Елене тридцать восемь лет. У неё своя собственная квартира в доме не самой престижной серии в одном из самых не престижных районов города. Средний этаж. Зелёный двор. Типовая застройка. У неё своя собственная дача почти в черте города. Она не красавица и не дурнушка, смотреть не на что, но смотреть можно. Елена приходит с работы, ест, пьёт чай, смотрит передачи по телевизору. В квартире тишина. Соседи сидят тихо. Не слышно лая собак, детских голосов, её мамочка их хорошо выдрессировала. Елена и сама смотрит телевизор почти не включая звука. Тишина ватная, страшная.
Немолодая женщина в скромном, застиранном, фланелевом халатике бесшумно ходит по убогой, кое-как обставленной квартире. Здесь нет ничего? на чём можно было бы остановить взгляд. Ширпотреб. Тусклый свет настольной лампы, тусклая убогая жизнь в ватной тишине однокомнатной малогабаритной квартиры.
Одиннадцать лет назад её мать и младший брат получили квартиру в новом доме. Уже началась перестройка, и получить почти бесплатно квартиру было уже невозможно, но им повезло. Её матери всегда везло.
Мама в молодости была довольно симпатичной. Она вышла замуж по любви за её отца. Отец был хорошим, неглупым человеком. Они мечтали о ребенке, о квартире, и все их мечты сбывались. Но что-то шло не так. Её мать отстаивала свою точку зрения любой ценой. Она упорно, вопреки здравому смыслу, добивалась своего в пустяках. Она с остервенением требовала признания собственной правоты, даже если понимала абсурдность своих утверждений. Маниакальное упорство в достижении пустяковых целей, глупость, мелочные претензии раздражали Катиного отца. Семью не спасла даже дочь, наоборот, девочка обострила и усложнила их жизнь. Маленький ребёнок плохо спал по ночам. Именно тогда начались у матери проблемы со сном. Мать спала чутко. Просыпалась от каждого шороха, потом долго не могла заснуть. Её будил малейший стук или скрип. Она постоянно жаловалась на соседей, склочилась, стучала по стенам по ночам. Утром поднимала невообразимый шум, чтобы отомстить своим обидчикам. Она не высыпалась, плохо себя чувствовала, жаловалась на жизнь своим подругам, она всегда была самой несчастной, у неё был самый плохой муж, отвратительные соседи. В сущности, мать уже тогда была больна.
Елене было наверно лет десять, когда Валентина Петровна собралась замуж во второй раз. Отец Лены не возражал, не ревновал. Он её уже тогда презирал и ненавидел. Отец ушёл. С дочерью он старался встречаться возле школы, у подъезда, где-нибудь подальше от бывшей. Алименты пересылал по почте. Жизнь отца была сломана. Решиться на второй брак он уже не смог, нервная система не позволяла. Елена во всём поддерживала мать. Дети часто поддерживают доминирующего супруга, подавляющего близких.
Отчим был гораздо моложе её матери. Он любил Валечку и прощал ей всё. Отчим был спокойным, симпатичным, сухощавым человеком. Родился брат, но ничего не изменилось. Раздражительная, злобная, вздорная, вечно недовольная и уже довольно старая бабёнка уродовала жизнь всем окружающим. Соседи избегали соприкосновения с их семьёй. Их передёргивало от отвращения. Соседи постоянно недосыпали, мучительно переживали за своих детей, которых эта чёртова баба будила при помощи дрелей, магнитофонов, приемников, телевизоров, визжащих всю ночь кранов. Отчим любил сына, но и он не смог жить в этом кошмаре. Отчим ушёл, как ушёл и её отец. Несчастным соседям было хуже. Обращения в милицию не помогали. Мать поднаторела в склоках, изучила все юридические аспекты, была очень изобретательна и жила только скандалами, почти не уделяя внимания детям. Работа и склоки. Утром и вечером дрели, грохот магнитофонов, днём работа, а ночью робкий стук в стены, и прочие невинные радости разведённой женщины.
