Он пришел обнаженным: беззащитным и открытым. Его тело было нагим и беззащитным, душа обнаженной и открытой. Он помнил всё: и где он должен быть, и что видеть.
Поначалу он счастливо миновал низкие потолки и тесные комнаты, его глаза открывались свободе и простору. Он часто бывал один, и никто не докучал ему, давая освоиться в "сейчас". Он читал книгу на языке деревьев и трав, внимал магии рассветных лучей Солнца и рунам серебристой Луны, а звезды хрустальными голосами шептали ему свои тайны. Он разбирал беличьи споры и подсказывал облакам форму. Он чувствовал, если страдает родная душа, и помогал ей, облегчая боль. Он видел прошлое, вернее прошлые. Он мог даже летать.
Черти и ангелы склонялись над ним, почитая за честь сражаться в борьбе за его душу. Он понимал и тех, и других. И даже бессмысленный полет божьей коровки своей траекторией открывал ему часть смысла мироздания. Он много думал и быстро мыслил, оставаясь при этом безмятежно спокойным и недвижимым.
Окружающие даже и не догадывались о том, какой полноценной жизнью он живет. Люди не дают себе труда понимать души, и, как правило, судят только по внешним проявлениям, но при этом приписывают себе способность "быть добрыми". Кому нужна эта доброта из невежества?..
Порой окружающие действительно вели себя странно, но он прощал их. Бог велел прощать. Нет, не так. Бог просил прощать. И им, конечно, виднее, как тут можно себя вести - совсем другой мир, этот мир не был еще его миром, он только приспосабливался к нему, приспосабливал его к себе. Понять живущих здесь существ, осуществить задуманное, найти свое, только ему принадлежащее место - эти намерения заполняли весь его день и даже большую часть ночи, ведь времени для восстановления сил ему требовалось ничтожно мало.
Когда ему казалось, что люди ведут себя уж совсем непонятно, он протягивал им свои руки и, улыбаясь, пытался открыть то, что он есть - все эти облака и белок, слух на печаль близких душ и язык деревьев - все звезды и луны - всё, что знал сам. Но никто не понимал его. Точнее странно было не непонимание, как раз наоборот - страшно было то, что его понимали, но совсем не так, как он говорил.
Все общались с ним совершенно одинаково: внимательно выслушивали его речи и понимали его по-своему. И уже раз поняв, признавали за своим суждением правдивость и истинность. Они адаптировали его мысли под свой язык, наложили их на свой неповторимый, а посему, конечно же, правильный опыт, и делали выводы исключительно из этих аксиом.
И сдвинуть этот камень он уже не мог, как ни старался объяснить им. Обрадованные своим лжепониманием они уже не желали видеть что-то другое. Он отчаивался все больше и, в конце концов, решил разучить их несовершенный язык. Все радовались его успехам нарочито преувеличено. Он недоумевал.
Он пробовал просить совета у ветров и легкой пыльцы, но они не могли ему помочь. Странное это было ощущение: он знал ответ на пресловутый вопрос "Зачем?", тот вопрос, который словно отштампованный заглавными буквами просвечивался сквозь лоб каждого человека, с которым он общался. Нет, он не знал ответа. Он ощущал его в себе, он сам являлся ответом, ведь он понимал природу вещей и впитывал соленость земли. Но, как ни пытался, он не мог объяснить ни облакам, ни деревьям, ни себе, почему люди поступают так, как они поступают.
Но люди не обошли его своим вниманием. Может, окружающие решили, что он уже готов принять суровую правду жизни, а может, не могли больше видеть, как он страдает, а может просто от нечего делать. Словом, добрые люди Земли стали учить его.
Вначале он просто внимал им. Старался смотреть на мир их глазами, вживался в их роли, заучивал язык, бессмысленно повторяя за ними каждое слово. Это было мучительно: как будто хвастаясь перед кем-то своими заслугами, они заставляли его повторять самое короткое слово бесчисленное множество раз - до тех пор, пока от количества этих повторений не стирался смысл.
