Я бы и не прочитала эту газету. Зачем мне какие-то объявления? Я ничего кроме программы передач в газетах не смотрю. А это... само в глаза просится, красным фломастером обведено.
"Обеспеченный ласковый мужчина познакомится для интима с беременной женщиной.
Окажу материальную поддержку".
Для какого такого интима он познакомится, я не знаю. Но про беременную женщину... маманька это, кто же еще у нас в доме беременный? Кроме нее только тараканы. А матери-альная поддержка нам нужна. Когда ее нет, даже тараканы чувствуют, ходят воровать хлебные крошки в другие квартиры, или по мусоропроводу лазают, побираются, бедные.
Я немного догадалась, что теперь будет.
И стала мечтать. Вот бы пришел молодой такой, красивый. Короткие волосы, в очках, а глаза у него добрые такие, а руки... Такого насобирала. А потом вдруг поняла, что это я себе нарисовала Вовика из десятого класса. Он один раз, когда я по лестнице вниз бежала и налетела на него, он поймал меня, прижал к себе одной рукой и сказал так ласково:
- Куда летишь? Убьешься!
А я смотрела на него снизу вверх и мне захотелось, чтобы он меня вот так всегда держал и никогда не отпускал. А он взял и сразу отпустил. Я потом несколько раз мимо него проходила и на переменах и после уроков его дожидалась. Но он ни разу на меня даже не посмотрел, даже не вспомнил, как обнимал меня. У мальчишек память совсем короткая, непомнящая ничего у них память.
Жалко, что маманька для него немного старая, а то бы... Интересно, подумала я опять, а если он придет, он же не ко мне придет, а к маманьке? Мне будет обидно, что он с ней, а не со мной. Ну конечно, не я же ему письмо написала, не я же его пригласила. А, может, мне самой дать объявление в эту газету? А что я напишу? Такая-то и такая-то восьми, нет, девятилетняя, немного можно и приврать, девушка нуждается в материальной помощи? И тогда маманьке не надо будет ничего делать. Пусть себе спокойно отдыхает, ждет, когда лялька сама родится.
Он пришел.
Совсем не такой, про какого я думала, о каком мечтала. Маленький, кругленький, как арбуз, такой шумный. И нерусский. Черный весь. Но по-русски говорит очень хорошо, правильно, как наша учительница.
- Ты думаешь, я ненормальный? - весело спросил у маманьки, помогая ей освободить от продуктов два огромных пакета.
Я выглядывала из-за двери кухни. Он заметил, спросил, как зовут. Подозвал, как будто сто лет меня знает, угостил яблоком и огромным, даже одной рукой не удержишь, гранатом, а потом увидел, что у меня в руках больше места свободного нет, посадил за стол и стал складывать передо мной всякие чудеса.
- Ничего я такого не думаю, - настороженно ответила маманька.
- Ну, как же! Я такое объявление поместил в газету. В редакции девушка молоденькая сидит, смотрит на меня, объявление перечитывает. Думает, наверное, псих. Мне ара Эдик так и говорил, за сумасшедшего примут.
- Да нет, что ты! Я бы не написала тебе.
- Я хочу тебе объяснить, чтобы ты не боялась меня.
- Не боюсь я нисколько.
- А, подожди, дай сказать, - вроде и остановил маманьку, мол, не перебивай мужчину, но сделал это не обидно, с веселой искоркой в голосе. - У меня своих детей трое. Там, в Севане. Я здесь был, когда жена рожала. На шабашке был. Все три раза. Я со школьной скамьи на шабашке. У нас работы нет, денег негде взять. А деньги все любят. Все к вам, в Россию стремятся. Сначала с отцом ездил, с братьями. Потом отец старый стал, тяжело ему. Я сам стал бригадиром, сам людей привозил. А жена... Я на месяца три домой приеду, когда совсем холодно, снег выпадет. И опять уехал до белых мух. Она всех детей без меня выносила, родила и вырастила. У нас почти все так живут. А я... я беременных женщин очень люблю. Как увижу, как представлю, что это она моего ребенка в себе носит. Упустил я в жизни свое. Так хоть на чужое посмотреть, пережить.
- Я понимаю.
