Аннотация: Постмодернистский бред, написанный для маленькой компании, но почему-то я не сдержался и выложил его здесь.
А.Н.Варский
Танюше, моему маленькому Ангелу,
и всем друзьям мастерклассовцам.
ДЕНЬ ВЗАЙМЫ
Я вышел из дома перед самым рассветом. Захотелось пройтись перед погружением. Странно, наша многоголосая квартира сейчас показалась мне царством Аида - тихо, еле слышно журчит в трубах вода, легкие мазки теней, еще не вобравших в себя яркость солнечного света. Подумать страшно, как все изменится спустя какой-нибудь час.
Пройдя по старой растрескавшейся дорожке через яблоневый сад, я взошел на мостик, легкой, почти невесомой радугой, нависший над прозрачной речушкой.
Остановившись на середине мостика, я принялся рассматривать свое отражение. В холодной воде, нет-нет, да проблескивала спинка форели, иногда у самой поверхности, и тогда мое лицо меняло форму, и отчасти цвет. Забавно.
Сигарета ужом вертелась в пальцах, уговаривая закурить, но я и на этот раз не сломался. Пятнадцать дней без никотина, тяжко. И почему человек с самого рождения тянет в рот всякую гадость? Сигарета отправилась в пачку, а я хотел отправиться дальше, как вдруг мое отражение заговорило.
- Нет желания поболтать? - отчетливо произнесло оно.
Я задумался: пить вроде бы не пил, пейоты все давно уже подъедены, что-то не так!
- Эй ты! Заснул что ли?
- Я?
- Ты, ты! Давай, говорю, поболтаем! - отражение закурило, и я почуял явственный табачный дух.
- Отчего же двум хорошим людям и не поболтать? Давай. Только может, познакомимся для начала? - ответил я и решил никому ничего не рассказывать, даже моему психотерапевту.
- Охотно! - отражение вылезло из воды, решительно взобралось на мостик, протянуло руку и произнесло нараспев, - Август Нероныч Варикозов, писатель! А вы, если не ошибаюсь, Александр Николаевич Варежкин, пийит, так сказать?
- Он самый, - я пожал протянутую руку, и подумал: "Таки спятил".
- Вы знаете, я тут долго думал, как такое может происходить?
- Что - происходить?
- Ну вот это самое, Вы, я, одно лицо. Ты думаешь - ты спятил? Ан нет, спятил третий! - Варикозов хитро подмигнул, пыхнул сигаркой и продолжил. - Он ведь как представил себе, что мы можем встретиться, тут же и свинтил с катушек долой.
- Кто? Какой третий? - мне почему-то показалось, что я похож на идиота.
- Знаете, Вы сейчас на идиота живо смахиваете. Расслабьтесь, покурите, - Август Нероныч хлопнул меня по плечу и вновь пыхнул сигаркой. - Третий - это мы с Вами, только уровнем повыше. Не спрашивайте, чем он занимается - ничего о нем не знаю. Вот про четвертого могу рассказать.
- А что, есть еще и четвертый?
- И четвертый, и пятый, и шестой! Вот четвертый, он все это и придумал, что третий переклинит, когда представит, как мы с тобой беседуем. Пятый просто не успел его остановить, хотя шестой ему не раз намекал на неустойчивость третьего.
- Слушайте, а седьмой?
- Что - седьмой?
- Ну, седьмой кто?
- Седьмого нет!
- Прям таки и нет?
- Естественно! Вы, мой дорогой, на солнышке перегрелись, - Варикозов пыхнул в последний раз и швырнул окурок в воду. Мое отражение снова изменило форму.
- Солнце, к Вашему сведению, еще не взошло... - начал было я, да собеседник мой прервал меня, ехидно процитировав кого-то из классиков.
- Все относительно! Ты, Саша, окостенел в своей негибкости. Фразы, вот умные в поэмы вставляешь, обыгрываешь классиков по-разному, а они может от этого в гробах переворачиваются, представь - ежели у кого из них обувка большая и не может повернуться вместе с телом, они же там все в спираль давно закрутились! Запомни, шлифовка фраз, есть признак негибкости ума!
- А я думаю, бред все это собачий! - сказал я своему отражению и не попрощавшись заспешил домой. Захотелось обыграть одну фразу. Да и погружаться пора.