Брат пошёл в мать. Неприятности начались в детском саду. Дальше, больше... Подлости, пакости, изуродованные двери в квартирах учителей, изгаженные, расписанные мерзостями подъезды, дикие выходки на уроках, сорванные занятия, прогулы. Вова мстил учителям за оценки. Вовочка был маленьким, меньше всех в классе, кареглазым милым мальчиком с детским невинным личиком, маленькими ручками и ножками.
Елена характером была похожа на отца. Способностями не блистала, но, несмотря, на милую свою семейную жизнь, восемь классов закончила без проблем и поступила в медицинское училище. А вот с женихами у неё было не очень. Попробуй, найди кавалеров в медицинском училище? Женихов не было. Большой любви тоже не было. Возраст брал своё, она встречалась на даче с парнями. Отец умер и завещал дачу ей. Но "ни к чему не обязывающие отношения" ей были не нужны, она не дура. Отработав по распределению три года, Елена устроилась на работу в военно-морской госпиталь. Она без женихов не останется. На её долю курсантов хватит. Только курсанты, почему-то, женились на ком угодно, но только не на ней. Женились на толстухах, на полных идиотках, на уродках, а перед ней снимали штаны только для уколов, и всё. Почему-то, её они за женщину не считали. Она думала, что если мать с братом получат новую квартиру и съедут, вот тогда она уж точно будет нарасхват.
Когда мама получила квартиру, Елене было двадцать семь. Ещё не поздно начинать жить. Мать с братом она выпроводила из дома сразу же после получения ордера. Собственно говоря, маме небезопасно было оставаться в старой квартире. Соседи были на последнем издыхании. Они смотрели на их семейство с такой ненависть и злобой, что Елене было страшно. В новом доме не было отопления, не работали лифты. Кроме Валентины Петровны и её сына в доме жило только три семьи. Была поздняя осень.
Елена решила: "Всё будет хорошо. Я соседей не изводила, разве что в детстве помогала маме в главном деле её жизни. Мать, может быть, тоже изменится. Нигде она не числится, официально она здоровая, нормальная женщина, просто слегка помешана на тишине. Всё будет хорошо".
Неприятности начались сразу. Вова пошёл в новую школу, напакостил исподтишка сверстникам, и те возненавидели его и стали преследовать с жестокостью свойственной детям. Братец и ещё какой-то великовозрастный балбес опять испоганили двери учителям, ставившим им двойки. Собственно говоря, кроме двоек им ничего и не ставили. Братца перевели в класс для неуспевающих. Мать начала "войну". Она требовала, она просила, она угрожала директору, она писала в РОНО. Директор вызвал классного руководителя. Классный руководитель подала заявление об уходе. Директор устало посмотрел на Вовочкину мать: "Валентина Петровна, подавайте в суд, жалуйтесь куда хотите, ваш сын не учится сам и никому не даёт учиться. Было бы лучше, если бы вы перевели его в другую школу. В этом случае, мы поставили бы ему тройки по всем предметам. В следующий класс он в нашей школе не перейдёт". Мамочка побежала в ту школу, где Вова учился раньше. Директор документы принять отказалась. Директор, учителя, районное начальство хором говорили одно и то же: "Он здесь не прописан, жалуйтесь куда хотите, но ваш сын в этой школе учиться больше не будет никогда. Ему от дома до школы полтора часа езды, мы наконец-то имеем законное право вам отказать, есть школы и поближе".
Вова перестал ходить в школу. Семь классов он так и не закончил. Мама сказала, что аттестат теперь где угодно купить можно.
Катерина пыталась успокоить мать. Ей было жаль брата. Он, как и прежде, был очень мал ростом и очень мил, ласков с мамой и сестрой, у него были детские короткие ручки и коротенькие ножки. Его лицо оставалось таким же невинным, как и раньше. Он всегда был готов защищать маму от злых соседей.
