Weiss Toeden : другие произведения.

Лемминги. Книга 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    По городу ходят лемминги. Только один человек может видеть их: Илья - простой, беззлобный парень. Только один... Или нет? На леммингов уже точат зубы!
  Начало: http://samlib.ru/editors/w/weiss_t/lem1.shtml
  
  > > > Читать всю книгу на Author.Today:
  https://author.today/work/49693
  
  .
  .
  .
  
   Глава 24. Тектонический разлом
  
  Придя домой, Илья растянулся на бабкином диване. Нет - сперва включил телевизор, а затем лёг ожидать неизбежного, в ужасе пряча лицо в ладонях.
  Вот теперь он абсолютно точно попал.
  Телекамера поймала его, как птичку в клетку, чтобы понести по всем улицам напоказ, как на ярмарке. Точнее, по каждой квартире, где смотрят городские новости.
  
  От известности добра не жди. Заговоришь теперь с леммингом, а тот спросит: да ты, никак, тот парень из телека! Нёс какую-то муру про войну, про врагов, а под конец вообще испортил художнику мероприятие - поди, крыша протекает? А то ещё Арт подошлёт кого-нибудь из знакомых пересчитать рёбра предателю.
  Жаль, что они не объяснились... Хотя чем Илья, который закрашивал граффити, лучше мужиков, которые сломали инсталляцию? Ничем. Он предатель, всё верно.
  Полина, небось, вообще перестанет с ним знаться - решит, что он слишком странный даже для неё. Как её спасать тогда? Позвонить бы ей сейчас, узнать, что крутится в её умной лохматой головушке. Повидать бы: услышать ломкий смех под угловатые жесты - опять дикарь нелепицу сморозил... Одна встреча осталась до экзаменов, а там ещё неизвестно, захочет ли Полина тратить лето на его чудачества или предпочтёт замкнуться в себе - вернее, в своём умвельте, где звучат хриплые песни, а воздух подёрнут не серебром, а серым дымом.
  
  Мышцы горели всё сильнее. Те фанерные щиты только поначалу казались совсем лёгкими.
  
  Тем временем, рекламный блок закончился, и местный канал принялся транслировать кабельные музыкальные передачи. С помехами и шумом, но, по крайней мере, будет на что отвлечься до выпуска новостей.
  Cтарый добрый "Фристайлер", где парниша с дредами покорил город нажатием плеера, сменился нежной французской песней. Клип про мультяшную рыжую девочку с овечкой почти убаюкал Илью, но следом включили трек потяжелей. "No sleep until finding the answers", чётко расслышалось в мешанине звуков. Фраза срезонировала. Илья повернул голову к экрану, столкнувшись с острым взглядом черноволосого певца.
  Бледный, с угольным контуром вокруг глаз, рокер походил на вампира.
  Ну и что? Нельзя же судить сплеча, как те вояки-погромщики. Обычная эстетика, ничего вредного тут нет. Вороньи перья у солиста в волосах - изобретательно, а? Полине такой стиль понравился бы! Глаза, залитые чёрной краской... Ну... Она бы сказала, что это символ внутренних переживаний героя песни, его отчаяния, отстранённости от прочих людей. Жаль его, конечно...
  "I"d rather kill myself, than turn into their slave", - выкрикнул парень на экране. Хлёсткий взмах руки - два пальца к виску, к уголку озорного прищура. Выстрел!
  
  Придя в себя, Илья издал нервный смешок. Макушка гудела - он въехал головой в поручень дивана, потому что рефлекторно опрянул. Надо же, шуганулся так, будто стрельнули в него самого, взаправду, в самое сердце.
  - Уже в собственном доме нельзя от вашего вороньего умвельта спрятаться, да? - бросил он экранному трагику, пытаясь отшутиться перед самим собой.
  
  
  К моменту вечерних новостей Илья ощущал бóльшую разбитость, чем на своих ежедневных городских дежурствах. Заслышав долгожданную заставку, он резко сел, отчего поясницу тут же пробрало.
  "Скандальное происшествие на открытии нового арт-центра!"
  Дальше эстафету перехватила уже знакомая ему девушка-репортёрша:
  - Нападавшие уничтожали работы, а один из участников был избит. Как оказалось, среди погромщиков имелись члены клуба исторических реконструкторов. Один из них задержан, по показаниям избитый оскорблял его...
  
  Илья ожидал, что сейчас выведут кадры побоища, но вместо этого на экране возникло начало выставки: безобидные картинки с первого этажа. Только затем - съёмки со второго. Крупные планы на больную живопись. Вон зацепили Арта, он при виде оператора тут же натянул пёстрый капюшон по самый подбородок. Дружелюбный голос репортёрши - перечисление фамилий. Крупный план на эксперта-концептуалиста в очках.
  Вот сейчас.
  Сцена сменилась. Теперь на экране топтали изрисованные холсты.
  Вот-вот. Ну же, скорее, не мучайте!
  
  Однако на экране вновь появилась студия, и милая дикторша сообщила:
  - Свои комментарии даёт главный редактор журнала "Культурное обозрение".
  
  - А как же... - озадаченно проговорил Илья. Куда девали его комментарий-то?
  
  Теперь показывали крашеную в блондинку женщину при костюме. Выражением лица она напоминала Анну Авдеевну один в один. Нарочито уверенное такое лицо.
  - Нападение исторического кружка - с позволения сказать, ролевая игра. Эти люди ведут себя так, словно им известны представления древних людей о патриотизме и праведности. Однако что такое патриотизм, как не очередная ролевая игра, ха-ха... Ни один истинный патриот не воспротивился бы против этой выставки, явно посвящённой... Э-э... Хрупкости человеческой души под давлением тоталитаризма!
  - Чего? - пробормотал Илья, чувствуя себя последним дураком. Он не меньше часа пробыл в арт-центре, но ничего подобного не заметил.
  "Директор кружка реконструкторов не согласен с таким мнением..."
  Очень усталый человек, потирая тонкую переносицу, отмахивался от микрофона, говоря:
  - Не все эти люди - наши участники, и вообще за пределами клуба они могут заниматься, чем угодно. Хулиганская выходка? А выдавать политпропаганду за живопись - не хулиганская выходка? Мы ещё сами в суд подадим, вы не волнуйтесь!
  
  Илья только сейчас понял, что ни поступок, ни речь его в репортаж так и не попали. Их вырезали. Канули они в никуда, в тектоническую щель между расходящимися плитами воззрений.
  Кит журналистики отцедил насилие и полакомился им, а всё остальное выплюнул.
  
  Дальнейшая экранная болтовня уже не интересовала его. Оставив телевизор включённым, он отправился на кухню сделать себе перекус. Когда он снова вошёл в комнату с тарелкой бутербродов, показывали старенькую женщину музейного вида.
  - Отрицая всё былое, можно только перевернуть его! От этого акта не рождается ничего нового! - убеждала она, дрожа подбородком.
  "А вот что говорит редактор журнала "Кутч", который сам только что вышел из милицейского отделения: его, пострадавшего от фанатика, обвиняли в провокации конфликта..."
  
  Канал, похоже, вцепился в возможность забить эфирное время. Между комментариями снова и снова проскальзывали гнилостные картины, заснятые до разгрома.
  Одно радовало: вместе с Ильёй из репортажа вырезали разрубленные иконы. Представить жутко, что эксперты взялись бы оправдывать ещё и это, а прилипшие к экранам зрители сопереживали бы им. Вместо одной уничтоженной копии-символа - десятки тысяч, сотни!
  И не сто человек, а как минимум сто тысяч побывало на выставке сегодня благодаря новостям о разгроме.
  
  - Они все хотели как лучше, - пробормотал Илья с досадой. - Просто ни те, ни другие не знали о хищнике. Как пришло в голову, так и действовали! Бесполезная передача.
  Лучше бы в новостях рассказали про неправильный воздух, про исчезающего кота, про дуделку эту металлическую.
  Про хищника, ведущего за собой крыс.
  - Значит, Глеб Кобра тебя зовут? Все нужные приходят, да?
  
  
  Илья поднялся, опираясь на перила дивана, чтобы пройти к окну и сесть за письменный стол. Хищник начал интермедию с каких-то совершенно диких утверждений, а потом была перекошенная музыка, лемминг шагнул вперёд... Что же ещё, что же, дай Бог памяти, ведь всего часа три-четыре минуло, а в голове ночной туман. Будто воспоминания не хотят, чтоб их помнили.
  Лазоревый свет из окна падал на тетрадь, стремительно тая.
  Как назвал Кобра ту силу, что всех собрала? Незнакомую тягу, которая то исчезала, то вновь появлялась с тех пор, как Илья вошёл под арку.
  Жидким цементом по воле, нитками по ногам, штормом в спину.
  Фатум!
  
  Записав в тетрадку всё, что удалось вспомнить, Илья включил настольную лампу и приписал на полях:
  "Енле сказал - сила помогла встретиться".
  И подвёл стрелкой к заключительным словам Глеба.
  Кобра играл на панфлейте. У Шамана - интересно, как его зовут на самом деле? - тоже был музыкальный инструмент. Дребезжалка такая.
  Гипноз? Но реконструкторы не слышали музыки. Разве что она расходилась волнами где-то превыше обычных звуков. Подобно... да, серебряному звону.
  Ритуал с панфлейтой повлиял на людей с той стороны, на которую они не обращают внимания. Перестроил их вектор движения - и привёл туда, куда хотел Кобра. Это ведь он управляет "фатумом", не наоборот?
  Куда в следующий раз хищник поведёт уязвимых - на крышу?
  
  Надо попытаться убедить профессора, что это правда. По крайней мере, похоже на правду. Скоро конференция, и если Титарев раскроет другим важным дядькам глаза на вражий способ ловли леммингов, то победа окажется в руках!
  Иначе не выйдет ничего. Даже если Кобру арестуют, хищников ещё как минимум двое, а вероятно, больше. Нужно именно уведомить людей об опасности. Пусть каждый начнёт следить за собой и за близкими! Достаточно чуточку вслушиваться, вот как Илья слушает серебряный звон. Ну и молиться ещё - или не обязательно? В любом случае, похоже, что после такого объявления лемминги окажутся в безопасности! Наконец-то!
  Но как объяснить свою идею, чтоб она выглядела по науке? Илья склонился над черновиком, пытаясь изобразить стрелку вектора, усыпанную греческими буквами в качестве параметров неясного рода. Всё-таки жаль, что нельзя звякнуть Полине...
  
  Так он сидел, пока глаза не начали слипаться.
  Не обойтись ли сегодня без вечернего молитвенного правила? Ведь так ноют перетруженные мышцы! Да, после того, как он с риском для себя выступил на защиту икон - пожалуй, можно.
  Отходя ко сну, Илья краешком сознания ощутил, будто кто-то зовёт его. Но другу или врагу принадлежал зов - не разобрал, соскальзывая в негу несвязных сновидений.
  
  
  Наутро он не покинул квартиру сразу после завтрака. Спине полегчало, но позвоночник ещё ныл. Кроме того, манил телевизор: не как соблазн, а как зелёный огонь светофора. Илья решил задержаться, чтобы глянуть, не скажут ли в утренних новостях чего нового об инциденте в галерее.
  Вопреки ожиданиям, новостная передача оказалась на редкость скучной. Сообщали о каких-то политических баталиях, тенденциях в сельском хозяйстве и нашествии стрекоз - обалдеть как важно. Илья слонялся из угла в угол, по мелочи приводя комнату в порядок. Хотелось прибраться, но любой наклон отзывался в спине ноющей болью. Было минут десять девятого.
  
  "Мы прерываем передачу для прямого включения из соседней области. Поступила информация о чрезвычайном происшествии", - жёстко и внятно произнёс диктор, который минуту назад с юмором комментировал стрекоз.
  Илья чуть не уронил на пол чистые рубашки, которые доставал из шкафа на смену слишком плотным для конца мая водолазкам.
  "На этом самом месте полчаса назад групповой суицид совершили три человека. Не выжил никто. Есть ли связь между их поступком и тем чудовищным событием, которое потрясло страну менее двух месяцев назад?"
  Илья знал ответ на этот вопрос.
  
  Набирая номер профессора, вслушиваясь в гудки, он гадал об одном: кто указал дорогу к Бездне этим троим? Кобра ещё вчера днём был здесь, он не мог добраться до соседней области так быстро, окопаться там и собрать жертв.
  Только положив трубку, Илья вспомнил. Вспомнил - и рывком выдвинул ящик, запуская руку в самый дальний угол, где таилась зловещая находка. Перед глазами стояли: торопливый взмах руки с часами на запястье, спешка, дорожная сумка. Енле!
  Ало-чёрный значок куснул его ладонь булавкой, отправляясь в карман джинсов.
  
  
  
   Глава анти24. "Если твоя тень..."
  
  Мы встретились у Кобры в гараже. До десяти утра я шаталась по округе, разрисовывая всё, до чего дотягивалась. Потом Глеб наконец проснулся и впустил меня.
  Внутри оказалось прохладно и сыро. Горела единственная лампочка на тонком проводе. Она свисала с потолка, облекая в болезненную желтизну заваленный инструментами стол и ещё один, свободный - с чайником, кружкой и настольной лампой. Под столами и на полках виднелись в полумраке всевозможные банки с порошками, растворами, мотки проволоки и бинтов, разные щётки и скребки. В срезанной пластиковой бутылке из-под "Виноградного Дня" засыхал вместе с кистью клей. Большую часть места почему-то занимала чугунная ванна, вся в сколах. Видимо, тут Кобра отмывал шкуры.
  Стоял запах формалина, уксуса и ещё чего-то беспощадного - между органикой и нежизнью. Запахи будто напевали о неизбежности.
  - Ничего себе, - сказала я, садясь на край ванны, чтобы как-то завязать разговор. Я второй раз видела Кобру вживую.
  
  Глеб сидел на низкой раскладушке, расставив ноги, одетый в одну из своих клёвых курток, но поверх перемазанного спортивного костюма. Над раскладушкой висела картинка, распечатка средневековой гравюры: дитя толкает мяч в обрамлении ленты-девиза. "El mondo va sottosopra" - эта фраза по его блогу часто гуляет, означает "Мир становится вверх тормашками". Вот она откуда.
  Глеб смотрел в телефон.
  - Лисичество прислал три сообщения, - сообщил он наконец. Голос спросонья похрипывал. - Что у тебя?
  - Только то, которое я пересылала вечером. Это где про тень.
  - Княгине, видимо, ничего не приходило - она бы написала мне, если что. Ну, я ей тоже говорить не стал. Она же такая восприимчивая, знаешь. Вот тебе - можно, хоть ты и младше.
  Мне стало лестно.
  - Отважная маленькая душа, хищное дитя, сестрица Наяда, - продолжал Кобра задумчиво, протянув руку к моим волосам. Он провёл пальцами по одному из хвостиков.
  "Поинг!" - раздалось со стороны дверей гаража.
  Зря-Чей отнял от губ варган, входя внутрь. Как обычно, он возник из ниоткуда, чтобы после снова уйти в неизвестность, взмахнув плащом. Сегодня за спиной у него висел рюкзак.
  - Тесна плоть, убивает свободу духа. Клети её достойна лишь чернь, великий же обескровит плоть, - сказал он вместо приветствия.
  - Плоть нам дана, чтобы безумствовать, доводя её до предела возможностей, как струну. В этом песнь, испепеляющая до нигредо, - ответил Кобра, вставая с табурета. Потом, подумав, добавил:
  - Две змеи на кадуцее должны объединиться, да свершится путрефакция.
  Зря-Чей щёлкнул языком.
  Я, навострив уши, ловила каждое слово из их обмена мистическими тайнами. Пока было непонятно, к чему это они, но в будущем Бездна обязательно прояснит мне. Слова прорастут видениями, и я позна́ю.
  
  Потом Зря-Чей повернулся ко мне и спросил:
  - Так что он тебе прислал? Чего ж ты сразу не переслала кому-то из нас?
  
  - Деньги кончались, а она не хотела пополнять. Ей и так кажется странным, что я много расходую. Унизительно. - Пальцы мои промахивались по кнопкам "мотороллы", так сильно я торопилась открыть то самое сообщение.
  
  Вот он, конвертик прочитанной эсэмэски, где значилось чёрным по зелёному:
  "Esli tvoya ten" norovit vystrelit""
  Латиницей Лисик писал ради экономии объёма и денег. Я не стала прокручивать дальше - я и так наизусть выучила, что там:
  "Если твоя тень норовит выстрелить в тебя - это не твоя тень."
  Мне представился подлинный облик Енле - химической лисы, прожорливо разъедающей всё вокруг своим присутствием. Подлинное "я" - это тень, что волочится за людской оболочкой хищника, равно как подлинный свет является мраком. А теперь Енле пишет: "Это не твоя тень". Вот те раз. Чья же ещё?
  
  Зря-Чей тяжело взглянул на Кобру.
  - Из-за этого у Лиса не удалась охота?
  - Скорее, это он свой провал так описывает, или то, что привело к провалу. Что-то же должно было ему помешать? Я себе вообще представить не могу, чтоб наш Лис добровольно отказался от охоты. Это же не один из твоих обращённых, которые мнят о себе невесть что, а при первом же сражении за развитие - сливаются. Без твоего товара их в медитацию пинками не загонишь, что уж говорить о серьёзных делах.
  Зря-Чей сбросил рюкзак, тяжело стукнув об пол, сел, стал разбирать содержимое. Потревоженные глаза на полах плаща вытаращились на меня.
  - Ты несоизмеримо выше их, брат Кобра, не спорю. Однако же, тебя эти средства могли бы вознести ко пределам, которых не знаешь даже ты.
  - Не надо меня вшторивать, меня и так плющит, - поморщился Кобра.
  Я одобрительно хмыкнула. Идея о том, что в некоторых представителях черни можно с помощью наркотиков пробудить связь с Бездной, казалась мне чуть ли не кощунственной. А даже если так - нам-то зачем эти костыли? Только марать чистейшую смолу нашей крови.
  - Как знаешь. - Зря-Чей выкинул из рюкзака несколько засаленных книг, раскрыл одну. Страницы оказались с вырезанным квадратом посередине. Из этой ниши он извлёк два прозрачных пакетика с белой сыпучей начинкой на дне.
  - А трава? - спросил Кобра недовольно. - Типы с реп-точки просили травы.
  - Потерпят. Так что там с Лисом?
  - Я пытался ему с утра звонить, он отбился. Ну, я решил тебя дождаться. Ща попробуем снова.
  
  Он поклацал кнопками и приложил трубку к уху. Я вцепилась в ребристый край ванны до боли в костяшках. Одна мучительная минута, другая... Наконец, Кобра торжествующе оскалился, и я поняла, что трубку всё-таки подняли.
  - Я слушаю тебя, Нижайшество. Что стряслось с остальными шестнадцатью? Что тебе помешало?
  При этом он кивнул нам и нажал кнопку громкой связи. Голос Енле, искажённый шумами динамика, заполнил гараж. Он сказал:
  - Меня всё время мучает один вопрос... Напомни, змеиный братик, почему мы это делаем?
  Такого вопроса никто из нас не ожидал. От Лисика-то? Даже округлое лицо Глеба вытянулось. Тем не менее, он твёрдо ответил:
  - Ради нашей любви. Любви и свободы.
  - Мы любим то, что знали от начала, но это лишь означает, что мы не имели выбора. Типа, ты никогда не задумывался, чем на самом деле мы отличаемся от людишек, которые принимают на веру всё, чему их учат? Мы вообще отличаемся?
  - Конечно. Мы переживаем такие глубины, какие черни даже не снились. Да хотя бы, блин, воспоминаниями отличаемся! Ты о чём вообще, Лис? Ты же помнишь себя - вне плоти, в смысле.
  Резкий смех оборвал Кобру. Я сжалась. Енле никогда никого не перебивал, он впитывал звуки наших голосов и потом уже говорил сам. Потому что он любил нас! Но сейчас из трубки рвался колючий смех, а отсмеявшись, Лисик сказал вот что:
  - А то ты не знаешь цену переживаний! Добыча, когда моя песнь манит и гонит её, тоже ведь... Переживает... Я тут подумал, Кобра: ведь мясные бегут за нами не потому, что мы лучше их. Просто мы им показываем настолько яркие картинки, что унылые людишки в последний раз ощущают себя живыми, пусть даже образы обещают им смерть.
  - Ну-у, да. - Глеб почесал подбородок. - Вполне укладывается в дело переворачивания мира. Мертвенное в роли жизненной энергии.
  - Допустим. А теперь слушай внимательно. Помнишь, что я писал про тень? Вот скажи, Глеб, только поразмысли хорошенько: как я могу знать, что это МОИ переживания, а память об исконном - МОЯ память?
  Прежде, чем Кобра вымолвил хоть слово, Енле захохотал пуще прежнего. Потом вдруг оборвался и отчётливо сказал:
  - Понимаешь, я жить хочу. Сам за себя, а не так, чтоб меня за нос водили. Свобода... Я тут начал кое-что проверять, но вопросов меньше не становится. Ересиарх желает сегодня честных ответов! Ах, что за ирония!
  - Не дури, - неуверенно сказал Кобра. - Все ответы и так в глубине твоего сердца. Не хочешь, чтоб тебя водили - это как понимать? Фатум, видите ли, не по вкусу. Тебя что - удел черни соблазняет?
  - Отстань! - взвизгнула трубка и загудела. Енле оборвал связь.
  
  С полминуты Глеб обалдело смотрел на телефон. Вдруг он напустился на Зря-Чьего.
  - Блин, вот почему вы затеяли жертвоприношение именно сейчас? Закончилась бы выставка, я бы с ним отправился. А ты чего не поехал вместе с Лисичеством, а, Глазастый?
  - У меня были дела, - невозмутимо ответил тот.
  - Дела... Знаю я твои дела. Подождало бы твоё барыжничество, ничего бы не случилось!
  Зря-Чей сморщил лицо так, что плоский нос стал на мгновение похож на клюв.
  - Что тогда будешь толкать своим позерам, Кобра? Одними заказами на шкурки у нас не прокормишься.
  Глеб вскинулся, словно ему пощёчину отвесили:
  - Да чхал я на это всё! Если для дела надо, могу хоть под забором спать. Какая разница, если всё скоро кончится? Рывок напролом, сорванной пружиной сметая всё на своём пути - только это ценно для потомка Бездны!
  
  На Кобру смотреть было страшно: тяжело дыша, он раскраснелся до пота. Но Зря-Чей держался совершено спокойно. Покрутив в пальцах одну из своих бусин, он примирительно сказал:
  - Не будем паниковать. Он сделал главное.
  - Главным было напитать его досыта, чтобы дальше он мог рвать реальность уже глобально. Но три человечка, это же что же... Это же на один зуб. После такого нам придётся действовать быстро, пока система не отследила закономерности, а Ересиарх там тупит чего-то. Говорил же я, что он больше на слова годится, на творчество.
  - А вот и нет.
  Мы уставились на Зря-Чьего, который раскачивался на пятках с довольным видом.
  - Судя по новостям, система уже заподозрила, что суициды связаны друг с другом. Но нам, Кобра, это лишь на руку.
  - Это ещё почему?
  - Потому что теперь об этом будут говорить. Говорить и думать. Мысль о толпе самоубийц прошьёт толпу ныне живущих. Вообще говоря, существование эффекта Вертера - доказанный и давно известный факт. Терпение, Кобра! Наша эпоха грядёт в любом случае, как шторм, сметающий беспечные стаи жирных городских голубей. Мясные фигурки начнут имитировать нас, облачаясь в чёрное и раскрашивая лица потёками смолы. Тяга к смерти будет считаться почётной. Пробуждаться на каждом шагу станут наши братья и сёстры, сейчас вот у нас один Лисичество - а через время десятки лисьих отпрысков помчатся, заметая следы, сквозь тлен людской. Кобра, ведь Фатум мудрее нас с тобой. Как всё совпало - так и должно быть.
  - Слушай, ты прав. По тому же принципу с выставкой получилось - благодаря разгрому по всем каналам раскрутились образы античеловечности. Честное слово, я сам офигел в первую секунду, когда эти психи ворвались, но напряжение в Фатуме стояло такое, что неслучайность была очевидна. Какая во мне пульсировала мощь! Воздух дрожал! - Кобра прижмурился от наслаждения. - Да, думаю, у Енле сейчас похожая ситуация, вот он и запаниковал с непривычки. Ничего, скоро оправится.
  - Но Лисик говорил с таким страданием, - осмелилась вставить я. Зря-Чей дёрнул плечом.
  - Наяда, детка, когда он не страдал? Надрывность - его топливо.
  - Нет, - задумчиво сказала я. - Обычно в его истериках есть катарсис, он себя ими не отравляет, а через них отторгает всё сущее.
  - Священная тяга к прогрессу, - подтвердил Кобра.
  - Да. А сейчас не то... Я же слышу. Он будто в стену упёрся.
  
  Зря-Чей повернулся ко мне. Словно он мог взглядом сжечь моё лицо, обнажив всё настоящее, что томилось под ним. Каждый нарисованный глаз на его одежде хотел того же.
  - Рождение имаго из личинки болезненно, Наяда. Боль это то, что возникает, когда достигнут предел наслаждения. Личинке может показаться, что она умирает, ей будет страшно, горько... Тебе ли не знать, маленькая? Впрочем да, ты пока слышишь только предвестья в эфире...
  У меня похолодели кончики пальцев.
  - Не только слышу. Я выражаю... Я танцую поверх людских слов. Знаешь сколько я всего понаписала на стенах, пока школу прогуливала? Тебе как раз будет с чем работать. Даже случайностям нужно какое-то сырьё, чтобы случаться - а без них античеловеческие веяния безумия будущим жертвам не так легко воспринять. Теперь они побегут бодрее, я права?
  Лицо многоглазого шамана исказилось упоением. Запрокинув голову, Зря-Чей разразился клокочущим, ухающим смехом, вскинул к потолку руку, в которой зажат был варган:
  - Верно, маленькая!
  - Ну ты крутая! - восхитился Кобра. - Просто офигевшая! Я вот уже пару недель ничем, кроме той инсталляции, не занимался.
  - Это вы ещё главного не знаете. Я нашла нам место.
  
  ***
  
  Мы с Коброй стоим на мосту.
  - По-моему, всё отлично получится. Мост будет как бы проводником, указующей стрелкой, - объясняю я свой план. - Потом мы все шагнём вон оттуда. Только надо, чтоб внутрь попасть было несложно.
  - Сделаю, - кивает Глеб. - Погоди, что значит - мы все?
  - Я и мои девятнадцать. Так будет красивее всего, Кобра! Я-то не смогу потом просто уехать, как вы с Глазиком. А в городе меня обязательно спалят или схватят.
  Глеб отворачивается и долго глядит поверх перил в одному ему известные глубины, сунув руки в карманы.
  - И что потом? - спрашивает он. - Кто будет раскачивать этот мир, если ты уйдёшь сейчас? Зря-Чей, вон, прекрасно справился со своей добычей без радикальных мер, хотя и не без моей помощи. Если спалишься, гм... Нет, на тебя не навесят, они представить не смогут, что школьница могла бы такое провернуть. Ну, скажешь, что пошла из любопытства, в конце концов, а организатор действа погиб вместе с остальными... Не торопи события, Наяда, разве таков твой Фатум? Не ты одна хочешь Домой, - добавляет он, вновь протягивая руку к моим волосам. В его пальцы навеки въелся запах формалина. - Но зачем, если скоро Дом будет здесь? Нам даже страдать не придётся. Пусть страдают те, на ком земная грязь.
  - Мне тесно так, - жалуюсь я, утыкаясь лбом ему в ладонь. - Хочу измениться. Изменения рвутся из меня, и я не знаю, что делать, как их воплотить...
  - О, ты изменишься. Одна славная охота - и ты познаешь то, чего сейчас представить не можешь.
  Зрачки Глеба на миг расширяются, он по-змеиному быстро облизывает губы:
  - Потом, разве Лисичество простит мне, если я тебе позволю вот так всё закончить? Нет, он этого не одобрит.
  Моё сердце пропускает удар. Кобра напевает:
  - Ты не умрёшь раньше, чем я, девочка-яд...
  Бархатный голос, низкие струны.
  - Я б вот тоже не одобрила, если бы он ушёл слишком рано, - признаюсь я тихонько.
  - О нет, Лисичество не такой, - усмехается Кобра, поглаживая меня по голове. - В нём больше любви, чем даже во мне. Он обожает нашу охоту, нашу стаю, даже чернь любит. Он радуется, когда видит, как смерть очищает людишек - такие, говорит, трогательные сразу становятся, такие настоящие!
  - Фу...
  - А что, он вполне себе прав. Как ни крути, мы в итоге для всех сделаем лучше, не только для себя. Мы же расшатываем этот стазис, тупняк этот людской. Когда Фатум придёт к завершению и Бездна возвысится - вообще никто не сможет стагнировать, как привык, ибо наступит полная свобода для всех и каждого. Бесконечные мутации душ и бесконечное развитие...
  На последних словах Кобра с шумом втягивает воздух, словно пробуя на язык - довольно ли мистической гари? Он шагает к перилам, опирается на них, глядя вдаль. Ветер треплет его капюшон.
  - Я другого никак в толк не возьму, - признаётся он. - Что нашло на Ересиарха? Он учуял что-то, что увлекло его больше охоты. Что за странный поворот Фатума и как он отразится на всех нас, хотел бы я знать, а самое непонятное - почему я ничего не ощущаю?
  - И правда...
  Когда в планах Бездны происходит поворот, а Фатум предуготавливает нам новые цели - мы это чувствуем. К тому моменту, как понадобится действовать, мы уже напитаны образами нужных направлений, уже мутируем, отращивая новые клыки и когти, чешуи и жвалы. Пока чернь начнёт что-то замечать и суетиться, мы уже, словно саранча, оставим за собой выжранные земли ментальных пространств.
  Но сейчас наш собрат взращивает в себе нечто новое - а для нас ничего не изменилось.
  
  - Думаю, стоит подождать, и всё прояснится. Возможно, Лисичество экспериментирует с чем-то непостижимым сейчас. Да... - Кобра выдыхает с шипением. - Точно, эта небольшая добыча - не провал охоты, а лишь аперитив перед основным лакомством! Он ещё отведёт девятнадцатерых на выход. Уверен, он сейчас ищет путь получить больше, чем нам было дано поначалу.
  - Здорово!
  Кобра отлипает от перил. Запустив руку в один из бездонных карманов штанов, он выуживает оттуда массивные кусачки, а ещё - я распахиваю глаза пошире - очень крутой маркер в металлической оболочке.
  - В нём масляная краска. Промышленный, как раз чтобы по всяким железякам мазюкать.
  - Вау!
  - Оставь себе. Я пока на той стороне разберусь с забором.
  И мы приступаем к танцам с металлом - каждый к своему.
  
  Маркер действительно отличный. Плотное жало размазывает жирную, густую краску, не спотыкаясь о неровности. Мой канцелярский на спирту уже бы расквасился в лохмотья, а этому хоть бы что.
  
  "Чёрный дом мироздания отрывает нам тормоза"
  
  
  "Не забывай, кто ты есть,
  
  
  Не забывай, кто тебя ест"
  
  Чем дальше я отхожу на ту сторону моста, тем призывнее мои слова. Начинаю с общего ощущения, а завершаю конкретными действиями.
  Впрочем, меня хватает где-то до середины. Наскоро малюю наши символы на подпорках, несколько стрелок - и бегу к Кобре, напевая одну из новых песен, которую он мне скидывал недавно по локалке:
  "Мы даём вам смысл, Мы ваш разум стираем, Мы продаём вам мысли, И вы платите раем."
  Так я пытаюсь приглушить единственную фразу, которая крутится в голове, затмевая все остальные. Стуком в висках:
  "Если твоя тень..."
  Судя по разговору, Лисичество назвал тенью свою хищную личность. Не человеческую персоналию, которая нарастала на каждом из нас до пробуждения, а подлинную нелюдскую душу. Так отчуждённо - о самом себе? Почему?
  
  Кобра возится с рабицей. Он перекусил инструментом несколько проволочных рядов и теперь с усилием отгибает кусок забора. Получилась дверца почти в человеческий рост.
  - Ну-ка, попробуй, - велит он мне. - Сможешь сама отогнуть? Думаю, до поры нужно замаскировать дыру.
  - Не-не-не, пусть будет! Те, кого приманят сладкие словечки, должны заранее знать, куда им идти!
  - Ну хорошо.
  Он снова берётся за сетку и тянет на себя. Я встаю рядом, чтобы сделать то же. Ржавая проволока царапает мне пальцы.
  Закончив, мы уходим по мосту. Я прямо в него вбиваю свои намерения, пританцовывая и кружась. Выйдя на гравий, мы оглядываемся. Меж кустами хорошо просматривается часть забора. В заборе - дыра, дальше виднеется то место, куда мы загоним мою добычу. Путь проложен.
  
  Теперь мы направляемся на реп-точку, где Кобру ждут. Оказывается, это не так уж далеко отсюда. Кобра движется стремительно, на удивление бесшумно для его тяжёлых берцев, только цепочка звенит на штанах. Я еле поспеваю. Сумочка оттягивает плечо, мы туда сложили книгу с секретом от Зря-Чьего. Минимальное палево: школьница несёт учебники, не более.
  - Сейчас тебя с Диез Ирае познакомлю и другими, - обещает на ходу Глеб.
  - Они тоже из наших?
  - Гм-м... Более или менее. Скажем так: они убеждены, что да.
  - Как же нас много...
  - Однажды нас станет больше, чем людишек, Наяда.
  
  Мы входим на проходную, где я, осматриваясь, замечаю сработанную Коброй бешеную белку. Рядом пылится небольшой китайский будильник.
  Пол-второго!
  В ужасе я хватаюсь за голову.
  
  - Кобра, я не смогу знакомиться... Мне максимум через полчаса надо быть у подъезда!
  Она
  меня под школой караулить примется, если сильно опоздаю. Я побежала на маршрутку, срочно!
  
  Но Кобра совершенно спокоен. Он глядит на меня с пронзительным прищуром. Мелькает и прячется язык: братец что-то задумал.
  - Сегодня поедешь домой на машине. Если сумеешь, конечно.
  - Как это?
  - Точно так же, как на охоте. Тебе ведь нужно потренироваться перед своей гранд-премьерой, верно, моя милая? Пробуди браслеты, Наяда! Заставь мясного раба склониться перед тобой!
  Он забирает у меня книгу с секретом и просовывает голову в зал:
  - Эй, Гриб! Иди сюда.
  Выходит долговязый парень в одной майке, увешанный побрякушками.
  - У него есть драндулет, - сообщает мне тихонько Кобра.
  
  Неторопливо, а потом всё быстрее позвякивают браслеты - я еле заметно встряхиваю кистями рук, качаю запястьями.
  Глядя парню прямо в глаза, я делаю то, чему каждого из нас научила Бездна - научила лично, сугубо.
  Мы почти не обсуждаем этого друг с другом, но знаем: каждый хранит то же умение. Оно влито в нашу хищную кровь: умение натравить Фатум на любого вокруг. Ну, в большей или меньшей степени. Ты либо знаешь, как это делать - тогда ты наш собрат, и со временем научишься направлять по Фатуму даже тех, кто сейчас ускользает. Либо нет - тогда ты добыча.
  
  По крайней мере, мы чувствуем, что это правда. Нужно только хорошенечко наесться, чтобы стать сильнее. Тогда нам будет открыто ещё больше тайн охоты на людей, чем сейчас. Тогда никто не убежит от своей новой,
  бездонной
  судьбы.
  
  
  Итак, я впиваюсь металлюге-переростку в немытую душонку. Представляю, как он соглашается со всем, чего бы я ни попросила: тебе приятно, Грибок, ты очень рад услужить мне... Дылда тут же начинает исходить ухмылочками, довольный, как попавшая в тарелку сосиска.
  - Подвези меня до дома, плизки, - говорю я.
  - Пшли, - восторженно отвечает Гриб и тащится наружу.
  - Пока, Кобра. Спасибо тебе.
  Я напоследок искрю старшему брату глазами, а он - мне. Но несмотря на мою первую победу, нам обоим тревожно.
  
  ***
  
  С какой уверенностью ты сплетал колдовские рифмы, Лисичество! В твоём плеере скрипки со флейтами, на груди твоей амулеты собственноручные. Я прочитала каждую запись в твоих дневниках. Даже тот, который ты никому не выдавал, я нашла, и сбереглись у меня со страничек твоих знакомых ныне удалённые кадры со сходок и квартирников. Цепочки ссылок, мегабайты постов и комментариев, зацепки из ников, названий мест, тусовок, ролевых команд. Тысячи - я помню - нажатых гиперссылок.
  Поэтому ещё до того, как мы впервые увидели друг друга, я знала, как мягки и легки твои волосы: на поспешных фото разметались они, вуалью затенив красные от вспышки и внутреннего огня глаза.
  Я всё про тебя знаю, Лисичество, и отпечатано в сердце моём, как ты, братик, плакал о человечьей низости, гноящей примитивные души. А после вздымал руки, прижимал гармошку к губам, растянутым в дикой ухмылке - играл, играл... Воющие колыбельные больным отсталым детям - человечеству.
  В унисон скрипела зубами тень бешеной лисы у тебя внутри.
  Глеб верно заметил, что Лисичество с человечками ласков. Превозносится над ними, конечно, однако не винит. Так что же заставило его забросить любимую игрушку? Нет, не убедили вы меня, братья! С ним что-то не так.
  Вдруг страх? Вбитая гвоздём мораль о недопустимости убийства не отпускает поверхностную людскую личность, заставляя бунтовать против истинной искры?
  Мысль ужасает меня, ведь это означало бы, что он пал. Согрешил, предал любовь и страсть, подаренные Бездной. Я не могу в такое поверить. Лисичество выкарабкается, обязательно. Он обязан. Ведь я его жду.
  
  
  
   Глава 25. Бюджет
  
  В квартиру профессора Илья влетел, не разуваясь, и сразу чуть не сбил с ног толстенькую деваху со здоровенным угольником в руках. Это она открыла ему дверь.
  - Ошалел? - огрызнулась деваха, потирая ушибленное плечо.
  - Где Евгений Витальевич?! Он дома? Он мне нужен!
  Но вместо Титарева из комнаты, приоткрыв стеклянную дверь, высунулся другой студент:
  - В очередь, дружище, в очередь. У нас типа своя консультация в данный момент, лабу делаем.
  - Да при чём тут ваши лабы, ты телевизор смотришь вообще, нет? Титарев где?
  
  Илья распахнул вторую створку двери.
  В комнате царило нечто среднее между ремонтом и нашествием табора. Возле двери красовалась гора из рюкзаков и курток, увенчанная малиновой сумочкой. Одно из кресел оказалось сдвинуто в угол, а посреди свободного ранее пятачка между шкафами стоял, занимая почти всё место, разложенный кухонный стол. Причём даже в таком виде его ширины не хватало для огромного, из двух половин склеенного листа ватмана. Край листа удерживала на весу спинка стула. Ещё один стул превратился в палитру из маркеров, карандашей и баночек гуаши, одна из которых уже валялась на полу. Ярко-салатовая лужица растекалась по паркету.
  Вокруг стола суетился лопоухий студентик, приговаривая:
  - А вот так! А на тебе тридцать миллиметров - сюда! А на тебе сорок - туда...
  - Масштаб не забыл? Чего-то маловато! - забеспокоился тот, что стоял в дверях, и поспешил к ватману.
  
  Илья прошёл за ним.
  На листах оказалась увеличенная копия схемы со стены. Имена, названия книг - их вписывали по диагонали в цветные ячейки, чтоб выходило покрупнее.
  - Это и есть ваша лабораторная? А... Какой предмет?
  - Да никакой, - отмахнулся ушастый. Теперь он возился с транспортиром.
  - На самом деле, это отработка, что-то вроде штрафа за непосещаемость, - признался первый студент. - По сравнению с комиссией или отчислением - халява. У вас на первом курсе не было такого?
  - Я не учусь, - сухо сказал Илья. Ему вдруг стало неуютно от того, что какие-то незнакомые молодые люди работают над теорией леммингизма, а он ничего об их участии в деле не знает.
  Впрочем, сейчас его куда больше занимало другое. Он нащупал в кармане значок Енле.
  - Так где Евгений Витальевич? Я по срочному делу. Ну?
  
  Но профессор уже входил в комнату, по-домашнему одетый в байковую рубаху поверх старых брюк, приветливый и невозмутимый. Почти такой же, как обычно - если не замечать, что морщины под глазами превратились в глубокие борозды.
  - Здравствуй, Илья! А я уж думал, звонить ли тебе. Видишь, как они подгадали: успели до конференции. Откуда только выведали, хотелось бы знать? О таких мероприятиях не трубят, не концерт ведь - их обсуждают в специализированных, если можно так выразиться, кругах.
  - Хотите сказать, они сознательно постарались всё устроить до того, как начнут приниматься какие-то меры?
  Кто такие "они" - можно было не уточнять.
  
  Профессор метнулся к столу, шаркая тапками. Осмотрев схему, он кивнул студентам, пробормотал: "Работайте, молодые люди, систематизируйте", после чего, поманив Илью, стремительно вышел из комнаты. Илья двинулся следом.
  Скрипнули паркетины в неосвещённом коридоре. Проходя к кухне, Титарев обернулся, чтобы дать ответ:
  - Да, юный коллега, это я и хочу сказать. Таких совпадений не бывает.
  Илья вспомнил кота-поводыря, который привёл его на выставку. Свою на редкость удачную встречу с Артом. Вспомнил усмешку Глеба Кобры, когда пришли громить его инсталляцию. Слово "фатум", означающее судьбу.
  Стоя на пороге непривычно пустой кухни, он сказал, теребя подол куртки:
  - А я думаю, что бывают.
  - Необходимы, - сказал профессор, садясь на табуретку, - твёрдые факты.
  
  Илья подошёл нему и достал из кармана значок. В дневном свете глянец блеснул кровавой каплей. Илья цокнул по нему ногтем, протягивая на ладони:
  - Твёрже некуда.
  - Что сие значит?
  - Этот значок я подобрал, когда...
  Илья сделал глубокий вдох и признался:
  - Столкнулся с хищником. Да, снова. Как и в первый раз - будто бы случайно. Там был другой хищник, новый, возрастом как я примерно.
  - Там это где?
  - М-м... Сейчас другое важнее. Вот этот символ, да? Он называется - "мёртвая голова", капут-мортуум. Его рисуют в виде граффити. Я уже много раз видел. Его распространяют разными способами. Уверен, он как-то влияет на людей.
  
  Титарев озадаченно глядел на него снизу вверх, явно силясь выбрать, какой же вопрос задать в первую очередь.
  - Но ты, кажется, говорил, что на твоём чёрном человеке не было никаких эмблем.
  Илья вздохнул с облегчением, когда профессор взял значок с его ладони.
  - Граффити я заметил потом уже... И я сначала не знал, что это связано. Теперь вот знаю, и много чего ещё узнал. Они правда хотят перевернуть мир, как я и говорил вам. Буквально.
  - Узнал каким способом?
  Не обращая внимания на вопрос, Илья продолжал, стискивая кулаки:
  - Но всё равно я не успел. Понимаете? Тем, кто пал от рук хищников, не помочь, даже если мы победим уже завтра. Вы не подумайте, я заявлял в милицию! И вообще столько всего сделал... А они всё равно...
  - В милицию? Ну и перипетии. Отчего же ты, Илья, не посвятил меня в них?
  
  Профессор поднял значок на свет. Сощурившись, он повертел в пальцах безделушку, как бы всматриваясь в чёрную дыру посередине, слегка поскрёб край.
  - Заводская работа, - хмыкнул он. - Ребятам выделили увесистый бюджетец, раз они заказывают такие игрушки.
  - Какой бюджет! - выкрикнул Илья. - Там люди умерли!
  Он упал на свободную табуретку. Кажется, только сейчас Илья осознал, что непоправимое действительно случилось. Он делал всё, что мог. Ловил леммингов и обращался в милицию, а небо молил так, что едва не отрывался от земли. Всё прахом: хищники вновь на шаг впереди.
  Неужели Бездна - превыше всех прочих сил?
  
  Если так пойдёт дальше, хищники действительно установят свой порядок на всей земле. Вывернув само понятие жизни, они подменят смысл любой надежды и веры. Все упования - Бездне! Вся любовь - Бездне! Об этом Енле пытался сказать Илье, а ещё о том, что сам Илья этому перевёрнутому миру - родной.
  Да, именно так пойдёт дальше, потому что раз дело не кончилось одним жертвоприношением, то не кончится двумя. Будут новые. Что-то вроде линейной прогрессии... Стоп, стоп.
  - Прогрессия, - сказал он вслух. - Если хищники становятся сильнее, жертв должно было получиться больше. А их всего несколько. Что это значит?
  - Верно, дружочек, правильно мыслишь! Я сам ломаю голову. Присутствует ещё одна странная деталь. В новостях не проговорили, но я уже звонил по межгороду и узнал: судя по осмотрам, эти люди погибли не одновременно. Ощущение, что кто-то из них опоздал... Значит, всё не было организовано заранее как следует?
  