Он учился их способу передвижения в пространстве. Да, это было намного медленнее того, что умел он, но ведь он так хотел, чтобы они поняли его, хотел донести им ответ на их же вопрос. И он старался. Он копировал движения окружающих, подражая им. Он подстраивал свой тембр голоса под их нечуткие уши, снимал слепки мимики с их лиц.
Теперь эти заботы поглощали весь его день. Он так уставал, что ночь ему стала требоваться для сна. Он учился довольно быстро для своих лет. И уже вскоре его лицо перестало принимать отчужденное выражение, конкретика отпечатывалась на нем четкостью и морщинами. Он все больше походил на людей, но сил радоваться уже не было. В этой бессмысленной гонке на понимание его мысль подчинилась неприкосновенной воле и стала влачиться как черепаха, лишь имитируя былое движение.
Апогей наступил, когда ему подарили погремушку.
Наверно что-то окончательно свернулось с пути, замкнулось или поменялось местами в его мозгу, когда он пытался сквозь призму этого предмета увидеть суть вселенных. Раньше он постигал сущность строения мира сквозь простор... Может, способность видеть оставила его или истерлись чувства, ведь не может же быть, чтобы Человек - человек-волшебник, творец, не мог постичь сердце! В агонии он промаялся всю ночь. Какие-то люди сидели у его кроватки, озабоченно качали головами, и женщина с красными от слез глазами все прижимала руки к сердцу. Наконец его поглотило спасительное отныне забытье.
Проснувшись утром помолодевшим, он увидел чистый лист белого потолка и улыбнулся. Его взгляд, обегая просторную и светлую комнату, наткнулся на висевшие над его маленькой кроваткой погремушки, тень чего-то странного волнующего, недоступного его пониманию лишь на миг скользнула в звуке перекатывающихся внутри шариков. Но что может услышать ребенок в простом звуке погремушки?..
* * *
Никто никогда не возвращается
Макс Фрай
- Возвращайся быстрее! - крикнула она ему вдогонку.
Он поцеловал ее в щеку и вышел за порог. В его глазах со скоростью закрываемой двери какая-то потусторонняя сила поставила точку. Он ничего не почувствовал - его глаза привыкли к этому буднично необходимому упражнению. В сущности, если разобраться: точки в нашей жизни - самое обычное явление. Без них обходятся разве что заголовки, а если посчитать, сколько точек заключает в себе хоть одна буква - ой, да уж лучше не делать этого, а то и тошно может стать. А то получится, что вся наша жизнь - сплошные точки. Так и с ума недолго сойти.
Но точки в глазах - это скорее даже не точки, а дыры. И незаметно-то их оттого, что протыкают они самую суть - зрачок, который и без того черен. Вполне будничное упражнение: точка ставится с такой силой, что вместо нее получается дыра, засасывающая в себя времяжизненное пространство. И человек туда не попадает только потому, что носит в себе эти черные дыры, простите за пошлое сравнение.
Он шел по весеннему вечеру, который начался почему-то с утра (перепутал что ли?), вдыхая долгожданный запах пробуждения после трехмесячного дефицита на запахи. В голове крутились самые обычные мысли: успеть на нужный автобус (точка), поскорее доехать до офиса (точка), быстренько, пока никто не проснулся и не завел свою ежедневную шарманку работы, заварить себе крепкого чаю и исполнить священнодействие. Пятиминутный ритуал, когда существуешь только ты, кружка ароматного чая и мир за окном, который никогда не включает тебя, разве что лишь как неясное отражение.
Однако именно в этот день, в эти самые священные пять минут затишья перед многоногой запаркой дня, вторгся чужак. Почти медитируя сквозь чайные пары, он нечаянно опустил руку в карман. Знал же что ни до чего доброго эти карманы не доводят - и вот, пожалуйста! В этот раз недобрые карманы подкинули просто-таки непростительно самую неподходящую вещь - блокнот, в который он еще в институте записывал свои мысли и чувства о прочитанных книгах. Блокнот изначально был тонким, но распух благодаря обильным удобрениям в виде вырванных из лекционных тетрадей листов. Утренние пять минут покоя были безвозвратно нарушены. Откуда взялся этот блокнот оставалось совершенно непонятным.
