В этом году снова обещали комету и конец света по недайбогвестькакому календарю. Я смеялся и пил (безумец), потом бил бармена за стойкой, поражаясь самому себе. Ближе к утру уже бармен с охранником били меня за стойкой. Утром, мы втроем пили на посошок, но никуда не ушли до самого вечера. Это - день сегодняшний, таким будет завтра. А раньше все было совсем не так. Видимо, наличествовала цель.
* * *
Тумба в углу крохотной мансарды, используемая как стол и как шкаф одновременно, рядом грубо сколоченный табурет - таким весь последний год я хочу видеть место Творца. На стене над тумбой несколько фотографий. Это моя память. Только одного человека из прошлого я не хочу здесь видеть. И не увижу. Единственная фотография, что у меня была, давным-давно превратилась в пепел, а потом и вовсе в пыль.
Стены испещрены надписями и рисунками, некоторые из них мои. Высоко под потолком маленькое зарешеченное окошко. Иногда в него видно небо и бегущие облака. Бывает, что я улетаю с ними...
* * *
Зачем? Что я ищу? Что толкает меня на поиски? Что гонит каждого из нас в дорогу? Что заставляет выбирать?
Нет ответа. Точного и всеобъемлющего, определенного - нет. Но у каждого найдется свой маленький ответик на все вопросы, единственно правильный. Да только правильный лишь для себя самого. И черт бы побрал эту водку!
Последнюю мысль я, видимо, высказал вслух, судя по прыснувшим во все стороны прохожим. А, принимая во внимание скорость, с которой они это делали, - сказал достаточно громко.
Ну и хорошо. Сказал и ладно, в этом даже что-то есть - поделился наболевшим с миром.
Я усмехнулся, сунул руку во внутренний карман куртки и достал последнюю растрескавшуюся "диролину" в потрепанно-грязном клочке обертки.
Водки минус - перегар, а так зажуем, и вроде поменьше. Но самая большая беда от нее, нет, не потеря здоровья - и с этим живут, беда в бесконечных мучительных исканиях ответов на такие вот дурацкие вопросы.
Выбор? Что заставляет меня? А не знаю. Я сам, наверное.
Я бреду по улицам в гордом одиночестве среди безликой толпы, как великан среди крошек лилипутов. Ибо я пьян, не сильно, нет. Я пьян тем прекрасным опьянением, что привносит в нашу жизнь недостающее - остроту чувств, не сильно, но меняет мировосприятие, из уставшего побитого жизнью интеллигента, а ныне человека без определенных занятий, делает супермена.
И в эти минуты у человека получается все или почти все, что он захочет. Понравиться девушке - пожалуйста, пройти босиком по битому стеклу и не порезаться - ради бога, искупаться зимой в холодной воде и не околеть от переохлаждения - на здоровье. Все получается. Жаль только, что, выпив еще хотя бы одну рюмку, божественное очарование момента исчезает. И стихи уже не пишутся, правильные слова забываются напрочь, а в движеньях сквозит неловкость бульдозера. Помните как у Хайама:
"Трезвый, я замыкаюсь, как в панцире краб.
Напиваясь, я делаюсь разумом слаб.
Есть мгновенье меж трезвостью и опьяненьем.
Это - высшая правда, и я ее раб!"
Я никогда не пью эту последнюю рюмку. Потому что люблю быть суперменом. Хоть иногда.
Стремление идти у нас глубоко в крови, идти куда-нибудь - с начала времен, супермену особенно нужна дорога, путь как символ, мечта. Знать, что все равно ничего не найдешь можно, но как приятно забыть об этом хоть ненадолго. И отдаться во власть дороги. Идти, не оглядываясь и не загадывая, что там - впереди.
Как сегодня. Как сейчас.
* * *
Да, я не супермен, тем более не бог. Просто человек не стремящийся быть на виду у всех, не кричащий о своей неординарности, неконфликтный улыбающийся зеркалу тип.
