В памяти сохранились какие-то новогодние запахи, хлопоты перед праздником, состояние душевного подъема. Бабуля толковала про Сочельник, Рождество, а мы все ждали, когда отец елку притащит и старый короб с игрушками из чулана принесет. Наряжать елку всегда нам доверяли, только звезду из тоненьких стеклянных трубочек на макушку всегда мать надевала.
Игрушек было много, всяких: старинные из тончайшего стекла, которое ломалось в руках, но даже не резалось; какие-то куколки на прищепках, ледяные избушки. Больше всего мне нравилось рассаживать по веткам яркие и нарядные мухоморы. Шаров, конечно, много было, но они были просто красивые. Снеговики, снегурочки, какая-то, помню, румяная баба в розовом тулупе - эти игрушки таили в себе особенное очарование. Мне почему-то казалось, что у них есть история. Может быть, поэтому в Новый год мне всегда думалось, что этот праздник как-то связан с той огромной жизнью, которая была до меня, о которой я ничего не знаю, а только могу догадываться.
После того, как ставили елку, в школу бегать было не нужно. Как-то так получалось, что и по дому мать нас с братом не сильно загружала. Дров утром натаскаешь да лучины на растопку наколешь - и свободен, почитай, весь день.
Бабуля, кстати, каждый год на Сочельник варила сладкое блюдо из проросших зерен. Специально для него отбирали немного зерна и раскладывали на мокрой тряпице. Только много это времени у нее не занимало, так что успевала она и песни свои сплетать.
- Расскажи, Гамаюн, птица вещая, нам об Огненном Змее Волхе, как родился он, как отца победил, как женился на Леле прекрасной! - Так начала бабуля разматывать очередной клубок из берестяного короба. Я как-то не очень понял, про что там было, как это можно отца победить, если его даже наш деревенский кузнец на Масленицу свалить не смог. А уж дядька Силай любую лошадь мог остановить, не то, что быка свалить. Ну, может, маленький был, но как помню, так и скажу.
Значит, гуляла Мать Земля по горам - по долам, никакая погода ее не пугала. Дождь так дождь, снег так снег, да и град - не помеха. Где-то по камням прыгала, видать, поскользнулась и свалилась на непонятного Змея Индрика. Тот сначала лютый был, а потом обниматься принялся. Как мы с братом поняли, получился у нее ребеночек от этих обниманий. Только странно это было сказано. Бабуля приговаривала: "Тяжела она стала от гадины". Все ходила она с животом, год и два и аж тридцать лет! Видимо, потому долго не получалось ребеночка родить, что от гадины. Вот ходила Мать Земля и чадо свое вынашивала.
И вот как-то ночью, - это я точно помню, потому что "закатилось Красно Солнышко, и рассыпались звездочки по небу", - появился Огненный Змей. Назвали его Волх сын Змеевич.
А как еще назовешь, если отцом и в самом деле Змей Индрик приходится? Может, конечно, Индрикович... Только сказано было, что Змеевич.
Как водится, от рождения бога всем досталось: и небесное царствие потряслось, и подземное раскачалось, птицы-звери, те, понятное дело, разбежались-разлетелись, море синее расплескалось. И чудеса начались сразу же, час с небольшим только и прошел, когда Волх заявил, что не надо его пеленать, а надо дать ему латы и шлем золотой. Еще сразу мать отправил в кузницу к Сварогу за булатной палицей тяжеленной, пудов, этак, в триста весом. Пуд-то шестнадцать килограмм весит, это мы с братом точно выяснили, когда батя бочки с капустой на зиму в голбец спускал. Ну, дальше слушайте.
Мать Земля, видно, спросила сыночка, зачем ему все это надо, чего детство свое хочет укоротить, а тот изложил сразу программу действий. Говорит, что палицу в горы закинет и Змея ползучего разбудит, из норы выманит. Потом о Сыру Землю ударится и станет Финистом Ясным Соколом. И в образе сокола змея на клочки порвет.
Я так понял, что он сразу же решил с папашей Змеем за мать поквитаться. За то, что воспользовался, злыдня, ее неловкостью. Хотя, с другой стороны, он бы и не родился тогда вовсе, так что можно бы и подобрее быть. Кто их, этих древних богов, разберет, что для них правильно? Ясно только, что всё не как у нас, у людей.
Еще я так понял, что практически все боги могли в птиц превращаться. И хорошие и плохие. Да, я бы тоже не отказался по небу полетать, да только крыльев нет, а с сеновала вниз прыгать - совсем не то получается.
Мать Волха торопиться не стала, а оставила его дома, пока не вырастет да не обучится всяким нужным вещам. Совсем как у нас: пока в школе не одну пару штанов не просидишь, тебя и человеком-то не считают, так - шантрапа какая-то. Отец нам с братом частенько говаривал: "Мал еще, подучись трохи, а потом и вякать будешь".
Только Волху полегче было, он же рос как в сказке - не по дням и годам - по минуточкам. И учиться ему не в тягость было, потому что все сам знать хотел. Скоро научился он узлы завязывать, по-нашему, это значит, что он грамотный стал. Главных богов славить тоже научился. Я где-то в книжке читал, что раньше в школах был такой предмет - Закон Божий, назывался. Наверно, типа того, что и Волх изучал. Только он учился правильно славить Сварога, Семаргла и Рода.
