Дорога. В России - название места, по которому собираются проехать. Сколько мне пришлось помотаться по разным дорогам... В той ещё - моей России. Даже смерть свою я там нашёл. У поворота на Кащенку. И здесь...
Дорога - это что-то "откуда-то" - "куда-то". В моем конкретно случае: от смерти к смерти.
Позади остался город, где есть четверо очень серьёзных людей, которые очень хотят моей смерти. По разным поводам, но, в основном, медленной и мучительной. Включая моего единственного господина, мою единственную любовь.
Впереди маячило неизвестное болото, в котором меня упокоят. Моя верная служанка. Первая, кто назвала меня "господин". Стоило ли столько терпеть, мучиться, переживать и страдать...
"И этот сошёл где-то под Таганрогом Среди бесконечных степей".
Я трясся на задке телеги, на востоке всё выше поднималось солнце. Я устал, очень устал от всего этого. От этого мира, от этих... предков. От боли, от страха, от непонимания... От всего, что зовётся "Святая Русь". Впереди была скорая смерть. Оставалось только её дождаться. Несколько дней и всё это кончится. Лишь бы не очень больно.
"Люди просят у бога лёгкой жизни, а надо просить лёгкой смерти".
И ещё говорят: "Когда человек планирует - бог смеётся".
В то утро господь хохотал. Над всеми в этой местности.
В нескольких сотнях вёрст к востоку в степи стояла юрта, в юрте сидел человек и думал. За всех нас.
В первой же фразе сразу две ошибки.
Никогда не называй половецкого хана - "человек". В становище много разных людей. Есть колодники, есть челядь, есть служанки - чаги. Есть пастухи. Есть просто мужчины и просто женщины. Это - люди. Есть "большие люди" - разные подханки: главы семей-кошей, главы родов-куреней. Но хан - один. Он не человек - он хан. Особенно - прирождённый хан. Из царского рода Элдори. Хан Боняк, сын Боняка, внук великого Боняка - Серого Волка.
И вторая ошибка: никогда степняк не поставит юрту в степи. Так может сказать только тот, кто всю жизнь провёл на асфальте. Или видел степь только из окна поезда. А вот если ездить по ней на коне или идти по ней ножками... Хотя где увидишь степняка, который идёт по степи ногами? Только рабы и женщины.
Легче найти место, где дом поставить, чем место для юрты в бескрайней степи. Потому что сначала нужно найти край в этой бескрайности. Юрта, становища, кочевья всегда ставятся там, где сама степь, поле - кончается.
Там должна быть вода рядом. И не просто вода: она должна быть проточной, иначе и люди, и скот начнут болеть. К ней должны быть удобные подходы, никаких обрывов. Иначе истомлённые за день жарой отары, стада, косяки подавят друг друга, спускаясь к водопою.
"Вот и прыгнул конь буланый С этой кручи окаянной".
Нужен лес, чтобы собрать валежник для костров, нужно закрытое место, чтобы удобно обороняться от врага и отгонять дикого зверя. Но должны быть широкие проходы, чтобы скот удобно выгонять на пастбища. Нужны загоны, чтобы разделить табуны. Иначе жеребцы передерутся и покалечат друг друга. Нужно, нужно, нужно...
Землееду легче. Он может выкопать колодец. Да и много ли надо воды для пары коров и лошадей? А у каждого кыпчака даже не в становище, только в дальнем походе коней - 10-12.
Землеед может нарубить леса и сложить запас дров. Он может построить огороду и сделать в ней ворота. И главное: он может вырастить и собрать хлеб. Спрятать его в яму и есть это полгода. Может быть, поэтому все эти землеройки смотрят вниз, не поднимая голов. Ищут - куда хлеб спрятали. Или - куда будут прятать. Что грузины, что русские, что греки.
Только степняки смотрят прямо. Вдаль, в небо. В лицо Хан Тенгри - "Господину высокому синему небу". Кыпчаки любят Тенгри - создателя всего сущего. Тенгри видит всё и всех. Он любит свой народ. И даёт ему и пастбища, и воду, и скот.
Но не хлеб. Без хлеба человек не может жить. Значит, его надо взять. Или купить. Или взять то, на что можно купить. Хабар, полон. Иначе народ ослабеет. И придут другие. Или свои, или чужие.
Землееды так и говорят: "Возлюби ближнего своего". А то придёт дальний. И возлюбит вас обоих. Сильно и больно.
Они сами и придут. Землееды. И снова придётся бежать. Как бежал хан Шарук с сыном Атраком к грузинскому царю Давиду-строителю. Как бежал его другой сын - Сырчан - за Волгу. Как бежал отец, Боняк Бонякович, на Кубань, уводя, спасая народ. Хорошо, что ещё дед вырезал Тмутаракань. Иначе бы русские ударили народу в спину.
И было бы как в священной книге греков: увидел землеед Каин, что не нравятся их богу его дары, а нравятся дары скотовода Авеля. И убил брата. Из зависти.
Все эти землеройки завидуют степнякам. Даже их пророк говорил: "будьте как птицы небесные... не сеют, не пашут, но каждый день напитаемы бывают". Как мы - кыпчаки.
Но чтобы быть как "птицы небесные" - надо воевать. Брать хлеб, брать хабар, брать полон. И тогда народ сохранится и умножится. Русские бабы хорошо рожают. Здоровые кыпчаки вылезают из русских баб. Здоровые кыпчаки вырастают на русском хлебе. Надо пойти и взять. Русь может жить без Степи, а вот Степь без Руси - не может. Поэтому, как говорил их пророк: "Надо делиться". Но не хотят они. А если не хотят - мы попросим. Харалужной саблей и волосяным арканом. Попросим поделиться хлебом и скотом, бабами и мужиками. Всякими блестящими штучками, которые сами же русские и будет выкупать потом. Хлебом и бабами.
Но...
Дед Боняк был великим воином. Вместе со своим другом Тугорканом они истребили народ печенегов.