Нет, еще не понимаешь. Я чувствую. Голос твой слышу, глаза вижу. Как бы тебе лучше объяснить? Знаешь? Я вот маленький был, велосипед хотел. Ну, прямо до слез. Не покупали мне родители, денег нет таких. А у Марека есть. Ему отец купил. Я завидовал, ждал - даст мне покататься. Он не давал. Я даже хотел украсть. Думаю, украду, накатаюсь и назад привезу. А вдруг узнают, что это я? Стыдно. Какой позор родителям! Так и вырос без велосипеда. А потом, веришь? Уже деньги настоящие заработал, уже машину купил дорогую, иномарку. Увидел один раз велосипед, почти такой, как у Марека был, спортивный, с таким кривым рулем, многоскоростной. Пошел и купил. Сначала падал, не получалось никак. Я же не мальчик уже! Ничего. Научился! Вечерами в деревне, мы там ферму ремонтировали, по проселку ка-тался. Песни орал на весь лес. Опять себя ребенком чувствовал. И гордился. У меня велосипед даже лучше, чем у Марека был! Скоростей в нем больше. И не наш, иностранный. Я представлял, что не среди берез еду, а это друзья мои и все из села вдоль дороги стоят и смотрят, как я на таком красивом велосипеде еду. День катался, неделю катался. Потом нака-тался. На всю жизнь накатался. Насовсем. Взял и подарил велосипед парнишке нашей хозяйки. Мы у нее квартировали. Теперь понимаешь?
12
Интересно рассказывает. Мне прямо жалко его, маленького, стало. С велосипедом его. Я тоже иногда чего-нибудь хочу, а не покупают. Или нет совсем, или мало, на всех не хватит. Сама себе обещаю, когда вырасту и денег у ме-ня будет много, накуплю и наемся до отвала. Или, когда вырасту, не захочу уже? Как недавно с холодцом. Мало его было - я хотела, думала - дали бы волю, все бы до крошки... даже тарелку мыть не надо, все вылизала бы. А потом, когда передо мной поставили - ешь не хочу, и не надо стало.
Я сначала немного расстроилась, какой несуразный дядька к маманьке пришел. А он такой веселый, подарков всяких принес. Я сразу подумала, а чего? Ну, маленький, ну толстенький. Так и квартирка у нас маленькая. И я маленькая. И маманька у нас маленькая. Чего уж к этому придираться? Бабушка бы сказала: - "Не до жиру..."
Я думала, он у нас на ночь останется. А он не остался. Меня на улицу погулять отправили, ненадолго. А потом маманька вышла на балкон и позвала домой. Когда он ушел, я и не заметила, хоть и играла возле подъезда. Я посмотреть хотела, какая у него иностранная машина. Но возле подъезда ни одной иностранной не стояло. Я вспомнила, что он из другой страны приехал, которая когда-то наша тоже была, а потом захотела жить без нас и стала чужая. У него, наверное, какие-нибудь "жигули" или "волга". Для них же любая машина иностранная, когда своих нет.
А на следующий день маманька опять нас рано спать погнала. И я поняла, что сегодня он к маманьке ночевать придет. И такой на меня азарт напал! Я в ванной кое-как Натку подмыла, отнесла в кроватку, и сама под душ. Никак не могла насытиться, все кто-то не отпускал выйти. Все мылась и мылась. Душ целый час не-прерывно работал, целое море воды на меня вылил. Только когда в дверь позвонили, маманька прикрикнула на меня и я убежала спать.
Пока они болтали на кухне, я трогала себя. А потом и они пришли.
Чебурек, так зовет всех черных бабушка, ворковал без умолку, я даже следить за его словами не успевала. А он, даром что колобок, был удивительно прытким. Крутился на диване - то маманьку в губы целует, то в живот, даже пятки ей языком щекочет, она взвизгивает негромко и ноги у него вырывает. А он просит её:
- Чего ты? Не нравится?
- Нравится, но... утерпеть не могу... сама нога подгибается, - оправдывается как маленькая девочка маманька.
- У тебя молоко уже есть? - это он набухшую грудь маманьки вылизывает
- Рано еще.
- Совсем нет?
- Ну... немного... если давить... капельку.
- Мне хватит. Мне вкус только надо. Я сразу по-новой готов буду.
И опять целовал округлый маманькин живот, ворковал по-своему. Такие длинные речи ему говорил, тому, который там у маманьки в животике еще сидит. Я только и запомнила "эрку соф" да "эрку соф ".
А потом зарывался в ее волосах и чмокал там, а маманька извивалась и про-сила:
- Ой, не могу! Дай вздохнуть! А то я раньше времени рожу!
Палка у него была небольшая, меньше чем у того дядьки с маманькиной работы. Такую и я бы, наверное, могла выдержать. А, может, не смогла бы. А колобок этот сам был похож на беременную тетку. Живот больше чем у маманьки. И все спрашивал у нее:
- Мы ребенку не навредим? Ты скажи, если я не так делать буду.