А где-то далеко отсюда, Антиох Навплид, он же седьмой, потряс вихрастой головой, изгоняя морочащие мысли, глотнул неразбавленного вина, расплескав большую часть по даренному фаросу, скомкал исписанные листы и кликнул своего лавагета.
И я погрузился.
Дойдя до дома, я решил немного поблаженствовать на лавочке, скрытой от взглядов и ненастий обильной порослью дикого винограда. Минуты вяло обтекали меня, воробьи, игнорируя, сновали прямо под ногами.
Из подъезда показался нос. Он совсем недавно переехал в нашу коммуналку и поначалу мне не понравился, показался холодным, видимо из-за дождя, всю неделю терзавшего мое маленькое окошко. Хотя потом, сойдясь поближе, я обнаружил, что люблю слушать его, о чем бы он ни разглагольствовал.
Нос приветственно кивнул и подсел ко мне. А потом вдруг начал откуда-то с середины своей мысли:
- Я тоже не верю, что неинтересно читать вещи без головоломного сюжета.
И я вспомнил, именно на этом месте мы прервали наш прошлый разговор.
- Вот-вот! Интрига сама по себе не возвышает литературное произведение, - откликнулся я.
- Совершенно верно, молодой человек! Большинство таких вещиц чрезвычайно низки по языку, мысли, идее. Есть, Сашенька, другое свойство в творце, вызывающее мое восхищение. Это свойство - ...
- Выдумка! - закончил я.
Но в этот момент одно из восьми окон нашей квартиры распахнулось, и кто-то заорал:
- Где этот Варежкин! Вот я его сейчас!
Делать нечего, пришлось извиняться и бежать наверх, для выяснения причин столь громкого негодования.
Как выяснилось, кричала Белиловна, организовавшая в своей комнате кружок "умелые руки" и по совместительству осуществлявшая долгосрочный ремонт помещений. Она громко характеризовала меня на все лады за то, что я прислонил свои лыжи к свежеокрашенной стене. В спешном порядке убрав с глаз долой злополучные деревяшки, я попытался скрыться от гневных эманаций в сортире, но тот оказался занят. За плотно запертой дверцей кто-то зычным голосом что-то вещал, при этом кряхтел, шмыгал носом и, судя по доносившимся звукам, глушил газировку. Гордей творил.
И тогда я тоже выразился. Тут же открылась ближайшая дверь и показавшаяся за ней управдомша Обморокова, пригрозив мне пальцем, сказала:
- Сколько Вам повторять, Александр Николаевич, язык, язык, и еще раз язык! Следите за чистотой!
Мне сделалось стыдно, я нечленораздельно промычал, интонацией пытаясь выразить раскаянье, и скрылся в своей комнате.
И весь день стихотворил. Один раз только вышел на кухню, согреть чайничек. Мило побеседовал с Ариком Какабадзе о вреде безвкусицы, поздравил тетю Веру с успехами ее талантливого сына-медика, очень мне по душе пришлась его курсовая работа "Легкие в банке". Вода вскипела, и я вновь уединился.
На улице свечерело. Часов в семь ко мне ворвался Юрьин, громадных габаритов кинорежиссер, чья порнографическая эпопея "Я, Мамонов и женщины" упорно держала первые места в регионах, но как-то совсем уж незаметно прошла в нашем городе. В моей маленькой комнатке, три на три, сразу стало тесно. Юрьин склонился над письменным столом и принялся лихорадочно читать незаконченные мною сонеты.
- Что случилось, брат? - стараясь говорить мягко, спросил я, не люблю, когда не дают работать.
- Дело есть, брат! - с жаром воскликнул Юрьин, одновременно выхватывая из необъятных карманов одну за другой, четыре бутылки пива.
- Продолжай, брат! - мягкость голоса стала естественней.
- Выручай, брат! - Юрьин достал еще четыре бутылки и леща.
"Это - надолго", - тоскливо подумал я и убрал рукописи в шкаф.
- В чем помощь требуется? - спросил я, когда мы удобно устроились над табуретом, заменившим столик.
- Видишь ли, сейчас ко мне должен один шаман подъехать, Шашшлыков. Может, слыхал? О, это - супер, это - типаж! Сам увидишь!
- Занимательно, ну а я здесь причем?