Валентина Петровна с сыном времени даром не теряли, им было не до учёбы. Слышимость в доме была ужасной. В руках у Вовочки дрель визжала целый день, с раннего утра до позднего вечера. Вовочка наказывал соседей за то, что они очень поздно ложились спать, а Валентина Петровна ложилась рано, соседи должны были жить так, как жила его мать, по её расписанию, они должны были понять, что жить иначе они не имеют права. Он наказывал соседей за успехи в школе, в жизни, за материальное благополучие. А времени у Вовы было хоть отбавляй. Заняться всё равно было нечем.
Мама работала в НИИ, вернее сплетничала и жаловалась на судьбу товаркам восемь часов подряд. Работы не было, перестройка была в разгаре, все хватали всё, что плохо лежит, было не до науки. Валентине Петровне не было до науки дела никогда, она не знала, что это такое. Мать с сыном не давали спать соседям всю ночь, они опять стучали по стенам, били шваброй в потолок, роняли вещи на пол по ночам, а утром не могли встать. Мама выдохлась, она ушла с работы и посвятила свою жизнь скандалам с соседями, всю жизнь, целиком, без остатка.
Елена в доме матери появлялась всё реже. Собственно говоря, что она могла сделать? Ничего. Она и не хотела ничего делать. Она хотела пожить для себя. Чем она хуже других? Подруги выходили замуж, рожали детей, разводились. Елена замуж так ни разу и не вышла. Не нужна она была ни с квартирой, ни без. Родить ребенка без мужа в перестройку, в такое нестабильное время Елена не решилась. Хотя, дело было конечно не в перестройке. Она была мамина дочка и привыкла добиваться поставленной цели, у неё была явно завышенная самооценка. Курсантики, по началу, нужны были ей самые перспективные, самые высокие, и так далее, и тому подобное. Елена никак не могла поверить, что никому не будет нужна. Никому, никогда.
Брату уже двадцать три. Конечно, сестра знала, что с Вовой не всё в порядке, медик всё-таки. У братца были слишком маленькие ручки, слишком короткие толстые ножки, слишком короткий, задранный нос. Он так и не вырос. Метр с кепкой. Не совсем карлик, Метр пятьдесят пять, но тело было уродливым, квадратным расплывшимся. Милый мальчик стал низкорослым, толстым мужчиной с гордым, самонадеянным и глуповатым лицом. Больше трех недель на работе он удержаться не мог. Косил армию. Сидел дома. Его отец приходил к нему очень часто. Он мог общаться со своей бывшей женой. От сына его тоже не передёргивало. Неужели отец не видит, неужели не замечает внешнего и внутреннего уродства сына? Вовочка продолжал изводить соседей, преуспел в этом даже больше, чем мать, и гордился тем, как ловко и умело он может портить жизнь людям, настоящий виртуоз.
Около квартиры Валентины Петровны и Вовы стояла гнетущая тишина. Соседи шарахались от них в сторону. Нижнюю квартиру сдали, верхнюю обменяли. Соседи сбоку не заходили в комнату, граничащую с бабой Валей и карлой. В боковых квартирах сверху и снизу люди просто страдали от безысходности. Они боялись пожаловаться, съезжать им было некуда и не было денег на обмен.
Матери Елены пятьдесят восемь. Недавно в магазине парень назвал её бабусей. Баба Валя набросилась на него с кулаками. Бедный парень так и не понял, чем он оскорбил скверно и безвкусно одетую прокуренную старуху. Вроде даже комплимент сделал. Какая она бабуся? Не бабуся - баба Яга. Валентина Петровна считала себя интересной, ещё не старой дамой, уважаемой и достойной внимания мужчин. Она ещё на что-то надеялась, как и её дочь.
Елена всё же начала понимать и замечать то, что раньше от неё было скрыто. Не тот генофонд, чтобы понимать слишком много, и всё же. Хотя не всё зависит от генов, есть и ещё что-то. Что? Все говорят: "Воспитание, образование". Елена тоже думала, что мать виновата в том, что стало с её братом. Она и сейчас так думает. Но так ли это?
