Барон кивнул головой, указывая взглядом на сухую корку хлеба, которая валялась на старой газете Будни Самары. И газету, и корку в ней он вытащил из мусорного ящика. Понюхал, положил в карман. Можно было и не нюхать. Мороз в тот декабрьский вечер стоял градусов 25.
- С ответом, - вычурно отозвался Клещ, поднимая руку, словно в ней был хрустальный бокал.
- Поехали, - нетерпеливо бросил Барон. Он не мог не оставить за собой последнее слово.
Они выпили сначала из жестяных баночек из-под детского питания. Еще отдавало апельсиновой кащицей. Этих баночек в подвале было полно. Все они были просрочены, списаны и выброшены на загородней свалке. Клещ подобрал.
Это был маленький мужичонка, который промышлял тем, что, воровал с завода Волгакабель, где когда-то проработал чуть больше года, электрический провод и телевизионный кабель и продавал под навесом, через дорогу напротив губернского рынка. На моток кабеля в этих же рядах он приобрел денатурат.
Клещ поморщился. Его приятель выпил отраву отрешенно. На крупном лице Барона выделялись нос и губы. Они смотрелись результатом небрежного труда уставшего скульптора, которому захотелось выспаться. Заготовка лица Барона предполагала грозного античного бога. Может Зевса. Сначала вместо носа торчал острый кусок проволоки от арматуры, на которую скульптор насадил слегка надкусанную небольшую картошку со своего, заваленного эскизами, столика. И казалось, что стоит Барону резко тряхнуть головой, эта картошка слетит. А губы? Они были явно кондитерского происхождения. Тот же скульптор прилепил поданный кухаркой свежеиспеченный пирожок. И там, где должен быть рот, с небольшим нажимом лопаточки тот же ваятель разделил пирожок надвое. При разговоре Барон иногда так сжимал эти две половинки вместе, что разрез начисто пропадал. Получалась ровная поверхность, а многозначительная пауза вызывала испуг оттого, что рот пропал навсегда. И на собеседника накатывалось зудливое ожидание продолжения разговора.
- Почему этот Путин долго держится, шта-та я не могу понять?
Казалось бы, ни с того ни с сего спросил Барон и отрыгнул пары денатурата. Это была адская смесь запахов.
- А что здесь понимать? - Клещ боролся всем организмом против приема отравы. Он прикрыл рот рукой. Беседа о новом премьере, державшемся у власти уже пятый месяц, что было почти чудом после Степашина, заведена Бароном некстати. Но Клещ был из бывших советских политологов областного масштаба - инструктором Дома политпросвещения, и не мог не отреагировать на вопрос аудитории. И со значением пояснил:
- Он же из питерских, а Папе уже не хочется делать ставку на свою московскую семью.
- И ты туда, Клещ!
Барон презрительно вытянул губы.
- Питерский, - передразнил он.
Клещ тупо взглянул на собутыльника: что он такого сказал?
- Как это ты быстро забыл слово Ленинград! А еще пи...ел вчера, что ты - блокадник! Сволочь ты, а не блокадник.
Барон стал ругаться, все больше раскручивая себя.
Клещ обиженно засопел. Тема Путина была забыта, хотя Клещ хотел еще напомнить о чекистском прошлом нового премьера. И пожалеть Степашина, который еще толком не успел порулить страной.
- Новотворская, старая шлюха, ей простительно. Она Собчаку давала, чтобы Ленинград переименовали. У нее, вишь, дворянское происхождение. А ты, сын батрака! Впрочем, какого хрена ты сидишь, наливай!
Клещ разозлился. Но он еще сдерживал себя: бутылка лишь начата. Была бы пустой, он саданул бы ею Барона.
А тот, словно прочитав его мысли, встал и достал откуда-то из-за трубы два граненых стакана с коричневатой пленкой внутри, которую даже с пачкой соды было бы трудно удалить. Барон с обилием брызг слюны дунул в стаканы и поставил их на ящик перед Клещом.
В бутылке осталась одна пятая содержимого.
Клещ пил страшно. Весь его организм сопротивлялся подкрашенному и приправленному ядами этиловому спирту-сырцу. Бомж дрожал от напряжения, проталкивая жидкость по пищеводу, который судорожно сжимался, отчего кадык бегал челноком ткацкого станка.
Его напарник насмешливо посмотрел на эти муки и залпом опрокинул свой стакан. И крякнул: это было острое ощущение. И тут же налил остатки только себе. Стакан наполнился до краев. Толкни и выплеснется. Это тоже понравилось Барону. И он тут же мастерски отправил содержимое в рот. Ни одной капли не упало. Лишь своим огромным языком, вылезшим изо рта хищной змеёй, подхватил пару капель на толстых губах.
Клещ отставил недопитый стакан.
-Шта, не лезет, денатура? Такие вот вы все, сраные демократы!
Клещ опешил. Что бы его, бывшего просветовца, так обозвать, да еще в кампании с этими перевертышами!
Он позеленел и зло посмотрел на собутыльника:
- Ты то, кто, Барон?
Барон лениво ковырял в зубах рыбьей костью, которую он поднял с пола. Весь вид его говорил, что он не прочь узнать, кто он такой. Но Клещу это открытие на пользу не пойдет.
Он сидел на ящике, раскинув ноги. Под гульфиком брюки разошлись, и в дыру что-то свешивалось. Это было похоже на пристегнутый кожаный мешочек с золотыми монетами.
