Аннотация: В библиотеке Дома Западников Владислав читает главу древней книги, посвящённой падению Чёрного Властелина, и написанной когда-то непосредственным свидетелем этого события
Падение Чернограда
"..вид его был страшен - весь он был какой-то взмыленный, как загнанная лошадь - мокрые от пота волосы на непокрытой голове, выпученные глаза, и хрипящий от еле сдерживаемой одышки рот, короткая кольчуга без панциря на бархатной куртке, запыленные ботфорты - словно он проделал весь путь от Ворот до Крепости пешком. Он возбуждённо бегал перед нами по приёмному покою, непрерывно жестикулируя руками, и что-то хрипло выкрикивая себе под нос. Рядом со мною распахнулась створка двери рабочего покоя. Я привычно сделал пикой на караул и замер по стойке "смирно". Из распахнутой двери буквально выскочил комендант Чернограда, а за ним тесно следовал его первый порученец, только что вошедший туда для доклада о посетителе.
- Что вы тут делаете, господин комендант Привратных Укреплений?! - закричал он на возбуждённо кинувшегося к нему коменданта Врат. - Кто вам позволил покинуть ваш пост?! Немедленно возвращайтесь к Вратам!!!
Тот замахал руками уж совсем как ветряная мельница, и закричал истерически:
- Подкреплений!! Мне нужно подкреплений!! Весь ваш гарнизон, всю гвардию!!! Ещё немного - и мы потеряем Ворота! Орки уже бегут со стен! Ни я, ни старшие командиры ничего не можем сделать!! Мне нужно все силы Крепости!!!
- Комендант Чернограда внезапно успокоился, и зловеще ядовитым голом произнес в наступившей под его ледяным взором полной тишине:
- И поэтому ты, негодяй, сбежал со своего поста?! Да я тебя сейчас на кол посажу!!!
Комендант Врат подался назад, в его глазах барашки паники сменились ненавистью, и липким холодным страхом.
-Я.. Нет.. - забормотал он, - я только за подкреплением.. - Они бегут, они уже все бегут, - внезапно снова забился голос его в еле сдерживаемой истерике, - ворота почти сметены, в стенах бреши!!! Они ужасны, ужасны!! Мы не в силах остановить их!!
Комендант молча, в тихой ярости вцепился глазами в его лицо. Глаза у коменданта постепенно наливались кровью. Он уже открыл рот, чтобы взорваться новым криком возмущения и, возможно, крикнуть караул из караулки для немедленного приведения своей угрозы в жизнь, но тут произошло нечто совершенно невероятное.
Оставшаяся так и незакрытой в поспешности его выхода дверь рабочего покоя коменданта вдруг как бы взорвалась изнутри, словно бы от удара яростного чёрного шторма. Вторую, закрытую на шпингалет половинку тяжёлой, бронзовой, с золотыми накладками двери также выбило наружу, прихлопнув ею моего старого товарища Божидара, стоявшего на карауле с левой от неё стороны. Меня, понятное дело, прихлопнуло открытой створкой, но не так сильно и не так внезапно, как его.
Комендант врат, стоявший к двери лицом, пал ниц, словно ему внезапно подрубили ноги. Лицо его при этом исказила судорога просто животного ужаса. Рядом уже корчился на коленях порученец коменданта. Сам комендант резко обернулся назад, и на лицо его упал мертвенный, багровый отблеск. Полуприжатый створкой двери, выглядывая из-за неё в пол-глаза, я заморгал, как сова на солнце, на эти багровые сумерки внезапно хлынувшие в приёмный покой из рабочей комнаты коменданта.
Преддверная приёмная и так всегда была погружена в багровый полумрак, ибо единственным освещением здесь, не считая двух бойниц, впрочем, практически всегда закрытых ставнями - в Чернограде не любили солнечного света, были лишь многочисленный факелы в железных кованных держателях по стенам. А тут вдруг словно внутрь ворвалась мерцающая багровая тьма, в зловещем мерцании которой факелы по стенам как бы выцвели и притухли. Я не успел ещё ничего сообразить, но ледяная рука предчувствия стальным ужасом сжала моё сердце. Члены мои задеревенели, и я так и застыл в своей стойке неподвижно, словно все мускулы тела моего свело в единой и необоримой судороге.
Глаза коменданта начали постепенно стекленеть. Он с трудом, нехотя, словно бы ломая тело своё, согнулся в глубочайшем поклоне, но лицо его при этом всё равно было обращено вверх, взирая прямо к дверному проёму, из которого всё продолжала и продолжала струится багровая тьма. Наконец губы его шевельнулись, и он произнёс тихим, хрипящим шепотом:
- Вся моя преданность - вашему Несокрушимому Величеству!
Все в крепости знали, конечно же, что рабочая комната коменданта, расположенная на предпоследнем, шестом этаже главной Башни Чернограда сообщается непосредственно, скорее всего особой винтовой лестницей, ведущий наверх, с апартаментами Высочашего. Что Недрёманное Око, угнездившееся на седьмом этаже башни, непрестанно общается с Комендантом, который был его единственным рупором и глашатаем для всего остального мира. Возможно, из верхнего этажа башни были и какие-то другие тайные выходы. Возможно, Высочайший таким путём всё же покидал свою резиденцию время ото времени. Скажем, чтобы посетить пыточные и дознавательные в подвалах, когда туда привозили какого-либо важного пленника, или особо провинившегося перед Его Величеством военачальника. Всё это было вполне возможно. Но, думаю, узнавший что-либо конкретное про эти тайные ходы не прожил бы с таким знанием и единого лишнего мгновения.
Но никогда, повторяю ещё раз, никогда не было ещё такого случая, чтобы Высочайший открыто спустился бы вниз, и открыто вышел бы наружу, тем более - через рабочую комнату коменданта Чернограда. Что-то должно было случится уж очень страшное, уж очень чрезвычайное, для такого события. И судя по ужасу на лице коменданта Врат, он решил, что причиною этому стало его бессмысленное, его паническое появление в Крепости. Что Повелитель, до предела возмущённый произошедшим, решил лично разобраться с таким неслыханным нарушением порядка.
Признаюсь, я и сам в этот миг проклял тот час, когда меня назначили в караул к рабочей комнате Коменданта именно в эту злую годину. Кто знает - какая судьба может быть уготована нежелательному, пусть и невольному свидетелю явления Высочайшего? Мало кто, помимо коменданта Крепости, мог похвастать тем, что имел возможность лицезреть Повелителя хоть однажды. И никто, совершенно никто отнюдь не спешил с заполнением этого пробела в своей биографии.