  Да, трое - не девятнадцать. Казалось бы, куда меньшая потеря. Однако до той первой, большой группы суицидников никто не знал, что вот-вот на плацдарме умвельтов развернётся незримая война.
  Этим троим Илья сам позволил погибнуть, упустив хищника. Зажался перед самоуверенным Лисичеством, залип на призрачные видения - да, страшные и непонятные, но всё же как он мог дать слабину? Засомневался, купился на слова о братстве!
  И, кстати говоря, почему звон не пробудил его от этого сна наяву? Нет, может, что-то там и серебрилось на краю сознания, но в череде видений нельзя было разобрать.
  О, лучше бы полностью лишиться воли, отдав сознание в руки высшего блага! Пусть бы оно подбирало за Илью верные слова, пусть бы тело шагнуло к противнику, ухватилось за тот дурацкий баул со значочками. Однозначно началась бы драка - а драться Илья едва умел... И ладно! Зато те трое остались бы живы!
  
  - Но почему настолько меньше, чем в прошлый раз? - рассуждал профессор вслух. - Что-то не заладилось или, наоборот, затевается? Гм! Опять же, потому, что они спешили... - Он осекся, глядя на Илью. - Не бери в голову, я уверен, сейчас все правоохранители стоят на ушах.
  - Я поеду туда.
  - Что? Нет! Нет, ни в коем случае.
  - Я должен быть с леммингами.
  - Мало тебе их у нас? Ты видел здесь уже двоих хищников. Что это означает? Что в нашем городе, а он заметно крупнее двух предыдущих, враги тоже что-то предпримут.
  - Я успею. Сяду на вечерний поезд. Один день... Вся их полная готовность - ничто, если они не видят того, что вижу я.
  - Илья, послушай меня. Именно потому, что там сейчас подняты все правоохранительные органы, тебе нельзя там показываться. Ты будешь говорить с леммингами, то есть тебя заметят рядом с людьми из группы риска...
  - Что они знают об этой группе риска?! Никто ничего о ней не знает! Их вообще не замечают! До последней минуты, а потом только ходят вокруг и переговариваются, мол, преждевременная смерть, как жалко, такая молодая... Где они раньше...
  - У органов есть опыт. Есть криминальные психологи. Илья, они могут решить, что ты и есть, как они это называют - провокатор, сектант. Говоря по-нашему, хищник.
  
  ..."Ты наш брат", уверял Енле, а затем поехал выманивать леммингов к Бездне, и ни одна сила на свете не помешала ему...
  - Может быть, - сказал Илья, глядя исподлобья на профессора, - они не будут далеки от истины.
  
  Во взгляде Титарева появилась такая изумлённая тревога, будто перед ним раскололся алмаз. Илья уставился в пол, в трещинку на паркетной ёлочке.
  - Опыт... Что ж они с таким опытом одного меня заменить не могут, - негромко добавил он.
  - Илья, - профессор потрепал его за плечо. - Посмотри на меня. Ты живёшь в этом городе - значит, тебе его и защищать. При всём желании ты не можешь охватить всю область и тем более всю страну. Давай каждый из нас сосредоточится на том, что можно сделать...
  Профессор неторопливо громоздил слова, словно пытался стеной отгородить Илью от произошедшего. Может, стоит забыть? Не придавать значения, ведь по первым девятнадцати он так не убивался.
  
  - Да. Да, вы ведь совсем скоро отправляетесь... - Илья несколько раз провёл по волосам ладонью, как будто пытаясь запихнуть вспышку гнева обратно. - Они выслушают вас, ну, эти все... Ответственные лица. Кто у нас занимается общественным благополучием, безопасностью. Вы им всё объясните, они примут меры, и тогда наконец-то этот ужас закончится. Извините, мне просто так жаль, что мы совсем чуть-чуть не успели. Но теперь-то всякие важные специалисты точно увидели, что проблема есть.
  - Увидели, - осторожно сказал Титарев. - Если они действительно заинтересованы в благополучии и безопасности... Нет, нет, ничего. Я хотел сказать, что процесс, безусловно, стартует. Неизвестно только, с какой скоростью. Постепенно система раскачается, будут приняты определённые меры.
  - У нас же очень непротиворечиво всё получилось, правда, Евгений Витальевич? Про то, что лемминги существуют, говорят мои отчёты. Про то, что картину мира - умвельт - можно перенастроить шиворот-навыворот, изменив жизненный курс человека вплоть до того, что возникнет новая вера...
  - Новая революция, - мягко поправил профессор. Илья пропустил мимо ушей его слова:
  
  - Так вот, это иллюстрирует ваша гигантская схема. Если им там схемы недостаточно, то можно доказать алгеброй! - Он вынул из-за пазухи мятую тетрадку. - Смотрите, с помощью простого преобразования множество превращается в изнанку самого себя, когда это же происходит со всеми его элементами. Достаточно отработать на одном, чтобы перевернуть их все! А вот ещё, смотрите, можно представить жизненный курс как вектор, у которого один минус меняет всё направление. Мы все внутри большого умвельта. Если какой-то процент людей станет леммингами, то за счёт сложения скоростей очень быстро покатит нас к Бездне. Всех нас.
  Листая странички, Илья не глядел на профессора, а то бы заметил: тот хмуро смотрит не на выкладки - на своего младшего сотрудника. Так, словно видит впервые.
  
  - И самое главное, - воскликнул Илья, закрывая тетрадь, - я видел, как они заманивают жертв! Ключевой параметр вектора - это не жизненные обстоятельства, не здоровье, а некий духовный слух или чуткость. На него враги приспособились влиять специальной музыкой.
  - Музыкой?
  - Ритуальной музыкой. Помните, ваш дореволюционный Стриндберг писал о магии? Он не в переносном смысле имел в виду!
  
  Профессор поднял ладонь.
  - Дело в том, что Стриндберг... Как бы помягче сказать? В общем, имел паранойяльно воспалённое сознание. Ему казалось...
  - А книга из обычного магазина, посвящённая тёмным богам? А когда сам хищник упомянул магию, да ещё таким тоном, будто она неотъемлемая часть мира? Евгений Витальевич, им не политика интересна. Если они захотят, под их дудку запляшут любые политические силы - хоть прогрессивные, хоть за старину которые. Я сам это видел, понимаете, своими глазами!
  Илья сбился, понял, что несёт бессвязицу и замолчал.
  - Ты хочешь сказать, что видел, как хищник управляет людьми при помощи мысли?
  - Музыки!
  - Тем более. Представители закулисья очень хитры, Илья. Ты мог стать жертвой мистификации, имитации. Неужели ты хочешь, чтобы я на конференции выступил со словами: "Магия существует, тёмные силы реальны"?
  - Ну конечно! Люди должны знать правду.
  
  Илья вскочил с табурета, не в силах сдержаться.
  Люди должны знать правду и узнают её. Ха! Хищники просто не взяли в расчёт, что кто-то особенный, пусть даже похожий на них, способен проникнуть в их замысел. Но теперь нападение Бездны предсказано, нанесено на ватман и описано алгебраическим языком - короче, его невозможно отрицать. Все, кто хоть чуточку заинтересован в общечеловеческом благе, наконец-то раскроют глаза, чтобы построить мир без леммингизма.
  А вернее, чтобы остановить превращение мира в антимир. Перекрыть путь Бездне.
  Скоро у Ильи, наверное, начнётся новая жизнь. Даже малость страшно: его дар начнут исследовать или контролировать. Уф-ф! А может, завербуют в специальное отделение? О таком писали в журнальчике "Икс-Файлы", который дед Ильи подсовывал под тумбу на балконе - для равновесия, а Илья выцарапывал и читал - нет ли репортажа об аномальной личности со способностью видеть людей-зверьков.
  Наверняка такие вот журнальчики начнут писать про Илью всякую чушь. И пускай, лишь бы...
  
  - Лишь бы все узнали правду, Евгений Витальевич! Можете им даже про меня рассказать. Чего бояться? Вы там с ними всё обсудите, придёте к решению. Там же будут придумывать решение? Такое, чтобы все эти специалисты вооружились им?
  - Я... Гм. Давай ещё раз пройдём по аспектам твоей модели, - попросил Титарев, указав на тетрадь. - На чём ты предлагаешь акцентировать внимание? Что это за стрелочки, что за "альфа"?
  - Ключевой параметр. Мы с вами когда-то обсуждали, что лемминг по неясной причине реагирует на проблемы иначе, чем другие люди. Вот я подумал, если представить его жизненное направление в виде вектора, то некий ключевой параметр в этом векторе будет у лемминга в отрицательном значении относительно большинства людей.
  Хищники знают, что это за параметр, я - нет. Только предполагаю, что это нечто душевное или духовное... Но на него можно влиять, изменяя картину мира человека - то, во что он верит - то есть умвельт этот самый. Вырваться по своей воле лемминг уже не может, ведь для этого ему придётся отрицать весь свой мирок, а мирок в то же время отрицает его самого...Ладно, речь не о том. Нужно узнать, какая сила может вытянуть эту "альфу" из отрицательного состояния...
  - Из любви к смерти, как я разумею? Из мортидо?
  - Ага. Вытянуть в положительное.
  - В любовь к жизни.
  - Нет... Да... Не знаю, как сказать, Евгений Витальевич. Многое из того, что делают лемминги, уже прочно увязано в людском понимании с любовью к жизни. Ах, нет, не в этом дело... Просто я уже лучше понимаю мортидо, чем то, какая сила стоит за жизнью, представляете?
  И ещё - как происходит сама перенастройка веры, не возьму в толк. Хищники могут водить людей за собой, вдохновлять образами антимира, зазывать в определённые места, но как это работает? "Магия" - это ведь ничего не объясняет. На что они действуют своей музыкой, знать бы? Сырья-то для умвельта у хищников навалом: им достаточно привнести в городское пространство кусочки искусства, рисующего антимир. Художники-музыканты рады стараться - только вдохновение дай.
  
  - Так. - Лицо профессора приняло самый сосредоточенный вид. - Значит, у хищников есть договорённости со множеством творцов и публичных персон? Это опять же указывает на бюджеты.
  - Да не договорённости! Ну, толкую же: у творцов в голове тяга всякие образы выражать. В пределах их умвельта появляется что-то от Бездны, а они полагают - это их богатый внутренний мир. Они действуют как бы от себя и думают, что реализуют свои мечты, но по факту работают на хищников. Ни единой инструкции они не получают, понимаете? Тот граффитчик, который рисует эмблему "мёртвой головы", как на значке - он прям извёлся весь, что один-одинёшенек без единомышленников.
  - Этот парень сам тебе так сказал?
  - Ну да! Он ничего не знает о хищниках, это очевидно. Не мог же он врать столько дней подряд? - Илья уже не заботился о том, чтобы прикрывать обтекаемыми фразами свои похождения.
  Профессор покачал головой:
  - Сказать можно многое. Некоторые люди умеют не одну нитку лжи свить, а целую сеть.
  - Так что вы думаете о моих моделях?
  - Это, конечно, очень оригинальное мышление, но я не могу просто так бросить на стол гипотезу... В общем, мы посмотрим, Илья, посмотрим.
  - Так вы им расскажите всё, что мы вывели насчёт умвельта и так далее! Нужно просто найти то главное слабое место, которое делает лемминга леммингом и массово всех проверять по стране... По миру... Разве это так сложно?
  - Илья, Илья. Тебе надо сейчас успокоиться. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы запустить процесс. Но нужно время. Ты пойми, для большинства людей, кто не видел предпосылок... Для них это шок, это разрыв гранаты под ногами!
  - Время?
  
  Илья остановился, с недоумением взглянув на профессора.
  - У нас нет времени. Хищники на охоте. Вы сказали, я видел в городе двоих? Неверно - троих. Я говорил с ними. Говорил и с теми, кто им содействует, но этого не осознаёт.
  За стеной раздался взрыв хохота. Титарев растерянно оглянулся, бормоча: "Как бы не порвали...". Потом он обратился к Илье:
  - Мне тяжело это говорить, но мы не можем сотворить чудо. Мы можем только делать то, на что хватает возможностей. Утащить на себе весь мир, когда у противника такой перевес, невозможно.
  - Но мы должны!
  - Мы не ответственны за всё человечество, - покачал головой профессор. - Илья, тебе пока что нужно беречь нервную систему, не то можно лишиться и тех возможностей, что есть. Да, да. Юный друг, вы превзошли себя, но сейчас вам остаётся только ждать и делать свою повседневную работу.
  Илья понял, что разговор окончен. Он положил тетрадь на табуретку, попрощался и вышел. В коридоре он вновь наткнулся на студентку: та продолжала хихикать над общей шуткой, пробираясь в кухню, но взглянула в лицо Ильи - мигом стихла.
  
  Он мотался по городу, пока лица людей, отблески вывесок на тротуарах и портреты с рекламных плакатов не слились в одно размытое пятно. Когда Илья вошёл в квартиру, залитую сиреневатым вечером, то спина у него ныла пуще прежнего.
  С улицы в дом через открытую форточку неслась музыка. Илья в обуви прошёл на кухню, где выхлебал целый чайник воды. Не найдя чистой кружки - прямо из носика, отплёвываясь от кусочков накипи.
  
  Музыка во дворе шумела всё навязчивее. Кажется, кто-то врубил автомагнитолу и вытащил колонки. Илья глянул вниз. Так и есть: несколько молодых людей, мангал. Праздник у людей. Пивасик. Куда без него.
  Они-то не видят, как мир сыпется и зияет прорехами. Никто не видит. Мир - как шарик, собранный из точек, который он видел на экране компьютера. Когда одна точка уходит в изнанку, в ничто, весь шар искажается.
  "А если кто-то из ваших близких провалится в одну из этих дыр? Не до мангала будет!" - захотелось ему крикнуть. Но быть громким Илья не умел - недавно попытался уже, много толку из этого вышло? Прикручивать боль, улыбаясь прохожим - вот его удел.
  
  Людям всё равно не объяснишь, что дело не в самих развлечениях, а в том, что будет потом.
  Если закончится вкусная еда, пляски, цветные огни - долго протянут развесёлые чуваки? На сколько их хватит прежде, чем они станут леммингами? Если вакантное место окажется нечем заполнить, та самая дыра и останется. Свято место пусто... Что там слушают, интересно? Он, в конце концов, тоже любит евробит, как любят копеечные леденцы.
  Тунц-тунц - глухо вибрировало за стеклом.
  Илья приоткрыл окно, впуская прохладу, запах жареного мяса и звуки синтезатора. Он облокотился на подоконник, слушая танцевальный пульс - не слыша. В размытом небе птицы клевали первую звезду.
  
  Он вновь посмотрел вниз только когда в очередном треке появились слова. Ребята внизу качали в такт головами, притоптывая, ведь с шашлыком на тарелке особо не поскачешь. Зато девушки вовсю скакали под нежное и скорбное:
  "Ни один ангел дня не споёт для тебя - никогда!"
  Радостно прыгали, вскинув руки, как будто преклоняясь перед этой идеей. Просто развлечение. Люди, отсечённые от смысла слов. Слова с перевёрнутым смыслом.
  Илья не мог смотреть на это молча.
  
  Табуретка. Шкаф. Дедов японский магнитофон. Спрыгнуть с грохотом, удар пронзает позвоночник. Тунц-тунц - сердце. От розетки до подоконника - провод, натянутый струной.
  Кассеты хранились в узорной жестяной коробке, задвинутой в самую глубину комода. Вся "Абба", "Энигма", курсы английского и Крис Ри вывалились на постель, а Илья с трепетом взял в руки её - ту самую.
  Безымянный кусочек пластика с синей фабричной наклейкой надёжно заключил в себе сокровище: "Одинокого пастуха". Илья услышал эту музыку лет в пять по телевизору и так узнал, что за пределами обыденности есть нечто большее.
  Следы этого большего встречались в сказочных фильмах и книгах, но оставались так неуловимы и нереальны, что он отчаялся прикоснуться к ним взаправду. Он уже начал смиряться с сероватым миром своего детства, который не всегда отвечал на его улыбки и рисунки. И тут вдруг - флейта с экрана. Он донимал ею всех: маму, соседок, а иногда незнакомцев в автобусе. И однажды кто-то из взрослых наконец отыскал на барахолке и принёс заветную кассету.
  Не такая флейта, как у Кобры. Прямая и чистая. Не перевёрнутая.
  
  Распахнув окно пошире, Илья нажал кнопку магнитофона. Стоило первым нотам осторожно, деликатно тронуть его слух, как он сполз под подоконник. Щемящие звуки всё крепли, они превратили его внутренний крик в слёзы, и он уже не помнил о тех, во дворе.
  Когда он пришёл в себя и нажал "стоп", за окном было тихо.
  
  
  Он знал - тишина продлится недолго, потому что песнь Бездны уже пришла в мир. Илья слышал её сам: в металлической скобе Шамана, в осквернённом инструменте Кобры.
  Бездна звучит подобно пущенной задом наперёд пластинке.
  Звучит повсюду. Зло, о котором Илья отстранённо читал с месяц назад в профессорской коллекции, действительно самовыразилось руками людей, как безвольной кистью. Дикими лилиями прорастало зло, а цветы тех лилий - словно рупоры: их слышали, им внимали всей душой безобидные в общем-то любители искусств. Топорщилось сорняками зло среди простого люда, и люди, исколотые им, зверели.
  Обыватель или мудрец - зло находило подход к любому и всё глубже его руками копало тот котлован, который звался Бездной. Или, можно сказать, плело паутину, сквозь которую не видать было чистого неба.
  Но что страшнее всего - кроме бесчувственности первых и пустого эстетства вторых существовала искренняя любовь людей-хищников.
  Для невежды есть надежда на воспитание, для истерзанных трудностями - на милосердие сильных, а искусство, наверное, можно спасти обсуждениями и вкладами тех, кто по выражению отца Ферапонта - соработник блага. Но хищники, что они такое? Ведут себя так, будто они иной природы и по естеству содержат в себе зло... Знать бы наверняка, так ли это, ведь пока в человеке остаётся человеческое - его можно спасти!
  Что, если так?
  
  Тогда почему спасительные силы иногда не достигают цели, почему зверьки ускользают из заботливой руки? Тревога за всех, кого Илья встретил или, наоборот, не сумел, размазалась в одно слепое пятно.
  Когда он стоял на вечерней молитве, привычные слова не наливались чувством. Взамен из сердца поднималось только одно:
  "Почему нельзя заставить их прозреть?"
  Те, из криминальной колонки соседнего города, те шагнувшие с края. Почему нельзя было остановить их силой? Или Бездна - сильнее?
  Илья, огонь настольной лампы и троеликая искорка надежды на полке за стеклом - каким же это всё было слабым и убогим, каким... Нереальным.
  
  Это новое осознание ткнулось в его картину мира, словно угорь в песок: стремительно и упрямо ввинтилось в растерянную душу.
  И стало так.
  
  
  
   Глава анти25. Uhodi
  
  Домой меня довезли за каких-то минут пятнадцать. Жуткая колымага гнала, подлетая на каждой колдобине. Вдобавок, Гриб, а по-людски Гриша, постоянно ко мне разворачивал свой прыщавый фейс, выплёвывая шуточки через ряд кривых зубов. Ну, потух он быстро: я задолбалась и начала транслировать ему образы всяких червей с личинками.
  Так что доехали мы молча. А, ещё у него из магнитолы, настроенной почему-то на попсовое "Русское Радио", под конец заиграла потрясающе меткая песня:
  "Посмотри, и сделай шаги туда, где мы - и где мы не были. Поцелуй, и руку возьми, и посмотри, что мы наделали... Мир встал на колени, встал на колени после удара!"
  Откинувшись на пыльное сидение, я впитывала звуки, как сок, прикрыв глаза. Ну? Что я говорила? Ведь эту радиостанцию каждая собака слушает, а значит - людишки уже проникаются нами. Пусть, пусть подпевают гимну изменений!
  Но почему-то от песни мне стало лишь беспокойнее. Что-то в этих словах... В этой интонации пронзительного женского голоса. Горечь? Скорбь? Такая же, как в речи Енле сегодня.
  Что за чувство, неизвестное хищникам? Я даже не врубаюсь, как оно называется. Вертится на языке, а вспомнить не могу. Что за новые ноты поселились в твоей гортани, Лисик?
  ...Когда мы зависли минуты на три в небольшой пробке, я с маркером в руке высунулась из окна чуть ли не по пояс, чтобы на ближайшем столбе оставить знак: три чёрных точки в круге. С трудом похоже на круг получилось...ай, ладно. Не знаю, кто тот художник, что бессознательно рисует граффити в нашем духе, но надеюсь, что его это вдохновит.
  А ещё надеюсь, что значок Лисика попал в наиболее подходящие руки. Как иначе? Наши вещи просто так не теряются. Тому, кто следует Фатуму, везёт всегда.
  
  ***
  
  Дома, заглотнув обед за каких-нибудь десять минут (к её неудовольствию), я забираюсь с ногами в раскладное кресло у себя в комнатке, переделанной из лоджии - и смотрю, смотрю, смотрю на это загадочное последнее сообщение. Наконец, решившись, нажимаю кнопку с зелёной трубкой. Горло перехватывает: говорить по телефону - само по себе не очень приятное занятие, но хуже всего - позвонить важному (не)человеку именно в тот момент, когда он занят главными делами. Напряжёнными до боли в сердце - и опасными.
  
  Ведь если он провалится, мелькает у меня мысль, если его схватят, то вычислят всех, кто ему звонил. Прямо сейчас я тоже подвергаю себя риску...пусть! Я же волнуюсь за него. Я хочу его услышать!
  
  "Я ведь не такая, как Кобра. Что бы ты ни сказал, я пойму, обещаю", - шепчу я одними губами, пока гудит вызов. Вот что-то щёлкает... и дробь коротких гудков рвёт мне слух.
  Отбился.
  Тут я замечаю, что во мне уже какое-то время саднит диссонанс - неприятный даже для моего порочного сердца, обласканного искажениями. Чувство тупика. Фатум безмолвен, будто сама Бездна не знает, что делать дальше.
  Я пытаюсь представить себе Енле, его внутренний пламень, искру. Нащупать его тень, отброшенную в этом пламени.
  Не получается. Лишь антиматерия Бездны вздымается перед моим внутренним взором. Словно наша Праматерь тоже ищет его, ищет, и не может найти.
  
  Комок подкатывает к горлу. С минуту я выжидаю, постукивая пяткой о кресло. Наверное, Лисик очень занят. Если он погружён в ловлю, то беспокоить его никак нельзя. Он точно разозлится - и будет прав... Но душит теснота в гортани, страх выжигает остатки здравого смысла. Что страшней неопределённости? Тем и милосерден Фатум, что избавляет нас от неё, но сейчас Фатум молчит, не направляя меня.
  Всё молчит. Я должна услышать хоть что-нибудь. Я... Да, я хочу услышать Лисика.
  До пота в ладонях - я выжидаю ещё минут пять, съёжившись в кресле, колени к животу. Вдруг перезвонит? Но дурацкий кирпич безмолвен, и я вновь зажимаю номер Енле.
  Длинные гудки. Отбой. Короткие.
  
  Глубоко вдохнув, я набираю снова. Жду того же повторения гудков, с замиранием сердца готовлюсь, что на меня обрушится его разгневанный голос... Но последовало то, чего я не ожидала:
  "Абонент вне зоны доступа".
  - Итак, ты настолько не желаешь говорить со мной? - шелестом роняю я. Вдруг неожиданно сама для себя швыряю телефон на кресло с такой силой, что он, спружинив, подскакивает.
  Подскочив - улетает за боковину кресла. Ту, которая к стене прислонена.
  
  
  Сначала я обалдело смотрю на то место, где телефон исчез из виду, затем кидаюсь за самой длинной линейкой. Встав на колени, я тычу линейкой в щель между креслом и стеной, но телефон упал возле самого угла, туда не достать. Пыль летит мне в нос, в колени впиваются какие-то крошки.
  В конце концов я выравниваюсь и тащусь на кухню - к ногам будто гири привязаны.
  - Ма-ам.
  - Что ты уже натворила?
  - Там это... Телефон.
  Мы приходим в комнату.
  
  - Там, - сообщаю я, тыча пальцем за кресло. Куда только девается всё красноречие, когда она передо мной.
  
  - Да как это получилось? Что нужно было делать с этим несчастным телефоном? Ах ты дурочка маленькая, что у тебя там происходит, мало того, что пыришься в него вечно, денег сколько на него уходит, так я ещё и должна...
  "Ничего ты не должна! Могу походить без телефона, только ты первая с ума сходить начнёшь, что я не на связи", - подмывает меня крикнуть, но слова тяжело валятся на дно, не доходя до гортани.
  Ближайшие минут десять мы вдвоём двигаем кресло сначала от стены, затем обратно. Выковыряв злополучную "мотороллу", демонстративно засовываю её в ящик стола: мол, вовсе я никому не пишу и не звоню.
  - Разбить, что ли, пыталась? Новую мобилу всё равно не куплю, ещё не хватало, чтоб ты на уроках игралась в игрушки, - кусает она напоследок, выходя из моей комнатёнки.
  - До каникул пара дней, какие уроки, - шепчу я.
  
  Как только ей в голову приходит этот бред.
  
  
  Оставшись одна, я достаю телефон. По пути к телефонной книге замечаю значок непрочитанной эсэмэски. Надежда стучится под рёбрами: наверняка уведомление, что абонент снова в сети.
  Какая я пугливая! Накрутила себя на ровном месте. Енле просто забрёл в какой-нибудь подземный переход, вот связь и не ловила.
  Я открываю конвертик.
  Это сообщение от Енле. Доставлено минут десять назад - как раз тогда, когда я пыталась дозвониться.
  Мой экран заполнен одним и тем же словом, которое повторяется, сколько хватает места:
  "Uhodi uhodi uhodi..."
  Я нажимаю кнопку прокрутки.
  "...uhodi uhodi uhodi..."
  Сообщение тянется и дальше, но мне достаточно.
  Да, мне достаточно.
  
  
  Выложив тетради, я пару часов листаю учебник, ведь завтра итоговая контрольная. Невидяще мечется взгляд по строчкам. Надо писать шпаргалку... а, плевать. Наконец, из зала слышится квакающая мелодия: ближайшие полчаса она будет смотреть по телеку "Хироманта", не попрётся на кухню к телефону и, следовательно, не заметит, что я торчу в интернете. О-о, эти вопли, когда она снимает трубку и слышит шебуршание модема!
  
  
  Однажды я научусь приказывать ей тоже, как Грибу сегодня, но сейчас даже мысленно к
  ней прикасаться - омерзительно.
  
  
  Компьютер тоже стоит в моей комнате. Не привлекая внимания, я усаживаюсь на табуретку, прикрытую вязаным ковриком. Десять минут мучительного ожидания, пока всё загрузится и запустится, жуткий треск модема - к счастью, телевизор его заглушает. Наконец, "Эксплорер" разворачивает передо мной тёмный колодец из записей Енле.
  
  
  19.11.2004
  
  Зарегился на форуме сатанистов... Как же смешно...^_^ Их потуги что-то представлять из себя, в пафосе крича "сатана спасет мир"... бред... мир спасет бЕзДнА
  им нужны для ритуалов ножи и свечи...ха... тяга бескровной тоски, вот мой ритуал...которому я сам не могу сопротивляться, не могу выключить его...настолько он силен!
  
  
  22.12.2004
  
  Снова думают, что врут мне, но на самом деле - себе. ^_^ всё ведь начинается изнутри. Рты людей выплёскивают мерзость, потому что они пестуют её в головах. =_=
  Моя обязанность подарить им выход из этой ситуации... милосердно...^_^
  если приборы сбиты, следует разбить их фтопку.полностью.
  Разбить зеркальную витрину, называемую "этим миром"... раздробить высокой нотой на пределе слышимости
  
  
  07.03.2005
  
  Ешь людей! Метафорическое людоедство хуже буквального,
  но почему-то легально.
  Пора развернуть эти понятия, по законным местам расставить. Такова догма ересиарха.
  Ешь мою догму! приказывает Лиса. Ешь людей!
  
  - Многовато беспокоишься о людях, Лис, - шепчу я.
  
  Не читаю - впитываю, погружаюсь, ныряю с головой. Окутываюсь едкими, ехидными отпечатками его души. Принюхиваюсь к пространству, представляя себе его плащ. Что его окружает, какую улицу топчут его сапоги?
  Я не вижу. Пока не вижу.
  Где ты сейчас, Енле?
  
  Чтобы настроиться получше, я захожу на полузаброшенную уже страницу-сообщество. Это была идея Лисика, давно, в самом начале. Здесь мы оставляли зелёно-алые анкеты, выражая в них всё то нечеловеческое, чему суждено расцвести. Заявляли о себе людскому миру. Словно подписывали контракт на то, чтобы стать единой стаей...единой семьёй. Почему так долго грузится страница?..
  Потому что её нет.
  Он... он всё удалил. То место, где мы сцепились руками, наслаждаясь образами и мысленными запахами друг друга. Енле удалил его.
  
  
  "Где ты?" - угрожающе воет Бездна сотнями безумных голосов. Я слышу это так явственно, что по коже бежит холодок.
  Скрежет шестерёнок, смазанных грязью и кровью.
  Фатум, молчавший уже несколько дней, приходит в неистовое движение.
  "Где ты, мой Ересиарх?"
  
  Кипение в моих венах, рот наполняется слюной, что смачивает зубы...жвалы... Не двигаясь с места, душой я кружусь, растворяюсь в тёмном вихре - и одновременно ощущаю себя столь полно, что кажется - взорвусь изнутри.
  Экстазом бьются мои незримые крылья: я пляшу. Впитывая всю мою боль, всю ярость, Фатум бьётся о незримую стену, словно бурный поток. Ищет лазейку. Находит? Я снова чувствую лёгкость! Значит, напитанная волна Фатума, болотистая от соков гниения, вновь перемешивает события, одним ударом направляя их так, как должно.
  Вся моя ярость, вся моя любовь сливается с Фатумом, когда я вновь беспрепятственно ощущаю Енле.
  
  Я впиваюсь в тепло его физической оболочки, добираясь до внутренней сущности - и хватаюсь за неё в удушающем объятии, жгучем для нас обоих.
  Ощути меня, о язвительная, каустическая лиса! Ощути Праматерь Бездну за моей спиной! Клыки твои - известь, следы - зола. Ты потерялся, Ересирах, но теперь мы с Бездной нашли тебя.
  Теперь всё снова пойдёт правильно.
  Когда я открываю глаза, на часах - 19:26.
  
  
  
   Глава 26. Правда в телевизоре
  
  Наутро Илья с трудом встал с постели. То ли от переживаний, то ли от вчерашнего прыжка с табуретки спина болела пуще прежнего. Позвонки казались тяжёлыми и слишком большими, они не желали стоять в ряд, а от неосторожного потягивания вдруг защемили нерв с такой силой, что перехватило дыхание.
  - Самое время! - с отчаянием бросил Илья в пространство, выползая на кухню. В холодильнике, как назло, оказалась только половинка лимона и сомнительная банка кислой капусты, очень давней. - Ну почему сейчас, а?! Чем я заслужил?
  О том, чтобы сию минуту куда-то отправляться, не шло и речи. Илья даже с готовкой завтрака не справился - больно было наклониться за крупой, и всё тут. Он похлебал приторного чаю с лимоном, после чего лёг на диван перед телевизором.
  Илья ждал новостей - невидимой ниточки, что могла связать его с потрясённым городком, где ткань бытия вывернулась изнанкой. Быть может, существовала другая связь, более тонкая и звонкая, но телевизор зато выглядел понятным, да ещё и осязаемым.
  
  Итак, Илья ждал новостей. Вместо них показывали местную утреннюю передачу, где гостья студии расставляла по столу проволочные пирамидки, якобы лечебные. Голову женщины украшал фиолетовый шарф с блёстками, намотанный вроде чалмы.
  - Сейчас весь наш мир переходит в информационно-энергетическую Эру Водолея, - рассказывала она, ласково потягивая гласные. Ведущий кивал. Ему даже вопросов не приходилось задавать, так как гостья не умолкала.
  "Если ничего не сделать, то в эру мортидо он перейдёт", - хмуро подумал Илья. Ему захотелось переключить, но подходить к телевизору означало потревожить спину. Он стал следить за пылинками в солнечном луче, а пирамидки тем временем сменила длиннющая реклама.
  Услышав, наконец, заставку новостей, Илья даже губу прикусил от волнения. Вдруг за ночь произошла новая беда?!
  
  Но нет - беда оставалась прежней.
  - Свой комментарий даёт глава местного управления милиции, - объявил голос диктора.
  На экране возник человек средних лет при погонах. Сидя за столом, он объяснял сразу в три микрофона:
  - Проводятся следственные мероприятия. В настоящее время рано говорить о конкретных виновниках произошедшего. Вся собранная информация представляет собой тайну следствия. Будьте уверены, что милиция делает всё возможное.
  При этом он всё косился на листок перед собой.
  
  Замелькали новые кадры: иногородние улицы, таблички учреждений. Миловидная молодая женщина пообещала, что семьям погибших будет оказана психологическая поддержка... После окончания допросов.
  Как и обещал Титарев, специалисты взялись за дело, да только пока что Илья не услышал ни единого слова из тех, которых так ждал. Хищники бросили перчатку не отдельно взятому городку, а миропорядку как таковому - но никто не принял их вызова.
  
  Новости закончились, началась передача "Сам себе режиссёр". Забавные видео: дети, зверюшки... Илья смотрел на них, как на цветные пятна. Вот хомячок путешествует по ковру, закрытый в цветной пластиковый шар. Дрянь, а люди смеются. Ну почему, почему высшие силы позволили его спине так разболеться, что он даже переключить программу не может?!
  Он прикрыл глаза - так передача раздражала только слух. Наверное, не стоило приходить на выставку и рвать там мышцы. Опять же, не столкнулся бы ни с реконструкторами, ни с журналистами, а тем более - с хищником. Не поплёлся бы на зов флейты, что разнёсся по странно душному залу от игры Кобры - заклинателя людей, Кобры - гамельнского крысолова, Кобры - который ни капли не удивился Илье, словно ожидал его увидеть.
  Вот, значит, как его зовут. Глеб Кобра.
  "А почему не стоило-то? - возразил Илья собственному пониманию. - Я остановил Мумевича. Хищник меня видел - что с того? Он ничего обо мне не узнал, зато я теперь в курсе, как его зовут и с кем он знается. Стоит только нам с профессором доказать, что магия влияет на людей, как этого Кобру сцапают и допросят. Очень даже не зря сходил! Вот и про Фатум какой-то загадочный услышал."
  Что бы значило это слово? Фатум. Нечто фатальное, неизбежное.
  Как падение лемминга в пропасть, если не остановить его.
  
  Сколько их, мохнатых, бродит по городу, подвергаясь опасностям, пока Илья разлёживается? Быть может, Кобра сию секунду наигрывает мелодию Бездны, поджидая добычу на крыше какой-нибудь высотки. Раздувая его меховой капюшон, ветер разносит дикие звуки над городом... Зажмурившись, Илья скрипнул зубами. Скорее бы уже день конференции!
  
  Несправедливость какая-то. Хищники прекрасно себя чувствуют, а ему с дивана остаётся, ну, максимум один поступок: молитва.
  Произнося одними губами слова сострадания, Илья вдруг поймал себя на том, что царапает обивку дивана указательным пальцем в такт нехитрой песенке из телевизора.
  В чём смысл? Он столько распинался, а с каким результатом - не ясно до сих пор. С никакущим, судя по ситуации. Недостаточно нервов потратил, что ли?
  - Неужели нельзя было хотя бы спину мне чудесным образом уберечь? - вопросил Илья вслух, прервав заученный текст на середине. - Или это наказание? Так я ничего плохого не сделал. Ну нельзя же так.. Я столько творю добра, меня вообще-то беречь надо!
  Он попробовал прочесть молитву о болящем - запомнил её в те дни, когда кружил вокруг больницы, переживая за Полину. Ну что, забудут ли мышцы, как ныть? Этого не случилось. Не поменялось вообще ничего. Илья лежал на диване, пахнущем валяной шерстью, в комнате затенённой и душной - а так хотелось чего-то лучистого! Испить воздушного чувства свободы, которым он наслаждался...когда, собственно?
  Да было ли это?
  
  Со стороны комода, тем временем, донеслись восторги телемагазина. Такого Илья не выдержал и, осторожно встав, поплёлся выкручивать звук.
  Ящик заткнулся. Раздумывая, что делать теперь, Илья с неожиданной чёткостью вспомнил, что в холодильнике давным-давно валяется противовоспалительный гель. Вроде бы. Или нет. Всё же воспоминание стало таким ясным, что он пошёл проверять, тихо шипя от боли, когда шаги отдавались куда-то под лопатку.
  На тюбике действительно нашлись указания насчёт невралгии и растянутых мышц. Через минут десять пахучая жижа подействовала, благодаря чему Илья наконец смог нормально позавтракать.
  
  "Значит, чудесного исцеления я не заслужил", - размышлял он с ложкой в руке. Хотя день только начался, Илья вдруг ощутил себя ужасно уставшим, как будто разом навалились все тревоги прошедших недель. Радоваться, что боль одним махом прошла, не хотелось.
  Хотя он мог бы. Радость билась в кухонное окно утренней птичкой, словно стучась тоненьким клювиком в его сердце. От стука этого саднило в той точке, откуда с самого утра росли сомнения. Вместо того, чтобы отпустить горечь, Илья мысленно свернулся вокруг неё калачиком, оберегая.
  А постук меж тем становился только настойчивее. В нём отчётливо различался звон, зов...
  "Да отстань ты!" - крикнул Илья мысленно, и сам себя испугался. Как будто его воля запнулась о собственные ноги и шмякнулась в вязкое болото. Он попытался вспомнить, как ощущалось единство и согласие с тонкой светлой ноткой, но какая-то его часть тянула обратно, в глухой кокон.
  
  "А что там в новостях? - привязалась мысль. - Вдруг подробности появились? Только бы не пропустить! Ох, зачем я телек-то выключил!"
  
  Так противостоянию пришёл конец. Хотя теперь можно было и на улицу выйти, Илья снова улёгся на диван, вперившись в экран телевизора.
  Если бы он не погрузился в просмотр - заметил бы, что его чувства притупились, как затупляется полёт птицы, если она растеряет перья с одного крыла. Он бы обратил внимание, что дышится не так полно, как обычно.
  Словно где-то в его грядущем захлопнулось множество дверей сразу.
  
  ***
  
  Весь день Илья провёл дома - от новостей к новостям, а те всё не добавляли ни крупицы к трагедии леммингов. Снова обсуждали политику и озимые, как будто мир не катился псу под хвост. К ночи у Ильи воспалились глаза, в минуты вечерней молитвы в голове всё крутилась заставка новостей, а потом он смотрел бессвязные сны, похожие на поток рекламы.
  Наутро он вновь никуда не пошёл.
  
  В конце концов, что толку сейчас от его городских вылазок? Пока он останавливает одного лемминга, десятки собираются где-то на краю. Сегодня - решающий день: двадцать восьмое мая. Сегодня профессор раскроет перед людьми заговор хищников и свойства леммингов. Не то, чтобы от ожидания было больше проку... просто... просто невозможно спокойно заниматься чем-либо, когда другие решают судьбу твоего дела жизни!
  Как спал в ношеном спортивном костюме, так и пошёл к телевизору - в отёчном экране отразилось помятое спросонья лицо, взъерошенные волосы. По кнопке включения дёрнулась внутри ящика невидимая струна, и с тихим шипением экранная картинка приняла Илью в свои объятья.
  - Правительство выражает обеспокоенность, - трещал телевизор. - Правоохранители продолжают держать в секрете детали следствия. С чем это связано? Местные жители высказывают предположения.
  - А я говорю вам, это секта! Вон, десять лет назад в газетах писали, что сатанисты организовались и человека убили! - голосила в микрофон какая-то неопрятная женщина в приплюснутом малиновом берете.
  Как нарочно самую растрёпанную втащили в кадр.
  
  Стрелки часов укатились за полдень, а вестей с конференции не было, не говоря уж о прямой трансляции. Ни второй, ни третий новостной блок не обмолвились о ней ни словом, зато между делом сообщили вот что:
  - Увидев толпу людей, милиция теперь имеет право попросить документы и даже доставить участников в отделение.
  Напрямую о самоубийствах в этом репортаже не сказали, но Илья сразу понял, откуда ветер дует.
  "Это же ничего не даст! Хотя... Им надо как-то реагировать, а они умеют только преступников ловить, а не зверьков. Что бы велел на их месте я сам - не знаю даже. Тащить под арест уличных музыкантов, чтоб отловить хищников среди них? Да ну, тоже как-то дико..."
  
  После новостей в эфир протиснулось ток-шоу. Гостя программы представили как известного социолога и политолога. Он тут же принялся комментировать свежепринятые меры:
  - Мы все знаем, к чему это идёт. У нас в стране ничего не делается просто так, правильно? Сейчас муссируется несуществующая проблема, чтобы укрепить власть, выдать милиции новые полномочия. Вот и всё!
  - Не остались в стороне и общественные молодёжные организации, - объявил ведущий, приглашая новую гостью, которая высказала свою точку зрения:
  - Я как специалист вас уверяю, что эти меры ударят по наиболее жизнелюбивым и свободолюбивым прослойкам молодёжи. Например, требование проверить выходы на крыши по всей стране - удар в спину движению руферов, то есть субкультуры прогулок по крышам.
  "Жизнелюбивым, ага. Среди экстремалов десятки леммингов."
  
  Похоже, правоохранители мало что сообразили в происходящем, а их оппоненты вообще не поверили в наступающую бурю. Вся эта возня совсем не походила на слаженные меры, которых так ждал Илья.
  Наконец третий гость призвал задуматься, почему же всё-таки засекречено следствие, и на этом ток-шоу завершилось. Реклама, сериал... Время неумолимо приближалось к восьми часам.
  В восемь национальный канал покажет главные новости дня.
  Сорвавшись с дивана, Илья устремился на кухню - сделать себе перекусить до того, как начнётся трансляция. Усидеть на месте было выше его сил. Если уж так оперативно состряпали ток-шоу с гостями, которые про леммингов ни сном ни духом не ведают, то известие о подлинной причине массовых самоубийств уж точно взорвёт эфир.
  Что же раскроют в первую очередь? Работу хищников или сам принцип леммингизма? А может...
  
  Илье представилось: на экране возникает строгий, с мужественным подбородком, в отглаженном кителе - ну, скажем, фельдмаршал. Появляется он, значит, и в звенящей тишине произносит:
  - Просим население не паниковать. Сегодня стало известно о диверсионном акте выворачивания мира наизнанку, который втайне проводится, начиная...
  Тут Илье пришлось на секундочку прервать фантазию, чтобы вспомнить, с чего там начиналась схема профессора. Девятнадцатый век, но Титарев упоминал, что это лишь условная отправная точка. Ладно, неважно -
  - Начиная с энного века, - продолжил воображаемый фельдмаршал. - Мы призываем каждого жителя планеты Земля очистить свой умвельт - во имя сохранения жизни! Бездна не пройдёт!
  Да, примерно так. Вот был бы достойный конец истории.
  
  Без пяти восемь он сидел перед экраном, от волнения тиская диванную подушку. Не отводил взгляда ни на секунду, не мигал даже.
  Когда диктор объявил о том, что ожидается ясная погода с небольшим потеплением, Илья уткнулся в расшитую ткань и сидел так, пока от пыли не запершило в горле.
  Финиш, сегодня известий больше не будет. Что пошло не так? Может быть, дело о леммингах попало в секретную папку, и службы решили не оповещать население? Опять же, чтобы не спугнуть хищников.
  "Евгений Витальевич, вы уж там проконтролируйте всё!"
  Тут Илья вспомнил, что по национальному каналу поздно вечером идёт аналитика всяких злободневных тем. Он порылся за диваном и вытащил оттуда стопку старых газет, где нашёл телепрограмму - годами в её списках менялись только названия сериалов. Вот, точно: после десяти вечера. Ничего, можно и попозже отправиться спать.
  
  
  Через два часа Илья, потирая сонные глаза, осоловело слушал пожилого усатого эксперта, который вещал:
  - Могу приоткрыть завесу над ходом следствия. В настоящее время задержано некоторое количество лиц без определённого места жительства для допроса и проведения сопутствующих мер. Сейчас мы можем гарантировать, что будут проведены проверки. Настоящие проверки, никто не отвертится! Во всех этих - организациях, там, общественных, всяких там медийных, которых много у нас сейчас расплодилось. Будут нарушения, любые - будут закрывать.
  Вид у аналитика был довольный, как будто ситуация казалась ему не опасной, а перспективной. Чего нельзя было сказать о втором госте студии - тот, размахивая руками, спорил:
  
  - Никаких групповых суицидов нет на данный момент. Вернее, что-то такое есть, однако связь между двумя инцидентами не доказана. Ну в конце концов, ну бывает же такое, что людям надоедает жить, да? В нашей-то стране этому удивляться просто смешно... И вот они, как свободные граждане, приняли решение. Подчеркну: государству не нравится, когда граждане принимают решения..
  .
  
  
  Илья вспомнил, как перед флейтой Кобры повели себя зрители. Лемминга Мумевича, который, точно загипнотизированный, придвигался всё ближе. Реконструкторов с их благими намерениями.
  Можно ли считать, что они сами приняли решение?
  Вспомнил самого себя перед крысиной инсталляцией... нет, он-то подбирался к сцене осознанно.
  
  Дебаты на экране всё разгорались, но не о жизни и смерти, вообще не о леммингах.
  
  - Вы. Каждый из вас. Что вы несёте-то? - проговорил Илья вслух. - Люди, я на вас рассчитывал, а вы...
  Он уставился на ведущего, который по инерции всё норовил неуместно улыбнуться.
  
