В глазах прибывшего бушевали волны, порождающие в нём поверхностное смятение и дрожь в коленях. Высохшая голова блестела на солнце и чернела от увиденного; подобно пушечному снаряду, она становилась сейчас меньше, отдаляясь, благодаря сильному импульсу, на пару километров назад. За углом опустевшего барака были слышны приглушённые возгласы - следовало полагать, староста блока не заставил себя ждать и сейчас непременно недосчитается двух худых голов, будет тревожно взметаться, как осенний ветер, если один заключенный не ответит ему за нас. Быть может, они мертвы? Не могло прийти в голову, они видели в нас ожиревших нахлебников с довольными тушками, что лениво таскаются на работах, искушая новоприбывших. Я не мог, вопреки этой мысли, оторваться от увиденного, пока в моих руках едва заметно подрагивал грязный платок.
Белые кисти погружались в сокрытую стенами тень и сильно обжигались тревожным сипением спрятанного тенью. Лихорадка во всём теле приобретала волновой характер, поскольку позади его спину сверлила пара любопытных, но и в то же время пострадавших от своего любопытства глаз. В трех лицах метался абсурд и глубокое непонимание происходящего - этот тёмный угол не мог свести тирана и жертву при столь необъяснимых обстоятельствах и заставить последнего прибегнуть к оказанию помощи. Помощь, как вы можете предположить, не заключалась в наложении швов или бинтов, нужно было только находиться близко и изредка, преодолевая ломоту в грудине, смотреть тому прямо в глаза и называться его матерью или преданным католиком. Оба заключённых был прикованы к зрелищу, словно резвились за оградой сада стаи мёртвых птиц. Перед ними, опираясь о тугую железную сеть с высохшими травинками, располагался солдат сс в чёрной грузной форме и съехавшей на левый глаз каске. Грудь солдата тяжело поднималась и порывисто опадала с присвистом, широко раскрытые глаза упирались в небесный свод и утопали в дымке. Он был беспомощен, как тряпичная кукла: изо рта плыли ручейки густеющей крови, иногда вздуваясь тугими пузырями, долго теснившимися на треснувшей губе. Нос и скулы изветшали и покрылись болезненной желтизной. Заключённый старательно вытирал тому уголки рта и долгое время о чём-то суетливо, но утешительно рассказывал; бывало, солдат рвано улыбался и отдёргивал плечом, чувствуя, как железные сети впиваются в сведённые лопатки. Второй не нашёлся в том, чтобы бежать и осторожно опустился на сухую землю, забывшую о жизни с тех пор, как здесь возвели концлагерь. Первый заключённый выглядел совсем мальчиком и чертами лица походил на поляка, однако совсем не знавшего юности с наступлением военных лет; его рвение сопроводить последние минуты больного мучителя были непонятны прибывшему, как и всё происходящее в целом. Солнце светило гадко и позволяло сквознякам ползать под рваной рубахой, врываться чрез проступающие на бледной коже рёбра. Второй был погребённым юношей на несколько лет старше, что странным образом отразилась на глубоких морщинах под глазами и отходящих тонкими ветвями от крыльев носа с родинкой. На этом, читатель, ты можешь заключить - их попросту сгубила лагерная лихорадка и углубляться в изъяснения не следует, ведь всё будет обретать безумный мотив и может прослыть только абсурдом. Абсурда сторонится человеческий ум, тот отравляет и вводит в губительные раздумья, глушит в глубоких воркующих топях, но за исключением! Только здравый ум жаждет понимания всего в простом разложении и в проекции геометрической прогрессии, прочих математических формул, столь часто оказывавшихся единственным объяснением происходящему. Но разве однажды, прося реванш в незамысловатой игре, вы не споткнётесь о свой эфемерный разум...? О, он так далёк от действительности, он стал похож на многокрылого Херувима и истошно претит вам в своей разверзнутой напрочь клетке. Вы должны бежать, ломать пальцы в попытке зарыться в милую вам землю, только она всё примет, только она разумна и не содержит этих бесконечно забывающихся значений, которыми кишит всё вокруг, вами отвергнутое и ныне ужасно чуждое. Мягкие комья земли обнимут за плечи, трупные паразиты зароются в ваших тканях, пока всё тело будет испытывать непередаваемую истому. Дальше, дальше, в тёмный сырой угол тянет вас за исхудавшие глазницы. Вы видите, слышите и чувствуете - ваши лица столкнулись и слились от нежности, распирающей после долгой разлуки. Лицо прогнившего столетием назад перед Вами, не содрогайтесь, только он может отнять абсурд.
Надеюсь, мне удалось предупредить неожиданные вспышки гнева. Что же до заключённых с солдатом, в чьё лицо пахнуло близкой смертью? Неподалёку от них переливался множеством цветов маузер, словно венчавший тихий мир перед тем, чьи объятия крепки и неотступны. Для них время и чувство, столь упорно сосущее под глоткой, утратили прежнее значение, оказавшись в пределах интерференционной картины, возникновение которой немыслимо в данных условиях. Ненависть, голод, забытое отчаяние свели его с ума, того, что опустился на колени задолго до прибытия и принялся слёзно молить мертвеца о внимании - он славил солдата и называл его Зигфридом, целовал лакированные ботинки и прикладывался к вечно холодным ладоням.