Ну и трехомудия, как у породистого жеребца! - подумал Клещ. И почему-то позавидовал. С таким хозяйством от него бы не ушла жена. Впрочем, она и не уходила, она привела любовника, а когда Клещ, он тогда еще назывался Петром Ивановичем, нарисовался на пороге, то указала мужу за спину. Петр Иванович повернулся, что бы узнать, кого он с собой привел, но был сильно двинут под тощий зад мощным пинком любовника. Новый муж и жена Петра Ивановича все отрепетировали, и небольшой спектакль удался обоим на славу. Семеновна, соседка по площадке, подглядывающая в огромный глазок своей двери, даже захлопала от удовольствия в свои пухлые ладошки. Кончики ее пальцев обрели кошачьи подушечки от постоянного прижимания к дерматину двери.
Сейчас Клещ вспомнил о бугае, с которым связалась его Василиса Степановна (в льстивом к ней обращении - Василиса Премудрая) и затрясся от гнева. Барон был очень похож на нового хозяина его квартиры. И выдал на одном дыхании:
- Жеребец, вскормленный в конюшне обкома партии!
Барон изумленно взглянул на эту шмакодявку. Именно Клеща он в свое время вытащил из парткома завода Прогресс и вот тебе, благодарность!
- Опустившийся секретарь обкома по идеологии. Это же надо так перевернуться и стать бомжем! Не смог защитить Куравьева! А Романову ты стал на хер нужен, - понес околесицу бывший лектор. Свою кличку он приобрел еще в славные времена лекторской деятельности: выбирал в аудитории жертву и все свои ораторские способности адресовал только этому одному несчастному.
- Все вы такие! - продолжал обличать Клещ. - О народе печетесь! Как бы не так! О дачах думали, машинах, да как бы трахнуть побольше молодых баб! Комсомолок затаскивали в задник кабинетов и переворачивали на кожаных диванах, как веретено. А после вручали им кандидатские билеты...
Клещ самозабвенно наступал на Барона. Он гневно тыкал в Барона пальцем. Но обернулся и посмотрел на бутылку денатурки. Он схватил ее и стал размахивать, словно коротким древком невидимого знамени
Барон понял, что Клещ пьян. Это было бы смешно, не открой тот свой поганый рот. Откуда тому знать, как Куравьев вел себя на экстренном заседании бюро?
Первый сидел в своем кресле за массивным столом, доставшимся от предшественника, любителя солидных вещей, и спрашивал собравшихся:
- Это что? Вы понимаете, откуда эта ревущая толпа, подстрекаемая смутьянами, которые называют себя демократами?
Куравьев длинно и вполне исчерпывающе матом определил существо этих демократов.
Он был в трансе: его изумил ответ по телефону из Кремля. Он не мог поверить в то, что с ним произошло.
- Из-за таких как ты, - вещал ему голос не секретаря, а лишь заворга ЦК КПСС, - коммунизм отброшен на сотню лет. Уходи, вопрос решен.
Трубка, брошеная им на стол, сначала гудела мощным зуммером, а после неожиданно замолкла, и наступила тишина. Куравьев понял, что связь отключена. Прямая связь с Москвой, с Кремлем, с Самим!
Барон, он тогда Борис Андреевич, первым подошел к Куравьеву.
- Мы еще поборемся, Степан Ильич! Начнем писать на съезд!
- Правда, - как-то недоверчиво посмотрел на него первый, - ты, Борис, так думаешь? Думаешь, что дело дойдет до съезда?
В глазах Куравьева вспыхнул огонек надежды, но тут же потух. Уж он-то, старый партийный чиновник, знал, что на съезде о нем в докладе только скажут одним словом, перечисляя секретарей обкомов, не справившихся и не оправдавших доверие партии и народа. Больше ничего.
Но Куравьев благодарно встал и обнял своего секретаря по идеологии. Не ожидал от болтуна такой поддержки. Может, просто формальной, но у него выступили на глазах слезы. Он видел краем глаза, как члены бюро стали вставать и хмуро выходить из кабинета. И уже за дверьми кто-то засмеялся. Кажется командующий округом. Впрочем, может и другой кто...
И вот теперь Борис Андреевич стал жеребцом.
Барон давно уже распростился со своим прошлым. Его Любовь Александровна в первые дни перестроечной смуты напилась и утонула в ванной. Она предсказывала мужу, что тот пойдет в бомжи. Прямо из их прекрасной квартиры на Молодогвардейской. Барон уже не мог вспомнить лица своей жены. Детей у них не было: Любка натворила что-то в молодости. А всем говорили, что боялись заводить выродков, которые в итоге погубят его партийную карьеру. И вот теперь он жеребец? Ах ты, гнида, лекторская!
Но Барону было лень вставать, чтобы залепить Клещу в лоб. Он только неспешно, но сильно ударил пяткой по коленной чашечке собутыльника. Что-то хрустнуло, и Клещ побледнел. В нем уже зародился крик боли. Это было видно по его надувшимся венам шеи, скользнувшему вниз кадыку, открывшемуся рту. Но крика не было. По крайней мере, первые полсекунды после удара Барона.
Это был не крик, а пронзительный вой маленькой собачонки, которую подвесили за хвост и облили крутым кипятком.
Клещ, не выпуская пустой бутылки, с этим воем рухнул на бетонный пол подвала. В самый последний момент он подтянул к себе руку с бутылкой, которая встала на край донышка и лопнула. Это произошло одновременно: послышался глухой шлепок о пол самого Клеща, и треск стекла, приглушенный массой, пусть небольшой, тела упавшего. И вскрик. Короткий, как выстрел после сирены. Клещ дернулся и замер.
Отрубился, - подумал Барон. Если бы Клещ еще раз дернулся, он бы добавил. Той же ногой. Но Клещ, похоже, заснул. Потянуло спать и Барона. Он еще больше растянул ноги и закрыл глаза. Вскоре послышался храп.
