Кин налетел принцу на спину, подтолкнув на Зверя, и Когуар вышел на затылке, "вздохнув полной грудью". Но даже теперь клинок оставался матово-черным, ни капли крови на гранях. И струйки, похожие на чад факела, тянулись от него, покачиваясь, словно растрепанные волосы утопленника.
А вокруг со всех сторон окружала выжженная степь. Иссушенная земля трещинами разбегалась под ногами. Ветер стелился на уровне щиколотки, играл песком, кружа маленькими воронками. И казалось, что даже легкие высыхают от исходящего зноем воздуха. Местами чернели уродливые деревья, будто изъеденные пламенем, торчали, словно гнилые кости, вывернутые из груди Мира.
А Марен смотрел в глаза Зверю, что когда-то был его отцом, но не чувствовал ничего, кроме холода, наполняющего сердце. Он все чаще, в последнее время, задумывался, а сможет ли вот так легко поднять на него меч, если придется? Не дрогнет ли рука?..
Смог. Рука не дрогнула, ни на миг. И грудь не наполнилась щемящей болью. Лишь холод растекся внутри...
Отца не вернуть - принц знал это уже тогда, когда сны открыли правду, а Память Крови всколыхнула пелену забвения. Как знал, что он, Марен, его сын. Сын Зверя. В нем его кровь!
Не потому ли он превосходит всех Перворожденных?..
Горло Зверя конвульсивно дергалось, пробитое Когуаром. Лапы плетьми висели вдоль тела, когти облепил песок. Ноги ослабли, подогнулись - Зверь стоял на коленях. И лишь Черный Меч, сжимаемый искрящейся "жидким серебром" рукой, не давал завалиться на бок.
Непроницаемые обсидианы, потеряли блеск, помутнели, и уже не видели ничего вокруг. Но перед взором все еще стояли: юноша, мальчик и девочка. А за их спинами - за троном - возвышались три Древних дракона: Айдомхар, Эйграмер и Райгруа.
Крылатые Змеи нависали над ним. Костистые головы свирепо скалились острыми клыками, и глаза каждого пылали нестерпимым гневом. И за мгновение до того, как Черный Меч впился в горло, и жизнь стала стремительно покидать жилы, Зверь испытал новое для себя чувство, неведанное прежде - страх. Холар понял, какие Печати сорвал такой, казалось, тщательный план. Лавина двинулась, и ни изменить, ни, тем более, предотвратить ничего уже невозможно.