- Скажу-скажу, - обещала маманька.
Но я ни разу не слышала, чтобы она ему про это говорила. А я подумала, если тот дядька со своей колбасиной не навредил, чего этому-то бояться?
Он хотел, чтобы маманька встала перед ним на колени. Она замешкалась, никак не хотела нагибаться.
- Больно?
- Нет.
- А что?
- Я не знаю, как тебе сказать...
- Не любишь так?
- Люблю... но...
- Чего "но"? Говори, не бойся!
- А ты куда хочешь? А то я...
- Чего? Разговоров наслушалась?
- Ага. Про вас говорят, что вы всегда "не туда" вставить норовите.
- Ха! Говорят! А почему говорят, не говорят?
- Нет.
- Ну, так я тебе расскажу.
Я думала, он рассердится на маманьку, выговаривать ей начнет. А он сел рядом, обхватил ее живот руками и стал рассказывать.
- Я знаю, что про нас товарки говорят.
- Что их слушать? Болтают по-бабски.
- Мы, говорят, переворачивать любим. Мол, такие вот извращенцы, мало им по нормальному, как все люди, так им еще в... ну в... туалет... как это правильно сказать, по-книжному?
- Анально.
Точно, я еще запоминал - канал в телевизоре, а анал в ж...
13
Я тебе расскажу о наших обычаях сначала.
Вот у вас женщина захотела родить, родила. Не захотела родить - в больницу бежит, аборт делать. Доктор-моктор там ей что надо убрал, почистил, и живи себе спокойно. У нас аборт нельзя, в больницу идти, доктору показать то, что только один муж видеть может, тоже нельзя. Много чего нельзя. А вот мужу жена должна угождать, чтобы он всегда доволен был и другой не захотел. Девочек с младенчества премудростям учат. Твоей дочке сколько? Семь-восемь?
- Восемь, девятый пошел.
- Ты ей уже рассказала, для чего она живет? Зачем замуж выходят, как детей делают, как мужчине служить?
- У нас не принято.
- У вас не принято почему? Вы этого сами не делаете?
- Да стыдно как-то об этом ребенку.
- Делать не стыдно, рожать не стыдно. А рассказать и научить, как надо это правильно делать, стыдно! О чем ты говоришь? Кто ей расскажет, если не родная мать?
- Ну... подружки... на улице, в школе.
- В самом извращенно-грязном виде?
- А как иначе?
- Что может знать ее подруга? То же что и твоя дочь, - ничего. Это же культура многовековая! Ее из поколения в поколение передают, совершенствуют. Толстые и умные книги пишут, фильмы снимают, диссертации пишут. Целые институты и академии создают, чтобы мы относились к этому не на уровне животно-го, как ее подруги научат, а на уровне искусства, любви! Вот скажи мне, почему вы, русские, кавказских мужчин любите? Нет, ты честно скажи, мы с тобой не в поддавки играем, мы с тобой серьезные слова говорим.
- Ну... обходительные вы, - мнется маманька, - к женщинам как-то по-особому относитесь. Внимательней, с подходом. Не как наши мужики - без слов взял за руку и в кровать потащил. Вы как бы уговариваете, заманиваете, чтобы попалась на ваши уговоры, сама согла-силась. Подарки там всякие, деньги.
- Не задумывалась, почему мы так делаем?
- Нет, не приходилось. Где мне? Да я и не знаю вашего брата, на курорты не ездила, дома все больше сижу. Ты у меня первый нерусский.
- Я и мои братья, пока не женились, много мудрых слов выслушали. Кто такая женщина, почему она выше всего, почему к ней надо относиться как к матери. Она - мать всех людей. Без нее ни меня не было бы, ни тебя. Ни отца моего, ни деда. Дома тоже не было бы. Есть женщина-мать. Есть женщина-жена. Есть женщина-дочь. Кого я больше любить должен? Как разделить? Я каждую люблю. Каждую своей любовью. О моей матери как о женщине мой отец заботился. О своей жене я забочусь. О дочери как о женщине ее муж заботиться будет. А она о нем.
- Чудно ты говоришь. Сказку какую-то рассказываешь.
- Я знаю, у вас так не говорят и не думают.
- И никогда делать не будут, - погрустнела немного маманька.
- Ну почему ты так думаешь? Вырастут новые люди, переделают эту жизнь.
- Ага, а я разве дождусь?
- Ты не о себе думать должна, ты о детях своих думать должна. Ты уже что-то знаешь, что-то умеешь, наошибалась, наобжигалась. Мудрости понабрала. Учи их.