Багровая тьма вдруг заструилась из дверного проёма совершенно неудержимым, липким и душащим потоком, и в этом потоке оттуда выплыла совершенно чёрная, как угольный провал во тьме, фигура, не идущая, а плавно как бы плывущая над полом. Фигура эта была как бы облечена в чёрный балахон с остроконечным капюшоном, низко надвинутым на лицо, и совершенно скрадывавший любые очертания тела Высочайшего. Только две руки, сложенные крест-накрест на груди можно было ещё различить в этом облаке, да откуда-то из-под низко надвинутого капюшона словно бы светила одна, нестерпимо яркая багровая точка взгляда, в свете которой всякий, на кого падал её луч чувствовал себя уже практически мёртвым, навсегда обречённым, и лишённым даже самой малейшей преграды между своим сознанием и безжалостной волей Властелина, которая тут же всасывала в себя все его самостоятельные жизненные соки, как губка врача жадно всасывает кровь из разреза открытой раны. При том, что высокая - в полтора человеческих роста фигура Высочайшего была именно совершенно угольно-чёрной, такой, что глаз, при взгляде на него, просто парализовало от этого абсолютно невозможного чёрного провала, тем не менее вся эта фигура как бы тлела непрерывно и нескончаемо в каком-то тёмно-багровом пламени, как бы обволакивавшем её сплошным пылающим контуром непрестанными огненными вихрями и маленькими, вспыхивающими язычками пригашенного пламени. В образе этом багровое пламя как бы непрестанно сражалось с абсолютной тьмой, силясь преодолеть её в нескончаемом борении, и постоянно бессильно отступая.
Впрочем, в том момент я видел Высочайшего лишь со спины, за которой стояли как бы два крыла ночной тени, тут же заполнившей всю комнату. В этой тени утонуло всё - и стены комнаты, и мерцающие бессильно пятна пламени факелов на стенах, и мебель у стен, с рабочей конторкой порученца у внешней двери, и три корчащихся в нескончаемой внутренней пытке жалкие человеческие фигурки.
И тут раздался вдруг резкий, как внезапный крик какой-то зловещей ночной птицы в тёмной ночи зимнего леса, и при этом совершенно лишённый хоть малейшего окраса, абсолютно безжизненный голос, одновременно тонкий, и пронзительно режущий слух - как скрип лезвия ножа по краю фарфоровой тарелки:
- Врата пали. Враг ворвался в Теснину Духов. Гарнизон ворот уничтожен или разбежался. Всё кончено. Крепости мы не удержим. Надо уходить. Времени почти нет.
Весь ужас произошедшего как бы совершенно парализовал находящихся в комнате. Сознание моё захлестнул чёрный ужас безнадёжности, и в то же время через парализованное тело пробежала резкая, внезапная судорога - "Бежать! Бежать немедленно!!!", но я, как и все находящиеся в комнате просто не мог пошевелить ни единым членом своего задеревеневшего тела.
- Комендант, передашь управление гарнизоном командиру Гвардии, - начал отдавать конкретные указания голос, - Всех, кого можно - выводить на равнину по главной дороге. Крепость оставить. Удерживать её смысла нет. Поставить врагам заслон на дороге. Я ухожу на Огненную Гору. Там - есть надежда. Там исток силы Кольца. Там мы устоим. И начнём всё сначала. Нужно успеть дойти. Ты пойдёшь со мной. С собой возьми только караульных из своего караула. Времени созывать гвардию нет. Да они нам и не помогут. Главное - дойти до Огненного Зала. Уходим немедленно. За мной!
Тёмня фигура Высочайшего колыхнулась по направлению к наружной двери, находившейся в противоположной стене комнаты, прямо напротив двери внутренней.
- Что делать с ним? - Спросил комендант указывая на начальника гарнизона Врат, - На кол, или - возьмём с собой, пусть искупает?
- Нет времени, - быстро бросил, словно бы сплюнул Высочайший, - но конечно трусы и предатели нам ни к чему.
Начальник гарнизона врат вскочил с пола, глаза его совершенно выпучились, он хотел что- то сказать высочайшему, то ли в оправдание своё, то ли вымаливать прощения, но стоявший от него сбоку комендант стремительным движением выхватил из чёрных ножен на поясе длинный кинжал - единственное своё оружие сейчас, и ударил им прямо в правый висок начальника гарнизона. Хрустнула височная кость, и кинжал пробил голову, как гнилую тыкву почти насквозь. Крик замер у того в горле. Комендант сильным движением выдернул кинжал обратно, и тело начальника гарнизона Врат мешком осело на каменный пол. Звякнула кольцами по плитам кольчуга, когда плечо его навалилось на багровые разводы мозаичного пола. Комендант нагнулся, и быстрым, привычным движением вытер клинок о широкий воротник чёрной бархатной куртки мёртвого, ниспадавший сверху на кольчугу. Побежала струйка крови, стремительно расширяясь в лужицу на полу. Высочайший уже стоял у внешней двери ожидая.
- Доспехи! - крикнул комендант порученцу. Рундук с его доспехами стоял меж двух бойниц у внешней стены комнаты. Порученец торопливо помог ему натянуть кольчугу, панцирь, поножи и окованные стальными полосками боевые ботфорты. Лёгкий, остроконечный шлем комендант сам надел себе на голову. Порученец застегнул на нём перевязь с мечём и тяжёлым боевым кинжалом. Комендант подхватил большой овальный щит, такой же, как и всякого в гвардии - полностью чёрный, но с большим, выложенным крупными рубинами рисунком Недрёманного Ока на этом угольном фоне, и присоединился к ожидающему у двери Высочайшему. Тот лишь молча как бы висел в воздухе, во время одевания, занявшего некоторое время, но от него, при этом, буквально сочилась сфера гневного нетерпения. Сам порученец лишь схватил с особой подставки рядом со своей конторкой лёгкий округлый шлем с гребнем, положенный ему на посту по уставу, и кроткий меч висевший тут же на перевязи. Из доспехов на нём была лишь короткая уставная кольчуга поверх форменного гвардейского сюртука, чёрного, расшитого серебряным позументом. Боевые доспехи его оставались в казарме, и времени сходить за ними ему с очевидностью уже не оставалось.
Комендант молча махнул рукой нам с Божидаром, приказывая знаком следовать за ним. Это было в нарушение всех уставов - мы не имели права покидать свой пост без приказа начальника караула ни при каких обстоятельствах, но в этой обстановке всеобщего краха и стремительно надвигающейся катастрофы уже было не до уставных формальностей.
В коридор комендант вышел первым. За ним следовал порученец. Высочайший выплыл за ними, а замыкали шествие уже мы, караульные. От спины высочайшего исходил совершенно страшный, удушающий жар. Оказавшись так непосредственно близко от его тела я чувствовал себя словно бы стоящим у жерла печи плавильщика металла, из которого вот-вот раскалённым потоком хлынет кипящая магма.
В коридоре, по знаку коменданта, к нам присоединились оба караульных внешней двери, которые, видя нас, следующих за ним, а также и Высочайшего, даже ни на секунду не заколебались оставляя свой пост. Навстречу, на топот и звон оружия, из караульного помещения выскочил начальник караула. Лицо его буквально перекосилось от изумления и ужаса.
- Собрать весь караул! В боевом вооружении! Следовать за мной! - моментально отрезвил его комендант. Начальник караула дёрнулся как от громового раската, и с зычным воплем "Тревога! Боевей сбор!" заскочил назад в караулку. Хрипло завыла караульная труба. Из открытых дверей караулки зазвенело, затопало, забормотало. У выхода на главную лестницу Башни мы задержались поджидая выбегающих нам вслед караульных. Порученца комендант отправил вниз, приказав сначала вызвать командующего Гвардией, чтобы тот ожидал его у лестницы, а потом со всех ног бежать в гвардейскую конюшню с приказом готовить всех лошадей в немедленной поход, но прежде всего оседлать коней для него и караула.