Училась вместе с ней в классе девочка. Родители девочки были инвалидами. Тощий сутулый отец, работал дворником. С самого раннего утра ходил он с совком и метлой неуверенной походкой. У него были нарушения координации. А лицо. Что это было за лицо! Бессмысленное, слабоумное. Мать работала гардеробщицей при спортзале. Расползшаяся, бесформенная туша, с глупым лицом, бессмысленная масса, а не человек. Оба были косноязычны. Оба очень гордились и дорожили работой, которую делали, как роботы, очень прилежно. Их дочь, однако, была отличницей. У неё была прекрасная логика, великолепная память, развитое абстрактное мышление. У неё была хорошая, образная речь. Учителя разводили руками. Не вписывалась девочка в общепринятые представления об образовании и воспитании да и о генетике тоже. Хотя, с генетикой не все было ясно. Никто из них не знал, родились такими её родители или стали инвалидами вследствие приобретённых заболеваний. А вот научить чему-нибудь дочку эти родители точно не могли. Когда она родилась, врачи из психдиспансера хотели ребёнка забрать в интернат, но медсестра и врач из детской поликлиники попросили их не торопиться. Её родителей ещё в детстве научили правилам гигиены. Они умели стирать, убирать, варить нехитрую еду. Все требования врача и медсестры они выполняли очень точно. В полтора года девочка пошла в ясли, потом в детский сад. Родители старались забирать её пораньше. У отца в кармане всегда были конфеты, а у мамы сумка с игрушками. В школе у девочки не было проблем. Она быстро поняла, что всё в их доме зависит от неё и не давала родителей в обиду даже будучи дошкольницей. В поликлинике, в диспансере врачи всегда выходили из кабинетов поговорить с ребёнком. Они смотрели на неё, как на чудо, пожимали плечами: "И у них абсолютно здоровый ребёнок. Чего только не бывает на свете?" Девочка рано осознала, что, где и как надо говорить. Перед её логикой врачи отступали и, в конце концов, оставили их семью в покое. Что она чувствовала - неизвестно, но она осознавала мощь своего ума и трагедию своих родителей в полной мере. Жизнестойкий ребёнок? Что ж, бывает. Девочка поступила в университет. На третьем курсе вышла замуж. Она привела жениха познакомиться со своими родителями. Конечно, она его предупредила, и всё же он был поражён. Она сказала:
- У меня такие родители, других нет. Ты знаешь, они за всю свою жизнь никому не сделали зла. Я и сама не представляю, как они меня вырастили, но они меня вырастили, и им никто не помогал.
Родители тупо смотрели на парня, потом дружно пошли на кухню, и довольно скоро приготовили для молодых геркулесовую кашу и чай. Невеста рассмеялась:
- Еж, они чистоплотные и кашу варить умеют. Проверено.
Родители жениха были против такого брака. Молодых приютила его бабушка.
Видела Елена свою одноклассницу. Приезжает она к своим родителям довольно часто на дорогой красивой машине. Вытаскивает из багажника большие сумки, целует стариков. Её родители теперь уже не смотрятся монстрами. Старики, как старики, похожие на всех стариков, морщинистые, беспомощные, с неуверенной походкой, да и жизнь заставила их немного поумнеть. Они дружно улыбались дочери, которая стала для них самым высоким авторитетом. У стариков был сделан ремонт, стояла крепкая неновая мебель и самый любимый подарок дочери - огромный холодильник с простыми хорошими продуктами. Дорогих подарков молодые им не делали, боялись за жизнь стариков в такое-то время, да и не нужны им были дорогие подарки. Их внучка тоже приезжала иногда с мамой. И старики варили на кухне кашу. Внучка была здорова. Бабушки на скамейке говорили: "Дуракам везёт". Не всем дуракам везёт.
Елена ехала в лифте с шестнадцатилетней девчонкой, своей соседкой. На лице девчонки было написано презрение и злорадство, так смотрят на бедных старых дев, заслуживших своё убожество. Что эта девка может помнить? Тогда, когда здесь жила её мать, сколько ей было лет? Два, три года? Генетическая память? Если и есть карма, то почему она не для всех? Убийцы, воры, садисты живут и процветают, их дети, как сыр в масле катаются. И всё-таки, надо было поменять квартиру. Над домами, где жила их семья, как над домом Ашеров, стоит серое страшное облако ненависти, презрения, безысходности, бесплодности. Это облако Елена чувствует кожей. Мертвое отчуждение, мёртвая тишина.