Ну, всякие там специальные навыки еще изучил: птицей соколом становиться, волком рыскать. По горам удобнее туром, козлом таким горным, бегать, а в воде, понятное дело, лучше рыбой быть. Мне кажется, что кроме щуки в те времена никаких других солидных рыб не было, так что Волх в море синем щукой и плескался.
Как Волх на всякую дичь охотился, это понятно. Птиц сподручнее в небе соколом доставать, а в лесу волком. Там только одно непонятно было - почему-то говорилось, что Волх не охотится, а кого-то куда-то заворачивает. Особенно вкусно было про рыбу: "Завернет он рыбу севрюжину и белужину с осетринкою". Я так себе обязательно пирог такой представлял: в одной части севрюжинки кусок, рядом белужинки, а осетра на большом отдельном блюде подают. В книжке какой-то видел про царскую трапезу, что осетра на большом блюде, обложенного всякой снедью, выносить надо и в центр стола торжественно ставить. Только как это с охотой-то свзано?
Вот дальше всё понятно шло, дальше рассказывала бабуля про то, как Волх в образе Тура Златорогого со своими сородичами, другими турами по горам скакал, расспрашивал про чудеса, которые те видели. Сам-то он мало еще на свете пожил, ничего толком не видел, только науки всякие изучил, но это же не то, что самому повидать.
Я вот помню, что когда первый раз отец меня с собой на железнодорожную станцию взял, так я долго в изумлении был. Маленький-то полустаночек видать приходилось, он от нас километрах в семи был, недалеко, но что бывают такие огромные платформы и так много, я не знал. Если бы сам не увидел, не поверил бы никогда.
Вот и Волх-Тур тоже мало чего видел. А те ему вместо того, чтобы про чудеса рассказывать, какую-то девицу описали, что купалась она в одной рубашке без пояса. Вот невидаль какая! Он их - про чудеса, а они ему - про девку! Ясно, что Волх не удивился, а сразу по описанию Макошь признал. А Макошь-матушка, как я понял, к несчастию появляется. Вот Волх-Тур и прикинул, что, видать, папашка его, Индрик-Змей каверзу очередную задумал, и надо его остановить, пока беды не натворил.
Бегал Волх не просто быстро, а по-волшебному. Как сейчас помню: бабуля куда-то поверх наших голов вдаль смотрит, словно видит чего, и приговаривает:
- Побежал ярый Тур к царству Индрика, первый раз скакнул - за версту скакнул, раз второй скакнул - уж не видно его.
Потом, как водится у древних богов, он Соколом обернулся и дальше уже по небу полетел. Быстро добрался до темного царства и там на окно сел. Косяшетое окно. Я точно запомнил, но до сих пор не знаю, что за окно такое было у Индрика. На слух так какое-то косое-кривое выходит. Никогда больше я такого слова не слышал. Только в детской памяти и удержал.
Только про окно важно оказалось не какое оно косяшетое, а то, что с окна Волх подслушал разговор Индрика со своей женой Перескевой или Перескеей. У нас в чулане на полке стояла маленькая иконка, вся тёмная, и не видать ничего. Я как-то спросил, что там нарисовано, мать ответила, что это Параскева - Пятница. Не знаю, связана ли бабулина Перескева с той, что у нас в чулане стояла, но образ такой тёмный мне при имени Перескевы сразу нарисовался. Я его даже братишке показывал на следующий день, после того, как про Индрика бабка песню сплела. Тот долго смотрел, пока мать из чулана обоих не выгнала.
Подслушал же Волх разговор о том, что Индрик в Репейские горы собирается за молодильными яблоками, а жена ему про свой сон толкует. Приснилось ей, что сокол с вороном повздорили, и сокол ворону глаза выклевал. Уж куда как ясно, что не надо в Ирий ходить! Батя у нас никогда не делает, того что мать не велит, если ей сон вещий привиделся, хоть и называет бабьими глупостями, а наперекор не идет. Змей же недаром лютым называется, он свою жену еще о каменный пол ударил, чтоб не перечила. Разбушевался! Ногами затопал!
Бабуля в этом месте таким страшным голосом рассказывала, что братишка поближе ко мне перебрался и глаза такие большие-большие сделал. Испугался, видать.
Только понятно же, что Волх Индрика победил, сколько тот не прятался за железными запорами, и тоже об пол каменный расшиб. Хот вышла тут незадача, потому что Индрика-то расшиб, а тот на змеёнышей рассыпался и по щелям разбежался, где теперь его сыскать?
Дальше и вовсе сказочные истории пошли. Я слушать-то слушал, да всё на братишку поглядывал, ждал, когда он скажет, что все сказки и раньше слышал, а он ничего, молчал да на меня поглядывал. Так сейчас думаю, что узнал он сказку и про Бабу Ягу, и про молодильные яблоки, только бабуле ничего не говорил, чтобы не огорчать.
Мудрено было не узнать, если Финисту Ясну Соколу и клубочек с волшебной нитью дали, чтоб с пути не сбился, и блюдечко с яблочком, чтобы знал, что где творится. Одна только нестыковка была: в известной мне сказке Василису Иван-царевич из заморского плена вызволял, а тут Финист в пекельном царстве ждал, когда за ним Леля придёт.
Еще у Лели две сестры были, - про это нам бабуля раньше рассказывала, - которые почему-то Финисту в образе Сокола не давали с Лелей встречаться. Прямо как в "Аленьком цветочке" козни строили и отцу жаловались. Хот это понятно, девчонки, они вообще странные существа.
