| |
|
Но Алкито́я не следует таинствам Ва́кха.
Сыном Юпи́тера Ва́кха она не считает.
Даже сообщниц нашла в заблуждениях общих.
Те полагали за истину мненье её. |
|
Праздновать жрец приказал. Госпожам и служанкам.
В руки взять ти́рсы, обвитые нежной листвою.
Шкурами тело покрыть. Нарядиться венками...
...Ибо велик оскорблённого отрока гнев. |
|
...Ма́тери и молоди́цы покорны призыву.
Пряжу они отложили. И ткать перестали.
Ладан несут. Восхваляют Юпи́тера сына.
Вечную юность, пришедшую в солнечный мир! |
|
Много имён называли прекрасного бога.
Он — и отец-виноградарь, лозы зачинатель,
Он — и весёлый даритель вина молодого,
Ли́бер и Бро́мий, Никте́лий, Лене́й и Иа́кх. |
|
Он — покоритель Востока, священного Га́нга.
Двух святотатцев разящий, Лику́рга с Пенфе́ем.
Он — победитель коварных тирренских злодеев.
Диких пантер усмиритель, чудовищных львов. |
|
Кли́ки звучали. И ду́дки. И множество бу́бнов.
«Ми́рен и кро́ток яви́сь!» — призывали вакха́нки.
Юноши с ними. И пьяные старцы старались...
...Лишь Алкито́я с подругами — ткут и прядут. |
|
Заняты делом. Рабынь принуждают к работе.
Ловко иголкой выводят. Одна начинает:
«Пусть развлекают себя ложным праздником люди.
Мы, как велела Мине́рва, трудом дорожим. |
|
Поочерёдно давайте душевной беседой
Будем незанятый слух услаждать, облегчая
Дело полезное рук. Монотонное время
Нам не покажется скучным». Вот первой рассказ: |
|
«Жили когда-то соседями Пи́рам и Фи́сба.
В городе древнем. Восточном. Кирпичной стеною
Семирами?да его защитила надёжно...
...Юности время пришло. Полюбили они. |
|
Свадьбу играть бы, но против родители были.
Хоть не могли уничтожить взаимные чувства.
Тайно встречались влюблённые. В общем заборе,
В каменной кладке — нашли незаметную щель. |
|
Тихо шептались по разные стороны щелки.
Жадно ловили дыхание уст, говорящих:
«Невыносимая стенка! влюблённым мешаешь
Соединиться — в порыве горячей любви!» |
|
Город решили покинуть условленной ночью.
Мимо дозорных отважно хотели пробраться.
Встретиться в месте пустынном, под деревом видным,
Рядом с могилою Ни́на, героя-царя. |
|
Первою Фи́сба пришла к одинокой могиле.
Дышит надеждой свиданья, преддверием встречи.
Вдруг появляется львица с кровавою мордой:
После охоты удачной спешила к ручью. |
|
Ночь была лунной, поэтому издали львицу
Фи́сба заметила. И — убежала в пещеру.
Но на беду уронила платок тонкотканный.
В спешке забыла узорный, приметный платок. |
|
Скоро, напившись, обратно отправилась львица.
Видит платок. Почему-то он ей не по нраву.
Хищница с ним поиграла короткое время.
Вымазав кровью его, возвратилась к себе. |
|
Пи́рам пришёл к шелкови́це. И что же увидел?
Чей-то платок на земле... Поднимает. О, боги!
Свежая кровь! Он разорван!! Звериною лапой!!!
Всюду — следы от жестокой борьбы. Как же так?! |
|
«Милая Фи́сба моя! Ты погибла, бедняжка.
Дикие звери тебя растерзали, голубка.
В про́клятом месте себе мы назначили встречу!
Раньше тебя́ не пришёл я сюда почему?! |
|
Я виноват в твоей смерти, ужасной и быстрой.
Что мне теперь этот мир?» Вынимает железо,
В сердце вонзает себе. Струйка крови забила,
Белые прежде плоды в красный цвет изменив. |
|
Фи́сба вернулась. Цвет ягод её удивляет.
Белыми были они. Почему изменились?
