Человек, терзаемый своими демонами, совершенно бессознательно мстит ближнему.
Франц Кафка
Пролог
Красноватые пески простирались столько, сколько мог охватить взгляд. Взгляд же с высоты птичьего полёта можно было бросить очень далеко. Крейцер, удобно устроившийся на выступе скалы, удовлетворённо кивнул головой, словно соглашаясь с невидимым собеседником, и поставил на планшете крестик. Ещё одна трасса для любителей экстремального отдыха. Почти идеальное место, если учесть, что местной фауны ему до сих пор встретить не довелось. Все можно будет организовать строго по заранее согласованному сценарию, и обойтись без непредвиденных неприятностей.
За последнее время дела его небольшой компании, предлагавшей сугубо эксклюзивные развлечения, слегка пошатнулись. Приходилось значительно больше тратить сил на обеспечение безопасности клиентов. Неприятности, последовавшие за несколькими огнестрелами, привлекли внимание общественности, поднялся лёгкий шум в прессе. Истеричные репортажи журналистов, хоть и воспринимались здравомыслящими людьми скептически, однако беспокоили Крейцера. Он понимал, насколько эти писаки были близки к истине. Да ещё нашествие экстрасенсов, оккультистов и просто психически нездоровых личностей... Все это немного раскачало основы бизнеса и нанесло урон репутации.
Конечно, постоянные клиенты лишь усмехались, читая очередной пассаж о чудовищах, якобы выведенных в секретных лабораториях, но вопросы конфиденциальности просили обеспечивать с ещё большим тщанием.
Вот этим Фридрих Карлович сейчас и занимался. Он подыскивал места, где можно будет организовать приключение без риска для жизни и доброго имени клиентов.
Неприятности, случившиеся с ним после лёгкого дипломатического конфликта с миром Роберта, - именно так Крейцер для себя определял попытку вторжения и захвата, - имели и положительный эффект. Так, в частности, был обнаружен способ принудительного и бессознательного перемещения людей между мирами. Ведь одно дело, когда человек, заведомо наделённый уникальными возможностями, болтается где-то во вселенной, и совсем иначе обстоят дела, когда рядовой гражданин, свято верящий в основные физические законы, должен быть доставлен к месту оказания услуги. Да ещё так, чтобы сильно не пугаться и особенно ничего не помнить.
Над этим вопросом голову ломать не пришлось, стоило Крейцеру самому попасть в пространственно-временной тоннель. Освоить механизм перемещения труда не составило. Это было уже дело техники, так сказать.
Крейцер ещё раз мысленно поблагодарил Роберта Николаевича за случайное открытие и вернулся к рекогносцировке. Местное светило катилось по небу по всем правилам, то есть с востока на запад, поднимаясь и опускаясь над линией горизонта. Живности по-прежнему не наблюдалось, а зной спадал согласно времени суток. Судя по всему, ночью здесь будет очень прохладно.
Фридрих Карлович закрыл планшет, взглянул сначала на свои часы, потом на условное солнце. Что это была за звезда и была ли это звезда вообще, он не имел ни малейшего представления. Да и какая разница? Лишь бы этот мир не был чьей-то непрочной иллюзией, готовой развалиться при столкновении с реальностью, а остальное значения не имело.
За время скитаний по чужим мирам, Крейцер успел понять, что далеко не все миры устойчивы, рационально устроены и динамично развиваются. Во Вселенной много такого, что к усилиям homo sapience не имеет никакого отношения, так что венец творца доморощенные демиурги примеряют совершенно необоснованно.
Крейцер, как никто другой, знал это. Ему понадобилось немало времени, чтобы вырваться из перехода, куда закинула его воля Роберт Гаспаряна. Хотя выражение "потребовалось немало времени" будет неверным, если применить его к пространственно-временному тоннелю. В переходном состоянии нет ни времени, ни пространства. Вернее, есть и то и другое, но в какой-то иной форме. Форме, недоступной восприятию человеческими органами чувств. Может быть, отдалённо состояние, в котором оказался Фридрих Карлович, можно уподобить сну, в котором снится бессонница. После пробуждения человек не может достоверно сказать, спал ли он или все-таки вертелся с боку на бок всю ночь.
В какой-то момент Крейцер подумал, что будет вечно находиться в состоянии неопределённости. Ему уже начинало казаться, что он утрачивает собственную форму, превращается в зыбкий туман. Было страшно. Лёгкое дуновение ветерка могло развеять туман, которым он был... Или не был? Или ему только так казалось? В мозгу проносились образы, сцены из жизни, но выглядело всё как-то вяло, смазано, слегка чужим. Наверно, другой на его месте погрузился бы в апатию и мирно плыл сквозь время и пространство, потихоньку приближаясь к иной форме бытия или уходя в небытие, но только не Фридрих Карлович. Не зря же ему приходилось всю жизнь бороться за достойное место в жизни.
Из состояния сонливости и умиротворения его в какой-то момент выдернула мысль о реванше. Признать, что Роберт был демиургом куда более сильным, чем он, Крейцер ещё мог. С фактами не поспоришь. Но вот отдать пальму первенства человеку, не понимающему, какая сила ему дана, какие бесконечные возможности открываются перед ним, этого Крейцер не мог. Всегда и во всех случаях для него на первом месте стояли ум и воля. Именно они помогали ломать все преграды, которые судьба ставила на его пути.