Я песни из этого клубка внимательно стал слушать, только когда бабуля сказала, что подошла Леля к Кавказским горам. Я уже говорил, что всё пытался понять, где же находится волшебная земля, про которую песни сложены. Где горы Кавказские можно же и на карте посмотреть, только не нашел там никакой речки Смородины. Вот, а Леля Финиста нашла, но жена его, Перескева или Перескеея, не помню точно, опоила сонным зельем. Это она такую хитрость придумала, чтобы заполучить серебряное блюдечко с золотым яблочком. Леля ей - блюдечко, а Перескея разрешит ночь с Финистом провести.
Как-то не понял я этого, но опять не спросил. Разобрался уже, за какие вопросы подзатыльник получить можно.
Еще случай смешной назавтра утром приключился. Братишка же у меня памятливый был, запоминал многое, и вот утром следующего дня мать к нам в комнату приходит: "Подъём!" - говорит, а малой ей сквозь сон и отвечает:
- Ты проснись-пробудись, Ясный Сокол мой! На меня погляди, к сердцу крепко прижми! Много лет прошло, много зим прошло, - мать так и прыснула в кулак, разулыбалась, тормошить его начала, обнимать. Я аж позавидовал, хоть уже и большой был, а тоже захотелось, чтобы меня так разбудили.
А из того клубка песня окончилась, как и полагается в сказках, свадьбой. Больше всего меня удивило, что Баба Яга, которую бабуля называла "Буря Яга", помогла Леле с Финистом от погони оторваться и Пераскее так ответила громовым голосом:
- Ты, Змея злокаманка, Змея Пераскея! Ты продала Волха за блюдечко, ну а Леля за ним на край света пришла!
Дальше уже папаша Сварог перечить дочке не стал и свадьбу для всего подсолнечного мира закатил. У меня почему - то эта свадьба в память запала как огромное поле цветущих подсолухов, ярких, желтых, больших. Зимой-то, когда всё бело кругом, даже не верится, что бывает такое.
Правда, Новый год тоже нарядный праздник, так что во всём можно найти хорошее.
Десятый клубок
Как-то раз братишка задал отцу неожиданный вопрос:
- Ну, мы, русские? - слегка струхнув, уточнил брат.
Я хорошо помню, что отец растерялся и, как всегда бывало в таких случаях, рассердился.
- Ешь давай и иди делом заниматься, - прикрикнул он на оробевшего брата.
А вечером бабуля неожиданно сама отодвинула пеструю занавеску и позвала нас к себе на печь. Она долго копалась в берестяном коробе, подслеповато щурила глаза, разглядывая клубки. Наконец, выбрала один и начала перебирать скрюченными пальцами загадочные узелки.
-Расскажи, Гамаюн, птица вещая, - привычно запел старческий голос, - о рождении Даждьбога прекрасного, сына бога Перуна могучего и прекрасной русалки Роси.
Брат как услышал слово "Рось", так сразу же дыхание затаил. Ни разу не перебил рассказ вопросом или замечанием каким. И чего ему вдруг так интересно стало узнать, откуда русские начало берут? Ведь малец совсем был.
По бабкиным песням, дело было так...
Ехал как-то раз Перун вдоль Днепра, а на другом берегу русалки песни пели и венки по воде пускали.
По тому времени я себе не очень представлял, что такое настоящая река. Дальше, чем на десять километров от дома бывать не приходилось, а те ручейки, что вброд можно перейти, на могучую реку никак не тянули. Так что трудно было представить, что Перун сидит на одном берегу, видит русалок, а добраться до них не может.
Одна русалка вредная была. Она стала в песне сказывать, что тот, кто могучий Днепр переплывет, тот и мужем ей станет. Все равно будет тот удалец беден или богат, молод или стар. Перун такие слова услышал, на русалку посмотрел. Понравилась она ему, видать, шибко, потому что он скинул с себя всю одежду и бросился вплавь на другой берег. Да не тут-то было!
Я тогда не знал, что у реки бывает несколько потоков, поэтому удивился, когда бабуля сказала:
- Он поплыл через Днепр сизым гоголем. Переплыл через первую струечку, и вторую струю без труда переплыл, третья струйка тут взволновалась, закрутила Перуна грозного - и отбросила вновь на крутой бережок.
Нам это было непонятно. Ведь в пруду, который годился для купания, никаких таких струечек не было, разве что родники со дна холодной водой по ногам били, но никуда они не отбрасывали. Не стали мы с братом тогда ничего выяснять. По школьным учебникам я, конечно, знал, что такое реки, какие они бывают. Только это были просто знания, никакого личного опыта не дающие.
Перун на бережку посидел, отдохнул и снова в воду полез. Понравилась ему Рось, очень хотел к ней добраться, но ничего у него не вышло и во второй раз. Днепр был не простой рекой, он каждый раз Перуна отбрасывал и приговаривал:
- Не видать тебе моей дочери! Не гневи, Перун, Рода батюшку, Ладу матушку - богородицу и жену свою - Диву грозную!
Вот так вот. Я и забыл, что у Перуна была жена. Он, похоже, тоже об этом за время странствий запамятовал, а Днепр ему напомнил. Негоже на других девушек засматриваться, даже если они сами к тебе пристают. Одни только неприятности от этого получаются.