Вдруг отступила, фонтан обнаружив кровавый:
Раненый Пи́рам — под ту́товым древом лежал. |
|
Ватные ноги не держат. На землю упала.
Слёзы ручьём. Обнимает любимого тело.
«Пи́рам, откликнись!» — Открыл он глаза напоследок.
Фи́сбу увидел. И с радостным вздохом затих. |
|
Горько рыдала над телом. Все мысли смешались.
Видит кровавый платок. Прояснилось сознанье.
Смерти причину узнала. И сразу сказала:
«Не уступлю, мой любимый, тебя никому. |
|
Вместе вела нас любовь. Мы мечтали с тобою
Вместе прожить нашу жизнь. В неразлучном единстве.
Пусть так и будет! Запомните, ягоды древа,
Нашу кончину. Родным расскажите о ней». |
|
Меч подняла. Умертвила себя... Шелкови́ца,
Как созревают плоды, вспоминает влюблённых.
Ягоды чёрные у шелкови́цы отныне.
Дерево помнит об юных влюблённых. Скорбит. |
|
Просьбу последнюю Фи́сбы уважили боги.
И довели до родных обстоятельства смерти.
Общим костром обложили несчастную пару.
В урне одной схоронили останки детей». |
| |
|
Смолкла рассказчица. Шили в тяжёлом молчанье.
Но, наконец, начала говорить Левконо́я:
«Я расскажу о любви лучезарного Солнца.
Было, сестрицы, и Солнце в плену у любви. |
|
Солнечный бог раз увидел, как Марс и Вене́ра
В страсти любовной слились. Удручённый немало,
Игрища их показал он Вулка́ну позднее.
Очень смутился Вулка́н, даже духом упал. |
|
В этот же день незаметные медные сети
Выковал мастер Вулка́н, тоньше тоненькой нити.
И натянул их над балкой любовного ложа,
Дабы жену уличить в преступленье её. |
|
Так и случилось. Пришли с обоюдным желаньем.
Ложе задвигалось. Сетка упала. Попались!
Двери Вулка́н распахнул. И богов созывает.
И олимпийцы пришли. И смеялись сему. |
|
Долго потом потешались над шуткою этой.
Долго Вене́ра ответить хотела... И что же?
Фе́бу она отомстила. Желанье внушила
К юной красавице. То Левкото́я была. |
|
Дочь Эврино́мы затмила и мать красотою,
Что говорить о других. На неё только смотрит
Феб от утра́ и до ночи. И день удлиняет:
Раньше восходит, поздней погружается в мрак. |
|
Уж позабыл и Климе́ну, и Ро́ду, и прочих.
Только одна пред глазами, о ней только мысли...
...О́рхам, отец Левкото́и, был царского рода.
Бе́ла считался потомком в колене седьмом... |
|
...Ночью однажды, когда на лугах гесперийских
Фебовы кони амброзией силы крепили,
В спальню к своей Левкото́е вошёл их хозяин,
Образ приняв Эврино́мы. А там при огне |
|
Тонкую пряжу вела, веретёнце крутила
Та, кто похитила мысли горячего Фе́ба.
С нею — двенадцать служанок. И этим служанкам
Лже-Эврино́ма уйти приказала. Ушли. |
|
Только ушли, — и немедленно Феб изменился.
Принял свой истинный вид, о любви ей поведал.
Страшно её напугал необузданной страстью.
И уступила напору, конечно, она. |
|
После — завистница Кли́тия в дело вмешалась.
Кли́тия давним желанием к Фе́бу стремилась.
И, обижаясь, что Феб предпочёл Левкото́ю,
Кли́тия всем разнесла о порочности той. |
|
Грозен отец Левкото́и и немилосерден.
Немилосердно-жесток: в землю дочь зарывает.
Хоть говорила она, что её взяли силой,
Неумолимый отец — дочь свою закопал. |
|
В землю зарыл глубоко, холм насыпал песчаный.
Феб сделал выход в земле. Он хотел, чтобы нимфа
Выйти cмогла. Но, увы, припечатана грузом,
Го́лову не поднимала. Куда там идти... |
|
Феб ничего в своей жизни не видел печальней
(Кроме огней Фаэто́на в далёкое время).