Тогда ханов-друзей позвали греки. Но после битвы греки, повторявшие "бог есть любовь", вырезали тридцать тысяч пленных женщин и детей. И дед ушёл подальше от такой любви. Ушёл и успел: русичи под Киевом убивали кыпчаков. Два хана, два друга, даже не сняв с коней торбы с греческим хабаром, пошли в бой. Наказали клятвопреступников. Вбили, втоптали землеедов в землю. До сих пор про Тугоркана на Руси сказки рассказывают. В сказках у него уже и три головы - Тугоркан везде поспевал. Везде врагов грыз. Змеем зовут, Тугарином.
И деда помнят. Как он колдовал и выл по-волчьи - спрашивал у Серого Брата о победе.
Серый Брат сказал правду - в том бою дед победил. И войны выигрывал без счета. А вот саму Степь кыпчаки проиграли. Мономах оказался хитрее.
Было тогда у кыпчаков в степи 12 орд. Тысяч по сорок человеческих голов в каждой. Мономах брал это все. Читеевичей таскал за собой по всей Руси. С Аепой роднился. Аепа даже не хан рождённый. Так, куренной. Сколько таких в каждой орде. Но как на русских подарках поднялся. Стал настоящим ханам указывать. И тем, кто из кыпчакского царского рода Токс, и тем, кто из огузского рода Элдори.
Когда-то давно, ещё на Алтае, уйгуры позвали к себе на праздник 3000 лучших людей из народа Сиыр. "Сиыр" значит "корова". И всех перебили. А "не-лучшие" ушли и назвались "телёнок". По-тюркски - гуз.
Стали гузы и кыпчаки кочевать вместе. Поэтому и тамга народа - два ножа. Поэтому два царских рода в одном народе. Был народ "жёлтых людей" самым сильным в степи. Торки, печенеги, берендеи, хазары... все бежали от кыпчакского лебедя. А народы вокруг Степи дрожали и давали. Давали дань, полон, хабар... Хлеб.
Мономах всех перехитрил. На Руси резались князья. Звали к себе кыпчаков из разных родов. Потом князья мирились - родственники, Рюриковичи. А орды продолжали резаться в степи. И там, и там русские бабы рожали одинаково быстро. Воинов для господ своих. Но в теплом бревенчатом доме выживает больше младенцев, чем в юрте или в кочёвке зимой.
Взяли числом, задавили. По десять тысяч своих оставляли землееды на поле боя. И снова набирали пахарей, которые из оружия, кроме топора, ничего в руках держать не умеют. Бездоспешный мужик, необученный, да когда строй рассыпался... в степи перед стрелой... перед конным с саблей... как голый. Но этих "голых" снова и снова собирались толпы. А славных воинов в юртах становилось всё меньше.
Побили русские половцев, выгнали из ближней степи. Хана Шарука аж за Дербент, за Железные ворота. А потом сами же назад позвали. Сын Мономаха Юрий. Русские его Долгоруким зовут. Верно называют. Даже сюда, в Степь, его руки дотягиваются. Приходилось и самому Боняку под его рукой ходить. Плохо сходили. Два старших сыны, два Боняковича остались там.
Дед сам решал: куда идти, когда идти. Собирал в своей юрте друзей и соседей и... "ждите гостей, русские". Теперь так нельзя. Вон, несколько лет назад две орды за Днепром сходили. На Русь. Хороший полон взяли. Большой, здоровый. Русский князь Изя Волынский догнал. Полон отбил, храбрецов порубил.
Боняк усмехнулся в бороду. Он тогда тоже не растерялся. Хоть и собрал всего четыре сотни, но успел. Перебрался через Днепр и прошёлся по становищам ослабевшей орды. Их воины легли под русскими мечами. Что ж не подобрать что осталось? Два больших коша вырезали подчистую. Мужчин - грекам, женщин - на кошму, скот - в стадо. Хабар... хабаром пришлось делиться. И развернуться не дали - другие соседи тоже подошли. Им тоже надо.
Турпеи тогда сильно испугались - ушли под Русь сразу, десять лет прошло. А каепичи дёргались, пытались подняться. Не дали. Говорят, в этом году и они клятву принесли киевскому князю. Откочевали на Рось. Твердеет русское порубежье.
Теперь надо ходить на Русь только с русским князем. Хоть с каким. Чтоб показал дороги. Чтоб провёл через порубежье. Чтобы ему открыли ворота. А уж потом... Кыпчак всегда своё возьмёт. Либо князь даст обещанное, либо сам. Либо - и то, и другое.
Вот и сидит хан Боняк Бонякович в своей юрте у устья заросшей лесом балки, в 20 шагах от ручейка. Думает и ждёт.
Думать - самое ханское занятие. Одно их трёх. Два других: делать наследников и наказывать виновных. А ждать... основной труд всякого кочевника. Ждём окота и приплода, оттепели и снега, восхода или заката, похода или набега.
Ждём гостя.
Под полог над входом всунулась мордашка сына.
--
Ата, роса сошла, в юрте душно. Поднять полог?
--
Да сынок, подыми.
Сын. Алу. Девять лет назад случился страшный бой у речки Малый Рутец. Боняк тогда шёл с Долгоруким. Сеча шла дикая. Такая, что и главного противника - князя Изю Волынского - ранили. Люди озверели настолько, что уже после боя Изю чуть не зарубил один из собственных воинов - не узнал своего господина в лицо.
А ему, Боняку, удалось-таки раскрутить свой отряд, найти между врагами щель и выкатить туда конную карусель. Потом была бешеная скачка на юг. По дороге его нукеры поймали двух девчонок-сестёр. И привели хану. В утешение за поражение, за потерю двух сыновей, в благодарность за собственное спасение. Тогда Боняк приказал связать девчонок спина к спине. Разложил у костра на чьей-то бурке, с которой только что сняли умершего от ран второго сына...