Русалка Рось, наверно, сильно скучала с таким строгим отцом и не очень его боялась, потому что начала специально петь грустную песню. Про то, что, видно, им не встретиться, что одной ей придется качаться. Песня еще есть такая, со словами: "Как бы мне рябине к дубу перебраться, я б тогда не стала гнуться и качаться". Наверно с тех стародавних времен ее и поют хитрые девушки, которые женихов приваживают.
Я так и представлял, как Перун эту песню слушал, сердился, ногой воду пинал, камни кидал, а поделать ничего не мог. Как любила приговаривать в таких случаях мать: " Видит око, да зуб неймет".
Рассердился Перун не на шутку, крикнул Роси, что не может Днепр переплыть и ее мужем стать, но очень хочет на лицо ее поглядеть. Я, конечно, не очень понял, чего он рвался так, если даже и не видел толком, но промолчал. Братишку, как я уже говорил, такие глупости вообще не интересовали. Его вопросы взрослых отношений, кажется, вообще никак не касались. Жил в своем детском мире и только иногда удивлял неожиданными вопросами типа того, который отцу задал.
Рось встала у какого-то особенного камня, показалась Перуну и, видать, красавица была, потому что не зря же Перун все-таки богом был, разбирался в таких вопросах. Снял он с плеча лук и пустил стрелу в тот камень. Гром сверкнул, гром грянул, все как полагается. Рось за камень спряталась, чтобы не зашибло ненароком.
- И возник в бел горючем камешке образ огненный, человеческий, - тихонько пропел бабулин голосок.
Я так понимаю, что этот самый "бел горючий камень" в давние времена много где попадался. Перун велел Роси призвать на помощь Сварога небесного и высечь из камня себе сына. Сам дальше поехал.
Я уже говорил, что постарше брата был, побольше него в жизни разбирался, так что удивился, что древние боги такое себе позволяли. Ничего не сказал, конечно, но расстроился. Ведь что получается? Оставил Перун дома жену Диву, поехал по каким-то своим делам, встретил русалку, которая завлекла его обещанием замуж за него просто так выйти, если реку одолеет, и он про все забыл.
Когда отец той русалки вмешался и не допустил встречи, то Перун придумал хитрый способ оставить память о себе - пустил стрелу в камень и призвал Сварога помочь сына своего и Роси выковать... или вытесать. Уж не знаю, как нужно правильно говорить, потому что сейчас дети из камней не получаются.
Помню, что тогда я, наверно, вообще впервые задумался над таким понятием как справедливость. Долго думал, ни с кем на эту тему не разговаривал. Все прикидывал, почему же славянские боги ведут себя не по-людски. Ничего толком не придумал, но решил, что на то они и боги, чтобы оставаться для людей непонятными и непостижимыми. Как-то у них вся жизнь иначе устроена, так что и не мое это дело судить, что правильно, а что нет.
Наверно тогда я вообще впервые задумался над такими непростыми вещами. Ведь как, казалось, все должно быть? Есть старшие. С них надо брать пример, жить так, как учат. Потом стало ясно, что не все, кто взрослый, хорошие, зато есть бог, и он знает как надо, кому тумаки раздавать, а кому яблоки.
Я как-то тогда не думал, что же такое - бог, просто считал, что все правильное - это от бога, а неправильное и плохое - от людей. Про сатану мне тогда еще как-то мало известно было, так что я не делил мир на добро и зло, а просто искал образец для подражания.
И вдруг выяснилось, что боги не только странные вещи делают, но еще и нехорошо поступать могут. Обидно, помню, было. Одно дело - в Греции или Древнем Риме, другое дело - боги наших предков. Неоднозначность поступков - это ведь не для детского ума. Детям нужна ясность, последовательность, прозрачность. Ну, это я отвлекся...
Вообще, дальше так дело было: Сварог трое суток камень тот долбил, обтесывал, шлифовал. Рось, как я понимаю, рядом сидела и указания давала, все-таки ее сын как-никак должен был получиться. Через три дня вышло чудо чудесное - Даждьбог Тарх Перунович.
Раз Перунович, значит, и в самом деле сын Перуна. Ну, описание, как водится: ноги серебряные, руки золотые, во лбу Солнце, в затылке Месяц, звезды, зори, - все как полагается настоящему богу.
Сварог на внучка посмотрел и решил, что тому конь нужен достойный. Добрый дед, однако! Я-то своих дедов не помню, оба в войну погибли, а те деды, что у других ребят были, особой добротой не отличались. Разве что на лишний подзатыльник расщедрятся.
Сварог Даждьбога отправил к высоким горам, где у него конь стоял особенный. Почему-то надо было двери железные разломать и, когда конь выскочит, его умудриться поймать. Не простой дед оказался! Сразу же испытание на силу устроил. Хотя оно и правильно, ведь внук деда опозорить легко может, сраму тогда не оберешься.
Даждьбог двери выломал, коня поймал, верхом сел и почувствовал себя джигитом. Закричал он громким голосом:
- Кто меня сильней? Кто смелей меня? Кто хитрей меня? Есть быстрее ли конь - моего коня?
Мать его тихонько так одернула. Тактично намекнула, что хорошо бы быть таким сильным как Святогор и хитрым как Волх Змиевич, но судьба у сыночка другая связана. Макошь матушка каждому свое плетет, а пенять на нее не следует. Да и не за что, сын самого Перуна могучего - не мелкая сошка.
В этом месте бабуля прервала свой рассказ, потому что спать пора было. Все разбрелись по лавкам и кроватям. Мать еще долго возилась возле печки, тесто ставила. Наконец, все стихло, только изредка во дворе взлаивала собака.