  -
  Эй, слышите? Каждый из вас - уже перевёрнутая версия себя. Ты, гибкий умом, скорый на всё новое - обезумел. Ты, стойкий в убеждениях, отторгающий лишнее - закостенел. Вы могли бы работать сообща, поправляя и дополняя друг друга, над общей проблемой, уберегая вверенных вам людей. Вместо этого вы расходитесь всё дальше. Одеяло, которое каждый из вас тянет на себя, уже порвалось, в разлом сыплются люди - а вы продолжаете рвать. Что ж выходит-то? Управители при званиях служат миру-перевёртышу, а людей пасет необразованный... как там Полина меня назвала? Шизик? Да, похоже, что шизик - с телеком разговариваю.
  
  
  Ощутив, что во рту пересохло, Илья отправился на кухню попить воды.
  - Как будто если бы я оказался с ними в студии, то они сразу услышали бы, - проворчал он, прихлёбывая из кружки. - Пропустили бы мимо ушей, точно так же, как репортёры с выставки. Как и... Все остальные, в общем, хотя пока я соглашался, то мне были рады. М-да.
  
  Когда Илья вернулся в комнату, ведущий приятным голосом объяснял, почему следующего гостя студии тоже очень важно послушать - ведь он авторитетный философ. Приглашённый уже сидел в своём кресле, возложив руки на подлокотники.
  - Стремление к исходу, - нараспев заговорил он и выдержал паузу, окинув студию взглядом. - Стремление к исходу - это наиболее яркое проявление духовности.
  Илья навострил уши.
  - Веками духовность требовала от людей покинуть мир. Почему, как вы думаете, древние племена по всему миру проводили обряды инициации? А я вам напомню, что эти обряды имитировали гибель, погребение, они сталкивали человека с миром духов... Так почему, для чего?
  С голубого экрана он проникновенно глядел на Илью из-под тяжёлых век, поэтому Илья ответил вслух:
  - Наверное, смерть было проще всего объявить священной. Бога-то они тогда ещё не встретили, самой всеобъемлющей была смерть.
  
  Растягивая гласные, прямо как давешняя мадам с пирамидками, гость ответил на собственный вопрос:
  - Потому что лишь через ад может человек подняться до рая. Этому учит нас вся христианская история, об этом основной миф христианства.
  "Что?"
  - Через ад, через столкновение с демоническими силами и через принятие их в себя! Те пустынники, монахи, которые уходили по духовному зову, они ведь шли навстречу духам тьмы. Для чего это делалось? Тем, кто готов услышать, образ святого Антония даст тайный ответ. Помните, да, картину, где святой окружён нечистью? Он борется, но смысл этой борьбы - в слиянии, а затем подчинении демона себе.
  - Нет! Нет, ну куда, куда ты... Что ты болтаешь?
  
  
  Со стороны Илью можно было спутать с футбольным болельщиком. А гость продолжал, надёжно защищённый мерцающим экраном
  :
  
  - Сегодня все формы отшельничества табуированы, а институт инициации уничтожен. Это катастрофа. Одно из проявлений этой катастрофы вы сейчас видите - добровольное покидание жизни, то есть тема вашей программы. Это тот же акт инициации, тот же акт духообщения, только осуществлённый из отчаяния, из безвыходности. А вот в обществе бессистемном, в исконном обществе, одичалом, такие люди не сломались бы от контакта с духовным, они вкусили бы смерть и вернулись с дарами от неё. Поэтому вина лежит на тех, кто изолирует людей от веры, от православной веры в первую очередь - потому что православие является верой в смерть мировую. Всё ради установления Царствия Небесного.
  Те, кто стремится к духовному, - гость повысил тон, - обязаны возненавидеть нынешнюю жизнь, чтобы через смерть обрести жизнь вечную. Такова судьба духовно чутких личностей и такова их личная трагедия.
  - Нет, - прошептал Илья. - Нет, это же неправда.
  - Большинство-то примется отрицать, но это ведь вообще не люди - так, массы. Сами знаете какой субстанции, - милостиво уточнил гость. Ведущий неловко засмеялся.
  
  - Неправда...
  И это было всё, что Илья мог сказать. Потому что оспорить - не мог. Всё, что он до сих пор читал о религии, всё, о чём молитвенные тексты просили небо, всё это действительно...
  Просто он никогда так об этом не думал. Догмы воспевали истинную жизнь вопреки отупленной, похожей на вращение хомячка в колёсике. Значит, вроде как обесценивали жизнь обыденную - правда. Догмы умоляли "отбросить ветхого человека" - правда и это. И что смерть в общем-то неизбежна, и что за ней радостное бессмертие - всё это было в догмах. Ничего иного философ, кажется, не сказал.
  Только правду. Честно, прямо и отчётливо - озвучил то, о чём у самого Ильи вот только-только на днях болело сердце.
  И прорастало из этой правды чувство обречённости, и доносилось из зарослей хриплое дыхание Бездны.
  
  
  В ту ночь Илья так и уснул на бабкином диване перед включённым телевизором, а когда наступило утро, то первым делом полез рыться в брошюрках из храма.
  - Что-то у того философа не сходится, - растерянно шептал он, перелистывая страницы. - Неуловимое что-то, не могу объяснить.
  Но чем больше он читал, тем больше понимал: сходится.
  - Так, опять "спасись сам и тысячи спасутся", снова "молиться это кровь проливать"... Вообще, тоже сомнительное утверждение - я вроде как радовался, когда молился, а кровь проливать - это мне самоубиваться, значит, советуют? Я это как-то иначе раньше воспринимал... Не помню. О! Вот же, вот оно: "Когда человек умирает для нынешней мертвой и скотской жизни, то переходит в жизнь всегда живую, и поэтому несомненно, что невозможно прийти в блаженную жизнь, не умерев для греха". Григорий Нисский.
  
  Он швырнул брошюрку обратно на полку, вскочил и прошёлся туда-сюда. Кинулся на кухню, зажёг под чайником газ.
  - Но неспроста же мне вера и молитва помогали с леммингами. Я же иначе это чувствовал, никакого умирания не было, - растерянно пробормотал он и тут же понял, что в общем-то ничего особенного не чувствует... ну, подъём эмоций иногда... Что с того? У Кобры, вон, тоже горели глаза, когда он смотрел со сцены.
  Не утерпев, он отключил чайник и вместо чая просто налил себе тепловатой воды. С кружкой Илья отправился на свой сторожевой пост, где по местному каналу наконец-то передавали новости часа. Вновь обмусоливали происшествие с выставкой:
  - Представители культурной жизни столицы оценивают возможность представить работы художников, чьи экспозиции были разгромлены...
  "Хорошо им подсобили реконструкторы. Арт, наверное, счастлив."
  Присев на диван, Илья приготовился слушать про очередные бытовые происшествия и общие темы, которым всегда уделяли львиную долю утренних новостей.
  
  
  Вместо них камера вновь очутилась в студии. Вопреки обыкновению, дикторша не заговорила сразу. Её взгляд метался по листкам на столе, разбросанным, будто их только что туда швырнули. Наконец, она совладала с собой:
  - Неожиданное продолжение получила история с групповыми самоубийствами, которую связывают также с предыдущим чудовищным случаем. Найдено ещё одно тело, далее в репортаже.
  Илья подался вперёд.
  
  Экран показывал то ли насыпь, то ли склон глубокого оврага. Тёмное пятно у подножья.
  "Милиция пока не подтверждает самоубийства - говорят, больше похоже на несчастный случай. Вокруг - следы оползня, что довольно странно, учитывая сухую погоду..." - тараторила журналистка.
  Камера приблизилась.
  "Судя по документам, погибший был приезжим. При нём не оказалось мобильного телефона, зато имелись наручные часы, по которым следователи теперь уточняют время трагедии."
  Лица не было видно - только повёрнутую под неестественным углом голову. В длинных волосах запутались ветки, шляпа валялась в стороне. Длиннополое чёрное пальто, припорошенное глинистой землёй, укутывало тело. Словно эта ткань пыталась согреть владельца напоследок - но греть было уже некого.
  
  Репортаж закончился, а Илья продолжал сидеть, глядя в экран и сжимая кружку.
  "Но ведь я о нём молился."
  - Далее - повтор вчерашней вечерней серии "Тайного знака", - сообщила дикторша, кое-как изображая профессиональное спокойствие. В эфир пошли титры сериала, закрутилась заглавная песня:
  "Мы стоим с тобой с разных сторон перед омутом ночной темноты. Для тебя как отражение - я, для меня как отражение - ты."
  Илья уронил кружку себе на колени, расплескав по треникам остатки воды. А заставка продолжалась:
  "Нам не ясно, кто здесь друг, кто здесь враг. Каждый шаг - как тайный знак!"
  Встав, Илья подошёл к телевизору и негнущимся пальцем ткнул кнопку. Волоски на коже встали дыбом, но не только от электростатики. Кинескоп моргнул и отключился.
  
  Илья поставил кружку на телевизор. Вышел в коридор, натянул кроссовки, смёл с тумбочки горстку монет и ключи.
  Дверь квартиры хлопнула.
  
  Руки и ноги не гнулись после двух с лишним суток на диване. Домашний спортивный костюм мигом прожарился под прямыми лучами, но Илья даже не расстегнул его.
  Он же молился за этого хищника. Как за самого себя. А теперь хищник погиб.
  
  Поймав маршрутку, Илья не взглянул на номер. В какой район она его увозила? Неважно. Он смотрел в окно, как в стену.
  Вот разноглазый Лис стоит посреди задымленной кухни - воспоминание в бурой кайме - говорит уверенно, слегка заносясь правотой своей - выдуманной, но искренней - а может, и правда, и правда...
  "Звонкий, ты наш брат".
  Кажется, промелькнул за окном маршрутки вокзал. Если бы милиция сняла Лиса с поезда! Арестовали бы Енле - был бы он сейчас был жив. То, что казалось карой, стало бы меньшим злом... а, что говорить!
  "Боже, как Ты мог допустить всё это!"
  Илья не в силах был усидеть в кресле маршрутки ещё хоть минуту - так его трясло. Он выскочил на первой попавшейся остановке, напротив длинного ряда магазинчиков. Из одного играла музыка, словно уводя в танец. Случайная стрекоза описывала над колонками у порога ломаную линию.
  
  Неведомо куда Илья поплёлся по улице, потому что не мог не идти. Басы урчали ему вслед. Что-то важное происходило в эту минуту - он чувствовал всем телом, но не знал, что это такое.
  Повинуясь этому чувству, он свернул во дворы. Детская площадка, вкопанные покрышки. Бревно - наверное, вместо скамейки. Музыка осталась далеко позади, но воздух словно гудел. Илья спиной ощутил что-то вроде присутствия, резко обернулся - никого. Он задрал голову. Стрижи, небо... Крыши. Солнце жгуче ударило в глаза, в висках застучало. Илья опустил взгляд и тут заметил у подъезда напротив доску объявлений.
  
  Прежде, чем подойти, он уже знал, что увидит там нечто особенное. Поэтому он подошёл. Слова, выписанные чёрным маркером поверх объявлений, не вполне сохранились - часть бумаги оторвали - но всё же Илья смог прочитать:
  
  "
  Асфальту нужно больше ДЫР".
  
  Почерк не принадлежал Арту. Граффитчик пользовался ровными печатными буквами, здесь же неумелая рука прописью вывела клич. Илья двинулся вдоль подъездов, осматриваясь, и уже на следующем фонарном столбе нашёл новую надпись. Кровь его кипела. Где-то рядом. Важное где-то рядом. Идти. Бежать!
  
  Он и бежал - пока ряды домов не закончились, и за однополосной дорогой не открылся вид на узкий, но довольно длинный мост над оврагом. Снова овраг - Илью пробрал озноб.
  Одолев дорожку из гравия, он ступил на покрытие моста - и тут заметил, что все перила исписаны, снова чёрным, снова развалистой прописью.
  
  
  "человек бесполезен"
  
  
  "хрустим людьми"
  
  
  "асфальт улыбается тебе"
  
  
  "песни мертвых имеют смысл"
  
  
  Илью качнуло - или это мост закачался под ногами? Да, точно: он стоял на самой середине, а ветер тормошил перила, отчего под ногами становилось зыбко. У Ильи закружилась голова. Он повернулся лицом к ветру.
  Резкий порыв хлестнул его по щекам. Впереди, над высотой, на тонкой жердочке перил чернела уверенная надпись:
  
  Бездна уже смотрит в тебя. <3
  
  А чуть поодаль, совсем мелкими буквами:
  
  Прыгай вниз, ну же
  
  
  Ты никому не нужен
  
  
  Из-за головокружения, из-за ветра, трепавшего нещадно куртку, Илье почудилось, будто стоит он посреди какого-то иного мира. В этом чужом, лишённом души мире он остался один, наедине с чернеющими словами. Будто день померк.
  От бессильного отчаянья впору было плакать, но он не мог. Только в груди жгло.
  
  И всё-таки по щеке пробежала холодная капля. Вторая ударилась у ног.
  Илья поднял голову. Небо над ним закрывала сизая туча. Ветер в ярости выколачивал из нее тяжелые дождины, грозя пробудить ливень.
  
  Неверным шагом Илья двинулся к краю. Каждое слово на исписанных поручнях - как потусторонний вопль. Значит, вот это на душе у леммингов перед фатальным шагом? Хотелось прижаться к решётке, словно к могильной плите, и взвыть. Под ногами ходило ходуном, а ветер посвистывал в ушах, Илья не знал уже, на каком он свете...
  
  
  Редкие, но крупные капли посыпались на его шею, заставив очнуться. Мелькнула прозаичная мысль: сейчас как хлынет, а ближайшая остановка непойми где. Нужно найти место, чтобы переждать грозу, обсохнуть и выпить крепкого, горячего чаю.
  Ероша ладонью отсыревшие волосы, Илья поспешно двинулся прочь, обратно в город.
  
  Через шагов двадцать-тридцать он понял, что дождя... нет. Небо над головой оказалось всё таким же ясным. Белые облака плыли клубами, не неся ровно никакой угрозы. Вот только позади, над серединой моста, бока их отливали сизым. Асфальт на том месте влажно темнел, а ветер по-прежнему холодил Илье вымокшую макушку.
  Значит, не показалось. Не показалось!
  
  Пока он выбирался к остановке, всё путалось и сливалось - дома, переулки. Он с трудом нашёл дорогу обратно.
  Как странно. Такой удар от простых надписей - незатейливые вообще-то фразы! Сейчас, когда Илья удалился от зловещего места, собственная реакция казалась ему нелепой. Кто бы стал переживать из-за подобного?
  Он знал, кто. Лемминги, которые любую мелочь используют, чтобы подкатить свой шарик-умвельт к бездне. Пусть глупо, но в словах этих сквозило именно то, что так любят зверьки: смыслы навыворот.
  Этого нельзя так оставлять.
  
  ***
  
  Спустя час Илья снова был на месте. В сумке колотился баллон краски, задавая шагам ритм. Потрясти-нажать-провести, напомнил он себе.
  Выйдя на мост, он, оглядываясь, достал баллон. Шарик внутри забился, как язычок колокольчика.
  Быстро замалевать всё - и бежать!
  
  Но на первых же минутах оказалось, что занятие это не такое простое.
  Ветер сдувал распыленные белила, отчего рукав Ильи усыпало мелкими капельками. Брызги мгновенно засыхали, зато та краска, которая всё же оседала на перилах, стекала вниз и вообще получалась слишком прозрачной. Надписи проступали, не желая исчезать. Местами чёрная краска, смешиваясь с жидковатой белой, расползалась грязными потёками. В уродливых разводах по-прежнему угадывались контуры букв.
  Казалось, они сопротивляются.
  Меж тем, совсем рядом была улица, с которой мост отлично просматривался, и на ней появлялись прохожие. Наверняка они смотрели, как непонятный парень красит мост - может, кто-то уже отправился звонить в милицию? Лучше бы писаку неизвестного задержали!
  Стараясь ни на кого не оглядываться и не смотреть вниз тоже, Илья переходил от надписи к надписи, оставляя первый слой подсыхать.
  
  На удивление, никто не подбегал к нему с руганью. Прохожие вообще не обращали внимания. Это его приободрило. Внутренняя дрожь отпустила совсем, теперь Илья был так же невозмутим, как если бы красил собственный балкончик.
  После трёх проходов на месте враждебных отметок воцарилась свежая поверхность. Белый глянец блестел так весело, что немного отвлёк Илью от мрачных мыслей. Знакомая лёгкость коснулась груди, в уме прояснилось...
  
  Илья упрямо мотнул головой.
  
  
  
   Глава анти26. Не слышать!
  
  Его тело - чёрное с рыжим пятно, слегка замыленное цензурой, чтоб не напугать чернь. Одинокое тело, замёрзшее, покинутое своим господином. "Вероятно, ещё одна жертва загадочного группового самоубийства... Приезжий... Никакого телефона, никаких улик"
  
  ...Никаких улик, повторял Кобра, бродя вокруг выдохшегося Зря-Чьего, который сидел на полу, безостановочно прокручивая в пальцах бусины в бородке. Промятое кресло заняли двое знакомых Кобры и Енле - девчонка по имени Диез Ирае, в фиолетовой шляпе и с багровой помадой на губах, а с ней её парень. Я избегала на них смотреть, потому что они постоянно сосали из одной бутылки "Кулер", словно чернь подзаборная, и вставляли нелепые слова соболезнований.
  Мы собрались у Кобры дома, в съёмной комнатушке коммуналки. В коридоре переругивались, за стеной играло чьё-то радио, и вдруг - до мурашек по коже - песня:
  "Голос мой, не кричи - лучше тебе не знать, как пустота звучит..."
  Телефон не нашли. Енле не просто так перестал откликаться, а выкинул аппарат или разбил. Значит, он был готов к тому, что умрёт? Или просто взбесился? Или...
  Кобра ходил кругами, повторяя:
  - Я же ему говорил, что добровольная смерть не для нас, а для черни, хоть медленная порошковая, хоть любая другая, наша роль наслаждаться этим крахом и гниением, петь и танцевать, я же ему говорил...
  - Слышьте, а разве служителю смерти не полагается иммунитет или чёта такое? - спросил невпопад парень с кресла. Ирае пихнула его в бок, чтобы заткнулся.
  - Лисик не мог себя убить, - проговорила я совсем негромко, но Кобра услышал и остановился.
  - Думаешь?
  - Уверена. Больше похоже на то, что он просто хотел выйти из игры. Телефон он выкинул, наверное, чтобы мы не названивали.
  - Тогда что это... Несчастный случай?
  Зря-Чей перестал теребить косу. Повисло молчание. Только радио играло за стенкой, да парень Ирае булькал пойлом, не врубаясь в ужас момента.
  - Несчастный случай, - повторила я. - Ему очень, очень сильно не повезло.
  Вот тогда Зря-Чей поднялся с пола, бессвязно на нас наорал и, шарахнув дверью, исчез.
  Через некоторое время Ирае скомкано произнесла несколько жалостливых фраз, после чего они с парнем тоже ушли. Отправились, типа, в общагу универа, чтобы через коменданта оповестить родителей Енле. Его семью! Бред! Да, конечно, у него нормальные родаки, абсолютно всё позволяли - не то, что мне.
  Однако... Настоящей семьёй Енле были мы.
  Ничего она не понимает, эта Ирае, как бы ни пыталась казаться одной из нас. Если бы поняла, ей бы резко не до бытовухи стало - так чудовищна истина, приоткрытая мной.
  С Лисиком не мог произойти несчастный случай, в принципе не мог. До сих пор сам Фатум, создавая полезные делу вероятности, оберегал нас. Зря-Чей лучше всех в этом разбирается, он моментально всё понял.
  Фатум попросту убил нашего бедного, смешного, хитроокого Енле. Убил, когда тот решил действовать по-настоящему своевольно.
  
  "Наша воля есть воля самой Бездны", говорил когда-то Глеб. Прав он был, но прав наоборот. Мы вели себя так, будто величайшая сила поддерживает наши затеи и безумства, но на самом деле она желала одного: чтоб мы безумствовали для неё. Наша собственная воля нафиг не сдалась Бездне.
  Мы думали, что Фатум, создавая удачные декорации, раскрывает наши личности в совершенстве. Но если Бездне плевать на нашу волю, то плевать и на личность. Я так наслаждалась ролью! Думала, что моя роль - и есть подлинная я! Стыдно, будто обокрали в троллейбусе.
  Мы доверяли тебе, Праматерь, у нас никого не было ближе и важнее тебя. У нас по-прежнему не остаётся никого, кроме тебя, убийца. Иной дороги, кроме Фатума - нет.
  
  Где теперь Зря-Чей, я не знаю, ему не дозвониться и не дописаться. Фиолетовую Шляпу с её унылым приятелем я тоже больше не видела, но об этих скучать не буду. В других городах ещё много наших: Алиса, Непознаваемый, Эфа Дабойя, далеко на севере - Ёшкин, ну и всякие там разные кадры. Ни с кем из них наш глазастый шаман больше не связывался.
  Я презираю Зря-Чьего теперь: он струсил, да ещё ни словом не обмолвился нашим соратникам о том, что перед Бездной слаб каждый. Он так воспевал любовь к ней, но боится признать, что ответной любви не существует.
  Выходит, изо всей стаи только я целиком понимаю, что произошло.
  
  В эфире моих подписок - траурная тишина, никто не постит своих стихов и песен, только обрывчатые:
  "ужас..."
  "страшно.пусто.очень"
  "Это тот парень, который у нас на осенней ролёвке играл Маэглина? Ну и ну... Весёлый такой..."
  "нет слов,только //холод//"
  
  Я не плачу. Просто в грудь как будто забили осиновый кол. У меня болит желание увидеть хоть одно новое словечко, написанное Лисовой рукой.
  Холод, да.
  Я хожу из дома в школу, а из школы - домой, мясные мешки кругом, с ними всё равно надо что-то делать, потому что так хочет Бездна... Или потому что... Короче, я сама просто не знаю, как ещё на них реагировать.
  
  Вот они, вытащили пиджачные тушки из автомобиля, пялятся на торговый центр. Двое приятелей, но связь их - кожная, не нутряная, как у нас. Один из них - слаб. Даже блестящими ботинками с острыми носами не скрыть.
  Я бы, может, хотела пройти мимо, но дурманит запах добычи, кружит голову завихрение Фатума: этот должен встретить свой конец.
  Неподалёку от места, где встал их чёрный "мерс" - газетная будка. Я останавливаюсь перед витриной с журналами, но только делаю вид, что разглядываю обложки. Искоса слежу за двумя.
  - Сейчас по пивандрию, тут в подвале такой паб есть - ни в какую Ирландию ехать не надо. Единственный в городе! - трещит приятель моей жертвы.
  - Ну и куда мы заехали? Дыра дырой. Сейчас вина бы. - Слабак осматривается, трогает душно застёгнутый ворот.
  - Единственный, не понимаешь! Аутентика.
  - Что это даёт?
  На пальцах блестят перстни. Небритость лица. Зрачки блуждают. Я отлипаю от стекла, чтобы зацепить взгляд жертвы своим взглядом исподлобья. Будь ты хоть дважды мажор, твою душонку от меня не спрятать.
  
  Она подобна ребёнку, эта душа, что выглядывает из глазниц. Мальчик заблудился. Обниму его, словно старшая сестрёнка, вынырну перед ним, как русалка из-под моста. Запомни, душа: мост. Не бойся, маленький, я ненавижу лишь плоти твоей стену, лишь её готова рвать зубами, насыщаясь, а тебя... Тебя постараюсь полюбить. Так, как умел любить вас Лисик. Так он чувствовал Фатум: сочувственно мы спасаем людей от жизни, приводя их к вечному. Теперь это знание во мне, будто в наследство.
  Нарочито медленно прохожу мимо, осыпая его сухими звуками браслетных бубенцов. Внутреннее таинство свершилось за доли секунды. Я ухожу, зная: он пойдёт за мной. Когда настанет нужный день, он придёт туда, где я буду танцевать, вздымая руки.
  
  Вот так, раз за разом, я смотрю в глаза нужным незнакомцам, я стучу бубенцами и пою песню, дома встаю у окна и желаю всем смертным их главного удела. Но каждую минуту вспоминаю Лисика и не понимаю: ради чего? Я гордилась своей мистической властью, её красотой потусторонней - а всё было дешёвкой, как мои браслеты из лавки бижутерии. Тоже мне, сверхсущество... Любой из нас может погибнуть нелепой, незапланированной смертью, оказывается!
  Так почему я не в силах остановиться?
  
  Потому что не могу выключить звуки пустоты, что ведут мою душу в пляс. Те самые, которые пробудили меня, напели о моих сверхъестественных силах. Нет, не слышимые ушами, это скорее амплитуды смысла, родственного каждому хищнику. Мы наполнены иным смыслом, чем люди. Зря-Чей как-то называл его по-особому - ну, античеловеческий Логос, что ли. Любил он рассуждать о таком, всякую мифологию подводить под наше дело. Да мы и сами чувствовали себя восставшими божествами.
  "Холод", пишут соратники в сети. Но почему меня охватывает прежний жар, когда я делаю угодное Бездне, откуда приходит старая страсть - проливать ради Неё кровь сердца? Зная, что Она казнила самого славного, самого тонкого из нас, я продолжаю вытанцовывать нить Фатума. Всё так же легко и стремительно, будто слюдяные крылья стрекочут за спиной.
  "Абонент находится вне зоны действительности", - с горечью шепчу я, раз за разом пролистывая эсэмэски от Енле. Только ту, последнюю не трогаю.
  Вновь задаюсь вопросом: неужели ты нашёл способ ускользнуть от власти Бездны, Лис? Ведь в тот вечер - я никому этого не рассказала - замерший Фатум не мог нащупать твоих ног, чтобы обвить их и поймать.
  
  "Uhodi".
  Никаких улик - значит, не нашли при нём ни телефона, ни заветной губной гармошки.
  "Uhodi".
  Я открываю, наконец, это последнее сообщение. Что он хотел сказать? Послать нас всех подальше, или...
  Докручиваю до конца, замирая от предчувствия - и осиновый кол будто провернули в груди:
  "...uhodi i ty"
  Так он хотел, чтобы я тоже...
  Я возненавидеть его была готова за это сообщение, а он...
  
  Поздно, милый Лисик, я не смогу. Куда мне бежать? Даже вернуться в людское скотство уже кажется вариантом, хотя это деградация и гибель души - но что-то же останется? Как-то же люди осознают себя. После всего, что было, слиться с чернью омерзительно, да только подохнуть ещё омерзительнее. Развитие через смерть? А где гарантия, что Бездна не солгала и в этом?
  Но я не сумею сбежать, вот в чём штука. Бездна со мной расправится так же быстро, как с тобой, Лисик. Поздно, я не могу перестать служить ей. Куда бы я ни пошла, чем бы ни занялась - внутри моей головы личинки упиваются гниением. Я знаю, как звучит пустота: на дне, в дымящемся мраке, лисьи морды скрежещут зубами. Я бы всё отдала, только бы не слышать их! Не слышать!
  
  
  
   Глава 26.5. Стенограмма круглого стола "Социальные проблемы: вызовы современности". Фрагмент.
  
  Круглый стол проведен доктором педагогических наук, профессором Ильиным А.И.
  Среди участников:
  - доктор экономических наук, профессор Титарев Е.В;
  - заместитель начальника следственного отдела г. N, Прохоров В.Н.
  - колумнист и аналитик, Кулагин Б.Э.
  - кандидат психологических наук, член ассоциации "Рука помощи", Кудрева Л.В.
  
  Титарев Е.В.: Статистика, представленная на этом графике, собрана в ходе социальных опросов. К сожалению, наблюдения проводились на протяжении сравнительно короткого времени, но некоторый рост всё же виден, не так ли? А показано здесь количество людей с повышенной склонностью к несчастным случаям, то есть тех, кто намеренно подвергает себя опасности. Скажем, на производстве, в быту, во время досуга. Полагаю, госпожа Кудрева хорошо понимает, какое отношение данный тип людей имеет к недавнему трагическому происшествию.
  Кудрева Л.В.: То есть вы опрашивали людей, склонных к парасуициду?
  Титарев Е.В.: Именно так. И если связь подобного, гм, диагноза с открытой суицидальностью очевидна из названия, то отнюдь не очевидны причины его возникновения, а главное - статистического роста в текущий небольшой промежуток времени.
  Позволю себе провести параллели с другой подборкой информации. Полагаю, никто не станет спорить с тем, что на человека влияет среда. Мы то, что мы едим, мы то, чем мы дышим... Так? Нет возражений? Давайте теперь посмотрим на нашу среду.
  Кулагин Б.Э.: Городская среда плохо приспособлена для жизни, особенно в нашей провинции.
  Титарев Е.В.: Нет, постойте, я не о градостроении. Если позволите, у меня тут второй плакат.
  
  Ильин И.И.: Это что?
  Титарев Е.В.: Среда. Только не материальная, а медийная, то есть культурная. Схема достаточно многомерна - позвольте, я поясню. Вот эта линия обозначает упаднические настроения в целом.
  Ильин И.И.: Очень интересно. Это сводка значимых культурных объектов за такие-то годы? Как вы подбирали материал?
  Титарев Е.В.: Как преподаватель, я много работаю с молодыми людьми самых разных слоёв. И они приносят различные материалы, делятся по моей просьбе. Это могут быть значимые объекты только для какой-то узкой социальной группы, так называемой субкультуры, однако в её рамках они приобретают огромное значение. То есть, понимаете, обладают немалым авторитетом.
  Кулагин Б.Э.: Значимы ли эти объекты на самом деле? То, что вы обозвали упадничеством, всегда было в культуре. Без этого не строится конфликт, без этого и реализма-то нет. А если нет реализма, то есть не жизненно - то нет продукта, всё! Нельзя пропускать жизнь через розовые очочки. Вот у вас там даже, если не ошибаюсь, конец девятнадцатого века.
  Титарев Е.В.: Да. Эта эпоха у меня взята за отправную, хотя, как вы правильно выразились, в какой-то степени данные настроения были всегда. Но за начальную точку я взял так называемых нигилистов. О них тоже поначалу считалось, что это такая буйная молодёжь, такая субкультура. А потом они начали производить теракты. Погибали люди. Но пока это не началось, то для официальных лиц это было в какой-то степени нормально - просто ещё одно сообщество мыслителей.
  
  Ильин И.И.: М-да. А вторая линия? Она у вас тоже исходит от общества нигилистов. Почему?
  Титарев Е.В.: Вторую я назвал "нигредо", хотя, возможно, было бы понятнее имя "мортидо". Но это вызывает ненужные фрейдистские коннотации и не совсем точно. Здесь также провозглашается разрушение всего и вся, но не в безнадёжном формате, а в торжествующем, полном энергии. Такое, знаете... рвение.
  Прохоров В.Н.: Так, что вы, короче, хотите всем этим сказать?
  Титарев Е.В.: У нас имеется две линии, две таких себе струи, в которые попадает модная, прогрессивная культура. Одна из них - упадничество. Она повествует о борьбе человека с обществом, с миром или высшими силами, но борьбе безнадёжной. Считается, что такие произведения обличают пороки и ставят важные вопросы.
  Однако человек учится на примере. Видя одни лишь вопросы без ответов и поражения без результата, он не может ни на что опереться, чтобы стать тем, кто исправит пороки. Скорее он унаследует у своего литературного или кинематографического образца... Вы видите, у меня тут книги в основном... Унаследует такой же пораженческий шаблон поведения, так?
  А вторая линия - это больше культурное подполье, как сейчас говорят, андерграунд. Хотя это не массовая культура, но достаточно существенный пласт. Да и то, что сегодня в подполье, завтра легко может стать популярным. Эта линия скорее повествует о борьбе неких негативных высших сил или мифических понятий с человеческим родом. Присутствует повторяющийся сюжет, наподобие знаменитого путешествия героя, однако герой выходит изменившимся в некую порочную сторону. Как и в девятнадцатом веке, активно эксплуатируется оккультная тематика.
  Что получается? Молодой человек предпринимает попытку бежать от принятого обществом упадничества, в своих поисках он попадает в андерграунд - и опять-таки потребляет там истории в духе нигредо. То есть у нас получается с одной стороны подавленный "маленький человек", а с другой - команда к уничтожению этой унылой особи. Саморазрушение возводится в культ - если позволите, культ смерти.
  Создаётся парадигма жертвы и хищника, которая не вмещает ничего собственно людского. Ложная дихотомия, понимаете? Эти две линии прессуют личность, как молот и наковальня. Или, можно сказать, это две половинки мышеловки, которые смыкаются и закрывают личность в себе.
  Итак, чем сильнее проработаны обе этих культурных ветви, тем меньше шансов у произвольно взятого человека увидеть позитивные стороны жизни.
  То есть помимо своей объективной реальности - человек живёт меж этих двух крышечек, они ему кажутся тоже вполне реальными, и деваться ему оттуда некуда. Нет утешения! Понимаете? Мы утратили культуру утешения.
  
  Прохоров В.Н.: Вы сейчас подняли такие тяжёлые, неоднозначные вопросы, в которых я даже не компетентен и не могу оценить... У нас ситуация вполне конкретная. Вы хотите сказать, что в данной конкретной ситуации действует некий конкретный культ?
  Титарев Е.В.: Вероятнее всего, но важно не это. Важно то, что такие культы могут вырастать на субстрате культуры, представленной на схеме, в неограниченном количестве.
  Кулагин Б.Э.: Ну уж...
  Прохоров В.Н.: Это такой намёк на несостоятельность МВД?
  Кудрева Л.В.: Я сейчас хочу уточнить, вы, может быть, сами не осознаёте, что идёте по стопам немецкой школы психологии и психоанализа. Вот вы пошли по Фрейду в своём выступлении, там, где вы упомянули мортидо. А в конце вы переходите к нарративной психологии, она используется в гештальт-терапии.
  Это не плохо, я просто уточняю, чтобы вы понимали, о чём у вас речь. С профессиональной, так сказать, точки зрения, а не просто... Гм... Метафизической. Если не вдаваться в подробности, то немецкая школа говорит: усиление мортидо - это ослабление, собственно, любви. К себе, к ближнему, к родине, к Богу, да какой угодно.
  Прохоров В.Н.: Мы регулярно проводим мероприятия по воспитанию патриотизма. С этой стороны нет у нас проблем. Если вы не согласны...
  Кудрева Л.В.: Нет-нет, я не спорю!
  
  Кулагин Б.Э.: Евгений Витальевич, вы понимаете, что вы сейчас тоже выступаете точно таким же вскрывателем пороков уровня 19-го века, который ничего не предлагает?
  Титарев Е.В.. Почему же, я предлагаю. Я предлагаю задаться вопросом, откуда, от каких людей приходит эта мода в первую очередь. У меня к такой информации доступа нет.
  Прохоров В.Н.: А вот эту книгу покажите, пожалуйста. Вот эту, где фамилию не выговорить. Так. Эту даму-поэтессу я помню, она по политическому делу проходила.
  Титарев Е.В.: Ну вот видите. Нигилисты, кстати, тоже были незадолго до революции.
  Прохоров В.Н.: Это вы своим студентам позволяете такое читать?!
  Кулагин Б.Э.: А вас не смущает, что революции создаются назревшей необходимостью? Сами условия, в которые ставит людей государство, порождают революционеров как типаж и одновременно - такие вот культурные явления.
  Титарев Е.В.: Революционеры же не существуют отдельно от культуры. Они тоже берут с кого-то пример, с какого-то образа поведения. Как я сказал в начале, на человека влияет среда.
  Ильин И.И.: Что-то из Маркса.
  Титарев Е.В.: Обратите внимание, я не делаю пока никаких выводов. Я собрал факты. Пусть более компетентные люди занимаются этим вопросом. Что мог, сказал.
  Кудрева Л.В.: Извините, я хотела бы уточнить про парадигму и нарратив...
  Кулагин Б.Э.: Подождите. Верно подмечено, Евгений Витальевич: более компетентные. Вы ведь не культуролог, не социолог. Экономист, если не ошибаюсь?
  Титарев Е.В.: Экономика тоже изучает состояние общества.
  Кулагин Б.Э.: Под влиянием Маркса... Всё поделить, а чем не хочется делиться - запретить...
  Прохоров В.Н.: А что? Мы изучали и людьми выросли...
  Кулагин Б.Э.: Да-да-да.
  Прохоров В.Н.: Так, я не понял!
  Ильин И.И.: Хотелось бы напомнить, что мы стараемся выработать некое общее решение.
  
  Кудрева Л.В.: Извините, можно я всё-таки скажу? Ведь поведение человека действительно определяется проживаемым нарративом, и если он не контролирует свою вот эту вот жизненную историю, а потребляет нарратив из среды, а он деструктивен, то вы понимаете, что это будет. Да? Он действительно будет жить в виртуальном мире этого общепринятого нарратива, в таком спектакле.
  Титарев Е.В.: Но кто же обеспечивает лидерство именно этому сюжету из всех прочих возможных?
  Кулагин Б.Э.: А я другой вопрос хочу задать - разве этот, как вы выразились, нарратив, не черпается из объективно существующей среды? Вот вы ловко проигнорировали градостроение, а я к нему вернусь. Авторы произведений не виноваты, что у нас такая среда. Я бы сказал сейчас, из-за кого мы так существуем. Да! Но автор не виноват в том, что он просто-напросто честен.
  Кудрева Л.В.: Простите, я ни в коем случае не хочу поставить под сомнение чью-то честность, но нужно понимать, что искусство неизбежно имеет воспитательный эффект, даже если его не планировали. Искусство формирует личность.
  
  Ильин И.И.: Господа, дискуссия становится очень жаркой. Кажется, мы только удалились от консенсуса. Давайте к другим вопросам - может быть, одно из следующих выступлений смягчит ваши противоречия?
  Титарев Е.В.: Прошу прощения, я скажу финальное слово. Повторюсь, я не подвожу вас ни к каким выводам, хотя свои подозрения у меня есть. Почему-то вы реагируете так, будто я призываю что-то запретить, или, наоборот, ни в коем случае не рекомендую запрещать. Я лишь показываю, что в нашей среде, в нашей системе появились вот такие компоненты, и настоятельно призываю к дальнейшему их изучению. Откуда они происходят и куда движутся.
  Не существует способа просто запретить системе работать так, как она работает. Мы можем только перестроить её, адаптировать. Но чтобы сделать это, мы должны её понять, не бросаясь в критику и противостояние.
  Конечно, если мы хотим улучшить ситуацию, а не использовать её для своего пиара. Доклад окончен.
  
  
  
   Глава 26.5.1. Титарев
  
  Положив раскрытый чемодан на гостиничную кровать, собирал малые пожитки - всё, что не вместилось в дорожную тряпичную сумку на молнии. Сложил туда пиджак - жарко. Поверх - бумаги, папку, распечатку с набросками выступления. Вдруг поднял этот последний листок, скомкал и швырнул в корзинку около скособоченной тумбочки под окном. Дешёвый номер, откровенно захудалая гостиница. Спалось плохо... Нет, не в этом дело. Зашёл не с тех козырей... Нет, опять же нет. Апеллируй к одной стороне - задушит другая, подмасли другую - первая окрысится. Безвыходно.
  Но всё-таки он рассчитывал. На что? На дискуссию. Чтоб спрашивали и отвечали по теме, заинтересовались чтобы. Понятно бы стало, где рёбра жёсткости у оппонентов, то бишь как именно они себя убеждают оставить всё, как есть. Пока они спорят - нащупать броню, которой берегут они себя от новизны, и в следующий раз подобрать аргументы точнее.
  
  Сложил и старый, потрёпанный кошелёк, но расстегнул его перед этим - проверил, просунув ладонь, что красный значок на месте.
  Галстук запихнул в угол чемодана, с удовольствием повертев освобождённой шеей. Проходил в нём два дня. Теперь, когда всё кончилось - не нужен. Сменная рубаха и всякие мелочи отправились следом.
  Осталось последнее.
  Снял с тумбочки фотокарточку на плотном картоне, пригладил ножку-подставку.
  - Милый друг, - произнёс, вздрогнув от собственного голоса в пустой комнате.
  С фотографии смотрела женщина: опрятный начёс тёмным пятном, белое лицо размытым бликом, белый отложной воротничок на платье в горошек. Кружево по краю - она всегда крахмалила его, отпарывая, потом опять пришивала. Глаза. Даже нечёткий фотоснимок не украл их сосредоточенного, чуть рассерженного выражения.
  
  
  - Мари, Мари, - с непривычной нежностью. - Вот провалилась ещё одна попытка. Столько лет прошло, а мы по-прежнему так мало знаем, Мари. Подпрыгиваем, не умея взлететь. Столько лет, столько неверных шагов. "Ведь и себя я не сберег для тихой жизни, для улыбок. Так мало пройдено дорог, так много сделано ошибок", - прочёл напамять.
  
  
  - Как ты любила эту поэзию Серебряного века, такую прелестную, милую, как... Как потерявшийся медвежонок - славно встретить его, когда ты в городе, среди надёжных стен, но если на диком ничейном просторе - беги! Что в одной ситуации целебно, в другой - яд. "Сладостна слабость опущенных рук", или "Мне ничего не надо, Мне никого не жаль"...
  
  Я же знаю, что ты нарочно не стала звонить в скорую. Когда тебя, нет - тело нашли в кресле, а телефон стоял буквально в трёх шагах на журнальном столике у дивана, я заподозрил. Когда мы всей дружной толпой вытребовали результаты вскрытия - понял. Тебя спасли бы, ты даже сумела бы открыть дверь, можно было выйти из комнаты к соседям - счёт не на минуты шёл, на часы. Мне страшно представить, Маша, как ты покорно ждала, пока криз растворит тебя в небытие. Именно в нём, иной надежды у тебя не было - ведь ты никогда ничему не верила, да? Только оставалась верна старому идеалу, верна искренне, порицая за неверность нас, ищущих собственного пути.
  А это стихотворение, помнишь - "Душа обязана трудиться, и день, и ночь". Мы-то цитировали его с восторгом, с предвкушением новых вершин, но ты - не так, ты - с надрывом декламировала каждую строку, будто надрыв приравнивается к труду, будто труд невозможен без сорванных связок, да? Но я тогда ещё не догадывался, в чём дело. Заподозрил знаешь когда? Когда под конец лагерной смены, куда мы ездили вожатыми, ты разучивала с детьми: "Все как один, умрём в борьбе за это!". Они пели и весело смеялись, подставляя мордашки южному солнцу, потому что не верили в смерть, а ты злилась, что малышня не старается.
  Но ведь о чём говорилось в песне с их точки зрения? Приключение, не более, а потом сладость победы, мир и дружба. Одна ты, Машута, всерьёз готовилась приносить себя в жертву, веря, что нет иного пути, но не отдавая себе в том отчёта.
  Для всех нас революция осталась на календаре с октябрьским алым костром. Наше стремительное настоящее пылало куда ярче: те стройки, съезды, планы, вылазки со спальниками и гитарой. "Взвейтесь кострами!". Жизнь. А у тебя революция текла в крови.
  "За Октябрь нужно быть готовым умереть!" - крикнула ты как-то раз на комсомольском разборе. Кого мы там пробирали за тунеядство?
  Уже не вспомнить. Но твой смертный пламень бесцельного бунта я запомнил навсегда.
  
  Он сложил фотокарточку в чемодан поверх прочих вещей. Захлопнув крышку, дважды проверил замки. Взялся за тубус с плакатами, положил его рядом, чтобы не забыть в номере.
  Взглянул на часы. Спускаться к консьержу вызывать такси оказалось рановато. Сел на кровать рядом с чемоданом, похлопал ладонью по крышке:
  - Возможно, мы неверно ставим вопрос, раз не можем получить ответа? Мы спрашиваем: что такое случается в людях, что они теряют волю к жизни. Может, следует иначе: что заложено в человеке, какая медленная мина, что он вообще способен себя разрушить? Её не должно быть, она неприродна, неестественна! Эволюционно невыгодна! Значит, чего-то мы не знаем о породе людской. Только ловим тени того, что витает в воздухе, прямо под носом.
  Помолчал, ибо некому было ответить. Саднящая, не хуже изжоги, тишина. Чаю хотелось немыслимо, а поддаваться было нельзя, чтоб давление крови не скакнуло после всех переживаний.
  Прерывая тишину, он вновь заговорил, похлопывая ладонью по чемодану:
  - Но как они накинулись с двух сторон! Нет, неспроста они так разбушевались. Девочку эту психологическую заклевали... Значит, какое-то гнездо я разворошил. Нет, непроста... Какая там мистика! Никакой мистики! Ищи, кому выгодно - вот правило. Уверен, за этой борьбой нанайских мальчиков стоит большой игрок. И ему совершенно не следует знать о том, что на местах его агенты теряют значки... Мы продолжим наблюдать, да, продолжим, не станем беспокоить большого, убирая исполнителей на местах. А в нужный момент схватим на горячем. Накроем всех сразу.
  Окончательно выместив досаду на кожаной крышке, Титарев встал и подошёл к окну. Вид на склады магазина - грязь и скука... Вдруг он едва не отшатнулся от окна.
  - Голубь, - пробормотал он. - Помирает, болезный.
  Он потёр лоб, силясь что-то вспомнить. Затем пожал плечами, тубус и тряпичную сумку взял в одну руку, другой, поморщившись, поднял чемодан. В этой поездке он сделал всё, что мог.
  