Они обе были девственницы. Их кровь пачкала бурку и смешивалась с кровью его уже умершего сына. Вокруг горели костры, стонали и умирали его люди. Кто-то плакал, кто-то смеялся, кто-то рычал, отходя от рубки. А на Боняка напал стояк. Он никак не мог кончить, не мог расслабиться, не мог подумать, не мог отвечать на вопросы - что дальше, куда идти... Не было в этом ничего от наслаждения, услады, забавы... Только злость на себя, на всё вокруг, на этих сопливок под ним, на друзей и соратников вокруг... Он переворачивал девок, снова и снова входил в очередную дырку... И никак не мог кончить.
Ему давали кумыс, жареную конину... Он, не вынимая, пил, ел и снова мял и рвал белое мясо под собой. И наметившиеся груди старшей из сестёр, и прыщики младшей. Всовывал руку между ними и хватал обоих за ягодицы, за бока, драл за косы, просто щипал за спины... Они сначала визжали, потом затихли. А он долбил и долбил. Снова и снова.
Вспоминая, как в бою, рядом с его кыпчаками, черниговцы русского князя Изяслава Давидовича поднимали на копья старшего брата своего князя, тогдашнего князя черниговского Владимира Давидовича. И Изя Черниговский смеялся, глядя как одни черниговцы убивают других, как корячится поднятый копьями над седлом его старший брат.
Два часа... Два часа Боняк не мог излить семя. Потом что-то ослабло внутри, в душе. Под ним тогда была младшая из сестёр. Её он оставил. Старшую отдал людям. К утру она умерла. А младшая умерла через девять месяцев. Родами.
Какое-то смешное у неё было имя. Не вспомнить. Она, кажется, молилась перед смертью. Последнее её слово было "аллилуйя". Для рабынь, которые принимали роды, это слишком сложно. Сократили до "Алу".
Дети наложниц входят в семью хана. Но не сыновьями. Челядинцами. Сыновья - это рождённые жёнами, не рабынями. По становищу бегает десяток мальчишек от разных подстилок. Челядь. А вот Алу как-то лёг на сердце. Может, из-за серо-зелёных глаз - как у его матери. Тогда, после боя, глядя именно в такие глаза, он почувствовал, что аркан смертного страха, зажавший душу - распускается.
Но называть мальчишку - "сынок" только с глазу на глаз. Иначе... В орде есть три законных сына. От разных жён. У каждого - своя родня, свои люди. Если услышат - Алу и трёх дней не проживёт. Умный мальчик: "ата" - отец - только вот так. Пока никто не слышит.
--
Хан, гости едут.
Всё верно, сынок. Нукер уже спешился у юрты. Его не видно, но слышно.
--
Позови старшего. И принеси красного вина.
Надо проявить уважение к гостю. Князь не пьёт кумыс - только красное греческое вино. Специально тащили из орды бурдюк.
--
Здравствуй, хан Боня.
--
И ты будь здрав, князь Изя.
Мда, постарел князь. Да и как иначе. Из милого Чернигова выгнали. Отдали злому врагу.
Пока вокруг Киева дрались два главных мастодонта - Изя Волынский и Гоша Ростовский, дядя с племянником, рядом, вокруг Чернигова шли свои игры. Кроме "Мономашичей" есть ведь и ещё Рюриковичи. Двоюродные братья - Ольговичи и Давидовичи. Время от времени они и в Киев залезают. На самом главном русском столе посидеть. Потом их оттуда кто посерьёзней - пинает. Они шлёпаются то в Чернигов, то в Новгород-Северский. И меж собой грызутся. Потом - обратно.
Вот этот Изя бывал и Великим Князем Киевским. Но не долго. Пришёл Долгорукий и кышнул. Потом Долгорукого траванули. И Изя тут как тут - снова на киевском столе. Как утка с яблоками.
Потом пришёл Ростик из Смоленска и волынцы подошли. Полтора года назад под Киевом потрогали эту "утку с высокого стола". На зуб попробовали. Кышнули. А ещё есть галичане. И это самое интересное. Галичане за ним чуть ли не за Оку лазили. И не достали.
Великие вымерли. И Гоша Ростовский, и Изя Волынский. А этот остался.
--
О чем задумался хан? Вели рабёнышу твоему вина налить. Да пусть сперва попробует.
Кивок Алу.
Попробовать? Пусть мальчик попробует. Вино брали мне. А у хана Боняка достаточно "доброжелателей". Попробуй сынок.
А ведь мои дураки могут именно на это и рассчитывать. А ну как мальчик помрёт? Неудобно перед гостем будет. Что Изя подумает? Пей, малыш, пей. Каждый в орде должен защищать хана. Его жизнь и его честь.
Старший сын так и погиб - принял на себя удар в бою. Мне предназначавшийся удар. Старший сын. Боняк. Четвёртый из носящих это имя. Носивших.
--
Кого опасаешься, князь? Черниговцев?
--
Не - галичан.
Ага. Одна фраза, а сколь много ясно стало.
Изя - хороший князь. Не знаю как для русских, а для кыпчаков такой русский князь - лучше не надо. Несколько лет назад он с женой объявил о благом деле своём: стали выкупать русских пленников у кыпчаков. Святое дело. Хорошо поставленное. На поток. Под это дело Изя и монастыри прижал, и бояр кое-каких, и смердов ободрал. Сколько к его рукам прилипло и в казне осталось...
А нам-то как хорошо! Изя - благотворитель. Тем более, что Изя не всех выкупал - "вятших". Зачем ему смерды? Бояре, воеводы, воины из поизвестней да из старшей дружины. Даже князь один был. Нам в степи все эти - одни хлопоты. Воины работать не умеют, сторожить надо. А тут вот оно - всегда открытая скупка.
Причём цену даёт добрую, поскольку каждый пленник своим выкупом, своей ценой интересуется. Не дай бог, дешевле соседа. И Изе потом старается возвратить. Сторицей. Ну, а уж и служба, и дружба "освободителю" - само собой.
Раз не боится черниговских - "должники" Изины и в Киеве, и в Чернигове - при деле.
