удивительный сон. Во сне она пролетала домом, где выросла, над зелеными полями, рощами, ручьями, перелесками. Родное село осталось далеко позади. Она кружилась над облаками, ныряла в них, и летела дальше, словно что-то тянуло ее к себе. Вот и широкая река. Никогда она здесь не была. И кладбище виднеется по ту сторону. Что ее привело сюда? Она нырнула в воду и села, отряхаясь, на ветку орешника. Что это? За рекой виднеются огоньки. Это дом стоит на отшибе, а в нем горят свечи. Много свечей. Видно их издалека. И манят они к себе. Гардиния полетела на огни. Вот уж и различимо богатое убранство комнат, угадывается человеческое присутствие. Гардиния, полная любопытства, заглянула в окно и видит в одной из комнат невысокого мужчину. Мужчина тот стоит у стола, накрытого вышитой золотом скатертью, и бросает в чашу разные травы. Слышно даже, как с губ его срываются слова, острые, непонятные. Гардиния изумилась, слушая впервые такую клокочущую речь. И еще удивилась она, что все свечи в дому - черные. Перед мужчиной вдруг задребезжал воздух, а потом воздух стал сгущаться все плотнее и плотнее, пока не превратился в облако. Вот уж прекрасное девичье лицо перед ним, будто отражение в воде. На том лице глаза синие, шелковые брови черны, как и густые волосы, что заплетены в косы. И всем бы красавица была хороша, да только кожа ее бледна, как у утопленницы и взгляд холодный, печальный. Голова вниз опущена. Вдруг ресницы красавицы задрожали, губы пошевелились. Гардиния прислушалась, чтобы не пропустить ни слова.
  - Что тебе нужно? - чуть слышно раздалось в комнате. - Зачем вызвал ты меня?
  - Чтоб увидеть красу твою ненаглядную, на которую век смотреть можно - и то не налюбуешься. Знаешь ли ты насколько прекрасен лик твой? Как прекрасны тонкие руки твои, как хочется обнимать стан твой стройный, целовать губы твои розовые, каждый пальчик, каждый ноготок?
  - Зачем ты мучаешь душу мою? - будто не слыша жарких речей, печально проговорила дева. - Зачем в плен взял?
  - Это я в плену твоем! Я! Разве худо тебе от того, краса ненаглядная? Может, боязно? А ты не бойся! Напрасно меня страшишься! Худого тебе не сделаю. Люба ты мне, красна девица. Ох, как люба! Так люба, что все к твоим ногам готов положить. И сам в плену твоем быть. Что грустишь ты? Не надо! Что ты знаешь обо мне? Ничего! Знаешь ли ты сколько годочков я тебя ждал? Сколько годочков за тобой наблюдал? Как следила, чтоб мы с тобой и случайно не встретились, мать твоя? Посмотри же теперь на меня! Посмотри! Глянь только! Разве страшен я?
  Грудь красавицы поднялась от тяжелого вздоха. Медленно подняла она глаза на своего мучителя и тут же задрожала всем телом, затрепетала. Темным ужасом блеснул ее прекрасный взор... Все вмиг исчезло - Гардиния проснулась.
  Стараясь не шуметь, она поднялась с постели. Михас спал. Гардиния прислушалась к его ровному и спокойному дыханию и постаралась успокоить свое. С чего она так разволновалась? Все пустое! Она осторожно спустилась в столовую, чтобы глотнуть воды. Но что за сон! Будто явь, а не сон! Так отчетливо видела и слышала все она. И слова девы все звучали в ушах. Немного подумав, Гардиния вышла на порог. Как ярко светит луна! Сколько звезд под луной! Нет им числа! Как свеж и прохладен ночной воздух! Она зябко поежилась и вдруг почувствовала руку на своем плече. Михас обнял ее и привлек к себе на грудь.
  - Что с тобой, Гардиния? Отчего ты не спишь? Что тебя разбудило?
  - Это все сон. Просто сон, Михас. Не о чем волноваться.
  - Расскажи мне...
  Взгляд Гардинии встретился с внимательным блеском глаз мужа. Рассказ сам полился из нее, вызывая в груди чувство облегчения. Как летала она над полями, как манило ее к одинокому дому, как видела мужчину в летах, что шептал непонятные заклинания, как потом в облаке тумана появилось женское лицо... Михас нахмурился, и сжал вдруг Гардинию в объятиях так сильно, что она вскрикнула.
  - Прости! Прости, милая, что не сдержался. Ответь мне, - это важно, - ты видела хоть раз Самоху? Встречалась с ним?
  - Нет, никогда... Я даже раньше никогда не слышала о нем...
  Михас вернулся в дом и сразу же прошел в отцовский кабинет. Гардиния меж тем заглянула в детскую; и Сирия и Гриня безмятежно посапывали, склонив головки, словно припавшие на ночь к земле два молодых бутона. Она чуть коснулась губами лба каждого и прошла в спальню. Гардиния лежала с открытыми глазами, не силах заснуть. Вот уж и ранние птахи завели первые трели, встречая рассвет... Гардиния тяжело вздохнула, и поднялась с постели.
  
   Глава 18
  
  Стая черных воронов кружилась над лесом, то прижимаясь к кронам, то взмывая высоко в облака. От них, будто звон колоколов раздавалось резкое "Кро-о-о", "Кра-а-а".
  - "Мы никогда не нападаем первыми!"
  - "Мы будем биться!"
  - "Кто из нас не чувствует угрозу?"
  - "Мы - посланники богов, но не вершители судеб!"
  - "Чего мы ждем?"
  - "Многие пострадают!"
  - "Мы не можем раньше времени ничего предпринять!"
  - "У нас нет времени!"
  - "Это дело людей, не воронов!"
  - "Люди не просили нас о помощи!"
  - "Это угроза одному из нас! Мы должны напасть первыми!"
  - "Если вы не согласны биться со мной вместе, я буду биться один!"
  Последний крик принадлежал Михасу. Услышав его слова, стая как по взмаху руки слетела вниз и расселась на ветвях. Все смолкли и лишь настороженно переглядывались. Никто не позволит остаться Михасу с врагом один на один. Михас - тот, кто видит дальше и острее всех, на слова которого всегда можно положиться. У них нет повода сомневаться в нем.
  "Мы с тобой!" "Мы вместе!" "Мы будем с тобой!" - разнеслось по всему лесу. Михас склонил голову, с благодарностью принимая помощь стаи.
  