Он усмехнулся. Писал ведь еще совсем ребенком. Хотя с момента окончания института прошло не более чем два года. Странно все же: жизнь состоит из каких-то незначительных отрезков, которые друг другу не равны ни в коей мере, но, тем не менее, все они по праву мнили себя мерилами. Он ошалело и немного испуганно уставился в блокнот, и автоматически или по умолчанию открыл его (ведь книги, книжечки, ежедневники и прочую печатно-исписанную продукцию в хороших семьях принято открывать). И тут же первая страница, приветливо улыбаясь, помахала ему его же рукой. Ухмыльнувшись, он вспомнил, отчего буквы такие "пьяные". Тогда всю ночь он писал реферат (или еще какую-то до ужаса важную хрень) и рука, обалдев от такого количества работы, под утро была еле живая. Он тогда еще подумал, что целый день не будет ничего делать правой рукой. И вот приспичило же! Мозг почему-то никогда не думает о проблемах всего остального тела, хотя вроде бы они едины. Разобраться бы на досуге с этим, да, боюсь, досуг окажется уж слишком мал для такой "разборки". Так, и вот этому самому мозгу взбрело в голову НЕЧТО, казавшееся по тем временам откровением. Что-то уж очень банально-известное, навеянное каким-то очередным автором какой-то очередной книги, что-то типа "каждый живет в своем собственном мире, и только некоторые из нас имеют мужество в этом признаться". Рука пыталась сопротивляться, ссылаясь на обещанный однодневный отгул, но мозг уж очень просил и бедной руке ничего не оставалось, как помахать собой в воздухе, чтобы хоть каких-то сил набраться и записать злосчастную фразу, с которой, кстати сказать, она была абсолютно согласна.
Люди не карты, а реки...
- Да? Да, давайте встретимся и обсудим условия. Да, я жду Вас через час.
Это не его фраза, он никогда не мыслил такими категориями. Это подруга. Точнее знакомая. Умнейший человек, возможно, самый интересный, встретившийся ему на жизни труп. Девушка выросла из своего возраста еще быстрее, чем все остальные успели просто осознать этот возраст... Многие часы, оказавшиеся годами, она разделила с ним. Как-то странно она пропала. Видимо умерла, да так быстро, что не то, что подумать, заметить никто не успел...
Ну, в самом деле, куда ж она делась. А! Вот, слава Богу, без этой спецификации на переговорах делать нечего - только сидеть неслышно даже не как мышь, а как тень...
Точка.
Тени - это не просто плоский рисунок плоским пером выведенный на таком же плоском мире, это вход в другую реальность, точнее выход из этой...
Да, здорово его тогда переколбасило. И надо-то было всего ничего: три дня тупой боли, час полного молчания и полтора часа молчания громкого. Звучит как рецепт для скорейшего сошествия с ума. Впрочем, "не всякий может сойти с ума, это еще надо заслужить". Вот так сойдешь с ума, а мысли и прочие подобные мелочи всё будут приходить тебе на тот же твой собственный ум, несмотря на то, что ты уже давно с него съехал. И ему на ум (ну, что я говорил?!) снова пришла цитата: "Люди делятся на тех, в чьем сердце живет тишина и тех, чье сердце заполнено молчанием". Это уже было не из дневника, а из книги совсем недавно пришедшего в его жизнь автора, но уж очень в правильном стиле. "Дальнейшее - молчание"...
Почему это вдруг так тихо? Ох, ты, блин!
- Еще раз всех приветствую, господа! Насколько я понимаю Ваши желания, Вам как воздух требуется такая функция прибора, как возможность распознавать излучаемый спектр...
Раздвоение сознания - интересная штука, а не ведет ли она к не менее оригинальной и интересной штуке - раздвоению личности?
Точка.
Бизнес-ланч - 300 р.
У него перед глазами снова вспыхнули строчки: "По нормальному миру панихиду творя".
Стоп! Этого даже в дневнике нет! Все печатается, все учитывается и фиксируется, а уж что написано в душе, то слишком сложно вывести, хотя в противовес общепринятому мнению, топор тут поможет.
Точка.