Кинулись вниз по лестнице. Командующий гвардией уже ожидал нас на третьем этаже, где у него, прямо над казармами гвардейского офицерства, располагавшимися на втором, были апартаменты, сообщавшиеся с казармами особой, внутренней лестницей. Комендант передал ему распоряжения высочайшего, особо подчеркнув немедленность исполнения.
- Ворота пали! Враг идёт! Занимайте Укрепления на равнине перед дорогой к Крепости! Держать врага до последнего!
По всему было видно, что командующий гвардией вообще ничего не понимает, и меньше всего то, к чему бросать столь надёжную, десятилетиями укрепляемую твердыню, и защищать в общем весьма посредственные форты на равнине, лишь формально прикрывающие подходы к дороге на крепость. Но присутствие Высочайшего лишило его малейшего желания хоть что-либо уточнять или, упаси Небо - возражать. Комендант всучил ему торопливо накаряканный порученцем перед выходом из приёмного покоя ипериативный приказ со всеми полномочиями, на имя командующего гвардией, с привешенной свинцовой печатью коменданта Чернограда, и мы снова покатились вниз. Теперь уже мы с Божидаром влились в полную караульную команду - пятнадцать человек, и от спины высочайшего меня отделял и сам начальник, и двое старшин караула.
Командующий гвардией отделился от нас на втором этаже, а мы все скатились, гремя, звеня и топоча что есть силы, на первый этаж. Там комендант забрал с собой весь караул внешних ворот Башни - ещё пятдесят гвардейцев.
На дворе перед башней уже было полное столпотворение. Ржали выведенные наружу кони, бегали туда-сюда конюхи с сёдлами, какие-то случайные орки и обслуга Башни. Паника, судя по всему, стремительно нарастала, тем более, что никто ещё не знал точно в чём суть происходящего. Но надвигающуюся катастрофу нутром чувствовали все.
На дворе стоял пронзительный, ясный, холодный день. Осень ещё только вступала в свои права, но тут, на высоте, уже стоял вполне ощутимый холодок, невзирая на только что взошедшее солнце. Тень от молчаливой, угольной фигуры Высочайшего, казалось, заполнила собою весь этот огромный, просторный двор, и приглушило даже солнце вверху, на небосклоне, всё ещё низко стоящее над вершинами Пепельных гор. Диск его как бы окрасился в цвет пролитой крови, и воздух загустел тлеющей, багровой чернотой.
К моменту нашего появления конюхи успели оседлать лишь лошадей для коменданта, порученца, и внутреннего караула. По мановению Высочайшегего мы не стали ждать остальных, которым комендант приказал следовать за нами, под угрозой немедленной смерти, поелику возможно скорее. Ту же вскочили на коней, и наша кавалькада, возглавляемая плывущим над землей Высочайшим вывалилась из торопливо распахнутых ворот Цитадели.
Черноград уже бурлил, как растревоженный муравейник. По улицам, от одной казармы к другой сновали сонные от солнечного света как осенние мухи орки. Бегали кабацкие служки, какие-то растрёпанные трактирные девки. Лица у всех пока что были скорее ошеломлённые, чем испуганные. Впрочем, вид Высочайшего, открыто плывущего ясным днём, не прячась и не скрываясь, у всех на виду над землёй к выходу из города, оказывал на встречных попросту парализующее воздействие, а за нашей спиной вспыхивало уже настоящее паническое столпотворение.
Главная улица городе, ведущая от Цитадели над пропастью у самого края горного отрога, на котором угнездился Черноград, к укреплениям его внешних ворот была повсеместно перегорожена каменными постами и караульными фортами. Теперь всё это отчаянно задерживало наше продвижение вперёд. Пока объяснялись с караульными, пока распахивали очередные ворота, и опускали очередной подъёмный мостик у очередного укрепления - время стремительно уходило. Солнце всё выше и выше взбиралось на небосклоне. Наконец рухнул на цепях вниз мост у внешнего укрепления ворот Чернограда, и мы вырвались на серпантины дороги, ведущей к равнине.
Если в городе во главе отряда скакал комендант, распоряжаясь об открытии бесчисленных ворот, и отдавая приказы о пропуске отряда, то на дороге вперёд вышел сам Высочайший. Он был единственным пешим в отряде - уж не знаю почему. Скорее всего просто не отыскалось бы во всём Среднеземье такого животного, которое смогло бы нести на себе его чудовищное тело, от которого исходили одновременно волны леденящего ужаса и обжигающего страха. Чёрная мантия балахона Высочайшего, или того, что казалось таковым, мела по земле, и ног его совершенно не было видно. Он двигался плавно, словно бы парил невысоко над землёй. Но скорость этого парения ненамного превышала быстрый бег лёгкого пешего воина. Мы вынуждены были следовать за его спиной, и кони едва плелись - нам приходилось их постоянно сдерживать, чтобы они не обогнали Высочайшего. Дорога всё время уходила вниз, и передвижение наше напоминало какой-то замедленный кошмарный сон, вроде непрестанного падения в окутанную удушливым багровым туманом пропасть, ибо от Высочайшего оставался в воздухе как бы шлейф тлеющей тени, в котором наш отряд плыл как густом, едком от гари киселе.
У меня голова шла кругом и от этого, и от мыслей о происходящем, для которых времени при таком передвижении вдруг оказалось более чем достаточно.
Вспомнился мне и вчерашний вечер, когда я решил, перед заступлением в суточный караул, разбавить настроение парой кружек пива в гвардейской корчме. Что не приветствовалось, конечно же, но в последнее время дисциплина в гвардии малость подупала, и не такие ещё вещи спокойно начали сходить с рук. Корчма эта располагалась на территории цитадели, прямо рядом с казармами рядовых гвардии. Рядовые жили не в самой башне, как офицеры, а за её пределами - по обе стороны ворот стояли монументальные трёхэтажные казармы, сами по себе представлявшие совершенно неприступные форты, и входившие, в общем и целом, в систему воротных укреплений Цитадели. Внешняя стена у казарм была частью внутренней стены цитадели, смотревшей на город, а выходы из казарм располагались с внутренней стороны, на двор Цитадели. Моя комната, которую я делил с тремя товарищами, находилась в правой казарме (если смотреть от входа в главную Башню крепости). И к нашей казарме как раз и примыкало двухэтажное, вытянутое вдоль всей внутренней стены здание корчмы, которая принадлежала казне Чернограда, и где на разливе стояла особо проверенная обслуга. На втором этаже находился гарнизонный бордель, где в лучшие временя постоянно привозили свежих пленниц, захваченных орками в своих набегах, и с которыми посетителям разрешалось делать всё, что им заблагорассудится. Тех, естественно, держали в комнатах под жёсткой охраной, и постоянно меняли на свежих. Правда, лучшие времена давно уже прошли, и остались лишь в памяти солдатских прибауток. Я собственно их и не застал уже, ибо, как читатель помнит, меня призвали на службу в гвардию менее двух лет тому, когда положение с людскими ресурсами у Чернограда стало просто катастрофическим, а мой возраст как раз позволил мне искать военного счастья вдали от семейного гнезда.