  Поляна напоминала формой подкову. У ее основания ярко горели костры. В центре возвышался высокий шатер, украшенный гирляндами лилий. Языки пламени слизывали сухие сучья, и в красных отблесках над поляной то появлялись, то исчезали причудливые тени. По обычаю на свадебной церемонии могли присутствовать только их стая и стая жениха, но все лесные обитатели сейчас без стеснения подходили, чтобы занять места зрителей или рассаживались по верхушкам деревьев. Далеко по лесу разносился птичий гомон, не давая никому уснуть, и в нем слышались радость новизны и предвкушение праздника.
  Сирия и Аргус, облаченные в полагающиеся такому торжественному случаю одежды встречали гостей. Вороны в не менее торжественных нарядах прибывали парами или поодиночке. Низко кланяясь, гости направлялись к шатру, где их ждали изысканные яства. Скоро вся поляна была заполнена, а гости негромко беседовали друг с другом в ожидании начала. Гардиния и Михас прибыли в числе первых и с волнением наблюдали за происходящим.
  Звуки стихли, когда тяжелой поступью Аргус прошествовал в центр, - в его руках была длинная трость и он, делая шаг, с усилием опирался на нее. Гардиния подумала о том, что возраст отца Михаса наверное гораздо больше возраста Сирии. Но, несмотря на это он имел представительный, почти княжеский вид. Гордо поднятый подбородок, прямая спина, властный, проницательный взор, почтительность, с которой он кланялся гостям - все говорило о породе...
  Не успел он произнести приветственную речь, как к нему, рука об руку спустились Лира и Варгус. На их губах была улыбка, глаза светились от счастья. Гости радостно захлопали новой паре, отчего в лесу стало шумно. Аргус тем временем прочертил тростью круг, в который Лира не без робости вступила, подбирая одной рукой шлейф свадебного платья. Невеста казалась спокойна и тиха, напоминая всем своим обликом древнюю статую.
  - По доброй воле ты, Лира вошла в этот круг? - громко спросил Аргус.
  - Да.
  - Готова ли ты покинуть отчий дом и создать новый, нерушимый союз?
  - Да.
  - Выбрала ли ты себе спутника на всю жизнь и это твой свободный выбор?
  - Да, - в третий раз ответила Лира.
  Гардиния бросила свой взор на Михаса, - когда - то и она давала такую клятву. Михас бросил горящий взгляд на Гардинию. Их пальцы переплелись. Неожиданно Гардиния заметила Сирию, - лицо последней выражало глубокую радость и одновременно грусть. Сирия стояла поодаль, пока ее супруг проводил обряд. Михас жестом указал на свою мать и произнес:
  - Я чувствую сейчас тоже, что и она. Странное чувство. Не думал, что для матери свадьба дочери - испытание.
  - Да, но ведь Лира останется жить здесь, в нашем лесу...
  - Пусть так, но ведь это не одно и то же что жить вместе? Честно говоря, я рад, что стае Варгуса принадлежит большая территория недалеко от нас. Теперь мы сможем объединить стаи, отчего наши силы возрастут. Я счастлив за сестру, но я не могу не думать о том, что свадьба Лиры как нельзя кстати...
  В центре круга тем временем появился Варгус. Он встал рядом с Лирой, вложил ей в ладонь кольцо и стал в свою очередь проговаривать слова клятвы.
  - ... отдавать все свои силы, знания и умения для благополучия нашей семьи и нашего рода, - нежным эхом вторила ему Лира.
  - Да будет так! - громко прокричал, стукнув тростью об землю, старый ворон.
  После этого Сирия подошла к молодым и вложила в их руки незажженную свечу. Гости тем временем стали подходить к кострам и зажигать свечи. Огоньки в руках волнами расходились, расплывались по периметру поляны, создавая один большой круг. Когда тот замкнулся, родители Лиры и Варгуса ступили за черту нарисованного круга. Они зажгли свечу молодых от своих свечей, чтобы передать частицу очага.
  - Пусть будет тепло и уют в вашем доме! - радостно крикнула Сирия.
  - Пусть будет тепло и уют в ваших сердцах! - крикнула мать Карласа.
  Родители, держа в руках огни, взмыли вверх, за ними следом над землей воспарили гости. Они разбились на пары, четверки, восьмерки в радостном предвкушении. Вот- вот начнутся свадебные танцы! Затем первые пары повели хоровод, вовлекая в цепь всех остальных. Странную, но невероятно красивую картину представляло собой подобное зрелище непосвященному взору. Светящиеся точки поднимались с земли и плавно двигались над поляной, рисовали в пространстве затейливые фигуры, плетенья, круги. Черные вороны невидимы в ночи, слышим лишь шум их больших крыльев. Всю ночь двигались огни над поляной, благословляя новую семью, передавая им частицу рода. Совсем скоро молодым понадобятся силы стаи, а стае - сила молодых. Под утро свечи прогорели, как и костры, - все потухло, стихло в преддверии нового дня.
  