- Тебя кто учил?
- Нам старшие мужчины говорили, что надо делать, как надо делать, чтобы женщине хорошо было. Нам старшие женщины говорили, что надо делать, как надо делать, чтобы женщине хорошо было.
- Ты хочешь сказать, что вы со старшими женщинами?..
- А, слушай! О чем ты говоришь? О плохом, грязном? Или о хорошем, чистом? Учитель в школе всегда старше ученика. Да? Кто будет слушать того учителя, который младше ученика? Или сам ничего не знает, а других учить бе-рется. Ты? Я? Они? Нас наши старшие готовили не в игрушки играть. Нас к семейной жизни готовили. Учили. Семья - это что?
- Пьяный муж, случайные дети.
- Это главное в жизни любого человека, основа всех его основ. Дети, это что? Это - главное в жизни. Я работаю для кого? Для жены своей, для детей своих. Я уезжаю на заработки, меня долго нет, совсем долго. Но я каждую минуту, каждую секунду знаю - есть дом, где меня как самого дорогого человека ждут мои самые дорогие люди. Больной я или здоровый, богатый или бедный... Они там без меня маются, но знают, - я здесь потому что люблю их и для них я здесь стараюсь, работаю от рассвета до заката. Потому, что у нас так принято, нас так воспитали. Думать о тех, кто рядом. И меня, - мужчину, и жену мою, - женщину.
- И все у вас такие?
- Ну, все не все...
- Что, тоже попадаются как у нас?
- В семье не без урода, так у вас говорят. У нас тоже есть пьяницы. И проститутки теперь есть. Мой отец говорит, в его молодость такого беспорядка не было. Сразу бы приехал отец, приехали братья. Сами бы пьяницу перевоспитали. А дочь-проститутку убили, чтобы род не позорила.
- Насмерть?
- Нет, понарошку. Ты что! Конечно, насмерть.
- Жестоко. Но, наверное, правильно.
- А сейчас все живут как в Америке. Это все от Америки. И разврат, и Союз наш развалили американцы.
- А переворачивать?
14
Алик засмеялся безобидно.
- Тебя только это волнует?
- Ну... и это.
- Можно и про это сказать. У нас аборт нельзя.
- Ты уже говорил.
- К врачу показываться нельзя.
- Врач-то чем виноват?
- Женщина воспитана по-другому.
- А если заболела?
- Если заболела, пусть горло, ухо, нос смотрят. А там не смотрят.
- Ну а вдруг?
- Есть мать, есть сестры, есть бабушки. Они помогут.
- Да, лучше у вас не болеть.
- Не болеть всегда лучше, чем болеть, хоть у вас, хоть у нас, - согласился Алик и продолжил. - Мужчина для чего придуман? Он зарабатывает, содержит жену, детей и дом свой. Жена дом держит, детей рожает и воспитывает, мужу служит. В постели мужчина должен свое получить, любым путем, отговорок быть не должно.
- А если он нажрался как свинья? Как я его наказать еще могу?
- Постель не место для торга.
- Я рабыня? Или машина - перевернул, как ему надо и вперед?
- Мужчина не примет любым путем, если он любит. Настоящий мужчина, - он о женщине думает, о ее удобстве. Но настоящая женщина тоже думает, даже больше, чем мужчина. Она далеко вперед думает, и на завтра думает, и на следующий год думает, и намного следующих годов думает. Как сделать так, чтобы родной дом был всегда притягательным, а ложе, где она правит бал, желанным. Ее мама думала, и ее бабушка думала. Все думали. И придумали. Как угождать мужчине и не рожать каждый год? Чтобы здоровье свое не угробить, надо знать, когда можно, когда нельзя.
- Когда можно, никаких вопросов.
- А вот когда нельзя, женщину и научили переворачиваться. Заметь, не я ее переворачиваю. Она сама знает, что сегодня ей нельзя, можно забеременеть. Она сама, глядя по обстановке, делает это явно, напоказ - мол, смотри, я для тебя готовилась, чтобы тебе еще слаще было. Или неявно. Как бы инициативу на себя берет и незаметно садится не тем местом. В каждой семье свои правила, каждая женщина лучше знает, как ей со своим мужчиной себя вести. Девочке сызмальства мама анус готовит, массирует, разминает, тренирует, одним словом. И не просто готовит принять таким образом мужчину, а и удовольствие получать.
- Как же это совместить? У каждого места свое назначение.