А второе дело - это дело галицкого князя Ярослава Владимирковича. Остомысла.
Одни говорят "остро-смысла", другие "восьми-смысла". Дескать, мудрый он очень. А по мне - баба-бабой. И как у всякой истеричной бабы, которая до власти дорвалась, у него есть пунктик: двоюродный брат, Иван Берладник. Как Остомысл про Берладника слышит, так начинает слюной брызгать. Рвёт в клочья всё что не попадя.
Ещё Гоша Долгорукий Ивана прихватил, и, под его выдачу, Остомысл влез в войну с волынскими. Хорошо влез, самого Изю Волынского чуть не поймал. Но "чуть" - не в счёт. Остомысл тогда на Долгорукого сильно обиделся. За свою неудачу. И из их союза вышел.
Когда после смерти Долгорукого Изя Черниговский снова сел на стол в Киеве, Берладник пришёл проситься к нему. "Дай хоть что на Руси, хоть какой городок". Остомысл тогда слюнями на всю Русь брызгал, ножками сучил. Понять можно: киевский князь на Руси старший. Даст город какой, и будет Иван там и доход получать, и людей собирать. И погонит Берладник своего двоюродного братца Остомысла из Галича.
Остомысл тогда, два года назад, всех кого можно натравил. Свой отряд послал. Берендеев, чтобы они изменили, перекупил. Изю из Киева выгнали, на его место Ростика посадили. Но взять Изю не смогли. В Чернигов не пустили, галичан команду послали - имать. А он вот - передо мной.
Он тут, передо мной, а берладники взяли по весне Олешье. Похоже, верховодит там именно князь Иван. Вот Ростик и собирает рати идти в Олешье - выбивать набродь. И поэтому уводит свою дружину из Киева.
--
На Киев нынче не пойду. Людей мало.
--
Умен Боня-хан. А меня дурнем держишь? Сколько у тебя?
--
Здесь шесть сотен. Неделю подождём - вдвое будет.
--
Мало. Плохо. Ждать - ещё хуже. Через два дня киевские рати уйдут на Низ.
--
И хорошо. До порогов - пять дней лодейной ратью. Это если не встанут по дороге. Ещё три - пороги. Из-за порогов, с Низу они назад быстро не успеют.
--
А не пойдут они назад. Ниоткуда. Свояк дружину Ростику не прислал.
Думай хан, думай. "Свояк" это прозвище нынешнего черниговского князя Святослава Ольговича. Они с Долгоруким на сёстрах были женаты, поэтому и "Свояк". Потом, правда, у обоих жены померли, оба женились по второму разу. Но любовь у свояков осталась крепкая. Основанная на нелюбви к Киеву.
Это Изя туда-сюда бегал, к киянам подлаживался, боярских деток выкупал. Долгорукий киян гнул. А Свояк - просто ненавидел. Люто. Взаимно.
Свояк не из мономашичей. Был у русских такой князь - Олег "Гореславич". От "горя" рожденный, горем прославленный. Бешеный был муж. С Мономахом ссорился. Это про него сказано: "Олегъ мечемъ крамолу коваше". Первый из князей русских, кого выслали в Византию. Там, после бунта пьяных русских наёмников, выслали ещё дальше - на Родос. Потом женился, вернулся, как-то поутих. И остались три сына.
Старший, Всеволод, очень искусно стравливал между собой противников, раздавал городки на землях друг друга, драл три шкуры с податных, даровал Новгороду права, которыми там до сих пор машут. Именно его мятежи и повалили всеобщую власть мономашичей на Руси. Он-то и влез между сыновьями Мономаха в ряду Великих Князей Киевских.
Перед смертью он объявил брата Игоря - наследником. Как и положено по "лествице". Киевляне принесли Игорю присягу. Как и положено: с попами, молебнами, крестным целованием. И тут же позвали Изю Волынского. Благо, тот сидел в то время близко - в Переяславле. В бою под Киевом киевская дружина изменила, перешла к Изе. Игорь четыре дня прятался по болотам. Потом его поймали и посадили в Киеве в поруб.
Поруб - холодный бревенчатый сруб в земле.
К зиме князь заболел, и новые власти, в предположении скорой смерти, Игоря "вырубили" - вынули из поруба и постригли в монахи. Продемонстрировали своё миролюбие и добронравие: всё равно помрёт со дня на день. Но... кровь бешеного "Гореславича" - отлежался.
Ходил-то он иноком. Но говорить "по-княжьему" - не прекращал. Вызвал семью в Киев. Спрашивал громко: а как же присяга, крестное целование, а как же измена на поле боя? И вечные вопросы этих русских: кто виноват? Конкретно. С именами и адресами. Что делать? Снова - с вполне конкретными предложениями.
Доспрашивался. Сначала прямо на улице поймали его жену и детей. Добрые люди киевские. Забили их насмерть. Запинали ногами. Через пару дней, прямо в храме во время молитвы, Игоря схватили и стали бить. Князя. Рюриковича. Инока православного.
Одному из князей удалось его отбить от разъярённой толпы, утащить во двор матери Великого Князя. Между прочим, урождённой Агнессы фон Штауфен - дочери императора германского Конрада III. Только киянам - что императорская кровь, что княжеская. Да хоть и своя...
"Чужая голова - полушка. Да и своя - копейка" - про русский бунт.
Толпа вышибла ворота, разграбила подворье вдовствующей Великой Княгини. И убила Игоря. Уже к трупу на ногу привязали верёвку, таскали по городу, бросили на торговой площади.
Ну и как третьему брату - Святославу - "Свояку" к киевлянам относится? Он же не Изя Черниговский, который поймал старшего брата в бою и приказал гридням на копья поднять. После чего, как и положено по старшинству, сел в Чернигове на братов стол. Ещё и молебен за упокой братца заказал. А младшего брата загнал в монахи. Сделал его первым из князей русских, принявших постриг. Был такой Николай Святоша. Чудотворец. Одёжкой своей лечил. Вот и сейчас Изя как на битву оделся - власяницу братову под одежду. Боится. Он боится, а меня проверяет.