Глава вторая. Допрос
Барон почувствовал, как его толкают. Он приоткрыл слипшиеся от тяжелого похмельного сна веки и увидел перед собой пожилого мужчину в черной куртке, который показывал на лежавшего Клеща. Только тот был перевернут на спину, и его остекленевшие глаза смотрели на потолок подвала не мигая. На его груди было расплывшееся темное пятно, в центре которого тускло поблескивал торчащий осколок стекла.
- За что ты его убил?
Барон не отреагировал на вопрос. Мужик был на кого-то похож. И бомж силился вспомнить, где он видел этого человека? Его взгляд упал на правую руку стоящего перед ним человека. Вместо указательного пальца короткий обрубок. Беспалый.
За мужиком стоял другой. Этого Барон узнал сразу - дворник Мишка. И понял, что пока он спал, дворник, по всей видимости, спустился в подвал, а затем побежал за помощью. Ну да, в этом доме жил следователь городской прокуратуры некто Муромский. Барон наморщил лоб: Дмитрий Борисович!
И почему-то улыбнулся, вспомнив имя следователя. Не следователю был рад, а тому, что память не оказалась совсем безнадежной.
Муромский жил действительно в этом доме уже двадцать лет. Когда работал в транспортной прокуратуре, дали ему, почти сорокалетнему работнику новую квартиру здесь, в микрорайоне железнодорожников. Затем его перевели в городскую прокуратуру, и предпенсионным его делом была странная смерть зека, вышедшего на свободу. Мистика и чертовщина. Бывший грабитель намеревался напасть на студентку. Но у него самого сердце отказало, будто он напал не на девушку, а на привидение. Затем вмешалось ФСБ. В результате, прокурор города поспешно ушел в отставку и уехал жить в столицу. А Муромского тихо отправили на пенсию.
Барон окончательно проснулся:
- А это ты, Дмитрий Борисович!
И воззвал к дворнику:
- Мишка, займи на водку, и сбегай. Отметим встречу, а то тут мы денатуркой развлекались...
- Доразвлекались! - крикнул в сердцах дворник. - Твой собутыльник-то уже на том свете жилье приобрел.
- Что, правда? Лекции читает Богу, на ум наставляет, как миром править? Клещ это умел...
- Да ты что, Барон, человек умер, а ты еще и скалишься!
Дворник в гневе стукнул о пол широкой лопатой для очистки снега.
- Барон? - удивился Муромский. И пригляделся. Бомж был в рваной китайской куртке, сбитых туфлях, явно принесенных со свалки, или вытащенных из контейнера с мусором. От Барона несло перегаром, мочей и грязным, никогда не стираным бельем. Впрочем, эту смесь запахов усиливал и бездыханный Клещ. Только он привносил еще и запах смерти.
- Борис Афанасьевич?
Муромский с изумлением вглядывался в лицо бывшего партийного руководителя, который, по примеру многих, должен уже давно работать в коммерческих структурах, кататься по загранкомандировкам и отдыхать на Канарах. Но что бы здесь, в подвале?
- Узнал, - криво улыбнулся Барон.
- Но как вы здесь?
Барон чуть не подскочил: к нему за многие годы бродяжничества впервые обратились на вы.
- Ну, шта вылупился?
Барон сказал это бывшему следователю и, тут же перевел взгляд на дворника:
- Убери эту падаль!
И ткнул пальцем в Клеща.
- Какая же это падаль? Это твой дружок, Барон! - напомнил Михаил. - И ты его кокнул!
- Ишшо чего? Не трогал я его. Это вы его перевернули. - Бомж неприязненно посмотрел на Муромского. - Как же так? Милиция наедет, а труп сдвинут, и лежит вверх лицом, как будто я на него напал? На меня его вешать будешь, умник? А?
Муромский удивился тому, как остро оценил криминальную ситуацию опустившийся человек. А ведь бомж прав: нельзя было заставлять Михаила разворачивать Клеща на спину. Непростительно. Да, кто его знает, может, человек был жив и мертвецки спал. А оказалось, что он мертвецки мертв. Ладно, повинится опергруппе. Но где она? Милицию ж не вызвали! Вот, черт!
- Иди, Михаил... Васильич, позвони из кочегарки по 0-2. Пусть дежурный поднимет ребят из уголовки.
- А этот, не набедокурит?
Дворник кивнул на Барона.
- Иди, - каким-то усталым и раздраженным жестом отправил Муромский осторожничавшего дворника.
Он проследил за удалившимся Васильичем и, увидев полусломанный стул, подтянул к себе и подсел к бомжу.
- Как же вы так, Борис Афанасьевич?
- Шта как? - грубо отреагировал Барон, и Дмитрий Борисович почему-то представил себе экран телевизора с репортажем из Кремля. Он зажмурился, но все-таки спросил:
- Опустился-то...
- На меня будешь шить Клеща?
Барон абсолютно не реагировал на упрек Муромского. Он был человеком действия. И не хотел оказаться в кутузке. Не раз его забирали в участок районного ЛОВД. Подержат, иногда и хорошенько отдубасят, но отпустят. А здесь мокрое дело.
- Я вижу, что, вряд ли ты виновен в смерти своего дружка, - ответил Муромский. Он еще раз оценил живучесть прагматизма в бывшем секретаре. - Объясню, что ты не убивал. По всей видимости, Клещ, тьфу ты, дружок твой, как его там(?) ... умер от проникновения в сердце осколка. Вскрытие это докажет.
- Докажет... - передразнил Барон. Он почувствовал опасность. В слова Муромского о непричастности Барона в смерти Клеща только дурак поверит! Ну, промямлит что-нибудь операм. А те коленку осмотрят. Нападение и убийство... Надо рвать!