Вот и на утраченной работе ненавидел перебранки, терпел кричащих и спорящих боссов, пытавшихся своим гиперинтеллектом влиять на мой слабый разум, ни хрена не понимая, в чем суть моей работы. И я закрывал глаза, считал до десяти... двадцати... ста, и все-таки взрывался: "Вон! Все вон!". И они уходили, и, странное дело, - были даже польщены моим, вдруг проснувшимся к ним, вниманием.
* * *
А вообще, легко быть, пока ты предоставлен самому себе и своим мыслям. Когда же в твоей жизни появляется она...
Мы познакомились камерной весной, что вдруг нагрянула в январе. Не помню, куда и зачем я шел, как сейчас. Видимо, возвращался с очередного квартирника, бросая лениво-сонные взгляды по сторонам. Внезапно тревожно забилась жилка на виске, и я заставил себя обернуться.
И увидел ее. Она спешила к остановке, укутавшись в черный тяжелый шарф, в то время как мою грудь, задрапированную лишь майкой, свободно обдувал зимний ветерок. Интересно, я не обратил внимание ни на глаза, великолепного янтарного цвета, ни на изящность осанки и грациозность движений, в мозгу отпечатался только этот шарф.
Я не подошел, не заговорил, не проследил путь до дома. Просто пришел на эту остановку на следующий день. В то же время. Она опоздала на две минуты. Мы сели в один троллейбус и доехали до Академии Наук. Она вошла в здание, а я пошел в бар, благо было не далече. А вечером я подарил ей букет каких-то голландских ромашек, на большее денег не хватило.
- Кто вы по гороскопу? - в который раз спрашиваешь ты.
- Скорпион! - в который раз отвечает она.
- Вот так совпадение! Я ведь тоже! - восклицаешь ты и в тысячный раз округляешь удивлением глаза, тянешь губы в улыбку. Она, конечно же, отвечает своей.
И вы плавите лед теплом алкоголя и задушевных бесед, когда наступает слякоть, вы обнаруживаете себя в объятьях друг друга. И с набившим оскомину упорством, славите Создателя за ниспосланное счастье.
Но сегодня я вытерт твоим равнодушием насухо. А ведь мне казалось, все у нас получится. Что я сейчас чувствую? Я ощущаю растерянность, меня мучает злость. Я злюсь на себя, на тебя, на весь мир. И пью. Жаль, что я не употребляю ничего другого, кроме алкоголя. Мне бы копьями ширяться. Сегодня, по крайней мере.
* * *
Скоро я, быть может, брошу мучить лиру. Невозможно писать для тех, кто не ты. Не поймут. Мне до сих пор непонятно почему, когда пишешь: я сделал много добрых и славных дел, я непобедим и всесилен, я - бог; все вокруг понимают, что это выдумка, рассказ, байка? Но стоит тебе написать: я - голубой, я люблю носить женские платья, я обожаю телесериалы, и все вокруг говорят: "Я всегда подозревал в нем что-то такое".
Еще одно. Если я напишу, что однажды ударил маленького мальчика по лицу, не помню уже за что, да так удачно, что разбил ему губу, нос и глаз подбил, и все одним ударом, изверг - будет мне характеристика. Почему так необходимо уточнять, что я тоже был в те времена, таким же маленьким мальчиком.
Вообще, престранная штука - взаимопонимание между людьми, иной раз, мне кажется, недостижимая.
* * *
Темнеет. Лето заканчивается, поэтому темнеет быстро. Мне это даже на руку - темнота по душе. Я люблю ее той особой любовью, которой любят... ну... например... родину. Люблю за то огромное количество вариантов реальности, которое она щедро дарит.
Выбранная мной дорога из большого освещенного проспекта незаметно превратилась в маленькую петляющую улочку. Резко свернув за угол обшарпанной хрущевки, она и вовсе оказалась тупиком. Значит именно сюда мне и надо было попасть сегодня.
Улочка обрывалась у подъезда старого, по-видимому, нежилого дома. Три этажа темными, кое-где лишенными стекол, окнами пялились в ночь, ни единого намека даже на огонек свечи, не то, что свет лампочки. Точно. Брошенный.