--
Что хан, боязно?
--
Мы не дети. Говори.
--
Ростик дружину уведёт и возвращаться не будет. Был бы он в Киеве - я и сам бы в вятской земле сидел. А так... Северский, Курский и Вщижский князья - за меня. В Чернигове - мои люди. Только подойдём - ворота откроют. У меня на рубеже, в Барлакcкой крепости - почти сотня. И крепостицу сдадут, и несогласных порежут. Но - два дня. Потом им там не усидеть. Идти надо немедля. Ну, ты сам за этим пришёл. Или думал, я тебя на соколиную охоту зову?
--
Гонец твой толком ничего не сказал.
--
Конечно. И не знал. Мало ли где его голова разговаривать станет. Людей у тебя мало, но это и к лучшему - тихо пойдём. Ни курских, ни северских не напугать. Ковуи тоже будут тихо сидеть.
Значит - не Киев. Значит - Чернигов. Это тоже... Но - можно. И откусить, и прожевать. И с ковуями - это хорошо.
Ковуи ещё один народ, что лёг под Русь. Вояки они похуже моих кыпчаков. Но догнать смогут. Кони у них такие же. Легко с добычей не уйдёшь. А задержишься - и княжья дружина подойдёт. А те - тяжёлые, бронные.
Э-эх... У кыпчаков немало бронных воинов. Кто с Аепой ходил - в русских доспехах щеголяют. Кто с Атраком ушёл в Грузию - в грузинских, персидских, сельджукских. Пять тысяч кыпчаков служило в гвардии Давида-строителя. Всех одели в броню. А вот у меня... Всех доспехов в орде - что от деда осталось, да что отец сумел по дороге во время бегства не растерять.
--
А торки с Баруча?
Торки сидят по обе стороны Днепра. Большая часть - на той стороне, на Роси. Но есть и левобережные.
--
Вот об этом, хан, я и толкую. Идти надо тихо. Чтобы ни Переяславский Василько, ни сами кияне даже и подумать не могли. И северских с курскими не испугать. Тихонько. По краю. Крепость на границе мои люди возьмут - ход через порубежье тебе откроют. Но - ничего не жечь. Чтоб дыма не было. Живыми никого не оставлять. Бегом прямо к Десне. Оттуда к Чернигову.
--
Что получу?
--
Всё что увезёшь. Кроме князей, церквей и моих людей. Без моего серебра.
--
Или серебро - или церкви.
--
Церкви, хан. Серебро мне для других дел надо.
Ох, чувствовал, ох, знал. Изя брешет. Но насколько? А мне, собственно, Чернигов и не нужен. На стены лезть - пусть русские дураки лазают. Дружина... Киевская - 6-8 сотен конных бронных. Но её нет. Ополчение киевское - тысяч до восьми. Не будет.
А в Чернигове? Своих гридней у Свояка сотни две-три. Но он их в поле не выведет. Иначе Изины люди город сдадут. Ополчение он тоже собирать не будет. А то первыми соберутся Изины "должники". Как полки на поле боя от одного князя к другому, к врагу его, переходят - по братцу своему Игорю хорошо знает. Будет сидеть в городе и ножкой топать. А мы на стены не полезем. Мы - половцы. Наше дело - поле. Что легко взять, приторочить, что само бежит. На двух или четырёх ногах.
И Десна. Давненько наши там не гуляли. Богатую добычу можно взять. А ещё - броды, переправы, дороги. Интересно было бы на ту сторону сбегать. Уже всерьёз. Но это после.
--
Алу, мальчик мой, отдай эту ленточку сеунчею. Пусть скачет к сыну моему Алтану и скажет, что бы тот шёл со всеми сюда.
--
Значит, по рукам, хан Боняк Бонякович?
Изя хочет отомстить, хочет залезть на Черниговский стол, потом - на Киевский. Повыше. Самым главным. Изя хочет власти.
А мне власть не надо. Мне просто надо сохранить свой народ.
Я - хан. Народ служит хану, хан служит народу. Если хан служит плохо... в орде скоро становится новый хан. Моё дело - думать о моем народе. Чтоб был хлеб, чтобы кормить людей. Чтобы был скот, который можно доить и кормить детей, и резать, чтобы у людей было пропитание. Чтобы было чем обернуть животы и накрыть плечи взрослых и детишек. Чтобы были бабы, и умножался мой народ. Чтобы не стал пылью степной, чтобы жили "аки птицы небесные". Придётся идти воевать. Жечь, резать, грабить. Всякое дело надо делать хорошо. И я, хан Боняк, буду жечь и резать хорошо, правильно.
--
По рукам, князь Изяслав Давидович.
Мы ещё немного поговорили о месте и времени встречи. Потом Изя ускакал, а в юрту сунулся Алу:
--
Ата, возьми меня с собой.
Эх, сынок. Ты ещё мал, тебе ещё рано резать братьев и сестёр твоей матери. Не потому, что они родня тебе. Просто саблю не подымешь.
--
В следующий раз, сынок.
--
А подарки привезёшь? Я хочу саблю, коня, седло и наложницу.
Настоящий воин растёт: сначала - сабля. Наложницу ему ещё рано, просто на старших братьев смотрит. И нет и мысли о том, что поход может быть неудачным, что нас могут побить, что я могу погибнуть...
Хорошо, когда есть в кого можно так верить. Хорошо, когда есть кто-то, кто так верит в тебя.
--
Посмотрим, сынок. Сначала - поход. Потом уж подарки.
Глава24
Целый день мы тряслись на телеге. Я валялся сзади и пытался найти хоть какой-то выход. Полная прострация. Особенно после того, как Фатима привязала ремнём за щиколотку к заднему борту телеги. Ага, "привязали и вилки попрятали".
Я так помню, что вокруг Чернигова должно быть полно болот. Где-то от устья Десны начиная. Там меня и утопят. Но возница вскоре повернул от Днепра.