  
  
   Глава 27. Ты полный псих, но...
  
  Пятно гуаши так и осталось на паркете зелёной коркой. Вообще в кабинете профессора Илью встретило примерно то же столпотворение, что и в прошлый раз. Только вместо студенческих рюкзаков у двери стоял неразобранный чемодан да тряпичная сумка на плечо.
  - Давайте оттащим стол на кухню? - предложил Илья, косясь на сумку.
  У Енле была похожая. Что его убило, этого Лиса, и за какую вину? Нет, с этим Илья разберётся позже - слишком страшны гипотезы. Сейчас - о главном.
  
  - Не стоит, - ответил Титарев. Он сидел в кресле, одетый, вопреки обыкновению, в растянутый спортивный костюм невесть каких годов. - Те ребята ещё будут приходить, у них отработок до заката. Так о чём ты хотел поговорить, Илья?
  - Я понял, как действуют хищники.
  Профессор встрепенулся, как усталая птица. Илья попытался сдвинуть второе кресло на прежнее место, но в спине знакомо заныло. Когда ж это кончится? Дурацкая выставка с её дурацкими инсталляциями, зачем он только сунулся туда, как намагниченный... Впрочем, он уже догадался, почему так вышло. Только признавать не хотел.
  
  Откинувшись на спинку кресла, Илья сцепил руки перед лицом, опираясь на подлокотники.
  - Случайности, - доверительно сообщил он профессору.
  - Что, прости?
  - Случайности. Стечения обстоятельств. Когда я столкнулся с теми двумя хищниками, один сказал: благодаря ним мы встретились. А потом от другого услышал - Фатум.
  - Сказать, Илья, можно что угодно. Возможно, это было произнесено, дабы тебя запугать. Или, к примеру...
  Илья подался вперёд.
  - Но я же сам свидетель.
  - Чему?
  - Случайностям! Я постоянно натыкаюсь на одни и те же вещи. Надписи, голуби. Кот этот ненормальный, который меня привёл в арт-центр, а потом исчез на месте. Всё это - влияние Фатума!
  - Какой-какой центр?
  - Неважно. Вы видели голубей? Птичий мор. Заметили?
  
  Профессор старательно потёр лоб ладонью. Он как будто силился что-то вспомнить, но в итоге только руками беспомощно развёл:
  - Теперь я вообще ничего не понимаю. Я, вероятно, многое пропустил за то время, которое занимался своей частью работы, так помоги мне наверстать, пожалуйста.
  - Это трудно не заметить, если смотреть вокруг себя, выходя на улицу.
  - Погоди-ка. Ты хочешь сказать, что определённые вещи постоянно повторяются с навязчивой частотой?
  - Я ещё вам не рассказал самое страшное. Ходил я по промзоне... Согласен, место неуютное, но поэтому я туда и отправился! Так вот, там на мосту были написаны всякие ужасные вещи, даже передать вам не могу, насколько ужасные. Но главное! Надо мной замерла туча и облила меня дождём. Ровно надо мной, понимаете? А вокруг - ни капельки. Мост в это время ходуном ходил, да вообще расплывался, что ли. Я как в потустороннем мире очутился.
  Профессор еле заметно покачал головой. Илья перевёл дыхание:
  - Так тошно от этого стало, я на том мосту чуть сознание не терял. Разве может такое стечение обстоятельств возникнуть неуправляемо? Это однозначно дело рук хищников! Вот так они и с жертвами своими поступают, понимаете? Вы представляете, что это такое?! Хищники не просто ведут леммингов, как крысолов дудочкой. Нет, они ещё и все иные направления делают невозможными! Лемминг бьётся в фатальном коридоре без возможности выбрать свой путь, потому что как он ни поступит - везде неудача, куда ни посмотрит - везде мерзость и мрак!
  
  Только сейчас Илья понял, что почти кричал, а все мышцы тела сжались, как перед прыжком. Профессор смотрел на него, и смотрел незнакомо. Некоторое время Титарев молчал, затем с непонятной робостью выговорил:
  - Это всё нервы, Илья. Это... Так случается, я о таком психологическом вывихе слышал. Просто ты думаешь об одном и том же, поэтому тебе кажется, что оно стало чаще попадаться вокруг. Так называемый эффект Баадера - Майнхоф.
  - В каком смысле, кажется? Говорю вам, надо мной висела туча. Вокруг - сухо, а где я стоял - там на мосту осталась влага. Я вам про пережитое, а вы про нервы!
  - Наверное, эти фразы тебя сильно поразили...
  - Вы мне не верите, Евгений Витальевич? - негромко спросил Илья. - Вы - и не верите мне?
  
  Титарев издал неопределённое "м-м", вскочил с кресла и принялся перекладывать бумаги на письменном столе.
  - Хорошо, оставим это, - быстро проговорил он. - Значит, мост в промзоне исписан сектантскими фразами? Я пошлю туда кое-кого из моих студентов с фотоаппаратом. Скажем, через неделю - они сейчас все страшно заняты, сессия на носу, сам понимаешь...
  - Зачем? Да там больше ничего и нет. Я пришёл с краской, всё замазал.
  Руки Титарева замерли, выронив листок.
  - Но ведь это же было вещественное доказательство! Правда, несколько косвенное - повторюсь, мало ли кто что пишет. Но милиция могла бы извлечь из этого некие ключи, а теперь... Ах, Илья, ну зачем тебе это понадобилось?!
  - Евгений Витальевич, вы чего? Это было не вещественное доказательство. Это была хищничья ловушка на леммингов. Мало нам доказательств, что ли? Да они повсюду, а что людям эта ситуация нормальной кажется - так они просто не знают, что так переворачивается мир. Но ведь мы уже доказали, что это происходит. И математикой, и на отчётах. Так зачем ещё раз что-то нести в милицию, которая одного-единственного хищника по описанию внешности не может поймать!
  Профессор сморщился.
  - Не так всё просто. Должны быть улики, которые невозможно игнорировать - такие, чтобы даже если в милиции сидят вражеские представители, отвертеться от дела было сложно.
  - Но вас же не проигнорировали на конференции! - Илья наконец решился задать главный вопрос: - Как всё прошло-то? Когда собираются начать принимать меры против антимира?
  Титарев молчал, не глядя на него, а только теребил в пальцах уголок листка. Наконец он ответил неопределённо:
  - Они привыкнут к этой мысли постепенно.
  
  Шальная мысль гулко забилась у Ильи голове, вытесняя всё остальное. Он вскочил из кресла, выбежал из комнаты и кинулся, спотыкаясь о разбросанные тапки, на кухню.
  На одной из табуреток одиноко лежала его тетрадка.
  А в комнате - неразобранный чемодан.
  ***
  
  Они договорились встретиться сегодня, и баста. Тридцатое мая - день одного из зачётов у Полины. Они договорились, поэтому даже после такой ссоры нужно успокоиться, сделать приятное лицо и идти.
  Полина хоть и посмеивается, но к его алгебраическим выдумкам относится очень серьёзно.
  "Может быть, я зря поднял тему Фатума, - размышлял Илья, пока шёл быстрым шагом от остановки к институту. - Ничего же не ясно ещё... Просто гипотеза. Если действительно хищники могут управлять вероятностями, то почему бы им не уничтожать леммингов, создавая для них несчастные случаи? Поскользнулся в ванной, за трубу не схватился - и привет... На кой им надо устраивать шоу с добровольными самоубийствами?"
  Он знал ответ: вектора. Только вложив всю стремительность и все стремления в свой гибельный путь, лемминги могли изменить мир по желанию хищников. Чем больше значение параметра - тем мощнее вектор, и сумма всех стремлений человечества перетягивается дальше и дальше к Бездне.
  Он ещё что-то думал на этот счёт, раньше. Что-то про бесконечность... Колокольный звон донёсся от соседнего квартала, сбивая Илью с мысли, голова стала ясной и пустой. Ветерок приятно холодил шею, умывал лицо смолистым ароматом - кругом усыпали асфальт липкие почки тополя. Илья замедлил шаг, казалось - вот-вот решение вспомнится само.
  
  "Где же пропадал этот мирный дух, когда Енле заманивал леммингов?"
  Он тут же бросил искать серебристые нотки в колокольном звоне и пошёл быстрее.
  "И ещё - сам Енле. Не понимаю! Неужели Ты, способный миловать и утешать, убил того, за кого я молил Тебя? А другим - позволил умереть?"
  
  Вновь Илья перестал ощущать солнечный жар на лопатках и запахи листьев в полном соку. Остались только мысли - скакали, как бешеные. Да можно ли думать сейчас о чём-то другом?
  Нельзя.
  Только о Фатуме - коридоре случайностей. Удача для хищников, неумолимая беда для всех остальных.
  Ведь Илье не раз подымали настроение случайные песни по радио. Ведь находил же в кармане нужную горстку монеток на проезд, и брал зонт в ясную погоду, и срывал номерок с объявления, чтобы после отдать его леммингу.
  "Почему я сам, когда шёл по серебряному звону, бывал так удачлив?!"
  У Ильи перехватило дыхание - не от быстрой ходьбы, нет.
  "Может быть, нужно было, чтобы Енле погиб, - принялся он спешно придумывать. - Кто я такой, чтобы решать, как сбываться моей молитве? Может быть, это меньшее зло... Ради того, чтобы Енле не смог продолжать губить других, да и самого себя тоже. Вечная жизнь. После смерти - вечная жизнь. Так сказал тот философ. Православие требует признать жизнь смертью... А, бред, бред, неужели я всё это время припадал к источнику мортидо? Быть такого не может, не верю, не хочу..."
  
  К институту он подошёл окончательно взмокший и взвинченный. Встал дожидаться в сторонке, в тени, и стоял долго, отмахиваясь от назойливых стрекоз. То и дело из дверей выбегали студенты, сбивались в стайки, но Полины среди них не было. Весь двор гомонил. Илье вдруг ужасно захотелось уйти. Сегодня уже случилась одна ссора, а за ней обязательно последует другая. Просто без вариантов! Лучше сбежать, пока не поздно.
  Ну что может произойти, стал он себя уговаривать. Уже условились на эту дату, будь что будет.
  Предчувствие душило его, давило к асфальту. "Уходи, проваливай", - как бы нашёптывало.
  
  И тут она появилась на крыльце.
  В первую же минуту Илья заметил, что Полина выглядит как-то иначе. Волосы не разлетались, как обычно, во все стороны, не налезали на глаза и лоб, а лежали мягкой шапочкой, заколотые по бокам. Поверх расстёгнутой кожанки порхал лилово-прозрачный газовый шарфик.
  - Случилось что-то хорошее? Зачёт сдала? - спросил Илья, любуясь всеми этими переменами. Давящее чувство развеялось. Даже стрекозы наконец отстали.
  - По-о-нятное дело, сдала! Это даже не обсуждается. Просто... Сидела я тут сутками над конспектами, параллельно думала много, вспоминала всякое - ну и всплыло: в больнице пожилая медсестра молодой рассказывала байку. Типа, если тяжёлый пациент вскоре после операции начинает бриться-мыться, то выживет, а если тупо лежит, то хана ему. И ещё рассказывала, что когда жертву ДТП привозят, то частенько бывает у них рваная, грязная обувь. Короче, забивают они на себя.
  Уж не знаю, насколько этому можно верить, и почему мне это так явственно вспомнилось, но как-то не хочется походить на того, кто собрался загибаться. Я вот даже заусенцы обдирать перестала.
  
  На этих словах Полина вынула руки из карманов...
  Да, руки. Обыкновенные пятипалые кисти с длинными пальцами. Грубоватая округлость костяшек.
  
  Что помогло ей и чего не хватало раньше? Осязание реальности, осознание себя? Видно, не узнать. Странный случай выдался. Удивляло молчание звона, из-за чего Илье приходилось самому безуспешно ломать голову над подходящими репликами-зацепками, которые ни к чему не приводили. Всё это время он с ней общался, словно... обычный человек, скажем так.
  Обычный близкий человек.
  
  - Ты себя царапала, потому что не могла выдержать мелких несовершенств, да? Хотела избавиться от лишнего?
  Она повертела пальцами: то ли да, то ли нет.
  - Вечно как скажешь что-то - звучит бредово, но доля правды есть.
  Илья с облегчением выдохнул, расправляя плечи. Конечно, боязнь несовершенства не тянула на первопричину, ведь её тоже что-то вызывало. Ладно! Как бы там ни было - минус один лемминг, плюс один человек!
  - Это просто чудо какое-то, Полина. Ты вообще очень изменилась, но за эти недели прямо прогресс.
  
  Он хотел продолжить, но что-то мешало. По идее, следовало завершить это дело, а он не мог уловить верной ноты. Какой ужасно тяжёлый день! Трудно было представить, что сегодня Полина пойдёт лучшим, правильным путём - а он-то останется на неведомых дорожках, где водятся другие лемминги. И хищники.
  - Ты такая молодец, - добавил он, рассматривая её руки. Короткие ногти оказались аккуратно подпилены, только один указательный явно обгрызен, да кожа шелушилась вокруг. Значит, она себе делала больно, а он даже не видел. Неспособен был видеть. - Честное слово, главная хорошая новость за всё последнее время.
  Полина усмехнулась - не наискось, как обычно, а уголками губ - остро, задорно.
  - Значит, - продолжил Илья негромко, - пора мне...
  Она перебила:
  - Да и вообще, много всего передумала за последние дни, пока тебя не видела. Вот например, рассматривала гиперкомплексные числа, это такое множество, которое выше всех разновидностей чисел - целых, дробей, даже вообще мнимых несуществующих штук типа корня из отрицательного числа. Понимаешь?
  - Вроде! Это множество, в котором есть не только всё мыслимое и немыслимое, но ещё сверх того? Так?
  - Именно. Я твою болтовню припомнила и подумала: вот иллюстрация, что всегда есть что-то большее. Находясь в меньшем, его не познать, но всё равно будешь частью. Похожим образом творение не может познать творца... В общем, интересно, какое оно - то большое, что больше людей и мира людей.
  - Оно хорошее. Любящее... Надеюсь, ты однажды узнаешь.
  "Надеюсь, это действительно так".
  
  Вдруг Полина умолкла, зачем-то осмотрела его со всех сторон, наконец хлопнула по плечу:
  - Слушай, ты всегда таким худющим был? Что-то не припомню. Ты вообще жрёшь что-нибудь? Пошли в ларёк, накормим тебя шавухой.
  - По правде сказать, мне бы стоило сейчас экономить. У меня с сегодняшнего дня, гм, некоторые проблемы с одним из источников дохода. Нет, деньги есть, но мало ли, что ещё приключится.
  - Тогда в столовку. Будешь смотреть, как я ем, а в награду за сей нелёгкий труд получишь самсу.
  
  
  Они сели за круглый пластиковый столик. Народу в столовой почти не было, только несколько студентов пристроились в углу и что-то сравнивали друг у друга в распечатках. Илья без особого аппетита обгрызал краешек жирного, слишком горячего слоёного пирога. Крошки летели на стол. Полина то и дело оценивающе поглядывала на него, отвлекаясь от своей тарелки. Наконец она спросила:
  - Ну и ну! Вроде, это я грызу науку до поздней ночи, а не ты. Чего бледный, аки тень - случилось чего?
  - Та-а... В последнее время одолело везение с отрицательным знаком.
  - Смотрю, решил записаться в мой клуб математического юмора, - хмыкнула Полина.
  Илья тоже усмехнулся, но через силу:
  - Не, я почти серьёзно. Как будто у моей удачи поменялось мнение о том, что для меня хорошо, а что плохо. Так что больше я ни на что невидимое полагаться не хочу.
  Полина взглянула на него с весёлым лукавством.
  - Ничего, сейчас подымем тебе настроение. Так-так-так, цыпа-цыпа, где же мой черновичок? - промурлыкала она, копаясь в сумке.
  
  Старая тетрадка с надорванным корешком легла на стол. Илья вытянул шею, чтобы лучше видеть: плотными линиями шариковой ручки лежали на страницах рисунки сферы. Целая, затем вмятая, а после - вообще прогнутая, как спущенный футбольный мяч.
  - Смотри - парадокс Смейла.
  Глаза у Полины горели. Она так на еду не смотрела, как на эти рисунки.
  - Что это значит?
  - Помнишь, ты спрашивал, что будет со сферой, если смещать её точки в изнаночную сторону? Я сначала думала, что это глупость - ну разломаешь ты шар и всё, не выйдет ничего интересного.
  - И что оказалось?
  - Я нашла теорему. Она доказывает, что вполне реально вывернуть сферу наизнанку, не создавая петель и неровностей. Не нужно ни разрезать шар, ни делать в нём дырку. Гляди сюда: всё начинается с одной-единственной вершинки, она втягивается внутрь, а следом за ней - все соседи, и так пока верхняя половина шара не окажется вплотную с нижней. Они настолько близко, что можно специальным преобразованием перенести внешние точки на изнаночную сторону поверхности. Собственно, теорема как раз и доказывает, что такое действие на трёхмерной сфере возможно, хотя не получится на двумерном круге или какой-нибудь четырёхмерной фигуре.
  - Совершенно незаметно для самой точки, значит. - Илья поводил ногтем по рисунку просевшего шара. - Как будто всё в полном порядке, и мир остался прежним.
  - Можно и так сказать. - Она взглянула на него чуть снисходительно, как на ребёнка. - Как ты забавно очеловечиваешь все эти точки и вектора. Да, в этом суть парадокса Смейла: сложнейшее преобразование никак не нарушает структуры расположения точек относительно друг друга. Они просто... Ну, становятся изнаночными. Все эти стрёмные искажения вот тут, - она коснулась его пальца, - видны только наблюдателю снаружи. Ну как, хорошую штуку я тебе нашла?
  - Отличную, - жарко сказал Илья. - Значит, доказано, что можно вывернуть трёхмерное. Я говорил, а меня никто... Ах, ладно!
  Она ответила ему долгим взглядом - заулыбалась, чуть подняв брови, и наконец ответила:
  - Пожалуйста. Ну что, проводишь на автобус?
  
  
  До автовокзала доехали молча. Всю дорогу Илья подбирал нужные слова. Каждое из них не хотелось говорить, но он уговаривал себя: надо. Иначе в его жизни быть не может.
  
  - Ну, давай прощаться, - сказал Илья, когда они вышли на свободный от машин и людей пятачок. Автобус под нужным номером стоял у своего обычного столба. Водителя не было.
  Полина, которая уже нацелилась идти к автобусу, остановилась и обернулась.
  - Почему так пафосно-то? Как будто навсегда.
  - Полина... - он не удержался и вздохнул. - Ты остроумная, сметливая и очень, очень хорошая. Я рад, что знал тебя. Теперь, став уже полностью человеком - ты наконец свободна. Я вообще не принимал в этом участия, если честно - ты всё сама. Ты справилась. Ну, а я теперь...
  - Полностью человеком? - переспросила она, кусая губу. - Справилась с чем?
  Илья даже попятился. Когда он продумывал свою речь, то не думал, что Полина будет отвечать!
  - Ну, - осторожно сказал он, - помнишь, я рассказывал тебе, как вижу леммингов?
  Полина фыркнула:
  - Каждый день об этом вспоминаю. Забудешь такое!
  - Ну вот. - Илья сделал ещё полшага назад. - Получается, вот, ты... И я... Ты тоже была немножко леммингом.
  Полина остолбенело смотрела на него и молчала.
  
  - Совсем чуть-чуть! - быстро добавил Илья, но Полину уточнение почему-то не обрадовало. Она только больше кусала губу, а та всё равно предательски дрожала, дрожал даже подбородок.
  - Я думала, нас связывает что-то другое, - наконец выдавила она.
  - Не надо, - взмолился Илья, с ужасом глядя на её руки. - Не надо!
  
  Но он знал, что Полина не может остановить процесс. Пальцы чернели и скрючивались, как от огня. Пожирая рукава куртки, пламенем лез вверх рыжий пух.
  - Я думала, нас связывает хотя бы то, что я тебе помогаю! Я вообще... думала, мы вместе! Ох, как я могла так раскатать губу, да когда это у меня были малейшие шансы оказаться с кем-то вместе!
  Кругом суетились пассажиры, кто-то пихнул Илью в спину, и никто, совершенно никто не подозревал, что прямо сейчас хорошая девушка превращается в зверя. Мех уже рвался к её горлу, когда Полина обхватила себя за плечи, как будто пыталась обнять сама себя. И всё остановилось. Только остались превращёнными лапы - бывшие руки.
  Руки, нужные для того, чтобы обнимать.
  
  - Так вот во что ты не верила и в чём нуждалась, - прошептал Илья. - Вот, без чего тебе жизнь - не жизнь.
  Слова потонули в людском гомоне. Он сам их не услышал - не услышала и Полина. Громко шмыгнув носом, она развернулась и торопливо кинулась к автобусу. Илья растерянно смотрел ей вслед. Как же теперь быть? Что он наделал! Из-за автобуса, переваливаясь, выбежал лемминг со стаканчиком кофе в лапе.
  Ну вот ещё! Нет, не до него сейчас!
  Лемминг подскочил к кабине и распахнул дверь водительского места.
  Илья сорвался с места и кинулся вперёд.
  
  Он нагнал Полину у заднего колеса "Икаруса". Схватил за куртку, потянул, она вскрикнула и рванулась вперёд. Илья сграбастал её за плечи и потащил прочь от остановки.
  - Ты чё, оборзел? Придурок, отцепись! - завопила Полина, развернулась и хлестнула его наотмашь по лбу. - Отцепись, я сказала!..
  Илья тянул её под вокзальный навес, жалобно приговаривая:
  - Стой, не садись туда, умоляю, только не на этот, только не сейчас...
  
  Автобус взревел мотором и тронулся с места, покачиваясь. Лишь тогда Илья выпустил девушку. Полина неуверенно шагнула к тому месту, где только что стоял её транспорт, в сердцах пнула ногой камешек:
  - На сериал опоздаю из-за тебя. Теперь торчать тут, любоваться твоей постной рожей. Чё хвататься-то? Мне твоя жалость не нужна. Ты же не прощения просить собрался, а?
  - Нет, я...
  - Ну да, ещё бы!
  На ладонях у Ильи всё ещё теплело: худенькие плечи под кожаной курткой. Он смущённо отёр руки о джинсы.
  - Нет, послушай! Дело не в тебе вообще... То есть, конечно, извини, но я бы не полез только за этим беспокоить тебя, ты и так от меня сегодня натерпелась. Дело в том, что там, там... Лемминг.
  Полина смотрела на него с таким отвращением, каким и помойку не одаривала. Отвернулась, закурила и молча дымила длинными затяжками минуты три.
  
  - То есть из-за твоих глюков я только что пропустила автобус, - сказала она наконец. - Что дальше? Может, в другой раз ты меня прирежешь, раз я, по-твоему, тоже этот самый лемминг?
  - Не прирежу, - устало возразил Илья.
  Глюков, значит.
  - Лемминг на водительском месте, - добавил он. - Ну серьёзно... Не мог я тебя с ним отпустить. Уж извини, но я вижу то, что вижу, и поступаю соответственно. Ты, конечно, никогда не узнаешь, что могло случиться. Не поверишь. А всё равно...
  Он замолчал. Лоб саднило от удара коготками. Полина отшвырнула окурок и взяла в лапу новую сигарету. Илья уставился ей в спину, пытаясь сообразить, не стала ли чуточку покороче клочковатая шерсть у предплечий.
  
  
  Мимо них промчалась со стороны загородной трассы легковушка, с визгом тормознув ближе к диспетчерской будке. Буро-красный "москвич", похоже, гнал на пределе скорости.
  - Чё за фигня? Тут нельзя так въезжать, - возмутилась Полина, ни к кому не обращаясь. Из "москвича" выбрался водитель, замахал руками:
  - Скорую звоните, там... Ваш-то перевернулся!
  
  Все, кто стоял у диспетчерской, побросали курево, вцепились в мужика клещами: что случилось? На каком повороте? Дыма, дыма не было? Кто-то полез в барсетку за мобильным. Из открытого окошка диспетчерской будки, перекрывая всё, полетело надрывное: "Алё, скорая!" - дежурная звонила по стационарному.
  - Только шины взвизгнули, р-раз - и в кювет! Заснул, что ли, за рулём? Ой, тяжко-тяжко, вот так зарабатываешь, а сам на износ... - причитал владелец "москвича", разгорячённый всеобщим вниманием.
  - Пострадавших нельзя трогать, хуже сделаем, мало ли какие переломы там. По-любому, надо ждать медиков, - увещевал пожилой водитель молодого, который, видно, рвался гнать свой автобус на место аварии.
  
  Полина смотрела на всё это немигающим взглядом, остолбенев. В её мохнатых пальцах тлел сигаретный фильтр.
  - Страшно, - сказала она наконец, помотав головой. - Вот так, значит, ты живёшь?
  Илья неловко пожал плечами: живу, мол, куда деваться.
  - Даже это не самое жуткое, - признался он. - Есть ещё много... дико много всего, угроз всяких. Теперь ты мне веришь? Тогда слушай: я этого не хотел раскрывать, но тебе нужно знать. Есть сотни таких, как этот водитель, однако ещё есть те, кто на леммингов охотятся. Такие себе хищники. Они могут достать и тебя. Не знаю на сто процентов, как, но если догадки верны, а ты очень помогла этим догадкам, не представляешь даже, как...
  Он взял её лапу в свою руку.
  - Тогда тебе нужно быть очень внимательной к себе. Не знаю, насколько ты умеешь это - я-то давно приучился, но в основном люди, похоже, совсем этому значения не придают.
  - О чём ты?
  - Слушай и запоминай. Ты должна следить за тем, что переживаешь.
  - Ничего я никому не должна, - пробормотала Полина, но руку не отняла. Илья не дал себя отвлечь:
  - Наблюдай за своим внутренним миром - каждый день, всегда! Хорошо тебе или плохо. Нормально или тоскливо, темно, холодно. Какая атмосфера тебя наполняет, понимаешь? Приятная она для тебя или нет - дело десятое, важно - чтоб она не приближала тебя к смерти. Не настраивай свой вектор в сторону пропасти, понимаешь? Даже если весь мир вокруг толкает тебя к этому, и кажется, что по-иному не может быть. Да, да, я слышал уже - ты такими вещами наслаждаешься, чувство понимания, все дела. Но это вопрос жизни и смерти для тебя сейчас.
  Помнишь, ты объясняла мне про раскрашенный холст и его отпечаток вверх ногами? Перевёрнутая картина мира уже зреет, чтобы сгубить всех нас, но ты, ты же умная, так будь выше того, чтоб отпечатывать её на себе. А я тебе обещаю. Обещаю тебе, Полина! Я с ними разделаюсь - с теми, кто переворачивает мир. Ради тебя, то есть, конечно, ради всех таких, как ты, но ещё и ради тебя лично.
  
  Сцена всё больше походила на отрывок из героического фентези. Нелепо как! Илья сам понимал, что нелепо, ведь она не принцесса, а он - не рыцарь, он жалок и слаб против тех, источающих уверенность. Значит, сейчас она снова над ним посмеётся. Но всё равно Илья упрямо повторил:
  - Обещаю.
  
  Мимо проходили люди с баулами, собираясь у того места, куда вот-вот должен был по расписанию подойти следующий "Икарус".
  
  - Вот поэтому, - сказала Полина без тени улыбки, - я и люблю все эти истории про психов. Вот, значит, как это выглядит в жизни, когда двинутый парень ввязывается в жесть. Ты полный псих, а может, весь мир сошёл с ума, но одно понятно точно: ты не тряпка.
  Она шагнула назад, ускользая из его руки.
  - Автобус. Я поеду, ладненько? На этот раз всё нормально ведь?
  
  Илья взглянул на водителя. Оказалось, тот парень, что хотел ехать за пострадавшими.
  - Езжай. Только...
  Она обернулась у самых дверей.
  - Что?
  - Если я докажу свою правоту, и окажется, что я не безумен, ты... хотя бы попробуешь посмотреть на мир с моей точки зрения? Помнишь, мы обсуждали возле заброшенных домов. Сможешь полюбить нормальность хоть немного, вопреки всему?
  - Ага, - сказала Полина, взбираясь на ступеньку. - Я попробую. Полюбить.
  
  Пару мгновений спустя её очертания возникли в заднем стекле. Вдруг показалось, что не только о нормальности она говорила "попробую".
  Не задумываясь о том, что делает, Илья поднял руку, будто мог дотянуться до стекла. Автобус дал газ, и тогда он осознал, что именно видит в окне.
  Бледность ладони, её осторожную округлость, изжелта-розовые подушечки пальцев.
  
  
  
   Глава анти28. Новые веяния
  
  Мы с Глебом сидим на школьном стадионе. Горячие от солнца покрышки, чёрные, как и само солнце в моих глазах - не по виду, по смыслу.
  Я предупредила Глеба, что в первый день летней практики нас отпустят пораньше, а дома соврала, что придётся, наоборот, задержаться. Минут сорок для разговора выгадала.
  Паршиво он сегодня выглядит - как будто не спал пару ночей. Хлопковая кофта с капюшоном надета прямо на майку, не застёгнута даже, подол и рукава в пятнах клея. Тень от капюшона только делает синяки под глазами отчётливее.
  - Знакомо ощущение, что события колошматят тебя о стены в узком проходе?
  - Знакомо, - вздыхаю я.
  Глеб засовывает руку в один из нашитых на штаны карманов, отстегнув пуговицу. Я с любопытством вытягиваю шею. Из кармана появляется калькулятор, но не такой, как мой школьный, а с кучей непонятных кнопок. Переливается тёмной лужицей солнечная батарея. На боковине свежий скол, как будто калькулятор недавно роняли.
  - Он может генерировать случайные числа, - поясняет Глеб, нажимая несколько кнопок. - Например, от одного до двадцати, вот, смотри.
  На экране возникают цифры. Пятнадцать.
  - А девятнадцать часто выбиваешь? - интересуюсь я.
  - В том-то и дело. Не получается. Вообще.
  Глеб яростно жмёт на кнопки, но экран выдаёт что попало, кроме заветного числа.
  - Не понимаю, - признаётся он, отправляя калькулятор обратно в карман. - Мы начинали с песней абсолютной свободы на губах. Мир плясал под нашу дудку. А теперь чего? Я не могу ничем заниматься. Вот хочу обдумать, что с Енле случилось - а не получается. Ещё и Фатум на меня будто ополчился, везде вижу какие-то запреты, упрёки, но параллельно идут требования действовать скорей, а как именно - об этом Фатум не говорит.
  - Та реклама мобильной сети, да? "Ускоряйся, не то проиграешь", где на фоне лиса бежит.
  - Она самая. Прям на каждом шагу натыкаюсь. Но это ладно, смотри, что было на днях. Принесли мне тушку на заказ, пошёл в строительную лавку за клеем, а по дороге перебирал наш последний разговор с Енле. Так вот, лавка средь бела дня на замке, поверх двери вывеска. Не нормальное "закрыто", а написано дословно: "Не лезь, куда не просят", прикинь?
  Глеб неопределённо вертит ладонями, как будто лепит большой ком.
  - У меня ощущение, будто мы все забрались в какой-то прозрачный шар, знаешь, как для хомяков продают. Вот он катится, а я в нём спотыкаюсь, валюсь вверх тормашками, и есть только один способ избежать боли - подгребать лапами в заданном направлении. Наяда, где мы ошиблись?
  Я не отвечаю - ему не нужен мой ответ. Вытянув ноги, разглядываю носки туфель. Его пыльные берцы рядом. Глеб продолжает жаловаться в пространство:
  - В чём моя вина, неужели я где-то уподобился человеческой твари? Так разразись надо мной грозой, чтобы я знал, только не молчи на меня! Я так больше не могу, - признался он, взглянув на меня. - Не вижу правильного решения этому испытанию, если честно. А найти его надо, если мы хотим возрастать в Бездне дальше.
  Возрастать в Бездне. Ну и выражения у него, но лучше ведь не скажешь. Это значит - ну, что-то типа, воплощать пустотный смысл всё лучше и лучше. Быть крутым хищником, если совсем просто. Только вот не вижу, чтобы нам это давало больше свободы, веселья и любви. Зато усомнившихся ждёт смерть. Очень круто.
  Но я не объясняю этого Глебу. Я просто протягиваю ему телефон.
  - Вот самое последнее сообщение от Енле. Ты крути, до конца крути. Я вот не долистала, поэтому не сразу поняла, о чём это.
  - "Уходи и ты". Я тоже не врубился.
  Не могу же я сказать прямо? Он взбесится и не воспримет. Если воспримет - ещё больше взбесится, тупо от страха, как Зря-Чей ранее.
  - Он мне кое-что сказал на вокзале. Мол, не уверен, что у нас когда-либо был выбор. Потом уже были те слова про тень, про честные ответы, когда вы созванивались. Под конец - "уходи и ты".
  - Ну?
  - Он решил уйти из стаи, причём это для него стало настолько важным, что он желал того же мне.
  - Не понимаю.
  
  Вздохнув, я выдаю Глебу кусочек разгадки:
  - Лисик понял, что у нас нет выбора.
  Глеб непонимающе смотрит на меня.
  - Так. Ну и что?
  - Как это - "ну и что"? Мы способны ходить только тропой Фатума с тех пор, как стали отбрасывать звериную тень, иначе Фатум нас уничтожит. Мы не можем решать, как нам проводить время, как поступать... О праве на ошибку я вообще молчу! Это нормально, по-твоему? Мы любимые дети Пустоты или расходный, нафиг, материал?
  - Ты разве, - тяжело произносит он, - не понимаешь? Не ощущаешь? Это же дар наш.
  
  Я действительно не въезжаю. Думала, он испугается - но Глеб будто даже обрадован. Вон, нос задрал, смотрит на меня сверху вниз, типа с достоинством.
  - Мы - не люди, Наяда. Мы дети Бездны, путь наш предопределён. Значит, для тебя это до сих пор были пустые слова, да? Как для всех этих... Ирае и прочих. Цивилы драные... Ну так я тебе объясню, Наяда!
  Он наклоняется ко мне. На миг мне кажется, что его шершавые пальцы тянутся к моему горлу, но Кобра лишь подцепляет лямку сарафана.
  - Предопределённость означает, что мы не можем отказаться от высшей доли - и тем самым выше черни. Величайшие мечты людей не краше звезды над свинарником, но даже такая ерунда не сбудется для них. Посредственности, они всю жизнь проводят в своей грязи, не двигаясь ни вверх, ни вниз! А мы обречены достичь Бездны, совершенства разрушения, мы неспособны усыпить свою нелюдскую душу, мы чахнем без своей мечты, мы...
  Я пытаюсь отодвинуться, но Кобра держит крепко. Как с ним спорить? Ещё ударит! Выдавливаю из себя только:
  - Если не учитывать ощущения, то по чистой логике получается какой-то бред.
  - Логика? Шоры на глазах черни! Истина и есть бред, бред и есть истина, в разложении разума - полная свобода!
  - Знаю, знаю! Выслушай меня, а? - прошу я, выворачиваясь из его руки. - Ну хорошо, вот голуби дохнут, вот какие-то мясные рабы рисуют граффити, образы разные возникают в рекламе и музыке - а развитие где? Это ж декорации. Толку от них мало, раз люди не торопятся освободиться и выбрать смерть. Наоборот, пугаются и прячутся, стремятся заблокировать наше влияние, запреты какие-то придумывают.
  - Тебя это пугает? - саркастично осведомляется Глеб.
  - Меня от этого воротит! Мы говорим, что несём благие преобразования, разрушая лживое людское, чтобы все, кто может, стали сильнее и ближе к Праматери. Но каким образом становится сильнее тот, кого лишают воли, скажи мне? Как полюбит тот, кого очаровали и привели к любимой насильно?
  - Вот так и полюбит. Что тебя смущает? На войне все средства хороши. А что до результатов, так Зря-Чей верно сказал: надо пустить волну, дальше всё начнёт рушиться по инерции.
  - Зря-Чей нас покинул.
  - Значит, его любовь была слаба, - рубит Глеб. - Слишком самолюбив оказался. Да и вообще какой-то мутный. Барыга паршивый.
  Я цокаю языком: хорошенький пример братской любви. Глеб не слышит, он уже завёлся:
  - Знаешь, где он сейчас? Перебрался ближе к столице, я с Эфой списался - она рассказала. Остальные меня тупо игнорят, интересно, почему это вдруг? Всё Глазова работа! Книгочей выискался, алхимик драный! Бравировал своими великими познаниями, а у самого чуйка к воле Бездны мизерная.
  - Погоди, погоди. У Зря-Чьего нет чуйки? Не обижайся, но не зависть ли это? Мне казалось, он так хорошо понимает принципы Фатума.
  - Зависть, у меня? Я чист от этой суеты! Принципы, вот именно - принципы! Всё его понимание - из головы, а не из сердца. Стопудово он наговорил ребятам из столицы или северной стае, какие мы лохи, что потеряли соратника, поэтому со мной и не хотят общаться. Ничего-ничего. Ему ещё влетит за то, что грязь разводит, но Глазок слеп, как филин, когда дело касается избегания страстей человеческих. Говорю же: чуйки нет. Без понятия, с какой личной целью он к нам привязался, а самое смешное, что теперь ему не уйти просто так.
  
  - Может, и не наговаривает, - робко возражаю я. - Может, он просто испугался, что на всех нас теперь падёт наказание.
  - И почему же наш запредельнейший Шаман только сейчас допёр, что предатели будут наказаны? Милостью Бездны он научился петь свою песню, но всё равно описывал движ ворохом философских терминов. Тьфу! Потому что мыслит, а не чувствует. Какая разница, как называть - антилогос или нигредо, если главное - всегда слышать, о чём поёт тебе Бездна. Лично тебе, понимаешь!
  Глеб бьёт себя кулаком в грудь, лицо раскраснелось, как от страсти.
  - Не понимаешь, вижу. Ты... Ты такая же, как он. Вам всем не хватает любви к Дому. Любви и отчаяния.
  Он начинает смеяться. Смех выходит из гортани со свистом:
  - Вам... До сих пор кажется, что жизнь продолжается.
  
  Я вскакиваю с покрышки.
  - Вот уж нет! Послушай...
  Хочу сказать ему, признаться вообще во всём, но не успеваю. Глеб тоже встаёт, угрожающе надвигаясь на меня.
  
  - Ну так проваливай, Наяда! - кричит он. От неожиданности я втягиваю голову в плечи. На нас оглядываются младшеклашки, которые до того бегали по стадиону. Глебу плевать. Карие глаза смотрят на меня из-под капюшона в упор, широкая челюсть сжата до дрожи.
  - Проваливай! - снова выкрикивает он. - Предатели нам с Пустотой ни к чему. Я уж попрошу Её, чтоб оставила тебя в живых до конца - чтобы ты подохла последней, уже после того, как все людишки потеряют рассудок. На кой ты нужна, если в твоём сердце нет любви, такой же сильной, как сама смерть? Думала, магия и Фатум сделают тебя круче одноклассников, малолетка? Ну, признавайся!
  Он продолжает орать, а я понимаю, что ничего больше ему сегодня не скажу. Пытаюсь представить: вот сейчас я разворачиваюсь и навсегда исчезаю из стаи, затерявшись в толпе мясных мешков. Не могу. Боюсь повторить судьбу Лисика? Вообще ни разу, просто...
  Просто нет у меня иной судьбы, кроме как подчиняться Бездне.
  - Мне некуда идти, Кобра, - говорю я, и он затыкается на полуслове. - Ты сам сказал: мы как в пластиковом шаре. Выбора нет. Мы с тобой продолжим петь для черни, Кобра, даже без Зря-Чьего и остальных. Осталось совсем немного. Место выбрано, городские маршруты изогнуты и все ведут на одну узкую дорожку. Стоит Фатуму приказать, как я расправлю крылышки и затанцую. Всем плевать, что я не хочу этого - плевать и мне.
  
  Кобра слушает жадно, не сводя прищуренных глаз. Шагнув ближе, он двумя пальцами подымает мне подбородок. Зрачки расширены и мечутся.
  - Так-то лучше, сестрица. Это от тебя и требуется. Мы - острие ножа Бездны, чтобы вспороть брюхо этого мира. Как бы ни мечтали подражатели из черни приравняться к нам, они - всего лишь довесок, необходимая масса, чтобы всё рухнуло. Они заменимы, но ты, Наяда - нет. Оставайся достойной. Бездна обязательно проведёт нас через все испытания к подлинному финалу. Ты только верь. Слышишь? Вот, уже началось! Чувствуешь вкус бури, Наяда?
  И я действительно слышу.
  Как по заказу, ветер треплет ветки тополя над нами, роняя пух. С головы Кобры слетает капюшон, раздувается у него за спиной. Знакомый азарт закипает в моей крови: бежать, плясать, на части рвать! Чтобы всё сбылось!
  Что сбылось?
  Что должно сбыться, о Фатум?
  Ответом мне - серая тень с серебристым отливом. Она представляется так настойчиво, что изнывающая от скуки душа жадно впитывает образ против моей воли.
  Я не могу не смотреть. Соскучилась по действу, как ни стыдно признаваться в этом. Я голодна. Хочу, чтоб асфальт снова проминался под каблуками, а с ним - человечьи судьбы. Однажды упившись этой властью, я жажду снова, ведь до сих пор я не владела в жизни даже собой.
  Молчание Фатума было как пытка засухой. Теперь я знаю: мне этой пытки не вынести.
  Что же должно сбыться?
  
  Серая тень звенит металлом. Ладони Кобры лежат на моих плечах, но смотрит он куда-то поверх моей головы: тоже принюхивается. Затем он отстраняется, чтобы вновь достать калькулятор. Вводит нужную комбинацию. Его глаза загораются, он молча поворачивает экран ко мне.
  Девятнадцать.
  - Расскажи мне про Звонкого, - прошу я.
  Кобра обнажает зубы в оскале: похоже, я попала в точку.
  - Лёгок, стремителен. Увёртлив, я бы сказал. Как... Птица? Если говорить о стихии, то - не огонь, нет, скорее воздух и земля одновременно. Когда я встретил его впервые, он был полон жизненных соков, как цветущая ветвь. Цветы, как ты знаешь, обречены сгнить. Его искра осязаема, хоть обожгись, но ни полоски тени он не отбрасывает. Вот это-то и надо исправить, Наяда. Пусть всё лишнее опадёт, оставив ветку сухой костью. А теперь давай я тебе опишу, как он выглядит на физическом плане.
  
  ***
  Перила закрашены. Наверное, коммунальщики. Я запинаюсь лишь на миг: тем лучше, тем больше места для сегодняшних слов.
  Помехи быть не может. Мясные мешки беззащитны перед волей Бездны, а значит, что бы они ни сделали с нашим маршрутом - это лишь на пользу. Фатум способен сделать с кем угодно что угодно, потому что человек перестаёт верить во всё, кроме Фатума.
  Вот как я, например, перестала.
  
  
  Звонит мобильный, она меня ищет. Я подымаю трубку и кричу туда:
  
  - Мы пошли отмечать конец года всем классом, ну и я со всеми, я же не левая! Не звони, а то мне перед подружками стыдно по такому галимому телефону разговаривать!
  
  Бросаю трубку быстрее, чем она успевает спросить, откуда у меня вдруг взялись подружки. Засунув его в сумку поглубже, достаю взамен подаренный Коброй маркер.
  
  
  "Головой вниз..." - выписываю я, не задумываясь над словами. Рука словно ходит сама. Я думаю только о том, что услышала сегодня. Он - увёртлив, лёгок и быстр. Он с искрой в груди, а значит - один из нас. Звонкий.
  Ветвь и воздух... Мне представляется переплетение зарослей, голых и серых, как колючая проволока.
  Стелется над серым прахом птица, крохотная, как игла.
  Птица?
  Я не знаю её. Выглядит как певчая - вроде щегла, только по окрасу вся стальная или серебристая. Клювик беспомощный... Но явственно проступает в размытом видении: хищным крючком завершается клюв.
  Вспорет до самой сути того, кто соблазнится щебетом этой малой пичужки.
  
  
  Закончив дело, я иду проверить дыру в заборе, которую устроил Кобра. Не заварена - никто не заметил. Чудненько. Сюда в назначенный день придут те, кто будет готов направиться в Бездну. Что за день это будет? Лишь Фатуму ведомо. Для меня-то главное, что начались каникулы. Милый подарок судьбы для слишком человечной меня: дождаться лета.
  Может быть, последнего моего лета.
  "Он не хотел бы, чтоб ты ушла раньше", говорил Кобра, но теперь Лисика нет, и никто мне не помеха.
  Уткнувшись в пыльный, ржавый металл, я плачу в первый раз после смерти Енле.
  
  Эгоистка паршивая! Это я возжелала, чтобы Бездна вернула его на хищную тропу. Взбесилась от одного несчастного сообщения, которое даже не дочитала... Сочла его предателем. Да, это я, я отыскала в эфире его беглую душу, укрытую от хода событий. Будто бы вне его, в неведомом "снаружи" прятался Лисик.
  Неужели такое возможно? Весь мир либо подвластен Фатуму, участвуя в его большой игре, либо пребывает в стазисе и гниении. Снаружи только сама Бездна и есть. Каждый хищник знает эту истину. Откуда? Да просто знает, память нелюдя хранит кучу запредельных сведений и магических приёмов. Мир закольцован. Что вверху, то и внизу. Зло есть благо и благо есть зло.
  Бежать некуда. Лучшее, что может сделать рождённый среди людей - вывести себя на пик безумия, отвергнув срединность, посредственность. Одни из нас видят при этом свет, другие тьму, но это всё едино.
  