Я подошел ближе, положил ладонь на стену дома. Теплая.
Обычная металлическая дверь. Я дернул ручку, и дверь, тихонько взвизгнув, стала медленно открываться. Внутри царил мрак. Входить было жутковато.
Затрещал кремний, и тусклый свет зажигалки едва-едва давал возможность оглядеться. Небольшой холл, в котором явственно ощущался дух запустения, был застелен "кремлевскими" дорожками; маленький столик - провел ладонью по поверхности - плотный слой пыли; рядом обшарпанное кресло и все. На столе, помимо пыли, стояла свеча, почти целая.
Я запалил ее, стало заметно светлее, и рукам лучше - зажигалка китайская - чуть пожжешь - разогревается что твоя домна.
В дрожащем свете свечи я разглядел на стене гротескного вида выключатель, пощелкал - безрезультатно. Глупо надеяться, что в брошенном здании не отключили электричество.
Тени, тени, тени. Свеча, ее пламя вызывает к жизни мир теней, и я уже не один в этом старом доме, окружен кривляющимися, то появляющимися, то исчезающими эфирными созданиями. Тихо ступая, двигаюсь вдоль стен, рассматривая пустые пыльные рамы, утратившие свои внутренности. Десятки мертвых квадратов. Но нет, вот эта сохранила жизнь. На потрескавшемся полотне, человек с совершенно счастливым лицом взмывает к растущему солнцу, а его тень падает вниз, на острые камни ущелья. Несколько минут я рассматривал картину, размышляя, что представление о счастье бывает разным, но вот ощущение его, так ли уж разнится в каждом человеке?
Продолжив обход помещения, я натыкаюсь на лифт.
Лифт?.. Не то чтобы я удивился, просто не ожидал, что в трехэтажных зданиях могут быть лифты. Я коснулся гладкой поверхности его створок. В голове мелькнула шальная мысль: "А вдруг работает?".
Нажал на кнопку вызова, с тихим урчанием распахнулись створки, и кабинка озарилась мягким рассеянным светом. Странно, электричества вроде бы не было.
Шаг внутрь, хлоп - двери закрылись. Я замираю посреди кабинки и восторженно присвистываю. Обшивка из добротного дерева "старой выделки", а не какой-то дешевый пластик, даже пол паркетный - недавно обновленный...
Стоп-стоп! Как недавно? Здание уже давно заброшено, а в лифте паркет обновляют? Чем дальше в дом, тем более запутанная выходит история.
И кнопки... Непонятные... Всего три: "вверх", "вниз" и вроде как "ход". Хотя для трех этажей вполне пойдет. Рядышком маленькое табло.
Я нажимаю "вверх" на табло загорается "единица", нажимаю еще раз - "двойка", и, на мгновенье застыв в нерешительности, давлю на "ход".
Кабинка дернулась и медленно поползла, непонятно, правда, куда: вверх или вниз.
Когда лифт остановился, где-то вверху звякнул колокольчик и хорошо поставленный голос произнес: "День творения - два".
Вот тебе и старинный лифт, ни один из наших современных не разговаривает, тем более такими голосами. А собственно чему я удивляюсь? Хотел же с детства, чтобы что-то такое произошло, как у Булычева...
Додумать не дали. Створки распахнулись, и в глаза ударил ослепительный солнечный свет. Прохладный ветерок заиграл волосами, принеся с собой горько-соленый запах моря.
Я смотрел на Его спину в линялой рубахе, чуть сгорбленную, под непомерной нашему пониманию ношей, видел его руки, раскинутые в стороны и словно обнимающие весь мир. Я слышал несколько слов. Может быть, я оставался там слишком долго, а может, всего мгновение, пока дверцы лифта не захлопнулись. Выйти я не решился.
Нет, похоже, не Булычев. Я давлю на кнопку "вверх" и держу, пока не набегает какое-то несусветное число, что ж - поехали.