  Глава 19
  
  Покрывало ночи опустилось на кладбище. Лунный свет высвечивал странные очертания деревьев и надгробий. Ни ветерка. Жуткая тишина, в которой не слышно ни единого звука. Вдруг вдалеке послышался дробный топот. Тьма рассеялась, открыв в лунном свете человеческую фигуру. На четвереньках, будто зверь бежал человек к пристанищу мертвых. Гулким эхом разносился звук его шагов. Возле кладбищенских ворот он поднялся на ноги. Покрутил головой. Никого вокруг. Да и как иначе? Никто не отважится прийти сюда ночью. Свет упал на его лицо: хищный оскал с длинной нитью слюны, ухмылка, полная самой отвратной нечистоты, глаза, налитые кровью. Упырь не может без кладбищенской земли проводить ночи. Дышать ему на пряной весенней земле живых нечем. Лишь мертвый мир придает сил, напитывает, манит, как теленка вымя матери, полное молока. Упырь приблизился к воротам, которые ясно виднелись в лунном свете, хотел было дернуть дверцу, но тут замер. Будто сила какая его удержала, не позволила дальше и шага ступить. Упырь отступил во мрак, слился с тьмой, не в силах понять, что за сила его удержала. Не пускает к мертвым. Чуть подумав, он присмотрелся внимательнее к воротам и застыл в изумлении. Перед воротами еле видны фигуры. Высокие темные фигуры тянутся в вышину, и кажется, что их головы достают до самой луны. Будто скованные цепью стоят они вокруг кладбища и не шевелятся. Оградили кладбище, и теперь ходу туда никому нет. Самоха подошел ближе, протянул руку и тут же ее отдернул, как от огня. На страшной роже появился испуг. Фигуры прозрачные, как тени, в глазницах пустота, а сила от них исходит нечеловеческая. Сила воинов. Стоят перед ним великаны и взирают свысока. Сражен был Самоха. Откуда эти фигуры призрачные взялись? Несколько раз он обошел могильник. Повсюду тени и стена между ними неосязаемая. Сто раз он пробовал было сквозь стену пройти, перебраться через нее, пролезть, но не вышло. Не знал упырь, что и думать. Что за диво перед ним. Самоха бросил усталый взгляд на небо, - скоро задребезжит рассвет. Этой ночью он потерял много сил.
  "Не будет мне сегодня сюда ходу", - понял упырь.
  Вновь на четвереньки опустился Самоха, взвыл, будто голодный волк и побежал восвояси.
  
  Впереди замаячили огоньки. Стало различимо убранство комнат, видны кубки на столе, дорогие подсвечники. Мужчина бросает в чашу разнотравье, с закрытыми глазами читает заклинание. Перед удивленным взором Гардинии появляется дымка, а в ней все четче проявляется женский лик.
  - Мучитель мой! - застонала девица. - Вновь ты меня вызвал. Зачем тревожишь ты меня теперь каждую ночь?
  - Слыхала ли о том, что мор по соседним селеньям идет? Что плач стоит и на западе и на востоке, - везде люди спасенья ищут.
  - Твоих значит это рук дело? Ох, душегуб! - выдохнула красавица и задрожала всем телом.
  - Не душегуб я, а властитель! Все подвластно мне теперь и ты в моей власти. Судьба твоя в моих руках.
  - Никто не властен над судьбой. Только боги...
  - Ошибаешься! В моей власти судьбы многих. И хочу я, чтоб ты прошлое свое позабыла. Со мной жизнь свою связала. Что опять не смотришь на меня? Не люб я тебе? Так полюби меня, краса ненаглядная! Думаешь, стар я для тебя? Нет! Смотри, как я все моложе делаюсь! Как черен мой волос стал, а тело крепко. Жарко обнимать тебя стану - крепче молодого, зацелую до смерти от макушки до пяточек. Растаешь ты в моих руках, будто воск. Сам пить - есть с твоих рук стану. Рабом твоим сделаюсь, моя царица. Все к твоим ногам положу: в жемчугах, дорогих каменьях ходить будешь, в золоте ходить, на золоте есть, из золота пить станешь. Все, что ни пожелаешь, к твоим ногам ляжет, склонится... Дом будет полная чаша. Выберешь дом себе, какой только по нраву. Я все тебе дам, красавица. Все, что ни попросишь. На руках носить стану. И сделать могу я теперь так, что и вспомнишь ты о былом никогда. Не печалься! Лишь кивни головкой своей чудной и всё будет у ног твоих, - чего только ни пожелаешь. Все будут у ног твоих беленьких, пальчики твои лобызать. Красоте твоей сказочной поклоняться. Не бойся ни меня, ни судьбы своей...
  - Зачем мне твое золото? Что мне твое богатство? Не знаешь ты, что жена я мужу своему? Не будет мне иного супруга...
  Тяжко застонала Гардиния и проснулась. В спальне горела свеча. Михас стоял рядом, тревожно вглядываясь в ее лицо. Он был одет, словно куда-то собирался, от рук его ощутимо исходил холод, а на волосах виднелись капельки росы.
  - Михас? - поразилась она. - Куда ты идешь? Почему не в постели?
  - Сейчас это не важно, - Михас схватился за канделябр и поднес свечу к лицу Гардинии. - Скажи мне, это сон? Опять тот сон?
  - Да... да... Так тяжело мне Михас после него каждый раз. Разбитой чувствую себя, опустошенной. День потом - не день. Хожу словно одурманенная... Просил он девицу полюбить его, да горы золота сулил...
  - Это сон, милая. Просто сон, - чуть слышно проговорил Михас и задул свечу.
  
  Глава 20
  
  Следующая ночь наступила. Вновь на кладбище спешит упырь. Только кладбище уже выбрал другое, что за крутым холмом. Озирается он по сторонам, - не увидел бы кто. И не только случайный путник тревожит упыря. Что за неизвестная сила остановила его вчера ночью? А вдруг его снова ждет неудача? Опасно! Не может он без мира мертвых существовать. Как зародышу нужна ему та пуповина. Сил за два дня потеряно с лихвой. Вбежал было упырь на кладбище, да тут же заскулил жалобно; вновь исполины над ним возвышаются как гора. Не пролезть через ту гору, не перебраться. Много раз оббежал упырь круг, а все без толку. Громче заскулил упырь, корчиться стал возле стены невидимой. Рассвет уж скоро, нельзя оставаться. И возвращаться нельзя.
  "Не выдержать мне третью ночь", - думал упырь. Подскочил Самоха к одной из теней, стал хриплые, рваные слова бормотать. Долго стоял он, то закрыв очи, стараясь сильным проклятьем разрушить ту стену, то оборачиваясь на восток. Времени не осталось больше. В бессильной ярости уперся Самоха в стену, злостью брызнул, что ядом и вдруг рассыпалась стена под ладонями. Колоссы рухнули, рассыпались в стаю черных воронов. Захлопали птицы крыльями, закричали. Страшный шум и гам поднялся над кладбищем.
  Услышав его, Самоха бросился что есть мочи к дому. Оглянулся он и видит, что стая воронов за ним летит вдогонку. Вот - вот настигнет. Не на шутку испугался колдун. Прибежал он быстрее ветра и запер скорей за собой дверь. Вороны стали биться в крышу, в окна. Вот уж в трубу посыпались, как горох. Послышался звон падающего стекла, - сумели разбить вороны окна. Черная туча обрушилась на колдуна и принялась клевать и рвать его сильными когтистыми лапами. Кто глаза выклевать, кто спину в кровь разодрать пытается. Самоха отбивался чем придется, но едва несколько птиц падало под его ударами, как на их место прилетали новые. Вороны были повсюду, кружились вокруг как дьявольский ураган. Самоха изнемогал. Голова в крови вся стала. Понял Самоха, что совсем плохи его дела. Еще миг и расстанется он с жизнью. Всю волю собрал колдун в кулак для ответного удара. Щеки он надул и стал свистеть все сильнее. Вскоре в небе появились грозовые тучи, и видно было, как внутри них молнии сверкают. В мгновение ока тучи превратились в воронку, ураган какого не было никогда в окрестностях. С корнем деревья рядом у дома Самохи вырывать стало, крыша заходила ходуном. Куски крыши полетели в небо, а с ними - вороны. Смяло стаю в один момент. Пух, да перья полетели на голову Самохи.
  - Прочь! Прочь! - кричал колдун, выдувая из дома последних птиц и понимая, что перевес сил теперь на его стороне.
  Еще недолго покружив, раненые птицы собрались в стаю и вскоре скрылись за горизонтом.
  