Барон даже не подумал, что Муромский вздумает преградить ему путь на волю. Тому за шестьдесят лет. Ровесник, но хлипковат. По желтому лицу видно, что желчный пузырь забит одним или несколькими камнями. Тоже, не только воду пил в своей жизни следователь. Да и роста тот с Клеща.
Муромский заметил перемену настроения Барона, но было поздно. Тот встал и пнул ногой по стулу, на котором сидел Дмитрий Борисович, но не дал пенсионеру упасть, подхватив его за тулуп. И зашипел:
- Я не причем здесь, но тебе уже вряд ли поверят. Лучше я уйду.
И двинул кулачищем по скуле следователя в отставке. Тот откинул голову и потерял сознание.
Барон выбежал. Он постоял под аркой дома и осторожно выглянул. Никого поблизости не было. Дальние уличные фонари освещали небольшое пространство. Если посмотреть направо, там, на Арцыбушевской, было движение. Прозвякал трамвай, мелькнули друг за другом встречные тому машины. Затем еще. Из-за угла показалась фигура какого-то человека. Ну, что ж, вперед! Ни с кем не стоит встречаться. Барон быстрым шагом перешел проезжую часть дороги и оказался перед легкой изгородью из редкого штакетника. За ней опущенными веками темных окон спал двухэтажный дом.
Бомж решительно вошел в дворик и углубился в его темноту. Там был проход, который шел мимо стройки и выводил на Красноармейскую улицу. Этот человек, ростом почти под два метра, легко шагал по снегу.
На Красноармейской он снова посмотрел направо. Вдоль трамвайных путей. Они светились блестящими полосками - напротив уличных фонарей. Дальше, в глубине улицы, напротив бывшего мемориала Ленина, ставший музеем имени Алабина, стоит дом. В нем, на третьем этаже, была четырехкомнатная квартира Барона. Это он тоже помнил и не хотел забывать. Оттого и крутился недалеко.
Было около десяти вечера. Движение одиночных машин исходило от привокзальной площади. Уверенным шагом Барон перешел улицу и двинулся вдоль ограды управления железной дороги. Увидев строящееся из стекла и бетона здание нового вокзала, Барон остановился. Каркас купола напоминал большую круглую клетку для канареек. Бомж усмехнулся. Он чувствовал себя в ударе. Память о людях, о домах была еще не пропитой. Что-то обнадеживающее было в этих воспоминаниях. Только бы уйти от ответственности за смерть Клеща. Как? Сквозь морозную тишину послышался перелив на тему песни Ах, Самара, городок... И дальние глухие обрывки объявления о поездах. Ну, конечно, пора сматываться подальше!
Барон рванулся навстречу звукам. Но держался ограды. Затем еще быстрее пересек пространство перед входом в управление дороги и снова прижался к прутьям забора. Он не думал идти мимо почты к тоннелю, где даже для ночного времени было достаточно народа, могли прогуливаться и милиционеры. Поэтому он нырнул между музеем и почтой в дворик жилого десятиэтажного дома. Обогнув его, Барон уткнулся во временное ограждение. Он сдвинул тонкий лист рифленого железа и через образовавшийся лаз вышел к перилам старого переходного моста, по которому уже не ходили. Под ним был узкий проход между багажным отделением и трансформаторной будкой ...
***
Муромский открыл глаза. Щека горела, это саднила кожа. Еще болела скула. Вот тебе и бомж! Вот тебе и бывший секретарь обкома! И след пропал.
Дмитрий Борисович кряхтя, поднялся и осмотрел себя. Все нормально, если не считать, что на вызов дворника из квартиры он вышел в спортивном трико. Правда, набросил на плечи армейский тулуп из маскировочной ткани. Ну и старый же ты, дурень!
Обозвав себя, Муромский подумал, что тем же словом его попотчевуют и опера, которые скоро должны нагрянуть. И что он им скажет? Разведет руками и признается в своем полном идиотизме? Нет, надо как-то спасать честь отставного мундира! А как, если не выловить, не задержать самому убежавшего? Ведь не спроста же тот дал деру! Значит, между ним и Клещем была разборка.
И здесь Дмитрий Борисович ясно представил себе, как Барон в запале куда-то ударил собутыльника, а у того оказалась в руках бутылка. Но удар был болезненным и точным, поэтому Клещ упал сразу. Вот оно как было! Есть, от чего смываться!
Муромский вышел из подвала, за ним гулко хлопнула металлическая дверь подъезда. Щелкнул замок с кодовым набором. Он оказался на улице. Снег, еще не был притоптанным, обозначилось несколько следов. Самый свежий из них уходил на ту сторону улицы. Значит, на вокзал.
Неужто Барон в таком виде сядет в дальний поезд? Нет, конечно. Кто его пустит? Даже самый алчный проводник не решится везти такого вонючего зайца. Да и денег у Барона нет. Поэтому, решил для себя отставной следователь, бомж побежит к пригородному вокзалу. Можно броситься в Запанской поселок, что за локомотивным депо. Там в одноэтажных домах не трудно найти схорон. Но люди сейчас не очень жалостливы, рисковать из-за бомжа не будут, если нет серьезных денег. Значит, тот сядет в электричку.
И пенсионер, покряхтывая, пошел по следу.
