Оленька упала в обморок в Эрмитаже. Она была послушной, старательной девочкой. Училась в престижной школе и редко огорчала родителей. В этой школе культурная программа была очень обширной. Хорошо натасканные на культурные ценности тётки старались сделать доверенных им детей всесторонне развитыми личностями. Юные эрудиты должны были часами слушать лекции, стоя неподвижно перед бессмертными творениями человеческого гения, а потом по каждому из творений написать сочинение. В нём они были обязаны изложить всё то, что им рассказали широко образованные дамы, т. е. все то, что, по их мнению, испытывал художник и хотел сказать своим потомкам. Дамы доверяли только своим знаниям, за отсебятину ставили двойки, поэтому слушать надо было внимательно.
До неё другие ученики тоже падали в обмороки, но от Оленьки никто ничего подобного не ожидал - она была очень крупная девочка и выглядела старше своих лет года на три. Подвела она своих педагогов! Послушная девочка отказалась ходить в музеи и стала испытывать к живописи явную неприязнь. Учителя долго объясняли мамам причины обмороков, дескать, дышать нечем, воздух во дворце плохой, как только цари там не задохнулись.
Мамы охотно верили, с учителями престижных школ ссорится опасно.
Я помню, как меня первый раз родители отвели в Эрмитаж. Это было не самое хорошее воспоминание. Дворец представлялся мне чем-то средним между Эскуриалом и Спасом на Крови, а тут, обычный, с точки зрения ребёнка, дом - ленинградских детей трудно удивить красивым фасадом. Но это ещё ничего, дальше было хуже. Дворец был битком набит всякими ужасами: тусклые, серые ковры, на которых с живых Марсиев сдирали кожу,
бесконечные львы терзали ланей, собаки грызли оленей, в привязанных к столбам святых Себастьянов втыкали стрелы, кому-то рубили головы и т. д.
Живопись была ещё ужасней. Это были всё те же ужасы, нарисованные реалистически, яркими красками, кромке того были ещё бесконечные распятия, кровавые битвы, голые, толстые, страдающие тётки. И даже милый дельфин почему-то спасал мертвого ребёнка. Мне было совершенно не понятно, чем скульптора не устраивал живой ребёнок. Я шла по коридорам и боялась поднять голову и посмотреть по сторонам. Мои родители были люди простые и к искусству приобщать меня любой ценой не старались. Устал ребёнок, пора домой, и они повели меня к выходу. Под конец мне ещё показали мумию, и сосуды для внутренностей. Сама чудовищная смерть, безобразная, высохшая, лежала на всеобщем обозрении в стеклянном гробу. Возле выхода из музея мраморная змеища душила двух несчастных детей и почтенного старца.
Я не спала всю ночь. Проклятая мумия преследовала меня почти год, я боялась заснуть, боялась, что она мне приснится. Одухотворённые, прекрасные лица мерещились мне, глядели, на меня ужасая своим страданием, голые, окровавленные тела, бились в вечной агонии.
В Эрмитаж идти я больше не изъявляла желания, и родители водили меня в Петропавловку, в Зоологический музей, в Ботанический сад, во дворец Петра I в Летнем саду. Постепенно я забыла об ужасах культуры и искусства.
Моя знакомая решила показать своему маленькому ребёнку один из пригородных дворцов. Дворец был совсем не страшным. Он был красивым, замечательным местом для детей. Мама не учла того, что во дворце была античная галерея. Ребёнок увидел скульптуру, побледнел и стал дрожать. Из музея пришлось убегать, а встречи с искусством отложить, и надолго. Казалось бы, чего тут страшного. Что же могло так испугать малыша? Мы забыли, что такое детство.
Неподвижные, мёртвые люди, белые и холодные, улыбающиеся, грустные, прекрасные, как живые, застыли и не могут пошевелиться. Время испортило некоторых богов и богинь. Они стали калеками. Стоят безрукие, безногие, страшные мертвецы, с белыми, слепыми глазами без зрачков, и в этом мёртвом, застывшем аду ходят, как ни в чём не бывало, разговаривают и улыбаются живые люди.
Платон считал произведения искусства детьми, но у него не было своих детей. Откуда ему было знать, что такое дети? Пока художник работает над чем либо, он этим живёт, потом, когда всё закончено, теряет к данному предмету интерес. Дети, они навсегда, они растут, умнеют, меняются. Мёртвое и одновременно вечно живое искусство остаётся неизменным. Дети - особый мир, закрытый и малопонятный, прекрасный и жалкий, слабый и жестокий, удивительно яркий и простой. Взрослый мир - это то самое, вожделенное общество потребления, потребляющее всё, без разбора. Огромный желудочно-кишечный тракт усиленно переваривает ширпотреб, продукты, алкоголь, произведения искусства и псевдоискусства. На желудок работает индустрия моды, развлечений, туризма. Весь мир работает на прожорливое чудовище. Желудок ненасытен, процесс пищеварения бесконечен, он не имеет ни ума, ни души, ни сердца. Неумный мир вынужден маскироваться. Желудок должен хоть что-то пробурчать, по поводу перевариваемого. Он должен выучить парочку дежурных фраз. Образованные тётки учат желудки бурчать правильно, то есть по шаблону. Что делать тем, у кого есть и голова и сердце, они не задумываются. Они не знают, что есть другой, умный мир, недоступный их пониманию.
Оленька выросла. Она стала крупной, красивой девицей, этакой русской красавицей. Оленька много читает, любит серьезную музыку, учится в институте и по-прежнему радует родителей. В музеи она не ходит, и в Эрмитаж её не затащить. А жаль. В огромных сияющих залах сверкают хрустальные облака, звенят часы, смотрят со стен прекрасные лица, невероятными, яркими красками завораживают малые голландцы. Красота человеческого страдания, любви, веры, страсти и жестокости, красота жизни, смерти, красота человеческого духа - огромный мир разворачивается перед глазами. Стоит прекрасный Дионис в короткой тунике в зале античного искусства, мускулистый и красивый, свободный, сильный. Дионис - оборотень жестокий и светлый бог. Играет с нами дионисийская, тёмная сила - страшная, бесчеловечная сила искусства. Стоит лучезарный, спасающий от трезвомыслия, прекрасный юноша, прославляет вечную красоту жизни, чистую стихию искусства вместе со светлым убийцей Аполлоном, предводителем муз.
Не надо торопиться, и те, кому дано, приобщатся к прекрасному сами. Или, может быть, найдут таких людей, которые помогут им увидеть и почувствовать красоту человеческого гения.
Огромный, сказочный дворец, невероятный Эрмитаж, одно из тех чудес, что остаются с нами навсегда, живёт своей обыденной жизнью. По вечерам сияет драгоценными шкатулками, кажется, насквозь просвеченных подсветкой зданий. Бродят по нему толпы туристов, шумят беспокойные школьники, одинокие, уставшие посетители пытаются выбраться из его бесконечных лабиринтов, и вдруг застывают, потрясенные странным чувством остановившегося времени, и, опалённые хрустальным блеском огромных люстр, смотрят в бездну безвременья, в прекрасную бездну вечности.
26.12 04.
Напечатан в альманахе "Голоса Петербурга" Љ 5 в 2006 г.