- Слушай, да! Ты маленькая девочка, да? Ты не знаешь, что так все делают? Ты кино по видику не смотришь, да? Сейчас тебе любой пацан расскажет - как замкнуть логическую цепочку.
- Я не знаю! Правда.
- У тебя клитор очень заводной. Ты мне его даже минуту поцеловать не даешь.
- Я вынести не могу, сразу приплываю.
- Вот, допустим, я начинаю тебя учить. Я трогаю твой клитор и одновременно пальчиком анус массирую. Ты сначала будешь противиться. Но я не буду трогать твой клитор сам по себе, а только в паре с анусом. И ты быстро при-выкнешь: приятно, когда трогают клитор, и не будешь дергаться от прикосновения к анусу. Через некоторое время прикосновение к анусу вызовет у тебя прилив крови к клитору. И ты уже будешь приятное чувствовать. Терпение и настойчивость, неделя, месяц, или год, кому сколько времени нужно... Девочек долго учат, до замужества, даже иногда десять лет, или больше. Ну и...
- Говори, говори. Мне, правда, интересно. Я же не знала ваших законов.
- Я не могу жениться на женщине другой нации.
- Да ты что! Ваши многие здесь осели.
- Вернее, могу, я не так выразился. Но в дом родителей ее не смогу привести. Не примут. И ко мне в гости не приедут. Имей хоть сто женщин любой нации, детей на стороне заводи - это не за-прещено, но женись только на своей. Так же и для женщины. Она замуж за своего должна выйти. Хоть какого, хоть немного краше обезьяны.
- А любовь? А чувства?
- У нас строго с первым мужчиной, с девственностью.
- Совсем никак?
- Ну... Некоторые, особенно, которые уезжают учиться в Россию, живут с мужчинами долго. Годами живут как муж и жена, а она остается девствен-ницей.
- Ну, мужика обмануть нетрудно.
- Это у вас мужчину обманывают. У нас женщины невесту проверяют. Со стороны жениха. Но и тут хитрят. Будущий муж через товарок своих одно место может проконтролировать, а вот второе, которое неконтролируемое, может хоть сколько быть в постоянной эксплуатации. К нему претензий нет, оно, как ты правильно говоришь, для другого предназначено. Такая вот предыстория у тех разговоров, что про нас говорят.
- Ты хочешь, чтобы я перевернулась?
- Зачем! У тебя опасные дни еще не скоро придут. А мне и так с тобой хорошо, так хорошо, что лучше и не надо!
И давай опять маманьку нацеловывать.
15
Алик - это у него имя такое. Сам старый, как... ну, то есть, не старый... и не пожилой... а взрослый, как маманька. А имя детское. Алик. Нет чтобы Александр, или Алексей, можно было бы сказать, дядя Александр. А тут как? Дядя Алик!
Мне он не то, что там нравился, или не нравился. Меня он не трогал, не обращал внимания, что я рядом с маманькой лежу. Я сначала ждала, специально раскрывалась, как будто во сне. А он никак, даже не подглядывает за мной. Все маманьку гладит да живот ее целует. Ли-зунчик какой-то.
Я раньше как думала? А как люди вокруг меня говорили, так и думала. Все мужики одинаковые, им лишь бы на бабу залезть, а какая она - красивая или старая, все равно. А потом думала, вот какой дядька, с маманькой любится, и ему еще мало, еще меня трогает. И, думала, все они такие, кобели собачьи.
А дядя Алик совсем другой. Он, видишь, как разговаривает, как маманьку любит, столько ей слов красивых говорит. Я и не знала, что такие простые слова могут так красиво звучать. Он много по-своему говорил, по... не по-русски. И тоже нежно, ласково, и все гладит, все нацеловывает. А она, я вижу, радуется его приходу, и на следующий день такая веселая, приветливая. Иногда даже спро-сишь ее о чем-нибудь, а она как не слышит, как где-то далеко, не с нами. Потом встрепенется, спросит: "А? Чего?" И как будто к нам вернется.
Я сразу заметила в маманьке новое, чему ее Алик учил. Теперь она никогда не переключала телевизор и звук не убавляла, если показывали, как любятся дядьки и тетки. Она даже иногда начинала мне рассказывать, что они делают и зачем. Но она еще не совсем на учительницу тянула, она еще плохо объясняла, терялась, слова не могла нужные подобрать. Потому что какие у нас слова для этого придуманы? А ру-гательные, матершинные. А у Алика все слова другие получаются: хорошие, ласковые. Как будто он русский, а я и маманька нерусские, слов своих не знаем, на родном языке объясниться не можем.
