Майя Улановская пишет воспоминания. Часть уже написала. И издала. Недавно она просила у меня разрешения использовать мои письма. Я не разрешил и не разрешу, пока не буду уверен в том, что они будут использованы только в интересах истины. И прежде всего я считаю, что Майя обязана рассказать правду об этом злополучном совещании. Кто ее пригласил на это совещание, какие и кто вел с ней разговоры перед совещанием, что eе так возбудило, привело в то состояние, в каком она выступала. Много странных вещей произошло в то время. И все они как-то соприкасаются с четверкой - Якир, Красин, Ким, Габай.
хх Неужели многим не понятно, что из каждых 5 якобы диссидентов 3 были говнячные сукачи из Госебалки? Неужели не понятно, что среди осужденных диссидентов каждый третий был сукачом и отсидев срок получал тройной оклад и тройной стаж службы в этой организации обеспечивающей безопасность клики бандитов в Кремле? хх
В честности Петра Якира в те дни я усомниться не могу. Слишком близко и хорошо я его знаю, чтобы подозревать в чем-нибудь темном. У него было два недостатка, из-за которых я советовал ему отойти от движения, не ожидая ареста. Первый из этих недостатков - излишняя, просто невероятная доверчивость. Стоит совершенно незнакомому человеку придти к нему и рассказать о действительных или мнимых бедах, перенесенных им от властей, и он уже для нeго свой человек. Любой бывший зэк - друг и брат. Он последнюю рубашку снимет с себя для него и поделится последней рюмкой.
Его невероятную доверчивость я могу продемонстрировать на примере. Он считал, например, одним из своих ближайших друзей некоего Абрама Гинзбурга (прошу не путать с Александром Гинзбургом. Они не родственники и даже не знакомы. - П.Г.) только потому, что их лагерные пути где-то, на какое-то время скрещивались.
Люди, знавшие Абрама Гинзбурга по лагерям, утверждали, что он служил лагерному "куму" т.е. попросту был "стукачем" - доносил на своих товарищей по заключению, может даже и на самого Петра. Но Петр этому не верил. И не хотел считаться с реальностями жизни. А между тем Гинзбург - многолетний зэк в прошлом и к тому же еврей, получил должность, о которой даже "чистому" коммунисту можно лишь мечтать. Его назначили в Азербайджанское постпредство. Что он там делал, трудно сказать. Хотя... не менее трудно определить, что делает само постоянное представительство.
... 18 июня написал, кого считать виновниками моей смерти. После этих двух заявлений жестокости прекратились. Стали просто силой упаковывать в смирительную рубашку. Я сопротивлялся. Число наваливавшихся на меня с пяти в первый день возросло на 19 июня до 12 человек. Борьба продолжалась долго, и я обычно сваливался со страшными болями в груди. Но я продолжал сопротивляться все настойчивее, надеясь, что сердце не выдержит. Измученный, я уже желал смерти, рассчитывая, что она поможет разоблачению произвола.
... поэтому я выходил из машины озлобленным и отказался разговаривать и с майором возглавляющим лефортовский караул, и с дежурным офицером охраны института, и с принимавшим меня врачом Майей Михайловной Мальцевой. Так началась моя вторая экспедиция в Институт им. Сербского. Ничего хорошего я от нее не ожидал. И первые шаги показали, что самые худшие мои опасения имеют под собой основание.
Меня, что называется "с ходу", загнали в одиночку, закрыли на замок и к двери приставили специальную охрану, которая не пропускала сюда никого из "политиков". Вскоре мне стало известно, что я, кроме того, нахожусь на положении поручика Киже. Все в отделении - и бытовики, и политические - жили под своими фамилиями. Мою же фамилию знали только врачи. Сестрам и остальному персоналу сообщили только мое имя и отчество.
хх Государственный порядок, называется... "Мы тут сами себе начальники и сами себе инструкции!!..." хх
За время моего пребывания в изоляции никаких медицинских обследований не было, если не считать обычных анализов крови и мочи. Правда, один раз пригласила меня на беседу Майя Михайловна. Но беседы не получилось. Все закончилось моим заявлением, что я не желаю, чтобы мои ответы на вопросы врача излагались в его вольной записи. " Я могу вести любую беседу, - сказал я, - но лишь с тем условием, что содержание моих ответов будет записано мной лично". В необходимости этого меня убедил прошлый опыт.
Наблюдавшая за мной в 1964 году врач - Маргарита Феликсовна - записывала мои ответы невероятно извращенно. И делала это не только потому, что ей страшно хотелось представить меня невменяемым, но и в силу своей полной политической неграмотности и обывательской психологии.
ххх Не по этой причине, а потому что она -тихая шизофреничка ххх
В сущности, участники движения с их четко выраженной правозащитной позицией и непризнанием советской реальности были необычайно уязвимы для психиатрических преследований.
Я легко представлял себе, как Лунц, потирая ручки, квакает своим большим ртом:
- Скажите, а почему вы не признаете себя виновным?