Броварской лес. Охотничьи угодья киевских князей. Где-то здесь "лютый зверь" вспрыгнул Мономаху на бедра и свалил его вместе с конём. Здоровенный волчище, наверное, был.
Фатима несколько поуспокоилась. Но - бдит. А я пытаюсь дремать. Никогда не пытались вздремнуть на полупустой телеге? Не на возу с сеном, который идёт шагом, а именно на телеге, которая катится пусть и не быстрой, но рысцой? И не пытайтесь.
К вечеру Фатима снова озверела. Может от жары, может от тряски. Начала цепляться к встречным-поперечным. Перемог, от греха подальше, не стал на постоялый двор - съехали в лес у ручейка. Быстренько перекусили уже в темноте, легли. Мы с Фатимой под телегой, Перемог в стороне у коней. Меня она снова за ногу привязала. Теперь к колесу.
Я сразу заснул. И довольно быстро проснулся. От Фатимовой руки у меня в штанах. Я, было, дёрнулся - фиг. Руки связаны над головой и тоже к колесу. И эта... полицейский гаремный, навалилась грудью, дышит в лицо лучком с сальцем, которым мы ужинали, и спрашивает:
--
Нравится? А вот так?
Господи, ну почему тут так много желающих открутить мне яйца? Это же не шурупы, в конце-то концов! Больно же! Откуда такая тяга к резьбовым соединениям при их полном отсутствии? Я понимаю - дикое средневековье. Язычество ещё тока-тока... Со всеми своими культами женского плодородия и мужской силы. А Фатима вообще большую часть жизни в гареме прожила, где всё-всё только вокруг этого крутится. Но нельзя же...
Тут она задрала мне подбородок и начала кусать горло. В порыве страсти.
Грёбанный факеншит! Мне ещё и вампир подтележный достался! И помнёт, и понадкусывает. Спас ошейник. Кожу на нем она прокусила, а вот цепочку железную... Оказывается, и от "холопской гривны" польза есть.
Тут до меня дошло: у бабы просто снесло крышу.
Это сладкое слово "свобода"... Всю жизнь она была бабой. Причём - не женой, не наложницей даже, а служанкой общегаремной. Рабой общего подчинения. Да ещё и калеченой. "Фараоново обрезание". А тут стала, хоть на минуточку, мужем. Свободным, оружным. И у неё в подчинении, в рабстве - её недавний господин. Перед которым она сама добровольно гнулась и прогибалась. Заискивала.
Да, я не просил, не мучил, не неволил. Она сама меня господином назвала. По своей воле. По своей рабской воле. Из собственного рабского страха и рабской хитрости. Из особого желания прогнуться и пресмыкнуться.
А вот теперь она со мной может всё, что захочет. Сделать. Тоже - по собственному желанию. Но не рабскому, а как-бы господскому. И в моем лице - сделать со всеми прежними своими хозяевами. Особенно - мужчинами.
Сделайте из бабы мужика хоть на несколько дней, она сдвинется и будет мучить всех, до кого дотянется. Мстить за свою... прирождённую женственность.
А эта мнёт всё круче. Дёргает туда-сюда. Ну и... пролилось. Я думал - отпустит, наконец-то, все это моё многострадальное. А Фатима набрала у меня в штанах этой слизи и давай мне по лицу размазывать. Ладно, чистый белок - идеальный компонент для большинства косметических масок. Но её-то чего с этого прёт так?
Потом дошло: для неё это потрясение основ.
Богохульство, святотатство и наглядное выражение величия настоящей женской свободы. Она нарушает фундаментальный гаремный принцип - мужское семя есть высшая драгоценность. Дороже женской жизни. За разбазаривание - смерть. А тут она... и ей ничего за это не будет. Мечта всех феминисток всех времён и народов - стать мужиком и отомстить. Но чтобы за это ничего не было.
А ещё она думает, что таким образом она меня унижает. А в моем лице - всех мужчин мира, которые с ней невежливы были. То есть, в её понятии - вообще всех.
Тут возле телеги ноги появились. И голос Перемога:
--
Ты... эта... вылазь-ка.
Фатима как на мне винтом развернулась, как саблю из ножен выхватила - и из-под телеги. Дальше я только ноги и видел. И слышал.
--
Ах! - Это Фатима оплеуху получила, сразу как вылезла.
--
Эй... - это Перемог ей руку крутанул, и сабля вывалилась.
--
Ой! - Это он её за грудь ущипнул, она же на ночь повязку из-под рубахи с груди сняла.
--
Эта... тут чего? А ну покажь.
--
А-а-а!
--
Вот и я думаю - сиськи. Вислые, плохенькие. Но покрутить можно.
--
Нет, нет! - А это он её за промежность ухватил.
--
И я думаю - нет тут ничего. А шебуршишь... будто есть. Спать мешаешь. Ляжешь вон там. Малька не трожь более.
Фатима убралась, меня никто не удосужился ни развязать, ни одежду поправить.
Всё-таки есть она - настоящая мужская солидарность. Мы ж с Перемогом сегодня вечером одни кусты поливали. Как там, в Библии, сказано: "истреблю всякого мочащегося к стене". Поскольку кто "к стене" - люди. А остальные... А эта... с-сучка...
"Не по чину берёшь". Правильнее - "не по члену".
Хорошо бы этого Перемога перевербовать. Или хотя бы просто столкнуть их лбами. Чтобы поубивали друг друга. Ага. Я же без них даже коней в телегу не запрягу: не умею. А пешочком по Руси... с двумя свежими трупарями...
Твою дивизию, да как же мне из этого сословно-полового дерьма с семейно-боярскими тайнами...! Пусть - не выбраться. Но хоть бы не захлебнуться до смерти.
На следующий день Фатима была... не скажу "шёлковая", но тихая и сильно не допекала. Даже привязывать меня не стала. Мы ехали, то на восток, то на север, то в любом из промежуточных направлений.