  Так неужели возможно не слышать больше зова Пустоты, отнимающего варианты?
  Каким-то образом Енле нашёл лазейку, но никогда уже о ней не расскажет. Поэтому теперь я так и не узнаю, как можно было уйти, спастись от лживой Госпожи. Справедливо.
  
  Лисик выбрал свободу, но я всеми силами души выбрала для Лисика Бездну. Поэтому теперь от пропасти не уйти и мне, если на то будет воля Фатума. Да, это справедливо. Да, да, да.
  "Я не виновата! - хочется мне крикнуть. - Я же не знала, что Праматерь так с ним поступит!"
  Только это уже не важно: он погиб из-за моего гнева и поганого желания присвоить его. Какая ирония! Видно, не так уж я отличаюсь от властной женщины, что породила меня в этот мир, а теперь боится отпустить на лишних полчаса. Как это жалко и смешно!
  
  Прутья рабицы впечатываются мне в лоб и щёки. Я так и не призналась Кобре, что Лисик мог спастись, но погиб в том числе из-за меня.
  Впервые с тех пор, как Бездна зажгла мою искру и моя хищная тень легла на улицы города - я плачу навзрыд.
  
  
  
   Глава 28.2 Лог дневника #3
  
  
  Новая запись rottensoul
  25.05.2005 20:34
  Комментариев 0
  
  День за днём один и тот же непрекращающийся кошмар, называется "общение с клиентами".
  Хорошо, что большинству из них хватает одного шаблона моих действий. Одинаковые документы, дежурная улыбка. Скучно? Возможно, кто-то бы так сказал, а с меня хватит неожиданностей. Рутина зато надёжна, она не предаст :) в мире полно людей, излучающих спокойствие и довольство собой, пускай они импровизируют :)
  Даже в переработках есть свой плюс, ибо я прихожу домой к ночи и фактически с матерью не сталкиваюсь. В универе по времени приходилось пахать столько же (семинары, лабы и т.п.), но половину из этого времени - дома.
  Девочка из кассы однажды на обеде сказала, что работа - "как будто делаешь то, что мама велела, но ещё и получаешь за это деньги". Мне такое определение вообще не нравится! Мама может потребовать любой бред, потому что она же мать, а тут вроде как для людей работаешь. Мне не унизительно слушаться старшего менеджера, потому что его просьбы имеют хоть минимальный СМЫСЛ!!! в отличие от!
  Устаю страшно... как прихожу, то почти сразу валюсь спать. Иногда перед сном возникают хорошие воспоминания из детства, из деревни и т.п. Это очень странно, потому что обычно они подёрнуты той же серой пеленой, что и остальной мир. Как и я, они гниют... Так я думала. Но похоже, что гниение обратимо. Или нет? Боюсь загадывать.
  Завтра дадут зарплату. На что нормальные люди тратят зп? :)
  
  Новая запись rottensoul
  26.05.2005 20:13
  Комментариев 0
  
  По всем каналам обсуждают эту новость про групповой суицид. Есть в ней что-то притягательное. Кажется, ещё никогда я не осознавала, что погружению в вечный мрак можно не сопротивляться... один отчаянный шаг и всё, только один...
  Но в то же время никогда ещё мне не была так противна сама мысль о таком шаге. То маленькое зёрнышко уверенности, оно не хочет просто истлеть.
  Как будто две силы борются во мне.
  А для матери все эти люди, которые не смогли побороть мрак - просто жалкие безумцы. Она прямо удовольствие получает. Выходит, если бы я тоже...она бы вот так же смаковала???
  
  
  Новая запись rottensoul
  27.05.2005 16:28
  Комментариев 0
  
  Суббота проходит мимо. Не хочется двигаться вообще, тем более гулять. Погода не то чтобы жаркая, но какая-то душная, полно насекомых летает. %(
  Этой мути даже птицы не выдерживают, периодически возле подъезда валяются дохлые голуби, что тоже позитива не добавит от прогулки... хоть я не помню особо, что такое позитив)) но минус на минус точно не дает плюс... из своих оттенков мрака я выбираю наименее ночной...
  
  
  Новая запись rottensoul
  27.05.2005 21:19
  Комментариев 0
  
  Оказывается, нормальные люди не тратят зарплату. Её отдают родителям. Они ведь тратились, пока растили.
  Я не нормальный человек, я неблагодарная тварь... сегодня наслушалась этого сполна. Может быть, если бы в меня вложили не только бумажки, но и хоть капельку любви - выросла бы другой. Согласилась бы недоедать и ходить в обносках, только бы любовь была... Её не было. Теперь я тварь.
  Я скотина, этого не исправить.
  Дневничок, не пойми неправильно. Была бы нормальная семья, понадобились бы какие-то лекарства, ремонты - я бы не зажала. Но. Вот устроилась я на первую в жизни работу, начала самую крошечку надеяться, что жизнь поменяется. Может, даже сниму квартиру, просто чтобы не слушать постоянный пилёж. Это же так просто! Засыпать не в слезах, приходить после жужжащих клиентов в дом, где никто не дёргает!
  А теперь эту надежду пытаются убить.
  Как жаль тебя, маленькое моё зёрнышко.
  
  
  Новая запись rottensoul
  28.05.2005 20:52
  
  Комментариев 0
  
  Мать продолжает давить на совесть все эти два дня. Просто уже не знаю - где правда, где ложь...она рассказывает про меня такие вещи, которых я даже не помню. Типа я всегда всё делала ей назло, издевалась над ней. Самое страшное, что если даже отдам ей деньги, то её слова всё равно останутся со мной.
  В конце концов я сегодня сгребла бабло в сумку и хлопнула дверью. Села на какой-то автобус и ехала, ехала... до конечной, потом пешком, куда глаза глядят...
  Очнулась в достаточно необычном месте. Такой узкий, но длинный мостик. Самое странное - он был исписан всякими фразами, крайне под моё настроение. Мост как будто говорил со мной. :crazy:
  Мне запомнилось "Асфальт улыбается" и "Бездна уже смотрит". Там был ещё один совет... как всё закончить.
  Если до завтра ничего не изменится, то я ему последую.
  (:)
  
  
  Новая запись rottensoul
  28.05.2005 22:03
  Комментариев 0
  
  Слушаю ор.завтра рано вставать на работу?всем плевать. Я заслужила это, ведь я чудовище, которое не жалеет и не любит свою мать.
  Ничего не изменилось.
  
  
  Новая запись rottensoul
  29.05.2005 12:52
  Комментариев 0
  
  Сегодня всё решится. Так легко. Через десять минут начинается обед, я ухожу из отделения, сажусь на маршрутку и еду туда.
  
  
  Новая запись rottensoul
  29.05.2005 21:05
  Комментариев 0
  
  Стыдно писать об этом, но я... не смогла. Приехала и увидела, что надписи закрашены. Показалось нечестным пачкать собой эту белизну. Пусть я уже не способна видеть красоту в окружающем мире, но кто-то старался, чтоб было красиво. Ради этого человека... я ушла с моста. Вернулась в отделение, не опоздала даже.
  Деньги сложила в тумбочку на работе и закрыла на ключ.
  Даю себе время до выходных.
  
  
  
   Глава 28. Как раньше
  
  Больше на письменном столе у окна не мешались ни бумаги, ни книги. Всё. Только одна тетрадка и ручка, да и те едва ли пригодятся. Утреннее солнце освещало столешницу.
  - Больше никаких отчётов, - произнёс Илья почти весело, задвигая нижний ящик - туда он запихнул остатки пустых бланков. Затем бухнулся на стул, обхватив голову руками.
  
  Полина могла покалечиться или даже погибнуть.
  Так и случилось бы, не окажись рядом Илья вместе со своим даром видеть леммингов. Никто другой, видимый или невидимый, не предупредил её. Не отвела беду чудесная сила, звон не повёл девушку прочь от автобуса...
  Тут Илье пришло в голову, что он и сам не всегда отзывался на звук серебра. Вспомнить хотя бы ночную встречу со стайкой пьющих леммингов - разве его тогда заставляли? Но объяснение Илью не устроило.
  "Подумаешь, скучковались на опохмел! Авария - дело куда опаснее, можно же было настойчивее позвенеть при такой угрозе. Да что там позвенеть - оглушить надо было!"
  Полину спасло не вмешательство свыше, а сам Илья.
  
  Он покосился на икону в шкафу.
  "А Ты молчал. Почти всегда молчал, когда я с ней гулял - работал, вернее. Не хотел, чтобы я вывел её обратно к человечности? А почему? Не нравится она Тебе, да? Ещё бы: такая ехидная, недоверчивая, такая... уязвимая, потому и замкнутая сама на себе. Я её спас, я! Как теперь на Тебя полагаться, если такая девушка не нужна Тебе живой?"
  Распалённый догадкой, Илья вскочил с места, отпихнув стул.
  - А сколько сил мне понадобилось, чтобы умолить Тебя отвести от неё болезнь! Я бы те дни потратил на других леммингов... Да что там, Ты мог бы одним махом спасти и её, и прочих леммингов от тяги к смерти. Но нет. Тебе угодна преждевременная смерть, да? Лисичество похожее говорил насчёт взглядов хищников: смерть - благо, она ведёт к развитию.
  Он подошёл к шкафу, но дверцу не раскрыл. Провёл кончиками пальцев по стеклу. Прохладное.
  - Лисичество. Это Ты его убил?
  
  Трое смотрели из вневременья спокойно и чуточку печально. Взгляд на них открывал окно - но не внешняя яркость создавала это ощущение, а просто в пространстве становилось больше смысла. Правильности? И, пожалуй, света. Илья потянулся навстречу этому родному, ровному смыслу, он без раздумий открыл стеклянную дверцу, потому что за ней ждало утешение, простерев крылья.
  Но ведь и Енле верил, что родней и слаще Бездны ничего на свете нет. Той Бездны, которая убивает леммингов.
  И - слова ночного гостя с экрана: "Лишь через ад подняться до рая... Через смерть обрести жизнь вечную".
  
  - Тот бородач из телевизора сказал то же, что и Лис. Он всё-то понял про Твою религию. Вот они, порядки! - он сунул руку под футболку, ловя дрожащими пальцами то, что носил под ней. - Вот они, праздники! Вот они...
  Илья потянул через голову длинную цепочку с нательным крестом.
  - Вот они, распятия, орудия смерти! - почти выкрикнул он, швыряя крестик на полку шкафа. Металл коротко звякнул. На секунду Илье показалось - он стащил с себя не то кольчугу, не то вообще родную кожу. Целую секунду он стоял хуже, чем голый: бесплотно зиял дырой посреди реальности. Но миг прошёл. Переживание сгладилось и стало неважным.
  - Мне нужна правда, только она, - сказал Илья, глядя в упор на икону. - Я не желаю служить смерти в любых проявлениях. Ни за удачу, ни за радость не продамся. Свет, серебро... Просто воздействие на чувства. А раз так, то есть ли разница между Тобой и Бездной, которую показал мне Енле? Просто два разных ракурса на хомячий шарик, который так легко крутить и переворачивать... Слишком много - два. Истина может быть лишь одна, иначе это мнение, а не истина. Я хочу действовать в правде, а моё глупое сердце никак не может определиться: раньше его к Тебе тянуло, теперь - не тянет. Может быть, всё, во что я верил, следуя сердцу - ложь.
  Он захлопнул дверцу.
  - Хорошо бы истина оказалась в Тебе. Но если нет... Я всё равно её приму.
  
  После сказанного Илья вышел в коридор, где из ящика тумбочки выгреб все ключи, какие нашёл. Долго прилаживал каждый к небольшой скважине в дверце шкафа, пока замок наконец не щёлкнул.
  - Вот так, - сказал он, и, не найдя больше слов, унёс горсть ключей обратно, оставив их лежать беспорядочной кучей в ящике тумбы, на которой пылился телефон, а рядом - дедовы часы.
  Телефон безмолвствовал. Завод в часах кончился ещё вчера.
  Телефон...
  Илья нагнулся и выдернул трёхзубую вилку из телефонной сети.
  
  
  Теперь ему придётся обеспечивать себя самостоятельно. Илья пересчитал деньги от аренды. Скоро принесут квитанции, а он и в том месяце в ЖэК не заглядывал... Ладно, плевать. Он сбегал в магазин и вернулся с пачкой дешёвого плавленого сыра и свежим батоном. Хлеб умопомрачительно пах, но Илье было не до него. Дома он спешно, криво нарезал буханку, отправляя в рот крупные крошки. Неуютная тишина растянулась по кухне, казалось, весь дом вымер - да нет же, просто соседи разошлись по делам. "Ну, ну, ничего ведь особенного не случилось. Просто поживу, как раньше - стадо леммингов, один я", - уговаривал себя Илья, пока замазывал ломти сырной массой.
  "Просто всё проверю и найду решение. Лучше рискнуть, чем служить непонятно каким силам. Помогать им топтаться по людским душам - нет, больше ни за что."
  Пару бутербродов он завернул в пакет и сложил в сумку. Когда-то он часто ходил с ней на вылазки, таская с собой кучу всего, что могло бы пригодиться, вплоть до аптечки. Потом перестал - много ли с таким грузом проходишь?
  Теперь сумка снова понадобилась - и не только потому, что в ней удобнее было держать еду, ключи и деньги. Илья поднял баллончик, со вчерашнего вечера оставленный в прихожей, взвесил его на руке и покачал головой: совсем опустел. Придётся для начала купить новый.
  
  Он вышел из дома в рубашке поверх футболки - завтра лето. По пути на строительный рынок Илья не раз замедлял шаг, чтобы подставить лицо солнцу, разглядеть синичку в зарослях боярышника или просто вдохнуть грудью свежего воздуха - соскучился по нему, просидев три дня взаперти!
  Вдыхал - и не насыщался, как будто и щебет, и свет, и воздух проливались мимо губ.
  
  
  
  Незнакомый продавец выдал Илье новый баллончик. Долго считал сдачу, отмахиваясь от стрекоз. Крупные насекомые лезли в палатку, словно мухи. "Нас не станет с тобой, сестрица, cохнет кожа воды следами", - играло радио. Всё как-то вкривь... Нет, нельзя на этом зацикливаться.
  
  Лучше придумать, куда отправиться теперь. Как обычно - залезть в первый попавшийся транспорт? А там уж выйти на каком попало перекрёстке... Нет. Хватит полагаться на случайности. Сегодня он всё решит сам.
  
  Стоя на остановке, Илья пропускал маршрутку за маршруткой. Провожая взглядом очередной "рафик", он вспомнил о своей карте, о планах, и что давно не заглядывал в кое-какие отдалённые уголки города. Что там за номер отъезжает - пятнадцатый, кажется? Как раз подходит!
  Он ухитрился-таки догнать маршрутку, грохнул по дверце ладонью, и его впустили. Окинув взглядом салон - чисто, ни одного лемминга, - Илья нашёл себе местечко у окна. Через несколько кварталов он обнаружил, что совершенно не понимает, куда едет, и прикрыл глаза.
  "Зачастил я в центр, вот и все прочие улицы перезабывал уже", - упрекнул он себя, а дальше начались всё те же размышления, что и утром, они побежали по кругу, как воронка, водоворот... хомячье колёсико.
  
  Он вышел на конечной, возле длинного здания с вывесками государственных служб: "Почта", "Железнодорожные кассы", "Международные переговоры". Подумал ещё, мол, хорошо придумано для жителей спального района - можно не ехать на другой конец города, чтоб заранее купить билеты. А затем в воздухе щёлкнуло, и невидимый громкоговоритель произнёс ласковым женским голосом:
  - Объявляется посадка на поезд...
  Илья провернулся на пятках, осматриваясь - да, он находился сбоку от вокзала. Как так? Собирался же в противоположную сторону. Он обошёл "рафик". В заднем окошке, занавешенном глянцевой шторкой, криво торчала картонка, правым краем задвинутая в оконную раму.
  То, что Илья на расстоянии принял за хвостик от пятёрки, оказалось прикрытой головой девятки. Девятнадцатый маршрут.
  Просто сел не на тот номер. Случайно.
  
  Он помнил: в нескольких кварталах отсюда начинается дорожка, усыпанная гравием. За ней - мост. Но Илья уже побывал там на днях. Дежурить на одном и том же месте - бессмысленно. Он развернулся и пошёл прочь от вокзала, забирая влево. Стоило осмотреть тут прочие окрестности: вдруг найдутся ещё надписи, которые стоило бы закрасить.
  Надписей он не нашёл, зато увидел по пути домой очередного гибнущего голубя. Поймал себя на том, что зрелище больше не вызывает в нём бурного протеста. Оно выцвело, стало серым, и сам Илья тоже казался себе серым и незаметным, как маленькая птица - мечется туда-сюда бестолково... "Разучился думать", - рассердился он. - "Разучился принимать решения, пока полагался на сверхъестественное. Куда я сам считаю нужным направиться? Какие есть зацепки?".
  
  Зацепок не было, а дурацкая фантазия застряла на образе серой птички. На ходу Илья морщил лоб, пытаясь сосредоточиться. Не было зацепок, кроме моста, хоть тресни. Либо он не хотел о них думать.
  Куда угодно бежать, лишь бы не болтаться в вязкой неизвестности. Туда, где происходит и случается, где завихряется поток событий, а затем рушится - нет, не в обрыв, конечно! Скачет по крутым порогам, да, вот так.
  Там, на мосту, он однажды столкнулся с неведомой силой. Теперь Илья страстно желал встретить её снова - и снова победить. Не потому, что какой-то там звон нашептал на ухо, мол, правильно это. Он сам захотел, да так крепко, что не смог бы иначе. Значит, выбор сделан. Точка.
  
  
  Поэтому назавтра Илья под конец рабочего дня приехал на конечную девятнадцатого номера. От вокзала, не без труда вспоминая повороты, он прошёл через кварталы хрущёвок. У последнего дома - опять номер девятнадцать! - остановился.
  Внутри так кипело нетерпение, что Илья уже не был уверен: сам ли пришёл сюда или странное жгучее чувство подтолкнуло его. Душное чувство. Знакомое... Хотя дворик хрущёвки стоял совершенно открытый и по-летнему приятный, Илье казалось: снова он стоит у входа в тёмную арку, куда всасывается сквозняком воздух, пихает в спину, и не сделать шаг вперёд невозможно.
  Вместе с тем подгоняло что-то ещё. Несмело так, умоляюще.
  Два чувства схлестнулись, как фаски лезвия. На этой режущей кромке Илья с трудом удерживался, чтоб не отдаться одному из них. А есть ли разница, если оба поют про одно и то же?
  "Нервы у меня сдают, вот что. Просто наваждения. Сам себя накрутил, разволновался, вот и трясёт теперь."
  
  Тогда Илья поступил так, как всегда раньше справлялся со внутренним штормом. Он расправил плечи, глубоко вдохнул и сосредоточился сначала на ощущении тела, потом - на осязаемой, невыдуманной улице вокруг.
  Понемногу вечерело. Облака на востоке сгустились туманом, на западе - позолотели. По длинному проезду, что отделял жилой квартал от гаражей и моста, катился одинокий велосипедист. Илья проводил его взглядом. Солнце ещё долго блестело на шлеме, даже когда человека было уже не разглядеть. Если отсюда пройти на восток, можно добраться до промзоны, где когда-то бродил Кобра... Нет, мост, мост, больше ни о чём думать не надо.
  Как и раньше, приём более-менее сработал. Вихрь эмоций ушёл на задний план. Всё, что осталось - привкус неясной опасности.
  
  Едва ли десяток шагов прошёл Илья, шурша гравием, как ему пришлось остановиться. Поперёк дорожки стоял небрежно припаркованный автомобиль. Не какой-нибудь пыльный "москвич", а огромный "мерс" - чёрный глянец. Что делала такая машина в захолустье у начала промзоны, Илья понял в следующую же секунду. Обогнув "мерс", он разглядел двуногую фигурку на середине моста, у перил.
  Двуногую, но не вполне человеческую. Мохнатую, с торчащими круглыми ушками, с крупной холкой и покатой спиной. Когда Илья подошёл, то отчётливо разглядел рыжую полоску на хребте. Ноги уцелели почему-то. На них лоснились остроносые ботинки.
  
  Лемминг стоял, опираясь на перила - вытянул лапы далеко за пределы моста, как будто думал, что там тоже есть опора. Или как будто опора его уже не волновала. Но смотрел не вперёд и не вниз - нет, повернул морду набок, разглядывая что-то на противоположной стороне, где мост заканчивался и начинались заросли.
  Илья бросил быстрый взгляд в ту сторону - вроде, какая-то очередная заброшка. Эх, Полина так и ходит одинёшенька мимо тех пустых домов... Он снова нацелился на лемминга и двинулся к нему быстрыми тихими шагами. Как можно ближе. Как можно внезапнее, чтобы тот не успел принять фатального решения.
  "Господи, помоги ему!" - трепыхнулось внутри по привычке. Илья стиснул кулак, обрывая себя: это лишнее. Он решил, что будет действовать, как раньше. Один.
  
  Приблизиться бесшумно ему не удалось. Лемминг нехотя отвернулся от заброшки, смерил его взглядом. Бросил раздражённо:
  - Э, приятель, мелочи нет, сигарет не дам. Гуляй-ка давай отсюда.
  - Что? Да нет, я не за этим. Вам плохо, и я мог бы помочь... - Илью здорово смутило, что его спутали с попрошайкой. - Да, я здесь, чтобы помочь вам, - добавил он как можно увереннее.
  Грызун отмахнулся:
  - Чё ты мне там поможешь, парниша, сам-то гол как сокол. А у меня всё есть, упакован по уши. Чего хотеть, казалось бы, да? Ну, ты не поймёшь.
  - Мне кажется, вам хотелось бы... больше света.
  Илья сам растерялся от сказанного. Только вчера он говорил себе, мол, свет - только впечатление.
  Но лемминг застыл, словно его под дых ударили. Вздёрнул надбровья - совсем по-человечески.
  - Да, - проговорил он. - Чтобы всё по люксу - это про меня.
  Илья вежливо молчал, не понимая.
  - "Люкс" означает свет, а не просто "высший класс", - пояснил лемминг. - Просто об этом не помнят особо. Вот и я забыл, поди ж ты, а ведь с у меня как раз с этого всё начиналось.
  - Расскажите, - попросил Илья. Лемминг с неожиданной готовностью развернулся к нему. Руку он закинул за ограждение, каблуком упёрся в нижнюю рейку - как будто не над двадцатиметровой высотой стоял, а у стены клуба.
  
  - Рассказать? Ну, слушай, вдруг пойдёт на пользу: свет - это люстры в салонах, блеск драгоценностей, лоск. Ты вылезаешь из грязи, с этого, понимаешь, социального дна... Чтобы ухватить свой шмат света. Чтобы вырваться... Куда-то! И найти такой свет, чтоб на всю жизнь. А там этого нет.
  Ты снова лезешь наверх. Думаешь: на этот раз свет будет настоящим. И запонки себе с настоящими брюликами покупаешь, и костюм тебе подгоняют в примерочной, где лампы на тысячи свечей. Сливки общества за руку с тобой здороваются. Высший свет, как говорят... А настоящего, чтоб полностью пробрал, без компромиссов, нет всё равно.
  - Он есть не там, - тихонько подсказал Илья. - Вы не там искали. Но это ничего, никогда не поздно начать сначала.
  Морда у лемминга сморщилась, отчего открылись рыжие длинные зубы.
  - Не понимаешь всё-таки, - скрипнул зверёк. - Когда я малым был, мы владели таким... Самое тёплое воспоминание - как я сижу на кушетке, а мать примеряет вечернее платье, одно из десятка. У кушетки позолоченные кривые ножки. Вокруг всё сверкает. Это магазин. Элитный. Не старайся, ты себе представить не можешь... Мы ездили по магазинам на личной машине с водителем, и я задрёмывал под хоровод огней витрин.
  Он помолчал.
  - Когда отца убили в бандитских разборках, мы многое потеряли. Но мечта у меня осталась. Смекаешь? Вот как, скажи мне, как я могу искать где-то ещё, если другой детской мечты у меня нет? В детстве проигрывают и выигрывают самые главные битвы. За мечту... За дорогу к мечте. Ни к чему меня не привела моя дорога: стою здесь, ни назад, ни вперёд, но без мечты это буду уже не я. Вот ты нашёл свой свет, нищий пацан?
  - Я, ну...
  На этот раз уже у Ильи сжалось под ложечкой. Ещё недавно он верил, что вправду нашёл свой свет, обрёл навсегда. А теперь - снова скитание, снова лишь отблески вечного Дома, который, если верить Енле, вообще породил хищников и поглощает леммингов. А значит - враждебен. Всё, что осталось у Ильи сегодня...
  Только он сам, да реальность вокруг.
  
  Поэтому он не ответил, а бережно отцепил леммингову лапу от ограды. Тот дёрнулся: "Э, руки от карманов!" - но Илья уже отскочил, призывно махнул рукой:
  - Пойдём со мной. Пойдём-пойдём!
  Он двинулся к дорожке из гравия, оглядываясь. Лемминг пожал плечами. Сплюнул куда-то в овраг. Затем будто принюхался к чему-то, почесал загривок и неуверенно шагнул следом за Ильёй.
  - Ну же! - умоляюще воскликнул Илья, и вновь мост накрыло безмолвие, лишённое звонкости. Неужели всё, что до сих пор удавалось, было возможно только с крестом на шее?
  - Чокнутый, что ли...
  
  Всё же лемминг пошёл. Возле машины он даже обогнал Илью. Грызун определённо смотрелся теперь чуть более по-людски: может, выговорился, а может, дикость ситуации его встряхнула. Только вот к чему он всё принюхивался?
  - Ну что? - спросил зверёк, когда Илья остановился.
  Вместо ответа Илья развернул лемминга мордой на запад. Тот было заворчал, но на полуслове осёкся.
  
  Теперь мужчина просто молчал и смотрел - вовсе уже не чёрными глазами, и лицо становилось ровней, а щетина уже почти, почти смотрелась недельной небритостью.
  О да, Илья хорошо представлял себе, почему. Он знал, что сейчас воспринимает лемминг.
  Длинный проезд уходил в горизонт, в предзакатное солнце, тонул в сиянии. Замерли перед ним дома и фонарные столбы, как будто им тоже стало легко и сладко. Если утренний горизонт поёт о новых делах и дорогах, то вечерний расплывется в чуть усталой улыбке.
  
  Раньше Илья сам переживал подобное. А вот сейчас почему-то не мог, нет. Чего-то важного недоставало, что сшивало бы вместе и солнце, и мостовую, и листву, и его собственное дыхание. Всепроникающего, но невидимого, как звук.
  Интересно, почему для бывшего лемминга, который после их встречи укатил на "мерсе" в закат, это важное будто бы присутствовало. Интересно, почему этот мужчина всё смотрел куда-то вверх, будто прислушивался.
  Илья-то никакого звона не слышал. Не было звона.
  
  
  ***
  
  Сравнительную табличку он набросал за каких-нибудь минут десять. Это он у профессора подсмотрел такой способ разобраться в сомнениях. Эх, Евгений Витальевич! Стоило бы помириться. Наверняка профессору тоже обидно. Зачем так долго расстраивать старого человека, тем более, что тот сделал Илье много добра?
  Илья молча продолжал писать, не отвечая на уколы совести. Скоро они отлетели, как отлетают разочарованные птицы, найдя кормушку пустой.
  
  Две колонки таблички назывались "Чудеса" и "Сам". В первой Илья описал, на что похожи те случаи перенаправления леммингов, в которых его сопровождал серебряный звон. Во второй - свои попытки из прошлого, да ещё - сегодняшнюю: на мосту он звона не слышал.
  Закончив, он долго смотрел на листок, ерошил волосы, вздыхал. Затем откинулся на спинку стула. В чём же разница? Она точно была! Иначе почему бы он так радовался обретённой вере? Но таблица показывала только: там переговорил по душам, тут помог делом.
  Разве что случайности... Когда у него оказывалась при себе нужная вещь или деньги. Но случайности благоволели и к хищникам. Значит, их тоже исключить - что тогда, останется ли что-то от помощи свыше?
  Если останется - значит, она вернее Бездны, Фатума, или как там хищники называют своё антибожество.
  
  Сколько Илья ни пыхтел над табличкой, но ни найти, ни вспомнить различия не удалось.
  
  Так это что же значит? Это значит, он всегда мог справляться с леммингами самостоятельно? Да! Ему просто нужно было набраться опыта, дело не в божественном вмешательстве. У него талант, связанный с леммингами. Свой личный талант мистического свойства. Магия?
  "Енле говорил - дети Бездны, братья... Я что, тоже? Другой породы... Нечеловек вроде него? Оттого-то счастливые случаи ходят за мной по пятам, когда я выслеживаю зверьков? Тогда... Ох, нет, ведь тогда это Фатум подстраивает всё так, чтоб я влиял на леммингов сильнее. Не хочу, не желаю! Ничего общего с Бездной, никогда!"
  Илья отшвырнул листок, уткнулся в ладони, потирая усталые глаза. Должна быть разница. Как бы там ни было, ни одного лемминга он не погубил. Всё дело в желании? Хищник обладает правом действовать, говорил Енле, вот Илья и действует, направляет магической властью леммингов туда, куда считает нужным... Нет, всё равно мерзко, грязно пользоваться той же силой, что и хищники!
  Узнать бы, почему старец у храма назвал его особенность "керигмой". Может быть, неуловимая разница кроется здесь. Может, даже если Илья уродился потусторонним существом, это получится как-то выправить.
  
  Без особой надежды на успех Илья полез в нижнюю полку книжного шкафа. Её закрывала другая дверца, деревянная, которую он не запер. Хранились там его детские книжки, в их числе - энциклопедии для школьников. Вдруг искомое - какое-то совсем простое слово?
  - Ну-ка, посмотрим. "Т" - туман, "С" - сорокопут... Фу, какая противная птица. "К" - космос. Нету керигмы! Чего ж я у профессора-то не спросил? У него компьютер - может, в нём можно найти.
  Не позвонить ли сейчас? Всего один звонок! Потом телефон можно отключить снова, если охота.
  "Да ну его! Учёный, тоже мне. Я-то, может, понаблюдательней его буду."
  
  - Вот и проведу эксперимент, - пробормотал он, заталкивая энциклопедии на место. Поднялся с пола, цокнул ногтем по стеклу:
  - Последняя попытка! Только чтобы разобраться. Настоящий Ты, или очередная личина Бездны. Да или нет! Ну, поехали: Отче наш...
  За стеной нудно гудел чей-то пылесос.
  - Да приидет Царствие Твое...
  
  Молиться было не проще, чем жевать воск. Соты без мёда, слова без смысла. Смысла? А он был? Илья попытался вспомнить: что-то же он ощущал, какая-то струна натягивалась... Не вспомнил.
  "Значит, на этот пустой бубнёж я тратил утро и вечер, да? Когда мог бы продолжать охотиться на леммингов! Сдурел я, что ли? Доверился сверхъестественному и чуть не сгубил всё дело. Нет, нет... Хватит, довольно! Доверять можно только себе. Больше меня никто не поймает на всякие там сладкие ощущения, а запугать тем более не сможет."
  Он плюхнулся на свой диванчик и с размаху ткнулся в подушку.
  "Я один, но всё ещё особенный. Справлюсь!"
  
  ***
  
  Гудел мотор автобуса, но не заглушал беседы, которая велась позади Ильи. Двое пенсионеров заняли там сидения и вот уже несколько остановок подряд обсуждали несвежие новости. Одну новость. Ту, которая в последнее время не покидала умы и экраны.
  - Я рассуждаю просто: они же тю-тю, двинутые. Чего их жалеть? Ещё и бюджетные деньги тратить на какие-то там меры.
  - Ну! Чего на них обращать внимание? Страну сами от себя избавляют, о-хо-хо, какая проблема огромная! Хоть, может, очереди в поликлиниках меньше станут, если больных на голову поубавится.
  Илья вскочил со своего места и пробрался по салону к водительскому месту. Там он вцепился в поручень, чтобы ехать стоя, но простоял так недолго. Магнитола начала изрыгать новости - а в них снова:
  "В школах и вузах будут проведены проверки. Не все родители этим довольны: говорят, что их дети даже слова такого не знают, как суицид... А теперь к новостям из столицы. Ветеринаров привела в замешательство эпидемия среди голубей. Собранные образцы переданы на исследование. Врачи предупреждают, что птичьи болезни легко передаются людям. Это были новости текущего часа."
  - На повороте остановите, пожалуйста! - затребовал Илья наугад. Он понятия не имел, где его высадят, лишь бы прочь от циничной болтовни. Оказалось - хрущёвки какие-то, узенькая улочка. Следовало выбраться на ближайший проспект или магистраль, где людно. Вскоре Илья высмотрел просвет между домами, ступил на длинный, ровный проезд... и на следующем же квартале обнаружил знакомые гаражи. Усыпанная камнями дорожка. Снова.
  - Какого? - прошептал Илья, озадаченно глядя на дорожку. Первым побуждением было - сбежать! Прочь от навязавшегося места! Но он ощупал через сумку баллончик, напомнил себе про лемминга-мажора и осторожно ступил на гравий.
  
  С баллончиком он не ошибся. Мост оказался изрисован заново. Неведомый противник потрудился на этот раз - крупно, по букве на столбик, написал вдоль ограды:
  
  И Д И У М Р И
  
  Остальные фразы встречали на перекладинах, чётко просматриваясь с дорожки:
  
  перейди на Ту Сторону
  
  головой вниз - перевернись
  
  Стиснув зубы, Илья закрашивал надписи, стараясь не расходовать слишком много краски. Когда он закончил, то радости не испытал. Голова кружилась, подташнивало: надышался растворителя.
  
  Автор разлапистых букв снова побывал здесь, а значит, мог оставить следы в другом месте. Почему именно мост-то? Похоже, благодаря Фатуму отметки тянули нужных людей, как магнит. В том числе - самого Илью.
  Чего этим добиваются хищники? Наверное, чтобы жертвы увидели символ, отпечатали слова в своём разуме - но ведь одного безлюдного закутка недостаточно? Илья, вон, сперва обнаружил пару надписей в одном из окрестных дворов, потом уже вышел на мост.
  "Ну-ка, куда ещё бы я отправился, чтоб долго малевать без помех?"
  Ответ напрашивался сам собой. Неподалёку - промзона, напротив неё - низкорослый район старого города. Займёт часа три. Без спешки, экономя силы, пока навстречу будет подыматься, подступая к горлу, ночь.
  
  
  Спустя часа полтора, ничего не обнаружив, он выбирался из промзоны. Перемазанные кроссовки скользили по прошлогодней листве - всё лучше, чем битое стекло возле старого цеха. Илья даже отыскал реп-точку, но дверь оказалась заперта, свет в окнах не горел. Не работала и часть фонарей вдоль брусчатой улицы. В сумерках Илья с трудом разбирал дорогу.
  
  Старые дома жались друг к другу, как напуганные гномы. Сколы штукатурки обнажали то кирпич, то рыхлый камень. Окна первых этажей - почти у самой земли. Редкие щёлочки света проходили через запертые ставни, а иногда - через доски или картон вместо ставней. Одно здание на улице рухнуло. Только фасад с пустыми оконными рамами остался.
  Илья замедлил шаг инстинктивно, боясь столкнуться с бомжами или кем похуже. Однако и без этого он бы всё равно разглядел на ветхой стене рисунок высотой почти до второго этажа.
  
  Человеческая фигура по пояс. Голова в обрамлении окружности, сложенные персты воздетой руки - в любом храме присутствует этот образ.
  Только вот вместо лица...
  Илья отвёл взгляд, уставился на приписку внизу:
  "Что вверху, то и внизу. Респект Арт06".
  Шестёрку несколько раз подчеркнули, странно, он же вроде "ноль-пять" назывался... Затем шёл небольшой кругляшок надоевшего уже капут-мортуума.
  Значит, не Арт, а кто-то новый, кто им вдохновился. На неопытные каракули с моста почерк вообще не походил.
  Чем дальше, тем больше исполнителей втягивались в события. И ради чего? Чтобы стать пешками Фатума всего-навсего... Точками на поверхности шара, что валятся в пустоту, выворачивая всю мировую сферу.
  Их всё больше - Илья один. Один против силы, способной посылать людей на гибель. Всё как раньше, только хуже.
  
  Он заставил себя взглянуть на рисунок снова. Туда, где должно было находиться лицо.
  Что означал этот оскал, эти смоляные потёки на месте глаз? Какая жестокая насмешка!
  Мелкая дрожь пробежала по шее. Насмешка ли - а может, подлинная суть, которую в эти горячие дни раскрыли её самые верные слуги? Самые знающие и хищные. Предательская суть, о которой он сам - как вовремя! - начал подозревать буквально на днях.
  "Что вверху, то и внизу, вот как?"
  Илья достал баллончик и растряс.
  "Тогда я остаюсь вне сторон."
  
  Колпачок плюнул краской, оставил бледный потёк - засорился. Вспомнив Арта, Илья достал связку ключей и разогнул проволочное кольцо. Концом проволоки ткнул в насадку, чтобы расковырять отверстие. После этого краска плюхнула сразу струёй, пришлось отступить от стены, но теперь несмелый белый хоть как-то крыл вражескую отметину. Илья широко, быстро взмахивал рукой: слой, ещё слой! Один раз мимо проехала машина, он прятался от света фар в разломе стены, выжидал, снова вставал напротив чёрного пятна, пока оно не превратилось в сплошную серо-белую кляксу.
  Однако этого было мало.
  Примерившись по ширине стены, Илья провёл рядом с зарисованным местом первую длинную линию.
  Строки из школьной программы, Илья заучил их, хоть и не задавали:
  "Ненавижу всяческую мертвечину! Обожаю всяческую жизнь!"
  Когда-то эти слова укрепляли его. Сейчас... Сейчас главное, что он их вообще вспомнил.
  
  Илья писал, а краска исчезала на глазах: ноздреватая поверхность стены впитывала пигмент, как губка. Оставались бледные линии, в которых едва угадывались буквы. Но если внимательно всмотреться, если искать специально, если в тоске бродить по городу в поисках ответов, в бегах от искусственного мира - может быть, тогда их удастся прочесть.
  
  
  
   Глава 29. Продолжая взятое направление
  
  Бутерброды - сложил. Баллончик - на месте. Аптечка...
  Илья отпустил крышку сумки, почесал переносицу. Чего это он вспомнил про аптечку, которую давным-давно забросил неизвестно куда? Ему даже любопытно стало: где-то она теперь пылится?
  Клеёнчатую косметичку с лекарствами для первой помощи он откопал на балконе. Обезболивающие оказались просроченными, а кроме них там были только бинты (Илья всё равно не помнил правил перевязки), зелёнка (что толку?), "Корвалол" и нашатырь. Повертев в руке вонючий бутылёк, Илья пожал плечами и закинул её обратно в косметичку.
  "Не пригодится, это уж точно. Ещё таскать с собой лишний вес, ну его."
  
  Первая половина дня, можно сказать, задалась. После долгих блужданий он разглядел пуговку мехового носа у апатичной торговки беляшами. Пришлось опустошить карман, чтобы купить у неё пирожок, восхититься, потянуться за вторым... На самом деле, беляши были так себе, Илья давился жирным тестом и последний огрызок украдкой спрятал в сумку.
  Хорошо, что проездной с ним. Ну, а деньги... Сбережений пока хватит.
  
  Вот с проездного, пожалуй, всё и началось. Вспомнив про него, Илья решил прокатиться на троллейбусе в какое-нибудь новое место. Ему надоело бродить по знойным улицам, кашляя от тополиного пуха.
  А в троллейбусе играло радио.
  Ох, это вездесущее радио!
  "Участковый милиционер предотвратил попытку самоубийства. Когда поступил звонок..."
  Илья очень старался не слушать, что там вещает приёмник из кабинки водителя, но та по случаю жары была настежь открыта, а вглубь людного салона он пройти не мог. Не скрыться было от звука, хоть и лязгал, и гудел троллейбус! Новости Илья ещё перетерпел, но когда началась песня - выскочил на ближайшей остановке. Он помнил, чем это закончилось в прошлый раз, но просто ничего не мог поделать.
  "И тебя она получит, и тебя она получит!" - нёсся ему вслед крик последнего куплета.
  Оказавшись на улице, Илья завертел головой: не занесло ли его снова в окрестности проклятого моста? Но нет, вокруг возвышались девятиэтажные дома, неподалёку гудел базарчик. Не дав себе полюбоваться голубой облицовкой зданий, Илья поспешил вглубь района.
  Он прошёл базарчик и пару тенистых кварталов. Вдруг перед ним выросло здание церкви. Храм новой постройки, Илья здесь никогда не бывал.
  Не без труда открыв высокую дверь, он вошёл внутрь.
  
  Белые, без росписи стены. Иконы висели чинными рядами, напоминая о злополучной выставке. В дальнем углу торчали строительные леса, а напротив них Илья заметил обустроенную нишу - самое украшенное место в этом храме. В нише под сводом из резного дерева покоился саркофаг. Мощи.
  Илья осматривался кругом. Привычные детали - но незнакомые чувства отзывались в нём.
  Иконы. Тонкие пальцы, лица - иссушенные. Как он раньше не замечал? Мученики, позволившие убить себя; или добровольно выпитые голодом и одиночеством. Лемминги. Прославленные лемминги - вот они кто. Образцы для стадного подражания.
  Илья зажмурился, вновь открыл глаза. Нет, всё ещё овалы лиц человеческих глядят в ответ из окладов. Ни меха, ни чёрных глаз.
  Наверное, стилизация приукрасила их. Это ведь просто рисунки. Просто символы.
  
  Пеняя на несовершенство зрения, Илья пошёл взглянуть на мощи. Сладкий запах встретил его, вроде пионов и лилий разом, но букетов было не видать, даже сушёных. Он вспомнил, что и тление имеет сладковатый запах. Но не такой, совсем не такой... а, какая разница. Он плотнее стиснул зубы. Запах не исчез, но отодвинулся, стал неважным.
  Позади скрипнула дверка церковной лавки. Выпорхнула крошечная старушонка в белом платочке, с ведром. Семеня от подсвечника к подсвечнику, она собирала огарки - быстро, как воробей крошки склёвывает. Как ни тошно было Илье, но он остановился полюбоваться сноровистой работой. Наконец старушка обошла его и юркнула в нишу. Достала из кармана тряпицу, начала протирать стекло саркофага. Насколько Илья мог видеть, она улыбалась, склонив голову набок.
  Так смотрят на маленьких детей, поправляя им одеяло.
  Из-за двери лавки донёсся бас:
  - Как так - не работаете? Нам без электричества никак нельзя. Да нет, какие свечи, смеётесь, что ли?.. Я служу всенощную, а за иконостасом темнота непробиваемая. Это символически некорректно, это духу службы не соответствует... а, что объяснять. Нужны лампочки нам, к ним ещё обязательно реостатные выключатели.
  "Лампочки, значит. Пока потусторонняя сила убивает людей, вы тут переживаете о лампочках? Ну-ну", - подумалось Илье.
  Старушка невозмутимо возила тряпицей.
  - Зачем держать в храме мёртвое тело? - спросил Илья. Спросил куда глуше, чем собирался, но свечница услышала.
  - Никакое не мёртвое, - встрепенулась она. - У Боженьки все живы. Не зря говорят: усопшие. Спят оне, значит.
  - Кости-то спят? - уточнил Илья с неожиданным для себя ехидством. Полина бы оценила. Старушка, тем не менее, отреагировала совсем наоборот: рот сник, седые бровки пошли вверх.
  - Это вам батюшку спросить надо, я Божиих промыслов не ведаю. А только знаю, что с нами святченька, яко живой, пребывает.
  