Глава 1
Рой уже который месяц был занят обдумыванием концепции создания нового мира. После бессознательно получившегося мира Зелёного Чёртика он дал себе слово, что "с этой минуты будет в ответе за тех, кого создаёт". Это оказалось гораздо проще заявить, чем сделать. Взвешенный научный подход начисто убивал в нем способности творца. За каждым решением "сделать то-то и то-то" непременно шли сомнения, колебания и чуть ли не рассуждения на тему "имею ли я право". Как, скажите на милость, можно создавать что-то живое, которое будет существовать само по себе, если постоянно оглядываешься на окружающие обстоятельства?
Теперь на личном опыте Рой убеждался, что судить гения по обычным человеческим меркам нельзя. Творец не над толпой, он вне толпы. Он другой. Нельзя применять стандартный метр, чтобы измерить нравственность гения, хотя... Хотя, с другой стороны, каждый гений так или иначе является плодом своего времени. Сколько уже говорили о безумии Ивана Грозного или жестокости Петра Первого. А кто был на их месте? И мир был иной, и пытки считались правильным путём к правде.
В бесконечных лабиринтах выдуманных моральных дилемм Рой болтался бы, наверно, долго, если бы его бессознательное, а правильнее сказать, надсознательное "Я" не принимало решения самостоятельно. Это самое надсознательное жило своей творческой энергией и периодически требовало выпускать его, грозясь в противном случае разорвать носителя на множество личностей.
Конечно, далеко не каждый выброс творческой энергии сопровождался созданием мира. Вообще оказалось, что создать целый мир - задача не из лёгких, особенно если подходить к ней с умом. Чаще флюиды демиурга проявлялись вполне невинными вещами, иногда очень приятными и полезными для жизни.
Так, например, однажды в состоянии глубокого огорчения, когда никого не хотелось видеть, Рой в расстроенных чувствах ударил кулаком по дверце стенного шкафа и пробил дыру в некое пространство. Так это пространство и осталось в стенном шкафу.
Как оно там помещалось, Рой не представлял, но когда вечером Маша полезла за какими-то вещами в шкаф и пропала, стало ясно, что их жилплощадь несколько увеличилась.
Пространство получило домашнее название "внешней комнаты". Нельзя сказать, чтобы оно было большим, но и маленьким тоже не было. У него были как плохие, так и хорошие качества. Например, Маша искренне радовалась, что, во-первых, в нем не нужно прибираться, а во-вторых, оно вполне благожелательно относилось к размещению некоторых вещей внутри себя. Видимо, все-таки какое-то наследство от первоисточника, то есть стенного шкафа, это место во Вселенной сохранило.
Что касается отрицательных моментов, то внешняя комната категорически не желала, чтобы её посещали посторонние люди. Даже Кораблёву путь сюда был заказан. Сколько ни пытался Роберт открыть дверь и показать другу очередное творение, ничего не вышло. Вышел сплошной курьёз.
Однажды они сидели на кухне и обсуждали сердечные дела Сергея. Маша бродила по магазинам, чтобы не слушать глупостей, которые мужчины рассказывают друг другу про женский характер и женскую психологию. Так что кроме Пини, выросшего в средних размеров пушистого кота (свой нежно розовый цвет кот поменял на цвет утренней зари, что тоже было эффектно и необычно), дома никого не было.
У Сергея в последнее время наметился серьёзный душевный дискомфорт по части личной жизни. Подруги, сменявшие друг друга с постоянством круговорота времён года, стали вдруг его раздражать.
- Слушай, - Сергей размазывал пальцем по тарелке соус, рисуя грустную рожицу, - я начал замечать пары с колясками.
-Ну, и что?- Роберт по поводу колясок специалистом себя не считал.
- Ну, это значит, что меня отпустило...В смысле, опыт прошлой семейной жизни перестал давить негативом. Мне теперь кажется, что можно и нормально с женщиной под одной крышей существовать.
- И что ты-таки хочешь, чтобы я тебе ответил?- прищурился Роберт, изображая характерный еврейский акцент. - Что с женщинами можно ужиться? Так я тебе скажу - таки можно, поверь мне, старому семьянину.
Пиня многозначительно фыркнул и задрал хвост трубой. Сергей рассеянно проследил за котом и вновь принялся рисовать пальцем в тарелке.
-Таких, как твоя Маша, во всем мире раз-два и обчёлся, - ответил он.
-Нет, Серёга, таких, как моя Маша больше нет, - убеждённо ответил Роберт. - Только дело не в этом. Ты должен себе свою Машу найти.
- И где?- иронично усмехнулся Кораблёв. - В какую сторону податься на поиски?
- А что тебе в твоих дамах не нравится?
- Слушай, - Сергей встрепенулся, - я просто поражаюсь, какие они все дуры?! Пока молчат, ещё ничего, жить можно, но как только рот откроют, такую ахинею несут, что просто тушите свет.
- Это ты в том смысле, что не все разбираются в твоей профессиональной сфере?
- Да нет, - поморщился Сергей, - зачем мне коллега в домашней жизни? Просто понимаешь, как-то все, что они говорят, выглядит таким мелочным, пошлым, мещанским, что ли. Тряпки, деньги, погода...
- Не уверен, что погода бывает мелочной или мещанской.
- Не цепляйся, - отмахнулся Кораблёв, - понятно же, о чем я.
- Понятно, - Роберт пристально уставился на Сергея и принялся сверлить его взглядом.
- И что?- откинулся на спинку стула Сергей. - Что тебе понятно? Умный какой выискался. Понятно ему.