Я как-то очухался, начал окружающий мир замечать. Думать начал. О хорошем. О радостном.
О золоте. О своём. Мы ведь мои украшения танцевальные с собой тащим. Типа: княжна персиянская этим золотишком прислужниц соблазнила на побег. Там по весу килограмма четыре. Часть, конечно, так, новодел, барахло византийское. Но немало старого, вроде как скифского, золота из курганов.
В курганах клали подарки для богов, а им всякую медяшку золочённую толкать не будешь - боги, однако. Им и на зуб проверять не надо. Но на византийских цацках, хоть и золотишко слабенькое, но камушки разные есть. То на то и выходит.
А пересчитывать золото в серебро нужно по курсу 1:12. Это я давно помню. Ещё до Магомета византийцы на этом персов обули. Сначала было 1:10. У персов серебряный стандарт, у греков - золотой. А потом то-сё, инфляция - стагнация... Потихоньку сползло на новый курс. И у персов осталось из денежного обращения только одна шахиншахская крепость. Битком набитая всякими драг- и полудраг... Тут пришли халифы арабские и всё забрали. Не храните все яйца в одной корзине. А уж все деньги в одной крепости...
Получается, у меня эквивалент примерно полста кило серебра.
На Руси тоже серебряный стандарт. Одно кило - это почти 20 гривен кунами.
Тут ещё одна заморочка. Есть гривна весовая. Можно вешать, например, то же самое серебро. А есть гривна кунская. Тоже вроде серебро, тоже по весу, но... кунами. Такими серебряными брусочками. И кунская гривна в четыре раза легче.
Получается, что это и вправду... ну очень много. Можно город купить. Не Киев, конечно. Но какой-нибудь там Козельск или Дорогобуж. Вместе с уделом. Только для такой сделки надо князем быть. Это они могут покупать-выкупать уделы, города. А другой сунется - отберут серебришко вместе с головой.
Такой "святорусский" княжеский опцион. Средневековый вариант Черкизовского в общенациональном масштабе - только для своих.
А чего ж тогда Степанида плакалась? На бедность свою, на рода обнищание и захудание? Она-то - не просто так, она-то боярыня киевская. Город - не город, но половину кое-какого княжества откупить она сможет.
А того, Ванечка, что довлеет тебе твой двадцать первый век. Причём в обывательско-потребительском менталитете. Это когда денежки - способ жить сыто и ничего не делать. Предел мечтаний - круглый счёт в банке и вилла у тёплого моря. Или ты не нагляделся на кучу таких, кто в начале девяностых рванул-хватанул и бегом в Испанию, на пляжу полежать? Дескать, а чего, у меня там долька, пайка, акции... Капает и капает. А потом вдруг - а ты кто такой? А вас в реестре акционеров нет. Опаньки. А за виллу надо платить, а на пляжу лежать - платить, а навык "платить" ещё есть, а навыки хоть рвать, хоть работать - уже нет. За ненадобностью у тёплого моря.
Это, Ванечка, путь не делателя - потребителя. Если наглый и глупый - бандита или прихватизатора. Хватанул - и на персональную пенсию. А Степанида - делатель. Игрок. Азартный, рисковый. Ей своя собственная песочница не нужна, ей в общей верховодить надо. В главной песочнице на Руси - в Киеве.
"Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме".
Для Цезаря - как ему угодно. А для Степаниды мечта - вторым в Киеве. Но чтобы первым - крутить. Как в те месяцы, когда Мономах ей кивал. И головой, и головкой. А для этого надо род поднять. Дом, семью, свою "козу ностру".
"Все куплю - сказало злато. Все возьму - сказал булат".
Неправда. Покупают - люди. Бывает - и на золото. Берут - тоже люди. Бывает - с помощью булата. Но... люди. У людей, для людей. Всякий грабёж дело исключительно гуманистическое: у людей и для людей. Кубышка, хоть и с золотом - не сила. Сила - люди. Их надо в дом собрать, научить, проверить. Это самый главный, единственный прибыльный, по-настоящему, актив. Прямо по Марксу: единственной источник прибавочной стоимости.
Вот приподнимется Хотеней на Гордеевой дочке, прирастёт людьми да связями. Вот тогда и придёт время Степаниде выходить из золота в другие... дериваты. А пока - скрыню в схрон. С попутной зачисткой причастных.
Мда... А Степанида-то не только гегемон, но и гений. Ощущая себя "живым трупом", только что без "номерочка на ноге", могу уже абстрагироваться и воздать должное. Гадине этой. Профи высочайшей квалификации. Мастер интриги.
Степанида надумала поднять Укоротичей. Для этого нужно подвести внучка, Хотенея, к княжескому престолу. В этой большой игре вся история с "княжной персиянской" - важный, но не единственный эпизод.
Старуха не стала заморачиваться ни подвигами воинскими, не мудростями государственными, а повела внучка прямым путём - родственными связями. Через постель дочки ближнего княжеского боярина. Но не просто так, а с "оттенками". Одним из которых является "золото княжны персиянской".
Родовое золото надлежит показать. Засветить публично, в большом собрании, на свадьбе. Чтобы все поняли: "Укоротичи - не нищеброды какие, не транжиры - серьёзные люди". Показать скифское, "старое" золото. Так, чтобы сведущие люди между собой поинтересовались:
--
А не таким ли золотишком Мономах отцу своему в долг давал?
Самый крупный займ этой эпохи: 300 гривен = 60 кг золота. И дать убедительный, заранее подготовленный ответ:
--
Да. И отцу своему занимал, и верных слуг награждал. Укоротичи и Мономаху, и сыну его, и внуку - верой и правдой... И нынешнему Князю...
Надо это золото - потерять. Тогда есть очевидное основание для выпрашивания у Князя дополнительных милостей. Иначе: у вас и так есть.
Но потеря не должна связываться с неудачливостью. "Удача" - главная характеристика человека на "Святой Руси". Не богатство, родовитость, мудрость, благочестие... Удача - только от бога, "божье благоволение". Неудачные инвестиции, пожар, недород, бунт, татьба... все обычные способы потерять золото - не пригодны.