Но я все равно многое понимала. А самое главное, когда маманька про это стала иногда говорить, мы с ней как бы ближе, роднее друг к дружке стали.
А один раз она в ванную пошла, помылась немного, а потом меня зовет.
Я когда пришла, она сидит в воде, я подумала, а как она мылась, если вода в ванной вся чистая, прозрачная. А она старую, мыльную выпустила и свежей набрала.
- Залазь ко мне, - говорит.
- В ванну? - переспрашиваю.
- Ну да. Поможешь мне, - а голос немного с дрожью, волнуется.
Мне сразу стало тоже волнительно, чего это она? И как я полезу в воду? Я же одежду замочу. Я немного замешкалась, а маманька меня подгоняет:
- Давай, давай, раздевайся и прыгай.
А когда я залезла к ней, она осмелела и говорит.
- Рожать мне скоро, сроки подходят. В больницу поеду, - а сама гладит меня и нисколько уже не волнуется, спокойная такая, близкая. И я сразу успокоилась и не волнуюсь нисколько.
Ванна у нас маленькая, сидячая. А когда в ней вдвоем, она стоячая должна называться, или на-корточная, потому что маманька со своим животом много места занимает.
- Мне побриться надо, а я не достаю путем. Поможешь?
- Ага, - немного растерялась я, поняв про что она говорит. Вспомнила, как папанька иногда после бритья кровь на щеках газетными бумажками останавливал, послюнякает и приклеит на ранку. - А если порежу?
- Не порежешь, бритва безопасная, - и протягивает мне помазок и станок с лезвием. - Намыль сначала.
Я делала, как она говорила, сначала увидела так близко много волос, и подумала, что когда-то и у меня такая будет. А потом, когда волос все меньше становилось, оказалось, что у маманьки, такой уже ста... взрослой она такая же как у меня, только побольше немного. А ма-манька не молчала, она мне подсказывала, как надо за складку оттянуть, чтобы везде волосы убрать, и как и что у девочек называется, какие губы есть. А я еще подумала, ну и что здесь такого, запретного, что все друг от дружки пря-чут, мамы от дочек, дочки от мам, а сами по сто раз на дню пользуются этим, трогают, вытирают. А я трогала у маманьки и ничего такого, я же ей в ушах серу чистила ваткой, и Натке чистила. И здесь тоже как в ушах. Ничего осо-бенного. У себя так не порассматриваешь, у себя неудобно, у Натки еще почти ничего нет.
- Вот это ты сейчас клитор потрогала, он у женщины самый главный, когда она с мужчиной любится.
- А ребеночек откуда родится?
- Вот отсюда, - она сбоку, мимо живота просунула руки и оттянула в стороны большие складки. - Видишь?
Я увидела и не поверила, что из такой маленькой дырочки может такой большой ребеночек вывалиться.
Маманька немного заулыбалась.
- И ты, и Натка отсюда вылезли. Ну-ка, намыль руки.
А потом я, как велела маманька, сначала один кулачок ей в эту дырочку просунула, он легко провалился, потом второй рядом. Потом руки в сторону немного развела, "только не спеши", - подсказывала маманька, а голос у нее опять задрожал, и глаза призакрылись.
- Покрути руками, разомни мне, - тихо попросила. Я немного руками пошевелила, а руки у меня устали все время кулачки держать, я их разжала, прямо там, в маманьке, она задрожала, ее... ну эта... которую я побрила, сильно-сильно меня сжала, я руки сама не знаю зачем из маманьки выдернула, а она вскрикнула и повисла на мне.
- Мам, ты чего? - испугалась я.
- Ничего, доченька, ничего, - шептала она мне в ухо. - Хорошо мне. Все хорошо. - Так дышала, будто на наш этаж без лифта забралась. Немного отошла и стала объяснение искать. - Живот сильно давит. Видать, кровь застаивается. Алик разминает, мне хорошо. Ты вот сейчас помогла. Когда он еще придет? Я ж не знаю. А оно жжет, требует свое...
- Мам, ты это... если надо... я тебе помогать буду... когда его нет.
16
Алик долго к маманьке ходил, наверное, целый год, и еще немного. Уже маманька Толика родила, Толик вырос и садиться начал.
А потом простился с нами. Пришел днем, в субботу. Торт принес, фрукты - целый пакет. Дыню большую. И еще много всего. Он сезонную работу закончил, домой возвращался.
Маманька заранее знала, что его больше не будет. Она немного совсем погрустила, но когда Алик пришел прощаться, опять повеселела и щебетала без умолку.