Все этим днем не так. После обеда в каком-то кафе, названия и даже дорогу к которому, он не запомнил, организм, как обычно, находился в ступоре. Еще одно не менее священное время: послеобеденный ступор. Этому его научила одна девушка с прошлой работы, она называла послеобеденное время "долгожданным отупением". Ведь если рассмотреть по сути: мы слишком много думаем, оттого считаем себя умными, иногда надо остановиться. Как поется в одной популярной песенке: "Хорошо быть тупой". Не все еще оценили историческую фразу.
Так. Сейчас главное, чтобы никто ни о чем не спрашивал: все, что накопилось с утра уже обсудили за обедом, и он сильно надеялся, что до "вечернего чая" его никто беспокоить не будет. И можно будет пустым тупым взглядом, но непременно с умным лицом уткнуться в монитор и, глядя на горный пейзаж далекой Шотландии, долго пытаться разглядеть на вершине холма колодец и дерево. Колодец и маятник. Нет, это не то, "... и маятник" - это небезызвестный готик несравненный Эдгар Алан. А тут что-то другое.
Ну да, высохший колодец, безлистное дерево и разрушенная башня! И сразу вспомнилась несуразная девчонка, с черными бездонными глазами, которые казалось, были старше ее на целый век. И в какой могиле она их откопала?! Тогда в огромной аудитории он оказался с ней за одной партой. И их разговор, на фоне лектора, бубнящего что-то о космических кораблях, пошел совсем в чернуху. Странная была девчонка, точнее она-то была как все, но вот чуть заглянешь в глаза - и всё. А что "всё" даже и сказать нельзя. Ее образы жили целый год в его сновидениях, образы созданные затравленным и уставшим от розовой пошлости сознанием. Ей хотелось летать. Тогда он ее не понимал, но не зря ее дразнили чокнутой - совратила-таки его и после того года... "он шагнул из окна, как шагала она, он взлетел, как взлетала она, но не..."
"Но не... смотря на то, что испытания нового прибора "МСУ" в условиях..." Надо, в конце концов, закончить этот отчет. Между прочим, на этих "условиях" и построена вся жизнь. На условиях, условностях, злословиях, склонностях, перевернутостях, преклонностях...
- Счастливо, до завтра!
Он вздрогнул. Веселая сотрудница из соседнего отдела промелькнула перед его лицом и, улыбаясь как весенний ветер, выплыла в окно. Он помотал головой и ошалело посмотрел в оконный проем. Услышал громкий хлопок дверью. Не, все в порядке. Она "..и вышла за дверь".
"В преддверии разработки МСУ-2 считаю необходимым внесение вышеуказанных изменений." Число, подпись. Всё. На сегодня вроде всё.
Он устало закрыл глаза руками, мысли крутились и никак не хотели останавливаться даже под нажимом пальцев и угрозой плотно сомкнутых век. Он встал, окинул взглядом свой рабочий стол, забрал открытый блокнот и сунул в карман (а потом еще спрашивается, отчего они такие подлые - эти карманы?!). Он плавно выключил компьютер, с которым всегда находился больше в дружеских, чем в деловых отношениях. С выключением электронного друга, казалось, что жизнь в кабинете умирает, или замирает, возможно, засыпает - формулировка не важна, важно, что на какое-то время жизнь перестает существовать. Та самая тишина, которая нужна для того, чтобы произнесенное слово было услышано.
Точка.
На улице вечер наконец-то перестал прикидываться и показал свои истинное лицо, приоткрыв уЛИЦы Призрачного Города. Мир изменился, то ли наизнанку вывернулся, то ли наоборот ввернулся обратно. Привычная дорога холодила ноги.
Не мы затаптываем до дыр дороги, а они стирают нас, не оставляя даже дырок.
В отличие от дырок в глазах, эти дыры у нас внутри, но даже их все равно никто не замечает. Иногда (а чаще всего так и бывает) даже сам их обладатель находится в счастливом неведении. А дороги продолжают пожирать нас с каждым новым привычным шагом.
Точка.
Он занял очередную очередь (вроде, все-таки даже за карточкой метро):
- Вы последний?
Тому, кто занимает последнее место очень легко незаметно потеряться...
И сколько же раз?!