- А понятно, что ты просто ни которую из своих пассий не любил по-настоящему, вот они и мстили тебе, как могли. Скажи спасибо, что дом не подожгли. Женщины, когда их не любишь, и не на такое способны.
На это замечание Сергей не нашёлся, что ответить. Почему-то ему вспомнилась ария Дидоны из оперы "Троянцы". Его тогда поразили проклятия, которые вроде бы любящая женщина посылала вдогонку оставившему её Энею. И ведь не сам оставил, а по воле богов. Долго мучился, откладывал, переживал, но с небесами не поспоришь - пришлось уехать. И каких только кошмаров не наслала на него разгневанная царица! Только всё как-то непросто было, потому что после всех ужасов на голову любимого, она ещё и зарезалась. Что-то странное творилось в головах у древних женщин. Впрочем, у нынешних тоже много непонятного.
При каких-то своих воспоминаниях Сергей даже передёрнулся. Наверно, прав Роберт. Все его избранницы не задевали в душе чего-то главного, скрытого от посторонних глаз, даже от самого себя скрытого за семью замками. Когда-то давно, несколько лет назад, когда Сергей был ещё женат на Ларисе, промелькнула в его жизни надежда.
История той давней любви начиналась банальным служебным романом. А где прикажете знакомиться с человеком в условиях жизни современного мегаполиса? На дискотеке? На вечере встреч выпускников? Это только кажется, что таких мест много, а на проверку выходит, что познакомиться-то там можно, а вот узнать человека поближе и установить хоть какой-то контакт практически невозможно. Потому что времени на все процедуры нет. Познакомился - и уже надо брать номер телефона, куда-то приглашать, создавать условия для встречи. Вот здесь и подстерегает масса случайностей. Настроение может подкачать, обстоятельства сложатся неблагоприятно, да и куда пригласишь практически случайную знакомую для продолжения милой беседы? В кино? - так там не поговоришь; в ресторан? - много по ресторанам тоже не находишься; к себе домой? - это, конечно, современно, но не всегда мужчина стремится к беспорядочным связям, хоть и навязывает такой образ массовое искусство. Так что со всех сторон выходит, что для того, чтобы завязались человеческие симпатии, лучше всего иметь какое-то время для неспешных разговоров и приглядок друг к другу. Вот и получается служебный или курортный роман.
У Сергея получился служебный, потому что работали они с приглянувшейся коллегой в соседних фирмах, на одном этаже. Сначала ему казалось, что это будет лёгкий флирт, потом он начал думать, что безумие страсти не может длиться вечно и все быстро закончится. По прошествии ещё какого-то времени стало казаться, что наконец-то в его жизни все складывается удачно. Он развёлся, наконец, с Ларисой и радостно устремился навстречу своему счастью. Даже стихи писать начал, чего от себя никак не ожидал. Однако время шло, а счастье не наступало. Он устал и вернулся к перебору лёгких связей.
По всем признакам выходило, что прав Роберт, и никто ему из многочисленных подруг последнего времени был не нужен. Они лишь заполняли пустоту, оставленную не сложившейся счастливой жизнью.
Из затянувшегося раздумья собеседников вывел звук открывающегося дверного замка и радостный возглас Пини. Это вернулась Маша.
- Ну, мне пора, - поднялся Сергей.
- Куда это ты так сразу?- удивилась Маша, - а кто будет мои обновки оценивать? Я всяких вкусностей накупила, сейчас пробовать станем.
- Нет, Мусик, я пойду, поздно уже, - почему-то Сергею стало невыносимо тягостно смотреть на домашнюю жизнь друзей, которая явно не была предназначена для публичности.
Маша внимательно посмотрела на Сергея, кинула вопросительный взгляд на мужа и не стала настаивать:
- Ну, иди, раз Роберт так тебя заговорил, что ты позорно бежишь с корабля.
- Ну, конечно, Роберт во всем виноват, - сморщился Рой, - давайте, валите теперь все на Роберта, он большой и сильный, он все выдержит.
Под такую перепалку они проводили Сергея, а когда закрылась за ним дверь, обменялись понимающими взглядами и больше на эту тему не разговаривали.
- Как прогулялась? - спросил Роберт, разглядывая нелепую игрушку, которую Маша вытащила из пакета. - И где ты такое чудо выкопала?
- Нравится? Я так и подумала. Специально для тебя купила. Бери, пользуйся!
- Зачем мне это чудовище?
"Чудовище" представляло собой ярко оранжевое мохнатое существо с длинным жёлтым носом, конец которого напоминал зелёный пятачок. Большие грустные глаза и трёхпалые лапки-ладошки вызывали умиление и какое-то грустное чувство утраченного детства.
- Домовёнок, - прочитал Роберт на этикетке, - какой же это домовёнок? Это самый настоящий Сумасшедший Рыжий!
- Ну, вот так мы и будем его называть, - согласилась Маша, усаживая игрушку в кресло. Пиня воинственно поднял хвост трубой и примостился на другом кресле.
На следующее утро Рой поднялся с предвкушением творческой удачи. С ним иногда случались приступы предвидения. Нельзя сказать, чтоб это были провидческие знания, просто приходило откуда-то извне ощущение близости успеха или решения трудной задачи. Наступивший за окном день не отличался от прочих зимних дней, но был как-то по-особенному светел. Без солнца, но не пасмурно, морозно, но не холодно. Маша ушла с самого утра в свой центр психологической помощи, Пиня дремал в кресле, приглядывая одним глазом за перемещениями хозяина по квартире. Тихо урчала бытовая техника, создавая ощущение уюта. Тишина и покой вливались в душу, вспоминалось церковное слово "благодать". Роберт сел в кресло и вслушался в окружающее пространство...