В доме стояла сонная тишина, а я лежал под пестрым лоскутным одеялом и думал. Мысли неотступно крутились в голове и не давали погрузиться в сладкую дрему. "Как же так получается, - думал я, - что нельзя ни с кого пример брать? Почему то, что древние наши боги делали, никто не осуждает?"
Сначала меня беспокоил вопрос, который возник еще под дребезжание старческого голоса. Примеры из жизни мало чем отличались от истории, что я сегодня слушал.
Ведь если случалось, что девка замуж не идет, а ребеночка заимеет, то на нее все хмуро смотрят, а ребенка того гадким словом называют? Это на всю жизнь клеймо и позор. Если так оценивать, то Рось именно так и поступила: замуж не смогла выйти, а Даждьбога Перуновича сыном называла. Да, кстати, еще я не мог понять, почему имя у Даждьбога такое? Что значит - Тарх? Но главная моя мысль была о справедливости...
Днепр своих дочерей оберегал, защищал от случайных знакомств. Знал он, что у Перуна жена дома ждет, и не хотел, чтобы дочь с ним знакомилась. Выходит, что обманули его Рось с Перуном, за отцовской спиной в сговор вступили, запрет старшего нарушили.
Сварог, понятно дело, сыновний грех исправлял, к нему вопросов нет, родная кровь, так сказать. За меня отец тоже всегда вступается, даже если в соседском саду набедокурю. Лучше сам за уши отдерет, чем дядька Кузьма ремнем поперек спины огреет. Это понятно. Но ведь Перун с Росью нехорошо поступили?
В конце концов, я заснул, но и во сне меня преследовал вихрь, в котором смешались все образы. Русалка с длинными волосами и рыбьим хвостом сидела возле огромного белого булыжника и осторожно стучала по нему молоточком для чеканки. Страшная маска с выпученными глазами и вылетающим изо рта пламенем летала над степью и оставляла за собой черный след. Водяной великан стучал в окно нашей хаты и оставлял на стекле мокрые разводы.
Утром я увидел, что стекло и в самом деле мокрое. Сердце судорожно забилось, потому что сон все еще стоял перед глазами. В избу вошел отец, и я с облегчением увидел, что по волосам у него бегут струйки воды. На дворе шел дождь.
Помню, тот день прошел скучно. Под перестук непрекращающегося дождя мы перебирали горох и обсуждали с братом услышанное вчера. Обычно братишка всех изводил вопросами, что да как да почему, а тут сидел молча, лущил стручки и о чем-то напряженно думал. Я рассказывал матери свою трактовку событий. Она, как ни странно, не отмахивалась от моих умозаключений, даже согласилась, что Перун нехорошо поступил, когда ребеночка вопреки воле Днепра русалке оставил. Поглядывала на меня немного удивлено да сказала только, чтоб судить не спешил. Ну, это я уже и от бабули слышал...
Когда долгий день подошел к вечеру, мы, затаив дыхание, сели на лавку под печкой и принялись ждать. Бабуля в этот день с печи практически не слезала, только чаю попила, а есть отказалась, так что боялись мы, что не станет она сегодня клубок разматывать, историю продолжать. Но обошлось - дрогнула занавеска и коричневая рука поманила нас наверх.
- Был Даждьбог великий на возрасте, словно сокол ясный на возлете, - так в тот раз начиналось чудо бабулиных песен. Как же мне нравился язык, которым она рассказ вела! Хоть и много было слов старинных и непонятных, а все в целом сливалось в ясную и очень яркую картину. Казалось, что слова "взлет" и "возлет" - это не одно и то же. "Быть на возлете" - за таким сочетанием таилось что-то могучее, сильное, а "взлетать"... Так и гуси у нас со двора иной раз взлетают, чего же в том могучего? Так, одно хлопанье крыльев да гогот на всю округу.
Сказывала нам в тот вечер бабуля, что выучился молодой Даждьбог всему нужному и полезному. На гуслях играл, из лука по-всякому стрелял, бога славить правильно умел, а еще мог "узелки завязывать и клубки прочитывать".
Как я понял, последнее умение означало, что он грамотный был. Смешно было видеть, как братишка после этих слов зачарованно уставился на клубочек, который бабуля мерно перебирала в руках и узелки бережно ощупывала. Видно, тоже что-то понял. Он вообще очень разумный был для своих лет.
Короче, возмужал Даждьбог, силу в себе почувствовал, а померяться-то и не с кем. Оно и понятно, видно, разбегались все, когда видели, как он палицей машет да лук "с носка" натягивает. А в чтении узелков и игре на гуслях как-то несподручно было тягаться. Один конь у него чего стоил, хотелось всем показать.
В конце концов, закричал Даждьбог зычным голосом, чтобы дал ему Сварог достойного противника. Слух пошел о таком бойце по всему свету и дошел до Рипейских гор.
Я тут вот что подумал: ведь про настоящие схватки ничего не говорилось, значит, Даждьбога все боялись просто так? Ну, не просто так, конечно, а по виду, потому как оружием пользовался, но все-таки реальных побед за ним не было? У нас в компании был один такой, все время петушился и пацанов окрестных в страхе держал, пока ему рыло не начистили однажды за наглость. Так и рухнула вся удаль, как размазал кровавые сопли по лицу, только пятки мелькнули за плетнем двора. Не помню сейчас, как звали того петуха, но точно помню, что именно о нем я думал, когда слушал, как Даждьбог приключений на свою голову ищет.