Он попытался вернуть теплоту. Бесполезно.
Так и угасла его Левкото́я в земле. |
|
Всё-таки Феб окропил благовонным нектаром
Место печальной могилы, последнее средство.
И произнёс: «ты достигнешь небесного царства!»
...Благоуханный росток показался из недр. |
| |
|
Больше на Кли́тию Феб не смотрел. И тоско́ю
Сердце наполнилось той. И она угасала.
И девять дней без питья и без пищи сидела.
Ночью и днём. В одном месте на голой земле. |
|
Горько смотрела на небо. На лик Аполло́на.
Как проезжает по небу в своей колеснице.
И превратилась в цветок, на фиалку похожий.
Ноги к земле приросли. К Солнцу льнут лепестки́». |
|
Смолкла рассказчица. Шили в тяжёлом молчанье.
Думали, всё ли доступно могучему богу.
Ждали, когда Алкито́я историей новой
Сердце порадует. Заговорила она: |
|
«Не о любви пастуха расскажу вам, сестрицы,
Да́фниса с И́ды. Она вам, бесспорно, известна.
Нимфа ревнивая в камень его превратила.
В этом почти никакой необычности нет. |
|
Не расскажу и о Си́тоне, бывшем мужчиной,
Бывшим и женщиной, что для природы нелепо.
Да и куре́ты, Крото́н со Смила́кой, не будут
Вас занимать в этой притче. Она о других. |
| |
|
Есть знаменитый источник, струя Салмаки́ды.
Славу дурную имеет. Никто не рискует
В воды его погружаться. Они расслабляют.
А почему это так, вам сейчас расскажу. |
|
Был у Мерку́рия мальчик, Вене́рой рождённый.
И на отца был похож, и на мать в полной мере.
Вскормлен наядами в древних пещерах на И́де.
В имени — мать и отец узнавали себя. |
|
Было пятнадцать подростку, когда неизвестность
Стала его увлекать, опьяняя сознанье.
Горы оставил родимые. И по дорогам
Принялся странствовать, радуясь новым местам. |
|
В грады ликийские он заходил и к соседям.
Озеро там обнаружил с прозрачной водою.
Не поросли берега камышом и осокой.
Свежей травой украшались его берега. |
| |
|
В озере нимфа жила. Дружелюбного нрава.
Лук никогда не сгибала. Хотя её сёстры
Звали порой на охоту: «Возьми, Салмаки́да,
Дротик и стрелы. Привычный уклад измени». |
|
Но не желала меняться, охотиться нимфа.
То — собирала цветы, на траве отдыхала,
То — приводила в порядок волшебные пряди,
То — погружалась в родник, обливалась водой. |
|
...Нимфа увидела странника. Сразу влюбилась.
Будто огнём воспылала, неведомым прежде.
И — подошла, улыбнулась и заговорила.
Но перед тем — убедилась в своей красоте. |
|
«Юноша дивный, прекраснейший и лучезарный.
Ты из богов? А возможно, и сам Купидон ты?
Если ты смертный — родителям счастье приносишь.
Счастливы братья и сёстры, родные твои. |
|
Как же невесте твоей повезло быть с тобою!
Как я завидую ей! Умоляю, прекрасный,
Сердце своё подари мне. Коль узами связан,
Тайно встречаться начнём. Будет нам хорошо!» |
|
Мальчик смутился. Поскольку до этой минуты
Он и не знал про любовь. Но, заметив смущенье,
Глаз от лица не могла отвести Салмаки́да.
Только усилилось странное чувство её. |
|
«Стой! — отвечал путешественник, — или уйду я».
Та испугалась. И спряталась. И наблюдала.
Как приготовился странник, одежды оставив,
В воду войти... Тут совсем задрожала она. |
|
Больше не в силах терпеть. Удержать своё чувство.
Жаждет объятий. И к юноше страстно стремится.
И обнажается. И погружается в воды.
Быстро плывёт. Обвивает его, как змея. |
|
Герм-Афродит упирался. Она говорила:
«Не убежишь от меня! Будем вместе отныне.