Очнулся он в заснеженной местности. Потрясающе красивые белые деревья окружали небольшую поляну. Сквозь ветви было видно неяркое голубовато-серое небо, туманная дымка вдали скрывала очертания каких-то готических башен. Рой поёжился, ожидая холодной сырости под ладонями, однако ничего подобного не было. Полностью зимний пейзаж не соответствовал температуре. Если быть точным, то складывалось ощущение очень плотного, реально осязаемого тумана с температурой около 25 градусов по Цельсию. Бледные, как бы смазанные краски пейзажа разбивало ярко оранжевое пятно, находящееся на расстоянии пары-тройки метров. Почему-то рассмотреть предмет или существо, имеющее столь контрастный цвет, никак не удавалось. Пятно одновременно было очень ярким и, в то же время, совершенно не воспринимаемым в конкретных очертаниях. Апельсин на снегу в тумане.
Рой хмыкнул, поднялся и стряхнул с себя тёплый снежный ком. Слепил снежок и прицельно метнул его в рыжее пятно. Последнее, что он успел сделать, это пригнуться и удивиться. Сполох огня невероятных расцветок пролетел у него над головой и взорвался фантастическим фейерверком метрах в двадцати сзади.
- Упс, - сказал чей-то голос у него над ухом.
Рой выбрался из тёплого сугроба и удивлённо уставился на кого-то, очень похожего на смешную игрушку, купленную Машей ради забавы.
- Да, уж, - согласился Рой, - это точно. Если за каждый снежок я получал бы такую сдачу, то уж и не знаю, как бы жив остался.
- Ещё раз прошу прощения, и будьте моим гостем, - нечеловечески грустные глаза существа почему-то наводили на размышления о праве сильного. Рой не стал задерживаться на философском моменте, а сразу сконцентрировался на практической стороне ситуации. Было очевидно, что он создал новый мир и, скорее всего, правителем этого мира должен стать оранжевый карапуз ростом ему по колено, вспыльчивый и наделённый для полноты картины способностью прожигать взглядом стены. Ещё по пяти минутам общения можно было сказать о новом правителе, что он высокомерно зануден, вежлив и обидчив.
"Вот тебе и результат долгих раздумий, - пронеслось в голове, - реальное доказательство бесполезности всяких рассуждений. Что из того, что я стремился создать грамотный и гармоничный мир? Все равно получилось то, что получилось, да ещё и совершенно неожиданно для меня самого. И зачем Машка притащила этого сумасшедшего? Сидел бы себе на магазинной полке, я бы горя не знал!"
Как хорошо всем известно, после драки кулаками не машут, поэтому Рой не стал углубляться в самобичевание, а приступил к акту творения с того места, в котором оказался. Он осмотрел окрестности. Кроме рощи по-зимнему красивых деревьев и какого-то замка с башнями на горизонте, ничего не наблюдалось.
- Хорошо бы не натворить глупостей, - сказал Рой вслух. - Как прикажете Вас величать, - обратился он к рыжему.
Серьёзный взгляд и ощутимая волна недовольства были ему ответом.
- Не понял, - приподнял одну бровь Рой.
- Что ж тут непонятного, - с лёгким сарказмом ответило существо, - есть я, а больше никого не надо. Если здесь больше никого не будет, то называть меня будет некому, так что имя является излишеством в этой ситуации.
Теперь настал черед Роя сказать пресловутое "упс". "Вот тебе и предчувствие удачи, - подумал он.- Получается, что я создал потрясающе красивый и приятный мир для одного чудика с больным самомнением".
Вдруг его пронзило воспоминание о Зелёном Чёртике. Что тот говорил? Он говорил, что является квинтэссенцией всех качеств демиурга, как плохих, так и хороших. Вернее, наоборот, как хороших, так и плохих.
"Ух, ты"- подумал Рой.- Машка за такую оговорку меня бы съела без соли. Я же с плохого начал, а уж потом поправился".
Выходило совсем скверно. Не в том смысле, что мир не получился, а в том, что начинать надо было не с гармонии мира, а с пересмотра самого себя. Рой опустился в мягкий не тающий снег и вспомнил старинную притчу.
- Знаешь что, Рыжий, - обратился он к правителю, - расскажу я тебе одну коротенькую притчу...
- Зачем? - недружелюбно поинтересовался тот. - Что-то мне подсказывает, что я тебе не нравлюсь.
Рой покачал головой и возразил:
- Лично ты очень нравишься, а вот твоё отношение к моему творению - не очень. Мир для одного существа, даже очень высокоразвитого, - это как-то чересчур, так что послушай.
Рыжий неопределённо хмыкнул, но промолчал - с демиургами не спорят. Роберт взглянул на небо, обвёл взглядом горизонт и неспешно, со вкусом, начал историю.
Как-то раз спросил один человек у бродячего суфия, почему среди богатых людей злые встречаются чаще, чем среди бедных.
- Посмотри в окно, - сказал ему суфий, - что ты там видишь?
- Старуха какая-то идёт через дорогу, ослик тащит хворост, мальчишки бегают.
- Хорошо, - сказал суфий и подвёл человека к зеркалу.- А что теперь ты видишь?
- Себя, - удивлённо ответил человек.
- И все? - уточнил суфий.
- И все, - подтвердил человек, - больше там никого нет.