  Рассвело. Волосы Гардинии разметались по подушке. По чистому лбу пробежала тень. Стон сорвался с ее губ, но и тот не был властен выдернуть ее из сонного плена. Вновь стояло перед ней лицо мужчины и его девы.
  - Не пугайся, красавица. Что дрожишь и белее снега стала? И без того бела кожа твоя, - говорил колдун. - Сама поразмысли: все лучше быть двоемужницей, чем вдовой. А ты ведь скоро вдовой станешь. Черной вдовой. А захочешь - в человека тебя вновь превращу. Что скажешь? И это в моей власти. Не надоело с вороньем летать? Оборотнем по лесам бегать? Да и какой он муж тебе, ворон твой? Боги смеются над таким союзом, не то, что люди. А я уж как-нибудь с твоим оборотнем разберусь. Нет у него против меня оружия. Моя ты! Моя теперь, сколько ни пожелаю! А воронье пусть летит отсюда прочь, подобру - поздорову...
  Что-то знакомое мелькнуло в тех речах, словно слышала она их когда - то давно, да забыла. И туманная красавица все более казалась знакомой... Разве где раньше она ее встречала? Гардиния пристальней вгляделась в лик перед собой... Боги! Это же она!!
  Вскочив с постели, Гардиния бросилась к мужу. Дрожащей рукой зажгла она свечу и поднесла к лицу Михаса. Глаза Михаса ввалились, черты резко обострились, - смерть стояла у его изголовья и отравляла все вокруг ядовитым дыханием.
  Глава 21
  Дорога к дому Шептуньи лежала на юг. Гардиния бросила тревожный взгляд на Михаса, - тот держался еле-еле. Она тут же нырнула под него, давая передохнуть, затем встала впереди, широко и плавно взмахивая крыльями, позволяя Михасу парить на исходящих за ней волнах.
  - Уже близко! - крикнула она, завидев внизу пруд и серую избу. Гардиния снова нырнула под мужа, помогая спуститься к дому Шептуньи.
  Приняв человеческий облик, Гардиния толкнула дверь и вздрогнула. Шептунья стояла перед ними босая, в рваном балохоне и сейчас слепо всматривалась в нежданных гостей.
  - Доброе утро тебе, Шептунья, - быстро проговорила Гардиния, ища взглядом, куда можно положить мужа. - Прошу, помоги!
  - Сюда! - кивком показала знахарка. Вместе они помогли Михасу добраться до кровати. - Не больно - то утро доброе, как я погляжу...
  Шептунья накинула на плечи платок и подошла к кровати. Затем зашептала что-то Михасу на эхо. Гардиния вся обратилась в слух, но ничего разобрать не смогла. Знахарка повернула лицо к Гардинии. Спросила:
  - И давно он занемог?
  - Этой ночью!
  - Ну, тогда, может быть, еще есть время; он только начал пить. Твой Михас крепок и проживет с неделю. Но вряд ли ты сумеешь спасти его...
  - Пить? - испытующе уставилась на нее Гардиния. - Объясни мне! Ты ведь знаешь, что происходит вокруг. Ты, да Михас. Муж мне ничего говорить не стал. Но ты то, открой мне правду, прошу! Готова я ее услышать!
  - Ты слышала про мор? - подняла брови знахарка. - Многие селенья в округе о том не понаслышке знают. Люди мрут, как мухи. Да что я спрашиваю? Твоя мать Пелагея оттого мора в землю сошла...
  - Матрона рассказывала, - кивнула Гардиния. - С Василины все началось.
  - Да. Была я у Василины. Своими глазами видела напасть эту. Больше никому не стала помогать я, ни к кому больше не ездила. Потому что не могу помочь. Не в моих это силах. Зато знаю я, чьих рук это дело. И не мор это вовсе! Дело рук это Самохи. Его, проклятого! Пьет он кровь из людей и живет этим. В нашем селе побесчинствовал, теперь за другие принялся. Плоть ест живых. От того молодеет. Упырь он! Слышала, небось, про такое? Что уставилась на меня? Нет ни слова неправды в речах моих.
  - Так Самоха живой, не в могиле...
  - Упыри то и мертвые и живые бывают! Раньше, когда жива была Вороба, то не давала ему власть в руки, охраняла нас от зла. Защищала. Мертвыми потому он питался. Сильная она ведунья была. Сильнее меня. Сильнее Самохи. Уж она - то способна была загнать его под лавку. А я вот... - развела знахарка руками, - ничем помочь я не смогу, не смогу оборвать связь между Михасом и Самохой, потому что силу Самоха откуда - то получил немалую. Вот и бесчинствует, тешится. Он меня, бывалую ведунью, может одним хлопком в ладоши жизни лишить. Шлепнет, как комара и все тут! Нет с ним сладу! Вот какую силу он обрел! Я и раньше догадывалась, что это его все хитрости, чтоб от себя славу дурную отвести, но сейчас, взглянув на ворона твоего, совсем уверена стала. И что тут смотреть? И слепому видно, как кровь из твоего Михаса исчезает по капельке. Совсем плохи дела. Самоха решил крепко взяться за него. Торопится, пакость земная. И спрятаться от него - не спрячешься. Раньше - то он по вещи человека разве что мог отыскать и жизни лишить, а теперь ему и того не надобно...
  - Как мужа спасти? Что делать, подскажи!
  - Хм! Откуда ж я знаю? К тому же, будь твой Михас человеком, смогла бы я попоить его кровью куриной. Хоть как-то силы его поддержать. Но ведь оборотень он. Не человек. Поможет ли ему такая кровь?
  Шептунья охнула от неожиданности, - разорвав рукав, Гардиния полоснула руку ножом и подставила под алую струю чашу. Затем поднесла ее к губам мужа. Михас открыл глаза и с трудом разомкнул губы. Гардиния склонилась над ним.
  - Ты не должна... Это все моя вина... Ты должна обратиться за помощью к Карасу, к стае. Раны воронов заживут, и вновь соберется стая для удара...
  - Ш-ш-ш... Михас... Пей! Храни силы, молю тебя! Сохраняй силы как можно дольше. Ради меня. Ради детей. Если ты погибнешь, то и мне тогда жить незачем. Сама в могилу к тебе лягу. Знаешь, только с тобой я обрела крылья не как птица, но как человек...
  Лицо любви обожгло Шептунью. И не знала она, была ли то острая боль в лице бессильно склоненной над постелью мужа Гардинии или страх за любимую в горящих очах Михаса. Знахарка сглотнула, дрогнувшим голосом проговорила:
  - Слава богам! Своими глазами такое увидеть довелось! Знаешь что, милая... Могу еще мужа твоего своей силушкой подпитывать, только ненадолго все это... Все равно он слабеть не перестанет...
  - Думаю, я смогу укрыть его от глаз Самохи. Пусть и на время...
  - А сама? А дети? А родичи? Подумай, сколько родичей среди людей и воронов у тебя теперь. Куда всех спрячешь? - покачала головой Шептунья. - И все равно, пусть не сегодня, так завтра Самоха Михаса отыщет. Не остановится он. Сама небось понимаешь. В былые времена Самоха одной мертвечиной питался, а теперь вон из живых жизнь за жизнью забирает. И попробуй сейчас заставь его жрать мертвых! Почувствовал он вкус живой крови! В сладость она ему стала! Ох, Гардинюшка... Не будет никому здесь больше житья. Раньше Вороба его в узде держала. Спуску не давала. Знал он, что бесчинствовать Вороба не даст. А теперь уж гниет она в земле... Ох, деточка... На погибель свою ты возвратилась...
  - Не гниет! - вспыхнула Гардиния. - И не в земле она! Сама видела!
  - Как это? Быть того не может! Против законов то природы!
  - Значит, Вороба смогла остановить те законы! Как же Вороба могла удержать смерть рядом с домом, но не пустить внутрь? Знаешь ли ты тот способ, Шептунья? И ведь не просто так она так поступила. Как ты думаешь?
  - Ох, деточка... Не могу тебе ничего на то ответить. Вороба посильнее, да поопытнее моего ведунья будет...
  - Береги его! - коснулась ее плеча Гардиния.
  Шептунья кивнула. Гардиния поцеловала Михаса в лоб и тут же птицей вылетела в окно.
  