Ночь. Аллейка. Женская фигурка волочит по земле огромный сверток, оставляющий после себя странный темный след. Луна светит ярко, и я могу разглядеть, что сверток очертаниями походит на человека. Подхожу ближе. Красивая фигурка - женщина лет тридцати, что-то подсказывает - симпатичная. Прячусь за деревьями. Жду. В конце аллейки появляется человек, он громко шаркает ногами и мерно стучит костылем по асфальту. Женщина, матерясь, заталкивает сверток в кусты, и пытается придать себе приличный вид. Когда человек равняется с ней, я слышу: "Добрый вечер, Алевтиночка! Прогуливаетесь? Да, Виктор Степанович, что-то не спится. Ну-ну, удачной прогулки и спокойной ночи! Спасибо, и Вам". Человек идет дальше, когда его шаги перестают быть слышны, девушка возвращается к свертку и продолжает его куда-то тянуть. Я осторожно ухожу, вслед за стариком.
Я иду за ним. К безликой девятиэтажке, прохожу в арку. Сразу за ней человек спотыкается и падает. Я спешу на помощь.
- Вы не ушиблись? - вопрос не требует ответа, и я не жду, помогаю подняться.
- Спасибо, молодой человек, - произносит старик, виновато улыбаясь. - Совсем старый стал. Как она меня терпит?
- Вам куда? - я подставляю старику плечо.
- Здесь рядом, вон тот подъезд. Знаете, раньше мы жили в частном двухэтажном домике, но пенсия у меня маленькая, жена - учитель, ну Вы понимаете, а детей Бог не дал. Вот и пришлось продать. А сами сюда переехали.
Когда мы добрались до нужной двери, старик посмотрел на меня внимательными черными глазами и сказал:
- Я ведь знаю, кто Вы. Может, зайдете, чаю выпьем?
- Нет, спасибо. Мне пора уже, - ответил я и пошел вниз по лестнице.
- До свидания, Мастер! - раздалось за спиной, следом зазвенел дверной звонок.
- До свиданья! - эхом отозвался я, не переставая спускаться.
- Витя, где ты так долго... Господи, что случилось? - взволнованный молодой женский голос оказался настолько красив, что мне ничего не оставалось, как потихоньку вернуться. Я вернулся и...
Серебристые волосы свободно спадают на плечи. Карие глаза - в них сентябрь: прохладно, зыбко, оранжево... В эти глаза хочется смотреть, смотреть долго, не отрываясь ни на мгновенье, пока не навернуться слезы, и все поплывет, изменяясь. Хочется, чтобы мир поблек и остался за гранью, за гранью этих глаз.
Хочется почувствовать дыхание ранней осени, слетающее с ее теплых губ, хочется почувствовать их теплоту, впустить ее в себя. И оставить на память хоть частичку.
Руки сами стремятся ласкать белоснежную кожу, удивительно мягкую и податливую.
Но страшен, мучительно страшен миг прикосновения - вдруг эта хрупкая красота, вспыхнет протуберанцем и рассыплется снежной пылью, возмущенная грубостью жеста.
...А еще хочется всегда быть рядом с ней, наплевав на весь свет...
Да, я понимаю, почему ты это сделал, старик. Я не смотрю на нее так, как ты. Там, меня ждет другая.
- Прощай, Мастер, - шепчу я. Ухожу...
Я вновь в лифте. Ух, по-моему, этих надписей не было на его стенках. Читаю: "Маша с шестнадцатого этажа, я тебя люблю!", и рядом: "Машка, шлюха, поймаю, ноги выдерну, сука!". Странные взаимоотношения, но некогда об этом, надо еще успеть во много разных мест. Вновь произвожу манипуляции с кнопками. С тихим гулом лифт ползет в никуда. Останавливается. Дверцы отворяются...
Он шел вниз по священной дороге в неправильном направлении. Это видело все селение, женщины побросали работу, мужчины оторвались от дел, даже ребятишки, шумною гурьбой резвившиеся в винограднике, затихли и в ужасе глядели на дорогу.
Я вышел к селению одновременно с ним. Его уже ждали, злые бескровные лица, застывшие мертвые взгляды, и в руках были камни.