Глава третья. Странная электричка
Барон, однако, не дошел до пригородных платформ. Хотя, когда двинулся вдоль багажного отделения со стороны железнодорожных путей, мысленный маршрут был именно таким. Он остановился перед багажкой. Само шестиэтажное здание почему-то не бросалось никому в глаза из-за надписи Багажное отделение на уровне второго этажа, которая как бы ограничивала высоту строения. И люди не задирали голову вверх. Они несли сумки, толкали тележки и тачки. Отсюда уезжали машины с тюками и коробками. О существовании верхних этажей никто не подозревал, пока не происходил какой-нибудь конфуз с багажом, и появлялась необходимость искать руководство дирекции по обслуживанию пассажиров.
Рядом с багажной платформой стояли купейные вагоны. Это специализированные вагоны различных дорожных служб. Дальше платформа обрывалась коротким спуском на пути вдоль забора кабельного завода. Эта ветка пустовала. Ее дальняя стрелка была ручной и при толковых стрелочнике и составителе поездов сюда можно загнать состав или сформировать его здесь, а затем вывести на магистральные пути.
Иному человеку пустующая ветка могла навеять ностальгическое настроение. Когда кабельный завод работал на полную мощность, по подъездным путям часто уходили груженые продукцией завода вагоны. И приходили составы с оборудованием, сырьем, запасными частями. Особенно активно суетились поезда, когда с дальнего завода Прогресс готовились на космодромы ракеты. В их конструкции кабельных линий хватало. Именно в расцвет космической программы Борис Андреевич Ецков круто шел по партийной линии в гору. Не раз выступал и перед коллективом кабельщиков. Его запомнили по изобретенному им экспромтом афоризму: Уж вы точно не сукины дети, завод-то у вас кабельный! С ударением на втором слоге.
Барон встряхнул головой. И было отчего. Нет, не от памяти о прошлом, а потому, что на этой ветке он увидел горящий огнями вагонов пассажирский состав, издали похожий на электричку.
Сначала бомж ничего не понял и подумал о глюке после денатурата. Он спустился с платформы и перешел на первый вокзальный путь. Это было безопасно, потому тот подходил вплотную к строящемуся вокзалу, и по нему не пускали поезда.
Каким же образом на тупиковой ветке оказался состав? Это было странно. Барон миновал и второй путь, оказавшись на первой низкой платформе. Действительно, удивительный состав представился его взгляду. Он казался бесконечным по своей длине. И если посмотреть более внимательно в ярко освещенные салоны вагонов, то они были словно подняты из метрополитена. Но не самарского, и вообще, не российского. Это были голубые вагоны с минимумом сидений и обилием сверкающих никелем стоек. Как в нью-йоркской подземке. Вагонов было настолько много, что они терялись вдали ярко переливающимся хвостом длинной змеи. Но, самое удивительное было в том, что их свет абсолютно не освещал ни забор завода, ни рельсы первого пути. Вообще состав как бы врезался в темноту ночи, как в гладь черного ночного озера. И был виден с его дна.
Действительно, с преломлением лучей происходило нечто странное. Свет, идущей от электрички, казался плотным и как бы скрученным. Словно жестяная крышка из-под плоской банки с консервами, намотанная на стержень короткого ключа.
В кабине электрички было пусто, но о том, что движение скоро начнется, неожиданно объявили репродукторы вокзала: Граждане пассажиры! На нулевом пути продолжается посадка на поезд... Сбой. Какое-то шуршание в динамике, словно диктор стала перед самым микрофоном раскрывать плитку шоколада и шуршать фольгой. И снова продолжение объявления: Время отправления - немедленное! Прошу занять свои места! И снова повтор. Сбой и приглашение занять свои места.
Барон пригляделся. Странные объявление и посадка! Что это за немедленное отправление поезда? Так на вокзалах не объявляют. Говорят о часах и минутах. И куда садится, ведь двери вагонов были закрытыми? И только в восьмом, навскидку по счету, вагоне только что раскрылись створки средней, только средней двери. Остальные двери сомкнули свои половинки, как рота солдат губы выслушивая штормовой нагоняй сержанта.
Барон огляделся: никто из пассажиров не клюнул на это объявление. И вообще никого не было ни на платформах, ни у других составов. И не было видно проводников. Только вдоль первого пути бомж заметил подозрительно знакомую фигуру человека, прихрамывающего на ходу.
Следователь! - мелькнуло в голове Барона. - Оклемалась, старая крыса! Надо рвать от этой липучки!
Барон махнул рукой:
- Да, хрен со всем этим городом!
И поспешил к вагону с открытой дверью.
***
Муромский обнаружил беглеца. Он не пошел тоннелем, боясь упустить Барона, а решил пройти по открытому пространству. Бомж стоял на платформе, куда-то изумленно вперив свой взгляд. Затем, увидев преследователя, почему-то рванул к забору кабельного завода. В кромешную тьму. Такой абсолютно непроглядной полосы тьмы не должно быть, потому что над забором со стороны завода навис на высокой стойке яркий прожектор. Такой же освещал пути с противоположной стороны - со стены двухэтажного здания пункта технического осмотра вагонов. Да и множество путей, если взглянуть романтичным взглядом на все пространство выходной горловины, переливалось разноцветьем светофорных огней. Внизу боковые пути подсвечивали фиолетовые и красные линзы маневровых светофоров. Но во всей этой картине ночной железной дороги был изъян. Неестественный и пугающий.
Дмитрий Борисович остановился. Стоит ли бежать за Бароном? Может, пойти в дежурку линейной милиции и попросить задержать подозреваемого в убийстве? Так будет спокойнее. Что же он, как мальчишка-практикант милицейской школы ввязался в историю с этой пьянью? Стоят ли его внимания два опустившихся человека? Нет, конечно, если бы один из них не был бы мертвым!
Муромский по-стариковски вздохнул, подобрал железный прут, лежавший в межрельсовом пространстве, и двинулся за ушедшим в темноту бомжем.