Первый же этаж был разделён на три обширные проходные комнаты - центральный вход открывался в среднюю, в каждой из которых был свой прилавок, а кухня находилась в тёмных коморках, примыкавших ко внутренней стене Цитадели. У прилавка каждой комнаты всегда, даже летом, пылал огромный очаг (по причине высокогорного расположения даже летом в Чернограде особой жары никогда не наблюдалось), а поперёк комнат стояли большие прямоугольные столы из наструганных досок, с такими же лавками по бокам, едва оставлявшие место у стен для прохода. В каждой комнате всегда можно было найти развесёлые компании гвардейцев - как рядовых, так и младших офицеров, во внеслужебное время отчаянно пропивавших своё весьма внушительное жалование (жалование в гвардии было настолько порядочным, что хватало и на кутежи, и на накопления - если не чересчур уж отчаянно в кости его расфуфыривать, но на кости, при должном подходе, никаких денег в любом случае не напасёшься).
Так вот, вчера в одной из боковых комнат, в углу, собралась достаточно внушительная компания, чтобы послушать старшину, только что вернувшегося из караульного отряда укреплений Чёрных Ворот (куда гвардейцев посылали посменно, дабы не застаивались на гарнизонной службе).
У старшины была перевязана голова, левая рука была в лубке (как он рассказывал - щит не выдержал страшного удара гномьего топора) да и весь общий вид был такой, словно его случайно затянуло и протащило меж мельничных жерновов. Длинные тонкие усы уныло свисали с породистого овального лица, а крючковатый нос его, казалось, просто сочился и капал невидимыми серыми соплями уныния.
Старшина неторопливо рассказывал, как три дня тому назад наконец попыталась провести давно задуманный, и в большом секрете тщательно подготовляемый рейд против осаждающих. Для этого, в большой тайне, на стены доставили множество метательных машин и самострелов, а за ними поставили огромные катапульты. Запаслись камнями, кованными снарядами, стрелами для механических самострелов в полтора человеческих роста. И вот наконец - лишь на водяных часах коменданта ворот показало первую стажу - все катапульты, самострелы и прочая машинерия открыли ураганный огонь по осаждающим, у которых как раз завершался очередной дневной приступ, и их отряды начали собираться в группы для организованного отхода в лагерь. Урон противник понёс ужасающий. Говорят, что во время этого обстрела огромным камнем из катапульты разнесло голову даже старшему сыну предводителя отщепенцев, возглавлявшего дневной штурм. Ворота распахнулись, и передовые отряды штурмующих, в основном состоявших из гвардейцев, южан и восточных наёмников ринулись вперёд, стремясь на плечах бегущих в панике осаждающих ворваться в их лагерь.
Элемент неожиданности был в том, что осаждающие никак не ждали дневного удара, зная по многолетнему опыту, что основная ударная сила Чернограда - орки днём бойцы совершенно никудышные. Особенно таким ярким солнечным днём, к которому и подгадали контратаку. Замысел же состоял в том, что передовые отряды, воспользовавшись паникой после ураганного обстрела, без труда займут лагерь и продержатся в нём до второй стражи, а там уже подтянутся и основные орочьи силы.
В общем - из тех, кто ворвался в лагерь мало кто ко времени начала второй стражи сумел выбраться за его ворота обратно. Судя по рассказу старшины мясорубка в лагере была чудовищной. Стоявшие там гномьи силы, почти не принимавшие участия в дневном штурме, в тесноте уличных боёв, завязавшихся меж деревянными бараками, которыми лагерь был тесно застроен, получили над ворвавшейся кавалерией (из которой в основном и состояли атакующие силы) совершенно безусловное преимущество. Копья же и длинные мечи кавалеристов лишь мешали им, не привыкшим к такого вида бою, сражаться в этих тесных пространствах.
Теперь верховные начальники отчаянно спорили - надо ли было пытаться с налёту взять лагерь, или его стоило лишь изолировать до подхода основной орчьей пехоты, ограничившись лишь взятием и удержанием всех четырёх ворот. Каждый из них лихо открещивался от провального плана, и все с ужасом ждали, чем по этому поводу разразится Всевидящее Око, и чьи головы заплатят за этот провал.
Старшину, впрочем, эти проблемы волновали мало. Из лагеря не вернулась и восьмая часть ворвавшегося туда гвардейского отряда, а из вернувшихся никто не ушёл без ран и повреждений различной тяжести. Сейчас их срочно отозвали в цитадель, и большинство отлёживалось в гвардейском госпитале, находившемся рядом с противоположной от ворот казармой.
А вот этот старшина, видимо, всё же нашёл в себе силы припасть к целительному источнику казенной винной бочки.
Перед ним на столе стоял большой оловянный кубок, и керамическая бутылка великолепного креплёного сладкого южного вина (Высочайший не скупился на лучшие продукты и напитки для гвардейцев - по самым необременительным ценам). Слушатели, обсевшие стол со всех сторон, и даже стоявшие, с кружками в руках, вокруг, за спинами сидящих счастливчиков, с мутным страхом в налитых алкоголем глазах выслушивали это бесконечно повторяемую старшиной историю. В рядах гвардии настоящих ветеранов давно уже почти что и не осталось - в основном зелёный молодняк, без году неделя, что называется. Всё-таки семь лет осады полностью истощили войсковые ресурсы Чернограда. Старшина как раз принадлежал к тем немногим, кто ещё помнил начало осады, и даже предшествовавшие ей наступательные кампании, когда добычи было много, а поводов для уныния - куда как меньше. Но и этого старого, закалённого воина последняя неудача, видимо, просто подкосила. Да и то сказать - он просто чудом вырвался живым из той мясорубки в лагере.
Под самый конец, когда я, допив свою скромную вторую кружку пива уже собрался было потихонечку проталкиваться к выходу, и начал приподниматься из-за соседнего стола, за которым, сидя в полоборота, и прислушивался вполуха к его рассказу, старый служака вдруг ударил по столу тяжёлым кубком так, что вино оттуда плеснуло во все стороны, и запел густым, тягучим голосом, не лишённым определённой приятной мелодичности, видимо только что сочинённые им под влиянием всего пережитого строфы:
Замок чёрный, контуром багровым,
Прорисован в небе алою чертой,
И стучат стальные всадников подковы
По блестяще-влажной, тёмной мостовой.
Едут по четыре, на глазах забрала,
На доспехах пятнами запеклася кровь,
Была сеча знатною, но не удержала
Конница напора страшного врагов.
Снова проиграли, снова отступили,
И опять над мёртвыми встал чужой рассвет,
А недавно, помнишь ли, мы ж ведь победили!..
Но война всё тянется, а конца всё нет.
Что-то мы не поняли, в чём-то ошибаемся,
Где же наша истина, с кем же мы сражаемся?
В зале сразу же разлилась мёртвая, тягостная тишина. Последние две строчки - все это понимали ясно, особого восторга у начальства не вызовут. Когда про эти поэтические упражнения - самое позднее завтра утром доложат кому надо по команде. Певший, едва отзвучали эти строки, тяжело рухнул головой на стол и захрипел, проваливаясь в пьяное беспамятство. Я не стал дожидаться, чем всё это закончится, и начал проталкиваться к выходу со словами - "пустите, братцы, мне в караул заступать сейчас". Народ косился, но расступались - понимали, что надо человеку.