- Вот видишь, - объяснил мудрец, - и окно и зеркало созданы из стекла. Но как только мы добавили тонкий слой серебра на стекло, как ты сразу же перестал видеть окружающий мир. Ты стал видеть одного себя.
Рой замолчал и растянулся на мягкой подстилке, напоминающей бутафорский снег.
- Слышишь, Рыжий, - обратился он к правителю, - а ты тут в одиночестве не заскучаешь?
- Нет, - уверенно ответил правитель, - заскучать можно с другими, но не с самим собой.
- Но все же как-то странно, не успел ты возникнуть, как тебе все уже надоели, никого не хочешь видеть, ничем не интересуешься...
- Почему не интересуюсь?- длинный нос-хобот обиженно дёрнулся.- Я буду потихоньку расширять свой мир, изучать его, ты мне библиотеку в замке оставил огромную, так что есть чем заняться.
Рой огляделся и убедился, что за все время его пребывания здесь не изменился ни единый атом пространства, никакие перепады настроения или эмоции не отражались во внешнем мире. Это было странным, если вспомнить, что в первый раз достаточно было подумать о дожде, чтобы набежали тучи. Здесь не происходило ничего подобного: все те же неподвижные ветви и расплывчатые очертания башен. И чистота, к которой вполне применимо слово "первозданная". Хотя, кажется, в первоисточнике речь шла о первозданной природе, а не чистоте, но тем не менее.
- Знаешь, уважаемый, - Рой сердито расправил плечи, - ты меня огорчил, как впрочем, и я сам себя, так что на этом пока и остановимся. Мне надо подумать. Надеюсь, за время моих раздумий здесь ничего не произойдёт.
- Не произойдёт, не бойся, - ответил правитель, - это очень устойчивый мир. В нем тихо, красиво, чисто, а что ещё нужно для полной гармонии? Если здесь никого не будет, то эту гармонию никто не разрушит.
- Не уверен, что всё так просто, но пока покидаю тебя под твою ответственность. Честь имею, - Рой церемонно поклонился, махнув несуществующей шляпой.
- Честь имею, - так же церемонно ответил правитель и тоже расшаркался. Как ни странно, это не выглядело смешным или нелепым.
Глава 2
В кабинете Фридриха Карловича висело два портрета: знаменитый "дразнящийся" портрет Эйнштейна и не слишком известный - молодого Ницше. Что хотел сказать своим клиентам этим выбором Крейцер, неизвестно, а вот для него самого такая пара казалась совершенно уместной. Он как никто другой понимал, насколько правильным является утверждение об относительности всего. И неважно, что физические основы теории Эйнштейна, сложный математический аппарат, которым она вводится в науку, были ему недоступны. Это все вторично, поскольку личный опыт подтверждал справедливость такого положения вещей в мире.
Что касается наследия творческой мысли немецкого философа, то тут дело обстояло иначе, чем с высшей математикой. На просторах философской мысли Фридрих Карлович чувствовал себя, что называется "в седле". В стенном шкафу можно было увидеть множество книг, связанных с проблемами философии. Очень может быть, что хозяин кабинета не только прочитал, но и осмыслил многое из прочитанного. Если бы ему довелось выбирать фразу для родового герба в качестве девиза, то он выбрал бы неоднозначное: "Падающего толкни!" из Ницше. И дело было не в человеконенавистничестве. Ницшеанская "воля к власти" как нельзя лучше отражала его жизненное кредо. Понятно, что девиз нужно было бы писать тайнописью, только для посвящённых, однако выбор был сознательным и твёрдым.
С давних пор, если точнее, то со времени обучения в Академии художеств, когда в его душу прокралось понимание своей бесталанности как творца, отвращение ко всякого рода хлюпикам, мечущимся искателям истины, расплывчатым интеллигентам и прочим слабым, с его точки зрения, духом, он сознательно проповедовал культ силы. Понятно, что не физической. С ней у Крейцера были связаны воспоминания о потасовках во дворе в бытность мальчишкой. Ничего, кроме брезгливого отвращения, местные громилы у него и тогда не вызывали, а уж сейчас-то и подавно. Известно, что на всякую силу можно найти силу побольше. Ницше же говорил об иной силе - силе духа. Крейцеру на примере собственной жизни довелось убедиться, что это мощнейшее оружие в любые времена.
Фридрих Карлович сколько себя помнил, столько и развивал в себе силу воли всеми доступными способами. Он никогда не сдавался, никогда не признавал поражения, даже когда лежал лицом в грязь, придавленный кедами мальчишек. Как только его отпускали, он тут же поднимался и с каким-то фанатичным упорством вновь бросался на обидчиков. Били его нещадно, до кровавых соплей, но он сжимал кулаки и, ослепнув от ненависти, бросался в драку. В конце концов, решили, что Барбос чокнутый, и оставили его в покое.
Было ли упорство врождённой чертой или же развилось вследствие жизненных испытаний, неизвестно, но хорошую службу оно сослужило Фридриху Крейцеру уже не раз. Кто-то называл эту черту упрямством и даже фанатизмом, но в основе всего лежала его железная воля к победе. Любой ценой и в любых обстоятельствах. Вот и сейчас необходимо было мобилизовать не только изобретательность, но и проявить знаменитое крейцеровское упорство.