Сделайте так, всемогущие боги Олимпа!
Чтобы вовек не расстался со мной он, я — с ним». |
|
Боги услышали просьбу. Исполнили просьбу.
Соединили тела. Всё у них стало общим.
Стало единым лицо. И единым — сознанье.
Больше не два существа. А одно существо. |
|
Герм-Афроди́т произнёс: «O, Вене́ра, Мерку́рий!
Мать и отец, чьи ношу имена в равной мере!
Вас попрошу: пусть любой, погружаясь в источник,
Вмиг забывает стремленья природы своей». |
|
Тронуты мать и отец. Исполняют желанье.
В озеро чуть надлежащего зелья плеснули...
...И с той поры, если муж погружается в воды,
Полу-мужчиной становится, полу-женой» |
| |
|
...Смолкла рассказчица. Сумерек время настало:
День завершился, а ночь — задержалась в дороге.
Вдруг — зашумело кругом. Вдруг — послышались звуки.
Ми́ррой пахну́ло, шафра́ном. И всё — затряслось. |
|
Ткани, одежды зелёными стали. Листвою
Стены покрылись, нарядной лозой виноградной.
Пламенем дом осветился, сияньем багряным.
Дикие рыки зверей сотрясали углы. |
|
Сёстры бежали. Укрыться пытались, но — тщетно.
Крылья связали им руки... Летают ночами...
Света боятся отныне. Общаются свистом.
Де́ржатся на чердака́х. И от страха дрожат. |
| |
|
Весть о могуществе Ва́кха теперь утвердилась
В каждом селении, в каждом убогом домишке...
...А между тем лишь Ино́ не узнала несчастий,
Дочерям Ка́дма доставшимся... Но время шло... |
|
...Взор обратила Юно́на на гордую деву.
И рассуждала о странности собственной доли:
«Мог же ублюдок явить, показать свою силу?
А почему только слёзы — назначены мне? |
|
Власть моя в чём? В вечном горе? В печали? В несчастье?
Кто-то себя забавляет лозой виноградной,
Кто-то врагов превращает в дельфинов упругих.
И лишь Юно́на — мириться с безумством должна! |
|
Сколько в безумии мощи, неведомой силы
Всем показала кровавая гибель Пенфе́я.
Так поучись у врагов, дорогая Юно́на,
Как надлежит расправляться с возникшей бедой!» |
|
...Есть потайная тропинка, заросшая тисом.
К адским жилищам ведёт по немому безлюдью.
Медленный Сти́кс испаряет туман вдоль тропинки.
Новые тени — спускаются вниз без конца. |
|
Дикая местность. Зима. Безысходность. Молчанье.
Где-то свирепый чертог непреклонного Ди́та.
Тысяча входов ведёт во вместительный город.
Тысячи призраков — в город суровый идут. |
|
Город не может наполниться. Сколько ни входят,
Так же он пуст. И уныл. Хоть и бродят повсюду
Серые тени. Без цели, без сна, без занятий.
Не замечая вокруг ни других, ни себя. |
|
Гневом наполнена, в город спустилась Юно́на.
Це́рбер трёхглавый к ней вытянул страшные пасти.
Трижды оскалился... Сёстры у входа сидели.
И выбирали гадюк из волос гребешком. |
|
Встали богини немедленно, только узнали
Между тенями Юно́ну. Она объяснила,
Что привело её к месту зловещих страданий,
Ибо там множество душ терпят боль вечных мук. |
|
Ти́тий там мучился, жажда томила Танта́ла.
Камень Сизи́ф поднимал на огромную гору.
Там Иксио́н от себя убегал и вращался.
Сотни преступников вечную казнь там нашли. |
|
Зло посмотрела Юнона на муку Сизи́фа:
«А почему терпит му́ку один лишь из братьев?
И почему Атама́нт наслаждается жизнью?
Разве не он презирал меня вместе с женой?» |
|
Сёстрам Юно́на желанье своё объявила,
Чтобы разрушился дом ненавистного Ка́дма.