  Илья понял, что теперь уж готов "спросить батюшку" о чём угодно. То ли азарт, то ли озноб пробрал жилы. Всё-таки он уже открыл рот, расстроил безвинную бабулю - незачем останавливаться.
  - А где священник?
  - Сейчас позову, - сухо ответила свечница и затопала обратно в лавку. Послышался её голосок:
  - Отец Антоний, вас спрашивает молодой человек.
  Названный Антонием священник показался из лавки. Был он чернобород и почти молод. Глубокие морщины от переносицы до скул замечались уже после блестящих карих глаз.
  - Молодому человеку - радоваться! - весело поздоровался отец Антоний. Древнее приветствие, ещё апостольских времён.
  Илью на миг бросило в панику, но из упрямства он заговорил:
  - Почему у нас в православии столько почестей умиранию? Верующих приучают стремиться к тому, чтобы побыстрее истлеть! Или, по-вашему, всё это, - он кивнул на иконы и раку с мощами, - прославляет жизнь?
  - Ну да! Отчего же нет? Ничего, кроме жизни, мощи не могут славить. - Священник изумился так сильно, что Илье это показалось наигранным. - Смерть, одолев человеческий род, удалила от него жизнь и сделала мёртвым, но Спаситель-то наш есть истина и жизнь. Кто себя Ему посвятил, тот восстановлен. Из такого человека изгнана смерть навеки. В мощах нет смерти.
  Отец Антоний говорил, раскинув руки, как будто ему охота было приятельски хлопнуть Илью по спине.
  - Загадки какие-то.
  - Не загадки, а духовный факт. Бог восстанавливает падшую реальность: кто с Ним - тот встаёт на подобающее место.
  Илья наморщил нос, пытаясь вспомнить, что же ему напомнили последние слова священника. Тщетно - память заволокло туманом. Зато вонзилась остриём другая мысль.
  - Подобающее место - это лечь и сдохнуть, ага? Считать жизнь, этот фонтан радости и чувств, позорной? Как там было... Скотской? И чтобы от этого избавиться, надо сливаться с демонами, вот так вот, да?
  - С демонами? - оторопело переспросил священник.
  - Конечно! Так этот говорил, ну... По телевизору. Бородатый, прям как вы! Что монахи ради подвига впускают в себя духов злобы, типа чтоб победить их слиянием.
  Отец Антоний замотал головой. Илья злорадно отметил, что священник растерял весь блаженный пафос, когда тот заговорил:
  - Не знаю, брат. Ты, может, не так его понял? Гм-м, я, может, не все тонкости монашеского делания знаю, я ведь не монах, но... А может, твой информатор-то вовсе не церковный?
  - Вот и не угадали. Я про скотскую нынешнюю жизнь как противоположность жизни вечной вычитал потом в церковной брошюрке. Какой-то Нисский так написал. Значит, и всё остальное - правда.
  - Гм-м, - повторил священник с сомнением. - Григорий Нисский ереси не скажет. Допустим, тут притча. Страсти ведь оставлять тяжёленько, как будто и впрямь с жизнью прощаешься. Несмышлёные дети Божьи, бывает, и спасения хотят, и текущее положение сохранить. Им ведь, если честно признаться, нормально на нынешней позиции, а небесное - далече, к нему ещё поди дойди. Бросить привычное место, расстаться с образом жизни, а не с самой жизнью, вот так мне видится смысл. Гм-м, хотя я-то не святитель, и Григорий Нисский мог иметь в виду чего другое. Но не призывает же он к смерти стремиться, в самом деле! Просто эдакое иносказание. Нет?
  - Опять иносказание! - вспылил Илья. - Почему, в конце концов, Бог не говорит с человеком напрямую, зачем все эти загадки?
  Отец Антоний слегка приободрился:
  - Молодой человек! Позволь нескромный вопрос: Евангелие читал?
  - Допустим, - настороженно ответил Илья.
  - Вот помнишь, как там был день схождения Духа Святого на апостолов, что они аж на незнакомых языках смогли проповедовать?
  - Приблизительно.
  - Вот так и выглядит общение Бога с человеком: если человек чист и свят, Божье знание в него проникает как нечто очевидное. Даже если этот святой раньше рыбаком был и ни про какие языки слыхом не слыхивал - это ничего. Бог тем, кто его служит, вот так таинственно всё объясняет, не словами, а просто... Человек обнаруживает себя уже сведущим. Конечно, если он сам согласен, но те, кто Бога любят, всяко рады узнать о Нём побольше. Просто хранить эту любовь - и всё будет!
  - Да? Если всё так просто - тогда объясните, например, что такое "керигма"?
  Отец Антоний стоял с приоткрытым ртом, немного напоминая рыбу.
  - Не знаете, - торжествующе сказал Илья. - Шиш, а не общение с Богом.
  
  - Послушай, - вздохнул священник. - Я, как говорится, академиев не кончал. Время такое было, что призывали на духовную службу, экстренно, как на войне - я и пошёл. Ну, к чему эти вопросы теологии нам в обычной жизни? Ты меня про живую веру спроси, всё отвечу! Но вот этот вопрос о редком термине, зачем он обычному-то человеку?
  Глядя в глаза священнику, Илья проговорил:
  - А я не обычный человек. Я, может, вообще не человек.
  
  Не дожидаясь ответа, не обернувшись на растерянное "Позволь-ка, братец" - ага, Енле тоже называл братом, - он прошагал к двери. Подошвы глухо шлёпали по свежемытому каменному полу.
  Оказавшись снаружи, он сбежал по ступенькам и не замедлил шага, пока не оказался в каком-то дворовом скверике. Впереди был прямой выход на оживлённую улицу, но снова идти навстречу людям Илья сейчас не мог. В груди жгло, как будто вся ярость дневного света целилась туда.
  Он был готов на всё, чтобы унять зуд. Увы, мысленная боль глушится только мыслями. Пытаясь выдумать себе хоть какое-то утешение, Илья принялся костерить священника на все лады: лицемерный весельчак, ещё и недоучка! А как он "тыкал"!
  
  От этого действительно прекратило быть
  так
  тошно. Стало тошно иначе - но на сей раз со сладковатым привкусом.
  
  Рядом на спинку скамейки села стрекоза. Вниз головой, растопырив крылья. Длинное тельце - перевёрнутое, как крест.
  Продолжая взятое направление, Илья рассуждал, не находя повода остановиться:
  "Как я мог восторгаться религией? Помощников в церкви не найти. Ни у кого здесь нет моего уровня, они даже представить себе не могут того, что вижу я. Серебряный звон... Даже если всё-таки поверить, что это не очередное проявление Фатума и прочих фокусов Бездны, от него всё равно было мало толку. Я сам добился успеха. Короче, хватит. Больше я в храмы ни ногой."
  
  Откуда-то тянуло гарью - жгли тополиный пух. Илья полез в сумку, желая заесть неприятные впечатления. Эх, чаю бы, а денег нет... Тут он понял, что у сумки вообще-то есть пара кармашков на молнии, куда он раньше часто складывал сдачу.
  Вот это да! На дне оказалась приличная горсть монет и бумажек.
  Высыпав эти немалые средства на засаленную остатками беляша ладонь, Илья оглядел их с придирчивостью. Он помнил времена, когда находил в кармане нужную сумму, которой там быть не могло.
  "Ещё и радовался, что за ничтожество! Ну, а эти деньги - что, если тоже подарочек от Фатума? Я ими воспользуюсь, а после этого всё дело пойдёт вкривь..."
  Впрочем, поразмыслив, он решил, что это действительно старая сдача из магазина. Просто его собственная запасливость подсобила.
  
  Он купил бутылку воды на ближайшей остановке и выхлебал её, пока ждал транспорта. Рядом стояла аптека, в окнах - реклама скидки на... опять нашатырь, да что ты будешь делать. Троллейбус тут не ходил, Илья втиснулся в набитый автобус. Что там за номер, тройка? Пойдёт. Илья висел на поручне, зажатый другими пассажирами. До конечной, а оттуда - пешком в сторону дома, насколько хватит сил.
  На одной из остановок машина что-то слишком подзадержалась. Привлечённый возмущёнными голосами, Илья вывернулся из-под руки мужчины слева, сунулся через плечо невысокого старичка в панаме, и обнаружил, что впереди две женщины ругаются с водителем:
  - Что значит - не едете?
  - То и значит - объезжаю по девятнадцатому маршруту, дальше разворачиваюсь и иду на конечную.
  
  Услышав про маршрут, Илья почувствовал, что покрывается испариной. Неужели его снова
  ведёт
  ?
  
  Водитель продолжал спорить:
  - Хотите - выйдите здесь, два квартала пройдёте. Там дорога разрыта, что вы ко мне пристали? Новости слушать надо.
  - Надо совесть иметь! - припечатала голосистая дамочка и стала выбираться из маршрутки, шурша юбкой. Несколько пассажиров обеспокоенно переглянулись и потянулись за ней: видно, тоже не слушали новости.
  
  - Что им совесть! - проговорили над ухом у Ильи. Голос не громче шелеста ткани.
  - Но ведь водитель правда не виноват, - с досадой ответил он, обернулся и увидел мордочку лемминга. Зверёк беспокойно шевелил усами, от него пахло лежалой шерстью. Илье захотелось чихнуть.
  - Не виноват, - с готовностью подтвердил лемминг. - Никто ни в чём не виноват. Просто жизнь такая. - При слове "жизнь" у него встопорщилась шерсть. Или у неё: Илья разглядел остатки малиновой кофты и юбку-карандаш. Пожилая женщина. Она пробиралась к выходу, неся в лапе большой куль.
  - Так и сгину когда-нибудь по пути с базара, - прошелестела еле слышная жалоба, смиренная - нет, покорная до тошноты. Впереди ворчали: "Да не толкайтесь, все выйдем!".
  - Мне тоже, ну, туда же, куда и вам. Вот и донесу покупки-то - вдвоём веселее, а?
  Лемминг обернулся. Смерил Илью мутным взглядом:
  - Молодой человек, ну за кого вы меня, право... Совсем мошенники страх потеряли.
  Илья растерялся. За полгода, проведенных под серебряным звоном, он отвык от недоверия леммингов. Неужели без звона... Нет, он не сдастся! Не станет звать на помощь силу, которая, похоже, лишь забавляется с людьми, прежде чем столкнуть их в Бездну. Нет, нет, не в звоне дело, при нём тоже бывали отказы...
  Он делано потупился и пропустил женщину вперёд. Когда маршрутка тронулась, Илья выждал до перекрёстка. С жалобным "Ой, выпустите, пожалуйста, я не успел!" он ломанулся к двери. Водитель выругался, но тормознул.
  
  "Отлично, теперь для пожилого, наверняка близорукого лемминга я - случайный прохожий. О, сниму-ка вдобавок рубашку - порядок!"
  
  Обвязав рубашку вокруг пояса, он зашагал навстречу леммингу. Тот почему-то всё не появлялся. Илья уже решил, что упустил старушку, но тут он поравнялся с остановкой.
  Лемминг... Не ушёл с остановки. Не смог.
  Завалившись на бок, зверёк лежал на скамеечке под навесом. Куль валялся рядом на земле, из него выкатилось несколько луковиц. Из шерсти проглядывал лишь один, последний малиновый клочок одежды.
  - Вы спите? - с надеждой спросил Илья, пошевелив лемминга за плечо. Слипшаяся шерсть побуждала одёрнуть руку, но он продолжал тормошить зверька:
  - Эй! Да что ж это такое! Привести в сознание, надо чем-то привести в сознание...
  "Вода! Ах, нет, я выпил всю. Что же в таких случаях делать?"
  Он вспомнил, что. Даже выпустил плечо лемминга. Нашатырь. Вот, значит, как.
  
  - Помогите! - завопил Илья, выбегая из под навеса. - Тут лем... Тут человеку плохо!
  Прохожая тётка шарахнулась от него, тогда он кинулся к другой:
  - Позвоните в скорую, пожалуйста!
  - Со своего мобильного звони! - возмутилась тётка.
  - У меня нет мобильного... Умоляю, помогите!
  Но тётка почему-то вцепилась в свою сумочку и засеменила прочь, опасливо оглядываясь.
  - Да просто пьяная лежит, - напутственно сообщил какой-то мужичок. - Таких скорая не берёт.
  Илья отмахнулся. Он кидался от человека к человеку, умоляя:
  - Позвоните в скорую! С мобильного бесплатно! Я же не прошу ваш аппарат, ну что вы... Просто один звонок, пожалуйста! Там человек лежит, понимаете, человек...
  
  Лишь после того, как откликнулась какая-то офисная дама и за долю секунды набрала короткий номер скорой, Илья остановился.
  Остановившись - сказал себе то, о чём в эти страшные минуты думал без слов:
  "Вот, значит, как. Та мысль о нашатыре - не простая. Да, точно, она была похожа на подсказки серебряного звона! Когда я знал, что лучше сказать леммингу не пятое, а десятое, и это срабатывало, хоть я каждый раз думал, что несу какой-то бред... Сегодня не послушался - и что произошло?
  А вот что: высшая сила сломила лемминга, чтоб научить меня подчиняться. Мстительная, жестокая сила, я тебя..."
  
  
  
   Глава 29.2 Лог дневника #4
  
  
  Новая запись rottensoul
  03
  .06.2005 20:38
  Комментариев 0
  
  Семечко света в моей душе, оно не даёт решиться. В моих силах задушить его, как задушили меня саму. Я люблю тебя, крупиночка добра, но любовь существует для того, чтоб её втаптывали в грязь.
  
  
  Новая запись rottensoul 04
  .06.2005 20:25
  Комментариев 0
  
  ...Я снова здесь.
  Сегодня кое-что произошло, что всё изменило. Перевернуло...
  
  Добралась до моста без приключений. В голове было пусто. Без страха, он подступил на перекрёстке уже. Я вдруг поняла, что это всё, реально финиш.
  Потом заметила девочку. Она сидела на мосту, спустив ноги. Конечно, так нельзя упасть, но выглядело так, будто ей плевать на высоту. Я сразу ощутила, что не одна и вообще пришла сюда не случайно. Всё идеально сложилось. Мне, как и ей, самое место было здесь, над оврагом. Я уже почти обожала маленькую незнакомку. Это было довольно странно, ведь обычно...любовь во мне долго не живёт... очень странно, но в ту секунду ощущение слишком захватило. Так иногда плаваешь в тихом омуте, а тебя раз и на дно утягивает.
  Хотела уже кинуться к ней, но тут всё началось, благодаря чему я пишу тут.
  Девочка поднялась и стала ходить вдоль перил, ненадолго останавливаясь. Потом я поняла, что она оставляет надписи. Немного понаблюдала за ней, ну, она не переставала. Решила исписать всё, благо там была свежая покраска... Не сразу поняла даже, сначала только передёрнуло - в пятнах та чистота, которую я в прошлую свою попытку пожалела... а может, она пожалела меня? 8)
  Потом ВДРУГ до меня дошло. Чуть не заржала, клянусь! Просто стояла и фыркала в локоть, чтоб девчуля не услышала. Я видела эти надписи, как что-то прям вот мистическое - уже писала об этом. Но не мост со мной говорил, а просто обычная девочка писала, что надо убить себя... Какая я тупая, ахахаха, это нечто!
  Да, тупая, но больше мной НИКТО не будет помыкать!
  Всю жизнь кто-то чего-то от меня требует, лишает всякого выбора, я так больше НЕ согласна и НЕ могу! Будь то моя сумасшедшая мать или какая-то школьница с улицы, занятая непонятно чем! Даже то, что кажется случайным...
  За каждой надписью стоит чья-то рука. Это я поняла сегодня.
  Вот стояла там, через дорогу, где-то далеко били в колокола, и я поняла, что если бы могла чувствовать сквозь белый туман апатии, то радовалась бы. На дворе прекрасное лето. Улицы зелёные, ясные. Как будто весь мир хочет мне поднять настроение.
  Даже на мать перестала злиться, потому что если бы мы не поссорились, я не приехала бы сюда сегодня. Не узнала бы всего этого.
  Не могу ощутить радость сердцем, но понимаю рассудком, что она существует. Раз я ЗНАЮ об этом, то буду пробиваться. Как цыплёнок из яйца. Или семечко сквозь асфальт :)) Просто назло всем, кто хотел бы погубить меня, порадоваться смерти "очередной больной на голову"... я буду жить своим умом, чтобы пробудить своё сердце. Я, Наталья.
  
  
  
  Новая запись rottensoul
  08
  .06.2005 21:03 Комментариев 2
  
  Такой вопрос, как сменить ник? ПЧ, подскажите! :unsure: :angel2:
  
  
  
   Глава 30. Ненавижу!
  
  "Мстительная, жестокая сила, я тебя..."
  Каждую ночь он падал в постель, не раздеваясь. Каждую ночь повторял одно:
  "...ненавижу!"
  
  Утром звенел будильник. Всё по кругу: быстрый подъём, хлопья преют в кипятке, пока он меняет футболку. Улица.
  День за днём, неделя за неделей. Отросшие волосы щекотали шею, футболки занашивались, их некогда было стирать. Погода дрянь - то зной, то сквозняк под набежавшими облаками.
  Вчера ему всучили флаер. Взял по доброте душевной, чтоб помочь раздатчику поскорей избавиться от пачки - а там "Новое супер развлечение, комната страха". Огромный глянцевый череп. Илья скомкал его, но позади оставалась целая стопка таких же, равнодушная рука вручала их направо и налево.
  Он оглянулся - раздатчик вытаращился в ответ с испугом: по лицу догадался, что сейчас прилетит. Илья сдержался, конечно же сдержался, хотя это было очень непросто.
  
  Так же непросто, как избегать путей Фатума. Замирать на месте, когда возникала странная тяга к тому или иному переулку - это ведь ею он раньше определял маршруты? Или нет? Уходить в противоположном направлении, если где-то цепочкой зажигался зелёный на светофорах, будто приглашая. Бежать прочь, обрывая охоту, когда электронные часы на аптечных вывесках показывали одинаковые цифры слева и справа, особенно же, когда там оказывалось число 19 или хотя бы 1 и 9...
  Обрывать себя каждый раз, когда хочется сказать "О, Господи!", даже мысленно, чтоб не призвать лицемерную, предательскую силу.
  Так же невыносимо тяжело, как не орать на леммингов.
  
  
  "Тупые скоты", - жарко шептал он, прислонившись ко стене хрущёвки после того, как один из зверьков улизнул от него. Взял и смылся, не останавливаясь для разговора, зашёл в подъезд, ещё и крепко хлопнул дверью. Почему? Неужели не очевидно, что Илья ему лучший друг, может быть, единственный друг в этом безумном, пропитанном ядом мире?
  Гудела трансформаторная будка в середине двора. Стена холодила спину - Илья не замечал. Мысль о яде заставила его вспомнить: едкая атмосфера, мерцающие красно-зелёные пятна на дне пропасти. Как ров, полный извести - древняя казнь. Когда-то люди позволяли сбросить себя в такой. Ради веры.
  "...ненавижу!"
  Его удивила не едкость собственных мыслей, а то, насколько привычной она оказалась. Ох, кажется, последние несколько дней он дышал ею, не замечая.
  "Чему удивляться, - мрачно подумал тогда Илья. - Я всё-таки такой же, как Енле".
  Его передёрнуло: никак не мог привыкнуть. Поэтому он поскорей добавил:
  "Но я действую иначе. Храню свой свободный выбор и оберегаю леммингов. Я - герой этой войны, потому что поступаю правильно."
  Стало приятно. Едкое чувство словно поднялось на октаву выше. Теперь оно напоминало не щёлочь, нет, а колючий морозный воздух. Или дымок, или туман...
  ...Летучий туман ноября, когда голы ветви терновника. Птица, быстрая пташка на серебристых крыльях срывается с ветки, чтобы взмыть над полем. Глазом зорким высматривает она. Кого же? Неужели такая малютка, похожая на певчую, способна...
  
  
  Илья вздрогнул, продирая глаза. Кажется, вспоминая последние двое суток, он начал задрёмывать. Приснится же!
  А спать действительно пора было - завтра будильник вновь подымет в семь... Илья потянулся к настольной лампе, выключил её и улёгся поудобнее. Чтобы отвлечься от странного сна и духоты в комнате, он принялся вспоминать лучшие моменты прошлого. Всё светлое, милое, когда он не гонялся загнанно за неблагодарными существами. Эпизоды мультфильмов, вечерние прогулки за руку, или как дед учил его разводить костёр...
  Но вместо этого бледные тени блуждали по памяти Ильи. Кадры бесцветились, словно вымоченные в растворителе. Самое противное - они и на вкус становились не слаще скипидара. Все. Одинаково.
  "Это ничего, - шепнул себе Илья, переворачиваясь на бок. - Видно, если уж я дитя Бездны, то не могу не замечать тщетности всего земного, что было и есть. Это ничего! Главное, что я выбираю не Бездну. Неважно, что я там вижу в собственной голове..."
  К счастью, он достаточно загнал себя сегодня, чтобы сразу после этой утешительной мысли отключиться.
  
  Наутро он вышел из дому навстречу свету дня, но свет этот не преломился через разум и память, как бывало раньше. С детства знакомые пути рассудка, по которым Илья убегал от людского зла, в последние недели поросли сорняками. Чёрным казался свет - что заливший улицу, что живущий в памяти.
  Ну и пускай. Злое божество не сломает его даже такими подлыми приёмами. Пусть отнимает память! Всё равно в ней лишь картины быта человечьего, да ещё что-то о вечном Доме - всё иллюзия, обманка! Но леммингов Илья не позволит у себя отнять. Они - его.
  Он шёл мимо оград и палисадников, детских садов и ларьков с выпивкой. Без остановок - по тропам наискось через дворы и по шумному проспекту. Без помех - подозрительных чисел не возникало на вывесках и табло.
  Скорей! Похватать столько леммингов, сколько вообще возможно. Остальным, значит, не повезёт - Фатум, извините... Грохот бетономешалки со стороны дороги. "Баушк, смотри, у крысы лысина смешная!" - у витрины зоомагазина. "Зверюшкам тяжело в тесной клетке, котюнчик. Вон, как чешется, аж шерсть летит. Это она нервничает".
  Зверюшкам тяжело. Где-то неподалёку тяжело кому-то. Расчёсывает язвы души... Ощущение захватило Илью, как лакомый аромат. Он словно летел на этой волне, он уже почти знал - куда.
  
  "Отсюда нужно завернуть на площадь", - подумал Илья. Шаг сбивался на хромоту. "Дурацкие ноги, что ж вы не вывозите темп? Пока не обойду весь микрорайон - никакого отдыха, ясно? Скорей, скорей!"
  В нём разгорелось веселье. Вот и убедился: для выслеживания леммингов серебряный звон не нужен вовсе.
  "Так я и думал - это всегда было во мне. Моя способность. Не принадлежит никому, никому не послужит, только мне решать!"
  Илья нёсся по улице сбивчивым шагом, но мысленно уже подлетал к своей добыче, кружил над ней, целясь.
  
  Добыча нашлась возле бронзового бюста старого лидера, в чью честь назвали площадь. Лемминг сидел на скамейке, и у него имелся собеседник. Илью это слегка обескуражило, но азарта не потушило. Он присел на соседнюю скамейку - как же пылают ступни, щиколотки! - чтобы дождаться шанса.
  Судя по выговору, лемминг был мужчиной хорошо за тридцать. Неожиданно трезвый. Беседа вполне нормальная, мужицкий такой разговор: немного про оружие, немного про политику.
  - Что-то зажралась эта Америка, надо, чтоб их там встряхнуло. Вот бахнем по ним - сразу станут шёлковые.
  - Обязательно бахнем, но не сейчас! - подхватил собеседник, взмахнув мясистым кулачком. Пара ближайших голубей-попрошаек отлетела в сторону.
  - Сейчас, сейчас... Недолго осталось. Весь мир в труху! Мы - имперостроители новейшего типа, как сказал такой-то. - Лемминг назвал фамилию. Илье она показалась знакомой, но задумываться он не стал - не до того.
  - Такой бородатый? Ну, это голова! У меня зять его смотрит. Слушай, как загнёт иной раз, так и не разогнуть! - засмеялся смуглолицый собеседник лемминга.
  - А вот разгибай давай, вкуривай. Мы не какой-нибудь там развращённый Запад, которому подавай только деньги, товары и развлекушечки! У нас есть высшее предначертание. Тут, конечно, поработать придётся немало: разъединило нас, такую страну развалили... Но ничего, мы все территории отнимем у местечковых царьков, марионеток этих жалких.
  - Ну, а если они не захотят?
  - Кто не захочет?
  - Ну, там люди на этих территориях живут. Я вот живу, слушай. Хотел бы единую страну - переехал бы насовсем, да и дело с концом. Люди, может, не захотят снова в одном котле вариться.
  
  - Да как же они не захотят, если они -
  наши
  ! Так и будем отличать, - он передразнил, - "слюшай".
  
  Собеседник, похоже, малость обиделся на такой поворот беседы:
  - Ну знаешь! А может, я сам не хочу ни с кем сливаться, а тем более в труху - я тоже, по-твоему, подстилка? Слушай, ты так обидно не говори.
  Илья напряжённо ловил их перебранку, надеясь подхватить ключ к состоянию зверька. Неподалёку в беседке доминошники перестукивались костяшками - отвлекало. Тем временем, ворчание лемминга прорезали истеричные нотки. Он почти попискивал:
  - Обидно тебе? Это историческая правда! Это данность. Сомневаться тут нечего. Изменения назревают в воздухе. Может, уже через несколько дней - указ в наступление, а ты тут вертишься: хочу-не хочу. Вас там совсем уже пропаганда промыла, а мне нужны люди, с которыми не западло умереть.
  На этом знакомый лемминга не выдержал. Буркнув: "Ну, знаешь...", он покинул скамейку, чтобы перейти за стол к доминошникам.
  Лемминг тихонько выругался. Он остался на скамейке, но стал копаться у себя в шерсти. Илья наблюдал искоса, делая вид, что разглядывает взъерошенного голубя перед собой. Голубь тяжело дышал. Лемминг тем временем извлёк откуда-то тяжеловесный кассетный плеер. Щёлкнула кнопка. Из динамика, заглушая шорох плёнки, раздалось:
  "...А удача - награда за смелость."
  Илья едва удержался, чтобы не зажать уши. Он знал эту старую песню. Более того - он её когда-то очень любил. Потому что дальше шли такие слова:
  "А песни довольно одной, чтоб только о доме в ней пелось."
  О Доме, в который Илья верил. Казалось, даже обрёл его, но лучше бы не обретал.
  "Ненавижу", - проговорил он про себя, отторгая и это. Осталось только желание заткнуть поскорее музыку, чтоб не призывала на его голову лишнего, и разобраться с грызуном.
  Илья соскочил со скамейки и мигом очутился перед леммингом.
  - Очень хорошая песня, мне тоже нравится, - произнёс он, натянуто улыбаясь.
  - Не перевелась ещё молодёжь! - добродушно хрюкнул лемминг. Илья в который раз отметил: зверёк бодр, не унывает. Нетипично.
  Остановив кассету, лемминг добавил:
  - А вот ещё какая замечательная песня есть: "Комбат, батяня, батяня комбат..."
  Он пел всё громче, а оттого начал фальшивить. Шерсть на холке встала дыбом, когда лемминг выкрикнул:
  - Огонь-огонь-огонь... Агония!
  Даже постукивания за столом доминошников смолкли на минуту. Зверьку же всё было нипочём: он жмурился, клацал жёлтыми зубами - казалось, последнее слово привело его в экстаз. Илья представить себе не мог, что так может звучать горькая песня о войне - вернее, о людях, выбивающих себе и другим ещё хоть час, минуту жизни. Лемминг... Перевернул её смысл.
  "Тупая ты зверюга", - подумал Илья, но тут же оборвал себя. Нужно в каждой мелочи оставаться спасителем, чтобы не превратиться в тварь самому. Хранить себя, особенного.
  - Вот такую музыку должна слушать молодёжь, - заявил лемминг, немного успокоившись. - Вам всем ещё родину защищать! Ты как, служил? Вижу, хлипкий какой-то.
  - Я людям служу, - осторожно ответил Илья. Лемминг махнул лапой:
  - А-а, тыловая крыса...
  "Ты и есть крыса", - чуть не ляпнул Илья.
  
  - Таких пятая колонна любит вербовать, - наставительно сообщил лемминг. - За кого голосовал? А, молчишь... Послушай, парниша: мы не остановимся. У
  наших -
  роль в этом мире особая. Мы, знаешь ли, не запад, но и не восток. И та, и другая цивилизация деградируют и вот-вот уже рухнут, а
  наши
  спасут человечество. Величайший философ современности сказал, - лемминг назвал фамилию, и теперь Илья вспомнил её, - что народ наш мессианский, потому что его национальная идея - смерть. Козни Запада проклятущего разъединили нашу державу границами, но скоро мы возьмём своё, объединимся, а затем перевернём весь мир!
  
  - Зачем? - в отчаянии выкрикнул Илья.
  - Потому что такова наша миссия от Бога! - рявкнул лемминг, оскалив резцы.
  Капелька слюны брызнула Илье на руку, но не это заставило его сорваться.
  - От Бога? От сверхъестественного чудовища, что притворяется благом! Ложная надежда! Философ твой - я тоже его как-то раз смотрел. Бородатый пророк, он говорил, что святые сливаются с демонами, ага. Так ты, дядька, вот этой мерзости служишь? - Илья ухитрился-таки сжать гнев в кулак. Быстренько сделал тон заискивающим: - Ты же хочешь человечеству блага, я вижу, так значит - твоя роль в созидании. Подумай только, ведь красота созидания...
  - Ничто по сравнению со зрелищем врагов, закованных в цепи, - отчеканил лемминг. - Все эти голливудские звездульки, идолы западного мира, все пройдут в кандалах на главной площади. Скоро, уже совсем скоро! Я хоть через несколько дней готов идти в атаку. Слышен гул железных шагов - это наши идут. Таких как ты, для которых святая Родина - пустой звук, таких мы будем мочить! В этом, как его... В овраге, - добавил он неуверенно.
  
  Овраг.
  Вывернутая голова, припорошенное чёрное пальто.
  Просто невезение. Не пове-ЗЛО.
  
  Птичка, до сих пор кружившая над полем, сложила крылышки. Пикируя, она щёлкнула острым клювом, собирая его в лезвие, в иглу, в точку столь малую, что та сравнялась с нулём - пустотой.
  - Да пошёл ты! Вот сам и свалишься в овраг, понял? Да у тебя на морде написано, что со сломанной шеей конец встретишь, мохнатая ты тварь, неблагодарное животное! Грызун... Вредитель!
  
  Мощный тычок в живот заставил Илью сложиться пополам. Скорее инстинктивно он закрыл голову руками, и это его спасло - новый удар пришёлся в предплечье, а не в лицо, куда метил нападавший. Когда вернулось дыхание, Илья сообразил, что третьего удара так и не последовало. Он опустил руки.
  Лемминга держал под локоть старик в кепке - видно, из доминошников. Такой же дедуля подступался к Илье.
  - Он сам начал, я его пальцем не тронул и не собираюсь, - буркнул Илья и сплюнул. Из глаз текло.
  
  На диво, лемминг сопротивления не оказывал. Он позволил старикам увести себя в беседку. При этом зверь бормотал одну и ту же фразу, словно в трансе:
  - Говорит, со сломанной шеей. Говорит, там овраг будет.
  Вдруг он вывернулся из рук и удрал в боковую аллею. Никто не стал его догонять.
  
  
  Илья сидел на скамейке. Согнулся пополам, опустив голову. Перед ним бесцельно топтался взъерошенный голубь с лысой макушкой - остальная стая улетела.
  - Вспомнил, что за птица, - сказал Илья голубю. - Ох, какая же подлая тварь, а с виду-то...
  С виду-то безобидная, похожая на певчую, она расправляет крылышки со стальным отливом, чтобы поймать грызуна. Свою добычу эта птица не пожирает сразу. Найдя острую ветку, сорокопут нанизывает на неё зверька про запас. Длинные шипы терновника тоже сойдут.
  - Сорокопут. Так называется птица.
  Когда Илья махнул на голубя рукой, тот тяжело отлетел ко пьедесталу памятника и даже сумел взгромоздиться на его край. Может, выживет ещё. Вон, как старается.
  "Да нет, о чём речь? Никто не выживет больше. Подлая тварь - это я."
  
  Разогнувшись, Илья до рези в глазах всматривался в небо. День был безоблачным и жарким - в том смысле, что отсутствовали облака и росла температура воздуха. В то же время он был чёрен и холоден - в том смысле, что небо не дарило ясности, душа не согревалась под ним.
  Морозный воздух среди лета, колючий туман.
  "Это я всю жизнь хранил себя в умвельте, - понял Илья. - Пора признать, я просто закрывал глаза на то, каким на самом деле должен быть мир. Консервировал доброту, надежды какие-то, понятия... Всё - ошибка. Правда в том, что я напал на лемминга - и мне понравилось."
  Где-то за площадью пророкотала по дороге фура. Она уехала, а грохот остался звучать в ушах.
  "Я верил, что мир обласкан и любим Богом, но мир - это тьма. Вижу это, как никогда раньше. Зачем я делал себя слепым? Я... Предал правду, да?"
  Он вспомнил, что именно пообещал, запирая икону в шкаф: какой бы ни была правда - принять её.
  
  "Ну вот и всё, - сказал Илья себе, вставая со скамейки. - Все так долго пытались донести мне простую истину. И Кобра, когда говорил, что я обязательно приду вместе с той магией, что живёт во мне. И этот пророк бородатый, который православие изучал всерьёз, а не игрался в молитвы и добрые дела."
  Гул в ушах не смолкал, вместо этого - вырождался в шелест.
  "Я был слеп. Прости меня, Боже. Хищником быть или жертвой? Какую бы роль Ты ни отвёл мне, я приму, потому что лишь правда достойна исполнения."
  Где-то в городе ходил некто, чья песня показалась Илье очень-очень родной. Неясный шёпот, отстуки металлические.
  А вот и звон.
  Пора идти.
  
  
  
   Глава анти30. Тень его уже распростёрла крылья
  
  "Девятнадцатого ноль шестого - представление продолжается! Мы перевернём всё, что вы знаете о скидках..." - болтал репродуктор. Мы-перевернём-всё. Я поняла, что это знак, встала напротив магазина - ждать. Люди шли мимо, а я принюхивалась: кто из них слаб, кому Бездна хочет напеть мною песенку?
  Кто-то приближался - это я ощущала точно. Привкус горя и ненависти вливался в людской поток, сладостный, как дикий мёд. Почти утешительное, почти родное чувство. Кто-то поблизости был очень похож на меня!
  Я выхватила маркер из кармана. Капелька липкой краски легла на щёку.
  
  И тут я увидела его. Я не сразу поняла, что это тот самый Звонкий, подметила только, как он выделяется в толпе: ссутуленный, рваная походка и мечущийся взгляд. Как будто на него ведут охоту... или он сам ведёт её. Он ещё и оглядывался, головой вертел во все стороны. Чернь нелюбопытна - идёт себе стадо, таращась в одну точку. Искать, высматривать - признак свободного ума.
  Вот, а потом я вспомнила, что рассказывали Кобра и Лисик - и поняла, что это Звонкий. Внешне похожий на описание Кобры, только глаза потухшие. Мелодия его души металась, как птица, пойманная терновником. Лисик говорил про сладость и строгость, слишком чистые, чтоб быть приятными... Что ж, видимо, Фатум настиг и Звонкого: строгость напоминала расщепленную острую ветку, а сладость тлела и таяла серыми крыльями за спиной.
  Птица с острым клювом. Тень его.
  Я увидела его глаза - в припухших веках собралась усталость. Изнурило их созерцание глупого людского мира, бессонно противились они Фатуму - тщетно...
  
  И вот я стою на его пути.
  Я смотрю на него, не в силах отвести взгляд - моё внимание уже приклеилось к его душе, связь установлена. Сейчас я потяну за эту ниточку взмахом руки, тревожа браслеты, и они...
  Да. Расслышав бубенцы в уличном шуме, Звонкий останавливает взгляд на мне. Зрачки расширяются: он сразу понял, что не прохожая перед ним остановилась, а настигла его судьба, доля хищная, настоящая. Право рождения нелюдского - от него не откажешься. Звонкий пытается отвести взгляд. Безуспешно. Что бьёшься, птица в терновнике? Не выбраться ни назад, ни вперёд. Один выход: обернуться тенью самого себя. Всё станет наоборот, пташка: стихией твоей - терние, врагом - небо. Хищником стань, а не жертвой.
  Да, он не может отвести взор, как не могу и я. Воздух полон стрекоз, иным мне уже не дышать.
  
  Так разве могу я поступить иначе?
  Я, рождённая Бездной. Я, изящное насекомое. Возможен ли хоть один поступок, помимо летнего танца стрекозы, когда передо мной - избранный, когда тень его уже распростёрла крылья?
  
  Постукивая каблуком, я стою посреди улицы. Стоит и Звонкий. Наверное, кто-то оглядывается на нас, да мне-то что - не я это придумала, а Фатум. Неспешно, в такт каблуку я встряхиваю кистями - поют браслеты. Вздымаю руки неторопливо, отставив локти. Мне жаль этих усталых глаз, но разве я могу поступить иначе?
  Такова судьба, моя и его. Таков наш Фатум.
  Ты долго убегал от нас, Звонкий. Ты пытался уводить жертв, к которым подкрадывался Глеб: старого художника и ещё какую-то девушку. После встречи с тобой изменил Бездне Лис. Та неземная прозрачность в глазах его, когда он стоял на перроне - откуда она? Чаще, чаще бьются браслеты! Ах, как жаль, что всё напрасно, Звонкий! Мне правда очень, очень жаль, что конец наступил твоей свободе. Но разве я, танцовщица, могу остановить танец? Таков мой Фатум - улыбаться и плясать. И нет пути иного ни назад, ни вперёд.
  
  Конец твоей жизни вне Фатума! Конец жизни людишек вне Фатума! А если кто-то рискнёт ускользнуть - Фатум раздавит его: вероятности на жизнь схлопнутся, словно лабиринта стены. Всё станет не-
  веро
  -ятным, помимо смерти.
  
  Звонкий глядит на меня загнанно, словно дитя под прицелом. Где-то на дне его серых глаз, в самом укромном уголке плещется та же тишина, что и у Енле в нашу последнюю встречу. Та же чистота.
  Почему я способна растлить её?
  
  Почему у меня подымается рука, чтобы одним махом уничтожить всё, ради чего уставали эти глаза? Енле погиб во имя этой тишины. Почему я могу сгубить ещё одну душу?
  А остановиться, отвернуться - не могу...
  Не могу?
  С этой мыслью я совершаю ужасное преступление.
  
  
  
   Глава 31. Путь
  
  Хищником быть, а не жертвой, повторял он про себя, высматривая, куда полетела стрекоза. Насекомое возникло перед лицом Ильи вместе с чувством металлического звука. Он понял, что это проводник Фатума. Изломанный полёт стрекозы направил его по одной из аллей. Затем проводник исчез. Илья пошёл прямо.
  Он миновал нескольких хрущёвок. У поликлиники переступил через выброшенную кем-то окровавленную ватку. Нормально. Маршрут верен.
  Кто-то танцевал в городе, похожий на него. Илья летел навстречу.
  
  Лавируя по улице, наводнённой людским стадом, Илья с печалью повторял себе: у него никогда не было иного выбора. Или леммингом - или тем, кто гонит их, направляя в глобальную пасть.
  Белые и золотые башни девятиэтажек возвышались над ним, но он знал: дома существуют лишь для того, чтобы рухнуть. Весь мир в труху - и это правильно, скорбь теперь не отнимала сил. Она давала серые крылья.
  
  
  Тут-то он и услышал - уже не шелест, а явственный перезвон. Казалось, исцарапанные, погнутые бубенчики сыплются на асфальт.
  Илья мысленно заметался: отринуть? принять? - и с ужасом понял, что звук физичен.
  Невозможно отринуть, значит. То, с чем судьба связала Илью, настигло его безысходно.
  Только тогда он заметил девочку.
  
  Она стояла прямо впереди, вся - резкого чёрно-белого окраса, с оттопыренными крыльчатками локтей. Неподвижная - и в движении. Танец не сходя с места, он колыхал ей руки, пускал по телу невидимый ток. Чуть постукивал каблук об асфальт.
  Люди обходили её, как потоки воздуха обтекают насекомое. Иногда оглядывались, но никогда не задерживались, торопясь прочь. Странное создание в облике девчонки-старшеклассницы уверенно и последовательно действовало по законам собственного мира. Мира, обратного людскому. Таким Илья когда-то увидел Енле.
  
  Сухой металлический перезвон исходил от девочки.
  
  
  А сходились к ней - все пути. Как гигантский водоворот всасывает течения в чудовищную воронку, у которой не видно дна - так все варианты вели к этой встрече. Илья знал, что обратной дороги нет. Чего там! Он сам всё решил.
  Расправив крылья, птица в грудной клетке стучалась клювом навстречу звукам, стремясь напиться ими. Илья перестал сопротивляться. Он отдался водовороту. Железный привкус покатился по языку в гортань - птица глотала избитые бубенчики, чтобы наконец подать голос, уже собственный. Илья не видел ни девочки, ни улицы - они потеряли важность, вес реальности стал нулевым. Реальны были только птица и песня.
  Это к ним он шёл всю жизнь. Только их стремился любить. О, каким же он был идиотом! Нет ничего важнее Бездны, се - истина. Наконец-то больше не будет ни выбора, ни метаний, ни пустых надежд. Нако...
  Металлический привкус исчез.
  
  Зрение фокусировалось долго: кажется, он всё это время не моргал. Постепенно чёрное пятно посередине вновь приняло очертания девичьей фигурки. Затем Илья понял, что больше не слышит звуков.
  Девочка вообще не шевелилась. Нога замерла полусогнуто, в секунде от удара каблука. Руки она тесно прижала к телу, будто против их воли. Опустив голову, стояла девочка, подёргивались кончики пальцев - но не дребезжали больше запястья металлом. Вот она медленно, через силу стиснула неверные пальцы в кулаки.
  Чёрная капелька потихоньку размывалась мокрой полосой вдоль её щеки.
  
  Это всё по-настоящему, вдруг понял Илья. Ещё шаг вперёд, и спасения не будет. Конец. Всё, чем он до сих пор был, всё дурное и хорошее, сомнительное и ценное - оно исчезнет, разорванное острым клювом.
  Разве он этого хочет?
  
  Кто этого хочет?
  
  Илья сделал неуверенный шаг назад. Мгновенно его накрыл ужас. Так было нельзя, он нарушал предназначение, он же добрался сюда такими тяжёлыми путями!
  Тогда Илья сделал второй шаг, и это было ещё ужаснее, потому что он предавал свою великую суть, свою избранность. Сила, данная ему для владычества над людьми, нездешняя искра. Ещё шаг - и он просто надругается над ней. Как бесчестное быдло, тупой хомяк.
  А после этого Илья повернулся и побежал прочь.
  
  ***
  
  Вот и всё, Илья, твоя судьба окончательно предрешена. Выбрал ты себе удел лемминга, значит. Беги, беги умирать.
  
  "Лучше уж так, - отвечал Илья на бегу, - чем причинять другим леммингам вред."
  
  Неужели не понимаеш-шь? Лемминги безнадёжны. Им невозможно причинить вред, они сами - ходячий вред, им нужно только помочь доверш-шить свой путь.
  
  "Не безнадёжны, - спорил он. - Они могут стать людьми... Я же помню, такое когда-то бывало! Как это получалось, как, ну же?"
  Но как бы он ни старался, Илья не мог представить себе ту часть своей жизни, в которой вроде как не был ни хищником, ни жертвой.
  ***
  
  Дыхание сбивалось. Улицы казались совершенно незнакомыми. Пришлось перейти на шаг. В груди панически колотилось: как именно Фатум будет его убивать?
  Откажут тормоза у шального автомобиля? Рухнет рекламный щит?
  "Нужно домой, - решил Илья. - Целое здание обрушить сложнее. Там другие жильцы, не такие зараженные уроды-нелюди, как я... Может, у Фатума нет над ними власти! В квартире и стены помогают, там мой милый диванчик, я просто уткнусь лицом в угол, где висят открытки, и не буду двигаться, а ещё там мои книги, а ещё... Там есть что-то ещё, очень важное..."
  Он вдруг снова почувствовал себя хуже, чем обнажённым - распахнутым полностью перед вихрями невидимой бури.
  
  "Почему я не замечал до сих пор? Меня же все эти недели будто продувает. Начиная с того дня, как... С какого дня? Когда я ступил на этот путь?"
  Илья не находил ответа.
  
  Площадь всё не показывалась. Илья осматривался, надеясь заметить бюст как ориентир, но бронзовый лидер, похоже, остался далеко в стороне. Серые крылья бились за спиной, хлестали по лицу яростью. Пытаясь сориентироваться, Илья повторял про себя: "Я же могу вернуться тем же путём, которым попал сюда".
  Где-то был зоомагазин и косая тропа через двор, так, так, ещё рядом шумела стройка, так, нет, не то, всё это неважно. Пройти путь ногами - дело второе, а первая задача - перестать быть тенью самого себя.
  
  Тень рвалась прочь. Тянула обратно, изнемогая от жажды: там, позади, жестокая музыка, суровая и правильная, глотать её, как воду!
  Одуревая от этой страсти, Илья повторял единственным осколком рассудка:
  "Тень хочет назад. Значит, нужно рвать когти в противоположном направлении."
  Он задержался было у магазинчика, присев отдохнуть прямо на ступени, но стало только хуже. Каждую секунду чувствовать спиной, что навес над дверью вот-вот обвалится - какой тут отдых!
  
  Страх жрал его, но гнилостная сладость захлёстывала почище страха: никчемной мошкарой казались прохожие. "Обыватели, ни грамма в них забот о духовном", - какое приятное раздражение! "Вот, проходят мимо, а знают ли они, что рядом разворачивается страшная битва?". Щёлкала клювом тень, готовая впиться в любой из мясных мешков, Илья же непроизвольно млел от своего превосходства. Как он хорош! Как сдержан!..
  Единственный осколок рассудка наблюдал за этой бурей отрешённо - зато его пока удавалось сохранить. Наконец, Илья кое-что заметил. Буря усиливалась, едва он пытался вспомнить о событии, с которого начался путь сюда.
  Так Илья понял, что тень - боится.
  
  Вот на углу мелькнуло бурое пятно - лемминг? Скорей туда! - но нет, Илья развернулся и потащил тело к светофору, всё наоборот, всё вопреки желаниям птицы. Как назло, горел красный. Илья обхватил рукой столб светофора, потому что голова кружилась. Что было несколько недель назад, за гранью лихорадочной погони?
  Он разругался с профессором. Ещё с кем-то много спорил. Автобусы с проклятым номером маршрута... Нет, это всё о другом.
  Или, например, Полина. Она рассказывала про шар, искажения которого видны только тому, кто оказался снаружи.
  Снаружи?
  С полчаса назад Илья полагал, что как раз-таки оказался снаружи: вне своих иллюзий о добре и ценности жизни.
  Нужно вспоминать не события, а вот такие осознания. По ним, как по следу из крошек, можно выбрести куда-то... Отрицая их.
  