Найти выход из положения, в котором оказался бизнес, было самой малой из задач, которые Фридрих Карлович перед собой ставил. Ему нужен был реванш! И план ответного удара потихоньку вызревал. Долгими ночами Крейцер оценивал свои возможности, пересматривал причины поражения. Он не жалел себя, не брызгал слюной в бессильной ярости. Он спокойно и методично, шаг за шагом анализировал каждый сделанный ход, каждое сказанное слово, каждый взгляд, которыми они обменялись во время последней встречи с Роем.
Прошло почти полгода с того времени, а перед внутренним взором картины вставали свежими, словно вчера пережитыми. Память совершила скачок и перенесла Фридриха Карловича в те далёкие времена, когда дразнили его Барбосом и задирали за аккуратность и дотошность.
Был у них во дворе длинный как оглобля, рыжий заводила прозвищу Лёпа. Бог его знает, как прицепилась такая кличка к мальчишке, больше похожему на гориллу. Не по внешности, а в смысле силы и агрессивности обезьяньего самца.
Так вот ненавидел этот самый Лёпа маленького Фридриха совершенно не по-детски. Наверно, были бы они не детьми, то можно было бы говорить о лютой ненависти, настолько иррациональные чувства обуревали Лёпу при виде тихого и спокойного немчика.
Видимо, подспудно ощущая предстоящее по жизни превосходство Крейцера, этот самый Лёпа (в школьной жизни к доске его вызывали как Лёньку Пантелеева) не давал прохода Фридриху, где бы тот не попался ему на глаза. Например, идёт маленький Крейцер из художественной школы, а на перекрёстке, который никак не миновать, толчется группа мальчишек со своего и соседнего двора. Что-то обсуждают, перетирают, хохочут во весь голос. И рад бы невидимкой проскользнуть, но Лёпа каким-то звериным чутьём его приближение улавливает. Крейцер ещё только из-за угла дома появился, а Лёпа уже начинает гадко посмеиваться, предвкушая потеху.
Крейцер нервно втягивает голову в плечи и ускоряет шаг.
- Э! Я кому говорю-то?! - взвивается Лёпа. Мальчишки затихают, ожидая развязки. Никто не хочет связываться с верзилой, да и не любит никто тихоню-аккуратиста, всегда чистенького и наглаженного.
- Сюда бегом, я сказал! - орёт Лёпа. Становится ясно, что проскочить не удалось.
Крейцер настороженно приближается на расстояние трёх шагов и останавливается.
- Сюда иди, - с нажимом выдаёт мучитель и тычет пальцем перед собой. Совершенно ясно, что помощи ждать неоткуда. Время дневное, взрослые на работе, дворник спит у себя в каморке и тоже не выскочит, даже если закричать изо всех сил, поэтому маленький Крейцер делает ещё шаг и тихо говорит:
- Ну?
- Чё - ну? Не нукай, не запряг! - радостно реагирует Лёпа и, оттянув средний палец, даёт увесистого щелбана по макушке Фридриха, а потом отпускает подзатыльник. В голове у Крейцера темнеет, но не только и не столько от боли, сколько от обиды и унижения. Он уже готов вцепиться ногтями в ненавистное лицо, но в этот момент получает увесистый пинок и катится по сухой пыли двора. Почти все смеются и больше не обращают внимания на Крейцера, который остаётся сидеть возле своей сумки с красками, судорожно всхлипывая, чтобы не разрыдаться от бессильной ярости.
Фридрих Карлович хорошо помнил детское бессилие и данное себе слово никогда никому не спускать обид и унижений. Во взрослой жизни тоже было всякое, но того детского унижения он так и не смог ни забыть, ни простить. Может быть, не смог, потому что заноза осталась не вытащенной, и давняя обида не была утолена. Уберегла судьба Лёньку Пантелеева от изысканной и сладкой мести повзрослевшего Барбоса. Погиб он по пьяной драке лет за пять до того, как Крейцер принялся выяснять его местонахождение. И видит бог, повезло ему.
Фридрих Карлович закрыл папку с планом местности в новом мире и привычно запер её в сейф. Практически все документы, связанные с подготовкой очередного мероприятия, как и всё, что относилось к уже выполненным заказам, хранилось не просто в сейфе, а в секретном отделении сейфа. Финансовые и бухгалтерские бумаги были сложены в металлическом шкафу, который закрывался на довольно простенький замок, а вот детальные планы не смог бы найти самый ловкий вор.
На следующее утро, когда прекратился шквал звонков от сумасшедших, связанных с какой-то сектой и объявивших Крейцера своим наставником, Фридрих Карлович достал из стола лист бумаги, разлинованный на графы, а рядом положил лист побольше и принялся на нём рисовать кружки. Академическое образование позволяло не пользоваться ни циркулем, ни шаблоном - круги получались идеальные и размещались ровно друг под другом. Как на военном смотре.
Фридрих Карлович любил заниматься рутиной. Тщательно выполненные подготовительные работы гарантировали успех всего дела. Любого. В этом директор компании "Мир развлечений" не сомневался ни на мгновение. Его ничуть не волновало ни пристальное внимание некоторых силовых ведомств, ни шаткое материальное положение компании. Всё суета, думал он, и был по-своему прав, потому что до сих пор всё задуманное удавалось выполнить.
