Вынырнув из-за вершины, солнце золотым потоком покатилось по склону. Пока еще ласковые утренние лучи скользили по зарослям дикой сливы, каменным осыпям и прилепившимся к подножью горы плантациям винограда. На их границе заканчивалась дорога и дальше, извиваясь змеей, ползла вверх каменистая тропинка. Солнце уже пробивалась сквозь колючее сплетение тёрна, но пока кусты отбрасывали длинные тени, воздух был еще свеж и прохладен. Ускорив шаг, Живописец добрался до усыпанного гранитной крошкой уступа и в спешке стал устанавливать мольберт. Пройдет каких-нибудь пара часов и нежное прикосновение лучей сменится убивающим все оттенки зноем. В этом мире коротких теней и палящего солнца, тоже была своя красота, но сейчас он хотел запечатлеть именно ускользающую утреннюю палитру.
Уже не первый год, одержимый своим призванием, он путешествовал по миру. Менялись гостиничные номера, хозяйки съемных квартир, вечерние собутыльники в баре. Но главной целью неприкаянных странствий была вечно изменчивая убегающая натура. Словно насмешливая кокетка, она играла с ним, показывая из арсенала своих уловок, то один, то другой образ. Скалы и морской прибой под холодным нормандским небом. Сжатая нива и первые снежинки над потемневшей соломой. Сад, утопающий в бело-розовых лепестках распустившейся вишни. Во всем виделось особое неповторимое очарование. Но сквозь видимый образ пробивалось нечто более значимое, что сложно выразить словами и еще труднее передать в красках. Эти отблески иного горнего мира он и пытался удержать своей кистью. Иногда, вроде бы, удавалось. Но потом, когда спадала пелена творческой эйфории, безжалостно кромсал еще не просохшие холсты. Лишь немногие из бесчисленных набросков были доведены до конца и путешествовали с ним с одной съемной квартиры на другую.
После нескольких часов работы он отложил кисть, отошел на несколько шагов и критически осмотрел еще незаконченный этюд. На холсте был лишь бледный отблеск пролившегося на склон золотого потока. Но крохотную частичку божественного света все-таки удалось удержать.
- Пожалуй, оставлю. Но надо будет доработать, - произнес свой вердикт Живописец, и начал собирать мольберт. Когда спускался по тропе, солнце уже пробивало даже плетеную ткань старой соломенной шляпы. На виноградниках кипела работа. Женщины в подвернутых до колен юбках и открывающих плечи холщовых рубахах наполняли спелыми гроздьями большие плетеные корзины. Молоденькая смуглянка, подняв голову, стрельнула в него кокетливым взглядом, и Живописец тут же почувствовал желание запечатлеть это мгновение: - Яркий солнечный свет, темно зеленые с желтыми прожилками листья, загорелее плечи и лукавый взгляд черноокой сборщицы винограда... В свое время ему удавалось переносить на холст выхваченные из людского потока улыбки молодых парижанок. Парочка таких этюдов, вместе с другими видами вечного города, путешествовала по миру в его старом дорожном саквояже. Но все-таки главной и любимой темой оставалась вечно изменчивая, пронизанная лучами невидимого горнего света природа.
Хозяйка квартиры, содержавшая на первом этаже дома кафе, встретила его на пороге своего заведения.
"Очень сожалею, месье Соколов, но вам скоро опять платить за квартиру!" - произнесла она, картинно подпирая ладонями мощные бедра. Именно этот изгиб талии и поза лучше всего получились, когда в прошлый раз он вместо квартирной платы вызвался написать ее портрет. Сначала были опасения, что хозяйке вряд ли понравиться его манера. Но среди посетителей заведения оказалось много поклонников новой парижской школы. Их отзывы убедили мадам Тернье, что картина хоть и не шедевр, но вполне достойная вещь в духе современной моды. И теперь, вызывая шутки подгулявших клиентов, она красовалось на стене за барной стойкой. Однако, в этот раз он чувствовал, что "расплатится натурой" вряд ли удастся.
- Не забыли? - повторила мадам.
- Я помню и чту эту дату, - смиренно ответил Живописец.
- А я надеюсь, месье, что и на следующей неделе память вам не изменит: - улыбнулась хозяйка и, покачивая бедрами, двинулась в черное пространство дверного проема.
Несмотря на настежь открытые окна в заведении мадам Тернье было жарко и душно. К вечеру, как всегда, набилось много народа, и запах жаренной трески мешался с амбре дешевых духов и мужского пота. Устроившись у дальней стены с бокалом абсента, Живописец наблюдал за посетителями. Этот пестрый калейдоскоп лиц и нарядов так и просился на холст. Но и прислушиваться к гудящему людскому муравейнику, тоже было любопытно.