Чтоб Атама́нта постигла ужасная кара.
Чтобы лишился дворца за презренье своё. |
|
Произнесла Тисифо́на, ответив Юно́не:
«Можешь считать всё, что просишь, — уже совершённым.
Нету нужды в околичностях долгих, богиня.
Мир наш ужасный оставь, возвращайся к себе». |
|
И со спокойной душою вернулась на небо,
Чистой росою умылась Юно́на-богиня.
А Тисифо́на в плаще окровавленном, красном
Вышла из дому, к дворцу Атама́нта идя. |
|
Факел кровавый в руке. С ней — Безумие, Ужас.
Также — Рыдание, Страх. Вот они — у порога.
Встали, стоят... В это время Ино́ с Атама́нтом
Намеревались по саду немного пройтись. |
|
Двери раскрылись... Эри́ния зло прошипела.
Вскинула волосы, змей потревожила гадких.
Двух из волос подхватила, метнула в супругов.
К сердцу направились гады, безумство неся. |
|
Мрачные помыслы вместе они возбуждают,
К тяжким порокам влекут: к исступлению, к гневу.
Тянут к убийству, к насилию, к чёрному делу.
К дикой свирепости, к страшной болезни ума. |
|
...Ночью, проснувшись, вскричал Адама́нт: «львица! львица!
Слуги, сюда! загоняйте её! шевелитесь!»
И прибежал, как за зверем, в покои супруги.
Сына Леа́рха схватил. И о камень разбил. |
| |
|
Мать заметалась. Спасти Мелике́рта желая,
С ним на руках припустила, крича: «Вакх, эвоэ!»
Захохотала Юно́на при имени Ва́кха:
«Пусть твой питомец поможет тебе! убегай!» |
|
Но побережье морском есть утёс высоченный.
Скалы вперёд выступают над заводью пенной.
И с высоты вознесённого к небу утёса
Бросилась в море с младенцем Ино́, страх забыв. |
|
Вспенились грозные волны. Вене́ра за внучку
Молит Непту́на: «Спаси моих близких, владыка,
Если любезна я морю, и вышла из пены,
В имени греческом звук сохраняю морской!» |
|
Просьбу Вене́ры ува́жил морской повелитель.
Мать и младенца бессмертными сделал богами.
Стал Мелике́рт — Палемо́ном, Ино́ — Левкоте́ей.
Волей Непту́на — они всемогущи теперь... |
| |
|
...К краю утёса подруги Ино́ подбежали.
Видели, как она спрыгнула с края утёса.
Думали, что неизбежая смерть наступила.
Плакали, рвали одежды, Юно́ну хуля. |
|
Нет у Юно́ны привычки сносить оскорбленья.
«В памятник вас превращу!» — обещает. И тут же —
Окаменели они. Вот одна захотела
Кинуться в воды. Однако, уже не могла. |
|
Птицами стали иные. Поныне над морем
Носятся, стонут, кричат, на утёсы садятся... |
| |
|
...К Кадму вернёмся. Не знал он, что стали богами
Дочерь и внук. И оплакивал их. И страдал. |
|
Город оставил. И вместе с женой удалился.
В край иллирийский пришёл после долгих блужданий.
Там они как-то сидели, старик и старуха.
И вспоминали всё то, что случилось у них. |
|
«Уж не святого ли змея убил я когда-то? —
Кадм сокрушался, — Коль мстят мне великие боги?
Вытянусь змеем. Быть может, постигну науку?
Может, пойму, почему мне страдать суждено?» |
|
Только промолвил. И чувствует: кожа твердеет.
И чешуёй обрастает. Сужаются ноги.
Хвост появляется. Плоть почернела. Остались
Руки одни. Он хотел их к жене протянуть. |
|
Он напоследок хотел объясниться с любимой,
Нежно обнять, приласкать. Пока змеем не стал он.
Но не успел. Человеческий облик потерян.
Свист из груди вырывается. Слов больше нет. |
|
Плачет Гармо́ния. Слуги, их спутники, — в страхе.
Плачет жена, превращению Ка́дма не рада.
«Сделайте, боги, меня молчаливой змеёю».