- Свершилось чудо - Боги отпустили меня! И мор скоро прекратиться, они обещали, - выкрикнул он, но я видел - все бесполезно. Я читал это в их взглядах.
Несколько женщин плюнули в его сторону, презрительно зашипели старухи, а дети осторожно поднимали с земли маленькие камушки.
И толпа сказала:
- Трус! Ты предал нас! И разгневал Богов! Только смерть может очистить добрую память предков! Умри же недостойный!
И в него полетели камни, из крепко сжимавших их рук.
Я бегу...
* * *
Мне приснился странный сон. Будто бы я говорил с человеком на кладбище, после похорон старого друга, и вдруг он засмеялся в голос. Захохотал, широко распахнув двери рта, и взгляд мой провалился в бездну его. Я полетел навстречу частоколу зубов, приближаясь они оказывались зданиями самых разнообразных форм, вобравшими в себя линии и изгибы различных эпох и культур. Часть из них постепенно разрушалась, я видел, как оседают стены, лопаются брызгами окна. Некоторые здания я узнавал: вот останки коренного зуба-Колизея, вот Сикстинская капелла, а вон в том углу Вавилонская нависает над Пизанской.
Я погружался все глубже, и дома потеснились, обнажив взгляду натянутые струны улиц. По ним в немом гуле ползли мураши-люди и жуки-авто. И я слился с их потоками, спеша стать ими. Я понял, что возвращаюсь домой.
Из прошлого, из будущего, из другой страны, из другого мира, из небытия...
Я возвращаюсь в сегодня, как к себе домой. Я очень долго не был дома. Я возвращаюсь.
Дома я нахожу себя спящим на полу. Нетрезвого и по детски счастливого. Ложусь рядом.
Мы просыпаемся...
* * *
Я, маленький ребенок, иду к отцу, мне необходимо узнать, что нужно сделать чтобы быстрее стать взрослым. Я ищу истину. Отец говорит, что я должен больше есть морковки и помогать маме. Теперь мне понятно, почему я ненавижу морковный салат. А истина все еще где-то там.
Однажды, такое уже случалось. Молодой идеалист пришел к умудренному веками Мастеру, чтобы узнать секрет его успеха.
И чем же там все закончилось?
Мастер послал идеалиста.
А время стирает обиды. Я думаю, тогда Он был прав, сказав, что мне не нужно заниматься поисками счастья в семимильных сапогах, лучше продать сапоги и купить осла. Путь под копытами этого мудрого животного имеет свойство менять свое измерение по желанию владельца копыт. А на счастье у ослов особенный нюх. Правда, я его так и не купил, ни тогда, ни по прошествии четырех веков. Может быть к тому времени, когда я таки надумаю это сделать, и ослов то живых не останется, придется довольствоваться робомулом, кормить не надо, знай, батарейки меняй. Да, собственно, это и не существенно.
Лифт опять видоизменился. Появилась консоль, небольшое отражение обычной клавиатуры. Я набираю первое пришедшее на ум слово: "игра". И свет меркнет.
Сизый сигаретный дым окутывал меня, постепенно пропитывая своим запахом одежду и волосы. Алкоголь приятно туманил мысли, перемешивая их ему одному известным способом, и вместе с тем, неопределенным образом, будил память, погребенную под наростами времени. С каждой выпитой рюмкой память становилась все более отчетливой, полной она не бывала никогда.
И, как всегда, нахлынула тоска по прожитым жизням. А за ней отвращение к необходимости жить снова. Снова и снова. Нескончаемо много раз. Безмерно долго... И одинаково...
Хорошо еще, родившись - ты все забываешь. До следующего сеанса памяти. Здесь. После смерти. Здесь, где за рюмкой-другой-третьей ты снова становишься самим собой. Здесь - среди таких же, как я.
Кто мы? Бесчисленное количество раз задавал я себе этот вопрос, и столько же раз, а может чуть больше, слышал в ответ: "не знаю". Нас можно было бы назвать фениксами, за бесконечную чехарду смертей и жизней. Можно было бы. Если б мы уже не называли себя обреченными.