За столиком у окна гуляла богема. Бледный юноша с взором горящим, встав на скамью, декламировал стихи. Судя по частым нарушениям рифмы, вирши были собственного сочинения. Но кампания, не замечая шероховатостей, встречала их с восторгом. А Живописец вспоминал, как приняли когда-то товарищи по "Императорской академии" его первые "шедевры". Распаленной их похвалою, он тогда всерьез мечтал о всемирном признании и славе. Холодным душем стал показ в модном петербургском художественном салоне. Организовал мероприятие с помощью отцовских связей его однокурсник. Но лучше бы он этого не делал! Владелец салона и несколько его коллег от души потоптались тогда по самолюбию молодого дилетанта. Возвращаясь обратно, он тем же вечером выкинул свои холсты в Мойку. Первым желанием было оставить академию и вернуться в родной Торжок, где отцу уже стало тяжело одному тянуть семейную красильню. Но живопись он не бросил. Хозяин салона и его гости, несомненно, были правы. Но лишь на девяносто процентов! Оставшиеся десять пришлись на упорство и талант, который метры не разглядели за дилетантской мазней амбициозного юнца. Примерно тот же процент врожденного дарования он находил и в стихах, которые, безбожно путая рифмы, декламировал сейчас молодой автор. С высоты своего опыта Живописец желал поэту удачи. Хотя самому дар Божий не принес ничего кроме мытарств и полуголодного существования. Даже окончательно осознав, что богатство и слава никогда не коснутся его своими развращающими перстами, он продолжал менять города и страны, гоняясь за ускользающим светом горнего мира.
За соседним столиком расположилась компания респектабельных буржуа. Говорили о политике и надвигающейся войне. Его давно уже раздражали эти разглагольствования и нагнетание истерии:
"Какой безумец решиться начать войну, когда в последние десятилетия прогресс создал столь мощные орудия убийства?"
Юноша закончил читать. А разговор за соседним столиком становился все громче. Хотелось крикнуть политиканам, чтобы заткнулись. И вдруг пришла неожиданная догадка:
"Тебя раздражает не эта трескотня и бесконечные пересуды, а то, что уже много лет не слышал звука родной речи".
В тот же миг, перед глазами возникла размытая дождем грунтовка. Она уходила под горизонт, где земля сливалась с серыми облаками. Живописец видел ее также четко, как сегодня утром залитый солнцем склон горы, а пару месяцев назад бирюзовую гладь неаполитанского залива. Возможно, это уже действовал абсент. Переставая различать галлюцинации и реальность, он смотрел на усыпанный ромашками луг, секущие струи дождя, мокрых ворон на покосившихся крестах, и путника бредущего с мольбертом, мимо ограды деревенского погоста ...
Под конец аукциона страсти накалились. Борьба разгорелась за этюд давно умершего в эмиграции русского художника. В последние годы он, по воле случая, стал узнаваемым и модным. Началось все с того что авторитетный эксперт, прославившийся открытием новых имен в искусстве, назвал живописца мастером мимолетных женских улыбок. А также отметил, что некоторые его картины полны скрытого эротизма. В результате на предыдущих аукционах за большую цену ушли "Парижанка" и "Сборщица винограда". Целое состояния американский коллекционер выложил за "Хозяйку гостиницы". И вот теперь, борьба между ним и представителями московского музея разгорелась за пейзаж "Рассвет над горою в Провансе".
Биография живописца теперь тоже многим была известна. Закончив "Императорскую академию художеств" он долго путешествовал по Европе. Жил случайными заработками, фанатично трудился, но не мог никому продать свои картины. В четырнадцатом году хотел вернуться на родину, но помешала Первая мировая. На фронт не попал по возрасту и состоянию здоровья. Однако, все-таки внес свой крохотный вклад в победу союзников, рисую для поднятия духа французской армии патриотические плакаты. После войны продолжил заниматься плакатами, но не оставлял и творческие поиски. Теперь рисовал по памяти лиричные и пронзительные пейзажи далекой отчизны. Картины стали покупать состоятельные иммигранты. Появился некоторый интерес и к его "французским" и "итальянским" работам. Но настоящая слава пришла через много лет после смерти...
В схватке за этюд победили представители музея. Видя, как они принимают поздравления, распорядитель аукциона неожиданно подумал: "Интересно, а сам художник мог предположить такое триумфальное возвращение в отчизну?"