Перун услыхал, что кто-то на бой вызывает достойного противника, и решил, что о нем речь. Долго он не собирался: своего коня - Бурю грозную, обуздал и за небесные ворота выехал.
Как Перун по небу ездит, мы все с малолетства знали. Как только гром в небе загремит, так обязательно кто-нибудь его вспомнит. Еще Илью-Пророка, конечно, но Перуна не забывали никогда. Потому мы могли легко представить, какова поступь у Перуновой Бури, которая мелкие речки между ног пускала, а горы перескакивала.
После Сарачинского поля приехал Перун к Днепру. Он столько шума своим появлением производил, что русалка Рось его услыхала и навстречу вышла, поздоровалась. Перун удивился, что та его по имени называет, не признал, видимо. Это и не удивительно, ведь видел он ее всего один раз да издали. И про сыночка не помнил, вспомнил, когда Рось принялась просить, чтобы Перун был снисходителен к буйному и горячему Даждьбогу.
Короче, схватка была, я думаю, что надо. Два таких могучих бога сошлись, что земля колыхалась, и Юша-Змей беспокоился. То один, то другой верх держали. Палицы у них поломались, щиты тоже рассыпались, копья недолго продержались. Когда нечем уже стало биться, схватились врукопашную. Как водится, трое суток боролись Перун с Даждьбогом, и Перун ослабел. Все-таки постарше он был, хоть и бог, а возраст себя дает знать.
Свалил Даждьбог Перуна, сел сверху и спрашивает:
- Ты скажи, бог могучий, как имя твое?
Хороший какой, уважительный. Хоть и победил, а не насмехается, имя-отчество спрашивает. Перун ответил, что он Перун Громовержец Сварога сын. Даждьбог как услыхал, что родимого отца по земле катает, так сразу же вскочил, извиняться начал, объяснил, что не признал, а то бы ни за что себе такого бесчинства не позволил. Потом к матери побежал и стал просить, чтобы она его с отцом в светлый Ирий отпустила. Ну, той не жалко, чай не без присмотра чадо в дальний путь отправляется, а с отцом. Если не пустить, то неизвестно, каких еще приключений на свою голову найдет, так что не стала Рось сына задерживать да отговаривать.
Попрощался Дажьбог с Росью матушкой и поехал с Пеpуном к Ирию.
Одиннадцатый клубок
Дальше история с Даждьбогом развивалась совсем не по-людски. Бабулина Гамаюн рассказывала все степенно, по порядку. Возникало даже такое чувство, словно и не о древнем могучем боге речь идет, а какая-то былина про Илью Муромца.
Значит, направился молодой Даждьбог в путь-дорогу. Про возраст - это я сам добавил. Ничего в клубках про это сказано не было. Сами понимаете - время тогда текло не так, как сейчас.
Ехал он, ехал, дорогой наслаждался и вдруг увидел впереди себя всадницу. Он ее про себя поляницей назвал. Видимо, потому что по полю ехала. В поле - значит, поляница, в лесу, наверно, лесница была бы или еще как-то.
Девица на коне крепко сидит, на Даждьбога внимания не обращает. Конь у нее могучий, покруче Даждьбожьего будет. Как-то обидно стало молодцу, что он кричит, зовет, а та на него - ноль внимания, даже не шелохнется.
Испугался Даждьбог, подумал, что это она к нему с злым умыслом подбирается. Взял он тогда бултную палицу да со всей дури и ударил по незнакомке. А та как ехала, так и не шелохнулась.
Ужас охватил Даждьбога. Он ведь думал, что сильнее его нет никого, самого могучего Перуна одолел, а тут его удар как комариное крылышко не заметили. Решил, что сила его покинула, раз такое дело случилось. Увидал в поле дуб, размахнулся палицей и раскроил его от кроны до корней на мелкие щепки.
Обрадовался он, что все в порядке. Опять за удивительной поляницей помчался. Подлетел на своем коне и ударил ту по голове. И опять ничего не произошло, та как сидела, так и сидит, не шелохнется.
Я так и представил, как Даждьбог глаза вытаращил, головой закрутил. Ясно же, что не чисто дело. Решил он, что раз сила на месте, значит, смелости нет: замах молодецкий не получается. Огляделся, скалу в поле увидел. Подлетел к ней и разнес в мелкий щебень одним ударом. Отошел Тарх Перунович в сторону, посмотрел на горку камешков и сказал сам себе:
-Ничего не понимаю... Значит, силы в Даждьбоге по-старому, видно смелость во мне не по-прежнему.
А поляница едет себе потихоньку, внимания ни на что не обращает.
Я тогда так и не понял, чего это он прицепился к случайной встречной. Если познакомиться хотел, так кто ж так с девушками знакомится? Если испугался, то драпать надо было, а не палицей махать.
Как положено было в древности, третья попытка должна была быть успешной. Так и вышло, долбанул Тарх Перунович прекрасную незнакомку в третий раз булатной палицей по голове, так и обернулась, не зря он в этот раз руку себе отшиб. Только лучше бы он оставил все как было, потому что поляница сказала:
- Я-то думала - мухи кусаются, оказалось - то добрый молодец!
Схватила его за волосы, подняла вместе с конем и засунула в хрустальный ларец.