- Спасибо тебе, - говорит маманьке. - Ты в моей жизни пустоту заполнила. Я теперь спокойнее жить буду, все на место встало, как быть должно.
Мы долго сидели за столом, разговаривали. Алик очень детей любит, всем нам подарки принес, Толика с рук не спускал, и Натку тоже. А потом мы их с маманькой одних оставили...
Он ушел, и в квартире нашей стало так тихо, как после папанькиной смерти.
Мы его, когда он был, почти и не видели, но каждый день ощущали, что он есть. Особенно, когда за стол садились. Да и маманька о нем только хорошее говорила. И я... теперь о нем только хорошо думать буду. Даже рада, что он меня не трогал, я его даже за это немножко полюбила.
Он много всего маманьке рассказывал. Про женщин, про мужчин. Как они жить должны, как любить надо, заботиться друг о друге. Я ничего еще в жизни не понимаю, но все равно что-то поняла. У них другие правила, ну... женщина и мужчина по-другому отношения строят. Иногда мне кажется, что я бы по их правилам хотела бы жить. А иногда не знаю, как лучше, у них или у нас. Может потом, когда вырасту, разберусь.
Я не все запомнила, но главное, как надо себя вести, чтобы мужчинам нравиться, надо очень сильно стараться, надо учиться много, - на всю жизнь сохраню...
Я все, что он говорил, и что я запомнила, делала. И массировала, и разминала. И ничего, совсем даже не больно, а даже приятно, особенно в самом начале, где как колечко упругое, от прикосновения сжимается, пульсирует, слабостью ноги наполняет. Когда уроки школьные делаешь, или маманька что-нибудь велит делать, приходится заставлять себя. Я всегда отговорки всякие ищу: вот песню по радио допоют, потом начну; или мультик досмотрю, по-том начну; или до ста досчитаю, или еще что. А этим заниматься - никаких отговорок не надо. Само просится, само получается. Раньше маманька один раз меня маленькую поймала, что я пальчиком себя трогаю, - я еще в школе не училась, и настыдила меня, наругала. Я потом от нее пряталась всегда, руки поверх одеяла клала, чтобы она опять чего не подумала. Теперь она даже сама меня трогает, показывает и рассказывает иногда. И мне велит себя там, сзади, тро-гать, ну... не велит, как приказывает, а как советует, просит. Говорит, мол, знать по-ра, скоро большая вырастешь, взрослая, у тебя мальчик появится, надо быть гото-вой.
Спасибо, Алик, дядя Алик.
Ты хороший.
У меня, когда вырасту, обязательно кто-то похожий на тебя будет...
Теперь бабушка приходила к нам каждый день. Ну не днем, а утром, но каждый день. Даже в выходные. Она с Толиком нянчилась. Его в ясли не берут, маленький еще. А Натка уже в садике, а я в школе. А маманьке на работу во вторую. А часто и в ночную смену остав-ляли. Приходила под утро, немного пьяная, падала на кровать и спала, как убитая.
Она долго, целый месяц, или даже три месяца искала работу, чтобы там деньги платили, а не обещания. Ее по блату устроили, через какую-то хорошую знакомую. Пожалели, что у такой молодой уже трое детей и мужика нет. Она теперь в элитной бане работала. Какой-то большой начальник приватизировал какой-то спортивно-оздоровительный комплекс, подарил его своей жене, а та устроила там всякие тренажерные залы, массажные кабинеты и сауны с солярными. Это маманька нашей бабушке и нам рассказывала.
- Обещают сто долларов в месяц.
- А это сколько? - спрашивает бабушка. - Много или мало?
- Ой, мама! - растолковывает маманька. - Если бы я в свою больницу вернулась, или в депо опять пошла, я бы там сейчас тридцати этих самых долларов не получала бы! Да еще с задержкой на полгода, да продуктовыми наборами, да через магазин главврачихи с ее инте-ресом.
- Ну, тогда ничего, тогда иди, работай.
- Деньги, хоть и доллары эти ихние, это не самое главное, - продолжает маманька полушепотом, как будто кто подслушать может и украсть их у нее. - Мне так и сказала Лидия Витальевна. Ну, хозяйка моя!
- А! Ну, поняла.
- Она сказала, время сейчас новое, люди легкие деньги научились зарабатывать. Им хочется их так же легко и тратить. А мы должны помогать им тратить.
- Это как? Обманывать?
- Ну, ты мама, чего говоришь? Сразу тебе и обманывать! Предлагать много услуг, чтобы на любой вкус и цвет, чтобы любое их желание.
- А! Ну, так бы и сказала. А чего они желают?