  Глава 22
  
  Гардиния пролетела над зеленым полем, рощей, ручьем, куда бегала раньше за водой. Пепелище, которое раньше было ее отчим домом, осталось далеко позади. Вот и широкая река под ней. И кладбище виднеется по ту сторону. Все точь - точь как во сне. Вот и орешник! Гардиния слетела на землю, завидев дом недалеко от кладбища, что стоял особняком от остальных. Лучше, наверное, будет, если примет она заранее человеческий облик...
  С приближением к месту Гардиния замедлила шаг, со страхом оглядываясь вокруг. Местность вокруг все больше походила на леший угол. Сухие травы безмолвно умирали, сжимаясь в пыль, чахлые деревья покорно клонили кроны к земле, роняли голые сучья, не сетуя на судьбу, - сам воздух казался пропитанным мертвечиной. Стоячий дух и безвременье вокруг. Гардиния задыхалась.
  Она стукнула три раза и толкнула дверь.
  - Самоха? - спросила Гардиния. Глаза разбежались от яркого блеска дорогих тканей и огней, так что не сразу удалось отыскать ей хозяина.
  - Я самый, - задорно откликнулся мужской голос. - Проходи, красавица. Заждался я тебя... Ох, заждался... Рад твоему приходу - скрывать не стану...
  Гардиния вошла в избу, прикрыла за собой дверь. Самоху сидел на широкой скамье возле печи. Колдун зажег черную свечу и, держа свечу в руке, подошел к Гардинии. Огонь жарко полыхнул по ее лицу. Еще сильней обжог ее взгляд Самохи.
  - Что? - как ни в чем ни бывало, усмехнулся колдун. - Не хочется ворона то терять? А если потеряешь, что тогда делать будешь? Не знаешь? Пришла сама ко мне, значит? А зачем?
  Самоха разговаривал прибаутками, будто деревенский дедушка - простачок, при этом то покряхтывал, то вздрагивал плечами. Гардиния смотрела на него во все глаза. Невысокий, коренастый мужик, каких на селе множество, вот только щеки Самохи казались до странности полны и красны, придавая лицу пожилого человека моложавый вид. А в его хитрых, с прищуром глазах иногда промелькивал хищный, как у голодного волка блеск. Тело Гардинии затрясла мелкая дрожь. Перед ней стоял упырь. Это он погубил ее мать! Это он пьет жизнь из Михаса! Ее бы воля - и дня не прожить бы Самохе на свете белом...
   - Сама пришла. Хотела у тебя у самого выспросить - что же нужно тебе от меня. Как мужа спасти. Разве ты не этого ждал?
  - Этого и ждал, - медленно проговорил Самоха. - Хотел, чтобы ты пришла с просьбами да мольбами. Хотел поглядеть, как ты кланяться мне в ноги будешь...
  Теперь перед ней был не дедушка - простачок, а колдун с такой мощью во взгляде, во всем его теле, что Гардиния показалась себе травой у подножия скал. Лицо ее застыло. Как и просил, до земли поклонилась ему, попросила:
  - Спаси моего мужа! В твоей это власти!
  - Да... - покачал Самоха головой. - Мор на село ваше пал... Что ж поделать? Да и не только на ваше. Кто ж виноват? Люди сами и виноваты... И нет бы ко мне сразу прийти... Кто ж еще поможет, как не я? Колдунов все очернить пытаются, а колдун на селе - первый друг должен быть, за главного, ровня старейшине то... Правильно я рассуждаю? Ровня! Вот! И потом, говорю, что помогать - дело не простое... тут надобно многое знать... жертву надо давать богам... себя тратить почем зря... для чего мне стараться ради людей, которые меня чураются? Вот ты мне, Гардинюшка, милая, скажи мне...
  - Чего же ты хочешь взамен?
  - Чего хочу? Хочу того же, что и все. Счастья хочу. Ласки хочу. А то живу как сыч, добра ни от кого не вижу. Без хозяйки живу, без любви... Женой пойдешь ко мне?
  - У меня уже есть муж...
  - Не хочешь ты мужа своего спасти, как я погляжу, - покачал Самоха головой. - А ведь три дня ему от силы осталось... По мне - так лучше тебе вдовой быть. Беспокойства меньше, да и хлопот...
  "Три дня!" - лицо Гардинии вспыхнуло, еле удержалась она, чтоб не броситься на колдуна. Самоха тем временем продолжал:
  - А вот если останешься у меня, - прямо сейчас останешься, - долго проживет ворон твой... Ну, как? Как тебе такой обмен? Что молчишь? Или не согласна? Или может я тебе не подходящая пара?
  Колдун приблизился к Гардинии настолько, что его смрад его рта коснулся ее чистого дыхания. Заслонилась она рукавом, проговорила ласково:
  - Да ты сам посмотри - не прибрана я как следует, чтоб в жены то меня брать. И потом мне нужно дома показаться, - предупредить, чтоб не ждали обратно, наряд свадебный выбрать... Когда же муж мой выздоровеет?
  Самоха усмехнулся, внимательно вглядываясь в лицо Гардинии. Слишком разительная перемена в ее голосе... Нет ли здесь подвоха? Да и не думал он, что так быстро сдастся она... Самоха так же ласково произнес:
  - А вот как только останешься у меня, так и выздоровеет. Три дня и у него и у тебя!
  Гардиния повернулась к двери и, чувствуя спиной на себе пристальный взгляд колдуна, вышла.
  
  Глава 23
  
  Старинные свитки аккуратно хранились на полках, заполняя собой всю стену кабинета от пола до потолка. Вековая мудрость здесь, на этих полках. Сила и знания рода Михаса, владеющего магией. Гардиния развернула первый попавшийся под руку свиток и стала рассматривать непонятные на первый взгляд письмена. Перед глазами замелькали знаки, фигуры, цифры. Гардиния почувствовала сильное волнение, - отдельные части текстов становились понятными. Ее руки развернули свиток целиком, глаза лихорадочно искали в обрядах хоть проблеск надежды. Затем она стала перебирать один за свиток за другим.
  Древние тексты рассказывали о том, как при помощи энергий восстановить здоровье, как излечить раны, как обрести истинную любовь, найти и испросить у духов земли клады, несметные сокровища, как привлечь удачу, стать невидимым для чужих глаз, защититься самой и защитить других от злого умысла, зависти, порчи, как заглянуть в свое или чужое прошлое, выведать мысли. Перед ней открывались тайны и черного колдовства: подклады, закрутки, магия на куклах, порчи, лигатуры, привороты, черные посты. Отличие светлых и темных обрядов, заклинаний, способы защиты от злых чар, книги о значении встреч, о полетах птиц... Лицо Гардинии светлело от предвкушения новых возможностей. Не может она бороться со злом как мужчина, наравне с Михасом, но она может стать хранительницей очага, врачевательницей, защитницей, берегиней всего их рода!
  И прежде всего ей необходимо узнать планы колдуна, выведать все то, что он задумал. Теперь это и в ее власти... Гардиния налила в чашу воды так, как говорилось в тексте, бросила в воду горсть нужных трав. Нежный взор стал всматриваться в воду. "Покажи! Покажи мне все помыслы свои, не таись..." - шептала Гардиния, не сводя с чаши глаз.
  Вода подернулась, покрылась рябью и превратилась в зеркало. Яркие образы поплыли перед взором Гардинии, давние потаенные мысли колдуна. А Гардиния застыла, пораженная до глубины души. Не в силах была она поверить увиденному. Все это время Самохе нужна была только она! На все он был готов, лишь бы заполучить ее. Следил за ней еще с тех самых пор, когда она была юной девушкой. Тогда уже Самоха вынашивал планы на нее, замыслы, наблюдал, выслеживал ее, будто добычу. Только знал он прекрасно, что нет у него шансов открыто завоевать ее сердце. Ударом для него стало ее исчезновение. Благодаря давнему его врагу Воробе спутались всего все его планы, все рухнули; улетела Гардиния в дальние края вместе с милым сердцу вороном. Но Самоха был терпеливым, хитрым лисом и не рассчитывал на скорую победу. Он ждал. Создавал сам благоприятный момент и плел для нее паутину. Сначала избавился от соперницы: отправил в иной мир Воробу и забрал ее силы себе. А до того узнал, что живет недалеко от Пелагеи Нафанья, с помощью которой он получил способ влезть в чужие дома, пить кровь и пустить слух о проклятье, что якобы навлекла на них Гардиния. Для отвода глаз он попробовал сначала свои силы на Василине, и ее сыне Иване, а потом уже совершил то, ради чего все и затевалось, - выпил досуха Пелагею. Чтобы Гардиния быстрее ветра вернулась в отчий дом, узнав о смерти матери. Прямо в лапы самого могущественного к тому моменту колдуна...
  Неожиданно в дальнем углу кабинета послышался шорох. Свеча рядом с Гардинией затрещала, заискрилась. Чуть помедлив, Гардиния взяла в руку свечу и подошла к месту, откуда исходил шум. Кажется ей или сейчас из этого угла на нее смотрят глаза с прищуром? Гардиния похолодела, зная уже, кому они принадлежат. В углу послышался ехидный смех, затем появилась дымка, которая совсем скоро приобрела очертания. Перед ней, уперев кулаки в бока, стоял Самоха и ухмылялся. Вдруг ухмылка сошла с лица колдуна, - он погрозил ей пальцем и проговорил:
  - Ничего ты не сможешь, глупая! Даже не пытайся!
  Из дымки к лицу Гардинии потянулась ладонь. Вдруг колдун резко сжал ладонь в кулак, и проговорил со страстью:
  - Вот ты где у меня вся! Вся!!!
  Гардиния плюнула в угол, но дымка уже рассеялась. Гардиния осталась одна. Ее пальцы сжали виски, мысли завертелись, будто вихрь. Неужто прав Самоха? Неужто нет против него силы? Конечно, она не ровня Самохе в магических делах. Не Вороба. Неужто придется сдаться ему в плен? Нет! Никогда!
  