Это какой же у нее был ларец, если туда влез человек с конем? И сама она какой величины была? Чего к ней Даждьбог прицепился, если она его одной рукой скомкала? Приключений захотел или другой невесты не мог найти? Я, конечно, понимаю, что в этих бабулиных клубках много иносказаний было, но это не мог разгадать. Все-таки не принято так с женщинами поступать, даже очень большими, не по-мужски как-то.
Эта поляница тоже, впрочем, сильно не церемонилась: засунула Даждьбога в ларец и забыла о нем на три дня. Может, если бы конь у нее не начал спотыкаться, так и дольше бы не вспомнила. Хорошо, что кони у богов были разумные и говорить умели. Объяснила ей лошадь, что тяжело три дня без отдыху топать да еще тащить на себе богатыря с его могучим конем. Из разговора, кстати, стало понятно, что повстречал Даждьбог дочь Вия, Златогорку Виевну.
Она вытащила опять добра молодца за волосы из ларца и поставила условие: либо женись на мне, либо на ладошке прихлопну, мокрого месте не останется. Вот такой вот добровольный выбор.
Понятное дело, что умирать молодым да еще от рук какой-то девицы не больно хотелось, так что согласился Даждьбог на предложение. А что ему было делать после сиденья-то в ларце?
Поехали оба почему-то в Ирий, а не к папе Вию. Там Сварог и Лада встретили Златогорку, спросили, кого в дом привела. Потом свадьбу отметили и стали свой век коротать.
Я вот что подумал: в стародавние времена тоже венцы на свадьбе надевали? Значит, это не только в церкви, но и раньше еще было?
Когда я маленький был и бабулины рассказы слушал, то в церковь у нас никто не ходил. Стояла она заколоченная, осыпалась, ветшала потихоньку. Понятное дело, что никто и не венчался, все в ЗАГС ездили в райцентре. Хотя видели мы с мальчишками, что старики, особенно старухи обязательно крестятся тайком, проходя мимо церкви. Мы же с мальчишками иногда забирались внутрь, удивленно смотрели на облезшие стены, с которых смотрели на нас темные и внимательные глаза святых. Меня до сих пор удивляет, как мог сохраниться взгляд, когда от всего образа не оставалась даже контура. Помню, что игры внутри огромной по моим тогдашним представлениям церкви никогда не были долгими. Как-то жутковато было там кричать и бегать, а в сумерки таки откровенно страшно. Сиганет с высокого окна галка, пыль с известкой полетят вниз, а душа аж в пятки уходит - что это было?
И ведь никто из взрослых ничего не говорил...что нельзя, дескать, или еще что...видно, в воздухе висело и в сознание проникало.
Потом пришлось нам с братом почти на месяц остаться без рассказов. Приболела наша бабуля. Мать с соседками шепталась, что надо как-то снарядить ее, а батюшка, то есть поп церковный, у нас в дальней станице живет. Может и не поехать к безродной бабке, чьего имени никто не знает. Тогда я не понял, о чем речь шла, а сейчас думаю, какой же доброй была моя мать, если ради того, чтобы бабка могла спокойно помереть, готова была к ней священника за тридцать верст привести.
Долго хворала бабуля, тихонько кашляла, кряхтела да постанывала по ночам, но никогда не жаловалась. Только водицы иной раз попросит принести, да горячей сухой рукой лоб мне или брату перекрестит. Мать настаивала травки лечебные, отвары делала, в мешочках полотняных на грудь прикладывала, но как-то не надеялась, что поможет.
Один раз к нам даже врач из райцентра заехал. Такой весь усталый, худой. Ему бы самому полечиться да выспаться, но надо ехать к больным. А чего к ним ехать, если помочь нечем? Вот и нашей бабуле он только сказал, что в таком возрасте надеяться не на что. Я видел, как у матери губы задрожали, когда она это услышала. Хоть и чужая нам бабка была, а уже как своя прижилась. Жалко было. Мать не жалела дров в эту зиму и топила по два раза. Отец как-то раз заворчал, что в избе душно и дров не хватит, но мать так на него глянула, что он притих и больше ни разу про дрова не заикался.
Мы каждый вечер усаживались на приступок и с надеждой поглядывали на занавеску, которая упорно не шевелилась. Только тихий, почти не прекращающийся кашель говорил, что бабуля там.
К началу марта стало ясно, что не вышел еще ее земной срок. Начала она поправляться, бульону как-то раз попросила, чай пила с удовольствием. Раскалывала своими тремя зубами куски сахара почище специальных щипчиков, что в сахарнице лежали.
И вот, как-то вечером поползла занавеска в сторону, и мы увидели хитро прищуренный глаз.
- Заждались, хлопчики? - спросила она нас. - Чай, уж не думали, что продолжу песни-то Гамаюновы? Забирайтесь скорее.
Два раза нас приглашать не надо было. Мы наперегонки кинулись на печь, в теплую душистую жару, которая бывает только здесь.
Когда мы с братом забились каждый в свой теплый уголок, обжитый за многие часы рассказов, бабуля начала:
- Далеко-далеко в чистом поле поднималась пыль и стелилась ковыль. Проезжали там добрый молодец - молодой Даждьбог сын Перунович и удалая поляница - Златогорка, дочь Вия подземного.