- Так мой сосед, Васька Болысбеков, опять со своей Люськой у меня в комнате заперся, чего-то сочиняют про Миляшку. Я стучу, а он кричит, что завтра редактор три новых рассказа ждет. А с шаманом я еще вчера на сегодня договорился, хочу завтра фильм с его участием снять.
- Ага, и значит его теперь ко мне в гости потащишь?
- Брат, я всегда знал, что ты настоящий друг! - воскликнул Юрьин и, опрокидывая табурет с рыбой, кинулся обниматься.
- Полегче! - судорожно выдохнул я, чувствуя, как грудная клетка начинает сплющиваться.
Юрьин отпустил меня и, заслышав шум в прихожей, выбежал вон. Назад он вернулся в компании шамана Шашшлыкова, низкорослого типа, еще с порога принявшего позу увядшего лотоса, старины Ильяса Одегбаева, радостно вещавшего о новых способах употребления поганки бледной, и невесть откуда взявшегося Варикозова с объемным баулом, странно звякающем при ходьбе.
Купленной закуски хватило лишь на две бутылки белой, новое посещение кухни сделалось неминуемым. Мило беседуя с Ариком Какабадзе об участившихся случаях сумасшествия в общественном транспорте, я бросил в закипевшую воду неприкосновенный запас пельменей, оставленных Таней, и накрыл кастрюльку крышечкой. Появился Исен Маров, со словами "мне интересна твоя кухня" заглянул в кастрюльку. Воскликнул: "Это - вилы!" и исчез.
Пельмени еще не сварились, но в пространство между холодильником и плитой уже протиснулся Ильяс, жадно втягивая ноздрями влажный воздух.
- Давай позовем Макса Четвертьрябинцева! У него может корни от вчерашних пейотов остались. Заварим, попьем! - Одегбаев был безудержно весел.
- Можно, - ответил я и добавил, - но пельменей мало.
Прихватив с собой Арика, пельмени и, вырвавшуюся от Васьки с Люськой, Миляшку, мы вернулись ко мне в комнату, где Шашшлыков обучал Юрьина сложнейшему заклинанию, с непроизносимым названием "тов кат тичанЗ".
Веселье продолжалось.
- Я - памятник себе! - душераздирающий крик донесшийся с улицы, заставил меня встать со стула и подвести часы на стене, ровно двенадцать. Унылый Гамлет, как он сам себя называл, давно свихнувшийся поэт, проживал на единственном в нашей квартире балконе, ежедневно именно в это время суток, с точностью до секунды, у него случался очередной приступ. О чем он и сообщал всему миру:
- Люди, послушайте! Я придумал потрясающие строки: "Я вбиваю молотом Тора, многоточия слов в коридоры... Столько осеней подряд, вижу в зеркале свой взгляд... Не иначе я часть океана!"
И снова стало тихо. Еще на сутки.
Дверь скрипнула, обнажив нашим взорам желтые волосы Тимофея, затем он показался целиком.
- Мужики! Может коньячку?! Скинемся? - с надеждой в глазах вопрошал вновь прибывший, на что Варикозов ответил:
- И это тоже! Всенепременно! Вы какого разлива предпочитаете в это время суток?
И с решительным видом увлек обрадовавшегося Тимофея в сумерки коридора.
В два ночи заглянула соседка по плошадке, Наташа Бутылко, и вытащила меня из комнаты.
- Ты не забыл, что завтра утром приезжает Таня? - спросила она.
Меня как поленом по лбу - забыл.
- Так что, заканчивайте ваши посиделки и спать! - тоном не терпящим возражений, произнесла Наташа и удалилась, оставив меня наедине с собой в пустом коридоре.
- Не переживай, все будет оки-доки! Расслабься, покури, - сказал я и протянул себе сигарету.
- Не курю. А ты кто - третий или четвертый..? - поинтересовался я.
- Я-то? Первый, конечно!
Чиркнула спичка, я прикурил. Пора выныривать.
А где-то далеко отсюда, лавагет Антиоха Навплида, валялся на полу шатра и дико смеялся, смеялся до коликов в животе над исписанными листами. В ночи тревожно ржали кони.
И я вынырнул.
Дверь открылась. Я увидел тебя. И сказал:
- Знаешь, кажется, я нашел дом, в котором проживает бог.
Ты провела ладонью по моей небритой щеке. Улыбнулась. Спросила: