2.6-В ИОАННОВОМ СОБОРЕ

В новом каменном соборе очутился Ваня вскоре,
Там Предтечу отыскал и пред ним на пол упал.

- Иоанн, святой Креститель, постник и пустынный житель,
В жизни праведной своей выше всех земных мужей.
Даждь мне силы и терпенье превозмогнуть искушенье,
Чтоб родительский зарок сполнить точно в оный срок.

Та икона, без сомненья, зело дивным вдохновеньем,
Духоносною рукой с неземною лепотой
Древним мастером писалась. 
Всяко сердце умилялось
Этой горней красотой на досщечечке простой.
Людям - Божье снисхожденье, нам же грешным - в утешенье...

Перед ней Иван излил то, что в сердце накопил.
Иоанн преобразился, с ендовой поворотился,
Горсть водички зачерпнул и в лампадочку плеснул.
И как будто тихим гласом:
- Мол, лампадным этим маслом
На челе и на груди Крест пречестный начерти.
Вот тогда ты не преткнешься - на всю ночь обережешься
От луканьки и от пана, и от их царя шайтана...

Сгас лампадный фитилек, Ваня масла взял чуток,
Тем елеем осенился и к иконе приложился.


2.7 - НА ГУЛЯНКЕ

Свечерело на опушке. Балалайка-веселушка
Забренчала в три струны песню летошней весны.
За околичною вешкой собралася на потешки
Вся Полесна молодежь. 
Там и пляски, и галдеж.
Молодушки тут и были - темны брови насурмили,
Чтоб понравиться юнцам, залихвастым молодцам.
Все забавы удалые. Сарафаны распашные.
Красны девки стали в круг - голосяночку ведут:

Как по лугу добрый молодец гулял,
Зорьку вешнюю за речку провожал,
А навстречу красна девица идет, 
Белой ручушкой цветочки с пожни рвет.
Поблизехонько сходилися они, 
Понизехонько клонились до земли.
Добрый молодец на слово был пригож:
 - Ты здорова ль, красна девица живешь?
 - Я жива-здорова, мил-сердечный друг, 
 Только тятя не пускал меня на луг.
 Каково ты без меня на свете жил, 
 К хороводу вечерами выходил? 

Как на шелковой муравоньке пестрец, 
Отвечал ей добрый парень-молодец:
 - О тебе я, красна девица, тужил. 
 К хороводу без зазнобы не ходил.
 Нет мне дела до воркотливых девиц, 
 До наряженных поющих молодиц.



2.8 - ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ

По тропинке глухоманной, по чащурке лихоманной
Снова шел Иван на пост, на завещанный погост.
Знать - не ведал он, понятно, возвернется ли обратно.
Для себя добра не ждал, лишь на Бога уповал.

Новый месяц народился, тонким серпиком искрился.
Словно коваль молодой взял брусочек золотой,
И давай его калить и сучить в тугую нить - 
Мал-кусочек же остался, словно волос истончался,
И пронзил своим рожком глубь лазури над леском.

Ваня вышел на кладбище. Пялит ночь свои глазища.
Страх с души своей стряхнул и псаломник отомкнул.
Вот и полночь отзвучала, в небесах луна привстала,
А в лесу ни шепотка, нету даже ветерка.
Чередой часы проходят, вкруг могил никто не ходит.
Месяц за реку упал. 
Ваня Псалтырь дочитал.

И лишь в небе забрезжило - кладь могильную открыло,
И оттуда встал мертвец - в белом саване отец.

 - Не пугайся, мое чадо, три ночи читал ты кряду
За благой мой упокой. Всякой козни бесовской
Ты ни чуть не испугался и на кладбище являлся.
То усердное моленье мне явилось во спасенье.
Я за службу за твою подарю узду свою,
Да еще в придачу тут - самобойный плетень-кнут.
На волшебного коня та узда смастерена.

Комонь тот стоит под спудом, под огромным кремень-Дубом:
Крона в небо убегает - сад Ирийский подпирает,
Часты звезды на ветвях, листья тают в облаках,
Ствол  немеряной верстой венчан радужной дугой,
А булатные коренья в подземельном углубленьи
Клеть чугунную таят и животинку хранят.
За двенадцатью замками, за семнадцатью крюками,
На восьми стальных цепях, да каленных обручах.
Шерстью дыбистой булан, рвет зубищами аркан,
И уздищами томим, кличет гласом громовым
Вот уж третью тыщу лет: 
Кто ему откроет свет!
Снимет тяжкие запоры, поведет на косогоры,
И насыпет ларь с гуртом сорочинским яр-пшеном.

Конь тот, жемчугом подбитый, пастся в стаде Святовита,
Где синел раскат-простор у хребта Уральских гор.
Но подземным волкодавом, Змеем-Индриком лукавым
Был опутан мережой и похищен в час ночной.
В клеть кондовую упрятан и булатом запечатан

С той присловицей отец взял берестяный ларец,
Верх вощенный надорвал и уздечечку достал.
Та в руках насечкой разной льется россыпью алмазной,
И искрою огневой разгоняет мрак ночной,
Бечевою серебрится и налобником златится.
Только кто узду имеет, тот жеребчиком владеет,
Потому, что эту прыть больше нечем усмирить.
Комонь тот шальной, крылатый, бьет версту копытной пятой,
Мчит со скоростью лихой - не догонишь и стрелой.

Чтоб найти тот Дуб чудесный, надо влезть на яр отвесный
В день, как грянет над рекой первой майскою грозой.
И смотреть в леса глухие сквозь просветы дождевые,
Где из гущи тучевой вдруг ударит молоньей
В лог перунова десница - зернь-песочек задымится,
И на долги времена запечется от огня.
Тот час в этой же глушице родничок живой родится,
Забурлюкает струей и покинет дрем лесной.
Тот песок, огнем спеченный, молоньею золоченный,
Наречен людской молвой: чудо-стрелкой громовой.
Жар-весеннего светила в той стреле сокрыта сила,
Вещий знак таится тут - он укажет кремень-Дуб.
Это место примечай и к глушице поспешай.
В роднике без промедленья рук соделай омовенье,
Допрежь ту стрелу не тронь - попалит тебя огонь.
Как отыщешь Дуб волшебный, отвори затвор железный,
Громовою стрелкой бей по очелинам дверей.
В миг запоры разойдутся, а оковы раскуются.
И на волю, наконец, выйдет ярый жеребец.
Вострубит ошкуйным ржаньем, всплещет гривы колыханьем,
Тут ничуть не промедляй, да уздой его хватай.
Лишь под ней он усмирится, твоей воле покорится.
Для друзей и на врага будет верный твой слуга.
В басурманских разных царствах, в иноземных государствах - 
Белый свет весь обойдешь, даже близко не найдешь
Скакуна такой породы: через степи, скалы, воды...
Унесет на край земли, лишь об этом попроси.
Но храни его до срока пуще собственного ока,
И не вздумай и гадать, чтобы комоня продать.
Ни за злато-самоцветы, ни за пряники-конфеты,
Хоть попросит тебя пан, хоть турецкий царь-Салтан,
Или ведьмы кривоноги, или тать с большой дороги.
Не несет богатств земля, чтоб купить того коня!

То мое благоволенье и мое благословенье!

Низко Ваня поклонился, у отца благословился,
Клал за пазуху узду.

- Ну, теперь и я сойду.

Батя Ване поклонился, в домовину уложился,
Чуть земелька сотряслась, крепь могильная сошлась.
Ваня малость прослезился, на восток перекрестился, 
Приложил свои уста к древу честного Креста,
И утоптанной тропой побежал к себе домой.