  
  Куда? Куда ты собрался, Илья? Цели-то у тебя нет. Все тебя предали. Нет Дома и некому служить.
  
  "Не куда, а откуда, - упрямо повторял Илья, не давая сбить себя с курса. - Подальше от смертной тени!"
  
  Итак, до того - он отлавливал леммингов чуть ли не сутками, урезав еду и сон, потому что тело особенного, тело нелюдя обязано было выдержать.
  Ещё ранее - ощутил на себе силу Фатума, безуспешно уворачиваясь от маршрутов, на которые его швыряли цепочки случайностей.
  
  Он вдруг увидел знакомый перекрёсток. Скоро ряд ларьков, остановка, а дальше, за путаницей дворовых дорожек - его подъезд. На несколько минут Илья остановил все рассуждения, чтобы очень осторожно, очень внимательно пройти пешеходную "зебру".
  
  Что ещё его изменило? Он ругался с незнакомым священником. Про оставление скотской жизни рассказывал, негодуя, а тот ответил - как? Не восстановишь. Бились стальные крылья, неслышимый свист перьев оглушал Илью. Значит, он задел что-то важное.
  
  Нет, невозможно вспомнить, лучше бросить, всё равно скоро погибать!
  
  Кусочек за кусочком, Илья стал ещё настойчивее тащить из памяти тот день. Моложавый отец Антоний рассказывал о подобающем месте. Что за место такое? Нужно занять его, нужно к нему идти... Почему подобающее не является человеку само, когда тот в беде?! Раз оно такое хорошее... Горечь и скорбь охватили Илью, как будто он в одиночку пересекал поле, заросшее терновником - но краешек рассудка оставался трезв. Ага! Встревожилась тень! Потому и насылает видения.
  Значит, это разгадка? В отчаянии он сбился с шага. Да, Илья ведь спорил не со священником, по сути, а с Богом. Так вот какую дорогу он топчет сейчас: от тени - к жестокому божеству, из огня да в полымя!
  
  Показался впереди подъезд. Слишком рано, он не готов! Неужели - войти, подняться по ступенькам до дерматиновой двери, ступить на порог? В эту минуту Илья уже знал, что ждёт его в квартире. Икона, в которой он когда-то видел дверь ко спасению. Чушь. Он экспериментировал с ней недавно, никакого спасения в этом предмете нет. Предательство, обидная насмешка. Как мерзко было бы обратиться хоть раз к божеству снова. Унизительно и мерзко! Только не к нему!
  "Не куда, а откуда", - припечатал Илья по отчаянию. На негнущихся ногах он взобрался по ступенькам на крыльцо и нажал, с трудом попадая по затёртым кнопкам, код входной двери.
  Замок щёлкнул. Подъезд дыхнул сыростью, кромешный после яркого солнца. Для Ильи мало что изменилось - во внутреннем мире он и так пробирался вслепую.
  
  Ещё раньше, ещё. Слова бородача-философа о демонах и смерти. Стали последней каплей... Где-то здесь начался фатальный путь. Допустим, нужно мыслить обратным образом, чтобы спастись. Как там было? "Дойти до ада, чтобы оказаться в раю", что ли, "вкусить смерть и вернуться с дарами от неё". Жажда в гортани птицы: испить мёртвой воды, налиться мощью. Нет, прочь от таких даров - босиком и нагишом!
  "Возможно, я сейчас иду от чего-то минимально понятного в никуда, в тупик", - спорил Илья с собой, тыча ключом в замок. Квартира излучала страх. Дикий ужас перед тем, что предстоит неизбежно: финальным разочарованием.
  Он уткнулся лбом в рыжеватый дерматин.
  Даже если в конце пути ждало спасение, до него не дотянуться. Илья целиком - тень. Тень не способна жить в свете. Не для неё. Нельзя, нельзя.
  "Ну, если не смогу, то и ладно. Я просто должен пройти путь до конца, потому что ничего другого не остаётся", - напомнил себе Илья, потянув на себя дверь. Сквозь безнадёжность, навстречу провалу - он шагнул на порог квартиры.
  
  Помещение сперва показалось чужим: он не должен был здесь находиться. Шатаясь, Илья добрёл до проёма двери в комнату. Опёрся на косяк, не чувствуя гладко крашеного дерева под ладонью. За стеной гудела дрель.
  Если бы существовало нечто спасительное - великая противоположность Бездны - оно уже пришло бы за ним, разве нет?
  Такая мысль одолевала последний осколок его логики, как море, пожирающее скалу. Да, точно, Илья ведь давно об этом догадался, поэтому и двинулся путём хищника, потому-то отверг несправедливую, лживую силу, которой...
  "Попался."
  Илья вцепился в оговорку тени. Он даже непроизвольно сцарапал краску с косяка. Не радуясь - эмоции утонули во тьме. А мог бы чувствовать - ликовал бы.
  "Вот стартовая точка. Я направил свой вектор прочь от силы, которая не заставляет человека спастись, то есть не ведёт его насильно. Куда я пришёл, а точнее, что обнаружил напротив? Силу, которая принуждает идти заданным курсом. Имя ей - Фатум!"
  Илья оттолкнулся от косяка и вошёл в комнату. Вот и книжный шкаф. На полке - бессловесная картинка, под ней блестит кусочек металла.
  
  Наверное, он всё-таки краешком сердца ожидал чуда: вот, встретится взглядом с Единым во Трёх, и ад сразу сам закончится. Его качнуло, к горлу подступила тошнота. Лишь осколок рассудка продолжал искать в темноте:
  "Если я не покинул ад - возможно, выход просто ещё дальше. Что я теряю, если продолжу идти?"
  Хотелось просто лечь и перестать дышать. Илья прикрикнул на себя:
  "Что там ловить, на полу - пыли нанюхаться разве что? Ну, какие ещё дурацкие идеи я проходил, от чего отказался?"
  Некоторое время он тупо смотрел на блестяшку, что лежала под иконой. Наконец хлопнул себя по лбу.
  Вот же.
  "Вот они, распятья, орудия смерти" - выкрикнул он тогда. Но если есть хоть малейший шанс, что крест означает обратное... Обратное что? Победу над смертью. Если это так, то в нём - спасение от Бездны. Настоящее и нерушимое.
  В нём - выход из мира, подчинённого Фатуму. Искажённое замкнутое пространство-умвельт, напитанное магией и горем людским, останется позади.
  
  Илья решительно дёрнул дверь.
  Дверь не поддалась.
  - Нет, - прошептал он. - Только не это... Ну зачем я это сделал?!
  "Я же запер дверь, а ключ куда-то забросил. Обиделся, видите ли! Демонстрировал, какой я самостоятельный. Тьфу!"
  Но "тьфу" не могло открыть шкаф. Прозрачное стекло продолжало отделять Илью от спасения. Выбора не было.
  
  Выбора нет, Илья. Придётся отойти сейчас от шкафа. А после этого, в коридоре, у тебя неизбежно появятся совсем другие мысли.
  Желание стать
  хищником нагонит тебя,
  выйдешь ты из дому - дверь ведь будет рядом, руку протяни. Пойдёшь ты
  выполнять Фатум, потому что хочеш-шь этого.
  
  Хочется. Власти над людьми. Выполняя отчётливый приказ. Хочется. Стать правильным, нужным и важным. Он станет...
  
  Резким движением Илья через голову стащил футболку. Шершавость ткани на губах и пальцах, он старался думать только о них, а не про волну алчности и тем более не про то, что он собирался сделать дальше.
  Стоит только начать размышлять, как сомнения поколеблют взятый вектор. Илья просто снял футболку. Просто сунул кулак в воротник, обмотав поверх пару раз.
  
  Не жалко? Это бабушкино! Она бы не одобрила, даже дед не одобрил бы!
  
  - Чего только тень ни придумает, - сказал Илья вслух, отводя кулак. А затем просто и без задней мысли врезал им по стеклу.
  Раздался звон.
  
  Сначала он опасливо раскрыл глаза. В дверце шкафа зияла угловатая дырка. Илья осторожно вытащил руку, стряхнул на пол футболку, утыканную стёклами. Только тогда понял, что ощущает боль: кололо в щеке, а из предплечья ближе к локтю торчал небольшой осколок.
  Нужно перебинтовать, билось в нём испуганной птицей, нужно пойти в ванную, штуковинами с полки можно заняться потом.
  
  Иначе ты ничто иное, как лемминг, понимаешь? Ты причинил себе вред, прямо как один из меховых скотов. Или как те сушёные святые, что занимались всякой ерундой в надежде получить благодать. А в итоге всё равно умирали, умирали, умирали!
  
  "Враг паникует", - бесстрастно отметил Илья и неторопливо просунул руку в разлом.
  
  Казалось, металл серебрится даже наощупь. Прохладный. Утоляющий жажду.
  Птица закричала, словно её жгло изнутри. Как от удара под дых, у Ильи что-то сжалось в солнечном сплетении. Рука дрогнула, отчего острый край разлома резанул по коже, но боль вновь ушла куда-то на второй план.
  "Да чего я фигнёй страдаю-то? - возмутился он, пытаясь воззвать к рассудку. - Это же всё кажется!"
  Он вытянул всё-таки сжатый кулак, из которого свисала цепочка. Пот заливал глаза, Илья с трудом видел застёжку, но со второй или третьей попытки расцепил круглую скобу и набросил цепочку на шею, замыкая её за спиной.
  
  Затем он немного отдышался, присел на диван и стал вынимать из предплечья осколок. Мелкая гадость скользила во взмокших пальцах, саднила мышцу, но попалась-таки. Илья выложил её на стол, чтоб не потерять. При этом он понял, что всё время, пока сидел - смеялся.
  Ни ангелов с трубами, ни сияния с небес не явилось. Даже тень, кажется, никуда не пропала - таилась за спиной, готовая утащить за шкирку. Но Илья снова чувствовал боль и знал, что нужно её унять, а не усиливать - значит, он не стал леммингом. Ещё он чувствовал радость, причём не от своего превосходства - значит, он не стал хищником.
  Он кое-как сгрёб крупные осколки в кучку на полу, прикрыв футболкой. Потом Илья долго сидел на краю ванны, промывая холодной водой то царапину на лице от стеклянной крошки, то порезы на руке, то просто плескал себе на лоб. Он смеялся, как смеялся бы человек, успевший отбежать от места падения кирпича, нет - целого контейнера. Наконец он понял, что лицо мокрое не только от воды, а от того, что он плачет.
  
  Слёзы пролились на иссушенное поле, поросшее терновником. Они затушили бурый пламень, оставив обугленные ветви вздыматься к таким же серым небесам. Но оставалась ещё птица. Она горела. Пепел сыпался с крыльев, забивая дыхание. Сорокопут кричал от ярости и муки. Сорокопут был Ильёй, а значит - ярость и мука по-прежнему полыхали в нём самом.
  Правда, теперь-то Илья полнее осознавал ту часть себя, которая оставалась свободна от тени. Вернувшись в комнату, он ощущал себя свежей и чище - не только умытой кожей.
  
  Вот только его радость оставалась обычной человеческой эмоцией,
  одной из тех, которыми тешатся мясные мешки
  . Большего-то не ведают. Не спустились ангелы с трубами, не утёрло слезы небесное сияние. Нет его. Только бурый пламень.
  
  - А я всё равно к тебе не пойду, ясно, хищная тварь?
  В зажатом кулаке он нёс ключ от книжного шкафа. Через пробоину икону не достать. Зачем нужна икона, Илья не помнил, помнил только обиду: он молился - ему не ответили. Но раньше картинка с тремя крылатыми фигурами почему-то была очень важной.
  
  Почему они Илью бросили, когда могли остановить от ложного пути Фатума, хм?
  Никакой ощутимой помощи для голодной на впечатления души.
  
  "Был бы толк от впечатлений. Вон, куда твои, Бездна, переживания завели меня", - огрызнулся Илья, огибая груду стёкол.
  Отрешённо, как при сборе осколков, он перебрал всё, что крутилось в голове. По всему выходило, что власть Фатума отступала: сейчас Илья хотя бы отдавал себе отчёт, что не помчится на улицу искать девчонку с браслетами. Воля, напряжённая на каждом шагу, слегка разжалась. Да, его продолжало выжигать тоской, но управлять собой стало легче.
  Хотя бы так. Ясно, что не выйдет наскоком одолеть дорожку, которую Илья топтал не одну неделю.
  "Так-то я давным-давно сделал первые робкие шаги в Бездну. Сколько раз упрекал небо в бездействии, и что приятных переживаний не даёт. Думал, переживания - это как зрение души, а сам не вывез даже отличить злую радость от светлой! Давно бы уже спохватился и сменил направление. Грош цена переживаниям, на суть надо смотреть!"
  
  Побудив себя таким образом, Илья отпер шкаф. Икона легла в руки непривычно тяжело.
  - Ещё один, самый распоследний эксперимент, - сказал Илья, но тут же поправился: - Или какой понадобится, чтоб идти до победного. Назад-то дороги нет, там - смерть.
  Наверное, лучше бы он этого не произносил! Илья чуть не выпустил икону: фраза, которая добила его когда-то, всплыла из памяти:
  "Невозможно прийти в блаженную жизнь, не умерев..."
  Остальной кусок фразы терялся в буром пламени.
  - Назад дороги нет, - повторил Илья. - Если впереди тоже смерть, то я хотя бы сделаю всё, что мог.
  Он вгляделся в изображение. Разноцветные пятна хитонов, по-разному расположенные кисти рук - всё, что удавалось увидеть.
  - Раньше картинка была... Ну, как дверь, вроде бы. Ладно, попробую постучаться. Как там было? Отче наш... Гм...
  С каждым словом тоска одолевала Илью всё больше. Тупая, одуряющая, она не походила на обычную грусть. Казалось, воздух уходил из лёгких, а на его место втекал угарный газ. Почему-то резко захотелось спать, ну да, он же так мало спал в последнее время, а как вымотался сегодня!
  - Нет, я в пути, - не сдавался Илья. Он попробовал проговорить ещё несколько обращений, но слова бились об икону, как горох о стену. Зачем вообще он это делал?
  "Действительно, зачем?"
  Вопрос был очень важным, это Илья понял быстро. Бурое пламя не могло его пожрать. "Зачем?" - разносилось над терновым полем. Не упрёк, нет. Очень простой вопрос. Надо ответить.
  - Для того, чтобы. Нет, с целью. С целью обратиться ко Правде, как и говорится в молитве - "Душе Истины". Моя цель, то есть куда я иду, - добавил Илья почти торжественно, - это источник подлинной жизни. Надеюсь, он же - противоположность смерти. Было бы логично. Вот так.
  Он сам ощущал, что ответ неполон. Зачем нужен источник жизни? Зачем правда?
  - Потому что я люблю их! - жалобно объяснил Илья в пространство. - Истину и жизнь, я люблю видеть их в людях! Да вообще вокруг себя. Какие тут ещё нужны причины. Какие там эксперименты! Я хочу к Тебе, потому что люблю истину и жизнь!
  "Люблю" - отозвалось над полем. "Люблю" - эхом откликнулось сердце. Холодные ветви, расщепленные шипы - всё начало цепляться друг за друга, свиваясь в одно целое.
  - Царю Небесный, Утешителю, - заговорил Илья, обнимая каждое слово так крепко, как мог. Говоря "Утешителю", он жаждал утешения и верил в него. "Душе Истины" обозначало ту силу, которая не солжёт, потому что не умеет - Илья полагался на неё. "И очисти от всякой скверны" - потому что, как ни цеплялась когтями безумная птица, Илья готов был распрощаться с ней навсегда.
  
  Пусть даже это могло означать телесную гибель, подумал он с ужасом, потому что мрак сгустился. Теперь Илью не в сон клонило - его трясло. Снова комок в солнечном сплетении. Он что-то делает не так!
  Нельзя! Нужно остановиться!
  
  - И спаси, Блаже, души наша, - прохрипел он из последних сил, готовый упасть замертво - но упасть в объятья Блага, если оно вообще существовало во вселенной.
  Благо не явилось. Казалось, он с размаху влетел в стену пламени, бурого пожара. "Вот сейчас узнаю, сливаешься с духом злобы на пути к Богу, или нет..." - мелькнула мысль.
  
  Хотя впереди и вокруг был только тёмный огонь, Илья повторил:
  - Спаси...
  
  Нет.
  В помине не было огня. Его вообще никогда не существовало в реальности.
  
  Существовал Илья. Расцарапанная рука, которой он стискивал икону. "Молиться это кровь проливать". Существовала комната, разбитая дверца и тонкий запах книг. Дышащий мир, который любил его в ответ. Этот реальный, полнотечный мир говорил с ним звонким голосом и весело смеялся вместо приветствия.
  Он никуда не уходил - этот "везде сущий и всё собой исполняющий". Он всё так же продолжал петь вокруг Ильи тихую, ладную песню. Просто душа смотрела в другую сторону, вперив зрение в бурое пламя, слухом же страдая от шума.
  Илья не чувствовал - но песня звучала рядом всё это время.
  
  - Какие демоны, чего я навыдумывал! Кому поверил!
  Илья рассмеялся, зажмурившись от счастья.
  - Какой там из этого бородача пророк, а? Он же людей обзывал быдлом, субстанцией. Вот чем отличается лжепророк от глашатая истины, верно? У лжепророка нет любви!
  
  Теперь всё стало очевидным. Самый последний, самый тёмный миг на обратном пути оказался лишь точкой, в которой перевёрнутое становится прямым. Ткань Изнанки - Илья прошёл сквозь неё и вернулся в жизнь.
  Глухой рёв дрели за стеной наконец-то затих. Обессиленный, Илья опустился на стул, не выпуская иконы. Мышцы не желали расслабляться, очень-очень постепенно уходила дрожь в спине, ногах. Свежий воздух струйкой проходил в приоткрытую форточку, он касался взмокших лопаток, теребил волосы тёплым дыханием - щекотно, ну... Блестела стеклянная крошка, рассыпанная между паркетинами.
  Всё вместе было жизнью. Не по отдельности - вместе, увязанное незримым.
  Минуту назад казалось - жизнь остаётся позади, а теперь вот она, в ладонях! Позади осталось только скотство. Гнев и страх, зависть и надмение - всё то плоское (плотское?), чем Илья жил и руководствовался последние несколько недель.
  - Умереть для скотской жизни, - вспомнил Илья. - Всё наоборот... Вот я, вот моё тело. Всё живо!
  Да, звериное осталось позади. Чувства, тёкшие сейчас по телу, казались значительно тоньше. Едва ли Илья знал их названия, едва ли таким чувствам люди вообще дали имена. Если на что они были похожи, так это на протянутую струну между небом и землёй, которая поёт от дыхания Господня.
  - Так это не смерть, это... Анти-смерть какая-то! Ну конечно - тот древний святитель Григорий писал словами, обратными ко смыслу, принятому в мире. Ведь мир всё время катится к смерти, а святые и сам Бог переворачивают его обратно, в правильное положение. "Умерев для греха" - вот как там говорилось!
  Илья приподнял с груди крестик, взглянул на него.
  Как он ошибся! Распятие - никакой не символ смерти. Крест был для падшего мира позорным орудием казни, это верно. Две тысячи лет назад этот смысл поменял знак, превратился в символ воскрешения - и всякий кто следовал за ним, шёл в обратном смерти направлении.
  Переворачивая перевёрнутое, шёл назад, шёл Домой.
  
  
  
  Давным-давно покатился в пропасть глобальный умвельт под названием "
  Мiр сей
  ". Стоит только разувериться в том, что любовь Божья способна его исправить - как отчаяние выгибает мировой пузырь, стремясь дотянуться до изнанки. Что есть отчаяние, как не вера в Бездну, в её всесилие?
  
  Таков вектор пути лемминга.
  Подсознательно лемминги признают Бездну главой мироздания - верят и любят наоборот. Похоже, такой вектор слабее, чем стремление осознанное - мощь сознательного движения души Илья только что проверил на себе.
  Вот, чего добивались хищники для своей хозяйки.
  Чтобы всеми частицами своей души, всеми параметрами вектора пути люди выбрали Бездну.
  Лемминги - лёгкая добыча: уже по сути согласились на гибель, только не озвучили этого. Одна группа самоубийц уже создала прецедент, но вторая акция провалилась - погибло трое, да ещё бедолага Енле. Какая сила отомстила ему? Илья догадывался. В конце концов, он сам едва вырвался сегодня из хватки Фатума.
  Он-то вырвался. Хищники - нет.
  Будут новые жертвы. Что же делать?
  
  Илья вспомнил девочку. Маленькая хищница сопротивлялась Фатуму, как могла. Кто она? Что за человек? Илья не знал, знал только, что хотел бы ответить ей тем же. Взять её за руку, уводя из подчинения - туда, где свободно дышится. Где владычествует Тот, Кто никого не принуждает, не въедается в душу щёлоком, а только сами люди решают: как и куда идти.
  Илья вспомнил Кобру по имени Глеб. Быстрые, прицельные взгляды. Страсть в его музыке. Каким он был, пока не стал хищником? Каким будет, если сбросит змеиную кожу?
  Так Илья вспомнил многих, многих других. Касаясь их молитвой, он утверждался: если люди способны загонять друг друга в Бездну, то имеют и право друг друга оттуда тащить. Вектор, направленный в бесконечность - с ним нужно просуммировать леммингов, чтобы жертвоприношение не состоялось.
  
  Кому взять курс в небеса - Илье, что ли?
  Все его составные части с трудом собрались в одно целое, чтобы пройти последние метры пути. Он обожжён. Он с трудом уже сосредотачивается. Он, кажется, сейчас снова развалится на кусочки. Отщепится тень, расправит крылья. Хищников, наверное, ещё много. Леммингов - толпа! Что же делать?
  Глядя на икону, Илья увидел деталь, которой ранее не придавал значения. Между Тремя стояла небольшая чаша.
  
  
  
   Глава анти31. Имена
  
  Короткая трель панфлейты выгнулась и оборвалась под моим окном. Уже шестая за полчаса.
  Все полчаса я сидела, вцепившись в подлокотники кресла. Он не уходил. Кобра, не дозвонившись, стал вызывать меня напрямую: не звук вползал в мой слух, а царапала рассудок бронированная чешуя. Находясь за окном, Кобра одновременно стоял за моей спиной, в моей спине, в голове... Я не выдержала и вылетела на лестницу, натягивая балетки на бегу.
  Он сидел внизу, на спинке скамейки, в своей дурацкой матросской майке и позерских штанах хаки, узких, с кучей карманов. Зубастые подошвы поставил прямо на сидение. Местные бабульки были бы в шоке, но их, несмотря на тёплый денёк, ни одной во дворе не оказалось.
  - Почему ты не выходишь на связь? - спросил он, не поздоровавшись. Напряжённый, как перед броском. Ну, раз так, то я вместо приветствия ответила:
  - Я слила Звонкого. Отпустила его.
  
  Глеб замер, осмысляя услышанное. Метнулся по губам язык - и одним прыжком Кобра оказался прямо передо мной.
  - Ты понимаешь, что натворила? - прошипел он, встряхнув меня за плечи. Тут же выпустил. Казалось, это я его ударила, а не он меня схватил: Глеб тёр вспотевший лоб, проводил ладонью по коротким волосам:
  - А я-то смотрю, всё схлопывается, пусты мои радары... Наяда, ты не просто его слила, ты позволила ему уйти! Я нигде не чую его.
  - Ага, я тоже.
  - Ты с таким удовлетворением это говоришь? - поразился Глеб. - Наяда, я не узнаю тебя, маленькая танцовщица! Ты потеряла вкус к видениям?
  Оскалив в усмешке все зубы, я продолжала делать вид, что мне наплевать. Внутри меня взрывалась чёрная дыра размером с Солнце.
  - Ага! К охоте, кстати, тоже потеряла. Больше никаких смертей не желаю. Чего вытаращился? Плохо слышишь? Тогда по губам: мост для меня закрытая тема теперь. Ясно?
  
  Теперь он смотрел мне в глаза без обычной холодной ярости. Даже брови дрогнули, изогнулись. Честное слово, Глеб встревожился!
  - Но ведь ты умрёшь, - растерянно сказал он. - Бездна тебя разлюбит - ты погибнешь, сначала душой, а потом физически. Хорошо, если быстро, как Енле: везение в ноль, и всё, конец. Но если сгниёт душа, это вообще... Медленная агония, она из ментального плана проецируется на физические органы, клетки твоего тела задохнутся от грязи, пожирая друг друга... Ты умрёшь не как хищница, а как самая худшая, самая павшая из людей, разве этого ты хотела, воплотившись на сей план бытия?
  - Гниение души! - Я завопила, не заботясь, что услышат из окон. - Ты не смеешь рассуждать об этом с умным видом, понял? Ты даже близко не представляешь себе эту муку!
  
  
  Зато я прекрасно представляла. Все те два или три или сколько там дней после побега Звонкого... Понятия не имею, что там со временем! Я целыми днями сидела в кресле, то засыпая, то просыпаясь. Выползала на кухню пожрать, почти не вызывая подозрений, а сама не чувствовала вкуса еды.
  Она
  что-то спрашивала, я невнятно бормотала ответы, тут же забывая их. Сознание разложилось в кашу. Наверное, так чувствует себя человек, облученный радиацией, только моя радиация - мысленная.
  
  Именно поэтому я решила: терять нечего. Ни капли страха не осталось, только обида на Праматерь - величайшую предательницу во вселенной.
  - Пусть я погибну! Это меньшее зло, чем служить Той, которая не пожалела своё чувствительное, невинное дитя. - задыхаясь, я топнула ногой. - О какой любви Бездны к нам можно говорить, если она нас не ми́лует, я уже не говорю - уважает наш выбор? Кто мы для неё, а, Глеб? Я думала, что стая сильных и прекрасных потомков, а она просто нашими руками двигает свой Фатум, своё желание, на наши желания ей плевать! Ни первых, ни последних нет. Что мы, что чернь - все едино!
  - Наяда...
  Глеб выглядел несчастным и каким-то постаревшим.
  - Не зови меня так никогда! У меня больше нет имени!
  
  Он отшатнулся. Вдруг я вспомнила - чуть не расхохоталась:
  - Так ты ж не знаешь моего бытового имени, да? Умора, братик! А вот Лисик знал. Ему всё про всех было интересно, хочешь - объясню, почему?
  - Потому что любопытная лиса, - буркнул Глеб. Он явно не мог взять в толк, что я затеяла и к чему клоню.
  - Ошибаешься. Потому что он нас всех любил. Знаешь, как его звали? Валентин. Да, вот ты усмехаешься, я тоже хихикнула. Теперь чего-то не до смеха.
  Покусывая губы, Глеб взялся оправдываться:
  - Человеческие имена нелепые. За них держаться просто низко, скажешь, нет? Они же одинаковые! Почему я должен носить имя, которое не выражает мою душу? Может, чернь потому и гниёт, что для них это приемлемо!
  - Ну да-а. Людишки же такие однообразные. Не то, что мы, уникальные дети Безд...
  - Не начинай, - оборвал меня Глеб.
  Нет уж.
  - В глазах Бездны одинаковы мы все, это понятно по тому, как она к нам относится. В конце концов, она нас не любит, так зачем различать? Слушай, а может... Потому и не любит, что не различает?
  - Хватит! - рявкнул Кобра, но я даже не пошатнулась, так захватила меня внезапная догадка. Казалось, она уже давно пытается пробиться - пропеться? - сквозь тьму моего разума, и наконец-то ворвалась короткой серебристой молнией:
  
  Если Бездна противоположна людскому миру
  И
  Бездна не любит никого как личность
  То на противоположной от Неё стороне должно быть нечто, что любит персонально каждого?
  
  - Глеб! - выкрикнула я. Кобру передёрнуло от звука его людского имени.
  - Ну?
  - Помнишь, ты говорил, что крайности возносят душу к Бездне, а на противоположном от них полюсе - стазис и разложение?
  - Ну да, конечно, такова основа. Каждый из нас идёт тем путём, который ему по душе, возгоняясь в альбедо или сгорая в нигредо, да станет абсолютным... Эй, чё ты ржёшь?
  Смеясь до слёз, я с трудом проговорила:
  - Нет, на противоположном полюсе что-то другое - это я поняла, ой как хорошо поняла...
  - А стазис и разложение?
  - Ну, ты не въехал ещё? Одна из крайностей - твоё обожаемое высшее безумие со всеми его картинками, светлыми или тёмными.
  - Нет же, это два разных направления, смыкающиеся верх и низ...
  - А другая крайность - остановка развития! То, что мы всегда считали буквально днищем, оно и есть вторая часть в этом твоём "что вверху, то и внизу". Вместе они как половинки мышеловки. Смыкаются - и вот мы попались. Слушай, ведь поэтому так тошно становится, когда молчит Фатум: весёлое безумие отключено, а гниль-то не девается никуда, зато в тишине становится очевидна.
  Глеб уверенно сказал:
  - Это бред, Наяда. Ты все варианты среды запихнула в область перевёрнутого мира. В твоей картине люди вообще не могли бы существовать, ты им никакой среды не оставила. А они существуют и смердят душами.
  Он даже приободрился немного. Я подождала, но он не догадался. Стоял себе с видом превосходства, оттягивал большим пальцем полосатую майку.
  - То-то и оно, - сказала я. - Известной нам среды нет, а люди есть.
  - Ну вот и умница. Признала ошибку, - весело сказал Глеб и потянулся потрепать меня за хвосты.
  - Глеб, - сказала я, взглянув ему в глаза. Рука остановилась на полпути. - Известной нам. Может быть, есть неизвестная, и туда сейчас смылся Звонкий! Более того, Лисик где-то скрывался вне той мышеловки, которую мы себе вообразили, я видела это, - страх сжал мне горло, - когда, когда... Когда помогла Бездне убить Енле, - выдавила я с трудом.
  - Ты сошла с ума в плохом смысле, - сообщил Глеб, потрогав мой лоб.
  - А что люди воняют... Это ты ошибаешься, ты, Глеб - считая, что мы явились перевернуть весь мир с нуля. Были такие же до нас, ещё Шаман их вечно цитировал. Когда Бездна нас разменяет - тоже будут. Развитие через смерть для всех и каждого? Благо? Ха-ха! Это мы виноваты, что люди глухи и слепы к своим сердцам и душам. Мы с тобой деградацию несём, Кобра. Мы и Бездна.
  Вот тут его рука и схватила меня за волосы.
  - Мы виноваты, что эти твари лишены какой-либо искры? - прорычал Глеб мне в лицо. - Когда они пытаются нашу искру в грязи потопить - тоже наша вина?
  Он опять ошибся - глупенький, самоуверенный Кобра. Думал, что запугает. Что боль отрезвит меня... А мне-то уже было плевать на тело. Бездна всё равно обрекла меня на гибель - чего теперь страшиться?
  Я ответила ему самым язвительным тоном, каким смогла:
  - Это тебе лживая Бездна рассказала, что у них нет искры?
  Его пальцы дрогнули. Я дёрнулась, вырывая свой потрёпанный хвостик из его руки.
  
  - Поступай, как знаешь, Наяда, - он заговорил неожиданно глухо, скулы резко выступали на лице. - А я поступлю, как велит мне моя любовь. До лампочки твои рассуждения, поняла, мясная девка?!
  Я на всякий случай попятилась. Гладкая подошва балеток заскользила по мощёной дорожке, но другой обуви я теперь не могла носить - она вся отстукивала ритмы. Если сейчас Глеб решит мне врезать, то фиг я убегу.
  Но больше Кобра не орал. Сказал только:
  - До лампочки. Она - главное, что у меня есть, главнее даже меня самого. Лживая Бездна, говоришь ты с упрёком? Возлюбленная имеет право лгать, как угодно ей, ибо я прощаю ей всё. Нет иной любви, кроме той, что сжигает дотла и высвечивает до кости. Я останусь ей верен. Прощай, Наяда.
  Я не ответила, пытаясь осмыслить, что он сказал. Тяжёлыми шагами Глеб уходил прочь. Ступив на проезжую дорогу, огибавшую наш дом, он остановился и добавил:
  - Забудь про мост. Я сам всё сделаю. Во славу Госпожи моей, пусть даже Она и не вспомнит про мой пепел.
  Что-то в нём было не так, как обычно.
  - Ты стал слабым, Глеб, - прошептала я.
  - Да пошла ты, - бросил он через плечо.
  Вообще-то я не пыталась его оскорбить. От него реально отчётливо пахло слабостью, тем сам лакомым запахом, что исходит от потенциальных жертв... У меня закружилась голова от хищного голода. Мне по силам было разорвать его сейчас, отыгравшись за сегодняшнюю грубость.
  Но я прикусила губу до крови и вся собралась в этой маленькой ранке. Ни слова. Жри меня, Бездна, а я никого больше никогда не съем.
  
  ***
  Оно похоже на шёпот, на бормотание в голове, это не голоса, но совершенно точно оформляется в речь. Слова потрескивают и хрипят. В тысячный раз я от них узнаю то, что знала и так:
  
  Нет выхода из мышеловки, нет выхода из закрытого, тытыты момомоя, милая девочка, маленькая убийца. Двойная предательница, ты обманула сперва Енле, а затем свою Хозяйку. Неизвестная часть бытия? Ты всё равно не найдёшь лазейку. Найдёшь - не реш-ш-шишься. Ты не такая, как чистосердечный Звонкий, спасение - не для тебя...
  
  - Как же хочется тишины, - бормочу я, закрывая лицо руками. В комнате галдит вечерняя передача, меня не слышно. Спинка кресла уже влажная от пота. Проминается, когда я, раскачиваясь, откидываюсь на неё.
  
  Потому ч-ш-то ты убила его, ты его убила, слыш-шишь?
  
  Сколько ещё я так продержусь?
  Просто интересно.
  
  
  Чтобы включить компьютер, приходится пройти мимо окна. Держусь за подоконник, как за поручень. Не смотреть вниз. Стоит бросить взгляд - кажется, что падаю не только я, а весь дом: "
  Ты убила его, ты предала свои истоки, за это ты умрёш-шь
  ".
  
  Пока прогружается сине-зелёный экран системы, хватаюсь за наушники. Может, если послушать музыку, станет легче.
  
  Открываю папку "Спокойное", куда не заглядывала с год, наверное. Что там - понятия не имею, надеюсь только, что название не врёт. Файл плейлиста запускается медленно, заставляя жёсткий диск лязгать.
  ...Нет, ничего не помогает, ничего! "Мы однажды вернёмся в то пламя, откуда мы родом, но сначала - пройти семь кругов до конца!" Захватывает меня поток, вибрирует музыка в венах - танец рвётся изнутри. Стрекоза выписывает антибелые линии во мраке. Только бы стукнуть тапочкой по линолеуму, только бы позволить себе одно-единственное движение - станет легче, а иначе я взорвусь, оно разорвёт меня! Одно движение, сущая мелочь!
  Не мелочь, понимаю я. Один удар запустит лавину, сдержать её не хватит никаких сил.
  Песня закончилась, началась следующая: "Наш хозяин - Денница, мы узнаём его стиль". Страшная правда. Тошно, не хочу.
  
  Я переключаю трек. Ещё один шанс плейлисту, хотя в чём смысл - ведь его собирала я сама, дитя Бездны. Так или иначе, он поёт о путях Её.
  Вступает флейта - проигрыш без слов. Мой взгляд бесцельно блуждает по столу. Школьное барахло убрано в ящик - как будто пригодится ещё, типа жизнь продолжается. Не думаю, что доживу до одиннадцатого класса. Стол пустой, как моё будущее. Только резинки для волос лежат на подставке настольной лампы, да мобильный валяется возле стаканчика с карандашами. Флейта в наушниках издевается, она напоминает о Кобре - змей-заклинатель людей, всё наоборот... Беру мобильный и замечаю, что он отключен.
  - Барахлище, - ругаюсь я, зажимая кнопку. Древний кирпич уже не в первый раз вырубается сам собой. Видать,
  доходит батарея.
  Когда экран загорается, на нём - новое сообщение от Кобры.
  "Глазик был прав. Нужно вводить больше искр в кровь. Силён, как никогда. Будь проклята!!"
  - Сволочь, - шиплю я. Даже думать не хочу, какую из баек Зря-Чьего он на этот раз нахваливает, но всё равно встаёт перед глазами: разрезанная книга, в ней - пакет порошка. В тот же момент в наушниках раздаётся:
  "Имя тебе Легион. Ты одержимый, поэтому я не беру телефон..."
  Срываю наушники с головы. Они грохочут об стол, из комнаты доносится:
  - Что ты там опять роняешь?
  Не отвечаю. Песня продолжается у меня в голове: "В зеркале - ты, из крана твой смех". Я уже безнадёжна, я встаю и подхожу к окну, потому что больше идти некуда. Прижавшись лбом ко стеклу, я вижу, как здание кренится и асфальт несётся навстречу. Уйти невозможно, ведь мы уже летим, мы все летим вниз, жертвы и хищники разом. Есть только один способ это прекратить: открыть окно и дать себе встретиться с землёй.
  Только один?
  
  Я вспоминаю Звонкого. У него тоже не было выхода - а он всё равно скрылся. Я смогла заткнуть тогда свой танец, справлюсь и теперь. Ещё денёк продержусь.
  Не продержиш-шься, смыс-сл?
  Ну-ка! Сейчас я сделаю в точности, как он: шаг назад, второй - отвернуться и бежать!
  
  
  
  - Я во двор, - сообщаю я
  ей
  , сидящей на диване, среди подушек.
  
  
  - Куда? В таком виде? - вскидывается она, но я уже в коридоре, уже сую палец под пятку балетки, натягивая одну, вторую - дверь распахнута, я бегу по ступенькам в домашнем платье, в кармане только телефон, потому что за прогулки без телефона
  она
  меня прибьёт раньше Бездны.
  
  По крайней мере, на улице я могу упасть только с высоты своего роста. Делай со мной что угодно, Фатум! Дави, уничтожай, зато я хотя бы не покончу с собой! Ничто не заставит меня навредить себе сегодня, а может - и завтра. Так я решила.
  
  На улице тут же хочется где-то сесть, а лучше - спрятаться. Однако стоит мне остановиться, как с голове начинает твориться невыносимое. Нужно двигаться: осматриваясь по сторонам, я хоть как-то отвлекаюсь. Обхожу трансформаторную будку во дворе, иду вдоль забора детсада, пиная лопухи. Бездна продолжает шипеть в моей голове - стараюсь не слушать. Её воля - не моя воля, даже находясь внутри меня.
  Пугай, гадина! Для меня благоприятен любой исход, только бы не покориться тебе.
  
  ***
  Не помню, сколько дворов я прошла прежде, чем вышла к проспекту. Помню только сизую от вечера лебеду. Горький запах подымался к лиловому небу. Ветер молчал. Ровный ряд высоток по ту сторону проспекта... Их белизна осыпалась в моих глазах: как солнце мне казалось чёрным среди дня, так и эти здания.
  
  Не помню, как перебежала оживлённую трассу на пешеходном и в какую арку вошла после. Помню только, как услышала колокольный звон и пошла на него. Наконец, передо мной возникло здание, отличное от прочих.
  Культовое сооружение - так они называются, эти домики? Я знала, что чернь ходит в такие, когда им нужен какой-нибудь подарок с неба, или переложить ответственность на кого-то, или заняться примитивным колдовством со свечами и заклятьями. Вернее, так я думала раньше, но моё "раньше" оказалось полно лжи. Считал же Кобра, что людишки ниже нас - может, на самом деле они-то как раз знают нечто, что мы упускаем?
  Так я себя уговаривала, чтобы заглушить шипение и войти. На самом деле, мне просто понравилось здание. Казалось, что-то приглашает меня войти. Не заманивает, как Фатум, а приглашает.
  Казалось, это "что-то" со мной уже давно. Просто я забыла, как его слушать. А теперь вдруг уловила - даже удивилась, как можно было забыть? В отличие от всех прошлых звуков и шумов, оно - серебристое.
  
  Когда я вошла внутрь, то услышала пение.
  На секунду мне стало страшно. Убедилась уже сегодня, что от любой музыки становится только хуже.
  Однако здесь, в зале, освещённом свечами, мне захотелось не танцевать, а склониться в реверансе. Пение легло мне на плечи, как тёплая шаль, наброшенная заботливой рукой. Впереди стояли люди, я забилась в уголок и слушала, кутаясь в тепло:
  "Превысшая Небесных Сил, нетварное сияние, радуйся, Невесто..."
  Вознесшись было, мотив снова припадал к земле, стелясь, как запах трав на закате. Впервые я наблюдала, как нечто великое касается земного, не гнушаясь.
  Я не знала, что так бывает.
  Помню, что люди пошли цепочкой вперёд, и я пошла за ними. Помню, кисточка с пахучим маслом коснулась моего лица. Было стыдно, казалось, я вот-вот сделаю что-то неправильное или просто споткнусь и растянусь на мраморном полу. Ничего подобного не случилось. Только капелька масла стекла по переносице на щёку, как бы смывая невидимый след от чёрной метки, которой я регулярно себя клеймила.
  Постояв немного в уголке, я поняла, что не слышу Бездну. Она возилась где-то вдали, но в моей голове ничего не было, кроме шока от такого количества незнакомых людей вокруг. Прямо живот скрутило от ужаса, но разве это смертельно?
  В ту минуту никто не хотел меня убить - вот главное.
  
  Поэтому я смогла наконец осмотреться. Огоньки свечей трепетали между колонн. Среди них, в обрамлении деревянной арки, я увидела Девушку.
  Видно, напев, что звучал здесь ранее, воплотился в образ! Нарисованная Девушка в синем и золотом несла на вытянутых руках белоснежное полотно, как будто хотела укрыть им людей перед собой.
  И меня тоже.
  Я тогда подумала: как-то же она смогла остаться такой незапятнанной, стоя среди людской серости. Ведь я сама стремилась к чему-то такому, когда мечтала о Доме. Думала, что Бездна рано или поздно поможет мне стать такой, если буду держаться подальше от мясной суеты.
  Вышло наоборот. Но эта Девушка, она же как-то смогла?
  Белое полотно в голубом сиянии казалось незыблемым покровом, под которым ничто не сможет меня обидеть...
  
  Девушка смотрела на меня с тихой улыбкой. Словно приглашала просить о чём угодно, ведь у неё, достигшей главной Цели, есть всё.
  Мне в тот миг хотелось только одного: чтобы ласка, объявшая моё сердце, не кончалась. Чего же больше? Разве что попросить того же тепла для кого-нибудь ещё.
  Изо всей стаи я вспомнила почему-то о Голубиной Княгине. Может, потому, что всегда немного завидовала ей, хоть и прикидывалась безразличной. А чему завидовать, ну правда? Целыми днями она сидит взаперти: глядит из окна, подсчитывая на удачу проезжающие автомобили разных цветов. Все цвета что-то означают, так сказал ей Фатум, и теперь Княгиня не может не считать. Либо она пытается навёрстывать школьную программу, листая учебник здоровой левой рукой. За это ей иногда дают полчаса интернета, если больше - заболит голова... Когда дома никого нет, Княгиня наигрывает песни Бездны на расчёске. Нет, нечему завидовать! Образ далёкой соратницы перевернулся вдруг, стал не величественным - грустным. Ей никогда не познать того, что переживаю сейчас я.
  "Вот бы Ты навестила нашу Княгиню", - подумала я, глядя на Девушку.
  Чуть вслух не проговорила. Вообще ни разу не похоже на мои обычные мысли, которые крутятся внутри головы или устремляются глубоко в астральные миры. Нет, я словно обратилась к реальному, осязаемому человеку.
  Может, то была игра свечей, но показалось: Девушка чуточку задорнее улыбнулась в ответ.
  
  
  Я вышла другим человеком, чем вошла. Перестала ли я быть собой? Нет уж, скорее - начала.
  Быть собой. Не личинкой Пустоты. Не Наядой.
  Воистину, у меня больше не было данного Бездной имени. Что может ждать меня дальше - я не знала и не знаю. Возможно, завтра-послезавтра сорвусь обратно в потоки Фатума, но сейчас я - канатоходец по тонкой серебристой линии. Куда она меня выведет, не представляю, только доверяюсь ей.
  Помню, что за весь вечер не видела ни одного умирающего голубя. Может, знак, что моя просьба услышана? И ещё почему-то мне никто не звонил, чтобы потребовать срочно вернуться.
  
  Я неторопливо двигалась к дому. Смеркалось, дворовые кусты казались спящими в пыли тучками. Всё-таки отчего мне не звонят? Достав телефон из кармана, я решила набрать первой: мол, скоро буду.
  Ткнула кнопку трубки, но экран не зажёгся.
  - О, нет, - прошептала я и со всех ног кинулась бежать.
  Всё то время, пока я шаталась вдали от дома, телефон был отключен. Он вообще больше не включался.
  
  "Она меня прибьёт, она меня прибьёт", - повторяла я про себя, перескакивая через ступеньки. Навстречу неизбежным побоям и, что гораздо хуже, унижениям. Вот и дверь, за дверью - наказание. Я застучала кулаком со всей силы. Чем быстрее всё случится, тем лучше.
  