И Степанида нашла, придумала "чистенький", оригинальный способ. "Сумасшедшая любовь". Тут не шарахаться от неудачника будут, а сочувствовать да завидовать:
--
Силён, видать, мужик, ежели девка так влюбилась, что и головы своей не пожалела.
А само золото надо убрать далеко. У внука появляется жена, у жены - слуги и служанки, будут совать нос во все места... Если спрятать золото в Киеве или в пригородной... не дай бог.
Надо спрятать золото в Черниговской деревеньке. Но там же деревня, а не Форт Нокс. Слать туда крупный конвой - засветить золотишко. И в Киеве и в Чернигове. А потом нужно будет там держать гарнизон...
Либо - "не светить". Тогда груз должен прийти туда тайно, без охраны.
Лучшая гарантия сохранности - неизвестность. И Степанида исполняет обычную "шпионскую" уловку: смена курьера. Первый - знает, что везёт. Его убивают, второй везёт просто передачку, не зная о содержимом. Единственная условие: второй курьер должен быть исполнителен и не любопытен. Перемог Ряска Степаниде известен. Что не любопытен - я уже вижу.
По психологии участников: они враждебны друг другу, они уже сцепились между собой. Сговор, обмен информацией затруднён.
Боярыня Степанида придумала весьма корректную интригу. Многоходовую, многовариантную.
Только для меня вариантов нет - болото. Я даже не могу всей этой ну совершенно выдающейся суммой подкупить нашего возчика. Потому что, узнав о золоте, он с ещё большим удовольствием меня утопит. Чтоб не болтал. И не болтался под ногами.
Так что, я очень богатый кандидат в покойники. Поразмыслил о том, кем приятнее быть: богатым покойником или бедным. Чувствую что богатым, но хочется - бедным. Не так обидно.
При таких финансовых показателях... Жалеть себя можно бесконечно. Себя жалеть - не нажалишься. Делать нечего - ждём смерти. А что на этот счёт гласит русская народная? А она, мудрость, раскудрить её, возглашает:
"От нечего делать и таракан на полати полезет".
Я не таракан, но хоть куда, а лезть очень хочется. Лишь бы не в болото.
Так что заработал у меня третий основной инстинкт - любопытство. Этот не такой базовый, как два предыдущих. Про любопытных микробов я не слыхал. А вот чуть сложнее организм... "Любопытство сгубило кошку". А скольких моих соотечественниц... Да и соотечественников... Да собственно и весь "Союз нерушимый..."... Мы ж его исключительно из любопытства. Типа: "а не будет ли всем лучшее?". Всем - точно нет.
Любопытство моё... Меня оно спасло, а вот спутников моих... Как ту кошку - совершенно летальный исход. Даже - летательный.
Дело было так.
Шёл уже третий день нашего путешествия. Перемог с Фатимой подрёмывали на передке. Я мучился от безделья и любовался природой. Смертник-пейзажист.
Там, в самом деле, очень красивые места. Дорога идёт по гребню длинного высокого холма. Лесная дорога. Чистая, сухая. Кроны лиственных деревьев над головой, пятна солнечного света впереди колышутся. Такой умиротворяющий радостно-зелёный туннель. Даже виден свет в конце. Не жарко, ветерок лёгкий. Смотри и радуйся.
Радуюсь. Типа: меня не здесь убивать будут - не болото. Вдоль дороги кустарник стеной. И что-то мне померещилось, звук какой-то. Ну, я и вскочил на ноги, встал на телеге и глянул - а чтой-то там за кустами шебуршится?
И поверх кустарника увидел голову человека. А он - меня. Нормальный парень. Молодой, скуластый, с усиками. Шапка войлочная как у меня. Только белая. Интересно было видеть, как у него глаза округляются, губы шевелятся без звука, и он на меня рукой показывает. Но от удивления ничего сказать или сделать не может. Фатима моё движение уловила - оглянулась. Я ей показываю: чудик тут какой-то за кустами. Она тоже на ноги вскочила.
И тут тот мужик, из-за кустов, как заорёт: "торки!".
Перемог сразу головой вскинулся, Фатиму за штанину дёрнул:
--
Чего там?
Фатима к нему повернулась и спокойно так:
--
А... половцы какие-то. Мало ли их ныне по Руси бродит. Кто - по службе, кто - на торг...
И тут она начала заваливаться. Я автоматом её за руку тянущуюся ухватил. Она на мешки в телеге упала, и я увидел. У неё из груди, под правой ключицей палка торчит. Деревянная, белая, с пёрышками.
Тут Перемог по коням вдарил. Сразу по обоим. Как кони кричат - я от кобылки слышал, когда в Киев с Юлькой шли. Но два мерина... в два голоса... Только и успел руку Фатимы под ремни сунуть, и сам за них уцепиться.
Наши мешки к телеге ремнями прикручены чтоб не слетели. А что не привязано - всё сразу на дорогу посыпалось. И шапка Фатимы чёрная войлочная, и моя, и что-то ещё из барахла. Оглянулся - сзади на дороге двое верховых, и ещё кто-то через кусты ломится.
Тут Перемог ещё раз коней - плетью и сам... завыл.
Говорят, породистый конь разгоняется до 85 километров в час. Ну, не знаю какая у Перемога порода была... У меня только зубы от ухабов...
В миг пролетели этот туннель лиственный, спуск пошёл, потом леса по сторонам уже нет, слева от края дороги яр глубокий, заросший. Впереди, где яр кончается - болотина с камышом. А ещё дальше - поперечная дорога, на ней три возка стоят и десятка три народу вокруг. Кто пешие, кто конные. Кто суетится, кто лежит.
Тут у нас правый конёк как-то нехорошо игогокнул и сбил сотоварища своего влево, в яр. Естественно, с телегой и со мною на ней. И мы полетели...
***
Разница между оптимистом и пессимистом при выпадении из самолёта: