Как-то выдался очень неудачный год у нас в колхозе: долго не приходила весна, скотина уже ревела с голоду, птицу почти всю повывели, а потом ударила летняя жара так, что трава на корню посохла, даже косить не успевали, потому что низкий стержень косилки не захватывали, а больше он и не вырастал. Колодцы стояли почти до дна пустые, даже пожарный пруд пересох. Караси еле шевелились в вязкой тине, в воздухе постоянно стояло знойное марево. Одно было хорошо в такой погоде: наша бабуля с печи перебралась на завалинку возле крыльца, и мы могли слушать по вечерам её рассказы под лёгкое стрекотанье кузнечиков. Соседские пацаны как не насмехались надо нами с братом, когда мы им пытались что-то из услышанного на печи рассказать, а тоже прибегали в сумерки, чтобы послушать бабулины сказы.
- Расскажи, Гамаюн, птица вещая, как женился Дажьбог на Маренушке.
- Ничего не скрою, что ведаю...
Как всегда зашуршал старчески надтреснутый голос, а неугомонные ласточки в последних сумерках всё чиркали по небу. И так они славно вплетались в рассказ о том, как собирались со всего света птицы на пир к Сварогу, что мы тайком оглядывались и ждали, как ударится висящий высоко в небе ястреб о землю и превратится в небесного бога. Не только мы с братишкой на небо поглядывали, но и наши друзья притихли, когда услышали про Огнебога-Семаргла, Урагана-Стрибога, Перуна-Громовержца и всех прочих обитателей древних времён. Когда же ясно стало, что собирались боги, чтобы пировать и хмельную сурью пить, то описание сделалось похожим на нашу деревенскую вечеринку. Стало казаться, что про нас ведёт рассказ древняя как мир бабка неизвестного роду-племени.
- Как садились гости за златые столы, за златые столы, за камчаты скатерти - поднимали чаши одной рукой, выпивали единым духом, - тихонько выговаривала бабуля, привычно покачиваясь и перебирая нить руками.
- Эй, ребя, - вдруг зашептал Витька Корольков, - какие скатерти? Я не понял...
Мы зашикали на него, а Толька, что постарше нас всех был, ещё и подзатыльник отвесил, чтоб не мешал. Спросит тоже... какие скатерти. Камчатые! Я и сейчас не очень знаю, что за слово такое "камчатый", но ясно было, что это что-то очень праздничное и нарядное. А даже если и непонятно что, не станешь же из-за этого рассказ прерывать да потом у матери выспрашивать. Не девчонки, чай, чтобы тряпками интересоваться, тем более, что дальше самое интересное началось.
После пира все отправились на прогулку по небесному саду Ирию. Видно, поглядеть захотели, что да как растёт, ну, может, и ноги размять тоже не лишне. Разбрелись боги по разным углам, а Даждьбог к расписному терему вышел и услышал, что в тереме гусли играют. К слову сказать, гусли у нас в деревне были, только никто не играл на них, потому как некому стало. Раньше, давно очень, ещё до того как Федька-дурачок стал пастухом, коров и овец у нас пас дед Козодой. Вот он на гуслях мастер был играть. Сказывали, что из соседних станиц приходили его послушать. Я тогда совсем малой был, не помню деда Козодоя, но мать говорила, что такое сладкое молоко коровы давали из-за того, что песни всякие им пастух пел да наигрывал. У него не только гусли, но и свирель была. Только помер дед как-то по весне. Под лёд провалился, когда молодую тёлочку из реки вытаскивал, расхворался сильно и помер. Мать сказывала, что вся деревня хоронить пришла, хоть и не было у пастуха родных никого.
Ну, вот, а Даждьбог захотел поглядеть, кто этот музыкант, а дверей-то и нет! Вернее, двери есть, да только запертые стоят. Я так и представил, как Даждьбог вокруг дома ходит да в окна заглядывает, словно парень какой девке в горницу. Мне он почему-то представлялся высоким и статным, как Степанов сын из соседнего села, на которого все наши девушки заглядывались. Я тогда понять не мог, что они находят в его рыжей как солнце копне волос и постоянных насмешках. Да и кто этих девчонок разберёт...
Даждьбог тем временем узнал, что в тереме живёт Марена Свароговна, и захотел, видать, к ней в гости заглянуть. Тут мы с пацанами не поняли, почему Даждьбог начал в двери ломиться так, что стены зашатались. Разве так в гости ходят? Однако распахнулись двери, и гость оказался на чужом пиру.
- У Маренушки - развеселый пир. У Марены гости приезжие из далёкого царства тёмного: в ряд сидят Горыня с Дубынею и Усыня с Кащеем Виевичем, - пропела бабуля, описывая открывшуюся картину.
Так вот Даждьбог и оказался в гостях у Марены. Никто его не звал, не ждал. Сам напросился, но раз уж оказался незваным гостем, то пришлось его за стол усадить и явств всяких предложить. Это понятно, всё как у людей. У нас тоже в деревне принято, что если кто зайдёт, когда хозяева за столом сидят, то обязательно надо гостя за стол позвать и угостить, что сами едят. К слову сказать, явства - это такие кушанья, которые не каждый день к столу подают, а только по особым случаям готовят.
Только Даждьбог от угощения Маренова отказался. Он сказал, что сыт по уши, потому что только из-за праздничного стола Сварога поднялся. И только я подумал, какой Даждьбог молодец, как бабуля объяснила, что на самом деле он, оказывается, боялся, что Марена его заколдует! Вот тебе и раз! Чего тогда в гости-то напросился?
Пир у Марены не прекратился, когда Даждьбог пришёл, и оказалось, что к хозяйке сам Кащей сватается и богатствами своими похваляется. Только было бы чем хвастаться перед другими-то богами, подумаешь, богатство. Наверно, Кащей и сам это понял, потому что потом речь повёл уже о другом:
- Все, Марена, тебе подвластны! Все боятся Марены-Смерти! Только я не боюсь - Бессмертный! Мы с тобою, Марена, вместе подчиним, покорим поднебесную!
Власти захотел Кащей побольше, потому и жениться на Марене-Смерти задумал. Ещё я в этом месте подумал опять о том, что Марену все красавицей называют и Смертью кличут, но снова ничего не придумал и дальше слушать стал.
Как любая вечеринка, закончился пир у Марены, и стали гости расходиться по домам. Все, наверно, разошлись уже, а только Даждбога Марена не отпускает. Она принялась его уговаривать остаться с ней и "сделать любовь". Честно-честно! Бабуля прямо так и сказала:
- Оставайся, Дажьбог сын Пepунович, до рассвета, до света белого, и со мною, Мареною, сделай любовь! Будет мужем моим пусть Бессмертный Кащей, ну а ты, Дажьбог, - полюбовником!
Мы с ребятами так и прыснули, когда такое услышали! Ведь "делать любовь" стыдно, это все знают. Если кого застанут вдвоём за всякими там поцелуйчиками, то на них потом пальцем показывают и песенку такую вслед поют:
"Тили-тили тесто, жених и невеста!
Вдруг невеста под кровать, а жених её искать!"
Так что зря Марена такое предложила Даждьбогу. Я бы тоже ни за что не согласился, какой бы красивой не была девчонка. Ушёл Даждьбог на двор, да только Марена его привораживать стала. Что-то там с его следами сделала, чтобы он жить теперь без неё не смог. Бабуля, наверно, минут пять повторяла заклятие, которое Марена нашептала. Там и ветры буйные были, и тоска тоскучая, и рыба-кит... Я всего не упомнил, но за Даждьбога как-то страшно тогда стало. Я подумал, что перед таким заклятием никто не устоит, хоть и бог даже.
Вспоминается мне, что бабуля в этом месте надолго замолчала и задумалась о чём-то. Мы даже подумали, что она задремала ненароком. Мы начали переглядываться с ребятами, возиться. Витька завертелся во все стороны:
- Это чё, ребя, всё, что ли? Я не понял, чего дальше-то?
На двор вышла моя мать, обошла плетень и поставила перед нами большое блюдо с пряженцами. Это такие длинные хлебцы, которые на сковородке пекутся, чтобы побыстрее, а то до пирогов когда ещё руки дойдут. Они такие были тёплые и румяные, что все забыли про Даждьбога и принялись уплетать за обе щёки. Мать снова пришла, на этот раз уже с кувшином молока, так что ужин на славу получился.
Отдельно мать поставила бабуле с молоком стакан и тарелочку с двумя пряженцами. Пока мы угощение делили и к молоку прикладывались, бабуля потихоньку макала хлеб в молоко, а потом в рот отправляла. Как-то неожиданно получилось, что управилась она скорей нас, хоть и не торопилась, вроде бы.