Честно скажу, что навсегда засело во мне удивление от того, что не спросила нас бабуля, на чем рассказ закончила. Как я понял, она свой клубок достала еще до того, как нас на печь позвала. Сколько бы лет ей не было, а память сохранила твердую. Не только песни свои помнила, не сбивалась, не путалась, но и вчерашние события до мельчайших подробностей могла пересказать. Я все думал, какие у нее там события могут быть, если с печи не слезает? А за месяц не забыла она, о чем речь вела в последнем рассказе.
- Ехали они ко святым горам, ко высоким горам Араратским, - выдернул меня из ошаления дребезжащий голос. И снова погрузил в бездну удивления, потому что название гор было мало того, что знакомо, так я еще точно знал, где они находятся. По всему выходит, что где-то по нашим степям ехал Даждьбог со своей Златогоркой. От такого открытия дух могло у кого угодно перехватить.
Рассказ же дальше шел, про чудо чудное, какую площаницу огромную рассказычвал. Не знал я тогда, что такое площаница, но догадался, что если на ней написано "Тот в гроб ляжет - кому в нем лежать суждено", значит, ничего хорошего от этого ждать не приходится.
Златогорка, как и все женщины, оказалась страшно любопытной, тут же принялась выспрашивать у Даждьбога, кому это в гробу лежать суждено? Полезай, говорит, примерься. Вдруг - для тебя? Братишка опасливо глянул в щель между печной трубой и стенкой на мать. Она у нас не любила вообще разговоров о смерти, а уж чтобы своему муже предложить гроб на себя примерить, так это просто немыслимо.
Даждьбог ничего не боялся, всяким там женским страхам не подвержен был. Спрыгнул с коня да и забрался в каменный гроб. Полежал, плечами подвигал, ноги повытягивал да и вылез обратно. Не подошел по размеру, великоват и в длину и в ширину оказался.
А вот Златогорке как раз впору пришелся. Как сказывалось в песне Гамаюн: "Златогорке гроб тот поладился". Только этого ей оказалось мало, она попросила мужа крышечку закрыть. Полежу, говорит, полюбуюся. Хорошо, что мужчины в такие игры не больно играют. Хоть и таскала Златогорка Даждьбога за волосы, вместе с конем в ларец засовывала, а только отказался он крышку закрывать. Не стал потакать глупой прихоти. "Шутишь шуточку ты немалую, ты себя хоронить собираешься", - так он ей ответил. Да разве с женскими капризами кто совладает? Взяла Златогорка крышку сама и закрылась в гробу. Вот ведь охота как было!
В гробу, даже каком-то особенном, как я понимал еще в те времена, ничего интересного не было, так что быстро надоела забава Златогорке, и попыталась она крышку сдвинуть. И не получилось! Ведь было же написано, что в гробу будет лежать тот, кому это назначено. Хоть бы подумала, прежде чем такую игру затевать.
Даждбог пытался гроб открыть, но ничего у него не вышло. Попытался он ее палицей булатной разбить, а лишь хуже стало: там, где ударилась палица о каменно, там кованый обруч образовался, еще плотнее стянул крышку. Тогда Златогорка предложила взять ее меч - кладенец и попробовать им ударить. Только не смог Даждьбог поднять этот меч, сил не хватило. Только после того, как Златогорка остатки своих сил вдохнула в мужа, смог он поднять оружие жены. Но и это было напрасно. Искры посыпались, и появился еще один кованый обруч. Силы, даже вчетверо большей, чем раньше, не хватило на то, чтобы разбить крышку каменную.
Поняла, наконец, Златогорка, кому были те слова на площанице сказаны. С честью приняла она удар, попросила Даждьбога съездить к отцу, князю подземному, передать ему поклон и просить прощения.
Я к тому времени уже знал, что перед смертью надо у всех успеть прощения попросить. С ужасом думал я, что когда настанет мой черед умирать, придется перед злющим дядькой Степаном извиняться за то, что яблоки у него воровал и кусты малины выломал. Сразу представлялось, какое у него будет лицо, когда я скажу ему про малину. Он тогда на всю улицу орал, что уши оторвет тому, кто это сделал. А в гробу без ушей лежать как-то нехорошо...
Даждьбог не стал судьбе противиться. Видно, так было на роду у Златогорки написано, что ляжет она в гроб по излишнему любопытству, да так в нем и останется. Приехал он в царство пекельное и рассказал Вию, как дело было.
Вий в такую историю не поверил, закричал, что Даждьбог убил Златогорушку и пришел к отцу, чтобы насмехаться над ним.
Странный, конечно, вывод, но, видать, расстроился старик и разума лишился. Стал всех звать и просить поднять ему веки. Эту страшилку про веки я уже слышал, кто-то из старших ребят книжку про Вия читал. Так что я знал, что на кого Вий посмотрит, тот или умрет или к нему во власть попадет.
Даждьбог про это тоже знал и приготовился. Он свою булаву в огонь сунул, и когда Вий велел дать ему руку, то протянул раскаленную булаву вместо руки. Как тут Князь подземный завыл-закричал! Увидел он, кто перед ним стоит, и еще пуще рассердился:
- Ты, солнечный бог, Тарх Перунович! Как посмел пустить свет в мое царство темное!? Уходи скорее прочь и передай моей дочери, Злтогорке Виевне, прощение вечное!
А Даждьбогу того и надо было. Долго себя упрашивать не заставил. Раскланялся со всем и вернулся к тому мету, где ждала его жена. Передал все, чтобы та упокоилась с миром.
На этом бабуля песню закончила, видно было, что устала, но клубок обратно перемотать не забыла.