Дмитрий Борисович не заметил, как сам переступил какую-то границу и оказался не в черном провале густой тьмы, а, напротив, его изумил яркий свет невесть откуда появившегося бесконечного пассажирского состава.
Муромский оглянулся, все было на своих местах: и платформы, и нависший над путями конкорс - зал ожидания нового вокзала, и небо, проколотое миллионами ударов острым предметом, и за ним ощущалось море огня какого-то иного мира. Только вокруг ни одной души.
Дмитрий Борисович сделал еще несколько шагов и оказался у первого вагона. Двери сомкнутыми створками придавали вагонам гримасу недоверчивости затаившегося существа. Муромский направился к восьмому вагону, в котором исчез Барон, и даже привстал на цыпочки, чтобы разглядеть фигуру бомжа в салоне. Но, странно, внутри никого не было.
Дмитрий Борисович растерянно присвистнул: ну и дела! А может никаких дел и никакого бывшего секретаря обкома?
И старый человек подумал о своей квартире. Тепло, уютно урчал светящимся электрическим домашним животным включенный телевизор. Сейчас должен идти хоккей по спортивной программе НТВ через антенну-тарелку. Кленовые листья давили шведских профи. Когда такое увидишь? Надо привести себя в чувство, и он очнуться на своем диване.
Ущипнул себя за ногу. Стало больно. Ткань трико под пальцами сломалась. Это было место, куда пролилось перенасыщенное сахаром кофе. Скользнул рукой по тулупу. Это его вещь. Он не просто на улице, а рядом этим дурацким поездом!
Видимо, после удара кулачищем Барона что-то сдвинулось в моем сознании, подумал Муромский, и как-то отстранено повернулся в сторону вокзала, чтобы все-таки вернуться домой. Это решение успокоило его. И он словно в трансе сделал несколько шагов вдоль несуществующего поезда, но резкий звук разошедшихся створок заставил его вздрогнуть и посмотреть на ярко освещенный вагон, в котором растворился бомж. Это открылась его первая, одна из четырех, дверь. Значит, пришла очередь Муромского исчезнуть в этой чертовой электричке!
И будто в подтверждение этой мысли из невидимых динамиков раздалось подчеркнуто-равнодушное объявление о немедленной посадке. Куда идет этот электропоезд? Неприятное шуршание в динамиках...
Бывший следователь остановился не от этого приглашения, которое было явно адресовано только ему, а от появившегося в нем внутреннего голоса, отдаленно похожего на его собственный.
Не мешкай, Борисович, - кто-то гнусаво и запанибратски завел тот странную речь, - давай, вперед! Или хочешь остаться? Слов нет: оставайся! Но после не сетуй на скучную жизнь и на то, что она прошла одним быстрым днем. И нечего в ней вспомнить, кроме бесконечного нагоняя от начальства. И с кем ты возился? Отрепьем, глупым, хвастливым, жадным и коварным!
Голос изменил свою тональность. В нем исчезли ноты развязанности. Он набирал силу искусного оратора, призывающего взглянуть на привычный мир под другим углом.
Помнишь пули и ножевые ранения?- вопрошал голос. - Помнишь, как твоя нога зависла под колесом вагона, еще чуть-чуть и она была бы раздроблена, а, может, и потянула тебя самого на рельсы, под вагон? Хорошая была встряска?
А почему тебя зовут Беспалым? - голос приобрел вкрадчивость маньяка-обольстителя, встретившегося на пустой ночной улице подростка, сбежавшего из дома. - С какой-то внутренней дрожью продолжаешь ты протягивать руку для пожатия. И люди вздрагивают, прикоснувшись к твоей култышке. О чем они при этом думают? Вероятно, все одно и тоже: Где этот старый дурень потерял указательный палец? Не свернул ли его, ковыряя в собственном носу, разгадывая загадки преступлений? Ведь так думают? А что в твоей жизни осталось? Язва, без сомнения переходящая в рак?
Это был сильный и подлый прием. Что-то внутри Муромского сжалось, откликнулось в правом боку болью растущей в объеме печени. Он знает к чему это, когда клетки такого органа старого человека начинают быстро размножаться.
И последний аккорд в чужом исполнении на нервах измученного в сомнениях человека:
Ну что ж, беги домой, в пустую квартиру, где вскоре будет стоять гроб, и ты в нем благостно сложишь руки! А этот бомж пусть унесется в неведомые дали!
Чья это речь?
Дмитрий Борисович провел перед своим лицом ладонью, которая, действительно, казалась дырявой из-за отсутствующего пальца. Голос замолк, а створки двери, втянутые в ниши стены вагона, стали угрожающе подергиваться, выражая явное нетерпение. Как створки турникета в метро в рисованном мультфильме про Волка и Зайца. Мол, не решишься, закроемся! Что за чертовщина?
Кто решил за Муромского, что произошло в его взбаламученной непонятными событиями предновогодней ночи? На этот вопрос он не смог бы ответить и сам в тот момент, когда, отбросив холодный прут в сторону, он поднялся в вагон таинственной электрички.
Глава четвертая. Сон Ецкова
Барон вошел в вагон легко, словно входил в бассейн. Только этот бассейн был вверху и человек нырнул в него со дна. Словно искушенный купальщик он всплыл на поверхность невидимой воды, полный первобытной радости общения с бирюзовой стихией планеты. Давно забытое ощущение! Хотя о каком море или искусственном водоеме бассейне могла быть речь, когда Борис Афанасьевич не мог вспомнить, когда он стоял под душем? Но восприятие омывающей со всех сторон чистой и прохладной воды становилось все более реальным, потому что он чувствовал, как с его души исчезает большой слой грязи, и обнажается его данная матерью сущность. С каждым новым мгновением ему становится легко и радостно в этом удивительном вагоне электрички.