И вот сейчас, в багровом тумане этого непрерывного кошмара последние слова той песни снова выступили наружи из тёмного провала памяти вчерашнего вечера, и назойливым речитативом всё возвращались и возвращались в бесконечном коловращении: "..что-то мы не поняли, в чём-то ошибаемся, где же наша истина, с кем же мы сражаемся?.."
То, что вчера ещё казалось лишь очередной досадной неудачей, за которую (слава Судьбе!) заплатили другие, теперь - в свете внезапно разразившейся катастрофы обрело совершенно иные контуры. Конечно, разумеется - людей в гарнизоне ворот после этой авантюры почти что и не осталось, а с орков какой и спрос в такое солнечное утро? Недаром злополучный их комендант, чьё тело сейчас стыло в приёмной на шестом этаже Башни цитадели, примчался в панике требовать человеческих подкреплений. Но не успели. А вот что теперь? Действительно -, что же теперь?
Мысль эта выплыла в мутности сознания во всей своей ясной и беспощадной кристальности, и насмешливой птичкой пошла перепархивать туда и суда, ловко уворачиваясь от неуклюжих попыток загнать её обратно, в те глубины из которых она так вёртко выпорхнула.
Только сейчас, в неторопливости этого бесконечного спуска по серпантинам дороги я вдруг осознал, что ведь это практически конец. И не просто какой-то там "конец вообще", а вот именно мой, личный конец!
Внезапно осознанная полная безвыходность и отчаянность моего личного положения стальной, удушливой петлёй захлестнула горло, и забилась в висках быстрыми, стремительными пульсами крови. В голове зашумело, но мысли вдруг стали предельно кристальными и отчётливыми.
Совершенно ясно ведь - если Высочайший так поспешно, можно сказать даже - так панически покинул Черноград, то крепость, в сложившихся обстоятельствах, внезапно превратилась попросту в мышеловку. Странно конечно - столько времени, трудов и сил потрачено было для превращения её в неприступную твердыню -, и вдруг оказывается, в самый решительный момент, что всё это было совершенно втуне! Мне лично возможность обороны Чернограда отнюдь не представлялась столь уже безнадёжным занятием, но в этом вопросе Всевидящему Оку Высочайшего конечно же было гораздо виднее.
Но если уж нельзя остаться в твердыне, то нужно бежать, и бежать как можно дальше! Зачем же эта поездка куда-то, к какой-то Огненной Горе? Что-то там, помниться, было сказано о какой-то огненной комнате? Что-то там о силе Высочайшего, которая возрастёт многократно? Что ж - всё, конечно, может быть. В любом случае - совершенно ясно, что нигде я не буду сейчас в большей безопасности, нежели вблизи Высочайшего - в тот момент эта предельно глупая мысль мне представлялось совершенно самоочевидной.
В общем, придя к таким выводам я несколько успокоился, и даже, помниться, сумел малость продремать вполглаза в продолжение этого спуска. Всю ночь я с перерывами простоял на часах у рабочей комнаты коменданта Чернограда, и сейчас просто падал с коня от усталости. В спешке нашего бегства порученец коменданта озаботился разыскать собственных коней лишь для коменданта, и, конечно же, себя, любимого. Всем остальным достались первые, подвернувшиеся под руку. Не то, чтобы мой конь был так уж плох (плохих коней в гвардейских конюшнях разумеется не водилось), но поскольку он был чужой, я не мог ему доверять полностью. На своём, с которым мы за эти неполных два года практически сроднились, я бы уснул без малейшего сомнения, зная, что он меня никогда не понесёт случайно, и не сбросит. А тут приходилось всё же вполглаза за конём приглядывать. Я тогда мысленно навсегда успел попрощаться с Искрой - своим верным другом, и совместным участником стольких боевых вылазок, несколько раз спасшего меня от верной гибели (конь мне достался в наследство достался от старого, убитого до моего появления в Чернограде гвардейца, и его боевой опыт явно превосходил мой собственный). Мог ли я тогда даже представить себе, что именно на Искре мне ещё предстоит проехать всю долгую и нелёгкую обратную дорогу домой, к нашему родовому имению?
Дорога, которой мы спускались на равнину, была мне совершенно незнакома. Покидая Черноград для несения службы за пределами крепости я, конечно же, всегда видел боковое ответвление от главной дороги, убегавшее куда-то налево, и сразу же сваливавшееся в крутой серпантин, уходивший куда-то вниз, под отрог, на котором возвышалась крепость, чуть ли не под самую Цитадель, буквально висевшую на юго-западном краю этого отрога. Но у дороги всегда стояла застава, и было понятно, что без особого разрешения туда никого не пропустят. Да и зачем? И вот - мне наконец привелось проехать этой дорогой почти до самого её рокового конца.
Позади остались бездонные пропасти, и перекинутый над ними чёрный, выгнутый мост, по которому мог без опаски прогарцевать целый эскадрон в ряду по четыре человека. Всё это, повторяю, я видел как в каком-то багровом кошмаре, с постоянным ощущением падения куда-то в огненные глубины. Мы ехали цепью, по два человека в ряду. Сразу же за Высочайшим следовал комендант с порученцем, за ним начальник караула и страшина-разводящий, а вот третьими уже был я с Божидаром. Второй из старшин в одиночку замыкал нашу кавалькаду.
Наконец мы достигли равнины. Там, где дорога делала последний поворот с серпантина она под прямым углом пересекала битый трак, уходящий от укреплений Долины Духов на юго-восток, по которому в основном и совершалось регулярное снабжение всей армии продовольствием. С очевидностью обозы могли подниматься к Чернограду уже здесь, но им приходилось сначала обогнуть весь отрог, прежде чем они попадали на главную дорогу к крепости. На выезде тоже стояло небольшое укрепление с караулом, вот только караульных в нём уже не было. Это был плохой признак. Очень плохой. Впрочем, бегущих от Ворот на дороге не было - видимо командир гвардии уже успел выслать из Чернограда заслоны, которые надёжно перекрыли перекрёсток дорог у крепости - там стояли действительно серьёзные прикрывающие укрепления. Теперь мне стал понятен приказ Высочайшего - если б перекресток не закрыли, то тут, на спинах убегающих, уже могли быть передовые отряды конницы врага.
Перемахнув перекрёсток мы вышли на хорошо мощёную камнем, явно ухоженную дорогу, ведущую по равнине к Огненной Горе. Караульных в прикрывающем форте уже не было и здесь. Комендант только хмыкнул громко, а Высочайший, по моему, даже не обратил на это особого внимания. Он весь был сосредоточен на стремлении как можно скорее достичь конечной цели нашего похода.
Кто знает, что сталось бы с судьбами мира, с моей собственной судьбой - достигни тогда он этой самой Огненной Залы, к которой он так стремился? Может быть всё же что-то и пошло бы по новому, а может быть - это был просто акт безнадёжности и последнего отчаяния? Может, он собирался там скрыться от своих врагов одним ему ведомым способом? Но что тогда стало бы со всеми нами, последовавшими за ним? Кто знает.. Ибо достичь её ему тогда так и не было суждено.