- Сколько?
- На 20 поездок.
Точка.
Сколько раз он намеренно забивался в конец, чтобы его потеряли. Да так лихо, что в этих днях-записях, на страницах месяцев, в абзацах мыслей, в предложениях лет не заметил, как потерял последнюю букву.
- Конечная. Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны.
Точка.
На окраине города воздух всегда чище. Выйдя из ленинского многолюдного подполья на улицу, он полной грудью вдохнул свежий вечерний воздух с призраком тайны. Стало немного жутковато: каково это - жить с призраком внутри?..
На вдохе рождаются миры, на выдохе умирают. А живут всего лишь мгновенье - между вдохом и выдохом.
А сколько это "между вдохом и выдохом"? Вот и человек так же: рождается с вдохом, с выдохом умирает. А живет... верно: всего лишь мгновение между ними, так ничтожно мало.
Он шел знакомой (читай: насытившейся) дорогой к дому. Фонари щедро дарили полумрак, падающий на неровные буквы растрепанных страниц. Дома окружали его словно фантомы загадочного и вечно туманного Лондона, того Лондона, который всегда определялся "зловещим". Оставалось всего несколько клетчатых листов.
Точка.
И чего же все-таки этот блокнот попал в карман сегодня, откуда? Стоя со студенческим другом в руках и пробегая глазами по его как оказалось таким родным строчкам, он, не глядя, нажал на кнопку звонка.
А что если жизнь - это всего лишь в несколько строк эпиграф к смерти.
Он перевернул страницу, ожидая продолжения, но вместо этого на него обрушилось объяснение. Теперь, когда он его не то чтобы просто не ждал, но и видеть уже не хотел, оно кощунственно явилось само, на последней странице ее почерком, аккуратным четким, с сильным нажимом было написано:
1 батон белого
чай
1 кг. помидоров
1 кг. огурцов
сметана...
Он стоял как пораженный громом: из предыдущего никак не вытекало следующее.
Эпиграф в несколько строк... сметана. Глаза не желали выходить из прошлого.
А на пороге открывшейся двери стояла она, ее чуть любопытный взгляд скользил по его лицу в поисках:
- Добрый вечер. Вы к кому? - с вежливой улыбкой поинтересовалась она.
Точка.
* * *
Мы не знаем тех, кого мы любим.
Эрик Эм. Шмитт
Мир перевернулся с ног на голову, и всё встало на свои места.
Как будто вся предыдущая жизнь была прожита не правильно, а в обратную сторону. И так странно стало смотреть на всё и всех другими глазами. И, казалось, так нелепо: всё, что раньше имело смысл и разумное объяснение, теперь вызывало лишь горечь и недоуменно-удивленный вопрос "зачем?". А то, чему разум раньше дивился, вдруг обрело неумолимую уверенность истины. Да такую, что тот же самый разум глупо хихикнул и признав свою неправоту, заткнулся. Небывалый случай!
Ему хотелось петь во весь голос на улице! Он танцевал и прыгал под дождем. И не в силах умерить свою радость, вышагивал ночами вдоль придирчиво-прямой разделительной линии, ровно посреди дороги. Потому что отныне она объединила. И его душа пела: отныне! Ах, отныне он не один! Бог ты мой, ну кто бы мог подумать, что этот истерзанный, обозлившийся и вконец обледенивший себя человек будет благословлять всех и вся и просто так раздаривать свое счастье даже не виденным, но, безусловно, родным душам - всему человечеству!
Три слова. Несчастных три слова, умноженных на два, произнесенных дважды - и уже единение. Так мало - совсем чуточку. И ведь каждое из этих слов в отдельности - просто слова. Но объединяясь, они творят могучую силу, такую, что сметает всего тебя. Она рождается где-то в сердце и через весь вытянувшийся струной организм выплескивается наружу: выше! Выше! Через все миры и 33 вселенные эта волна, эта сила, доходит до Существа, ее породившего, и, умноженная Им возвращается назад - к тебе. И может быть, чтобы не переполниться сверх всяких уж мыслимых мер, а может быть, просто "потому что" ты отдаешь ее...