Когда все поели, то снова собрались в кружок возле завалинки, на которой бабуля устроилась. Она глянула на нас как-то хитро и продолжила:
- А Горыня, Дубыня с Усынею возвращались назад в царство тёмное...
Витька и тут не утерпел, со своими вопросами вылез и прервал рассказ:
- С каким таким Дубыней? Кто это?
Понятно, что он только про Змея Горыныча слыхивал, а про Дубыню с Усыней ему мать не рассказывала, но на него зашикали, и он умолк. Дальше самое интересное начиналось, потому что Перун на небо выкатил на своей колеснице и увидал всех троих.
- Где, - говорит, - это вы были?
Те и выложили всё, как на духу.
- Были мы на свадьбе у Марены и твоего сыночка Даждьбога там видели.
Сразу сдали папаше, не поморщились. У нас за такие дела по соплям получить можно. Не дело родителям лишнее рассказывать. Мало ли кто где и с кем гуляет. Вот и тут получилось, что Перун на сына заругался. Рассорились они с ним, и пошёл Даждьбог к своей матушке Роси, пожаловался, да только мать тоже не похвалила. Она-то знала, что Марена ужасная колдунья, и ничего доброго от неё ждать не стоит. Только Даждьбогу словно шлея под хвост попала, не стал он никого слушать, и всё равно к Марене направился. Он же не знал, что это заклятие действует, он-то думал, что он сам по себе к ней хочет в гости пойти. И матери он тоже нагрубил, сказал, что она ему словно мачеха, а не родная матушка.
Так стало мне обидно за Перуна и Рось, что уже готов был возмутиться вслух, да только вспомнил я, что у нас с братишкой тоже частенько бывало, что родители нам что-то делать не разрешат, так мы тайком, втихую натворим что-нибудь, а потом бывает стыдно, и жалеем, что не послушались. Вот и выходит, что не мне было Даждьбога за непослушание осуждать, сам-то тоже не без греха.
Даждьбог же совсем наперекор родительской воле решил пойти, заявил, что проведёт с Мареной "ночку тёмную, а наутро возьмёт в замужество". Ребята тут начали переглядываться, кто-то в кулак хихикнул. Сейчас-то я понимаю, что малы мы тогда были, чтобы про такие дела слушать, но, как говорится, из песни слова не выкинешь, вот бабуля и не стала нам усечённый вариант пересказывать, выдала всё, как было. Рассказала она нам про то, как Даждьбог плечи расправил и к терему пришёл. Только не ждали его там, хода в дом опять не было. Пришлось стрелу в окно пустить, какое-то косявчато окошечко проломить, стены расшатать, тогда дверь и открылась. Понятное дело, что его Кащей, который у Марены в гостях сидел, сразу стал спрашивать:
- Ты почто, Дажьбог, к нам в окно стрелял? Проломил ты окошко косявчато и расшиб стекольчато зеркало!
Дальше, помню, события быстро развивались, потому что у Даждьбога совсем "крышу снесло". Он на Кащея Бессмертного с сабелькой бросился, зарубить грозился, Марена, видя такую сцену, только рассмеялась и заколдовала Даждьбога. Был Даждьбог - и нет Даждьбога. Козёл вместо него стоит, и даром что Туром златорогим зовётся. Козла как ни назови, всё едино козёл. Прогнали его из дому, чтобы атмосферу не портил.
Уж про то, как козлы пахнут, я не понаслышке знаю, на себе испытал. Сейчас расскажу.
Дело было так. Зима как-то выдалась дюже холодная и метельная, а ходить мне почему-то было не в чем. Видимо, из старого тулупа я вырос, а нового не оказалось, и вот мать с отцом как-то исхитрились и пошили мне замечательный тулупчик из белой овчинки. Дорого он, наверно, стоил, потому что очень был мягкий и лёгкий, просто удовольствие в нём по улице бегать. И вот как-то раз мы с друзьями шли на санках с горы кататься, а по дороге нам попался козёл. У нас иногда выпускают скотину на улицу зимой. Может, хозяева сарай чистили, а, может, просто так выпустили, или сбежал он ненароком. Так или иначе, попался этот громадный козлище нам с пацанами на дороге, и кто-то предложил запрячь его в санки и покататься. Идея всем понравилась, поймали мы этого козла и привязали к нему санки. Кто-то дал свой шарф, который мы на шею скотине намотали, а потом уже к этому шарфу и шлейки от санок закрепили.