  Закружила Гардиния над домом ворожеи, оглядела и двор, и деревья, и крышу с окнами. Не могла Вороба след, Самохе понятный оставить. Многое умел черный колдун, но не все, - не мог Самоха в птицу превратиться. Не было у него такой власти. Гадала все Гардиния - догадывалась ли Вороба о кознях Самохи...
  Но возле дома никаких меток, знаков или записок не было. Сделав плавный круг, Гардиния влетела в окно. Острый вороний взгляд тщательно осмотрел покои лесной владычицы. Но нет ничего такого, за что зацепился бы глаз. И книги ведьминской на столе уж нет. Видимо, Самоха книгу прибрал, чтоб изводить людей еще искуснее и чтоб другому кому не досталась... Вздохнув, Гардиния обернулась человеком.
  Она вышла во двор, где скулил Тартар и хотела было его погладить, да только зарычал пес на нее, оскалился.
  - Не бойся меня, - проговорила Гардиния. - Пусть и не человек я больше, но зла тебе не сделаю.
  Тартар присмирел, будто понял те слова. Хвостом завилял, выпрашивая подачку. Гардиния нашла в доме немного еды и вынесла псу.
  С робостью Гардиния подошла к лавке и, избавив тело Воробы от покрова, вздрогнула. Все такая же! Будто в сон крепкий Вороба впала, хотя и не дышит. Руки на груди аккуратно сложены. Тронула Гардиния кожу ведьмы, - тепло разлилось под пальцами. Медленно движется под кожей жизнь, надежно скрытая от беглого взгляда.
  "Никто кроме Самохи не набрался бы смелости тебя такую хоронить, - подумалось вдруг Гардинии. - А Самохе возиться и вовсе ни к чему. Он тебя и при жизни боялся".
  - Дай ка я тебя приберу, Вороба, - проговорила она вслух.
  Гардиния нашла гребень и стала расчесывать длинные волосы ворожеи. Затем принесла в дом колодезной воды. Умыла платком лицо ведьмы, разомкнула руки, чтобы и по ним пройтись мокрой тряпицей. Что - то прошелестело и упало к ногам. Гардиния наклонилась и увидела, что на полу лежит сложенный вчетверо листок. Затаив дыханье, она развернула послание Воробы. Руки задрожали от волнения, - не зря Вороба в рукаве темный листок прятала. Должно быть это что-то важное... И вырван он был, видимо, из той самой книги, что Самоха забрал, - из Чернокнижия...
  Знаки и буквы сплелись в древний обряд, с помощью которого колдун мог силу свою преумножить, забрав ее у родича - колдуна или ведьмы, а родича меж тем отправить в потусторонний мир, в жертву мертвым. Превратить в Навь. Вот и ключ к разгадке! Вороба в рукаве не просто так его спрятала. Тот самый черный заговор вырвала из книги Вороба, что брат совершил над ней. Вот откуда его сила! Перевернула Гардиния листок - а на обратной стороне женской рукой выведенные слова заклятья и рисунок; круг четко прочерченный вокруг тела. Видимо, успела Вороба исполнить заклятье, чтоб душу свою в загробный мир отдать, но не тело. Потому что пока живо тело ее, может она обратно возвратиться, душу в тело вернуть. Пока лежит недвижима в том кругу...
  Вскочила Гардиния с места, осмотрела и лавку и пол, но ничего не нашла. Не может быть! Должен же где-то быть начерчен магический круг, раз жизнь в Воробе все еще теплится! Подняла Гардиния глаза к потолку и рассмеялась. Вот где знак, что держит Воробу в этом мире! Какой гость будет смотреть вверх? Вглядываться что там? Да еще в доме грозной владычицы лесной?
  - Спасибо, Воробушка. Спасибо, родимая, - прошептала Гардиния.- Думается мне, знаю я теперь, что мне делать.
  