И появилось предчувствие, что он не один. Нет, это не мелькнувшее за окном лицо следователя в отставке. И даже написанное изумление в его глазах не вызвало в Ецкове злорадного удовлетворения. Ему стало не до преследователя. Здесь чувствовалась полная безопасность. Наконец, можно было расслабиться.
На него нахлынуло чувство покоя, какое бывает, когда возвращаешься после долгого отсутствия в родительский дом. Он сел на первое же крайнее сиденье. Но не о доме подумалось. Нет, ему представилась иная картина. Стены вагона как-то странно исказились, и он увидел себя молодым, в летней ситцевой безрукавке в комнате общежития Уральского политеха.
Это была не его комната (освой он не хотел думать), а Вали.
Она сидела на стуле, рядом с квадратным столом, прижатым к стене, закрашенной бирюзовой масляной краской, и сложила руки на коленях. Стул стоял рядом со столом, и его спинка упиралась в ту же стену. На столе стояли бутылка Столичной и бутылка египетского бальзама Абу Симбел. Только что они выпили по полстакана смеси водки и бальзама. Это был последний крик студенческой питейной моды.
Борис, долговязый, со светлой кудлатой башкой, стоял перед Валей на коленях. Он не опьянел с первого стакана. Да и что с коктейля с привкусом трав? Но в глазах все поплыло. Наверное, от ощущения долгожданного уединения. Он чувствовал себя усталым путником, который весь день шагал под жарким солнцем и увидел, наконец, прохладную тень под раскидистым деревом, вросшим в берег небольшого ручья.
- Я хочу положить тебе голову на колени. Разрешаешь?
Большой репродуктор, на который ни Борис, ни Валя не обращали внимания, передавал какую-то мелодию. Очень трогательную и щемящую. Но она не доходила до сознания молодых людей. Когда Валя подняла руки, и Борис ткнулся лицом в ее колени, ощущая запах девичьего тела, то его щеки стали подрагивать от соприкосновения с нежной кожей полноватых, но упругих ног девушки. И его всего самого охватила истома накатывающегося счастья.
Конечно, не Абу Симбел надоумил его так сделать!
Но так ли было в прошлый раз?
Постой, дружище, в какой это раз?
Барон заскрипел зубами во сне. Да, он видел сладостный и беспокойный сон. Он заерзал на мягком сиденье электрички, но не проснулся. И в то же время какая-то часть сознания отмечала его двойственное положение. Он ощущал себя человеком, издали увидившем картину своей молодости. И эта картина со скоростью камеры оператора на тележке, скользящей по рельсам, накатывалась на него, стремясь поглотить его. И лишь каким-то усилием воли он предотвращал этот накат. И это давало силу контроля над повторяемостью событий того памятного дня, его калькирование, которое допускало внесение изменений в любой экземпляр дня.
Да, это было 40 лет назад. И все шло почти так, до этого момента, когда он прикоснулся головой к коленям девушки.
И в этот момент он сделал что-то не так. И это изменило его жизнь.
Он поднял голову, чтобы взглянуть в лицо девушки, и прочел в ее глазах вопрос. Не сложный для восприятия: Ну и что дальше?
И тогда, почти полвека назад, он не захочет понять этот вопрос, который одновременно был и ответом: Я согласна! Ему надо было просто поднять девушку на руки и сделать всего несколько шагов с этой нетяжелой и драгоценной ношей в сторону кровати. Аккуратно заправленной девичьей кровати с домашней пуховой подушкой, которая знала все мысли своей хозяйки.
Но Борис опустил глаза, он вспомнил лицо отца, который, напутствуя его в университет, крепко наказал не связываться с девками! И сейчас, во сне, он видел, как отец незримо стоял между сыном и его бывшей одноклассницей, с которой они поступили в вуз. Сорок лет назад, на четвертом курсе, он так и не решился объясниться в любви.
В голове звучал надтреснутый голос деда, так называли в семье его отца, которому уже было почтии 50 лет, когда родился самый младшенький Борька: Глянь-к на старших братьев-то: Витька под трактором спит с гаечным ключом, Вовка на лесоповале, в тайге рядом с зеками длинный рубль зарабатывает, а Верка уже четвертым обрюхатилась! Шта, у них, счастье море Байкальское? И с чего все их счастье? У всех любовь пошла ранняя. А учиться когда? Ты-то, хоть человеком стань! Без анжинерного диплому и не думай под юбки заглядывать!
Налил Борис полный стакан водки, опрокинул его, и выскочил из комнаты Вали. А после пошел под душ. Но сильный поток холодной воды долго не смывал нахлынувшего желания. Полные колени Вали стояли перед глазами. И парень, вцепившись руками в разъеденные водой глубокие бороздки между кафельных плиток кабины, осел на пол от сладострастного извержения семени. И он извивался большой ящерицей на прямоугольном дне белого эмалированного корыта, пока не выпал из него на кафельный пол.
Об этой унизительной и постыдной картине Борис старался не вспоминать. Но она всплыла через несколько лет, когда он, молодой инженер-прораб Уралтрансстроя, привел в вагончик Любку Михайлову, разнарядчицу. Выпили они раньше, в ее конторке. Закусили оставшимся у девушки обедом из соленых огурцов, вареных картофелин и кусков ржаного хлеба. Борис Афанасьевич выпил тогда сразу два стакана мутного самогона (эта привычка передалась от отца, крепкого сибирского мужика, привыкшего делать все с двойным запасом), оказавшегося случайно в сейфе разнарядчицы. Она довольствовалась и пол стаканом, раскраснелась, и толкнула ногой молодого прораба. Тот намек понял и кивнул на свой вагончик, который он делил с тремя строителями, которых не было. И подвыпившая пара воспользовалась их отсутствием.