Главное - нужно хорошо продумать мелочи. Это глубокое заблуждение, что можно чем-то пренебрегать, если речь идёт о важных и глобальных вещах. Как известно, дьявол таиться в мелочах. В них, в деталях, скрыт секрет любого успеха. Как говаривал один гениальный химик, повстречавшийся на жизненном пути Крейцера: "Идею любой придумать может, воплотить её в жизнь - вот задача!". Именно воплощением идеи реваншистской идеи и занимался последнее время Фридрих Карлович. С любовью и душевным трепетом, которого от себя никак не ожидал, относился он к разработке деталей плана, призванного не только обеспечить исполнение давней своей мечты, но и установить ранг Гаспаряна, как суть подчинённого твёрдой воле Вселенского Логоса. Да, именно Вселенского Логоса, а не мелких логических построений, как можно было бы подумать, исходя из видимого масштаба личности Крейцера.
Для себя самого Фридрих Карлович определял место в процессе творения не меньше, чем гаранта стабильности и гармонии. Творцы же как дети, не ведают, что творят. Их нужно направлять и контролировать. Лишь в этом случае можно говорить о приближении к божественному совершенству.
Вообще-то любой мало-мальски подкованный психолог без труда распознал бы за амбициями Крейцера и нереализованные стремления, и детские страхи, и просто человеческие комплексы. Да, комплексы были не банальные, но всё равно, как ни крути, комплексы, то есть "больное место в душе человека, задевая которое можно спровоцировать его неадекватное поведение, например агрессию или уход в себя". Так что в этом смысле ничего оригинального Крейцер собой не представлял.
Беда заключалась в том, что ни к каким психологам или психоаналитикам Фридрих Карлович никогда в жизни не приближался на пушечный выстрел. Он бы скорее дал себя разрезать на куски, чем пустил бы кого-то покопаться в своей душе. Вот поэтому он не отдавал себе отчёта, что затеяв битву с Гаспаряном, он вступил в схватку с внутренним противником. Как говорят старинные индийские книги: "Нет войны более опустошительной, чем битва с самим собой".
Крейцера временами одолевала безудержная жажда мести, настолько сильная, что временами он просто не мог спать. Он представлял, как расправится с обитателями непокорного мира, как поставит на колени самого Роберта, а самое главное, как заставит его выполнять его, Крейцера, распоряжения. На короткие минуты хладнокровный и уравновешенный Фридрих Карлович уступал место маленькому немецкому мальчику, выросшему в одном из поволжских городов. Тому мальчишке, который одиноко бродил в полях вокруг дач, куда его вывозили с бабушкой на лето.
- Фриц, дорогой! - ласково говорила бабушка, - ты бы поиграл с мальчиками. Что ты всё один ходишь?
Странная бабушка, она отказывалась понимать, что мальчику с именем Фриц, очень сложно "поиграть с мальчиками", особенно в Волгограде. Стыдно сказать, был такой момент в его жизни, когда Фридрих предпочитал прозвище Барбос своему настоящему имени. Особенно в его уменьшительной форме. Уже позже, в Академии Фридриху удалось переломить домашнюю традицию и из Фрица стать Фредом, но тогда, в детстве, имя значительно сужало круг его общения. Да и не мог Фриц сказать бабушке, почему он бродит один, потому что занимался он страшным и опасным делом.
Война прошлась по этой земле тоннами снарядов, патронов, бомб. Много чего можно было извлечь из неё при должном старании и аккуратности. И первого и второго Крейцеру уже в детстве было не занимать. А ещё была очень весомая мотивация, такая, что перекрывала все трудности поиска и опасности хранения. И название этой мотивации было - реванш.
Если бы те, кто дразнил маленького Крейцера, пользуясь его беззащитностью и безответностью, могли себе представить, какую страшную месть он им готовит, то поостереглись бы ходить с ним по одной улице. Именно ради воплощения своих планов и бродил Фриц по перепаханным полям, лазал в колючем кустарнике по балкам, ломал ногти о твёрдую сухую землю. Зато к концу каникул в укромном местечке под дачным инвентарём хранился не один десяток снаряжённых патронов, две гранаты и одна мина. Всё это было аккуратно смазано солидолом и упаковано в пергамент, утащенный из кухонного шкафчика.
По вечерам, засыпая, Фриц сладко жмурился, предвкушая, какую зависть вызовет он у местной шпаны, когда небрежно вывалит из карманов свой арсенал. На пустыре за сараями, подальше от родительских глаз собирались мальчишки, чтобы повзрывать патроны в костре. Некоторым же врагам предстояло самим узнать, что такое "взрывная волна". Фриц мстительно ухмылялся, когда фантазия рисовала ему полёт Лёньки Пантелеева вверх тормашками в тот момент, когда он собирается отвесить Фрицу очередной подзатыльник. Ах, как грела душу сама мысль о возможном наказании всех обидчиков.
Однако судьба распорядилась иначе и не позволила Крейцеру восстановить доброе имя Фридриха Барбароссы, воинственного и образованного монарха Священной Римской империи. К слову сказать, маленький Крейцер почему-то считал, что позорит имя великого полководца, позволяя называть себя Барбосом. Правильнее, конечно, говорить не "позволял", а не мог противиться достаточным образом, но это ничуть не умаляло его вины в своих глазах.
Ночь уже перевалила во вторую половину. Где-то на горизонте наметились первые полоски света, хотя птицы ещё молчали. Крейцер беспокойно заворочался в постели, отгоняя детские обиды и неудачи. Он рано повзрослел и многому научился. Очень скоро никто не называл его иначе как полным именем, и фамилия Крейцер вызывала уважение. Вот только с Гаспаряном вышла накладка. Что-то не сработало в отлично отлаженном и неоднократно опробованном механизме воздействия на творческие неуравновешенные натуры. Ну, ничего, он найдёт выход и добьётся исполнения и этого намерения, как уже много раз добивался своего в жизни.