- Ой, сейчас всего желают. То им похудеть быстро надо, к купальному сезону. А там жира полтонны как на супоросной свинье. То загореть в январе как летом у моря. То массаж расслабляющий, усталость от ихнего безделия снять. То массаж возбуждающий. То попариться, то "пожариться".
- И чего? И это у вас есть?
- Ты, мама, как дикая! Чего, телевизор не смотришь? Все мыльные оперы утром и вечером для закрепления глядишь, а туда же!
- Так это у них!
- Теперь все, что у них, есть и у нас. Только втрое супротив ихнего и без-образней.
- Да ну! - вытянулась по столу бабушка, заглядывая от гложущего ее любопытства в маманькин рот. - И чё, это тоже?
- Там, мама, под благородной вывеской да под вооруженной охраной такое творится... Сплошное бля...
- Ну-ка, ты чего при ребенке-то?
- А то он рядом с тобой шары в экран не пялит, - отмахнулась маманя.
Я, бабушка, побольше твоего знаю, - встряла я и тут же получила подзатыльник, а маманька меня еще и выгнала из кухни, велела идти уроки учить.
17
Сама виновата. Нечего было в разговор лезть. Теперь сиди, посапывай тихо в две дырочки, сердись на себя. У них там сейчас самый интересный разговор начнется. Иначе зачем бы маманька меня выставила.
Секретничать будут. Я секреты ух как люблю. Особенно когда про это. Раньше, когда у маманьки еще не было дяди Алика, она мне даже телевизор не разрешала смотреть, когда там голых показывали, ну и все с сексом связанное. Выгоняла, или каналы переключала. Только невинные поцелуи и все. Теперь успокоилась. Раз дядя Алик сказал, что учить надо.
Я думала, она и вправду меня теперь учить начнет, расскажет, зачем женятся и замуж выходят, зачем у мужчин такой член и как он в женщину входит. Я прикинусь дурочкой, что ничего не знаю, первый раз слышу, и самое большее, что видела, это писюнчик нашего Толика, маленький, как зародыш огурчика.
Но она, как в этой бане противной работать стала, больше никаких взрослых разговоров со мной не заводила. Как будто сразу все забыла, или кроме того, что уже рассказала, больше ничего и не знает вовсе.
А вдобавок еще и выгнала меня.
Я, конечно, села им за уроки. Я на табуретке разложила тетрадь, книжку сверху положила, вместе по отдельности они не умещаются. А потом тихонько к двери пододвинулась. Чего там двигаться? Два детских шага. Интересно же, чего маманька про свою работу го-ворит.
- ... ни в чем, говорит, не отказывайте гостям. Даже если они... ну, ты понимаешь...
- Чё, прямо так и говорит?
- За это.... говорит, у нас тарифы вот такие...
- Сколько?
- Бумагу мне показывает. И предупреждает. Половину этой суммы отдавать ей, а половину себе брать, потому что главная работа - ею делается.
- А она чего, тоже?
- Она крышу дает, ну, охраняет нас от всех, она клиентов таких денежных подбирает, и все что надо, им объясняет.
- А, ну это, конечно, уметь надо.
- Это, говорит, не в частном борделе служить, где тебя вдоль и поперек могут, и никто за тебя не заступится. Здесь клиент солидный, с положением. По телевизору увидишь, в газете там портрет, или на улице встретишь его, даже полунамеком узнать не думай. И чтобы никто! Молчание и послушание больших денег стоит!
- И сколь это?
- Да много, мама, много. За ночь можно заработать больше, чем в поликлинике за месяц. И никаких задержек, никаких налогов.
- Бог ты мой! За такие деньги язык свой съесть можно.
- А еще... все, что подарит клиент, если я понравлюсь ему, это уже мое, этим уже делиться не надо... это уже как премия.
- Ты уж постарайся там.
- Стараюсь. Только капризные они. Богатые всё, им просто так не надо, им с вывертом подавай, чтобы не как дома, с опостылевшей женой.
- А ну как опять забрюхатишь или болезнь какую?
- Там строго. Врач свой имеется, с нашей же поликлиники гинеколог.
- Тоже у их робит?
- Не у них, на них. К нему на прием на машине привозят, так он вне очереди, все дела сразу в сторону.
- Чего это расстарается-то? Плотят хорошо?
- Клиент он постоянный. Ему самое лучшее и со скидкой.
- Тоже любитель, значится.
- Проверки у нас похлеще чем в больнице или в садике. Ну и предохраняться обязательно. Чуть что не так, сразу вылетишь.