Так Любка и стала его женой.
Управление Уралтрансстроя имело филиал в Куйбышеве. Борис вскоре с молодой женой был отправлен туда главным инженером проекта. Неожиданно быстрое повышение. Тогда молодой Ецков думал, что так получилось благодаря вступлению его в партию. Но он не знал долгое время о том, что управляющий трестом Семен Игнатьевич Большаков, полный и лысоватый мужчина поставил перед Любкой обязательное условие - выйти за любого молодого инженера, да хоть и старого, и сгинуть с его глаз! Он не мог простить разнарядчице ее беременности от него. Это раз. Ее аборта. Это два. И пристрастия к водке. Это три. А ведь у них все началось со Дня строителя, когда он на торжественном собрании вручил молодой работнице конверт с премией и шепнул, улыбаясь: Обмоем вместе...
Воспоминание во сне о Любке вновь заставило передернуться Барона. Он и стал Бароном благодаря ей, Баронессе. Купалась, стерва, в дорогих вещах. Толкала его к Куравьеву до тех пор, пока тот не стал заглядывать в гости к секретарю по идеологии. Натолкалась, шлюха! Куравьев взял ее в какой-то штат помощников и вывозил ее на Сокские дачи. Тьфу, ты!
И опять Барон застонал во сне. И тот его опять вынес в воспоминаниях, как бурная река щепку, утянув в водоворот, выбрасывает на поверхность далеко от прежнего места, в то студенческое общежитие. Но Борис уже ЗНАЛ, как сложится его жизнь.
Самое обидное было в том, что, когда он на пятом курсе стал готовить дипломную работу и приехал домой, его дед упал в колодец и сломал себе шею.
Мать, тихая, благоразумная женщина вздохнула: Чего ему там, в колодце, надо было, не пойму? За смертью пошел, Афанасий. Вот как оно бывает, Боренька!
Младшенького мать любила. И ставила на первое место, как и первую букву его имени впереди его братьев и сестры. И таким образом он был первым в семье после Афанасия. Его отца. Но эти фокусы с именами и буквами происходили вне сознания семьи Ецковых. И, не смотря на скорбь, сказала: А Валюшка-то, замуж вышла. Чего же вы с ней не сошлись?
Борис помнил, как сумрачно смотрел на мертвого отца, который лежал в горнице, посветлевший в гробу, а с его правого глаза все время соскакивал пятак, и взору скорбевших представлялся лукаво открывшийся серый уже затуманившийся зрачок деда: Ну, что, Борька, скоро анжинером станешь! Жанись сразу, коль невтерпеж. Это дело знамо.
Свеча в руках Бориса истаяла и капнула на руку. Вовремя, а то послал бы батю подальше. Хотя дальше уже и некуда.
Сон снова настойчиво отмел и это воспоминание. И увидел Барон себя снова стоящим на коленях, и склонившим голову на ноги Вали. Только на этот раз его руки не висели плетьми вдоль плеч и ножек стула, а он обхватил ими девушку, не стесняясь прикосновения к ее полным горячим ягодицам. Девушка вздрогнула и сняла свою правую руку с шевелюры парня, запустила ладонь за воротник рубашки, и, нащупав бугорки его шейных позвонков, стала гладить ему спину, проталкивая руку все дальше и дальше к пояснице.
Вот он, - подумал Барон, - тот момент, который он упустил тогда. И не должно быть никакой мысли об отце и его дурацком наказе! Только дрожь по телу и блаженство от предвкушения близости с любимым человеком!.
Его охватила истома накатывающегося счастья. И только сейчас Борис услышал, как диктор объявил по репродуктору, широкой черной тарелке, висящей над столом (только сейчас он ее заметил) и объявил: Чайковский. Баркаролла! Времена года... И полились чарующие звуки одного из лучших произведений русского классика. Борис подумал: Как только сойду с этой электрички, куплю пластинку с этим концертом...
Он легко перевел руки на талию Вали, сильно поднял ее со стула, притянул к себе, отчего девушка прильнула к нему, и уже вторая рука обхватила его шею.
- Люблю, - прошептала она. - Борька, я тебя люблю!
- Я тоже, я тоже, Валечка!
И она оказалась на своей кровати, а он сверху придавил ее. Но она была в беспамятстве от сильного и долгого поцелуя. Потом они засуетились, в том же беспамятстве сбрасывая с себя одежду. Они не помнят, кто из них все-таки соскочил и дернул запор задвижки в сторону косяка двери.
Они лежали с Валентиной обнаженные, тесно прижавшись друг к другу. И их обоих захлестывали волны блаженства. Борис смотрел на побеленный известкой потолок. Мелькнула мысль, почему у вагона такой потолок и без ряда светильников? Но эта мысль, занесенная непонятно откуда, исчезла, потому что он повернулся к Вале и поцеловал ее в губы. Она страстно ответила. И еще быстрый обмен поцелуями.
Борис приподнялся, девушка быстро заняла центр кровати, ее ноги раздвинулись. Она знала, что Борис будет ей мужем. Она знала это всегда, но сейчас это знание переросло уже в ощущение себя женой этого сильного и уверенного в себе человека. С каждым его плавным, но упорным движением над ней и в ней ее наполняла уверенность в их долгой совместной жизни.
А по радио объявили: Каприччио. Советский народ воспитывался на лучших образцах мировой музыкальной классики.