Имя знаменитого английского писателя Джона Мейсфилда (1878 - 1967) в нашей стране знакомо, увы, немногим. Кроме нескольких стихотворений, периодически включаемых во все поэтические антологии (самое знаменитое из них, конечно же, "Морская лихорадка" в переводе С. Маршака) мы, к сожалению, почти ничего не знаем о его творчестве. А между тем у себя на родине Мейсфилд один из самых популярных и почитаемых авторов. Об этом говорит уже тот факт, что в 1930 году ему было присвоено почётное звание поэта-лауреата, а в 1935 писатель был награждён орденом "За заслуги".
Хотя нужно признать, что путь Мейсфилда в литературу оказался не из лёгких. Раннее сиротство, служба в торговом флоте, вконец подорвавшая его здоровье, нищее, полуголодное существование в Нью-Йорке, затем возвращение на родину, тяжёлый труд журналиста и, наконец, долгожданный успех - в 1902 году увидел свет первый поэтический сборник Мейсфилда "Морские баллады", сразу же принёсший автору широкую известность. С тех пор удача ни разу не отвернулась от поэта. Одна за другой на прилавках магазинов появляются новые книги его стихов и баллад, имеющие неизменный успех у читателя. К началу 10-ых Мейсфилд уже один из самых известных и авторитетных писателей Англии. Помимо поэтических сборников его перу принадлежит несколько поэм, пьес, рассказов, очерков, книг для детей, а также большое количество романов. Но всё-таки главным в творческом наследии Мейсфилда по-прежнему остаются стихи. Его поэзия, так же как и некоторые прозаические произведения писателя, в большинстве своём основана на реальных фактах, отражая тяжёлый жизненный путь бывшего флотоводца. Воспевая романтику дальних странствий, нелёгкий труд моряков в борьбе с грозной стихией, она подкупает необычайной искренностью, живостью интонации, неуёмным творческим порывом.
Билл
Он мёртвый на палубных досках лежал, в небо уставив взор.
Друзья не рыдали, склонившись над ним, не пел панихиду хор.
"Да, Биллу, похоже, каюк," - такой был вынесен приговор.
Помощник явился в начале семи и, сплюнув, отдал приказ:
"Взять камень побольше, а труп, завернув в ободранный грот, зараз
Без лишнего шума, пока не протух, убрать поскорее с глаз!"
Когда за кормой медный диск луны гладь моря посеребрил,
На дно, в непролазные дебри трав, он нами отправлен был.
И кто-то вздохнул, что на нас свою вахту оставил Билл.
Отчаянный пират
Себя пиратом вижу я с мушкетом за спиной;
Он курит трубочный табак, когда окончен бой,
На пляже, у Карибских вод, любуясь на закат -
Морской бродяга-буканьер, отчаянный пират.
Он в тихой бухте, на плаву, из фляги цедит ром,
Забив каюты корабля награбленным добром,
Где есть и крона, и дублон, и гульден, и дукат -
Морской бродяга-буканьер, отчаянный пират.
Жаль, что в команде у него полным-полно цветных,
Всегда готовых к мятежу. Но он оставит их
На этом дальнем островке, чтоб не смущали взгляд -
Морской бродяга-буканьер, отчаянный пират.
Он носит бархатный камзол и саблю у бедра,
Висит на шее у него свисток из серебра.
Он сотню пленных по доске за борт отправить рад -
Морской бродяга-буканьер, отчаянный пират.
Свою подзорную трубу он сунул за обшлаг,
На мачте, высоко над ним, трепещет черный флаг.
Кромсая надвое волну, он вдаль ведет фрегат -
Морской бродяга-буканьер, отчаянный пират.
Старая песня, пропетая вновь
Смотри, как от причала, причала, причала
Отваливает шхуна куда-то на восток.
Мехов с вином мускатным набито в трюм немало.
Дает сигналы боцман в серебряный свисток.
Попутный ветер в спину, и путь еще далек.
Намеченным маршрутом, маршрутом, маршрутом
Бежит по морю шхуна, срезая гребешки.
Пиратскою добычей пылятся по каютам
Рубинов, аметистов и золота мешки.