Открыв глаза, Фридрих Карлович, в который уже раз, перебрал в уме качества, которыми будет обладать совершенная действительность. Близость её он ощущал каждой клеточкой своего тела. Какой великолепный план был у него в голове! Какое совершенство он замыслил! Дело было за малым - найти подходящую почву и вырастить на ней гениальное творение. Именно для того, чтобы подготовить почву, ему и нужен был демиург, готовый следовать заданным курсом.
Роберт Гаспарян показался идеальным инструментом. Он был умён, образован, психически уравновешен. В конце концов, он был удачно женат и материально благополучен! Что ещё нужно, чтобы не впадать в крайности и не ставить свой талант на службу нужде и корысти?
Крейцер протянул руку и зажёг лампу на прикроватной тумбочке. В серой дымке намечающегося утра насмешливо зазвучал голос демиурга. Крейцер тряхнул головой и выключил свет, однако спать больше не мог. В мозгу звучали неубедительные аргументы Роберта о свободном акте творения.
Никак не мог смириться Фридрих Карлович с тем, что пытался объяснить ему Роберт. Не принимало рациональное сознании Крейцера утверждения, что акт творчества присущ лишь свободной воле. Сколько угодно знает история случаев, когда замечательные произведения создавались под давлением обстоятельств. Возьмите хоть литературу: и Диккенс не вылезал из долгов, писал под страхом тюрьмы, и Достоевский все время у издателей авансы просил и затем отрабатывал, Гоголь тот же, Николай Васильевич. Художники сплошь и рядом принимали заказы от состоятельных граждан и насиловали свой творческий гений в оплату пропитания семейства и отопления жилищ. Если не принимали, то жили впроголодь, домашних мучили.
Крейцер хорошо знал биографии многих художников и принимал и понимал позицию, которую занимали Ренуар или Пикассо, ценившие свои рисунки, и даже наброски весьма высоко, и совершенно не одобрял, к примеру, Модильяни, оставившего жену без гроша, отчего та и покончила с собой. Тезис о том, что бытие определяет сознание, он толковал весьма линейно и безапелляционно. Нужно признать, что жизнь активно подтверждала справедливость такого утверждения и категорически не желала поддерживать чистое искусство.
В молодые годы перед трудолюбивым и аккуратным Фридрихом, студентом факультета живописи, прошла череда многообещающих и бесспорно талантливых сокурсников, но никто из них не поднялся до вершин подлинного мастерства. Разбазарили они свой талант по жизни. Кто-то на заработки ради пропитания подался в провинциальные театры писать "задники" к спектаклям. Денег там много не заработаешь, но и спрос, как правило, не велик, конкуренции практически нет. Кроме того, не надо забывать принцип, озвученный великим Юлием Цезарем: "Лучше быть первым в Галлии, чем вторым в Риме". Другие писали много заказных картин, получали неплохие деньги. Даже можно было говорить о какой-то славе, маленькой, конечно, кулуарной, но всё же, всё же "широкая известность в узких кругах" лучше забвения. Однако всё это не имело ни малейшего отношения к таланту. В конце концов, рисовать можно научить кого угодно. Лучше или хуже, но можно. Популярность художника тоже не показатель таланта. Она напрямую зависит от вкусов публики, а вкус, как известно, явление деликатное, неочевидное. Так что и всеобщие любимцы иной раз грешат и пошлостью своих творений, и банальностью художественных приёмов. Что уж греха таить, бывает, что признанный мастер лишь развращает неискушённое сообщество любителей своими творениями, уничтожая и без того слабые ростки природного чутья и вкуса.
Так что как хотите, уважаемые господа и милые дамы, а истинный талант редок и ценен и, как правило, столь же незаметен, как и негранёный алмаз. Давно известно, что там, где драгоценные камни, там и зависть недалеко. Познакомился с этой дамой Крейцер на втором курсе, когда закончились у них общие классы, и студенты разошлись по творческим мастерским.
Зависть - даже слово вызывает какое-то противное ощущение на языке , а уж про само чувство и говорить не приходится. Зависть самому завистнику покоя не даёт, гложет его денно и нощно, изводит душу и иссушает мозг. Однако лекарство от этого злого недуга никому пока придумать не удалось. Именно зависть к тому, чем не обладаешь, но считаешь себя достойным обладания, сломала не одну психику и исковеркала множество судеб.
Если бы кто-то рассказал Крейцеру, какими низменными причинами объясняется его маниакальное стремление подчинить себе дар демиурга, то Фридрих Карлович, безусловно, оскорбился бы и не согласился с доводами. Хотя психологию Крейцер не только уважал, но и использовал в своих рабочих интересах, но к самому себе почему-то приложить не мог. Или мог, но не хотел. Уж больно неприглядная картинка получалась. Всё его нутро противилось признанию в том, что именно личная не-одарённость в выбранном деле заставляет добиваться власти над теми, кто обладает тем, в чём ему отказано.
Прервал раздражающий и бессмысленный внутренний диалог Крейцера истошный звон будильника. Фридрих Карлович любил и ненавидел старинный круглый будильник, который нужно было заводить каждый день, и который очень громко тикал. Это была, можно сказать, семейная реликвия, хоть и не слишком старинная. Своей простотой и своеобразной примитивностью она очаровывала и удивляла одновременно.
Крейцер мгновение полежал, крепко зажмурившись, а потом броском выкинул себя из кровати и исчез в ванной комнате. Начинался ещё один день трудов и поиска.