Уродливый, похожий на карлика квадратный мужик и тощая прокуренная старуха в злобном бессилии безумия, колотят в стены, мстят студентам аспирантам, рабочим, учёным, учителям - людям за свою никчемную, пустую, мерзкую жизнь. Может у Вовочки и будет шанс изменить судьбу. Любит же его отец. Кого ещё ему любить? Если жизнь не сложилась, то и такому сыну будешь рад, Одиночество - страшная вещь. Каждый достоин своей любви. Вон как женщины Гитлера любили, с ума сходили, лишали себя жизни от неразделённой любви. Любят уродов. Любят психов. А психов особенно, психическая энергия очень привлекательна, на неё люди как пчёлы на мёд реагируют. И всё же, мало у Вовочки шансов. Мало.
Почему одних безумие поднимает над обыденностью. Почему для одних безумие это - божий дар, любовь, вдохновение, а для других безумие - мерзкий ад, наполненный нечистотами. Человеческим судом безумцев не судят. А тем, другим, за порогом жизни, тем судом судят? Несёт ли человек ответственность за своё безумие, за то, что он творит в своём безумии? Ведь даже те люди, которые дарят человечеству величайшее счастье в своёй творческой одержимости, приносят близким нечеловеческие страдания. Отвечает ли больной человек за свои поступки перед тем, высшим судом, если он конечно есть?
Не слышат дети Валентины Петровны музыки, не видят красоты, лишены они глубоких, прекрасных чувств, но не понимают своей неполноценности. Серая бессмысленная жизнь! Какая разница, безумная она или не безумная? Тупая, неумная жизнь, лишённая содержания - левое безумие Валентины Петровны, её детей, её мужей. Не женятся на таких, как она, те в ком есть искра Божья. Нет в их семье ничего Божьего. Никогда не поймут они своей ущербности и всегда в том, что с ними происходит, будут винить кто-то, но не себя. Они жертвы, они всего лишь невинные жертвы безумия, глупости, убогости чувств. И ничего невозможно изменить. И ничего не даст обмен. Никуда не убежишь от своей собственной внутренней сущности. Она берёт своё, жестоко и властно. А сам человек? Сам? Что значит моё "Я". Кто "Я"? Где "Я", и где во мне то, что от меня не зависит? Что зависит от меня?
Типовая застройка. Здесь деревья растут плохо. Промзона, помойки, возле пруда особняки для новых русских, Грязные улицы, социальное жильё, кооперативы, пивнушки, ларьки. По вечерам озлобленная, нищая молодежь разбивает головы владельцам сотовых телефонов, в надежде заполучить деньги на выпивку. Клавдия Ивановна прогуливается с подругой, такой же противной старухой, как сама. Они смотрят по сторонам, о чём-то говорят. Они хорошо понимают друг друга. Новая подруга очень жалеет Валечку, волком смотрит на её соседей, кажется, готова укусить. Бедная бабушка. Тоже наверно сумасшедшая, а скорей всего у неё давно маразм. Старость, бедность, одиночество, болезни, а тут подруга - такое счастье. Проносятся мимо сверкающие Мерседесы, На скамейках валяются алкаши. А дома сидит карлик. Курит. Он не читает книг, не смотрит телевизор, телевизор давно сломан. Убогая мебель, нет даже попыток, украсить бедный быт. Везде характерный для сумасшедших беспорядок. У Вовы и его мамы впереди бессонная ночь, он будет при деле. Вчера, в двенадцать часов ночи, соседка нечаянно уронила на пол кастрюльку и разбудила маму. Мама промучилась всю ночь, не могла заснуть. Мама спала весь день и сейчас у неё болит голова. Этой ночью никто из соседей спать не будет.