  Глава 24
  
  Две ночи прошло. День уж в разгаре, а все нет Гардинии возле дома Самохи. Заволновался колдун не на шутку; хоть и козыри все на его руках, а все ж таки не по себе. Беспокойно. Ждал он, что Гардиния в ту же ночь к нему явится, чтоб мужа спасти. Выходит, муж при смерти, а Гардиния все гонор, да гордость свою показывает! Может, и нет никакой любви у нее к мужу то? Хм! И это ему на руку. Все ему только на руку. Запуталась в его силках Гардиния, нет ей ходу назад. Не вырваться ей из его цепких рук. Ох, нет сил ждать! Как хочется Гардинию склоненной пред собою видеть, да в объятиях держать. Как кожа ее нежна, зубки белы, а губки розовы! Где же она?
  Ходил по дому колдун кругами, да на крыльцо все выглядывал. Чуть шорох какой за дверями, - тут же бросался к дверям. Вот уж на дороге Гардиния мерещиться ему стала. Входит с улыбкой, кланяется ему в ноги. Мотнул головой Самоха, стряхивая с глаз миражи. Недобро усмехнулся. Что ж он, юнец, так по девке сохнуть? Не пес он цепной - хозяин! И в своих руках чужие судьбы держит.
  Запер двери Самоха на засов, взял в руки посох и двинулся в путь. Сам он Гардинию разыщет, раз она к нему не торопится. Обошел колдун дальними усадами село, где выросла Гардиния, - не желал он случайных встреч и удивленных взглядов. Если виделся кто на пути, - в оврагах да за деревьями прятался. Вот уж лес перед ним, где жила стая воронов. Где Михас вырос. Где старый дуб ему домом стал. "Здесь то и воронье гнездо. Здесь то и воронята", - думал про себя Самоха. На лице его застыла ехидная ухмылка. "Ох, Гардинюшка, зря ты гонор свой показываешь, зря. Скручу я тебя в бараний рог, не впервой. Мужа не жалеешь - твоя воля. Но от детей малых отказываться не станешь. На брюхе за ними поползешь. Слезами кровавыми заревешь, заголосишь, и про гонор и про стыд забудешь. Ни воронья стая, ни человечья тебя не спасет. В угоду мне все делать станешь, про волюшку, про все позабыв...".
  Впереди показался высокий дуб, отчий дом Михаса. Услышав шаги, с дуба вспорхнула кукушка. Самоха подошел ближе и поднял глаза к высокой кроне. Вон как высоко гнездо воронье! Не достать. Ну, ничего... Уж он то сумеет...
  
  Вдруг позади него послышался шорох, ветви будто сами раздвинулись, - и явилась перед ним дева такой красоты, что обомлел Самоха. Отступил назад. Нарядилась Гардиния на свадьбу в сияющее серебром платье, прекрасный лоб ее венцом украшен, стройный стан от красоты и молодости на весь лес звенит. Гардиния поклонилась колдуну до земли, с лаской на него взглянула.
  - Что ж ты Самоха встал? За руку меня бери! Иль не люба я тебе стала? К тебе сама я было собралась, да ты опередил меня. Вижу, ждал с нетерпением встречи нашей...
  - Ждал, царица моя! - в беспамятстве вымолвил Самоха.
  Гардиния сама его за руку взяла, чуть живого повела за собой, приговаривая:
  - Речи я говорить тебе буду сладкие, слуху твоему радостные. Век нам с тобой вместе жить, раз в жены ты меня решил выбрать. Покорна буду я, будто горлица ручная. Твоей стану. Целовать, да обнимать тебя буду, - не знаешь ты еще, как горячи мои уста, как сахарны, как горячо и гибко тело мое...
  Как только коснулся Самоха руки прекрасной, в тот же миг и забыл обо всем. Потерял голову Самоха. Лес перед его глазами закружился, засиял. Вот о чем мечталось ему в самых смелых снах! Вот о чем грезилось! В волшебную сказку погрузился Самоха, в негу, обнимая красавицу за талию, глядя в глаза ее бездонные. А Гардиния смотрела, да только улыбалась. Далеко увела от дуба она колдуна, вывела его на поляну. Затем разожгла по кругу огонь.
  - А теперь хоровод водить будем, да песни петь...
  Только с губ Гардинии потекла вовсе не песня, - стала торопиться она, читать быстрым шепотом заговор. Видит вдруг Самоха, что стоит он в круге магическом. И Гардиния рядом с ним. И закончен уж обряд ею. Вздрогнул Самоха, очнулся, - вся жизнь в миг перед глазами пролетела.
  - Ах, ты змея подколодная! - вскричал он, с лютой ненавистью взглянув на нее. - Ну, подожди! И мужа твоего и детей твоих выпью досуха! Капля за капелькой высосу! Ох, и глупа ж ты, красна девица, ох, до чего ж глупа! Решила меня, колдуна опытного провести? На тот свет отправить? Иль забыла ты, что нет во мне крови ворона? На крови вороньей обряд совершиться должен!
  Гардиния лишь усмехнулась, глазами в Самоху выстрелила, будто острыми стрелами.
  - А чью кровь пил ты, проклятый, все три дня?
  Вдруг зашипело все вокруг, затрещало, из - под земли едкий дым повалил, будто с пожарища.
  - Не Воробе быть Навью, а тебе! - во весь голос крикнула Гардиния, и выскочила из круга. Следом хотел было выскочить Самоха, да не вышло. Ноги его в землю вросли. Вот уж по колено он в земле. По пояс стоит, руками машет.
  - Провались ты пропадом! - наклонилась над Самохой Гардиния и обеими руками втолкнула в круг. Исчез колдун. Скрылся под землей. И дым исчез.
  Взглянула Гардиния в последний раз на то место, где ушел под землю Самоха. Затем обернулась птицей и быстрей ветра полетела в сторону леса. Туда, где ждал ее Михас и дети. Туда, где приходила в себя после долгих странствий Вороба. Вот уж не птица в облаках - черная точка, но и та через миг исчезла...
  
   ***
  
  Молодая листва перешептывалась, наблюдая за необычной гостьей. Лицо ее моложавое, а волосы совсем седые. Кто она? И сколько ей лет? Сто? Двести? Дубы величественно кивали кронами, и вновь рассказывали новым побегам, что женщина эта ходит здесь очень давно. Силой обладает она могущественной. Все тайны земли и неба ей ведомы. Лесная владычица это и лес этот - ей дом родной. Еще их деды рассказывали, что живет в густой чаще ведьма. Помазана она языческими богами на долгую жизнь. Сохранять все живое - вот ее удел. Помогать людям. А еще деды рассказывали, что однажды довелось ей помочь ворону, что влюбился в девушку... Много лет с тех пор прошло, много чего ведьма повидала, много кого похоронила. И все живет в одиночестве, ходит по лесу, собирая снадобья...
  Вороба прищурилась, глядя на солнце, вдыхая терпкий дубовый дух. Еще только полдень. Она успеет добрести до конца леса и вернуться. Вот и первая ягода - земляника! Ворожея бросила ягоду в рот и тихонько запела:
  "Красная девица по бору ходила, болесть говорила, травы собирала, корни вырывала, месяц скрала, солнце съела. Чур, ее колдунью, чур, ее ведунью!".
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"