И с песней налегают на гитов моряки.
И вот уже пучина, пучина, пучина
Их жадно поглощает, когда в тиши кают
Они, припав к бутылкам, беспечно хлещут вина,
Провозглашают тосты и весело поют...
Покуда не обрящут последний свой приют...
Испанские воды
Слышу вод испанских рокот - не смолкая ни на миг,
Словно звуки чудных песен, он звучит в ушах моих,
И опять передо мною из тумана забытья
Возникает Лос Муэртос, где бывал когда-то я,
Знойный берег Лос Муэртос, где всегда ревёт прибой,
И заветная стоянка у лагуны голубой.
Там поваленные пальмы громоздились без числа,
Как изъеденные морем полусгнившие тела.
А когда в лучах заката загорелись облака,
Мы уже достигли рифа Негритянская Башка,
И ещё до погруженья в сумрак ночи наш отряд
Бросил якорь в Лос Муэртос, прихватив бесценный клад.
С ним потом через болота мы тащились, всё кляня,
По колено в липкой жиже, под палящим светом дня.
Балансируя на кочках, отбиваясь от мошки,
Мы мечтали, как о чуде, о привале у реки.
А затем в глубокой яме мы укрыли наш трофей -
Золотые украшенья всех размеров и мастей:
Кольца, брошки, ожерелья и другую мишуру
Из разграбленных испанцем храмов в Лиме и Перу;
Изумруды с Эквадора, австралийский хризолит;
Серебро в горшке из бронзы, что на Чили был отрыт;
Нобли, шиллинги, эскудо, кардэкю и прочий хлам,
Что когда-то кочевали по пиратским сундукам.
Мы потом на эту яму навалили с пуд земли
И, чтоб наш тайник пометить, рядом дерево сожгли.
А когда мы отплывали, подгонял наш лёгкий бриг
Рёв прибоя, что, как песня, всё звучит в ушах моих.
Я последний из команды. Остальные - кто погиб,
Кто загнулся от болезни или в море кормит рыб.
Я скитаюсь по дорогам, бесприютен, нищ и хил,
Но о кладе в Лос Муэртос я поныне не забыл.
И, хоть знаю, что вовек мне в тех краях не побывать,
Я в мечтах своих невольно возвращаюсь к ним опять,
Вижу знойный берег моря, в красных бликах облака,
Бриг, скользящий мимо рифа Негритянская Башка...
Как я жажду оказаться вновь на этом берегу,
Где вблизи сгоревшей пальмы наш тайник найти смогу
И отрою наконец-то эти горы золотых
Под немолчный рёв прибоя, что звучит в ушах моих.
Пропавшие без вести
Под парусами шхуна дрожала, словно лань,
И ветерок, играя, на флаге морщил ткань.
Ей с берега и с пирса ура кричал народ.
Под всеми парусами неслась она вперёд.
О борт её плескала зелёная волна,
Легко и величаво скользила вдаль она.
Вонзалась в небо мачта, поскрипывал каркас.
Так шла она, покуда не скрылась прочь из глаз...
С тех пор промчались годы. Команды след пропал.
Их кости превратились в сверкающий коралл,
В гребёнки для русалок, в акульи плавники,
Что в неводе порою находят рыбаки.
Подруги тех матросов уже не ждут вестей.
Их руки от работы становятся грубей.
Но всё слышны им песни, что пели их мужья,
Летя под парусами в далёкие края...
Рождество 1903 года
Прохладные волны бриза и судна неспешный ход,
Свет звёзд, испещривших густо высокий небесный свод;
Но долгая ночь проходит, все ближе наш путь к земле,
Где Сэлкомб, горя огнями, встаёт в предрассветной мгле.
Давно ли в испанских водах нас пенистый вал качал.
А тут - мёрзлый снег на крышах и старый кривой причал,
И трубы, как лес, которым привычен ветров таран,
И колокол, что сзывает к заутрене прихожан.
Пророчат его удары достаток и мир для всех,
Рождественские подарки и звонкий ребячий смех.
Вон флюгер на доме сквайра сверкает, словно звезда,