Злая судьба - что в эту минуту некому было сплотится вокруг Высочайшего кроме нас - малой части его гвардии. Кольценосцы тогда находились в своей крепости, за западным хребтом. Там, очевидно, что-то такое готовилось, в совместности с этим последней злополучной контратакой у Чёрных Врат. Катастрофа разразилась столь внезапно и неожиданно, даже для Всевидящего Ока, что ему оставалось лишь немедленное бегство почти что в одиночку, не считая нашего жалкого караульного отряда. Мы-то ведь были, за исключением старшин и командира, в общем молокососами, пока что способными скорей уж к чисто ритуальной службе чем к реальному смертельному бою.
От перекрестка до Огненной Горы было, на глаз, что-то около сорока путевых вёрст. Если б мы все были верхом, то, пожалуй, загнав лошадей могли бы достичь горы и к вечеру. При поспешном отъезде конюхи всё же успели дать нам несколько грузовых лошадей с кормом, запасами воды и какими-то харчами для нас самих. Но подменных лошадей мы не взяли - уж не знаю почему. Возможно, потому что с Высочайшим, идущим пешком это было попросту бессмысленно.
Перед тем, как оставить покинутый форт на перекрестке мы успели напоить коней из специальной лохани, располагавшейся у ворот форта. Я на ходу прожевал пару галет, наспех вытащенных во время этого короткого привала из продуктовой сумки на одной их грузовых лошадей. Комендант знал, что караул практически ничего не ел со вчерашнего вечера, и позволил нам слега попотрошить запасы. Но времени на отдых в общем почти не нашлось Как только кони были напоены мы отправились в путь, благо они пока что почти не утомились.
На равнине, по великолепной, мощённой чёрными плитами дороге скорость нашего передвижения существенно увеличилась, благодаря тому, что Высочайший теперь плыл над дорогой гораздо быстрее. У меня было такое впечатление, что дневной свет его если и не мучит, то очень раздражает. Хотя он, собственно, можно сказать всегда нёс свою тень, в которую фигура его непрестанно куталась, с собою, тем не менее яркое солнце, вполне возможно пило из него силы. Так что к вечеру мы всё же сделали привал - как я понял не столько для нас, сколько для него самого. Он длился недолго, но мы всё же успели не только накормить и напоить лошадей, но и немного расслабиться сами на нагретых дневным солнцем камнях дороги. Тут мы, конечно же, благодарным словом помянули конюхов, снабдивших нас в дорогу грузом воды, ибо на всей этой дороге ни единой питьевой лохани нам так и не попалось, не говоря уже о каких-либо ручьях, озёрах или даже лужах.
Вокруг дороги, постепенно повышавшейся в направлении горы, раскинулась совершенно однообразная чёрная базальтовая пустыня, застывшая как бы всплесками чёрных волн - когда-то очевидно тут всё было залито раскалённой лавой, так и застывшей острыми гребнями. Если б не дорога - то конному здесь проехать было бы невозможно. Да и пешему пришлось бы здорово помучится.
Все мы гадали, конечно же, что сейчас происходит в Чернограде - долго ли держались форты у перекрёстка главных дорог, сколько успел туда вывести людей командир гвардии, осталось ли в городе достаточно, чтобы отбить штурм? В этом был у каждого и определённый личный интерес - никто из нас не успел захватить с собой в дорогу не только личных вещей, но даже и денег. Лишние накопленные деньги мы не хранили в казарме, а сдавали на хранение под расписку гвардейскому казначею, который всё это хранил в полковой денежной комнате, на первом этаже башни, рядом с хранилищами казённого казначейства. Если крепость падёт, то как бы не обернулись события дальше - денежек своих мы наверняка уже никогда не увидим. А если (кто знает!) придётся вдруг разбегаться, спасая свои шкуры, поодиночке, то в караул, понятное деле, никто с собой почти ничего не брал - деньги на поточные расходы каждый хранил в личном казенном рундуке со своим ключом, окованном железом, и намертво приточенным к выездным стальным полозьям под кроватью. В казарму, понятное дело, никто из нас забежать не успел, даже начальник караула, который, в общем, пробегал почти рядом со своей комнатой в офицерской казарме. Так что поводы для беспокойства у нас были полнее шкурные.
Такому молокососу, каким я тогда был, попросту ещё не приходила в голову та простая мысль, что радоваться стоит уже тому, что я вообще унёс голову из осаждённой твердыни. И что никакие деньги в мире не стоят того, чтобы ради них рисковать слишком задерживаться в месте, вот-вот готовом превратиться в смертельную ловушку.
После привала опять ехали всю ночь, лишь с одной небольшой остановкой. Всё это время мы от Высочайшего не слыхали ни единого слова. Даже с Комендантом, после того, как мы проехали перекрёсток, он совершенно прекратил общаться. О чём он думал всю эту дорогу я даже и вообразить себе не могу. В одночасье рухнуло всё то, чему он посвятил века и века непрерывной, абсолютно муравьиной работой, подготавливая своё беспредельное владычество в Среднеземье. Кто знает, какие муки, какие планы, и какие надежды сейчас проходили в его необъятном, неизмеримом никакими человеческим воображением сознании?
Ночью Высочайший явно чувствовал себя гораздо спокойнее и увереннее. Багровое тление его балахона освещало для нас дорогу, словно вереди несли ярчайший факел, а тени его сферы окутывали нас покровом, прячущим издалека от враждебного взгляда. Но, как выяснилось позднее, мы зря рассчитывали на то, что враги потеряли наш след.
Солнце уже вышло из-за вершин Пепельной Гряды, когда наш отряд наконец достиг восточного склона Огненной Горы. В солнечных лучах мы ясно видели, как над Черноградом, который всё ещё скрывался в тени господствующей над ним вершины, возносятся к небу столбы дыма. Судя по всему - штурм твердыни там был в самом разгаре. Я лишь успел подумать - "быстро же они до него добрались", как комендант, уже успевший въехать на коне по крутому подъёму дороги, начавшей своё многотрудное восхождение на вершину горы издал зычный предупреждающий крик - "Погоня! За нами погоня!"
Скоро все мы уже, побросав коней, сгрудились вокруг него. Высочайший застыл чуть выше - у огромного обломка скалы, видимо скатившегося откуда-то сверху по склону, и напрочь перегородившего начинающийся серпантин. В свете солнечных лучей, светивших нам прямо в глаза, внизу, на равнине ясно было видно большое облако пыли, стремительно катившееся к нам по только что пройденной дороге.
Какой величины отряд определить в таком положении было трудно. Но, во всяком случае, это не могла быть целая армия. Оставалась ещё надежда, что это просто один из патрулей, разосланных наступающими по всем дорогам с целью определится в обстановке. В этом случае у нас ещё оставались шансы.
Комендант поднялся к Высочайшему, и они о чём-то быстро и тихо переговорили между собой. Затем комендант спустился я к нам, и показывая на обломок скалы, лежавший как раз поперёк дороги, коротко и по деловому обрисовал дальнейшую диспозицию:
- Коней оставляем здесь. Всё равно дорога скорее всего частично разрушена, частично перегорожена такими вот глыбами. Да и вымочаленны они полностью для такого подъёма. Вы все остаётесь здесь. Будете держать оборону за этой глыбой до нашего возвращения. Коней завести за камень. Начальник караула назначается командиром отряда. Вверх с Высочайшим ухожу я, мой ординарец и вот вы - он указало на меня с моим другом.
Я так думаю, что он хотел в любом случае забрать с собой всех, кто присутствовал при том появлении Высочайшего в его приёмном покое. Скорее всего, чтобы у нас не было случая разболтать то, что мы увидели тогда, и узнали. Или - выложить всё врагу, в случае пленения. Видимо он хотел держать всех нас под наблюдением до последнего.
На лица остающихся было страшно смотреть. Ни у кого не было ни малейшего сомнения, что ими попросту жертвуют. Как до этого пожертвовали гарнизоном Чернограда. Оставляя здесь держать оборону с этими дурацкими караульными пиками, которыми хорошо было бы орудовать в тесном помещении, но что они были здесь - против настоящих боевых копий?! Да и в отряде не оказалось ни единого лука или самострела, а вот то, что они есть у противника - это и наималейших сомнений не вызывало. Но что им ещё оставалось делать? Приказ есть приказ, и многолетняя привычка к подчинению, плюс боязнь возможной страшнейшей кары, если Высочайшей всё же достигнет своей цели на вершине и обернёт поражение в победу не оставляли им никакого иного выхода, как лишь подчиниться распоряжению коменданта.
Я и Божидар чувствовали себя так, словно нас в последний момент вынули из петли и отправили по этапу на дальнейшее доследование. Порученец, тот кажется и не сомневался, что комендант его не бросит в любом случае. Да и то сказать - бойцовского толку от него было бы немного, даже будь он в полной боевой выкладке. И это было хорошо известно не только ему самому.
Коней начали пробовать обвести вокруг глыбы по нижнему склону, что было предельно сложно, невзирая на то, что подъём здесь ещё был не столь крут. Мы с Божидаром бросили поводья, и полезли через камень вслед за удаляющимся комендантом. Высочайший был уже на той стороне, а порученцу, в его кольчуге, перескочить через камень вообще никакого труда не составило, и он ещё помогал взбираться туда своему начальнику. Нам же, со щитами и пиками, в полной боевой броне пришлось помучится.
За камнем дорога круто пошла вверх. Она здесь действительно сузилась до предела, и для конного была бы серьёзной проблемой даже если она и не была бы так перекорёжена - очевидно непрестанными извержениями и землетрясениями. В воздухе стоял едкий завах сернистой гари, так что дышать было почти невозможно.
Высочайшему всё это, судя по всему было не помехой. Он моментально исчез за поворотом дороги, а мы пытались угнаться за ним - насколько нам позволяли трещины, завалы, и непрестанные осыпи со склона. В общем мы понимали, что ждать нас ему сейчас бессмысленно - чем скорее он доберётся до своей цели - тем больше будет шансов на наше общее спасение.
Дорога наматывалась вверх крутой спиралью вокруг конуса горы. Солнце восходило всё выше и выше, и не взирая на раннюю осень жарило с совершенно прозрачного неба немилосердно. Мы под бронёй был одеты для ночной прохлады караула в башне, то есть достаточно тепло. Так что скоро все просто плавали в собственном поту. Даже порученец. Но, понятно, что ни времени, ни возможности сбросить из-под доспехов лишнее у нас не было.
Порученец всё время отирался возле коменданта, помогая тому преодолевать завалы, и перепрыгивать трещины. Мы же, что называется - "прикрывали спину". Час за часом мы упорно, как муравьи, ползли вверх, и под конец, и так измотанный ночной гонкой, я начал чувствовать, что ещё немного - и я попросту упаду - и больше не поднимусь. На мгновение мелькнула мысль о том, что всё это бессмысленно - не проще ли стать, и спокойно дожидаться конца восхождения Высочайшего? Впрочем, следующая мысль, о том, что оборона внизу может быть уже давно прорвана, и по нашим следам несётся погоня - меня совершенно отрезвила. Нет, останавливаться нельзя ни в коем случае! Вперёд, и только вперёд!
Наконец дорога, практически над тем же местом, с которого мы начали восхождение далеко внизу, сделала крутой поворот назад, затем ещё один - снова вперед, прошла через небольшой туннель, и - выскочив из него мы буквально уткнулись в спину Высочайшего. Здесь как раз была срезанная вершина нижнего конуса, и отсюда начинался другой - верхний, с кратером. Дорога выводила к огромному тёмному провалу двери в склоне, как раз в основании верхнего конуса, смотревшего на северо-восток, и расположенного точь в точь над началом подъёма её на гору. Там, вдали, в лучах поднявшегося уже до половины небосклона солнца, на своём базальтовом отроге ясно был виден пылающий Черноград. Провал смотрел со склона горы прямо на крепость. Но вот между провалом двери и Высочайшим было то, что мы здесь меньше всего ожидали увидеть, и что стало для Высочайшего непреодолимым препятствием в его последнем усилии, остановившем его буквально у самой желанной цели.
На дороге, прямо у входа в гору стояли две сияющие в солнечных лучах фигуры - человек, и эльф. И это были не просто случайные воины - перед нами, перегораживая дальнейший путь, стояли сам король эльфов, и - верховный правитель отщепенцев. Стояли спокойно, чуть даже расслабленно, но - в то же время, чувствовалось, что воля у каждого из них сжата, до последнего предела, как стальная пружина в механическом самостреле. Глаза их - бездонные, и яркие как звезды в ночь новолуния, и страшные, как неотвратимость судьбы, спокойно смотрели куда-то внутрь, под капюшон Высочайшего, где скрывалось его немилосердное до отчаяния, пронзительное Всевидящее Око, и багровый отблеск оттуда лежал на их лицах, но гас совершенно в звёздном сиянии их глаз.
Высочайший застыл совершенно неподвижно, не решаясь, очевидно, атаковать их первым. Молчаливое противостояние это, скорее всего, длилось уже достаточно долго. Очевидно, хорошо зная куда и зачем стремится Высочайший эти двое не стали ждать, пока их воины очистят дорогу, а пошли напрямую - по склону горы. На них совершенно не было доспехов, которые они наверняка оставили внизу, чтобы взбираться налегке по лавовым осыпям - только кольчуги, шлемы, мечи, да король эльфов сжимал в руках своё знаменитое боевое копьё. О, если б у нас были луки, то мы перестреляли бы их как куропаток!
Но - вот луков-то у нас не было. Караульным луки не положены, а в оружейную своей казармы мы заглянуть так и не успели. Впрочем, даже кольчуги и шлемы их сияли переливами страшной, боевой магии, привезенной с давно ушедшего на дно моря Западного Острова, и хорошо различимой каждым из нас, наследников древнего Знания, по наследству владевших Внутренним Взглядом. Так что, возможно, обычные стрелы нам здесь и не очень помогли бы.
Мы столпились за спиной высочайшего - этот враг очевидно был не по нашим скромным силам, даже если и он всё не решался вступить в с ними схватку. И тут мы услышали у себя за спиной то, чего больше всего боялись всё это время услышать - мерный топот подкованных железом боевых сапог. Видимо - с обороняющимися внизу уже было давно покончено. Мы оказались пойманы в стальную мышеловку на узкой дороге.
По знаку коменданта мы повернулись назад и торопливо заняли боевую позицию, сомкнув наши три больших, овальных, с острым концом внизу - для упора в землю щита, и выставив вперёд пики. Порученец скулил где-то за нашими спинами. Он обнажил свой короткий постовой меч, но толку от этого в нашем положении с очевидностью было совершенно никакого.
Из тоннеля выскочили два воина, за ними ещё несколько. Эти были в полном боевом облачении - люди в тяжёлой броне Запада, буквально сиявшей от защитных чар, эльфы - в своих лёгких панцирях, кольчугах и конических шлемах. У людей из-за щитов были выставлены боевые копья, у эльфов в руках - готовые к стрельбе луки. Их было не так уж и много - то ли отряд преследователей действительно был совсем невелик, то ли наши ребята там, внизу, таки дорого продали свои жизни. Но для нас троих и этого было более чем достаточно.
Первые двое были людьми. Они несли щиты, как две капли похожие на наши, и лишь раскрашенные в багрянец и золото, но вот копья их как минимум в полтора раза превосходили по длине наши пики. Они набегали чуть по склону на нас, но от этого удар их копий в наши щиты был не менее сокрушителен. Тот, что был у стены склона - низкий, с огромной бородищей, и невероятно широкий в плечах, ударил в щит коменданта. Второй - огромного роста воин, с окладистой, чёрной, коротко подстриженной бородкой, накрытой личиной шлема, в плечах, как говорят - косая сажень, ударил в щит Божидара, стоявшего с края дороги. Комендант был опытный вояка. Отбив копьё щитом наискось он проскочил вперёд и вонзил свою пику в щит противника, в котом она тут же глубоко застряла своим широким, лиственной формы стальным остриём. Затем он тут же выпустил её из рук, и наступил ногой на провисший к земле задний конец её, заставив противника бросить свой щит, который теперь тому стал лишь помехой.
У Божидара же щит, приняв всю тяжесть страшного удара практически напрямую не выдержал, и копьё, пробив и расколов его на несколько кусков ударило друга моего прямо в грудь. Панцирь оно, приторможенное щитом, ему не пробило, но Божидар от этого страшного удара на мгновение потерял дыхание и застыл беспомощно.
Пропели три стрелы. Две из них впились в его открывшееся от запрокинутой головы горло, пробили кольчужный воротник, и друг мой, захрипев кровью из-под личины шлема замертво повалился на землю.
Третья стрела ударила в мой щит. Но я всё равно успел проскочить вперёд, в зазор между атакующими, и ударил того, что справа пикой под щит - в панцирь. Пика, естественно, просто сломалась о его торс, не пробив брони. Но я уже был с ним почти вплотную, и ему пришлось, отбросив копьё, выхватить меч из ножен. Мой клинок тоже уже был готов к бою, и мы столкнулись - личина к личине. За спиной у меня звенели мечи коменданта и его противника.
Я уже не видел, того, что там происходит, но, судя по удару, комендант отбил меч противника щитом, а заем кроткий удар и вскрик, донёсшийся сзади уведомили меня, что комендант, колющим ударом таки достал своего врага.
Впрочем, мне было уже не до этого. Противник мне достался поистине страшный. Едва я отбил его первый колющий удар, как меч его взлетел над моей головой, и обрушился сверху, попросту расколов шлем на две половинки. В глазах у меня помутнело, кровь залила лицо, изуродованный шлем слетел с головы и я упал на колени, подминая под себя свой щит, и выпустив из руки бесполезный уже клинок. Вскинув голову, я, сквозь прорези в личине увидал страшные, чёрные как зимний шторм, как ураган глаза воина. Меч его уже опускался на мою беззащитную голову, и я беспомощно, чисто механически вскинул правую ладонь, в бесполезной попытке закрыть лицо от неминуемого удара. Но тут вдруг я увидел, как ненависть уходит из этих страшных глаз, и сменяется жалостливым презрением. И я понял - что не умру. По крайней мере - сейчас.
Уже забыв меня он, с того же полуоброта в размахе клинка развернулся лицом к коменданту, одновременно отбивая уже несущийся к нему клинок, и нанося свой удар в щит противника.
Я беспомощно осел на землю, держась за голову правой ладонью, и пытаясь остановить кровь, бегущую из глубокой раны. Левую я сломал, когда подмял по себя щит, в держателях которого она была намертво зажата. Прямо надо мной разыгрывалась последняя схватка коменданта Чернограда с одним из лучших воинов Среднеземья - младшим сыном предводителя отщепенцев, как я позже узнал.
Комендант также был исключительно опытным воином. Но этот противник оказался ему явно не по зубам. Отбив очередной страшный удар сверху, он попытался достать противника своим коронным, колющим ударом из-под щита, который был моментально обит краем щита оппонента, и тут же упал, разрубленный ударом сверху почти что до самой поясницы, от которого его не спас ни шлем, ни панцирь. Лишь здесь я понял, как мне повезло, что на мою голову упал только скользящий удар противника.
Сидя на земле я видел, как Высочайший, видимо осознав, что промедление уже смерти подобно, внезапно, переходя из совершенно неподвижного положения в стремительную атаку кинулся на тех двоих, что перегораживали ему дорогу. Оружия у него в руках не было, но его вынырнувшие из-под балахона руки пылали, словно бы объятые пожирающим, и не могущим их пожрать пламенем.
Стоявший слева от него человек попытался нанести сверху стремительный удар мечём, сверкнувшим своим лезвием от предельной боевой магнии, но из левой руки повернувшегося к нему Высочайшего ударила ослепительная, багрово красная молния, и человек вспыхнул весь, от головы до пят, страшно закричав, падая, и подминая в падении под себя свой меч, так и не дотянувшийся до противника. И в этот-то момент эльф, стоявший справа от повернувшемуся к нему боком Высочайшего и ударил его в грудь своим копьём, наконечник которого в момент удара вспыхнул ослепительной, иссиня-белой молнией.
Копьё пробило грудь высочайшего, войдя в него почти наполовину, но - странное дело, его острие не вышло у Высочайшего из спины. Высочайший закричал тонко, пронзительно, и почти рефлекторно вскинул свою правую руку, и из неё в эльфа ударила вторая багрово-пылающая молния. Эльф также вспыхнул весь - от головы до пят, закричал пронзительно чистым, высоким голосом, и, отброшенный страшной силой огненного разряда упал на спину, продолжая сгорать заживо.
Высочайший уже лишь хрипел, медленно оседая на землю. Обломок копья всё ещё продолжал торчать из его груди. Высочайший упал на колени, и тут пламя, которым тлел не сгорая непрестанно его чёрный балахон, вдруг вспыхнуло ярчайше, как вспыхивает в печи тлеющая головешка когда её касается струя чистого воздуха. Балахон вспыхнул обращаясь в клочья чёрного страшного дыма, и рассыпался в пылающую пыль, из которой вступили очертания какого-то совершенно чудовищного, чёрного, покрытого бугристыми, кровоточащими гноем шишечками обнажённого тела, с непропорционально маленькой головой, и какими-то неестественно гибкими, как непрестанно извивающиеся змеи конечностями. Руки его вцепились в камни страшными, как из чёрной закалённой стали когтями, прочертив с каждой стороны в базальте по четыре глубоких борозды. Чёрные, багровые тени рванулись от этого тела во все стороны, как пламя, смешанное с дымом, и.."
-А, Владислав, внезапно раздался радом с конторкой такой давно знакомый, мягкий, обволакивающий голос, вырывая его из магии древнего текста. Здравствуй, мой дорогой друг! Рад тебя видеть в Доме!