Они сидели под окном и, нахохлившись, хмуро глазели в небо. Там, словно на митинге, кучковались, становясь все чернее и мрачнее, густые грозовые тучи. Склонив набок седую голову, Гестахтруд исподлобья глянул на компаньонов и заговорил:
- Боитесь грозы? И правильно. Оно ведь не только сыро, но и страшно. Как загремит да засверкает, аж из глаз искры сыплются. А ещё, я по секрету вам скажу: гром - это ерунда, а вот молния такого натворить может, мама не горюй. Не, я не про пожары и не про смертоносные стрелы, а про самое что ни на есть колдовство, мозговредительство, иначе говоря. Не верите? А ведь попал я к вам, голуби мои, можно сказать, волшебным способом. Вы мне не верите? Тю... Слухайте сюды...
Баба моя, с нежнейшим именем Даздраперма, всю жизнь жила как на параде - а была натуральной ведьмой в седьмом колене. Дворником она работала в нашем ЖЭКе.С утра до вечера носилась с метлой по двору, словно нечистая сила. Меня, статного красавца с курчавыми завитками любить - любила, но держала в строгости - лишний раз супротив не мекнешь, сразу путами свяжет. Вот такая зараза. А имечко, что мне при рождении дали, Даздраперма переиначила и назвала меня Гестахтрудом, а после пятой рюмки обзывала просто Стаськой.
Придет, сядет рядышком, вот так, как вы же, голову мне на шею скинет, глаза жалостливые - и плачет, байки про героев стахановцев рассказывает - первый жених у неё надорвался на сверхнормативном трудовом поприще. Всю жизнь мне его в пример ставила.
Как-то в грозу залетела к нам в окошко шаровая молния - все углы обшарила, все метлы обнюхала, над бабою долго кружила. С той поры Даздраперма Феоклистовна совсем преобразилась - колдуньей стала. Чего скажет, то и сбывается. Зажили лучше: купили новое корыто, дом, кучу одежды. А вчера, с радости какой, не знаю, напилась Здрюха до соплей, кинулась мне на шею и завыла в голос: "Гестахтрудик, голубь ты мой сизокрылый"...
Ну, вот теперь сижу с вами на крыше, воркую... Куда же вы? Стойте! Тю.... Я же летать-то не умею...
Освещаемый разрядами молний, хлынул ливень. Седой, почти белый, голубь боязливо прижался к стенке дома, с тоской проводив взглядом упорхнувшую стаю. Когда непогода утихла, а небо выпустило из закромов засидевшееся там солнце, Гестахтруд открыл глаза, подставил теплым лучам мокрую спину. Постепенно скатились с листьев на землю последние дождевые капли, съёжились и высохли лужи. Над крышами закружилась, радуясь теплу, голубиная стая. Внизу, во дворе, пошатываясь, нарисовалась толстая рябая баба, волокущая за собой чахлую метлу.
- Стаська! Стасик! Ты где? А ну, возвращайся, козел рогатый! - заорала она, сметая с тротуара на дорогу фантики, окурки и сбитые ветром листья.
Небо вертанулось, поменявшись местами с газоном. Гестахтруд застучал копытцами по асфальту. С непривычки мешали рога, но, все равно - на земле оно надежнее, чем на узеньком бордюре.