Он отдавал эту силу ей, она принимала и, поворожив, возвращала ему. В силе творения не может быть недостатка, но, что удивительно, у них и не было недостатка.
Они всюду были вместе, даже расставшись. Они разговаривали друг с другом и не только ветер, но даже строгая вьюга передавала им валентинки друг от друга. Они угадывали настроение друг друга и даже пели одни и те же песни. Он знал, где она пребывает в каждый момент времени, и она ускользала в любую, даже самую немыслимо малую щелочку к нему. Они оба были сумасшедшими и смеялись над всем и вся, даже над собой. Под их безумствующими взглядами весь мир сходил с ума от их любви.
Он был счастлив. По-настоящему. Он дарил и получал бесценный подарок. Не задумываясь. Только настоящий момент. Чего же больше?
Она была счастлива. По-настоящему. Она получала и дарила вновь единственный настоящий дар. Но иногда рядом с настоящим она ставила плюс. А что дальше?
Она очень хотела разгадать, выведать все, и, конечно, не потерять.
Он с улыбкой, даже наверно, снисходительной смотрел на ее шалости. Ему казалось, что это не важно. "Вот ты, вот я, и вот мы!" Просто и правда. Настолько правда, что даже она иногда просто верила и забывала подумать.
Но секунды настоящего не исчезали бесследно, они складывались в минуты прошлого, часы будущего, и годы неопределенного. И вот этого неопределенного она не могла вынести. Все должно быть очень конкретно. Тем более, когда дело касается любимого человека. И ей вовсе не хотелось совершать ошибки предшествующей себя. Она хотела быть уверена, в том, что она любит. Ой, простите, т.е. кого любит. Ей не нравилось, когда с ней играют. Собственно, он почти сразу исключил игру из их взаимоотношений: эти его многочисленные, меняющиеся по обстоятельствам, лики остались для "всех", себя он берег только для нее. Хотя вместо нас всегда возвращается кто-то другой, но этот "другой", встречая ее, тактично и очень быстро сматывался за входную дверь, чтобы, от греха подальше переждать в безопасном месте. Она видела этого "другого" лишь краем глаза: он не мог выносить ее общества и будто черт, которому причиняет боль божественный свет, прятался. И вообще старался не досаждать. Вобщем-то, она это чувствовала, и может, от этого продолжала копать. Ах, эти девушки с лопатами! Что вы говорите? Девушка была с веслом? Ну, знаете ли, в умелых руках лопатой может стать даже чайная ложка. Конечно, ему было проще: она была вся у него как на ладони, она была в его руках: теплая, родная, истинная. Такая, какая есть. И улыбаясь, он нежно целовал ее кудрявую макушку.
Вскоре лопата сменилась ножницами. Однако оба этого не заметили: как-то слишком плавно все произошло. Теперь она не просто раскапывала, аккуратно присыпая глину обратно: она срезала лишнюю одежду. Хотя последний слой он всегда скидывал сам, оставаясь беззащитным перед ней, отдаваясь ее объятьям. А она отчаянно боялась запихнуть его "в идеальный ящик". И очень хотела видеть правду. Даже до такой степени, что, будучи поставлена с ней лицом к лицу, боялась. Разве взгляд может отличить, где правда, где ложь? То ли дело ножницы.
Слой за слоем, стильная футболка за пиджаком - с него слетали "одежды" под грозное щелканье тихих маленьких ножниц.
Он любил. Доверившись, однажды он принял ее. Такую. С ножницами и веслом в прелестных ухоженных ручках и любопытным, как дрель взглядом. Он смог подарить ей мир. Только не смог попрощаться. Не успел. Последний комбинезон из натуральной кожи был нежно и безжалостно разрезан, обнажая ...
"Пусто!" - зло подумала она. И, пытаясь сделать вид, что ей все равно, что слезы беззвучно кричат не от жгучего предательства, она встала, пожала своими изящными плечиками и, выйдя вон, хлопнула дверью так громко, чтобы он точно слышал. Она слетела по лестнице и пулей выскочила во двор. Она так торопилась, что совсем не заметила проводивший ее грустный "другого", которому пришлось надеть еще парочку своих масок и вернуться.