  
  Меня встретили не ударом и не криком.
  Она
  впустила меня в коридор и тут же осела, цепляясь за дверную раму. Рыдания кривили
  ей
  лицо. Обычно худое и скуластое, сейчас оно опухло от слёз.
  
  - Ну не реви, - сказала я. - Чего ты? У меня телефон вырубился, ты ж сама мне такой купила. Я-то чё.
  Слова царапнули мне горло. Раньше я ругалась, глазом не моргнув, но сегодня грубость могла замарать белое полотно. Поэтому я добавила:
  - Ну извини, я буду чаще на него смотреть.
  
  - Где ты была? - прохрипела
  она
  , подымаясь с пола. - Где ты шлялась, дрянь такая?
  
  
  Всё, сейчас ударит. Вот
  она
  отвела руку...
  
  
  
  И вдруг ухватила меня обеими руками, чуть не повисая. Не может быть.
  Она
  полезла обниматься!
  
  
  Меня передёрнуло c макушки до пяток. Не выношу
  её
  прикосновений.
  
  - На звонки не отвеча-а-ешь... Телефон вы-ы-ключен! Тебя не было два часа, слышишь ты, мерзавка, два часа! Где можно шататься два часа?
  - Ну я прошлась далеко...
  - А по телевизору всё говорят про эти секты, про самоубивцев этих! Думаешь, не вижу, что с тобой творится, да? Думаешь, мать слепая совсем? Ходишь, как в воду опущенная, потом вдруг с места срываешься, и с концами пропала! Ой, плохо мне. Небось, считаешь, что мне всё равно, да? Ой, дура ты, Надька, ой дура...
  Ну, понеслась. Много ты знаешь.
  - Я не дура, мам, не говори так, - сказала я, немного отстраняясь. - Просто не говори так, хорошо? Ты сама меня назвала нормальным, красивым именем, так будь добра, называй им и дальше. Я - Надежда.
  
  Я думала, она снова станет ругаться и спорить. Вместо этого мать притиснула меня к себе. Ладонь, которая раньше била меня, теперь елозила неумелой лаской по волосам. На этот раз уже было не так противно.
  - Извини.
  
  
  
   Глава 32. Истина
  
  Народу шло чересчур уж много, пожилые рассаживались на скамьях, неодобрительно косясь на Илью. Он подвинулся на самый краешек, чуть не сваливаясь в проход, чтобы не занимать слишком много места. Вставать со скамейки не хотелось: очень болела голова, клонило в сон. Подняться можно, когда начнётся служба.
  Что ж их такая толпа-то? Праздник, что ли?
  Илье подумалось, что проще перенести всё на следующее утро. Отоспаться, а там, глядишь, перестанет стучать в висках.
  
  Заманчиво, да. Если не учитывать, что ему, обожжённому Бездной, опасно затягивать. Хотя сегодня боль в душе казалась не сильнее головной, но Илья не забыл, с каким трудом вырвался.
  Он повернулся в проход, надеясь подслушать из разговоров входящих, что за столпотворение.
  Рядом со свечной лавкой стоял лемминг. Вокруг зверька хлопотала свечница Татьяна, но тот, похоже, не замечал.
  - Тошно мне, Танечка. Будто нет на мне милости Божией, да и не было никогда, - попискивал лемминг, потирая лапами мордочку, словно пытаясь хотя бы с неё содрать кудлатую шерсть.
  - Да быть того не может, Тамарочка, - уговаривала свечница, - чувствуется, не чувствуется, а милость Божия есть всегда на верных его.
  Знакомое имя... Ничего себе, это же та старушка с лемминговыми лапами, которую Илья видел здесь в прошлый раз.
  Илья подумал, что стоит поддержать усилия Татьяны, ведь в два голоса уговорить проще. Однако с места не двинулся. Ох, слышать бы колокольчик-подсказку! Вместо этого мутный туман распирал голову. Где-то за пеленой тумана ощущался внутренний импульс - выждать. Наморщив лоб, Илья пытался различить: до серебра будто не дотягивает, но Фатум ощущался куда более властным... Как паршиво быть слепым и глухим! Лемминг тем временем продолжал противиться:
  - Так то на верных. А я-то, дура старая... Ох, верите или нет, только жизнь моя к концу подходит, да так мне и надо, грешнице. Тошно как! Бывает, как выйду из дома, так и иду, куда глаза глядят...
  - Что вы такое говорите, Тамарочка, вам ещё жить и жить!
  - Два дня мне осталось, Танюш, сердцем чую, - проскрипел лемминг, опуская руки. - Два дня. А я, знаешь ли, совсем уже не против. Совсем.
  Илья прерывисто выдохнул. Два дня.
  Но с места по-прежнему не сошёл. Он попросту не знал, что говорить леммингу, а вваливаться в диалог без малейшего понимания проблемы ему казалось самонадеянным. Эгоцентризм - плохой ориентир, тут и звона не надо, чтоб догадаться.
  
  О своём решении Илья пожалел через секунду. На пороге храма появилась та самая тётка с шерстистым брюшком, которая в своё время жаловалась на Тамару священнику.
  - А чёйто Тамарка сидит, как в воду опущенная? - громко спросила тётка. Свечница замахала на неё рукой: "Галь, не сейчас", но тётка не унялась:
  - Тамар, чего такое? Бразильянцы твои в телевизоре не поженились? В такой-то праздник, да с таким раскисшим лицом сидеть разве можно!
  - Никак нельзя, - всхлипнул лемминг-Тамара. Илья встал со скамейки, но вмешаться не успел. Меховое пузико всколыхнулось, лемминг-Галина, уперев руки в бока, двинулась к лавке.
  Её массивное тело загородило Тамару. В результате Илья не мог втиснуться в их разговор, не выставив себя наглецом перед обеими леммингами и свечницей впридачу. Он вытянул шею в надежде улучить момент.
  - Ничего, скоро уж не буду вам, Галочка, докучать, - пропищал лемминг-Тамара.
  - Это ты чего такое говоришь?
  - Да вот собралась судьбу свою встретить.
  - Что ещё за глупости! - возмутился лемминг-Галина. - В каком таком смысле? Вам, Тамара, ещё цветы поливать. Они ж без вас завянут, розы-то. И вообще, что значит - докучать? Разве вы мне докучаете, это же я, наоборот, цепляюсь к вам... гм... исключительно ради оставления вами грехов, конечно же... Ну что вы, Тамар, ну я же любя-я! Ну что вы так! Я же за вас беспокоюсь. Я, может, вас желаю на небеси видеть рядом с собой, вот и тащу, как умею... Ну неправа я, неправа, Тамар, наговорила всякого, ну давайте забудем, ну...
  Две женщины обнялись, теряя всякое звероподобие. Илья даже глаза отвёл, и тут заметил, что на окошко церковной лавки наклеено объявление: "Выставка современного христианского искусства Диалог - приглашаем Мумевича и компанию!"
  
  
  Когда началась литургия, Илья встал позади, почти в самом проходе. Оттуда он видел всех собравшихся разом. Отец Ферапонт впереди них стоял в зелёном облачении.
  Разные пришли люди! Пожилые и средних лет. Крепкие мужики и совсем дети. Нарядные дамы и сухонькие пенсионерки.
  Дымок ладана растворялся в солнечных лучах. Отец Ферапонт встряхивал кадильницей - вместе со смолистым ароматом по храму разносился звон, серебристая россыпь.
  Где-то в новом храме, где не хватает лампочек, служил сейчас моложавый священник Антоний. Праздновала вместе с ним маленькая старушка-помощница и прихожане. Даже местночтимый святой, наверное, спустился с высоких небес постоять незримо возле собственной раки.
  Простаки, не ведающие глубин! Так сказал бы лжепророк. Сам Илья начал было так относиться к ним, когда направил свой путь в Бездну.
  Обыватели - что с того? Все они идут одной дорогой. Илья шёл ею же. Он-то считал себя одиноким! Нет, все, кто здесь собрался, объединены общей целью. Кажется, слово "церковь" и означает "собрание"? Люди здесь разные, но стремятся к одному: к жизни вне мира страстей и лжи. Они могут чего-то не понимать или не знать, но главное - что их вектор движения нацелен на вечное.
  И это вечное любит людей.
  
  Когда запел хор, Илья ощутил, что единство стало больше и крепче. Казалось, певчие подымались чуть выше земли навстречу своим небесным, навеки крылатым братьям.
  Не физически подымались, нет. Скорее, как... Илье вспомнился искривлённый шар на экране компьютера, покрытый точками. Вот потянули несколько точек - поверхность шара выровнялась.
  
  То один, то другой голос подхватывал знакомую молитву, а на Символе Веры запели все. Немного не в лад, на разные тона, местами неуверенно - но каждый об одном, о главном.
  Вливая свой негромкий голос в общий поток, Илья отмечал, как изменилась его молитва сегодня. Что ж он раньше-то не следил за её направлением! Оставаясь наедине с Богом в молитве, он всё цеплялся за суету прошлого дня, беспокоился вхолостую о встреченных людях. Затем приходил на совместное богослужение - но только чтобы обособиться. Всё делал наоборот!
  Мелкие ошибки скопились и сбили его с курса. Вот бы стряхнуть их тяжесть, чтоб не кренила туда-сюда.
  Сейчас службу вёл другой священник. Отец Ферапонт же стоял в стороне, и к нему подходили некоторые из прихожан.
  
  - Вы на исповедь?
  Илья обернулся. Женщина с усталым лицом неловко улыбалась ему. Та же, что в прошлый раз.
  - Я...
  Илья замялся на секунду. Может ли он? Можно ли ему?
  Как решиться окончательно вышвырнуть всё, к чему он привык за последний месяц: самонадеянность, упрямство и суровость к падшим? Ему ведь... Отчасти нравилось.
  Есть ли вообще шанс не повторить все ошибки снова? Какова вероятность, что...
  Стоп!
  Не важны вероятности там, где вступает свободный выбор. Только Илье решать, куда ступить через секунду, чтобы стать иным, чем секунду назад.
  - Да, я на исповедь, - ответил он.
  
  ***
  
  Тайна исповеди такова, что исключительно человек и Бог, да ещё законный свидетель знают о том, что в ней говорилось. Отец Ферапонт только раз позволил себе вставить слово:
  - Помнишь, чадо, предупреждал тебя против гностической ереси?
  То был единственный раз во время исповеди, когда Илья вообще вспомнил, что рядом стоит ещё и священник.
  
  Отец Ферапонт заговорил с Ильёй уже после разрешительной молитвы, деликатно подождав, пока тот вытрет глаза рукавом.
  - Собираешься подходить ко Причастию?
  - Я... Не знаю. Можно? Я ведь даже не готовился, не успел. Как припекло, так сразу и прибежал, простите.
  
  Священник прижмурился, что-то вспоминая.
  - Что-то даже не знаю, когда в последний раз видел тебя у Чаши. Тебе обязательно нужно. Благословлю тебя, и подойдёшь причащаться сегодня, сейчас.
  - Точно можно?
  - Считай, что это тебе милость Божия, своего рода аванс. На то ведь оно и милосердие, чтобы превосходить закон.
  Илья спросил:
  - Как вы узнали, что мне позарез нужно?
  - А как ты узнал, что должен прийти сегодня не куда-нибудь ещё, а во храм?
  
  Евхаристия, или причащение, должна было начаться в конце службы.
  Не обряд - Таинство. Непонятное, страшное в чём-то действо, за него первых христиан считали людоедами. Люди ветхого мира не понимали, что всё наоборот: вместо превращения человека в пищу - претворялась пища в нечто сверхчеловеческое. Вот так радикально, ведь чтобы исправить повреждённый смысл, действующий в телах и душах, Слово должно раствориться прямо в плоти. Слишком много параметров в людских векторах получили отрицательные значения.
  Нулевым, отсчётными кажутся эти значения сегодня - да ведь человек и к горю привыкает, и в лемминговость проминается. Хищники тянут всё дальше в минус - кто замечает?
  Илья, вон, сам не заметил, пока чуть не погорел с концами. Сейчас душа страдала от ожога, и если хоть что-то он верно понял из церковной брошюрки о Евхаристии - здесь был единственный шанс излечиться.
  
  К первому своему причастию Илья пришёл скорее с любопытством. Он ничего особо не ждал. Он ничего не ощутил такого, чтоб бахнуло фейерверком.
  Просто начал ощущать звонкую линию правды в путанице вариантов.
  Просто обрёл себя и своё место в мире. Обрёл подлинность. А затем просто взял и потерял - опять же, чувствуя себя почти нормально. Серьёзно, он даже уверял себя, что стал самостоятельней и крепче!
  
  Сейчас Илья стоял, как на раскалённых углях. Хотел бы он знать, что будет, но подлинное чудо не угадаешь. Тем оно и спасительно, что врывается в привычно тонущий мир, ни в чём на него не похожее.
  Большое чудо. Слишком чистое, чтобы вот так, запросто - коснуться человека. Оттого и страх.
  "Я уже не уйду. Я решился."
  
  До начала Таинства оставалась только проповедь.
  Отец Ферапонт вышел вперёд, махнул зелёным рукавом.
  - Сегодня...
  Он обвёл глазами собрание верующих, как бы собираясь с мыслями.
  - Сегодня, дорогие мои, мы празднуем день Святой Троицы. Это день, когда Дух Святой сошёл на апостолов, как было обещано Христом: "Подаст Отец вам Духа утешителя".
  Что тогда произошло, мы помним, да? Апостолы начали говорить на языках, которых не знали, и отправились проповедовать по всему миру. Но как может быть, что люди принимали у себя этих незнакомцев, слушали их рассказы, пусть и на своих языках, а после - р-раз, и оставляли всякое суетное попечение, чтобы жить по Христу?
  Дело в том, что одарённость апостолов была мистической - греки называют её "керигмой". Речь апостолов, полная Божьей истины, проникала в сердца слушателей сквозь наносную суету. Знаете, как бывает: человеку говоришь, а он понимает под своим углом, слышит не то, что ему пытались донести. "Мысль изречённая есть ложь". А здесь не так... Дары Божьи исцеляют ложь. Получалась проповедь от сердца к сердцу.
  Не все сердца откликались, но никто не мог бы сказать, что он чего-то не услышал или не понял.
  Есть множество прочих даров Духа, вроде дара пророчества, дара молитвы - когда человек понимает тонкое мастерство нацеливания души в одну небесную точку, хотя никто вроде бы не обучал его. Крайне ценны менее явные дары! Долготерпение, любовь, умиротворение, скромность...
  Но самый главный вывод, какой мы можем сделать из сегодняшней главы Евангелия: наша одарённость всегда влияет на других, влияет мистически, потому что не может свеча находиться под спудом - она светит всем, кто находится рядом. Поэтому самое главное для нас - и сегодня, в этот праздник, и после него - сохранить те дары, которыми щедро оделяет нас Господь.
  Не будем бояться мирского зла, да? Не будем ни гневаться, ни гордо собой величаться, а будем следить за тем, чтобы не погасла вверенная нам свечечка. Он очень важен, этот маленький огонёк! Пусть светит равно нашим ближним и нашим заблудшим врагам. Чтобы все, насколько возможно, согрелись, и чтобы каждому стало немного светлее в той мистической тьме, которую плетёт князь мира сего.
  
  Отец Ферапонт перевёл дух и заключил:
  - Не будем о тьме! Сегодня великий праздник. Сегодня многие подойдут ко Причастию. Великий Божий дар, жертва нам! Пожалуйста, помните: Господь может исцелить этим даром наши грехи - наши душевные раны, но только мы сами способны хранить себя в целости. Аминь.
  За всю проповедь он ни разу не запнулся, чтобы прочистить горло.
  
  ***
  Выйдя из храма, Илья заметил, что головная боль растворилась без следа. Ожог в сердце не зудел, затягиваясь новой, нежной кожей. Всё отчуждение, всю обречённость последних недель словно намазали лечебной мазью.
  Говорят, что Причастие подобно огню. Огонь этот оказался обратен тёмному пламени - гасил пожарище Бездны, как вода.
  Свежую рану легко повредить: Илья осознавал, что сейчас любая небрежность может расцарапать тонкий покров. Очень постепенно молодая кожа укрепится, если не позволить дремать иммунной системе души перед новыми угрозами.
  Откуда он узнал?
  Наверное, оттуда же, откуда всё остальное. Илья неспешно брёл, куда глаза глядят - счастливый, как в день рожденья. Всё, что он знал, возвращалось к нему. Или сам Илья возвращался?
  По сухому руслу памяти словно вновь забурлил ручей. Илья забредал всё дальше по той событийной дороге, на которой заблудился. Обратный путь не закончился, однако места-воспоминания пошли знакомые.
  
  Илья вспомнил профессора, с которым разругался. Теперь он знал, как мог бы поступить. Не возлагать всех ожиданий на человека, такого же одинокого в своих трудах, как сам Илья. Найти для него крупицу понимания. Ту самую, которую Илья находил для леммингов, а старшему другу - зажал, ишь ты... Если не тешиться собственной важностью и уникальностью - ничего сложного!
  Похоже, Илья вообще с завидным упорством трактовал события в пользу своего озлобления. Сейчас те ошибки казались до смешного нелепыми. Взять лемминга, которому понадобился нашатырь - ну как можно было решить, что высшая сила атаковала зверька, чтоб научить Илью слушаться? Очевидно же, что утренний звонкий сигнал предупреждал о грядущем возможном событии. Причём отнюдь не для того, чтобы Илья лишний раз ощутил себя спасителем, а попросту чтобы бедолагу лемминга выручить.
  
  Илья вспоминал другие свои тяжёлые вопросы. Ответы собирались тут же - не голосами в голове, не шумом. Даже не фразами с афиш и вывесок, хотя Илья как раз вышел на оживлённую улицу. Ответы рождались внутри, но точно не из внутреннего мира: удивительны были и новы.
  
  Исцелить всех леммингов насильно? Вот уж когда Божий промысел не отличился бы от Фатума. Насилие над свободой воли гибельно для души. Более, чем даже преждевременная смерть, срезающая тех, кто не успел расцвести. Выбор. Шаг. Решение. Всё это есть у человека только потому, что он создан как Божье подобие. Отними выбор - получишь скота. Животное. Хищника либо жертву.
  Отчего так затянулось разлеммингование Полины? Что ж, посмотрим, как сложились бы пути их обоих в противном случае. Илья привычно расстался бы с очередной подопечной, никогда не узнал бы о векторах и сферах, странных книгах, а также о кривых улыбках и заправленных за ухо волосах. Он не делил бы одну шаурму на двоих. Ему по-прежнему не с кем было бы посмеяться или порассуждать. Он-то полагал, что Небо игнорирует Полину. По факту он сам готов был её игнорировать - девушку, чья быстротечная болезнь исчезла после того, как он сам попросил продлить ей жизнь. Ну протянулась бы эта одинокая, запутанная дорога, по которой не уйти далеко без поддержки друга, и неизвестно ещё, насколько уродливым оказался бы новый финал.
  А ещё без подруги остался бы он сам.
  Он-то думал, Полина - аномально тяжёлый случай. Да сам он тяжёлый случай, если не замечал, как сблизился с ней, опекая!
  
  Разломанные ветки, посеревшие было в холодном тумане, срастались в одну раскидистую ветвь. Шипы раскрывались молодыми листочками.
  Расколотый смысл постепенно собирался воедино.
  
  За что погиб Енле? Илья не знал, конечно. Зато он отлично распробовал, насколько цепко Бездна держит своих слуг. Илья сам бы не выбрался, если бы девочка-хищница не вступилась за него. К худу или к добру, но люди могут выбирать друг за друга. Молиться так, чтобы тащить человека в благо, словно самого себя. Проклинать, окутывая незримой ненавистью. Подавать хлеб или подкладывать змею. Потому что все - незримо связаны.
  Илья шёл один навстречу будущему, в котором через два дня должно было случиться нечто страшное. Один - но не одинокий, как оказалось сегодня. Другие верные стояли на своих местах в меру сил.
  
  
  Соборность окутывает мировой шарик, вытягивая его точки из пропасти. Все мистически связаны со всеми. Спасись сам - и вокруг тебя ткань мира подымется со дна, а её обитатели займут положенное неперевёрнутое место. Конечно, если захотят.
  Серебристый голос Духа не приказывает и не обрекает. Он просит.
  Наконец-то Илья вспомнил, какой у Него голос...
  Звонкий.
  
  
  
   Глава 33. Жизнь
  
  Илья вышел из междугороднего автобуса на пустой, чуть покосившейся остановке. Всё было как в прошлый раз: ни людей, ни машин, только бабуля клевала носом над лотком, полным вязаных вещей. Теперь уже лёгких, летних.
  Сейчас некуда было спешить. Илья остановился у лотка, рассматривая жилетку. Хороша: крючок мастерски вписал в сеточку ажурные подсолнухи. Как-то соотносился этот предмет одежды с его приездом, что-то Илья помнил про эту бабулю и одёжку, которой она торговала по весне.
  - Сколько стоит? Беру.
  Бабуля свернула вещицу в рулон. Илья уложил его в сумку и отправился дальше.
  В летнем буйстве он всё же узнавал места, где проходил с Полиной: поворот на грунтовую дорожку, синий забор - приварены железные кругляшки для орнамента. Вот ветка сливы нависла над головой, а на крышу сарая запрыгнул кот - испугался, когда цепная собака оббрехала Илью из соседнего двора.
  Ещё - голоса.
  Илья замедлил шаг, подходя к забору. Точно, здесь он встречал женщину-лемминга с мальчишкой.
  - Да отвяжись ты, паршивец криворукий! - раздавался писк лемминга. - Помощь... Какой прок от тебя в огороде-то? Ручонки как макаронины.
  Раздался глухой стук, хруст. Одновременно - мальчишечий голос:
  - Ну ба, ну у тебя же рука больная, ну я хоть разочек копну. Дай лопату-то, да-ай!
  - Сильно много возомнил о себе - бабку родную в инвалиды записывать! Отстань, не мешай, мне до завтрева закончить и в город уехать надобно.
  - Ба, зачем в город?
  - Зачем да зачем. Не твоего ума дело! Надо, значит. Завтра, непременно завтра...
  
  Илья вышел из-под низкорослого деревца, отогнув ветку, что мешала разглядеть ссорящихся.
  Он увидел сгорбленного лемминга с полностью перебинтованной левой лапой: похоже, гипс. Увечье не смущало зверька - подгоняло, скорее. Он здоровой конечностью загонял штык лопаты в землю, неловко выворачивая горсть почвы за раз. На теле лемминга красовалась всё та же шерстяная безрукавка, в какой Илья увидел это создание впервые. В такую-то теплынь! Вид у безрукавки был неважный, как и у самого грызуна. Из линялого полотна местами торчали нитки.
  Илья вытащил из сумки вязаный рулончик. Подойдя к самому забору, расправил его:
  - Ну-ка... Да, в самый раз будет.
  - Эт-то что вы тута делаете? - заверещал лемминг, роняя лопату.
  - Дарю вам новую жилетку. Не дело ходить среди лета в зимней одежде.
  - Я не буду за это платить!
  - Нет, нет, - сказал Илья, взглянув леммингу в глазёнки. - Когда дарят - платить не надо. Бывает такое, что человек даёт вам что-то, а взамен ничего не просит. От чистого сердца, что называется. Берите, берите!
  Взгляд лемминга впился в симпатичный узор из подсолнухов. Уши подрагивали, выдавая напряжённую работу закольцованного ума.
  - А, так это секта, - выдал, наконец, лемминг.
  - Никакая не секта, - сказал Илья, повесив жилетку на забор. - Послушайте! Я дарю вам эту вещь просто так, а затем уйду и никогда не появлюсь больше, не приду требовать расчёта. Доверьтесь! Тогда вы получите второй подарок: способность принимать добро.
  Лемминг озадаченно слушал. Илья старался говорить медленно, разборчиво, но понимал ли его пожилой зверёк?
  - Вы ведь потому сломали руку, что не умеете принимать помощь, - заявил он наконец. Рисковый ход, однако Илья нюхом чуял: это правда.
  Если дар керигмы вернулся, то Илья, следуя чутью, скажет лишь истину. Только бы не начать болтать от себя, ощущению превосходства следуя, только бы не опьяниться своей праведностью!
  Нет, одна серебристая нотка правды ему нужна. Лишь на неё, камертонную, отзовётся сердце лемминга.
  
  Мальчишка тем временем пучил глаза, явно порываясь что-то сказать. Наконец он не выдержал:
  - Ба, вот видишь, даже посторонние мужики говорят!
  - А, язык бы тебе укоротить! - напустился лемминг, но как-то неуверенно. Глаза у него бегали. - А ты чего пристал? Тебе-то откуда знать! - взвизгнул зверь на Илью.
  - Вам придётся научиться доверять самым близким людям. Они ведь любят вас, - невозмутимо продолжал Илья. - Вы уже покалечились. Дальше что? Вы разве хотите загубить свою жизнь вообще? Знаете, это уж точно доставит вашей семье просто массу неудобств.
  Мальчишка заржал:
  - Ба, помнишь, как ты ездила к тёть Ане, что автобусы уже не ходили? Ночевать у них отказалась, типа мы тебя заберём, а нам тоже не позвонила.
  - Тю! Нашёл, что вспомнить!
  - Топала ночью до посёлка... А дома такая: "Я не хотела доставить неудобства"! - Мальчик поджал кисти у подбородка, вышло очень похоже на лемминговы лапы. - Мы с тёть Аней друг другу все телефоны оборвали, батя с фонарём бегал... Аха-ха, никаких неудобств!
  - Видите, хотя бы своим надо доверять, - мягко заметил Илья.
  Лемминг не ответил. На его морде появилось смущение, а вместе с ним - явные людские черты. Отличный темп! Стоит человеку перестать защищать в себе зверя, как он сразу начинает терять шерсть!
  И точно: заострённый нос сгладился, уши прижались к затылку, обернувшись платком. Правда, вместо рук всё ещё виднелись лапы, когтистые такие.
  
  - Как так, подарок без повода? Не понимаю, - пробормотала она, махая лапой на Илью.
  - Так повод есть. Праздник вчера был, - сообщил Илья. - День Святой Троицы.
  Мальчик хихикнул было, но Илья провёл пальцем по цепочке нательного креста - смешок оборвался. Казалось, не цепочку, а струну тронули пальцем, и теперь парнишка вслушивался в неё, потеряв дар речи.
  Быстро уходя, Илья спиной ощущал, что мальчик всё ещё, не сводя глаз, смотрит вслед.
  
  Остановился он рядом с разодранным забором. Даже летняя зелень не укрыла провалы пустых окон за ограждением. Десятки чёрных надрезов на ветхом бетоне.
  Полину здорово угнетали эти дырчатые здания. Значит, вот такие вещи резонируют с умвельтом лемминга? Где Илья уже такое видел? И забор похожий, и заброшенное здание... Он вспомнил.
  Вспомнив - чуть не кинулся обратно на остановку, но удержал себя. Ещё здесь не выполнена задача. Было бы срочно нужно обратно в город - не обволакивал бы сердце такой покой.
  В конце концов, он уже примерно знал сроки и так. Сами лемминги подсказали ему.
  Обдумав всё это, Илья просто ждал.
  Наконец, на тропинке показался худенький тёмный силуэт, знакомый, только уже не такой сгорбленный, как раньше. Полина шла навстречу в одной чёрной маечке поверх низких джинс. Тянулся из кармана шнурок наушников, но губы не сжимали сигарету, только шевелились в такт песне - вот и хорошо.
  - Полина, - окликнул Илья, отлипая от рабицы.
  Девушка вздрогнула, сделала неуверенный шаг назад, замерла. Спустя пару секунд она наконец вынула наушники и спросила:
  - Ты?!
  - Да вот... - Илья развёл руками. Добавил тихонько: - Ну ты как?
  - Последний экзамен остался... Тебе-то что? Чего припёрся? Так и знала, что нельзя показывать, где я живу.
  - Если не хочешь меня видеть, я больше не приду, ведь ты права была тогда, у автобуса: мне присваивать тебя не нужно. Мне просто нужно, чтоб у тебя всё было хорошо. Но если хочешь - вот тебе мой номер телефона.
  Илья вынул из кармана чуть помятый листочек. Как он выписывал цифры всё утро! Пять раз переделывал, пока не получилось ровно и разборчиво.
  - Как закончишь с учёбой, набери меня. Полагаю, - он оглянулся на заброшенное здание, - я тоже скоро разделаюсь с тем, что на меня свалилось. Знаешь, ещё пару месяцев назад я был уверен, что делаю что-то огромное, что радикально изменит мир. Вот-вот, думал, открою секрет леммингов, и человечество дружно объединится, дабы предотвратить появление новых... В этом случае всё наконец закончилось бы. Можно было бы отдохнуть.
  - А в итоге что? - спросила Полина, забирая бумажку. Илья на долю секунды удержал её руку в своей. Светлая кожа. Тёплая. До сих пор.
  - А теперь я ничего не жду от будущего, потому что случаются такие невероятные вещи, которых людскими силами не спрогнозировать. Чудеса случаются, Полина! Злые и добрые. А я что? Просто буду поступать так, как правильно, с чем бы ни столкнулся. Столько раз, сколько понадобится. Это ведь не так сложно: главное - не бояться. Только без страха становишься деятельно добрым.
  Он шагнул прочь от рабицы, махнул на прощанье рукой и ступил на зыбкую грязь дорожки.
  - Что ты затеваешь?! - выкрикнула Полина. Он обернулся. Кажется, он никогда не видел её лица таким встревоженным, почти несчастным. Но ничего, не беда, это живая тревога, трепетная, как сердце. Илья ободряюще улыбнулся:
  - Что будет нужно делать, то и сделаю. Не переживай так! Вот позвонишь после экзамена - расскажу, чем всё кончилось!
  ***
  
  - Ты уверен? - профессор вскинулся. - Однако достаточны ли были твои критерии? Послушай, я не хочу поставить под сомнение... Может быть, у тебя есть варианты? Нужно больше людей, я могу послать студентов. Хотя... Нет, этот не пойдёт, - он уже щёлкал двумя пальцами, называя фамилии, - этот вроде как уехал... Ах, беда, беда!
  - Не переживайте так, Евгений Витальевич, - сказал Илья. - Нет у меня никаких других вариантов. Я знаю место - и всё тут. Буду дежурить там, пока всё не начнётся, а начнётся оно скоро, уже витает в воздухе. Посылать... Ну не знаю. По-моему, чревато. Вспугнут ещё, а то и сами примкнут к самоубийцам.
  Можно сообщить милиции место, но не время - время я узнаю лишь тогда, когда оно пробьёт. Если милиция и поверит вам, то может просто-напросто не успеть переключиться с "заказчиков" и прочих "заграничных шпионов", которых они там ловят. А так - пожалуйста, вот адрес.
  Илья придвинул к себе исчёрканный листок и написал на нём несколько слов.
  - На место я пойду один. Сейчас.
  - Нет, но как же... Ты уверен? Ты не можешь знать наверняка, Илья! Если что-то готовится, то у нас только один шанс это предотвратить! Нельзя подходить к этому иррационально, интуитивно...
  - Нельзя, - согласился Илья. - Я подхожу двояко: по своим наблюдениям и по тому, что нашептал мне серебряный звон. Да, у нас один шанс, но если бы мне не подарили способность видеть леммингов, не было бы и его, правда? Посудите сами, если дар этот принесен благой силой, то разве она станет мне мешать довести задачу до конца?
  - Да если б знать ещё, что это за сила, есть ли она. Ведь не поддаётся измерениям!
  - А вы прислушайтесь... Прислушайтесь к тому, во что хочет верить ваше сердце, понимаете, не страсти, а сердце. Вы тоже услышите эти колокольчики.
  - Я понимаю. Я понимаю, что ты хочешь сказать. - Профессор всплеснул руками, как будто хотел ещё поспорить, но затем помотал головой: - Ты прав, что этот единственный шанс полностью возложен на твои плечи. Что ж, действуй. В добрый путь. Ангела-хранителя в помощь - так говорят, кажется? Прошу простить, я последние пару дней сам не свой, а сегодня вовсе измочален...
  
  ***
  
  Едва Илья покинул дом профессора, как понял: тучи сгустились.
  Нет, небо-то оставалось ясным, в нём плыли огромные кучевые облака, дочиста умытые ночным дождём. Но вот город под этим небом укрыл незримый мрак. Ненависть пропитала воздух, и ярость... И тоска. А ведь Илья хорошо научился за эти недели ненавидеть, злиться и упиваться безысходностью!
  Он шёл сквозь этот мир, что замер в приговорённом ожидании. Мир лез под кожу, пытаясь снова научить Илью фатальности. Нужно было шагать, отбрасывая всю дрянь, которую он - смешно! - недавно считал частью своего "я". Казалось, что под ногами трескается земля, разверзается осколками Бездны - но Илья был быстрей.
  Да, конечно, он просто топал по асфальту расхлябанными кроссовками, обычный русый парень в расстёгнутой рубашке поверх белой футболки. Но в то же время он отпрыгивал от незримых разломов, уворачивался от потоков вязкой тьмы.
  Сосредоточенный, как лётчик на задании, он взлетал помыслом, чтоб ни капли яда его не коснулось. Чтоб не потеряться во мгле, звал свой путеводный звон. Каждую секунду.
  
  А они сгущались, эти тёмные воды, словно крепко помнили, как однажды он сам оказался их частью. Как только внимание Ильи соскальзывало, сомнения вздымались стеной. Кроссовки запинались друг о друга, перехватывало горло: куда он спешит? Зачем? Нельзя помочь людскому миру, что ранен смертельно, отравлен безнадёжно. Бессилен тихий звук колокольчика, когда играет музыка Пустоты.
  
  Нет в мире серебряного звона! Исчезает даже память! Чувства сгорают в пепел без следа. Не видно просвета, будущее - растоптано. Что же остаётся?
  Вера.
  Сила, создающая миры по неосторожному взмаху руки... Она же - сила покинуть миры, нацелив себя на неслышимый зов в вышине.
  Не зная пути, не видя истины - всё равно поступать по ней, ибо веришь.
  Поэтому Илья, переведя дыхание, вновь неслышно рассыпал бисер молитвенных слов. Слова-символы, заученные наизусть. Кто составил их? Сегодня они, древние, одновременно принадлежали самому Илье.
  Вот так Илья убедился, что день жертвоприношения леммингов настал.
  По силе безысходности, которая обрушивалась на него с каждым шагом. По мощи, с которой набухало явственное осознание: поздно, всё кончено, ему не успеть. По слабости в ногах, по нежеланию напрягать силы - он ведь в любом случае провалит задачу. Неизбежно опоздает, промахнётся, или язык его вновь скуёт немота. Исход один - массовая гибель...
  Он понял: время появиться в назначенном месте пришло.
  
  
  
   Финал
  
  Среди гаражей наблюдалось необычное оживление. По засыпанной гравием дороге один за другим проходили люди. Они не двигались вместе. Судя по всему, они даже не были знакомы.
  Каждый новый приходящий сбивался с шага, увидев пешеходный мост. Действительно, нельзя было не удивиться тому, что в таком безлюдном месте начали собираться... Гуляющие? Они бесцельно бродили по мосту, косясь друг на друга и разглядывая надписи на перилах. Двое вообще уставились на покрытие моста, как зачарованные. Кто подходил поближе - замечал у них под ногами рисунок. Окружность с тремя закрашенными точками, отдалённо похожая на череп.
  
  Когда на мосту собралось едва ли полтора десятка человек, раздался свистящий звук.
  Все подняли головы, как по команде. Свист перешёл в атональный мотив. Пронзительный звук нёсся с другой стороны оврага, где за забором стояли корпуса старой фабрики.
  Группа на мосту начала движение. Те, кто были ближе к забору, сошли с моста первыми. Остальные двинулись следом, задрав голову. Как-то сама собой образовалась шеренга, первые из идущих уже исчезли в кустарнике.
  Шеренга молчала. Когда посреди забора обнаружилась дыра, никто не крикнул: "Эй, сюда". Шли, не спрашивая соседа: "Тебе тоже слышалась на днях эта музыка?". Каждый внимал молча, словно мелодия говорила нечто важное лично ему.
  
  Когда шеренга почти скрылась за рабицей, к ней быстрым шагом присоединился ещё один опоздавший.
  
  
  На крыше фабричного корпуса стоял человек в чёрной мешковатой куртке, штанах хаки и берцах. Ветер раздувал ему капюшон. Жары человек будто не замечал: припав губами к металлической панфлейте, он раскачивался из стороны в сторону. Мелодия рывками вздымалась в воздух.
  Наконец он опустил флейту.
  Перед ним стояла группа из примерно полутора десятков человек. Его взгляд метнулся по собравшимся, после чего незнакомец нахмурился.
  - Не девятнадцать, - пробормотал он. - Ладно, погнали.
  Человек в чёрном поднял руку. Заговорил зычным голосом:
  
  - Вы собрались здесь по своей воле. Нашли меня. Со мной - найдёте освобождение. Возможно, вы не признавались себе в этом, но вы хотите свободы от всего, что окружает вас, касаясь кожи. Вы стараетесь не думать об этом, но ведь тянет же вас, манит эта страсть - причинять себе боль, а? Видите, я прав. Вы бессознательно, как бы вопреки себе пытаетесь выдернуть себя из жизни, почему? Потому что жизнь лишь прелюдия для смерти. Человек предназначен для Бездны. Мы вышли из хаоса и вернёмся в него. Подобное тянется к подобному.
  Тянитесь к Бездне, жаждущие боли, ибо там вы получите желаемое!
  Я - тот, кто поможет вам пройти эту грань. Я способен сломить остатки сопротивления вашего бренного человеческого "я". Всё, что вам нужно - это дать мне согласие. После этого я дарую вам свободу. - Он облизал губы. - Просто скажите Бездне "да". Я уже вижу и слышу её, а вы?
  
  Слушатели стояли, потупившись. Кто-то нерешительно мялся на месте. Ответить не посмел никто.
  Только один человек, стоявший позади всех, высоко поднял голову. Вслух-то он не сказал ничего, но губами непроизвольно шевельнул.
  
  
  Илья видел перед собой леммингов. Кто-то здесь полностью обратился, а у кого-то и хвост не успел прорезаться. И впереди всех тоже стоял лемминг: крупный, заматеревший. Совсем забыл, бедняга, что такое быть человеком.
  Илья молчал. Он просил не словами, а всем своим существом. Чтобы все здесь услышали нежный серебристый звон, как Илья его слышит.
  Пронесись над кошмаром, звон! Пробуди от наваждения!
  Тогда Илья увидит перед собой людей - настоящих людей, а не комья грязной шерсти. Почувствовав, что могут сами выбирать свой путь, они спустятся и отправятся по домам. Не будет чёрной краски в завтрашней газете, и в послезавтрашней не будет, и пускай не только в этом городе, но и во всех остальных больше не услышат о том, как люди вывернули свои жизни наизнанку...
   И он зазвенел.
  
  
  
   --- Форум "Наследие" --- Re: Мортидо.html
  
  
  
   Юрий Петрович Саенко (15.06.2005 21:14)
  
   Евгений Витальевич, теории о нагнетании духа смерти - соблазнительные, конечно. Но мне их не позволяет принять моё образование психиатра :) Я согласен с вами, что терминология Фрейда, хоть и антинаучная в оригинале, может применяться для психологической модели. Но! Только после того, как будут учтены реальные научные изыскания.
  
   Как вы и просили, выскажусь по поводу второй части вашего сообщения.
  
   Описанный феномен в психиатрии называется парасуицидальностью. Статистики по нему не существует, потому что он едва отличается от нормы. Какими методами вы свою набрали - ума не приложу :) Ощущение мира 'через размытое стекло' - дереализация, один из симптомов депрессии. Апатия, равнодушное отношение к своей судьбе - туда же.
  
   Просто уберите про 'дух смерти', тогда можно будет о чём-то говорить.
  
   Всю вашу теорию можно вложить в одну фразу: депрессия, как и психоз, может быть массово индуцированной. Любопытно.
  
   Павел Иванович Бушлатов (16.06.2005 16:03)
  
   Какие же ЦРУшники всё-таки подлецы. Только страна с колен поднялась, как опять они нас загнать в угол пытаются. Не гнушаются никакими методами!
  
   Юрий Петрович Саенко (16.06.2005 21:24)
  
   Это имеет какое-то отношение к нашему обсуждению?
  
   Павел Иванович Бушлатов (17.06.2005 15:11)
  
   Скажете, нет? Хоть режьте - не верю, что люди могут вот так вот собраться по собственной инициативе и покончить с собой. Воля к жизни очень сильная штука, народ в блокадном Ленинграде выживал, так что не надо втирать про какие-то там неизвестные секты. Всё очень даже известно и понятно. Спецслужбами проводится нагнетание массового психоза, как вы сами это назвали.
  
   Юрий Петрович Саенко (17.06.2005 17:40)
  
   Ага, выживали. Кроме тех, кто всё-таки покончил с собой. Учите матчасть. К Вам, Евгений Витальевич, тоже относится - во время войн количество самоубийств традиционно выше, чем в мирное время при соответствующем культурном фоне. Поправьте график на Вашей схеме.
  
   Евгений Витальевич Титарев (17.06.20065 18:15)
  
   Не начинаются ли войны как раз после того, как оный 'культурный фон' довёл общество до ручки?
  
   Так сказать, кульминация жатвы.
  
   Юрий Петрович Саенко (17.06.2005 21:47)
  
   Не начинаются. Войны имеют экономический базис.
  
   Борис Якович Мельницкий (18.06.2005 02:12)
  
   Войны не могут состояться, если не имеют поддержку населения. Чтоб население поддержало войну - его нужно запугать. Ещё желательно, чтобы население было нищим.
  
   Павел Иванович Бушлатов (18.06.2005 09:34)
  
   Ну, тогда нам явно нечего бояться - чай, не девяностые. У меня племянник окна поменял на стеклопакет недавно)) Теперь думает машину взять в кредит)) А вы завидуйте, завидуйте, господин пятая колонна.
  
  
   Вяз Рунович (19.06.2005 17:21)
  
   Сильное государство любой общественный феномен может обратить на пользу себе.
  
   Евгений Витальевич Титарев (19.06.2005 18:11)
  
   Хм... Думаете? Не уверен, что вы можете привести пример!
  
   Вяз Рунович (19.06.2005 18:14)
  
   А мне и не надо приводить пример... Вспомните анекдот: 'Из троих неформалов двое - агенты ФСБ'.
  
   Может, оставшийся один - это агент ЦРУ, но не думаю :)))
  
   Евгений Витальевич Титарев (19.06.2005 18:16)
  
   Это просто анекдот, не так ли? Вы можете привести реальный пример того, как мортидо, убивающее граждан, работает на интересы страны?
  
   Вяз Рунович (19.06.2005 18:40)
  
   Подумайте сами, идеальный солдат - тот, кто готов умереть за идею. Следовательно, идея смерти ДОЛЖНА витать в воздухе сильного государства.
  
   Уверен, скоро суицидальный культ возьмут на вооружение нужные люди и сделают управляемым. Подправят идеологию сектантам, и всё пойдёт по плану :)))
  
   Евгений Витальевич Титарев (19.06.2005 18:53)
  
   Какая-то глупость, простите. Впрочем, можете попробовать меня разубедить.
  
   Юрий Петрович Саенко (19.06.2005 18:58)
  
   Согласен, странное заявление. Лучше всего сражаются на войне те, кто хочет жизни, если не для себя, то для тех, кого защищает.
  
   Вяз Рунович (19.06.2005 19:06)
  
   Глупость - это ваши обывательские суждения, Е.В. и Ю.П. Любое понятие можно наполнить своим собственным значением. Госмашина способна переварить ВСЁ. Любую идеологию, коммунизм, фашизм, либерализм, шахидство, старообрядчество... Лучше всё и сразу, чтоб сложнее было заметить.
  
   Любые идеалы абсолютно. Главное, чтобы у человека было что-то святое)) дальше просто внушить ему, что за этим святым нужно идти в заданном направлении)) хоть на завод, хоть на фронт))) если для людей свята идея смерти, тем удобнее... это нужно поощрять... ))
  
   Государство та же секта, поэтому подминает и будет подминать конкурентов... А как вы хотели ;) тупицы!
  
   (Пользователь был забанен за этот пост)
  
  
   Евгений Витальевич Титарев (19.06.2005 19:14)
  
   Зачем забанили Руновича?! Он написал более важную информацию, чем мы все вместе взятые.
  
   #ADMIN# (19.06.2005 19:15)
  
   Он же хамил вам. На форуме это запрещено. Кроме того, по правилам он обязан был указать реальные ФИО. Не знаю, по какому недосмотру допустил его сюда в таком виде ранее, но никогда не поздно исправить ошибку.
  
   Евгений Витальевич Титарев (19.06.2005 19:15)
  
   А может, его убрали отсюда, чтобы он не сболтнул ещё чего-нибудь... лишнего?!
  
   (Пользователь был забанен за этот пост)
  
  
   #ADMIN# (19.06.2005 19:16)
  
   Евгений Витальевич забанен за споры с администрацией.
  
   Игорь Кротов (19.06.2005 19:24)
  
   Надо ещё доказать, что самоубийства были, а не просто раздутая в новостях история-истерия!
  
   Ефим Бобров (19.06.2005 19:26)
  
   Поддерживаю. Постанова обычная, а вы возбудились.
  
   Николай Котов (19.06.2005 19:29)
  
   Предлагаю тему снести, ибо спам, флуд и вообще бред.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"