Можно ли говорить о нравственной красоте умственно отсталых - инвалидов по уму? Можно ли говорить о нравственном уродстве сумасшедших? Где та грань, которая отделяет ум, от умственной отсталости, душевное здоровье от безумия? Где и когда начинается, где и когда заканчивается нравственная ответственность за свои поступки, за поступки своих детей? Где и когда начинается, где и когда заканчивается ответственность за родителей? Что мы знаем о жизни? Что мы знаем о мире, о космосе. Возможно, наши представления о вселенной мало чем отличаются от представлений о ней муравья из муравейника, а возможно, что муравьи в этом вопросе по сравнению с нами - мыслители. Что мы знаем о нашем прекрасном, волшебном мире.
Над городами, над лесами, морями, реками, озёрами, над всем этим великолепным миром раскинулось небо. Сверкающая, прекрасная, вечная вселенная горит над великолепным городом миллиардами звёзд. Она обнимает его невероятным, синим свечением. Луна отливает золотом. Невозможно отвести от неё глаз. Под этим удивительным небом сидели на скамеечке возле подъезда, взявшись за руки, тупо, бессмысленно глядя перед собой, старики - родители одноклассницы Елены. А их дочь слушала в это время Дон Жуана в Мариинском театре. Она наслаждалась кристально-чистой светлой музыкой, невероятной красотой человеческих чувств, красотой страдания, любви и смерти. Рядом с ней сидел муж. Он глядел на умное, посветлевшее лицо любимой женщины и думал о том, как же ему повезло в этой жизни.
Их девочка спала в маленькой кроватке, а его родители шёпотом разговаривали на кухне. Они давно забыли о том, что когда-то боялись пустить в свой дом невестку из такой ужасной семьи, да и с наследственностью всё оказалось у неё в порядке, сохранились детские медицинские карточки её родителей. Они любовались своим бесценным сокровищем - внучкой, и вся вселенная сияла им в этом ребёнке, им тоже было не до звёзд.
Валентина Петровна и её сын мучительно пытались заснуть, но у соседки сверху, с левой стороны на балконе качался от ветра и чуть-чуть постукивал лист фанеры, приготовленный для дачи. Они думали, что соседка нарочно так поставила этот чёртов лист, и задыхались от злобы. Потом прямо над ними хлопнула дверь, послышались молодые, весёлые счастливые голоса, зашумел кран. Молодая женщина смеялась, и был заразительно прекрасен её смех. Валентина Петровна вскочила с постели. Её трясло, у Вовы свело челюсти от лютой ненависти, зависти и предвкушения очередной мерзости. Стояла, над их домом беспросветная туча, мрачная, безысходная, ни звезд, ни неба. Не было карликов в роду у Валентины Петровны. Не было карликов в роду её мужа. Так есть, всё-таки, карма, или нет? Среди карликов прекрасных людей не меньше, чем среди любых других. Болезнь, она и есть просто болезнь, и всё. Падут грехи отцов на детей их аж до седьмого колена, или нет? Чёрт его знает?
Отец Вовы на старой, битой шестёрке подрабатывал извозом. Он мечтал съездить с сыном куда-нибудь в отпуск.
Елена сидела на кухне, смотрела без раздражения какой-то безобразный бред по телевизору. За окном выла собака. Проехал лифт. Остановился, и снова стало тихо.
Платон писал, что существуют два вида безумия - правое и левое. Правое безумие - это любовное безумие, творческая одержимость, ниспосланная музами, а левое безумие - это обычное сумасшествие, болезнь, наказание за грехи или месть богов. Не всем "нестройные и прекрасные грёзы", некоторые задыхаются от совсем других чувств. "Не дай мне бог сойти с ума", даже если не запрут. Зависит ли от нас наше безумие, или нет? И это наверно хорошо, что большинство людей не задают себе таких вопросов.
12.08.05 г.
1 Яков Шпренгер Генрих Иститорис, Молот ведьм, Санкт-Петербург, Амфора, 2005 г., ст. 111