И — поползли они двое. В дубравы тайник. |
|
Помня себя, человека они не тревожат.
Не досаждают. Нашли утешенье во внуке,
В Ва́кхе божественном. В Индии, в храмах великих
Змей почитали, чему посодействовал Вакх. |
| |
|
Но не везде почитали. Не все почитали.
Горько раскаялся после надменный Акри́зий,
Ва́кха — за сына Юпи́тера не признававший.
Он говорил: и Персе́й Громове́ржцу — не сын. |
|
На небесах был один. А другой в это время
Ласковый воздух шумящими крыльями резал.
Он возвращался со шкурой, где змеи лежали.
Где голова ядовитой Горго́ны была. |
|
Кровь из мешка просочилась над Ли́вией знойной.
Новые змеи в пустыне от крови родились.
Эта земля и теперь из-за змей разнородных
Очень опасна. И нет в ней покоя нигде. |
|
...Разным ветрам повинуясь, как тучка носился.
То до эфирных высот добирался, то книзу
Падал по прихоти странной крылатых сандалей.
Круг облетел он вселенной. Три раза причём. |
|
При завершении дня во краю гесперийском
Он опустился. В Атла́нтовом царстве далёком.
Отдыха ищет, пока колесницу дневную
К новой дороге готовит царица Заря́. |
|
Здесь жил Атла́нт, всех людей превзошедший размером.
Был он властителем там, где приют находили
Фе́бовы кони, уставшие после дороги.
Мирно паслись там стада, не мешая другим. |
|
Сразу к Атла́нту Персе́й обратил своё слово:
«Гостеприимный хозяин, дай отдых Персе́ю,
Сыну Юпи́тера, — мужу, нашедшему славу.
Не из последних мой подвиг на этой земле». |
|
Вспомнил Атла́нт предсказанье парна́сской Феми́ды:
«Будет ограблено золото яблони древней,
Сын Громове́ржца возьмёт себе лучшие части».
В сад свой Атла́нт никого не пускал с той поры. |
|
Сад свой Атла́нт окружил превеликой стеною.
Сторож-дракон неусыпно следил за порядком.
«Прочь! — отвечает Персе́ю Атла́нт, — не позволю
В землях моих оставаться. Прощай! Уходи!» |
|
И, вслед за этим, он стал выпроваживать гостя.
Двинулся, намереваясь воздействовать силой.
Кто же с могучим Атла́нтом сравнится по силе?
Молвил Персе́й: «Если так, вот подарок тебе!» |
|
Вынул из шкуры лицо ядовитой Меду́зы.
Сам отвернулся. Атла́нт в тот же миг превратился
В страшную гору вершиной до самого неба.
...Ныне опорой созвездиям служит Атла́нт. |
|
Снова Персе́й надевает крылатую обувь.
Снова летит, оставляя народы и земли.
Видит страну эфиопов... Аммо́н Андроме́ду
Там истязает за матери длинный язык. |
|
Тяжко страдала ни в чём не повинная дева.
Цепью прикована к скалам, как жертва дракону.
Если б ни горькие слёзы и кудри живые,
Мраморной деву назвал бы отважный Персе́й. |
|
Чуть удивлённый, забыл о крылатых сандалях.
Сердце трепещет: «Цепей не таких ты достойна,
А золотых, что влюблённые дарят друг другу.
Имя открой мне? скажи, почему ты в цепях?» |
|
Девушка не отвечала: с мужчиной не смеет —
Заговорить. И лицо бы закрыла руками,
Если б не цепи! Персе́й был настойчив в распросах.
Всё Андроме́да тогда рассказала ему. |
|
Воды вокруг зашумели. И зверь — показался.
Вскрикнула дева... Несчастная мать и родитель
Рядом стояли, покорные воле дракона:
Слёзы, не помощь, они принести лишь могли. |
|
И говорил им Персе́й: «Если дочь отдадите
Мне, как жену, обещаю с драконом сразится».
Те согласились. А кто б возражал из разумных?
Даже сулили и царство в приданое дать. |
|
Будто корабль, бороздящий огромное море,
Зверь приближался к утёсу с прикованной девой.