Здорово покатались, только плохо, что одному из ребят всё время приходилось рядом с козлом бежать и подгонять его. Скоро упарились и нашли другой вариант катания - верхом. А какая разница, что верхом, что на санках, вы же понимаете? Верхом-то ты сам себе голова, ни от каких погонщиков не зависишь. Вот я и накатался досыта, пока заезженного козла хозяева у нас не отобрали. Весело было, как никогда. Ну, уж и икался мне этот козлина ещё долго. Даже сейчас как вспомню, так мороз по коже.
Вошёл я тогда с гулянки в дом, и сразу к тёплой печке. Варежки в печурку сунул, чтобы сохли, валенки скинул и только собрался тулуп снимать, как вошла мать. Сразу-то я не понял, что она вдруг нос затыкать стала, а потом и сам учуял, что несёт от меня, как от того козла. А нужно понимать, что взрослый козёл не фиалками пахнет, и овчинка моя весь этот ядрёный дух в себя и впитала.
Мать как поняла, в чём дело, сразу за скалку схватилась и ко мне. Я в комнату шмыгнул и принялся вокруг стола, который у нас песерёд комнаты стоял, бегать. Понял, что влетит, и за дело, конечно, но как же я мог знать, что такая беда с тулупом моим приключится? Мать так ругалась, как никогда прежде и не бывало. Я уж подумал, что не быть мне живу, но неожиданно у матери на пути наша бабуля встала. Она тогда ещё с печи довольно шустро слезала, видать, поняла, что худо дело, и решила вмешаться:
- Не тронь мальца, по дурости он это, не со зла, - как-то быстро выпалила она, - меня бей, если хочешь.
Конечно, у матери сразу руки опустились, бросила она скалку, только лучше бы отлупила, ей-богу, потому что села она на стул и так горько заплакала, что сердце у меня от жалости замерло. Потом, вечером, от бати мне, конечно, досталось "на орехи", но я уже не переживал, потому как за дело. А тулуп этот всю зиму на плетне провисел, но так и не выветрился. Пришлось выкинуть, а зиму в чём-то другом добегать. Так-то вот...не очень мне Даждьбог в облике златорогого Тура приятным показался.
Отступил я слегка от рассказа, пора и честь знать.
С Даждьбогом дело не споро двигалось, потому что бродил он по горам в образе Тура , пока его пастухи не увидали да матери его Роси не сказали. Пастухам-то, понятное дело, невдомёк, что не златорогого Тура они видели, а Рось сразу смекнула и Перуну пожаловалась на проделки Марены. Перун хоть и сердит был на сына, но родная кровь сильнее обид, так что пригрозил он сестрице своей Марене и велел вернуть Даждьбогу нормальный облик. Только Марена хитрая была и начала Даждьбога уговаривать взять её в жёны.
Тут я, видно, чего-то не помню, потому что раньше Марена предлагала ему "стать полюбовником", в замуж за Кащея собиралась, видать, передумала. Даждьбогу делать нечего, не понравилось ему Туром златорогим быть, он и согласился. Марена его сразу к Сварогу, небесному кузнецу, потащила, чтобы тот им венцы сковал. Чтоб не убежал, значит, Даждьбог, пока свадьбу не сыграли.
Дальше всё как-то наладилось, стали праздновать, гости собрались, поздравляли все молодожёнов, пели, если и плясали. Марена тоже в пляс пустилась, только она ведь Дева смерти, так что когда она рукавами махала, то у неё все кругом замерзало. Хорошо, что Даждьбога это не пугало, он припевал, что сам "прометёт дорожки и постелет постелю пуховую".
Я ему позавидовал тогда. У нас в доме была одна перина, не пуховая, правда, а из верблюжьей шерсти, но всё равно мягкая и тёплая. Она в приданом у бабули, которая мать отца была, числилась и как-то к нам в дом перекочевала. Мать её летом на солнце вытаскивала, чтобы просушить и вычистить. Только тогда мы с братом и могли на ней поваляться, потому что остальное время она в сундуке хранилась. Не знаю, что с ней стало, помню, что никто на ней никогда не спал. Берегли, видно.