О чем ты думала когда убивала меня? О чем? Надеюсь о чем-то прекрасном. Мне было бы приятно... Но может ты просто беспокоилась - хорошо ли припудрен носик, и не размазалась ли тушь от последних слез... Как знать?
Впрочем, теперь все равно. Я снова пью, утратив интерес и к тебе, и к Игре, и к себе. Я знать не хочу всех тех, кто захочет поговорить со мной сейчас. Мне противен я, но что он может поделать, не убежать же...
Я знаю, что должен что-то кому-то. Для кого-то... Для них. Сделать. Что-то. Там. Но это потом. А сейчас...
- Налей, возница звездоокий, еще одну, далеким светом солнц наполни мою чашу! Мне худо, страшно худо, Саня! Как быть? - вопрошаю я, мутно глядя в бездонные глаза возницы-бармена.
- Пить, - не моргают они.
- Пить, - киваю головой и я.
И пью.
* * *
Наваждение исчезло. Меня мучает страшная жажда. Я стою в ванной и безуспешно пытаюсь добыть хоть каплю воды. Отключили. Иду в комнату, за моим компьютером кто-то сидит и выстукивает соло на клавиатуре.
Я заглядываю через его плечо. Читаю появляющиеся на экране монитора строчки. Я чувствую, ему грустно, но мысли о ком-то заставляют его улыбаться. Время от времени он смотрит на фото в деревянной рамочке и снова стучит по клавишам. Из-под его пальцев выползают ровные ряды букв...
Когда тебя нет слишком долго...
...мне почему-то дико хочется нажать кнопку "FF" и прокрутить пленку
до нашей новой встречи. Без тебя я чувствую внутри себя пустоту.
Она пожрет меня изнутри, если ее не заполнить тобой...
Иногда, я звоню тебе. Слышу голос, пытаясь представить, какая ты в эти
мгновения, слушаю смех, стараясь угадать, что ты чувствуешь, внимаю
молчанию, силясь понять, о чем думаешь. Представляю, как ты чуть
наклоняешь голову к плечу, откидываешься в кресле, потягиваешься
на постели, улыбаешься ни о чем.
Я хочу думать, что тебе все это тоже интересно, когда ты слышишь в
Но это лишь желания. А что есть наши желания? Всего лишь стремление
стать немного счастливее. Быть услышанным и понятым.
Сейчас я безумно хочу к тебе. Пройдет мгновение, и я все еще буду этого
хотеть. Завтра, желание станет невыносимо настойчивым. Послезавтра...
Я боюсь думать, что будет после завтра.
Иногда я пишу тебе. Всякую ерунду. Чтобы хоть как-то побыть с тобой
рядом. Странно, теперь, когда я что-либо пишу, я пишу о тебе или для
тебя. Возможно, я безнадежен...
Знаешь, а мне снится ощущение, возникающее в кончиках моих пальцев,
каждый раз, когда я дотрагиваюсь до твоей кожи. Это похоже на едва
заметные магнитные потоки, теплые и холодные одновременно. И в момент
пробуждения мне не хочется шевелить руками, чтобы задержать это
ощущение хоть ненадолго.
Мне нравится, когда ты неожиданно обнимаешь меня или целуешь. По-моему
это главное, а все остальные игры и маски просто антураж. Его хватает
в каждой отдельно взятой жизни. Даже зеркало не всегда говорит правду,
зеркала по натуре лживы. Ну вот, сбился на философию.
Я командую лифту: "Назад!"; зная, что он поймет. Он живой, стало быть поймет. На сегодня с меня достаточно. Что я буду делать завтра? Ну уж во всяком случае не спать.
* * *
Я долго прощаюсь с барменом, потом он долго пытается влезть в такси, и, наконец, я долго смотрю вслед удаляющимся огонькам.
В голове пусто. Моя бочка водки тоже пуста. Все, можно начинать с нуля.
Самое главное, комета и в этот раз пролетела мимо.