И все юридические разработки, ссылки на статьи, конституционные свободы, отсутствие умысла - то есть вся гражданско-правовая позиция, убийственная для следствия, моментально оборачивается против вас. Она дает неопровержимую симптоматику.
Вы не признаете себя виновным - следовательно, не понимаете преступности своих действий; следовательно, не можете отвечать за них.
Вы толкуете о Конституции, о законах - но какой же нормальный человек всерьез принимает советские законы? Вы живете в нереальном, выдуманном мире, неадекватно реагируете на окружающую жизнь.
И конфликт между вами и обществом вы относите за счет общества? Что же, общество целиком не право? Типичная логика сумасшедшего.
У вас не было умысла? Выходит, стало быть, вы не способны понять, к чему ведут ваши действия. Даже и того не понимали, что вас обязательно арестуют.
- Ну, хорошо, - дальше квакает Лунц, - если вы считаете, что вы правы, почему же вы тогда отказываетесь давать показания на следствии?
И опять крыть нечем - мнительность, недоверчивость налицо.
Никто из нас не ждал практических результатов, не в том был смысл наших действий, и с точки зрения здравого смысла такое поведение было безумным.
Как и раньше, удобно с марксистами - у них явный бред реформаторства, сверхценная идея спасти человечество. Еще проще с верующими. С ними тоже всегда было просто, как и с поэтами, - очевидная шизофрения.
Теоретическая "научная" база уже давно была готова, еще в хрущевские времена. В условиях социализма - утверждали ведущие психиатры страны - нет социальных причин преступности и, значит, любое противоправное деяние - уже психическая аномалия. При социализме нет противоречия между установками общества и совестью человека. Бытие определяет сознание - выходит, не может быть сознания несоциалистического. Не то, что при капитализме.
Но за эти годы психиатрический метод получил детальную разработку. Прежде всего старый, испытанный диагноз - паранойяльное развитие личности.
"Наиболее часто идеи "борьбы за правду и справедливость" формируются у личностей паранойяльной структуры".
"Сутяжно-паранойяльные состояния возникают после психотравмирующих обстоятельств, затрагивающих интересы испытуемых, и несут на себе печать ущемленности правовых положений личности".
"Характерной чертой сверхценных идей является убежденность в своей правоте, охваченность отстаиванием "попранных" прав, значимость переживаний для личности больного. Судебное заседание они используют как трибуну для речей и обращений".
(Это проф. Печерникова и Косачев из Института Сербского.)
Далее В. Буковский пишет. "В свое время еще Лунц, в одной из наших бесед в 66-м году, говорил вполне откровенно:
- Напрасно ваши друзья за границей поднимают шум из-за наших диагнозов. При паранойяльном развитии личности по крайней мере лечить не обязательно. А чего вы добьетесь? Чем больше будет протестов, тем скорее все перейдет к Снежневскому - он же мировая величина, признан за границей. А шизофрения - это шизофрения. Ее нужно лечить, и весьма интенсивно. Мы вот боремся с влиянием школы Снежневского, как можем, а вы нам мешаете.
И действительно - течь шизофрения могла вяло, лечить же ее принимались шустро. Во имя спасения больного. Почти всем стали давать мучительный галоперидол в лошадиных дозах.
Обращаю внимание на то, что по фамилии я назвал только Лунца. Это особенность порядков данного учреждения. По закону мне были обязаны назвать всех экспертов, и я даже имею права отводить одних и ходатайствовать о включении других. В Ташкенте так и было. Здесь сидят жрецы, которые священнодействуют, и ты, ничтожный, не имеешь даже права знать, кто они.
... ошибки мои не относятся к числу тех, кои исправляются вмешательством психиатров.
- Ну, спасибо, Петр Григорьевич, мне все ясно. У Вас есть вопросы? - обратился он к человеку без халата.
Последний в течение всего нашего разговора сидел ко мне боком. При этом очень искусно отворачивал лицо свое в сторону и прикрывал его левой рукой. Меня почему-то очень заинтересовал этот человек, и я, ведя разговор с председателем, все время пытался рассмотреть лицо ЧБХ. Но у меня как-то не получалось. Когда председатель обратился к нему и он заявил, что у него есть несколько вопросов, я обрадовался. "Наконец-то я увижу твое лицо". Но не тут-то было. И задавая вопросы, он сумел скрыть свое лицо. Низко склонившись над столом, он спрашивал, глядя на меня из-под левой руки.
хх Ещё один госебняк у которого в голове бродит шизофрения... хх
Получалось, что ты вроде бы видишь его лицо, но запечатлеть не можешь: "Да ведь он не ЧБХ, а ЧПЛ (человек, прячущий лицо)". Так я его лица и не рассмотрел, хотя потратил на это все время своего нахождения в комиссии. Увлекшись его лицом, я не заметил и других его примет: ни роста, ни комплекции, ни цвета волос. Только коричневый цвет костюма остался в моей памяти.