Сблизился так, что метатель, знакомый с пращою,
Метким свинцом бы легко мог его поразить. |
|
Тут же Персе́й, от земли оттолкнувшись ногами,
Ввысь полетел, к облакам, тень на море бросая.
И на неё, обезумев в бессмысленной злобе,
Кинулся зверь, словно тень угрожала ему. |
|
Только подставил он солнцу косматую спину,
Сзади Персе́й ухватился и ловкой рукою
Полностью меч погрузил в правый бок супостата,
Больно его уязвив. Что тогда началось! |
|
Зверь — то в волну погружался, то — в небо взвивался.
Но не сумел от Персе́я избавится, ибо
Цепко держался герой. Даже новые раны
Он наносить умудрялся. Ещё и ещё. |
|
Зверь ослабел. Кровь струилась обильным потоком.
Виден утёс, из воды показавший вершину.
И, ухватившись рукою за каменный выступ,
Пару смертельных ударов наносит Персе́й. |
|
Всё! Он повержен. Ликуют Кефе́й и супруга.
Освобождают красавицу. А избавитель,
Руки омыв, положил свой трофей змееносный
На берегу. Обложил его разной листвой. |
|
Там, где сквозь листья медузова кровь просочилась,
Камни возникли. И ладно. Персе́й благодарный —
Жертву богам преподносит. Устроил из дёрна
Три алтаря. Заколол трёх животных. И сжёг. |
|
Левый алтарь — для Мерку́рия, правый — Мине́рве.
Средний — Юпи́теру, как наивысшему богу.
И — сочетались союзом Персе́й с Андроме́дой,
Свадьбой весёлой закончилось дело у них. |
|
Левый алтарь — для Мерку́рия, правый — Мине́рве.
Средний — Юпи́теру, как наивысшему богу.
И — сочетались союзом Персе́й с Андроме́дой,
Свадьбой весёлой закончилось дело у них. |
|
Музыка, песни звучали. Нарядные гости
Пели обильному Ва́кху счастливые гимны.
И захотелось гостям интересным рассказом
Сердце потешить. Спросили Персе́я тогда: |
|
«Нам расскажи, о храбрейший, каким же приёмом
Голову ты отрубил ядовитой Горго́не?»
И в тишине, воцарившейся в свадебном зале,
Голос Персе́я, неспешный и твёрдый, звучал. |
|
«Есть под холодным Атла́нтом ужасное место.
Всюду высокие скалы, а в узком проходе
Дочери Фо́рка сидят и проход охраняют.
Глаз на троих у них общий. Я им завладел. |
|
К дому Горгон подступил. Там везде на равнине
Люди и звери стоят, превращённые в камни.
Им довелось испытать взгляд проклятой Меду́зы.
Стали они неподвижными с этой поры. |
|
К дому Горгон подступил. Там везде на равнине
Люди и звери стоят, превращённые в камни.
Им довелось испытать взгляд проклятой Меду́зы.
Стали они неподвижными с этой поры. |
|
За отраженьем Меду́зы следил и увидел,
Что задремала она, вместе с ней и гадюки.
Голову ей отхватил. А от крови пролитой
С братом своим Хрисао́ром родился Пега́с. |
|
Долго летал после этого. Сотни созвездий
Видел в пути. И моря. Незнакомые земли.
Сотни опасностей путника там ожидают».
Вдруг замолчал. И какой-то вельможа спросил: |
|
«А почему у одной только — волосы-змеи?»
И поделился Персе́й тем, что знал, с вопрошавшим:
«Раньше Меду́за была упованием многих.
Очень красивою девой, мечтой женихов. |
|
Больше всего, её волосы всех поражали.
Знал я людей, говоривших, что видели сами
Мягкие пряди её, перелив шелковистый.
Но, говорят, царь Непту́н надругался над ней. |
|
В храме Мине́рвы то было. С тех пор под эгидой
Лик свой скрывает Юпи́тера дочь. А Горго́ну
Тяжко она наказала... И носит богиня
Змей на груди у себя, чтоб врагов устрашать.» |