На следующий день диспут между профессором и председателем домкома продолжался. Оппоненты теперь решили пройтись по основам. Швондер яростно пытался доказать, что ручной физический труд почетней и ответственней умственного. Что шофер, фрезеровщик или мастер по укладыванию плитки, куда важнее для цивилизации, чем какой-нибудь гуманитарий. И, что в отличие от гуманитариев, эти специалисты несут прямую личную ответственность за свои ошибки. Инженеров председатель домкома не трогал. Видимо не мог отрицать их нужность, но, дабы не нарушать чистоту доказательств, предпочитал не упоминать. Вершиной его доводов стала отсылка к грядущему искусственному интеллекту, который в скором времени будет вести всю, не требующую человеческих рук работу, а заодно писать стихи, рисовать картины и снимать фильмы. Но вот заменить большую часть рабочих специальностей всесильному монстру не по зубам. Так что, спор "кто матери Истории более ценен" сам собой разрешится.
К физическому труду Стас всегда относился с большим уважением. А в последние годы самому пришлось заниматься монтажом сложного оборудования. В некотором смысле работа представляла собой "золотую середину", с одной стороны требовала инженерных знаний, с другой физических усилий и навыков монтажа и сборки. Состав бригады был разнородным, но никаких классовых антагонизмов не возникало. И этот слаженный труд в хорошем коллективе занимал теперь почетное место в ностальгических воспоминаниях. Но все же, из аргументов председателя домкома Стас безоговорочно принимал только низкую социальную ответственность гуманитариев. Если их и призывали на суд Истории, то, как правило, заочно или посмертно. А бед эти господа умели наделать немало! Творивший в тиши кабинета "властитель дум", мог падать в обморок при виде крови и из личного опыта знать только конфликты с горничной или супругой, но это не мешало вдохновлять восторженных юношей метать бомбы. Бедняг ждала виселица или медленная смерть в рудниках. Он же, не испытывая угрызений совести, продолжал жить в сытости и комфорте, и творить дальше. Так что, грехов за гуманитариями числилось не мало. Но и отрицать их значимость, как пытался сделать Швондер, было очень опрометчиво и недальновидно.
У Преображенского на ту же тему были другие аргументы: Лев Толстой довольно быстро мог освоить любой крестьянский труд, а из тысяч крестьян вряд ли можно было найти замену Толстому. Но тут даже Стас мог возразить, что и из тысяч интеллигентов Льву Николаевичу замену тоже найти трудновато. Ну а Швондер, в пылу полемики, шел еще дальше. Он и ценность таких фигур, как Толстой, Пушкин, Гоголь, путь и с оговорками, пытался подставить под сомнение. От утверждения, что развитие культуры возможно только в обществе, где происходит изъятие прибавочного продукта, легко перекидывался мостик к формуле: "пока единицы творят, сотни должны гнуть спину". На творцов это сразу накладывало груз вины ( впрочем, в глубине души, они возможно его и ощущали). Однако, напрямую заявлять о бесполезности для широких масс дворянского и буржуазного искусства Швондер все таки не мог. Наверное, собственная "гнилая" интеллигентская сущность не позволяла. За него это с большим удовольствием делал в комментариях Шариков.
От дискуссии о труде, оппоненты плавно перешли на разбор произведений искусства. И тут мнения были радикально противоположны. Оба они отдавали дань писательскому таланту Булгакова и считали роман "Мастер и Маргарита" знаковым. Но Преображенский видел в образе Мастера символ индивидуальной победы интеллигента над системой. Швондер же считал его жалким сумасшедшем, Маргариту слетевшей с катушек ведьмой, произведение в целом сатанинским, а включенную в роман тему Спасителя, расценивал, как гностическую ересь.
Еще недавно, прочитав такую характеристику любимого произведения, Стас в гневе бы удалил текст. Однако, сейчас ловил себя на том, что во многом согласен. И тут же сознание сформулировало вопрос к самуму себе:
" Что и когда, тебя так изменило? Провела политработу наступающая старость? Физическое старение наложило тень на чувства, и полет Маргариты перестал вызывать мистический восторг? Критический анализ и практический опыт разъяснили, наконец, чего можешь ожидать от жизни, а чего нет. Окончательно умерла вера во вмешательство сверх естественных сил. И даже литературное обыгрывание этой темы вызывает отторжение..."
А в голове уже крутились фразы, которые еще недавно воспринимал, как истину в последней инстанции:
"Никогда не просите у тех, кто сильнее вас. Сами предложат сами все дадут!... Ну да, дадут! Держи карман шире! Не просил бы у начальства прибавки, так бы и сидел до пенсии на самом низком окладе..."
И на счет не горящих рукописей имелся противоположный опыт. На даче у него скопилось множество бульварных, вышедших в основном из-под бойкого женского пера романов в мягкой обложке. В годы окончательного торжества гласности их любила приобретать первая супруга. Да и сам он иногда почитывал, увлекательные, но чаше всего откровенно циничные вирши. Теперь наследие смутных времен активно шло на растопку. Для Стаса это было что-то вроде ритуала аутодафе. Сложив основу костра, он наугад открывал книгу. Читал несколько фраз, и в очередной раз, убедившись в своей правоте, вырывал страницу, клал под шалашик из сухих веток и подносил спичку. Корчась в языках огня, листы быстро превращались в пепел. И он с удовлетворением думал, что когда выучатся читать внуки, этот токсичный литературный хлам им на глаза уже не попадется.
Однако, сам булгаковский роман по-прежнему оставался нетленным.
" Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратом город ..." - вспоминал он, и снова, под влиянием магии слов, словно наяву, ощущал шквальные порывы наступающей на великий и злой город бури.