Веллис Габриэлла : другие произведения.

Цвет полевой

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x01 graphic
  

Аннотация.

   Вы испытывали когда либо жажду денег, должности, благосклонности человека такую, что готовы были убить любого на своем пути? А бывало с Вами так: коллеги, друзья вольно или нет, делали Вас "козлом отпущения"? А что есть наша жизнь? Почему она так несправедлива, заставляя идти на дерзкие и неоправданные поступки?
   В этой книге лишь ключи от дверей, что Вы позволите себе открыть и ответить на эти вопросы. Ибо все наши действия, словно партия в шахматы с судьбой. Есть такое определение в игре - табия - позиция в шахматах, с достижения которой игроки делают "не книжные" ходы. Так и наши герои, разыгрывают дебют, борются с испытаниями, проходят через трудности, предательства и смерть.
   Действие разворачивается в XVIII веке, в России: на Северном Урале и просторах Поволжья. Купец М.Ф. Гайдурицкий, успешный предприниматель, тяготиться вмешательством в свои дела матушки. И имеет своим намереньем более разбогатеть. Пускаясь от своего положения "во все тяжкие", от случайного знакомого узнает о возможности обогатиться через сиротку.
   Герои, обитатели тех краев, оказались впутанными в историю с поиском сокровищ, серию убийств; в таинства подземного народа, вынужденного теперь , вечно, оберегать Землю от зла.
   Достанет ли смелости каждому из них достойно принять испытания? Или пройдут они через страшную черту и тогда, на чьей стороне они окажутся?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Содержание

N страницы

   Предисловие.

1

I.

   Ночное происшествие

3

II.

   Семья Гайдурицких.

9

III.

   Побирушка.

13

IV.

   В поисках людоморов.

16

V.

   Веденей.

24

VI.

   Алёнушка и неведомое сокровище.

40

VII.

   Компаньон.

45

VIII.

   Побег.

50

IX.

   Путешествие.

57

X.

   Ледники.

72

XI.

   Долгожданное богатство.

82

   Эпилог

100

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   О Сатане:
   "...Лицо его было подобно цвету полевому, глава его была увенчана венцом, который украшался золотом и пресветлыми камнями, одежда его была пречудная."
   Святитель Игнатий (Брянчанинов). Прибавление к "Слову о смерти". "О духах, аде и Рае."

Предисловие.

   Взбираясь к Нему, на потухший вулкан, владеющему всеми возможными богатствами и наслаждениями, шла я по узкой лестнице тщеславия. Был тернист, беспокоен и труден путь. Вначале, нас было множество. Вожделевшие его взора, благодати и звона монет, уже было приблизились... И были обласканы вниманием, властью и златом. Путь становился все уже. Нас обгоняли страждущие, что имели более сил. Порой, они низвергали с шатающейся ветхого моста, мешающих им слабаков. И те, с криками и мольбами о помощи, мигом летели в низ. Мы, цепенея, безмолвно взирали на этот "естественный отбор". От бессонных ночей, без отдыха и полноценной еды даже плохо понимали, что с нами происходит. Затем, вспомнив об ушедших без эмоций, продолжали свой путь повторяя корпоративную мантру :"Это случилось не со мной... не со мной. Не со мной!"
   Шли годы и более молодые и рьяные, вошли в наши ряды. Чем меньше они радели о профессии, чем мизерней были их заслуги и образование, тем жестче и наглее они становились. И вот уже мы, давние приверженцы нашего Идола полетели вниз. Многие из нас не оправились. Но человеческий облик не потеряли.
   Я, очутившись у подножия вожделенной цели, что так влекла меня своими обещаниями, углубилась в противоположную сторону - в лес. Потерянная, нищая духом и оборванная цепкими, острыми когтями бесноватых, напыщенных, уродливых церберов. Поруганная, среди болот и мха откопала я свой похороненный Дух. И вместе пошли мы скитаться по неведомым тропам Бытия.
   Спустя три года, увидев покаявшуюся и раздавшую долги Душу, открыла Природа нам великую тайну - следы Учителей на не заросших тропах.
   Так начался наш путь разгадок иносказаний для постижения тайны - смысла жизни.
   Пытливый ум! Ты не найдешь здесь способа разбогатеть. Но увидишь множество ключей, что приведут тебя в итоге к единственной двери - познания свой жизни и предназначения. Ты не найдешь здесь советов, но лишь подсказки. Ибо это сокровенная тайна приоткрывается нам ненадолго.
   0x08 graphic
Скажешь ты: "Может ли сказка дать ключи к познанию мира, ведь сейчас 21 век?" О, не спеши! Знаешь ли ты, что нейтрино меняет свой спин на противоположный, зная о наблюдении за ним естествоиспытателем? А знаешь ли о том, что электрон, двигаясь из точки А в точку В "заглядывает" в точку В оценивая ситуацию, находясь в двух точках одновременно? О том, что черные дыры плюются своей энергией ты уже наслышан. Удивительно, не так ли? Сказка может оказаться не тем, о чем предполагается.
   Возможно, обнаружишь новое в твоем представлении о Мироздании? Приметы гласят: в древние времена, хозяин устраивая новый дом вставлял входную дверь от старого. Дабы показать людям - все стабильно и не нужно бояться изменений. Приглашаю Вас открыть выбеленную веками дверь в мир, со множеством забытых тайн.
  

I. Ночное происшествие

   Морозная ночь ноне выдалась. Такая, что пар застывал на морде у коней сосулькою. По наезженной дороге, размеренной рысью, ехал крытый возок купца Гайдурицкого Максима Фёдоровича. Небо темное, с малой толикой звездных горошин на небе, "Медведицами" да "Поводырем" на краешке. От маститых коней, запряженных двойкой, шел пар.
   - Барин, никак отстает обоз-то. Можа погодим? Вона как мороз трескуч. Неровен час остановятся. Пронька - то молода еще, поди груз перевесил, не сдюжит. - Обратился к барину сидящий на козлах Антипыч, надвигая крепче на уши овечью шапку.
   - Ты учи, учи! Лошадь пожалел. В пол версты идут - нагонят. - Ответил тягучим низким баском барин.
   Возок спускался в ложбинку перед Юшкиным урочищем. Лошадки понесли быстрей. Дорога теперь знакома. До теплых купеческих конюшен оставалось шестнадцать верст.
   И правда, обоз о трех санях увеличивал ход. Видно, с горки пошли лошади.
   - Антипыч, чутя! Слышишь что?- Громко крикнул барин в ухо кучеру, приподнимаясь.
   Не успел возница ответить, замелькали впереди серые тени. На дорогу, обходя возок по обеим сторонам, бежала стая волков.
   - Держись ба-а-ри-ин!- Крикнул старик, замахнувшись коротким плетеным кнутом. Воскликнул и огрел оба крупа рысаков. Кони закусили удила и дернули с места возок, и кучера, и барина их. "Эх поздно! Господи Спаси и помилуй!" - Тяжко застонал кучер.
   Матерая волчица, путаясь под ногами пары, метилась укусить за брюхо чубарую пятилетку. Стая наскакивала со всех сторон, напирала выпучивая глаза и скалясь. Лошади, чуя запах волчьей шерсти, обгрызали удила, пускали пену, ржали, тащили возок невпопад. Дернулись вроде и ... встали на дыбы. Возок повалился на бок, задирая к верху оглобли. Люди вылетели из него в стужу, на расправу зверю. Дико подвывая, с неотвратимой, отдающей смрадом и голодом, со звериной яростью, набросилась стая на обезумевших лошадей.
   Молодой волк, отбившись от общага, опустив морду и ощетинившись, медленно - след в след, шел на двух барахтающихся в глубоком снегу людей. От стаи отделился молодняк, приближаясь к седокам, рычали грозно.
   "Погибну, а барина уберегу." - Подумал Антипыч. "Вот я их отвлеку. Пущай грызут - тулуп-то новый, пока прокусят..." Изловчившись, дотянулся до торчащей в снегу рогатины и упершись обоими руками, рванул на себя. Ветка хрустнула. Старик боком повалился в снег. Волки атаковали, вцепившись сразу втроем. Человек затрепыхался в визжащей серой куче, отбивался крича.
   Со стороны подоспевшего обоза, улюлюкая, бежали люди. Запрыгали неясные блики, послышалась стрельба.
   - Гони их, Васятка, с права гони! - Орал во всю глотку худосочный мужичок, тыкая горящим нефтяным факелом в мохнатые морды из-за упавшего возка. Переметнувшись, подскочил влево, схватив барина за шиворот - встряхнул и сгорбившись, потащил к обозу.
   - Принимай, Макаровна! Денщик бережно положил барина в возок, подоткнул полы тулупа. Обернулся к лесу и саженью шагая, словно солдат на плацу, возвращался к мужикам напрямик.
   Макаровна, тридцатилетняя ловкая баба, со знанием ощупала барину голову, руки, ноги, распахнула тулупчик - нет ли ранений? Десять лет назад Максим Фёдорович ей проходу не давал. Ибо войдя в пору весты, расцвела она лазоревым нежным цветком, диким, непокорным. От того взял Антипыча к себе возницей, дабы по - боле видеть красавицу. После, страстное увлечение прошло. А возница же так и прикипел к барину, словно к родному сыну.
   Макаровна, три года назад нанялась к Гайдурицкому провожатой по опасным лесным дорогам. Как он понимал, более ни из -за денег, а из -за великой боязни за своего батюшки. Потому за три деньги в месяц имел купец не только двоих надежных провожатых, но и ищеек с хорошем чутьем что в людях, что в торговлишке.
   - Очнись, Максим Фёдорович! - Тормошила она его за плечи.
   - На ко! - Макаровна поднесла к его губам деревянную фляжку и запрокинув болезному голову, влила в рот пахучую жидкость. Барин закашлялся, матерясь, отстранил флягу. Спрыгнул с обоза, нетвердо побежал к Ачипу Антиповичу.
   Баба взяла под уздцы Проньку, тихо молясь, успевала класть крест щепотью. Торопясь, ставила обоз в круг.
   Ачипа сообща вытащили из сугроба, отбив его еле живого от озверевших волков. Левая нога его, без валенка, волочилась в сторону, оставляя на вспаханном снегу тягучий темный след. Голова болталась, словно держалась на нитке. От пальцев на правой руке не было следа, с руки стекала липкая кровь. Тулуп был изорван в клочья, шапка с рукавицами остались зарытыми в снегу.
   Макаровна всю флягу вылила на калеку. Наспех перевязала исподним. Возницы бережно закутали старика в овечью накидку, укрыли с головой. Стали совет держать.
   - Барин, до утра придется ждать. Не дадут с налета пройти окаянные!.. - Сказал худосочный старичок.
   - Никитка, что потупился? Али напугался? - Барин тронул вьюношу за плечо.
   - Не-а. Можа пронесет. - Сказал неуверенно Никитка.
   - "Можа и пронесет". - Задумчиво передразнил барин. Взял ружье.
   - Что встали? Ружья ряди!
   Никто не шелохнулся.
   - Н-у-у! - Зло затянул барин.
   Мужики нехотя взяли ружья и перекрестясь, с опаской, побрели к побоищу. Поставив перед собой для защиты по факелу, прицелились. Выстрел!
   Макаровна, подвязав поводья лошадей к последующим санями, поспешала с обозом к мужикам. Они на ходу повалились в сани. Волки, отброшенные в лес, вернулись к своему кровавому "столу", потеряв четверых. Только волчица, отошед от побоища, провожала не пойманную добычу пристальным взором.
   Мужики притихли. Лишь однажды за всю дорогу переглянулись меж собой:
   - Макаровна - то ни слезинки не проронила, будто ей Антипыч не батя родной, а так..! - Прошептал Евсей вознице.
   - Анчутка, одно слово, дурная баба. - Ответил Никитка и смачно плюнул в снег, дернув вожжи.
   Анна Макаровна сидя на последнем возке, бережно держала голову Антипыча. Закусив нижнюю губу крепилась, чтобы не завыть. Слезы катились и катились из закрытых глаз. Слезинки застывали на щеках, обжигая ледяным холодом. Глаза заболели от мороза. Всхлипнула тихонько и осеклась. Подъезжали. Над лесом брезжила заря.
   Максим Фёдорович был чернее тучи. Молчал угрюмо, думал : " Ах ты! Ах ты ж ... Ну ничего! Вот поквитаемся ещё" . И стянув пришитую к тулупу соболью рукавичку, погрозил тяжелым кулаком оставшимся позади молчаливым, вековым елям.
   Обоз подкатил к высоким осиновым воротам. На дворе заливались частым лаем собаки. Слышно было, как в теплом сарае мычали коровы, шарахались овцы. Над кирпичной трубой хозяйского двухэтажного сруба, украшенного по карнизу витиеватой резьбой, поднимался ввысь густой дым. В воздухе пахло парным молоком, вчерашними щами и только что испеченным хлебом. Никита соскочил с саней и вприпрыжку добежав до ворот, затарабанил кулаком по некрашеным доскам, нетерпеливо вдыхая сытный дух:
   - Эй! Уснули что - ли, оглашенные! Отпирай, барин приехали!
   За забором ожило. Сквозь щели досок виделось: мелькали темные тени, заскрипели засовы, в домиках многочисленной челяди вспыхивали лучины. Заметались люди по двору. Ключница Мавра Лукинична, в белом овечьем тулупе с большим отложным воротом, тяжело спускалась с массивного крыльца. Осторожно держась за резные перила, освещала предрассветную мглу фонарем.
   На дворе, словно все происходило само собой. Подбежавшие мужики отвели лошадей распрягать, задать овса и напоить. Бабы кинулись к саням. В десять рук, держа овчинку, бережно понесли Антипыча в баню. Грунька, вертлявая девка, по велению старшой, притащила образа - на всякий случай (против нечистой силы). Макаровну из бани выпихнула старая повитуха. Осторожно взяв под локоток шептала тихо, напирая тучным телом:
   - Ты Аннушка, касатушка иди к себе, милая. Свечку под образами зажги. Помолись Господу нашему, Пресвятой Богородице, Ангелу-хранителю да Архангелу Рафаилу. Иди деточка. Нечего тебе здесь смотреть. - Промолвила и аккурат перед носом, затворила дверь предбанника.
   Бобылиха пошла в свою комнатку. Зайдя в светелку, беспомощно села на сундук. Затем, обессилев, медленно сползла на пол. На коленях задвигалась к образам, уставившись на них остекленевшими от мороза глазами и неистово крестясь: "Господи! Отче Наш...". В окне мелькнуло вездесущее, остроносое, плюгавенькое личико Чекана.
   Мужики пошли на черную кухню, отужинать. Барин выписал мужикам "по стаканчику". Лукинична повела барина к дому, тряся головой причитала:
   - Батюшки Святы, барин! Тулупчик запачкали, на плече вон дырка. Милай...
   - Цыц! Пелагия где? - Рыкнул барин.
   - Почивает батюшка. Вчерась из монастыря приехали с матушкой вашей и Аленушкой. Девушки в баньку сходили, чайку с пряничком откушали и почивать легли. - Торопливо доложила Лукинична.
   - Ладно. - Ответил барин.
   Добавил:
   - Вели сейчас же сани за Ореховским и Бузенцовым отправить - нужны. Ну иди пока. - И взял у нее фонарь.
   - Батюшка, ужин стынет, в горенке накрыто. Ты уж уважь старуху, хоть медку отведай. - Тараторила ключница, хватая молчуна за локоток, принимая в гостиной от барина тулуп .
   Максим Фёдорович кивнул и закрыл за собой дверь в светелку. Лукинична понуро постояла минуту. Прислушалась и ушла, шаркая валенками - отдавать распоряжения.
   Шла по двору, доставая кисет красный с золотой кисточкой. Остановясь, заложила табак в ноздрю, задумалась. Никак она смекнуть не могла: "Чего это барину стряпчий понадобился? Ну дохтур то Антипычу нужен, понятное дело. А Ореховский ему на что? Уж не занемог ли? Завещание чё-ли писать будут?" Ключница звучно чихнула, зажмурившись и ... растянулась на полу конюшни. Видно, молодая работница с пристрастием отмыла его топором, обильно полила кипятком и посыпала известкой. Это в мороз - то!
   - Грунька! Подь сюды, сучье отродье Я те все космы повыдергаю! Кто велел кипятку лить, дура! - Орала, вставая с мясистого зада ключница. Безуспешно отряхивала необъятный подол от известки.
   Заслышав ее крик, девки в птичнике закисли от смеха, прикрывая рты кулачками.
   - Я тя найду! Вот я тя найду, навечно в красильни отправлю! - Охая и хромая побрела ключница к сараям, искать бедную Груньку.
  
  
  
  
   0x08 graphic
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

II. Семья Гайдурицких.

   Максим Фёдорович был второй гильдии купцом. Силился, ловчил, но деньжат для размаху не хватало -- то мор на скот найдет, то народец к раскольникам ватагами сбегает. Смутные времена. Ни в чем нет веры и опоры.
   Вот и сейчас, оставшись один думал : "Избежал неминуемой гибели да увечий, Господь миловал! А терять -- то есть что. Пелагия вот, дочь единственная на выданье. Восемнадцать годков ей - бойкая, "кровь с молоком", русоволосая, непокорная, за словом в карман не полезет". Вздыхал. Мать Пелагии -- Виринея, умерла, когда детенку и года не исполнилось. По морозу мужа встречала, принарядилась без валенок-то, в сапожках - по случаю Рождества. Слегла. Быстро прибрала ее "косматая".
   Дочь воспитывал сам. Грамоте была обучена. Читала Пелагия складно. Бог способностями не обидел, только неусидчива была. Книги, страсть как не любила. Все ей забавы подавай. То няне соли в чай подмешает, то поросят за околицу выпустит, то козлят да цыплят в дом напустит. Все прощал ей отец. Но, обучение все - же, строго на первом месте было: цыфирь складывать, да отнимать. Еще множить - здесь по труднее, да книги амбарные вести.
   Так и остался лесной хозяин бобылем, не женился боле. Претила ему мысль одна: кровинушка его будет мамкой чужую тетку называть. И опять же, ровню он себе не найдет - вдов богатых на перечет и старые они. А наследство? Делить между дочкой и мачехой он не даст! Теперь доча с ним на торги ездит, сама сделки совершает. Но капитала ей большого пока не доверял - молодая, горячая. Рангу еще соблюдать не научена.
   Оперевшись затылком о жаркую стенку задумался крепко: "Архипычу - деревеньку отписать и пять дворов, землицы еще... Ох времена дикие! Не дашь - выскочки из быдла застращают, в отместку на жадность в спину пальнуть -- это смогут! Да и не жилец, лишеник, в скорости. Ино деревеньку то обратно заберу. Макаровну, дочку евойную, серебряным рублем одарить нужно прилюдно." Думал так и хорошо было сидеть. Тепло, блаженно. Заботы ненадолго отступили, барин прикрыл глаза.
   Гайдурицкий отпускал Пелагию по святым местам с пожилой благочестивой своей матушкой -- Марьей Ивановна, девкой чернавкой, пятью бабками-приживалками и двумя дворовыми мужиками. Тогда и брал по делам купеческим Макаровну. Было у нее чутье -- кто рыбу тухлую торгует, кто на цене хочет нажиться нехорошо, где ливонцы собираются без чужих глаз (вот удача) сговориться о цене за товар. За что и держал вольнонаемную бабу. Одно плохо - не крепостная была, с норовом.
   Вот Пелагию оженит, обзаведется зятьком, да и отправит Макаровну восвояси, с глаз долой. Не любил он бестягольниц с характером -- от них одни беды, жалостливые больно. Чутье есть -- хватки нет. С такой -- не озолотишься. А ведь должна быть ему Фортуна! Верил Максим Фёдорович в свою безоговорочную исключительность и случая удобного, судьбоносного ждал.
   Тихонько отворилась дверь в горницу. В комнату, не стесняясь, величаво вошла маменька Максима Фёдоровича - Марья Ивановна. Высокая, сухопарая, вся в черном. Медленно подошла к образам. "Положила крест", направилась к окошку и чинно села в креслице, обитое серебряной парчой. Опершись маленькими ладошками на львиные головы, устремила пристальный взор на сына. Ничто бы не выдавало ее волнения, кабы не руки. Бледные костяшки пальцев, скрюченные болезнью, в синих реках блуждающих вен. В моменты волнения, они предательски вздувались шишками. Видно было, как с натугой по ним пробивается, пульсирует кровь.
   От одежды старухи за версту пахло отдушкой и дорогими духами. Дело уже привычное. Максим Фёдорович самолично выписывал их из Москвы, через местного доктора Семена Ильича Бузинцова. Не скупился барин на эти капризы. Все потому, что поле смерти Виринеи, случился с маменькой припадок. С тех пор отказывалась она ходить в баню -- боялась простыть. А белье ей переменяли по два раза на день. И еще, с тех пор, дремучая, стала хорошенько натираться уксусом -- "для здоровья". Оттого в доме всякий знал по запаху, что родительница ноне гостит у барина. В эти дни на женской половине все говорили шепотом и ходили на цыпочках. Или вообще, старались там не появляться. Потому как бабки - приживалки дубасили клюшками каждого, кто проходил мимо светлицы благодетельницы в обеденный час.
   Мамаша нраву была крутого. Ежели что не по ее, дворовых мужиков били батогами да розгами, нещадно. А девок нерадивых, на год отдавали в красильни строгонькой Игуменье Аполлинарии, на перевоспитание.
   - Что Максимушко, намаялся? - Ласково и тягуче спросила Марья Ивановна.
   Максим Федорович равнодушно повел косматой бровью и не поворачивая головы не ответил, только глухо спросил:
   - Алёнушка как? В разуме девка?
   - Слава Богу! Сторожится. Буде - лишний рот. Ты пока погодь с ней решать... Пущай до лета поживет. Она мне "смертное" вышивает, а там и в монастырь отправим. А дале -- как сам решишь. - Ответила мать и не дождавшись ответа, встала. Плавной походкой вышла из комнаты, притворив за собой дверь. Остановилась тихонько, притаилась.
   Барин схватил тарелку с куриными потрошками и швырнул в дубовую дверь, прошипев:
   - Держи, дура старая!
   Матушка расслышала. Удовлетворенно кивнула и сделав страдальческое лицо, удалилась в свои покои. Оттуда еще долго слышались причитания и старческие проклятья приживалок. Кляли антихриста - сына неблагодарного, жалостливо голосили на весь дом.
   Максим Фёдорович достал из шкафа граненый стакан, налил берёзовки. Выпил залпом, занюхал хлебом. Сложно было описать, что испытывал он при общении с матерью. Стукнуло ему сорок лет, а все метался он, ища и ожидая неведомого. Ничем не мог он насытиться, ни остановиться. Душа его кидалась из крайности в крайность. То пил он нещадно и шалил мордобоем в доме терпимости. То в монастырь молиться ехал. То неделями колесил по селам незнаемо зачем. Про себя звал мать - Она. И каким-то звериным своим чутьем понимал, считает Она его слабым и нерешительным. Никогда не мог он Ей услужить. Разве было ему понять, он в родительских руках - игрушка. Не знал и не догадывался, какие еще коварные планы были изобретены ради удовлетворения ненасытной, властолюбивой натуры.
  
  
   0x08 graphic
  
  
  
  
  

III. Побирушка.

   Скитаясь по деревенькам и селам, свела барина судьба с попом - расстригой Осипом, по кличке "Чё дашь". Лишился он своего сана за вольные речи и крамольное толкование Евангелия. Памятуя прошлую свою сытую жизнь, любил распопка поговорить и покушать. От скуки, подобрав Осипа на дороге, привез его барин на двор старосты в Мошки.
   Подпоив побирушку, сели обедать. Оказалось, расстрига был нраву беспокойного. Сначала со всем соглашался, потом кричал. Вскакивал с места, лез целоваться, а в другую минуту оскорблял лобзаемого и забывал об этом. Громко рыгал. Расстрига был тельца тщедушного, роста высокого, с костлявыми руками до колен. Голова сверху приплюснута и лба почти не было. Высокие скулы на лице его особенно выделялись. Больше портили это существо два близко посаженных "рыбьих" глаза. Рыжая редкая бородка делала весь образ, похожим на тощего козла.
   Покачиваясь на табурете взад - вперед, помахивая зонтиком укропа, выловленного из миски с солеными огурцами, дурачок разглагольствовал:
   - Знаешь ли ты барин, мой дорогой, что такое человек? - "Чё дашь" замер на мгновенье. Стул под ним перестал скакать. Не услышав от харчующихся ни слова продолжил, мучая четыре ножки деревянного табурета:
   - Это такое животное, что не способно ни к учебе, ни к просвещению. За всю свою жизнь ничему духовному оно не учиться. Только тянет лямку свою, словно осел. С рождения оно уже зловонно - больно. Ничто его не беспокоит, кроме себя, самолюбца. Только и знает это животное, что мучиться и каяться! Само себе помочь не может, слепо верит в своего Бога и заповеди Его. Влачит нищее существование, потому что так надо, так велит ему Единый. И не видит оно разницы между нищенством и воздержанием, веря в Пришествие, Искупление, Добродетель. И где все эти человеки, скажи? Я тебе скажу - в клоаке земной, в грязи! И выбраться им нельзя. Только мы, носители мысли -Сверхчеловеки, можем отринуть все!.. Вскрыть этот пошлый нарыв, гной больного воображения - Христианство. Взять все, что нам надобно без границ и предрассудков! Сжечь прошлое дотла! И возвести новое, на крови и костях старого - вот принуждение нашего Времени. А тем, кто цепляется за веру - нужно помочь сдохнуть, ибо они слабы и недостойны своего звания Человеков!
   Закончив свою помпезную речь, Осип порвал укроп в клочки. Они попадали на стол, в винную лужу. Сказав так - застыл, олух блаженный, торжественно скрестив руки на груди. Растянувшиеся от времени, сальные обшлага выцветшей рясы, покоились на неопрятном столе, оголив тощие волосатые руки.
   Староста, постукал о край тарелки расписную деревянную ложку, отряхивая от "свойской" лапши. Нехотя отложил прибор, повернулся к красноречивому гостю и со всего маха ударил расстригу правое в ухо. Недовольно заметил:
   - Молчи, балаболка! Бога не трож. Не велю. - Снова принялся за лапшу.
   Осип слетел с табуретки в угол. Кряхтя поднялся, не с первого раза. Утирая кровавые сопли грязным рукавом, упрекая сказал:
   - Правильно, бей! Сострадание ноне дорого.
   Нетвердо подошел к старосте, хлопнул по спине, отпрыгнул (на всякий случай) и торжественно произнес:
   - Смело, товарищ! Да здравствует дорогой хозяин!
   Барин заговорил:
   - Так ты говоришь Бога нет? А что есть?
   Расстрига встал и задрав голову тыкнул перстом вверх:
   - Великое Ничто!
   Староста поднялся, взял Осипа за шкирку и молча выкинул из дома. Тот отряхнулся, торопливо подбежал с улицы к окошку и заглядывая в светелку заорал:
   - Дураки! Я о свободе вашей радею, халдеи! - Расстроившись, осел на завалинке. Жалобно поскулив, притих, разомлев от дармового обеда.
   Неделю в пьянстве и распутстве колесили барин и распопка по селам, похваляясь меж собой, кто сколько баб силой взял, кто за сколько девок купил. Выиграл барин: за четыре деньги купил у многодетной семьи девку - хороша была. От истошной безысходности, виновато, выпихнула родня из дома невинное дитё - в лапы зверям.
   Позабавились "мохнорылые" вдоволь. За ненадобностью, бросили у пруда страстотерпицу, швырнув на кровавый подол полушку. На другой день, тамошний водовоз нашел ее утопленной. На берегу лежал аккуратно сложенный девичий сарафан, на нем бечевка с оловянным крестиком и злосчастная полушка - "на смерть".
  
   0x08 graphic
  
  
  

IV. В поисках людоморов.

   Узнав о бесчинстве, где - бы теперь парочка не появилась, толпа баб с коромыслами и палками, крича бежала навстречу. Безобразники только ржали во всю глотку, но в деревни больше заезжать не решались. Полицейский десятский с сотоварищами сбились с ног, разыскивать барина для вразумления.
   Сказывают, Полицмейстер - Кулебяка Радимир Ануфриевич, кричал сильно на сотского, требуя высечь негодников за людоморство. Только все зря, ибо и сам он ведал: купца второй гильдии розгами сечь закон не велит. Очень боялся Полицмейстер, как - бы из столицы не выслали к нему на помощь обыщика, дабы прекратить бесчинства. Страшно подумать, что бы нарыл тот сыщик. Ибо, знамо - дело, власти у ищейки в Уезде нет, а виновного найти надо. Хорошо, ежели мудрый и с опытом попадется. А кабы сынок советника какого (отправленный для выслуги), по скудоумию своему, за взятки возьмется?
   Радимир Ануфриевич 56 лет от роду, дородный, кругленький, за свое дело радел. Взяток не брал, ни-ни. На расправу и суд был крутенек, но зело мудр. О чем знал весь Уезд, потому больших бед избегали. Делая наскоро объезд по близлежащим селам, рассуждал : "Господи, как же все поспеть? В распоряжении всего три человека и то, двое моих по селам шастают, беспутного распопку с купцом выискивают. Ни чешуи им ни рыбы, бесовы дети!" Остановил возок у дома , что на рогатине пучок сена был выставлен.
   - Агрепинаушка, ну-ка выходь! - Крикнул нарочито сладким баском.
   Из покосой двери вышла тетка, с намалеванными свеклой щеками. Беленая, лицом гладким , словно яичко. Улыбалась, обнажая ровные, красивые зубы. Волокла с собой босую девчушку лет восьми. Та, тащила деревянный поднос с чекушкой, веткой черной смородины и куском расстегая.
   - Ой-ли, Радимир Ануфриевич пожаловал. Милости просим! - Ответило намазюканное женское личико. Отвесив поклон до земли, выпихнула чадо к одноколке.
   - Позалуйте откуфать, Вам ждесь жафсегда рады. - Прошепелявила девчушка, глядя на дядьку бездонными зелеными глазами. У нее сегодня выпал молочный зуб, отчего теперь пришептывала. А мамка в утешение, дала здоровенного леденцового петуха на палочке.
   Полицмейстер сурово глянул на дитёнка, спросил:
   - Где зуб-то потеряло, дитятко?
   - Та... - Девочка неопределенно махнула рукой.
   Затем, оценивающе посмотрела на дядьку, сама себе кивнула - приблизилась. Встала на "цыпочки" и посмотрев по сторонам, прикрыв с боку рот ладошкой, прошептала:
   - Мамка шказывала: Бяка унеф, а леденеф офтавил. Во - палка ефть. Хофь, дам пофофать? - Девочка немедленно вытащила из запазухи липкую деревяшку с остатками леденца, протянув Полицмейстеру.
   Радимир Ануфриевич поперхнулся поданным "Ерофеичем". Откашлявшись, приходил в себя. "Бякой" его за - глаза называли лиходеи и беглые. Видать и тут без них не обошлось.
   Полицмейстер силился погладить девочку по белокурой головке, та кружилась, егоза. Рассматривала шпоры на ботфортах, то медные бляшки на одноколке. Все трогала, нюхала, залезла в возок, норовив забрать вожжи.
   Мать, пытаясь собрать во едино все части тела движущейся проказницы, приговаривала:
   - Глянь, где Манька теперь. Вот я ее у оврага видала. Будет тебе "на орехи", коли в чужой огород залезет.
   Девчушку, как ветром сдуло. Помчалась по лебеде сверкая пятками, не разбирая дороги - искать свою козу.
   Агрепина успела умыться, повязать платочек по - скромнее. Печально смотрела на служивого. Опершись на оглоблю одноколки, заговорила ровным, приятным слуху голосом:
   - Племяшка... Меня мамкой зовет. Тяжко девчонке без родителей. Унесла их чахотка триклятая. Да видно все под Богом ходим. А я что! Одна. .. Теперь есть кому трактир на старости оставить.
   Сказала и посмотрела куда-то, в даль. Очнувшись, добавила:
   - Знаю, про кого спросить приехал. Наведывались они, вчерась. Пили много. Как страстотерпицу до смертоубийства довели, так Первачку Вершову за собой таскали. Одели в рубище кулёму дремучую и потешались, шалопуты. Сам знаешь, она баба - дрянь, блудяшка скудоумная. А охальники знай свое, напоили и "серебряный" затетёхе кажут: "Танцуй, милая! Вот денежка - то она, вот!.." Докружилась михрютка, весь пол в кабаке уделала, блевака. Тьфу, страмота! - Баба плюнув, в запале шлепнула ладонью по лошадиной ляжке. Та лениво лягнулась и повернувшись к бабе, оскалила потемневшие зубы.
   Полицмейстер в задумчивости трогал усы. Затем достал табачку, понюхал хорошенько. Прочихавшись , спросил, отирая выступившие слезы:
   - Ты, Агрепина, женщина умная. Что мыслишь, где искать лихоимцев?
   Агрепина поглядывала, как девчушка пытается тащить козу за рога, машет на нее ручкой, видно уговаривает. Помолчав, для порядку, ответила:
   - Распопка, тот плут трусливый, до денег падок. С теми кто при них - дружен "в другую сторону". Скопытится скоро- туда ему дорога, грабастик. А купец теперь гдей - то отоспится и домой сбегёт, под мамкин подол. Так что жди, через пару дней объявиться. Выганиваться тебе за ними - не с руки.
   Женщина натужно вздохнула и промолвила:
   - Ну, некогда мне. Господь с тобой!
   Перекрестила урядника и хотела было уйти. Но тот подозвал ее жестом, вложил в руку плотную бумажку, свернутую трубочкой, промолвил:
   - Вот, возьми. Знаю, в пользу распорядишься. А за совет - спасибо.
   Вздернув вожжи, погнал лошаденку по сельской дороге к речке, на развилку.
   Агрепина, приложив ладонь ко лбу, провожала возок пока одноколка не скрылась за подлеском. Потом, рассмотрела грамотку, прочла бегло. То было рекомендательное письмо Матушке Софье на босоногую егозу. В женском монастыре, благостном и святом месте, была школа для сироток в 4 класса, ремесельная мастерская, скотный двор, маслобойня, сыроварня, скорняжка, приют для болезных.
   Женщина расплакалась. Сорвала с себя платок и с возмущением воздела руки к пропавшему среди пыли и леса возку:
   - Что приезжал-то? И откуда только про сиротку узнал, черт малохольный!
   Обмякнув от слез, вошла во двор.
   - Настен, ну где ты там? Подь сюда, помочь мне надо! - Звала надрывно через позьмо, в сторону сада, где паслась бестолковая коза.
   Затем, войдя в трактир со двора, крикнула целовальника. Заговорила деловито:
   - Ты уж, Сивел, пока схоронись. Вот ведь, лихие люди не угомонились. Куда ты с деньгами то государевыми, да в пасть к зверю? Меня не будет пару дней. Тут и пережди. Закройся хорошенько. Никого не впускай - вон колотушка на столе. А я в монастырь и обратно, слыхал? Тогда, мил человек и поедешь. Покушать, да попить знаешь, где. В баньке вода налита, дрова припасены. - Бухнула дверью и была такова.
   Целовальник, что собирал налог на хмельное, следовал с деньгами в Уезд. Да возок поломался, задержался на постое. Теперь и вовсе на три дня опаздывал. Но государева служба беречь ценный груз обязывает, а Агрепине он доверял. Как - никак пять лет с ней дела имеет. Вздохнул и пошел на топчан за занавесочку - досыпать.
   Тетка спешно заперла ворота, убрала рогатину с сеном и юркнула в дом, собирать дитятко.
   Радимир Ануфриевич трясся в возке, отпустив вожжи. Слюнявил карандаш, тыкал в памятку - зачеркивал: "Старосте предписание на ремонт дороги - через неделю проверить, да три избы покосились - подлатать. На рынке бабы огурцы торгуют ценой не по сезону - штраф передать летучему порядку. Баня в Уезде глинобитная - поправить, опять же, старосте депешу справить. Сотскому наказ дать: три хомута у извозчиков заклеймить, нищего на кладбище - изловить и в приют доставить, паспорта в доме терпимости в субботу проверить. Пятидесятному - линейные насаждения берез и на центральном бульваре - восстановить. Да, сухота теперь стоит - подвяли, видать. Взыскать недоимки с семи дворов (список чиркнул наскоро). Бабы на рынке про антихриста кричали, мол: "В городе убивец завелся!". Нарушительниц найти, высечь пустозвонок с толком. Десятскому, как отоспится - на заборах опять дегтем матерно писано - исправить. Нарушителя отыскать и на месячишко - в казенный дом. Доколе у двора Манюни Галушкиной, собака без привязи бродит будет? Пса пристрелить. Что баба без старания и радения к закону относиться - полденьги штрафа выписать".
   Закончив со списком, сверился с дорогой - лошадка сама бежала по узкоколейке, в сторону летних дач купечества. У куркуля местного - Изи Баруха, в день светского приема украли подсвечники. Вот и мчался Полицмейстер по поручению Губернатора в субботний день, искать серебро. Знамо дело, искать долго не придется - видать в погребе у соседа и лежит. Проигрался, картежник, в Нижнем на Макарьевской ярмарке. Даже "побрякушки" полюбовницы профукал, горе - стяжатель.
   Что до иродов - безобразников, сколько не пыжились власти, только и смогли, что оставить ночью околоточных из местных. А они сбегали с постов, боясь бесчинств от татей. Жители, создав дружину, рыскали по лесу.
   Прячась от погони, засели безбожники в крытом овине. Начался ливень, пришлось задержаться надолго. Решили здесь заночевать. Пили ол, зубоскалили тихонько.
   Осип, быстро захмелев на старые дрожжи, валялся на сене. Заложив руки за голову, умиротворенно произнес:
   - Ты мне, Максимушко, теперь аки брат. Я ради тебя, что хошь сделаю.
   Распопка приподнялся, рыская рыбьими глазками по омету.
   - Не веришь? Я докажу! Вот поведай, есть у тебя мечта, настоящая, на всю жизнь? - Глазопялка, настороженно дышал в темноту, где сидел его товарищ.
   - Ну есть. - Сонно отозвалось из темноты.
   - Дак ты мне скажи. Я тебе секрет открою. - Возбужденно шептал расстрига, подползая ближе.
   - Хочу стать мильонером, что б с оранжереей дом. Лошади Хорошёвские, жена - из графьев. Дочери титл куплю, замуж выдам. Матушку навечно в монастырь... - Гундосил, засыпая барин.
   Осип выслушал. Потом встрепенулся и нетерпеливо затряс Максимку за ляжку. Напугал, окаём, до икоты.
   - Графиня! Слышь?.. - Пьяно хихикнул распопка. Подвинулся ближе.
   - Ты послушай, дурилка, верно что скажу! - Осип, дышал товарищу в ухо.
   Купец насторожился.
   - Слушай теперича. Кодысь я еще в чине был, причащал перед смертью купца Потапова. Знаю, в родстве вы. Так вот. Помирая, твердил он в горячке, о несметном богатстве. Про клад, что дочери своей шифирью в ящерке передал. Велел беречь ту финтифлюшку денно и нощно. Только девчонка настоящей цены ящерке не знает. Вот ежели енту статуэтку или что там оно, заполучить - вмиг разбогатеешь. - Распопка почесался, хлебнул из бутыли и улегся поудобнее. Свернулся "калачиком" и засопел.
   Ночью, протрезвев, Осип "ополовинил" кошель товарища и запрятал деньгу надежно - за щеку. На утро отказался ехать с купцом - сказался больным. Валялся в сене и стонал с похмелья. Барин пропажи монет не заметил. Озадаченный ночной тайной, укатил спешно домой, замаливать грехи.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   0x08 graphic
  
  
  

V. Веденей.

   Морозным утром, к крыльцу подкатили сани со стряпчим и доктором. Хозяин еще не ложился и как есть, в рубахе, встретил гостей на пороге. После лобзаний, все разбрелись по нужным делам. Ореховский - оформить дарственную, а Бузенцов - в баню, осмотреть больного. К обеду, с честь покончив с заботами, отобедали. Разомлев от горячего обеда и медовухи на липовом меду, накинув тулупы вышли в мороз. Отягощенные серебром карманы сделали гостей вполне довольными собой. Возница легонько окликнул гнедую лошадку. Та, застоявшись, помотала головой и войдя в ритм, пошла рысцой, унося седоков к дальним сопкам.
   В скорости после несчастия, Анна Макаровна везла Ачипа Антипыча в подаренную барином деревеньку. Погода стояла ясная. Воздух звонкий, будто потревоженный хрусталь - напрягал слух. На снег не посмотришь - глаз не терпит, искрился от солнца. Старая рыжая кляча, выданная Маврой Лукиничной по распоряжению барина, нехотя тянула сани по заснеженной просеке. Ели в снежных шубах спали. Изредка нарушало тишину уханье сов. По снегу расходились в разные стороны следы зверей. Вот любимец Велеса, посидел у дорожки. Сделав крюк, запетлял и скакнул в сторонку. Ищи его лиса -- не сыщи. Вот и "рыжая бестия" здесь побывала. Мышь в снегу откопала - голодно в феврале. Куница скользнула между кустов - лапки на лежалом снегу, словно монетки отпечатались. А уж сколько птичьих следов "трилистником" хожено -- ни счесть. Ехала Аннушка, любовалась. Все было в радость! И чаща лесная, и зверушки, даже мороз. Батя на поправку пошел. Ой, тянулись три недельки, что он меж небом и землей пребывал, так и вспоминать тошно! Мучился, несчастный: нога сломанная опухла и посинела, культя все время кровоточила. Не чаяли, как кровь остановить. Пришлось звать кузнеца -- каленым железом прижигали. Теперь уж страшное позади.
   Подъезжали к Потьме, деревеньке в пять дворов с пожилыми староверами. По теперешнему, за старую веру и на дыбу можно попасть. Потому старички сторожились. Чужих не привечали и сами никого не трогали. Деваться им было некуда. Барину рыбу на продажу выращивали, раз в месяц на двор возили. На том повинность их и заканчивалась.
   Деревенька стояла в низине, окруженная древним хвойным лесом. Здесь же был пруд. Прежде, на его месте протекала речка - Красавка. Когда - то, кипела здесь жизнь: деревенька в сорок дворов, детки, хозяйство. Все было. Теперь быльем заросло, тиной затянуло. Речки -- кормилицы не стало и подались, бедовые, кто - куда: в скиты, да поближе к людным местам.
   Макаровна остановила лошадь у последнего дома по проулку, слезла с саней. Калитки не было. Во двор с небольшим, на две комнатки деревянным домом, по свежему снегу проторена дорожка. Оттуда, ей на встречу вышел рослый, плечистый, старец. Борода седой куделькой доходила до колен. Голова - белый лунь. Брови кустистые скрывали колючий, пронзительный взгляд. Без шапки, в легком сюртучке, в лаптях с оборками -- словно сказочный Баян из древних песен, явился он.
   Женщина поклонилась в пояс:
   - Здравствуйте Вам, дедушка Веденей! Многие лета! - Сказала и заробела. Веяло от старца силищей, что сердце заходилось замирая. Да не той силой, что у бойцов в избытке, а словно "стержень" в нем был крепкий, что не у каждого человека есть.
   В этой деревеньке только старики и жили. Рыбу на хозяйский двор они по - очереди возили. Коли ехать приходила пора Веденея - вся детвора с округи на купеческом дворе толпилась, на дядьку бородатого посмотреть. Пока разгружали поклажу, старичок ребятне свистульки мастерил или сказки сказывал. Дворовых холопов не любил, но и по - напрасну, не притеснял.
   - Не робей , не обижу. - Раскатисто сказал дед. Словно мысли прочитал.
   Аннушка смелее посмотрела на старца, ответила:
   - Отче! Болезного привезла. Волки на нас напали, слыхал небось?
   - Слышал , все слышал, детонька.
   Деловито подошел к саням, сунул большие руки в сено и достал из него Антипыча. Тот заволновался:
   - Что ты, батюшка! Я сам пойду! Беспокойство - то какое! - Загалдел болящий, пытаясь выскользнуть из цепких рук.
   Седой засмеялся, ответил:
   - И я молод был, не по себе сосну рубил!
   Легонько, словно куренка, понес ношу в дом.
   Вернувшись, сказал Анне:
   - К полнолунию приезжай проведать. Господь с тобой!
   Молодка выгрузила из саней четыре корзины с провизией. Поставила перед старцем;
   - Не серчай, отче. Прими, что Бог послал! - Поклонилась и взяв кобылу под уздцы, развернула сани - подалась в обратный путь.
   Веденей вернулся в дом, вошел в горенку чуть нагибаясь.
   - Ну что Ачип, отобедать надо. А пока, чайку с травами попей.
   Покушали похлебку, да хлеб с теплым молоком. Затем, хозяин уложил Антипыча на мягком топчане, у печки. Подушка и перина были набиты сеном и какой-то особенно пахучей травой. Силился припомнить. Откуда немощному знать, что травка та - из владений самого крымского хана Саадет Гирея III. Рута, нежно окутывала гостя знойным ароматом соленой волны, пряных садов и райской идиллии. Будила воспоминания детства о былинах, сказках и чудесах, с острова Буяна. Болезный забылся глубоким сном, поддавшись чарам тонко благоухающей розы и убаюканного умелой рукой, яда.
   Веденя знал весь Уезд, уважал и боялся. Люди чувствовали в нем великое, тайное знание. Кто магом величал, кто колдуном, ведьмаком, словом волшебником. На что старичок кротко отвечал: "Коли чудес захотели, то не ко мне. Коли совет нужен, то к церковному батюшке. Ежели желаете блага, то к мужам государевым. Я лишь песчинка блаженная, вообразившая себя добрым тяглом."
   Был нелюдим и жил отшельником. Но ни один серьезный спор или вопрос, все же без него не обходился. Обратиться к нему, например, мужичек с советом, а тот лишь посмотрит внимательно, до мурашек на коже и... чудо! Сам собой, вдруг, ответ в голове неразумного рождается. Так - то. Вот и скажи теперь, кто он есть, Веденей.
   Никто и не ведал, что старец - бессмертный, Посвященный во множество земных тайн со времен гибели Второй Расы. Уже забылось многое, вымыто судьбами и сменой вех. В то время, еще при правлении Прародителей с Сириуса Б, обучал он студентов в академии. Перед тем, как покинули землю Основатели династии, учрежден был совет Братства. Полное название никогда вслух не произносилось, но любой Посвященный знал его. Совет постановил удалить от человечества Учителей и Просвещенных, дабы не повторять более ошибок. Гибель Первой и Второй расы уже убедила звездных Родителей в том, что человек неизлечимо тщеславен и не намерен воздерживаться от множества соблазнов, и удовольствий. Отсутствие умеренности, не исполнение своего долга перед Вселенским Советом, явилось гибелью первого разумного их детища. И вот, надвигалась гибель Второй. Потому, решено было готовить и направлять к великим целям лишь избранных представителей Человечества. В печали покидали Братья несчастную Землю, раздираемую войнами, болезнями и почитанием многочисленным Богам. Люцифер довольно потирал руки, освобождаясь от сдерживающего темных Демонов, третьего небесного щита.
   Но прежде, чем последний звездный житель покинул Землю, представители Второй Расы укрылись в сети тоннелей и пещер, унося с собой все ценное, что было накоплено совместными трудами академиков и Сирианцев и древних учителей Венерианцев. Веденей же, был назначен скитаться по Земле и множествам миров, постепенно обучая избранных представителей Земли всему, что было завещано Основателями. Владел он искусством мгновенно оказываться в необходимом месте, наделен был силой управления духами и Природой. Но дабы не ужаснуть обитателей планеты, поступал так лишь в исключительных случаях. Чтил каноны Братства и не испытывал в миру свои умения, без крайней на то нужды.
   Единственное, о чем попросил оставшегося на Земле царя Второй Расы -Васу, оставить одного из низших духов, дабы скрасить вечное скитание мудреца. Получив дозволение, оставлен был веселый, не унывающий дух, развлекающий его в дни тяжелых испытаний. Веденей выбрал ему имя и дал земную форму, одарив возможностью воплощения в любое животное. Так появился Кот. А за сказки и байки, что сыпались из него, словно из рога изобилия, дано ему было прозвище - Баюн. Пользуясь своим законным правом, Баюн пугал случайных гостей. Теперь, со скуки, обернулся волкодавом. Протестуя относительно скуки, новых гостей и частых отлучек хозяина, смастерил себе ошейник. Сев во дворе на цепь, откликался только на кличку "Палкаша". Теперь, хоть один гость появился в доме, вот и ему будет радость.
   Проснулся Ачип затемно. Веденей, чапиком подбивал прохудившийся старый валенок. Лучина освещала его лицо и железное шило в умелых руках. Услышав гостя - встал, подошел к топчану, промолвил строго:
   - Проснулся. Вот и хорошо. Теперь тебе самому пора вставать. Ходить надо. Не бойся, подхвачу коли замешкаешься.
   Антипыч ощутил: нога его левая опутана словно тысячью нитями. Пошевелить пальцами не мог -- глянул, а она будто в камне янтарном застряла. Напугался вначале, а потом ничего - понял, полегчало.
   Безропотно повиновался всему, что велел Веденей. Так, к концу недели, стал выходить во двор, обмотав больную ногу шерстяной шалью. Кормил во дворе кур, недолго. Затем, тыкая в снег костылем, поднимался на крыльцо. Переминаясь на порожке, чуток постояв, заходил в дом.
   В один из дней, сидя у окошка, ожидая со двора Видинея, Антипыч увидел "его". Закричал с испугу, давай Видинея звать.
   - Господи, Святые Угодники! "Зверь", чистый "зверь"! Грехи мои тяжкие. - Скакал в страхе на одной ноге по горенке, искал образа -- не нашел. Шарил по углам, повалил чугунки за печкой. Нет образов!
   Еще пуще напугался Антипыч, думая, что Веденей и "зверь" заодно.
   Старец все не шел, а "тот" приближался. Антипыч схватил ухват и застыл посреди горницы, затаив дыхание.
   Послышался скрип, тихонько отворилась дверь и показался медвежий хребет и лапа с когтями в пол-ладони. Мужиченка закричал, что есть мочи, и зажмурившись, бросился на дверь с криком:
   - Чур меня, нечистая!
   Ударившись о косяк - шлепнулся. И был поднят лапами с медвежьими когтями.
   - Тише ты, Аника - воин. Курей своих распугаешь! Эко ты с ухватом на людей кидаться горазд. - Прогундосил с усмешкой, незнакомец.
   Антипыч притих. Человек положил его на топчан. Пахнуло от говорившего ладаном, кедровой смолой и морозом. Болезный, моргая одним глазом (второй опух от удара) , вытянул шею и взглянул на дверь. Там, снимая с себя медвежью шкуру, шуршал одежонкой невысокий человек. Перекрестился на "красный угол", оправился и пошел к печи . Взял поленце и подбросил в камелек. Огонек в печи задумался. Затем, нехотя обняв полено - повеселел, распустил пляшущие оранжевые язычки. Человече в черной рясе, подставил натруженные руки к струящемуся от агни теплу. Потирал сустывы притопывая, тихонечко бурчал, отогреваясь.
   Антипыч осторожно поднялся и поковылял к незнакомцу. Присел на краешек скамейки, хмурясь. Внимательно рассматривал гостя. Набравшись храбрости, срываясь голосом по - петушиному, спросил:
   - Ты кто такой будешь?
   Никто уже и не помнил настоящего имени странного скитальца. Бродил он по дорогам, неприкаянный. Народ зазывал его в деревни и села болезни лечить, скот выхаживать. Порой и совета просили. Не сразу дедушка помогал - налагал вначале, выполнить урок: соседу помочь, в церкви поработать или же, например с давним врагом лютым помириться. То было - каждому свое. Бывало кому и слово крепкое выговаривал, вводя мужиков в смущение, а баб -- в слезы. Не ведомо ему было чувство зависти, злости. Строг был и сострадателен, отрешен от обывательской жизни земной. Хоть и кормился своим даром, но ровно ничего о нем сказать не мог. Порой его, блаженного, сидящего на паперти по утрам, кто-то любопытный спрашивал, не подумав. Дурачок корчил рожи. Потом, вцепившись ручонками в бедолагу, ревностно шептал, брызгая луковой слюной:
   - Я - птица Гамаюн -- что мне Правью велено, то человекам и сказываю. Святая Троица, Вера, Любовь и Сострадание - мои сподвижники.
   Показывал, позорнику, свой тощий, впалый живот, наступал с криками:
   - Цалуй пуп Земли, ублюдок. - Тряс надетой на себя железной цепью, ревел звероподобно. Чем наводил на церковную паству небывалый ужас и смущение.
   В прошлом году, на святки в Кашенке, молодежь в шуточных нарядах валила толпой по улице. Завидев убогонького - завертела, защекотала, смела с собой на гуляние. На другой день с бережением отвели в баньку, помыли, накормили, одели. Старушка, приютившая юродивого, одергивая одетую на старичка рясу с чужого плеча, грустно сказал:
   - Вот и дождалась благословения, Божий Человек... Устала я, родненький. Душа болит, тошно. - Тихо шептала старушка, не мигая смотря на старичка.
   Чудненький взял ее натруженную, иссушенную от девяностолетних трудов руку и покачал головой. Прижал ее голову к своему костлявому плечу, погладил по вдовьему платочку, глухо приговаривая:
   - Ничего, ничего. Утешишься, болезная. - И положил ей в ладошку два уголька.
   Аккурат, через два дня после Крещения, "отошла" старушка.
   С тех пор как появился дед в здешних местах, признали его юродивым. Слушали, диву давались. Что ни скажет -- то и сбывалось. Грех было его обидеть словом или делом. Да так и осталось за ним прозвище -- Гамаюн.
   Все деревеньки соблазняли его остаться надолго - погостить. Только божевольный выбрал сопку у Печужкина ручья, где построил себе сторожку и баньку. Кто бывал у того домишки - сказывали: "Дышать там невозможно, будто воздуха не хватало. Пахло цветами и туман был по ночам, даже в трескучий мороз". Другие говаривали, что гора там, на подобии Синайской - голова кругом, жутко. А домик убогого был украшен чудно и не на земле он стоит вовсе, а парит над опушкой.
   Говаривали еще, кажись Гамаюн водил знакомство с великим аскетом и местным старцем Ионой. Тот жил в этих местах давно. Старожилы не знали сколько ему лет, может и сто. Он сам не помнил. Поживал в пещерке, что выкопал на берегу реки. Кормился чем люди помогут и ягодами лесными, грибами, держал огород. Мастерил он знатные бирюльки. Вот удача была родителям такую игрушку детю заполучить - детки тогда росли веселыми и судьбой не обиженными. Малое святилище - пещерка эта, была в трех днях пути от Потьмы. Еле заметная тропа петляла по крутым, дремучим сопкам. Потому редко к старцу люди доходили. Из мирских, никто и никогда монаха не видел. Завсегда он за холстиной скрывался и говорил с пришлыми через нее. Лишь Гамаюна он до себя, все же, пустил. Видно, часто спорили они. По тому, как Гамаюн, проговаривался, что Иона от их разговоров расстраивался и долго его, "несчастненького", к себе не допускал.
   Так поведал Гамаюн Антипычу свою историю. Отогревшись, юродивый сидел на лавке и счастливо улыбался беззубым ртом.
   - Во как , значит оно! А шкура "косолапого" тебе на что? - Воскликнул, пораженный рассказом больной.
   - Аккурат месяц назад, шел я в сельцо Мошка. Откель ни возьмись - топтыгин. Видать Лесовик да Леший буянят - разбудили медвежатку. Вот и Зимерзла лютует. (Ох люди, шастают, где быть им не надо - вот они и дают волю силушке своей). Бурый кинулся на меня, буде в него дьявол вселился. Мне уговаривать его было недосуг, торопился, замерз. Как уложил мохнатого - не помню, только судорогой руки свело, еле с морды евойной отогнул. А шкура ничего - тепленькая! - Сказал Гамаюн, хитро поглядывая на Антипыча.
   Ошалевши смотрел на блаженного хворый. Смутно соображал: почему Гамаюн молился на пустой угол, отчего проснулся медвежатка и кто такие Леший, Лесовик и Змерзла, и где не должно шастать людям? Хотел было спросить, да опомнившись, остерегся. "Как бы пупок или что - еще целовать не заставил."- Со страхом подумал и поковылял к печи, за кушаньем гостю.
   Когда Гамаюн прихлебывал пятый стакан травяного чая с медом из широко глиняного блюдечка, в избу вошел Веденей. Через открывшуюся дверь пахнуло холодом. Морозный дух клубами пара проник в светелку. Через слюдяные окна заползали сумерки, будто осторожные кошки - искали место потемнее да поуютнее. Антипыч зажег лучины, подбросил дров в печь. Мир и покой ощущались явственно, охраняемые треском дров. Только затаившиеся секреты пронизывали воздух, проявляясь голубыми огоньками над лучинами.
   Веденей нисколько не удивился божевольному, блаженно щурящемуся за столом. Приветливо улыбнулся и одобрительно похлопал Ачипа по плечу, пока он суетился для него с чаем.
   - Гамаюн, рад тебе, рад! Будь здрав! Угощайся, чем Бог послал. - Сказал Веденей, усаживаясь за стол напротив гостя.
   Старцы монотонно говорили о своем, страдалец "клевал" носом, но крепился. Ждал, когда будет "тайное". Было уже за полночь и болезного окончательно сморил сон - рука болела, нога ныла. Он отправился на свое ложе. Лишь положил голову на подушку - заснул крепко, до утра.
   Проснувшись, не нашел в светлице ни юродивого, ни хозяина дома. Оделся - вышел во двор. Куры закрыты в сарае, только Палкаша, дворовый пес сидел на привязи.
   - Что Палкаша, опять нас с тобой одних оставили? - Ласково заговорил мужичек, поглаживая по холке серебристого волкодава.
   Собака повиляла хвостом и мордой поддела культяпку.
   - Не разберу, что хочешь - то? - Спросил вслух по своему обыкновению Антипыч. Он верил что все твари живые, растения и даже камни - имеют ум, память и возможно душу. А потому, когда его никто не видел, часто разговаривал с животными. Почему-то представлялось, что все они супротив человека - дети малые. Тепла и заботы требуют, доброе человеческое слово чувствуют.
   Палкаша вылез мохнатой головой из ошейника и схватив гостя за подол платья потянул на улицу.
   - Да тихо, тихо! Иду. - Послушно ковылял за ним.
   Странное дело. Вот уже месяц как Ачип в деревне. А по улице ни разу он не проходил и ни одной живой души в окошко не видел. Домишки были заброшены. Но в четырех - дым шел из трубы. Окна занавешены и во дворах - никого. Дойдя до конца улицы, пес затащил его в жилой двор и глухо тявкнул.
   Из дома "выкатилась" маленькая круглая старушка в цветастой шали с белой бахромой. Только платок, да старушечье личико кружилось возле Антипыча вперемешку со снегом, поднимаемым вихрем от ее лапотков с широкими оборками.
   - Их, касатик! Вот уж диво! Жив , здоров. Ах Веденей, басурман, какого гостя прятал! - Тараторила бабуся, отплясывающая вокруг пришлого.
   Но Антипыч знал точно - староверы гостей не привечают. Застеснялся, ведь и объяснить не сможет, зачем пришел. Сказал:
   - Доброго здоровьица! - Кашлянул для порядка.
   - Гуляю с Палкашей. Веденей велел. - Зачем-то добавил, смущенно.
   - А. - Равнодушно ответила хозяйка.
   - Я бабушка Матрена, за коровами хожу. Вон, через двор - старички Дубки. Они у нас за коз и баранов отвечают. Дальше - колодец с петушком видишь? Это Бабка Горечиха с дедом своим. Они прядут да шьют. Тот белый домик с ветлой - бабка Усиха. Знатные хлеба да пироги печет - у нее наш сарайка с зерном. Ну а ты, теперича, за кур да яйца отвечаешь. - Старушка хохотнула, уперев руки в боки.
   Затем лихо нырнув в дом, снова скатилась с крыльца к гостю.
   - Вот тебе молочко. Солонина и крупа у Веденея в леднике. Хлеба тебе на пять дней хватит. Ушел твой дружок, по заре. Как погремушку энтово, Гамаюна спровадил, так и ушел.
   Вручив Антипычу молоко в глиняной крынке, бабка Матрена повернувшись бочком, сказала:
   - Ну прощевай. А за молочком, как закончится - приходи. Коровки у меня две, на всех хватает.
   Побрел, неприкаянный, в уже знакомый двор. Отлил Палкаше парного молока в миску и отправился в дом. Волкодав залез мордой в ошейник и лакал парное, фыркая на кур.
   Весь день, недужный, провел в заботах по хозяйству. Все давалось с трудом: культя никак не хотела держать вилы. Волкодав постоянно вылезал из ошейника и отираясь возле болезного - ронял его на снег, не рассчитав сил. Куры не хотели заходить в хлев, а снег никак не поддавался калеке лопатой. Выбившись из сил Антипыч убрал инструменты, положил лохматому ворох свежего сена в будку. Покормил. Потрепал за уши и отправился в дом.
   Ночью, бедолага, то и дело просыпался. К полуночи очнулся, словно душит его кто. Во рту пересохло, вместо крика только и смог произнести:
   - Ы-ы-ы! Ы-ы-ы-ы!
   Оторопел. Подумал: "Забыл Домовому на стол молока поставить. Первое число ведь." Собрался с силами - начал молиться. Отпустило. Поднялся в темноте - налил в блюдечко молока. Промаялся без сна, так и задремал здесь -же.
   И был Антипычу чудный сон. Будто Иона с горы, призывает прийти к нему в пещерку. Вот он собирается в дорогу. Вдруг все красное, огонь кругом, но сам Антипыч не горит. Смотрит только, как корчатся в пламени человеческие тела. Ужаснулся потому только, что ни одна его жилка состраданием не дрогнула.
   Сквозь сон почувствовал, о щеку его трется шерстяная лапа. "Видно опять Гамаюн шутки шутит". Медленно открыл глаза. Перед ним, на столешнице, сидела пушистая в полоску кошка. Шея длинная, уши и глаза больше обычного. Но всего удивительнее - движущиеся волной и слабо постукивающие костяшками, два хвоста! Вот один из них, похоже разбудил соню. Человек зачарованно смотрел на животное, боясь пошевелиться.
   - Что смотришь? - спросила кошка.
   - Свят, Свят, Свят!.. - Очнувшись, часто закрестился мужичек.
   - Верно. Пошли, образок покажу. Так тебе спокойней будет. - Особо выговаривая "Р", сказало животное.
   - Их Веденей прячет, говорит от воров. Мало что ли в наших местах каторжан бедовых шастает.
   Кошка ловко прыгнула на лавку и дойдя до "красного угла", указала на верх хвостом:
   - В уголке схрон - открой, там иконы и стоят. - Сказала и равнодушно облизнулась.
   Антипыч пошарил в углу и повернулась к нему иконка с буквами IС ХС, в медном окладе. Облегченно вздохнул, перекрестился.
   Тут произошло совсем неожиданное. Видно от вида лика Божественного кошка стала увеличиваться в размере, превращаясь в пушистый шар. Душераздирающе мяукая, беспорядочно махая лапками, взмыла под потолок. Антипыч обмяк и закатив глаза, тихо повалился на холщевый половичек.
   Время шло, болезный все лежал без памяти. Послышался мелкий топоток и мурчание. Это с печки спустившись, возле Антипыча бегал мужичек, с локоть высотой. Копна соломенных волос, курчавые усы и короткая борода, длинный нос. Лапотки искусно плетеные, льняная беленая рубашка до колен, поясок - таков был человечек, хлопотавший воле обморочного Антипыча.
   Пушистая кошка, живая и невредимая, топталась на груди Антипыча, как ни в чем не бывало. Тихо мурчала, перебирая лапками.
   - Что ж ты с ним так... Нехорошо. Молока, видишь, забыл налить... Веденей вот нам задаст... - Корил Домовой кошку и бегал с мокрым полотенцем то прикладывая его к с своему лбу, то опомнившись, махал им на больного.
   - А не будет за печкой шарить. Нашел, где иконки искать... - Резонно заметила кошка, дуя человеку в ухо.
   - Ты, Кикимора, помогла бы лучше. Неровен час хозяин придет. В хлев выгонит, вот тогда с Амбарным и повоюешь. - Ерничал Домовой, запыхавшись от беготни.
   Издавна Амбарный с Домовым да Кикиморой враждовали - каждый защищал свою территорию от посягательств. И ежели, например, кто к кому забредал, здесь визг, гам да беспорядок случался.
   Кикимора обреченно выдохнула и лизнула шершавым языком Антипыча в нос.
   Тот очнулся и увидев перед собой знакомую морду, взмолился:
   - Опять!.. Нет. Хватит с меня!. - Медленно поднялся на ноги. Увидев Домового уже не удивлялся, только зло пнул полотенчико к печке. Стал собирать узелок.
   - Ой, напугал! - Проурчала Кикимора, но насторожилась.
   Домовой схватил того за штанину, говорил тихонько:
   - Не серчай ты на нас. То не со зла. Все наша духова природа - испытывать веру и морочить божьих людей.
   Домовой, отцепившись, махнул ручонкой на кошку продолжил:
   - Вишь, со скуки от рук отбилась. Ей компании не хватает, кошка ведь... - Домовой с укором смотрел на человека, снизу вверх.
   У Антипыча что-то в сердце кольнуло - присел. Не успел опомниться, новые знакомые в доме порядок навели, дров натаскали, кашу заварили.
   "Чудные дела твои, Господи!" - Подумал и сказал:
   - Ладно. Чур, не баловать! - И одевшись, вышел на из горенки на мороз.
   Прошло два дня, пока вернулся Веденей. Где был - не сказывал. Взглянув на Антипыча, буравя синими глазами, спросил:
   - Видно с деревенскими и "домашними" познакомился?
   Тот молча кивнул в ответ. В маленьком, скромном домишке воцарился мир. Домочадца улеглись спать, лишь Кикимора, осталась возле топчана с гостем. Видно пожалела и теперь, охраняла его чуткий сон.
   И не знаемо было Ачипу - в тот день, что уходил от них Гамаюн, вышел у них с Веденеем разговор. Юродивый попросил старого друга, проводить его утром до леса. Шли молча. К лесочку подошли, так он Веденею и выложил:
   - Еще два года есть. А помрет он от гиены. Бабонька, что к нему ездит -- того же, гиенового семени. И ее он не пощадит, хоть и чина будет ангельского.
   Много непонятного даже для умудренного вечными скитаниями старца, было в предсказании Гамаюна. Спрашивать у него было бесполезно. Нужен был ключ к его речам.
   Веденей вручил Гамаюну две корзины, что Аннушка привозила и попрощался. Вернувшись в дом, тихонько собрал котомку и отправился к Ионе, в Священную Пещерку, посоветоваться на сей счет.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   0x08 graphic
  
  
  
  
  
   VI. Алёнушка и неведомое сокровище.
   Крепко засела Максиму Фёдоровичу мысль о сокровище, поведанном Осипом. И верил и не верил купец в эту "сказку". Сердце горело, лихорадочно искал он по знакомым ниточки, стараясь сыскать дочь Потапова. Насилу нашел. Отец при жизни позаботился о наследнице - отдал в пансион обнищавшей генеральши Кузнецовой.....
   Когда матушка Гайдурицкого с приживалками приехала забирать у генеральши Алёнушку, такой вой поднялся! Словно покойника провожают. Только матушка заверила, что уплаченных вперед денег за пансион ей не нужно - генеральша вошла в свое человеческое лицо и утихла.
   Алёна Филимоновна Потапова приходилась троюродной племянницей Гайдурицкому. Была взята вдруг купцом на воспитание, когда выяснилось, что Алёнушка - обедневшего старинного рода наследница. Но богатства за ней не было, кроме шкатулки с драгоценностями, кои накупил на все деньги перед смертью Потапов. Сиротка 15 лет, с круглым личиком, умными печальными серыми глазами, ямочками на щеках. Белокурые волосы, густые, волнистые, всегда убраны в косу, под платочек. Повадки еще ребяческие. В осанке, манерах, пристальном, даже сперва казалось диком "волчьем" взгляде - чувствовалась уже сильная воля и одновременно, всеобнимающая любовь ко всему живому.
   Противилась отроковица переезду. Подчинилась Марии Ивановне нехотя, лишь из чувства почитания старших. Дико ей было из пансиона, с рисованием и французским, поехать в лесные чащи, где и зверя найти можно с трудом, а не токмо человека. Для себя рассудила - слушай, наблюдай, будь на страже, как учил тятя: "Настанет время, не будет у тебя заступника, кроме Троицы Святой и тебя самой. Размышляй, готовься, уповай на волю Господа". "Для всех теперь я сирота бедная, мышка серая." - Рассудила девица. Кто же знал, что с малых лет обучали ее шахматам, аглицкому и французскому языкам, арифметике, философии, политесу. Потому Потапов - старший денег не нажил - все на репетиторов для дочери отдал, незнамо зачем.
   Время тянулось в доме купца. Вот и весна настала, но с долей свой девица не определилась. "Молчи и выживай!" - определилась Алёна. Про ящерку она никому не сказывала, держала всегда при себе, в шелковом мешочке. И что это за драгоценность такая, сама не ведала. Обычная глиняная свистулька, словно сложенная из множества пирамидок - кругляшок утыканный уголками, с головой и хвостом ящерки. Глазки зверька были из яхонта. Делал её дед Веденей. Она сама его видела. Исполнилось шесть лет, тогда в гости к отцу и приезжал. Большой такой, добрый. На руки возьмет и подкинет высоко, высоко - дух заходится - смешно и страшно. Поймает и снова подкинет, да приговаривает: "Расти большая, не плошая!".
   Теперь живет она в комнатке, рядом с приживалками. Ни книг тебе, ни забав, ни подружек веселых. Только и есть что строгонькой Марье Ивановне узоры на платье вышивать. Что дальше будет - неведомо. Но сердце чует недоброе. Отроковица шила, думу думала: "Матушка барина передо мной расстилается. Никуда не отпускает. Токмо и знает, что в монастырь таскать. Вот Матушка Софья уж как родная. Ох!"
   Алёнушка стараясь, укололась до крови, больно. Кинулась скорей останавливать, чистым платком рану укрывать. Погодя, боль утихла. Рука привычно на ткани ажур выстегивала. Девица снова задумалась: "Что они со мной, словно с писаной торбой носятся? Никак в толк не возьму. Приданного у меня нет. Красотой неземной не отмечена. Что с меня возьмешь? А купец с евойной матушкой деньги любят. Она - то, в монастырь чай не молиться ездит. Приедет, в келье приживалок запрет и к Матушке Софье - на поклон. Та ее в подвальчик водит. В том подвальчике - закуток, вот туда купчиха ларец тяжелый тажит. Обратно - пустой несет. Думала, я глупа, не пойму. Только, старая бестия, меня не зря в монастырь возит. Ох, не к добру! Ждут что ли чего от меня? Видать, стрясут все до рублика, потом в монастырь спровадят."
   Перестала Алёнка сомневаться, что знают супостаты о подарке отцовском. Да ни она сама, никто наверняка не знал - что это за сокровище такое.
   Девонька воткнула иголку в рукоделие, оставила шитье. Тихо, на цыпочках подошла к двери своей светлицы. Открыла и обомлела... Перед ней, на коленях, стояла приживалка. От испуга и стыда, что застали благочестивую за неудобным делом - заорала, похожайка скудоумная. Подобрав пыльный подол, матерясь, ковыляла в свою комнату.
   Алёнка, в сердцах, топнула ножкой. Закрыв дверь, прошептала:
   - Вот ведь, покоя нет от "божьих обезьян"! Чтоб их разорвало да подбросило! Сбегу. Надоели!
   Затушив лучинку, пробиралось чадо к двери. Выскользнув из коридора на лестницу, спускалась осторожно на первый этаж. Тут ее бобылиха и поймала.
   - Далеко собралась, красивая? - Спросила с издевкой.
   Алёнка вздрогнула и собралась удрать. Но цепкая, не по-женски сильная рука Аннушки, уже схватила ее за предплечье.
   - Куда, милая?.. Ан нет, не выйдет, заюшка. Не родился еще человек, что меня вокруг пальца обведет. - Выговаривала в голос "анчутка", тянула ее по коридору к черной кухне. Тыкала в ребра кулаком, стыдила:
   - В своем ли уме ты, девка? От барских харчей, да в леса подаваться?
   Аленка горько заплакала, взмолилась:
   - Анна Макаровна, голубушка, отпусти! Лучше сгину в лесу, чем незнамо где окажусь. Хоть сама себе жизнь повершу. Смилуйся пожалуйста.
   Аннушка затолкала ее в чулан, не унималась:
   - Я вот розги тебе сейчас выдам! Будешь знать, как от добрых людей по ночам шастать. - С теми словами взяла из кухни замоченную в соленой воде розгу, звучно рассекая воздух, с плеча опустила хворостину на несчастную.
   По коридору, от чулана, шушукаясь и пихаясь, спешили на второй этаж вездесущие приживалки - доложить матушке о беглянке.
   Злая баба, отложив инструмент, выглянула из чулана в коридор. Никого. Обернулась к зарёванной Алёнке. Та сидела на мешке с мукой, удивленная, рассматривая мокрый след от розги на соседней лавке. Бобылиха затормошила девчушку за плечи:
   - Ошалела ты - бегать? Здесь везде глаза и уши. За лишнее слово и пришибить могут. Неспроста тебя матушка бережет. Видать свой интерес есть. Тебе, девка, дознаться надо, чего от тебя хотят. Ну, сказывай? - Уселась рядом.
   Отроковица потупила глаза, дернула плечами:
   - Правда, не знаю.
   Макаровна, вытирала мокрые рука о передник:
   - Дело твое. Одно тебе скажу: в одиночку ты с Гайдурицкмим не сдюжишь. Тут хитрость нужна.
   Бабе отчего-то жаль было девоньку, словно кто нашептывал, ввязаться в заступничество.
   - Утром пойдешь к матушке, в ноги кинешься. Молись, божись, чтобы отправиться в монастырь на послушание - на отмоление греха.
   Алёнка, в страхе, судорожно замотала головой:
   - Нет! Ни за что. Они об этом только и мечтают. Родненькая, помоги! - Вцепилась в ноги бабы, заплакала.
   - Господи! Да что ты! Не реви. Грехи мой тяжкие!
   Аннушка усадила страдалицу обратно, на мешок, успокаивала:
   - В монастыре они тебя не тронут. А там, что ни будь придумаем.
   Здесь Аленка, ободренная надеждой и рассказала, сердобольной, про ящерку. Шепотом, с оглядкой - вынимала свистульку из мешочка - подавала посмотреть. Макаровна рассматривала безделицу, сковырнула глазки - отдала хозяйка ящерки. Та и опомниться не успела. Только рот открыла и покраснела вся. Аннушка, что осталось от ящерки - швырнула на пол. Свистулька и раскрошилась В черепушках объявился камушек: черный, блестящий, в виде сердечка. Алёнка подхватилась, взяла с пола находку:
   - Тепленький какой! - Вертела в руках. Рассмотрев, отдала благостной тетке.
   - Забери Христа ради! Что мне с него? От тяти всё память осталась, а этот (он кивнула на ладонь), только казнит.
   Та приняла, затем сгребла черепки в подол - деловито перебрала. Ничего более не найдя, растерла в пыль, кинула в печь на кухне. Вернувшись в чулан, сказала:
   0x08 graphic
- Видно камушек непростой. Достоинство его нам неведомо. Только знающий человек все же есть. - С этими, замотав находку в тряпицу, проводила отроковицу спать.
   Сама скоренько собралась, помышляя: "Ничего. К утру обернусь." Уж очень Алёнка напоминала Макаровне себя молодую: надежды несбывшиеся, и таланты загубленные. Запрягла бобылиха лошаденку и рванула в ночь - к батюшке, и на поклон к Веденею.
  
  

VII. Компаньон.

   Помнил все Максим Фёдорович и случай тот, с волками, не забыл. Разузнал он, Петр Алексеевич указ издали - заготовить сосны для строительства кораблей. Да вот беда, до Санкт-Петербурга тысяча верст. Накладно на верфи обозы гнать, а цена беспокойства лошадей не стоила. Но рассудив некоторое время, все же справил грамотку через нужного человека. Получив особое позволение, вырубил все Юшкино урочище. Тут, как раз и строительство верфи в Воронеже подоспело. Вот и сэкономили: вместо Северной Столицы - древесину в Поволжье сплавили. Обработали "на лес" да выслали досками первые пятнадцать обозов.
   Когда подвернулся такой случай, что Максим Фёдорович решил лес по Волге сплавить, улучил нужный момент барин Александров Алексей Алексеевич. Как же, при возможности, случай нажиться упустить? Оба были давними компаньонами по торговому делу, подумалось прохиндею, свой куш на том деле поиметь.
   Двор куркуля числился в Саратовском крае. Сказывали, будто стяжатель приходился дальней родней Великому Князю, крутенькому, незаменимому помощнику царя - Льву Кирилловичу Нарышкину. Потому, неспроста бескрайние земли Нарышкиных граничили с угодьями Александрова. Еще сказывали, Александров горазд прикинуться бедненьким, а у самого богатств - несметное количество. Стали бы, спустя время, переименовывать угодья с Норовки на Александровку? О ту пору все угодья только именем настоящего хозяина и называли. Видно подольстился, жук, к вельможной особе - золотом земельку выкупил.
   Будучи человеком малообразованным, но смекалистым, сколотил состояние на торговле, еще благодаря брату своему, захвату земель неучтенных. В те неспокойные времена, в Саратовском крае творился бардак страшный. Кто землицу захватит - тот и хозяин. Пока государство было ослаблено стрелецким бунтом, строительством верфей, кораблей с трудами большими, там, на землях Поволжских, собирался весь люд обиженный. Здесь и разбойники, каторжане беглые, казаки, стрельцы от расправ уцелевшие. Каждый жил сам себе, оборонялся в деревеньках, как мог.
   Боле всего, конечно, было крестьян, охотников и служивых. Земля были хлебородный, леса - с пушным зверем не битым. Токмо пропитаться - себе дороже. То - ногайские, крымские набеги покоя людям не давали. Много полоненных было: скот уводили, избы сжигали. Потому Саратову статуса уездного города не давали - числом не вышел. Боялись люди в расход входить, супостатов тешить.
   Александров был хитер и увертлив. Со всеми он дружил и разные дела имел. Вот с мурзой бортных людей наймет - мед на восток справит, с казаками договориться и земельку у соседа отобьет, с персами ткань торгует. Связями оброс, сошелся с мелкими купцами и фабрикантами, азартными по натуре людьми. Торговал пшеницу, овощи, получал с северо-востока железом, не брезговал неучтенным серебром.
   Весьма часто сетовал он жене своей, за вечерним чаем :
   - Да, матушка! Дорог стал хороший лес. Купить бы себе, да накладно. Хотя, вот дворовым, надо новую баньку справить и столовую. А давеча, сараюшка у девок - прядильщиц покосилась. А как же! Человече они, али скот? Вот и я говорю. ..
   Жена удовлетворительно кивала, ласково улыбалась и окунала кренделек в фарфоровую чашку. Порой кренделек в чашку не лез. Приходилось матушке, оттопырив мизинчик ждать, пока он в чае размокнет. От того, что этим нарушался заведенный порядок: кивать и макать кренделек в такт монолога супруга, у обоих портилось настроение. Потому, как такое случалось, биты бывали дворовая девка Мунька (что крендельки подавала), ключница Аскарида (что крендельки покупала). Еще бит бывал денщик Митяй, а за что бит - ему не говорили.
   Узнав от государевых людей об особой купеческой грамотке компаньона, поторапливаясь, выехал сам и через десять дней, прибыл на подворье Гайдурицкого.
   Гостя радостно встретили, в баньке напарили так, что выбегая из предбанника и плюхаясь речку всем тучным телом Александров визжал: "Уй! Уй! Убили, уй убили!". Выбираясь на берег, голенький, бежал к бане, закрывая срам. И снова подставлял под веник, денщику своему, жирные бока.
   Напарившись вдоволь, Алексея Алексеевича отвели в покои и положили на перину пуховую, отойти на обеденный сон. Проспав до пяти часов, гость проснулся и сладко потягиваясь, силился поискать колокольчик. Не нашед, оделся сам, бубня под нос невразумительно. Справившись с одеждой, вышел в гостевую горенку.
   Хозяин сидел за длинным столом, накрытым холщевой скатертью, вышитой по краям красным меандром. На столе, в глиняных мисках, фарфоровых подставках, деревянных плошках было все, что родит земля: орехи в меду, репа тертая, яблоки маринованные брусникой, грузди соленые, капуста с клюквой, икра паюсная, "заливное" из налима, белуга отварная, сметана, травы свежие, хрустящие "поддымки", расстегаи с разной начинкой и румяный каравай. В красном углу висели иконы, особо Троица в золотом окладе и лампадка. Гость перекрестился, поклонился иконам. Зевнув, ленно перекрестил и рот. Поеживаясь, сел на лавку у стены.
   Максим Фёдорович кушал капусту щепотно, отложив на блюдечко. Завидя гостя, налил "красного" из штофа в хрустальные рюмки - "по маленькой". Чокнулись. Откушав закусок, пережидали горячее, заведя теперь разговор.
   - Друже! Лесок в долг нужен. Лето настает, сам понимаешь, "амбарный" по углам крошки доедает, а мильонов мы еще не заработали... - Александров вопрошающе кряхтел, ерзая на лавке. Утирая со лба, шелковым именным платочком, выступивший от волнения пот, осторожно продолжил:
   - Слышал я, в скорости к вам проверяющий поедет. Лесок то на верфь поставили, да видно по дороге растащили. Ведь от пятнадцати возов только восемь дошли. Мужики сбежали, лошадей увели, да к раскольникам поди подались. Ты бы Максим Фёдорович мне лесок сплавил, а я за тебя похлопочу. За денежки не беспокойся. Все тебе поставлю, как договаривались.
   Хозяин молчал. Гость сокрушенно, продолжил:
   - Никак в толк не возьму, чем не угодили: денег на войско собрали, людишек в строгости держим. Беглых в Приказ отправляем. А тут проверять решили... - Александров нетвердой рукой приложив платочек к губам, выжидательно замолчал.
   Михаил Фёдорович крякнул:
   - Сколь надо?
   Гость плеснул вина в опустевшую тарелку, помедлил и пальцем старательно вывел букву: я . Показав, затер хлебным мякишем.
   Глянув на кириллицу, хозяин почесал нос, отряхнул с отростающего пуза крошки и уже хмельной, отрезал:
   - Буде с тебя 30. Бери. Про деньги помни, да смотри мне... - Он ударил увесистым кулаком по столешнице. Глаза его сверкнули по-звериному. Посуда на столе подпрыгнула, поддакнув: "З-з-ди-инь!".
   На том и порешили. В седьмом часу, оба добренькие, горланили песни, дурачась. Мальчонка, из дворовых, подыгрывал на балалайке.
   Подойдя к окошку, Гайдурицкий сложил кукиш, высунул руку в окно по локоть, крича:
   - Вот! Вишь! Чья взяла? Выкуси! - И так грозил он то ли лесу, то ли вырубленным соснам, то ли волчице, оставшейся без приюта.
   Напугал челядь. Разбежались по углам, набожно крестясь: " Опять лютует, окаянный! Управы на него, беса, нет!"
  
  
  

0x08 graphic

  

VIII. Побег.

   Веденей хорошо помнил время, в какое у него Антипыч. Старики ладили меж собой. И тому польза была: пока Веденей в лесу пропадал, болезный, в его отсутствие занимался хозяйством. Старец подлечил несчастного, на ноги поставил. Тот освоился, даже проказы Кикиморы ему теперь были ни по чем.
   Недавно, приключилось небывалое. Налетела Аннушка ночью. Разбудила, взбудоражила, тряслась вся и объяснить толком ничего не могла. Веденей понял, кое-как. Больно было слышать рассказ Аннушки. Думалось седому: "Судьбы своей никому избежать не удаться. Сбывается пророчество."
   Потому, скорбно посмотрев на обоих, заставил Антипыча ящерку деревянную стругать. К горячей кочерге прилаживать, чтобы причудливый след, каленый, остался. Еще велел валять ее в глине и кирпичной пыли. Мыть щелоком. Словом, измусолили так зверушку, что смотреть на нее было тошно - страшненькая, потрепанная деревянная чурка. Мудрец что-то на столе мастерил, растирал порошки в ступке и смешав с маслом, рисовал на холсте. Мазал его тестом, клеил, пек рисунок свой в печи, словно чародей, пока не остался работой доволен. Отложив чудную замарашку, выслушал Аннушку про камень сердечком. Покрутив его в руках, убрал в котомку и изрек:
   - Собирайтесь в дорогу, ребятушки. Скоро всем нам придется покинуть места насиженные, да пойти в места намоленные.
   Ни Антипыч, ни Аннушка сего не поняли, но тревогой прониклись. Хозяин велел бобылихе ехать к Матушке Софье, ждать от него знака. Тем временем, Антипычу строго настрого наказал из деревни никуда не уходить. Сам исчез утром.
   На рассвете, до петухов вернувшись от староверов, было у Аннушки в руках два предмета. Первый - ящерка деревянная, испещренная письменами неведомыми. Второй - парсуна старинная, с компасом, дьявольскими козлами и красным крестом на возвышении горном. Разбудив девоньку спозаранку, вручила Аннушка ей сии предметы, зашептала торопливо:
   - На-ко, Марии Ивановне отдашь. В ноги падай, моли: мол молода, неопытна, мудрых людей не познала - на вас уповаю. Вразуми матушка, как распорядиться батюшкиным приданным. Мирские заботы мне обрыдли. Не хочу я тиошки во щтях, буде и ретки. Да житие мое негораздое, видать уготовано мне вместилище в тартарары. Потому, дозволь матушка, прикупив свечи, отойти к богомолкам до времени.
   Так и сделали. На другой день Чекан свез Алёнку в монастырь. Матушка, запершись с сыном в своей светелке долго спорили, ругались. Приживалки силились слушать в щелку. Гайдурицкий, обозлясь, гаркнул на них так, что две старушки в великом страхе упали с лесенки. А потом и вовсе, велел Васятке кинуть похожаек в амбар, под запор.
   Спорили Гайдурицкие, как распорядиться чудесным богатством, долгожданно в руки приплывшему. Максим Фёдорович нервно ходил по светелке, заложив руки за спину. Силясь думать, чесал не бороденку:
   - Вот, матушка и дождались! Говорил я тебе, не простой мы род. Нам бы развернуться хорошенько, да пройти во славе по Руси! - Присев на стульчик, стал разглядывать диковинки, разложенные на скатерти.
   Мария Ивановна сидела в креслице, перебирая разноцветные шерстяные клубки. Цыкала на сына:
   - Что, балаболка, трезвонишь? Не поймал, а делить вздумал? Подумал ты: что это за приданное, по зубам ли тебе, олух?
   Гайдурицкий отмахивался:
   - По что гадать - брать надо! Есть человек верный мне, словно пес. Тому довериться можно. Места знает и меня побережет.
   Мать отвечала, насмехаясь:
   - Ой ли! Не про Антипыча то речь? Еле ноги волочит, а ты его в леса. Сдурел, куроед?
   Сын отвечал, утвердительно кивая:
   - Ничего. Прикажу - и пойдет. Жизнью мне обязан. Деревеньку ему жаловал? Жаловал. Он у меня вон где. - И показал кулак перед лицом маменьки.
   Матушка презрительно поджала губы, отвела взгляд. После, когда Чекан отроковицу в монастырь отвез, Аннушка сказалась больной, слегла. Доктора к себе не допускала. Попросилась у хозяина на Петров пост в монастырь, к Невестам Божьим - в приют для болезных. Слава Богу - отпустил. Барину не до бобылихи было. Пелагию с товаром, в сопровождении дворовых, на ярмарку отправил. Сам, по совету матушки, стал место по парсуне разведывать. Что бы ускорить дело, все же надумал Антипыча с собой взять. Матушка уперлась. Только ни ей по лесам мшистым скитаться да по холодным горам лазить.
   Веденей трудился в заботах о побеге. Решил идти без лошадей - хлопотно и места дикие, непролазные, не для благородных животных. Аккурат в это время, нагрянул в гости Гамаюн. Будто знал о приготовлениях. Осторожно обхаживал юродивый вопросами, давнего своего друга. Не получив вразумительного ответа, притащил с сеновала большую охапку сухого клевера, бросил в горенке, у двери.
   - От тебе! Куды ты, туды и я. Не прошмыгнешь! - Зло пыхтел, скорчившись бочком в своем гнезде.
   После пятичасовой осады, невольник сдался. Рассказал о бедах его друзей. Гамаюн внимательно слушал. Потом, достал из кармана бездонный мешок, заходил по избе - собирал нужные вещи.
   - Тебе без меня никак нельзя! Дело опасное, серьезное. Откель тебе знать, где люди лихие обнаружатся? Тропы и звери меня привечают, чай не один год знаемся.
   - Иону на кого оставишь? - Спросил Веденей.
   Божевольный застыл, недоумевая и с укором выпалил:
   - Плохо знаешь, прокудника. Он, почитай, третий день в пещерку носа не кажет. Молча удрал кудай-то, бросил бедьненкого. - Завыл, уткнувшись в котомку, горько заплакал.
   Хозяин погладил горемыку по макушке, подал испить молока. Успокоившись, несчастный, выслушал друга:
   - Ты вот что. Забирай девонек у Софьи. Встретимся завтра вечером, на распутье у Мошки. Я Домового и Кикимору на новое жилье сведу. Заодно и Ачима с собой заберу.
   На том и порешили. Утро выдалось суетливым. Время просачивалось сквозь пальцы. Чем более поспешали ратники, тем быстрее сбегали от них минуты. Наконец, ничего не осталось упущенным.
   Гамаюн с ношей, отправился в монастырь. Веденей сходил к соседке Усихе, за свежим хлебом. Один каравай положил на стол, рядом с новым полотенцем, позвал Домового и Кикимору. Те объявившись нехотя, трепетно попрощались с хозяином, забрались на стол и растаяли над рушником. Старец уложил в котомку снятые с красного угла иконки, завернутый в полотенец хлеб. С недельного пастбища вернулся Антипыч, узнав о побеге, оживился. Собрав последнее, присели на дорожку. Отворилась дверь, в светелку вошел Палкаша и усевшись напротив, уставился на владельца.
   Тот миролюбиво глянул на нарушителя покоя:
   - Ладно тебе дуться. Пора нам с тобой в дорогу. Погостили, пора и честь знать!
   Пес одобрительно гавкнул и будто отряхиваясь, закрутил огромной башкой. Существо преобразилось, приняв привычное более воплощение кота. Баюн сладко улыбаясь, потянулся, изгибая хребет. Антипыч, хоть и привык здесь к чудесам, на Кота вдруг обиделся: "Хитрец! Я ему холку гладил, кормил, а он холь бы обмолвился ..."
   Посвященный заметил вслух:
   - Эко ты вымахал! Не знал, что духи растут, словно дети. Или ты парном молоке раздобрел?
   Кот, сняв железный ковш со стены, довольно рассматривал себя:
   - Шутить изволите, господин! Не с молока. Токмо от мудрости своей.
   Веденей рассмеялся. Это правда. Неся свою службу, дабы не смущать Антипыча, дух прятался в будку и читал разное. Только не ведал он, что хозяин его и про книги, и о фокусе с ошейником знал. Знал хозяин и то, что дух шлялся ночью по деревням, пугая пьяных и бездельников.
   Старец поднялся:
   - Ну, с Богом!
   Все вышли из избы, не оборачиваясь, отправились на север. Только скрылись из виду, избушка их качнулась, обрушилась и обратилась в пыль.
   Держали путь в Мошки, на двор к знакомой жонке Агрепине.
   Подошед к ее двору, Кот, застеснявшись остался в кустах, с убогим. Старичок присвистнул. Бабий васильковый платочек высунулся из курятника. Узнав гостя, голова скрылась и снова вынырнула, показалась хозяйка во всей красе. Была она в курином пуху, руки в запаренной мякине, из которой исходил писк месячного цыплака.
   Торопилась к старцу, вытирая о фартук, свободную руку. Возмущенно показывала ему животину:
   - Вот! Не растет, охальник! Хоть насильно корми. Что ты с ним сделаешь?
   Веденей щурился. Принял цыпленка, осмотрел. Потрогал лапки, передал хозяйке:
   - Держи. Есть будет.
   Та кланялась:
   - Спасибо, родимый!
   Старец кивнул на готовый сруб, сказал:
   - Достраиваешь?
   - Да, батюшка. Спасибо. Целовальник помог, добрая душа. Совел, узнав, что избежал грабежа, пересидев у меня на дворе, государеву грамотку справил. Вот и строимся теперь, с высшего позволения.
   - Я тебе подарок привез: Домового с кошкой его. Примешь? - Достал из котомки завернутый хлеб.
   Бобылиха приняла, с бережением. Внимательно посмотрев на старца, нахмурилась, обнаружив две глубокие морщинки между бровей:
   - Али собрался куда?
   Веденей молча кивнул.
  
   - Видать не свидимся боле. За Настёной приглядывай. Шабутная она у тебя. Будь здорова!
   Баба собралась выть, но перехватив строгий взгляд старца, только выдохнула:
   - Ой!
   Страшно ей стало от изменений. К тому примета плохая, коли мудрец насиженные места покидает. Но, крепясь, не заплакала. Лишь крестила в спину, удаляющуюся фигуру.
   Отпустив куренка на волю, отерла руки. Подхватилв подарок старичка, метнулась к новенькому срубу. Агрепина перекинула полученное полотенце через подоконник, хлеб положила тут же, певуче выговаривала, Домового зазывала:
   - Хозяин домашний, приходи на новое место, будет двор богатый, житье знатное. Семью полюби, приголубь, да скотинку не забудь.
   Путешественники встретились под вечер. Гамаюн, выманив девиц в жару, вел по пыльной дороге, поил их квасом, потчевал байками. Незаметно, пришли они на развилку, где ждали их заговорщики. Алёнка, увидев, Баюна, подпрыгнула и завизжала. Анна прикрыла ей ладонью рот, прошептала:
   0x08 graphic
- Тихо! А то смотри, возьмет и съест. Глянь, когти его - железные.
   Кот, демонстративно обнажил свои сюрикены.
   Успокоив девицу, тронулись в путь. Их образы растворились в наступающих сумерках. Над монастырем стало видно сияние, подобно северному, как положено святым местам. В воздухе слышался тихий, переливчатый колокольный звон.
  
   IX. Путешествие.
   Веденей вел их восьмой день по "козьим тропам", кои еле виднелись во мху и траве. Холодные росы, ветреные дни и сырые ночи, недостаток во сне и пище, трава до пояса, делала дорогу наших путешественников тяжкой телесно, искушая Дух.
   Кот-Баюн мокрый по уши, брел уже не разбирая пути. Гамаюн взял его на плечи, тащил уже пятую версту. Аннушка с Алёнкой плелись с котомками, в конце расстроенной вереницы. Антипыч, силился - балагурил и пел. Вспоминал былые времена и смешное. Только и он, видно, выбивался из сил.
   Старец размеренно шагал впереди смешавшейся процессии, тревожно поглядывая на небо. Поднявшись на сопку, поводил левой рукой по воздуху, словно погладил кого, сказал:
   - Спустимся в низину.
   Указывая на ручей, причудливо извивающийся сквозь лес, добавил:
   - Там и заночуем.
   Странники начали не менее сложный спуск. Из-под ног летели комки грязи, ноги проваливались в ямы и скользили на откосе по траве. Стало заметно, как набух воздух, превращаясь в вязкую кашу. Дышать становилось все тяжелее. Этой кашей забивался рот, гортань, нос и уши, вызывая галлюцинации. Все вокруг застилал белый туман. Веденей что-то кричал, махал посохом. Но путники так устали, что уже не сопротивлялись обступающему их со всех сторон высенцу, что сменился уже пузырящейся белой пеной. Время - остановилось. Силы наших товарищей иссякали. С каждым ударом сердца, его звук становился все тише и тише. Близилась Вечность!
   Дух скорее всех опомнился, помогал Веденею: носился по пене, выдувая из себя воздушные вихри. Отчего она поднималась в небо кусками и падала оземь дождем. Удалось откопать Антипыча. Веденей зажег сияющий огонек на посохе, светил сверху. Вытащили бледного Гамаюна. Девчонки, как сквозь землю провалились. В пене их уже не было. Антипыч, отдышавшись, выполз к кромке берега, воскликнул:
   - Так это и не ручей вовсе - река. Где же вы девоньки наши, откликнитесь!
   На середине стоял одинокий утес, крутенек, да поросший висячими садами необычайной красоты. Розы пышные, рододендроны, лозы виноградников с плодами свисали с его обедненных каменных скал. Странное он производил впечатление - при взгляде на него на душе "словно кошки скребли". И никакая красота этого утеса не заставила бы кого на скалу эту и ногой ступить. Вдруг речка забурлила.
   Пузыри все двигались к утесу и наконец, взяв его в кольцо, стали поднимать над речной гладью. Казалось, поднимался он бесконечно, раздвигая голубое небо. Путники, заворожено, наблюдали за чудом, забыв о своих спутницах и пережитом страхе.
   Наконец, показалась нижняя часть утеса и - ужас! Страшная Пипа держала утес на своем теле. От нее пахнуло горящей серой. Кожа толстая, складчатая, словно сложенная из тысячи кусочков желтого турмалина. Тело плоское, поросшее водорослями, ракушками и камнями. За треугольной, неповоротливой головой виднелись перепончатые, серые кожаные крылья, с которых ручьями сбегала вода. Ракалия показалась во всей своей красе - замшелая, огромная, словно приплюснутый айсберг. Глаза, лишенные век, уставились на путников, немигая. Задышала медленно, раздувая тяжелые бока. В такт выдоху загребали воздух перепончатые крылья. Медленно и глубоко, всем своим необъятным, сплюснутым телом Пипа вдыхала и выдыхала воздух. И кажется, была этим довольна.
   Веденей, понял ее задумку, закричал приказ своим путникам:
   - Не смотрите не нее!
   Товарищи не могли отвести глаз от размеренно движущихся боков гигантской лягушки. Слышно было только ее ровное дыхание, завораживающее, усыпляющее, манящее прилечь, забыться и отдохнуть.
   Посвященный хлестал завороженных по щекам, заставлял задирать головы туда, где дрожал светящийся огонек его посох.
   Постепенно, странники очнулись, вскочили на ноги и попадали вновь, без сил. Только все пришли в себя, Ракалия медленно скрылась под водой, оставив в предостережении о себе - смертельный Утес на спокойной реке.
   - Что - то не припомню я такого. Меня, Баюна лягушка-квакушка могла усыпить!? - удивлялся Кот, прохаживаясь с осторожностью по берегу. Это не по правилам! одняться остальным.
   Антипыч вернулся к границе, где захлестнула их загадочная белая, вязкая стена. Встал на карачки, шарил по еще тающей пене, звал дочь и Алёнку, причитал:
   - Господи ты Боже мой! Куда они запропастились? Неужто их в пену засосало, да и сгинули сиротушки мои!
   Ничего не найдя, тяжело поднялся с колен и сжав кулаки, отчаянно, пошел на старца:
   - Признавайся, куда их дел ! Твои выкрутасы, старый ...
   Старичок, опершись на свой посох всем телом, ждал, пока тот ругал его нехорошо. Улыбался. Когда запас слов малохольного иссяк, спокойно сказал:
   - На правую руку свою посмотри. Может заметил что? А за девонек не волнуйся, худа им не будет - живы они. Верь!
   И правда, когда споборник посмотрел на культю свою - пальцы снова были на месте. Работала рука, как новенькая! Словно не было шести месяцев стыда и печали, что учился он заново не только хозяйство вести, но и себя обслуживать.
   - Вот те раз! Чудо то какое! Не знамо что думать! Веденей, ты меня прости дурака. - Антипыч чесал затылок и виновато смотрел на старца.
   Старец ударил посохом оземь, сказал зловещим шёпотом, чем несказанно напугал сотоварища:
   - Помни одно: что сказано - то сделано. А страшнее, что подумано. Ибо это то наша сущность. Нехорошее мыслишь, не веруешь - от скудоумия и Воли слабой. Работа высшая и трудная над собой - вот, что ожидает тебя, коли готов. Пути назад уже нет.
   Наклонился над неблагодарным и впился в него цепким взглядом.
   Бедолага округлил глаза от неожиданности. Кивнул и выдавил из себя:
   - Только девонек верни. При мне им спокойней будет.
   Тот смягчился:
   - Здесь не наша с тобой воля. - Похлопал отечески дурашку по спине и пошел в сторону леса.
   Подойдя к нужному месту, старец присел у большой кочки и зашептал на непонятном языке. Достал колокольчик и зернышки белые. Звонил в колоколец, выжидал и снова звонил. Зернышки высыпал на кочку. Земля на ней нагрелась, сделалась огненной. Трава истлела, открыв небольшую, каменную. Она сама собой отворилась и к путешественнику вышел необычайной красоты отрок, в аршин высотой. Одет не по-нашему. Поясок на нем серебряный и ободок золотой на белокурой курчавой головке. Одежды васильковые, бархатные, с серебряной оторочкой. Плащ жемчугом и золотом расшит. Оружия у него никакого не было, по осанке было понятно - страж неведомого народа. Приглядевшись поближе, можно было рассмотреть: кожа его была темнее обычного, к тому же отливала голубым. И весь он светился синим огнем.
   Веденей беспокойно переговаривался с отроком, протягивая длань в сторону устья реки. Страж кивал. Старец вынул из котомки тряпицу, развернул и показал красный камушек в белых кристаллах. Снова завернул и отдал отроку. Тот почтительно раскланялся, достал из-за пояса золотую походный горн и протрубил. Звука слышно не было. Не нарушился ни шелест деревьев, ни бег волн. Только птицы и кузнечики притихли.
   Гамаюн встретил товарища на берегу, подавая фляжку с водой.
   Тот покачал головой, ответил на немой вопрос сотоварища:
   - Это представитель одной из самых древних рас - Второй, народ Маное. Прародители человечества. Многое претерпели они, сохраняя веру в нас. Видели они все несчастья и беды на Земле. И очистили дух свой верой во Владыку Небесного, сделались они бессмертными. Теперь хоронятся в недрах земных, ожидая назначенного часа, что бы вступить в извечную последнюю Четвертую Войну Добра и зла.
   Их царь Васу, властвует безраздельно всеми недрами на Земле. Совершенствует народ сей в искусстве литья драгоценных металлов, обработки камней. Железо у них не в чести. Кровь их синего цвета, содержит гемоцианин, что делает их бессмертными. Никакое ранение не может причинить им вреда. Любимый металл - медь. По разному зовут их, но более подходящее звание - "рыцари голубых кровей". Все великие люди Земли - наследники этой древней рассы. Одни из землян - прилежные ученики, Просветители Человечества. Другие - рождающиеся с непреодолимой жаждой власти и наживы.
   Наиболее пытливых и разумных горных мастеров, строителей подземных замков - не сыщешь. Все недра меж собой соединены бесконечными лабиринтами, даже под морями и океанами. Выходы сделаны в особых местах - обозначенных каменными дверями или воротами. Большая помощь их незаметна, потому - благодатна более всего. Исследуют они недра, ставят "маячки", дабы люди могли найти найденные богатства Земли и с умом распорядиться ими. Заблудившихся в лесах дремучих - выводят они к жилищам, не чиня вреда и не являясь людям. Те кто же, кто забредал в эти края, кому являлись воочию Прародители - обязаны оставаться здесь навсегда. И во все времена, не было никого из смертных, кто бы хотел уйти от них. Ибо здесь высшие умы трудятся над своими изобретениями. Библиотек же насчитывается семь, длинной быть в почтовую версту.
   Жена царя Васу - Аннара, ведает подземным царством предгорий и гор, Вековых льдов Земных полюсов. Прекрасная, златокудрая воительница, является изредка людям (мастеровым или ратным большими трудами), в мантии из кротовых шкурок. Руки ее украшены дивной красоты браслетами, звенящих на ветру. Воля ее крепка, голос сладок, красота сравнима с тысячью роз. Душа ее - Любовь и Сострадание. Известна она мудростью и знанием. Потому провидит она все наперед. Взглянет на камень - знает откуда он, как попал в эти края, в чьих руках побывал.
   Кот спросил:
   - Значит, красный яхонт, ты для царицы передал?
   Старец ответил:
   - Глазастый! Сведут нас пути - через камушек, будет знать она все, что пожелает, о каждом из нас.
   Путники загалдели, каждый хотел знать свое. Чародей поднял руку, успокоил друзей и продолжил рассказ:
   - Соратницы Аннары несут неусыпную охрану всех горных цепей, даже тех, что вне людского взора и ведения. У каждой амазонки - кортики медные, с незнакомыми нам надписями и замысловатыми рисунками Венерианских растений и птиц. У каждой из них на попечении- по три тигра. С древних времен, подарком от Древних Учителей, спустившихся с небес во времена Второй расы, стала наука - селекции растений и зверей. Потому тигры воительниц понимают человеческую речь, верны своему долгу - хранить тишину и священные границы Хранилищ Наследия. Никогда не выходят воительницы к людям, лишь некоторым способным, удавалось наблюдать по окружающим предметам их незримое, молчаливое присутствие.
   В те далекие времена, жили Маное на поверхности Земли. Все люди и гости из бескрайнего Космоса - далеких планет и Галактик, говорили на одном языке - сензарском. Теперь забыт всеми, кроме Маное и Посвященных. Он древнее всех языков мира.
   Гамаюн усмехнулся и спросил:
   - Если стали они бессмертными, почему не дал им Господь успокоения или более того - чина Ангельского?
   Веденей посмотрел на путника, словно отец на шаловливое дитя, ответил укоризненно:
   - Эх, Гамаюн, бездумны речи твои, ибо только Божий Промысел ведает явлениями духовного плана. Но отвечу тебе: потому, как рождены они с Любовью к человеческому роду. А все не далось им выполнить миссию и призвать к мудрости жителей Земли жестокосердных. Обитают теперь в подземельях, следуя Заповедям и Радостям Божьим, стараясь подвигом искупить ошибку свою. Неустанно трудятся они в помощь Человечеству и несметно Духовное богатство народа сего. Скажу, например, что исчезновение одного растения или животного с лица Земли - не случайность. Влечет за собой разрушительные последствия. Ибо то что привело к этому - не укладывается в учебное объяснение. Природа беспристрастна и жестока, она мстит за небрежное использование своих щедрых даров. Вот подземные жители и стараются донести это до людей, внушая самым ярким представителям Земли хотя бы сотую долю, пронесенных через века знаний.
   Антипыч присел на корягу и задумчиво произнес.
   - Ну с Голубыми Кровями теперь понятно. Ты скажи мне теперь, кто эта сумасшедшая лягушка и чего она нас возненавидела?
   Рассказчик ответил:
   - Не лягушка это вовсе. Зовут эту сущность Черная Ракалия. Раньше была она планетой, словно Земля с растениями, живостью всякой. Человек, не такой конечно как сейчас, но тоже был. Прошло на этой Ракалии много цивилизаций и войн. И понял там Человек, что без заповедей Божьих ждет его Ад вечный. И сделалось Человечество праведно, стало жить по Закону Божьему. Видя старание людское, за труды прилежные над собой - прибрал Небесный Владыко этот народ в Ирий, страну Райскую. Там каждый смог выбирать следующий путь по себе, на другой, более совершенной планете. А Ракалию - на покой отправил. Превратилась она от тоски по Человечеству, в маленький золотой шарик неимоверной яркости, дабы прельстить Человека из Ирия. Но глух он был старым мирским заботам. Истратив все старание свое, сделалась она безобразной и Черной душою от несбыточной мечты. Ненасытно - денно и нощно, вдыхает теперь энергию отовсюду. Накопит достаточно и уйдет в Другой мир, снова став планетой. Опять будет ощущать заботу о себе божьих созданий. Потому рядом с Ракалией этой время останавливается, все силы иссякают, утоляя ее ненасытное желание возродиться вновь.
   Кот-Баюн зевнул устало:
   - Запутал ты нас, мудрец. От твоих ответов больше вопросов. Уже день, а у нас во рту ни крошки. Промокли и силы на исходе. Нужно искать ночлег, отдохнуть.
   Дух телесный выпустил свои железные когти, запрыгнул на сосну и взобрался на самый верх. Скакал ретиво, что закачалось деревце маятником. Посидев чуть на верхушке, спрыгнул озадаченный:
   - Не знаю, в каком мы краю, только с юга встает второе солнце. А лун две - смотри теперь расходятся. - Он задрал морду к верху, почмокивая для солидности, выставил к небу свои усы - антенны.
   Антипыч наблюдал, как Гамаюн и Веденей спорили - что это будет за второе солнце и не повредит ли оно путникам. Наконец угомонились. Второе Светило встало напротив Солнца, испуская слабый свет,. Огромное, но жара в нем не было, лишь струящийся, мягкий свет пронизывал эфир.
   Старец призвал к себе путников, молвил:
   - Не время нам прохлаждаться. Ждут нас. В дорогу, друзья.
   Как всегда, говорил он загадками. Снова отправились путники, теперь вдоль реки, в сторону устья. Пройдя две версты, свернули налево. Зашли на широкую просеку. Вела она вспять от реки - к лесу, к молчаливым лесным холмам. Широкая просека, в две косых сажени, устлана крупным песком с черным камушком. По краям - кусты смородины и зеленого крыжовника, перемежались с папортиком, мятликом, пыреем. Кое-где виднелись лапчатка и экспарцет. Сосны замшелые, высокие, стройные - упирались макушками в небо. Лентой опоясывали они виднеющиеся в дали горы, словно защищая все неведомое от случайных глаз, густым частоколом. Могучие кедры, держащиеся парами на каждом повороте просеки, истуканами давних времен, охраняли мир и покой неведомых жителей. Гамаюн вздыхал, удивлялся и постоянно отставал. Пройдя полверсты котомка его напоминала набитый курдюк. Из нее, от большого множества, валились на дорожку листья, коренья и цветы. Кот их бережно подбирал и совал в рот. Отчего чихал, но занятия своего не оставлял.
   Антипыч мечтательно вглядывался в старый, богатый чудесами лес. Росомаха, любопытствуя, скрывалась меж кустами багульника, давно шла за путниками порядком. Куропатки, сверкая красными подкрылками взлетали из кустов, беспокойно: "Фр-р-р-р". Бурундук, деловито оседлав пень, набивал зернами щеки. Сойки, переливчато - лазурные, переговаривались беспокойно на раскидистых кедровых ветвях. Посвященный помахал им рукой, а юродивый посвистел по - птичьи. Болтушки удивленно замолчали и разлетелись с миром.
   Просека становилась круче, видно, подбиралась она к предгорью. Но лес еще хранил свои тесные ряды в четком порядке. Старец остановился у большого холма, поросшего облепихой. Присел на камень и тихо зашептал молитву на древнем языке. Ачип услышал в речи слова греческие. Похожи были на те, что читала когда-то в старинных книгах матушка купца.
   Чинил Веденей молитву, уповал посвятить его, наставить на путь и показать дорогу. Антипыч привалился к холмику, прилег и ... провалился.
   - Помогите! Тащитя скорея! Туточки я, друже! - Закричал, не открывая глаз. Боялся, что падал - готовился к жестокому удару. Но переселив себя - открыл глаза и узрел себя на земляных ступенях лесницы, змейкой ведущей вниз.
   Кот уже пролез по лесенке к бедовому, помогая подняться. Страдалец в тесноте, вздыхал:
   - Ох, желя! Все косточки отбил. - Ощупывал свои ноги, спину.
   Баюн, шаля, с каждым движением его, подставлял под руку колючую еловую ветку.
   - Уйди, оглашенный! Вишь, могила чья-то. А ты шутки шутишь. - Потрепал шалуна за ухо, больненько.
   Гамаюн и Веденей заглядывали сверху на товарищей. Пострадавший выполз на свет:
   - Что скажешь мудрец? То наш путь или снова там лягушка какая ожидает?
   Тот ответил твердо:
   - Нам сюда. Гостевой холм для путников, Маное постарались. Тесновато будет, ну да ладно.
   Кот спускался первым, за ним Гамаюн, Антипыч. Замыкал спуск Веденей, проверивший, чтобы вход снова запечатался. Хранители благоразумно ставили хитроумные замки, потому обычным взором человеку вход не увидеть.
   Спускаясь, пригибались вполовину- свод был низок. Лестница вела глубже, буравя землю спиралью. Земляные ступени перешли в каменные, с медными порожками. Пройдя 63 ступени, опираясь на протянутые вдоль ступеней перила, путники очутились в небольшой зале, высотой в пять аршин. Выпрямили спины, давая отдохновение натруженным мышцам.
   В углу оказался каменный сундук, с выбитым на нем изображением Солнца. Старец велел Коту открыть сундучек и взять то что там лежит столько, сколько сможет захватить не глядя. Тот зажмурился и зачерпнул чего-то холодное, маленькое и скользкое. Это что-то, оказалось похожим на белые градины. Баюн протянул их Веденею, высыпав пригоршню ему на ладонь. Он взял одну градину и прижал пальцем к стене. Та впечаталась в стену и зажглась ярким светом, осветив залу.
   Место, устроенное полукруглом, имело три арки, перемежающимися между собой двумя колоннами в поларшина толщиной. Каждая арка вела куда-то, в темноту. Сводчатый потолок, стены, колонны сделаны из серого камня и украшены рисунками с причудливой формой листьев - треугольных, квадратных, пятиугольных. Путники трогали орнаменты - натурально были выбиты они и не верилось в их рукотворность. Словно, застыли здесь растения многие века назад. Антипыч вздрогнул - вдруг вспомнилась Пипа.
   Посвященный всматривался в зияющую темноту арок, поморгал, привыкая к свету. Теперь стало видно: за каждой аркой следовал еще спуск из девяти мраморных ступенек. Над арками - надписи на трех языках, перемежаясь цифрами. Похоже, сделаны они в разное время. Одна из надписей - выписка из рафли, выбитая во времена Четвертой расы.
   Гамаюн поежился и плечом поддел Антипыча , задирая:
   - Вот тебе, Аника - воин, и Вещий камень о трех путях! Ты суда провалился, ты и выбирай.
   Тот отнекивался, Кот подзуживал в шутку, легонько пихал к аркам:
   - Верно. Иди, иди. Нечего было меня за ухо драть!
   Старче подошел к левой крайней арке, прочел руны и изрек:
   - Что ж. Этого нам пока достаточно.
   Позвал остальных, дал указания:
   - Теперь мы на границе чертогов правителей Васу и Аннары. Конечно, все они едины, но охрана Манное вечно на страже. Потому, непременно, проверят намерения наши. Очистите сердце свое от страхов. Что бы вы не увидели - не ужасайтесь, чему бы не прельстились - не желайте. Дабы поддержать вас и укрепить вере в себя, с каждым поделюсь я силой.
   Путники переглянулись. Но видя, что старец настроен серьезно, примолкли.
   Веденей, накинув на голову капюшон, скрыл от свидетелей лицо и застыл в центре залы белым столпом. Неизвестно, сколько времени прошло. Товарищи устало присели на свои котомки, "клевали носом", засыпая. И тут, от чародея стало исходить голубоватое сияние. Оно росло, расширялось, забирая все больше пространства. Вот уже и путники были охвачены этим невозможным светом и вся зала. Огненные всполохи появлялись молниеносно и исчезали в пространстве. Обнаруживались внутри света два тетраэдра, превращающегося во вращающийся тетрограмматон.
   Соратники застыли, наблюдая за зрелищем сколь чудесным, столь и необъяснимым. Ладони их стали горячими, будто в них насыпали горящие угли. У кота задымилась на лапах шерсть. Но помня наказ Веденея, мужались все и смотрели на происходящее сердцем беспристрастным.
   Всполохи пропали, свет померк и затих. Посвященный, пришед в себя, помогал друзьям подняться.
   Чудесно излеченный калека, разглядывал свои ладони и ожогов не нашел. Кот с удивлением ощутил висящим в воздухе, вниз головой. Гамаюн сунув в рот палец, оттопырив губу ловил Баюна и показывал выросшие вновь зубы.
   - Гамаюн, буде юродствовать. Здесь тебе не паперть. - Строго выговаривал ему старец. Подошел к левой арке и жестом позвал всех за собой.
   Путники не спеша брели по гулким, запустевшим залам, с мраморными мозаичными полами. Великолепие дополняли сталагмиты и сталактиты, нескончаемые позолоченные фонтаны, причудливо украшенные залы. Но вот что было странным: нигде не встретились барельефов Великих воинов или животных. Даже картин не было. Лишь знак Солнца встречался на сводах. И уж совсем странно было видеть в пещерных залах подсвеченные, сложенные мозаикой хрустальные окна.
   Наконец, странники пришли к сети тоннелей праздных, без украшений и драгоценных металлов. Старец вновь повел всех налево, по тоннелю, где выбит был в камкнной арке колокольчик. Антипыч еще мог ориентироваться - шли на север, все ближе к границе воительниц. Тоннель вывел путников в громадную столовую. Посередине трапезной стоял круглый каменный широкий стол, в окружении дубовых кресел, обтянутых неведомым материалом. На ощупь материал этот был теплый и мягкий, будто шерсть ламы, а по виду - обычный камень. В отдалении от стола, в висячих каменных чашах, горели знакомые путникам светильники. По середине стола, сверкая полировкой и серебром, возвышался малахитовый фонарик. На столе - посуда из хрусталя, даже самовар. Яства разные и кувшины с напитками. Спиною к путникам, наклонясь над столешницей, сидел сгорбленный возрастом старец. Прикрывая всем тельцем своим незапамятную веду, с пожелтевшими страницами, в кожаном переплете и серебряными застежками. Видно было, водил палочкой по строчкам, делал записи пером.
   Веденей сощурился. Затем удивление, радость и восторг поочередно сменились на его, обычно бесстрастном, лице. Окликнул старца:
   - Иона! Ты ли?
   Тот замер и медленно поворачиваясь, распростер руки для объятий, воскликнул:
   - Ой, бегунок! Не чаял я тебя на этом свете увидеть!
   Добрый друг с бережением обнял старика. Тот от радости не устоял. Соратники усадили его обратно в креслице.
   Иона тихонько заплакал, утирая старческие слезы костяшками. Наконец успокоившись заговорил:
   - Ждал я, когда придут ученики мои. Дождался наконец!
   Веденей представил старцу каждого путника. Пока Иона дивился Баюну, Антипыч, не выдержав спросил:
   - Как же ты знал про нас, старче? Мы и сами короткое время назад друг о друге не слыхивали. Вот правда, снился ты мне, звал куда -то, то было.
   Иона жестом пригласил присесть за стол, промолвил с усмешкой:
   - Быстр ты, пострел! Все тебе выложи.
   Старец помолчал и сказал тихо.
   - Помолясь, откушайте путники скромными дарами. Отдохните. Вечером беседу начнем. Разговор нам предстоит долгий. Заодно и покажу вам богатства, кои вам разуметь надобно.
   Куда там. Баюн с Гамаюном замучили Иону расспросами так, что он взяв с них устное обещание не покидать без него пещер, повел в сокровенные книгохранилища. Антипыч, маялся в постели. мучался от усталости, что трудно было веки сомкнуть. В комнату вошел Веденей. Присел на краешек широкой кровати, сказал:
   - Не тревожься. Все наладиться.
   Антипыч слабо ответил:
   0x08 graphic
- Думаешь, не знаю? Чай девоньки не жилички, да и мне осталось недолго. Вот уж не пойму, что ты с нами сотворил. Да не мне тебя судить.
   Веденей ласково посмотрел на старичка, ответил:
   - Верно, не тебе. Спи и будут тебе счастливые сны в помощь.
   Болезный закрыл глаза и действительно, увидел голубое небо, родной лес, девонек. Обмяк и успокоился навек.

X. Ледники.

   Веденей вошел в Хрустальный зал, имевший правильный шестиугольник. В дальней части простиралась хрустальная стена, в виде накатывающей морской волны. Ростки хрустальных диамантов, в сажень высотой, сверкая переливчатыми гранями в углах зала. На фоне волны, притягивал взор серебряный трон на тигриных лапах и золотой спинкой, в виде расходящихся солнечных лучей. В правом углу стоял изящный столик из мориона с инкрустацией из серебра и два серебряных стульчика. На полу - шкура неизвестного животного. Возле столика скрестив на груди руки, стояла княгиня Аннара. Струящееся муаровое платье голубого цвета с высоким воротом, подчеркивали ее женскую красоту и было необычайно строго, и торжественно. Белокурые локоны собраны на затылке, образовывая нисходящий каскад. Венец из чистейшего серебра украшал крупный Величественный индиголит. Кристалл сверкал всеми оттенками голубого. Это был тот же камень, что неизменно помогал Видинею в делах и горел в посохе его напутственной звездой.
   Веденей торопливо шагал, приближаясь. Каждый шаг его гулко отдавался в зале. Три фигуры неподвижно застыли на стульчиках, словно уснули. Тут же, заметил он три лежащих на полу, возле стульчиков, цитриновых кубка, мерцающих среди безмятежно ровного блеска хрустального пола. Старец понимал, начинать трудный разговор придется издалека и не поддался гневу. Он знал, Хрустальный зал выбран Аннарой для встречи неслучайно. Чародей был наслышан о зале: здесь всегда было тепло, но дотронься до стен и они отдадут тебе свою прохладу. Хрусталь восстанавливал силы, исцелял, помогал провидеть грядущее. Издревле был прообразом строения и упорядоченной мысли Маное, давал сосредоточение и положительный ход мысли. В зале надобно было говорить примерно тихо, ибо любой разговор на повышенных тонах начинал резонировать и многократное эхо затмевало кричащего.
   Гость подошел к княгине, поклонился. Она величаво кивнула, указала на противоположную сторону зала, где стоял серебряный диванчик и кресло. Сама присела на диванчик, молча ждала от посетителя заготовленной для нее хвалебной речи.
   Веденей начал:
   - Великая княгиня бескрайних...
   Аннара жестом остановила его и устало сказала:
   - Мы одни. Слишком долго знакомы, чтобы ради стен сохранять лицо. Времени мало, а дел много.
   Он кивнул. Начал трудно, указывая на двух девиц и старичка за столом:
   - Горе приключилось с гостями моими. Верно ли вижу? То Анна, Алёна и Ачип? Отравлены они, али спят? Коли отравлены, так кто посмел? Знаю, случайных путников здесь нет. Дозволь найти убивца. Я заточу его в бескрайних песках, где бродят фантомы. Где нестерпимая жара и скорпионы изведут его быстрее, чем он потеряет рассудок!
   Аннара молчала, лишь бровь удивленно подняла, перебирая на запястье золотые браслеты.
   Старец знал преданность ее Братству и целеустремленность Маное. Порой, приверженность эта переходила в одержимость. Вдруг, страшна догадка пронзила сердце старца. Молвил печально:
   - Ты ли?! Зачем? Ведь срок еще не вышел. Не след им было умирать так рано!
   Княгиня угрожающе отчеканила, встав с места:
   - Сказано: ратники не знают себе подобных и идут под разными знаменами, но путь их един! Ты не единственный ратник. О, конечно! - Добавила она ехидно и продолжила:
   - Гордыня - один из величайших грехов. Вот, что держит тебя на Земле! Разве мог ты подумать, кроме тебя есть здесь еще Посвященные?
   Стены чуть задрожали - звонкое эхо пронеслось по залу.
   Старец застыл, в замешательстве.
   Аннара выкрикнула, резко повернувшись:
   - Я! Это была я. Не знал? Так вот она, стоит перед тобой - Посвященная. Пока ты скитался , вся библиотека была в моих руках. Даже те рукописи, что ты велел оставить под запретом я изучила. Наши Братья посетили меня. И я прошла пять посвящений. Ты знаешь давно, что я провижу будущее. И забыл - здесь время течет иначе, чем у мирян. С тех пор, как велел ты мне забрать твоих спутниц из лап Ракалии прошло два земных года. А помнишь ли предсказание Гамаюна?
   Веденей все больше мрачнел, слыша как эхо нарастает, концентрируясь в хрустальной волне над царственным троном.
   Княгиня продолжала:
   - Им было дано два года, потому ты привел их к нам: сохранить подсознание в том состоянии, чтобы усвоить урок. Теперь их земная жизнь окончена. Нам ли обсуждать решения Творца? Но верно, ты еще сомневаешься? Помни, Огненного Наказания не избежать и судьбы своей изменить невозможно. Протеже твои еще Земные дети - проходят через жерло очищения. К тому же они сопровождали Сердце Ориона к своему началу. Верно, что выбрал ты себе добрых товарищей. Так разумно ли выпускать из рук алмаз, не огранив его в бриллиант? Разумно ли отпустить лучших, не дав им возможность пройти два пути одновременно? Одарить их шансом раздать Земные долги, подготовив их к последней битве?
   Было нелепо утверждать, что Посвященный не знал об этом. Он жестом освободив рукав, выложил на ладонь княгини маленький камушек, черный , блестящий, более ничем не примечательный. Это был именно тот камень, что привезла ему Аннушка в ту злополучную ночь.
   Старец думал: "Конечно, Кармический Закон Вселенной един: что посеешь, то пожнешь. Потому один из древних царей, имея власть и богатство каждое утро обращался к Господу своему с вопросом: "О, Великий! Когда же позволишь вернуть долги мои?". То разумный человек страшился опоздать с платой земных обязательств. Ибо верно сказано, величайшее правило равновесия мира - не делай зла. Но только глупец сможет сказать: "Я не делал!" Даже цвет, сорванный в поле человеческой рукой - вершит в других мирах большие изменения. Планеты дышат и дыхание их - сходны со звуками китов, едва уловимыми, несущими в себе зашифрованные послания. И о цветке, о добре, о зле, обо всем шепчутся они меж собой. И все, о чем только помыслил человек - все улетает молниеносно в Хранилище Вселенной, сжимая все до мизерных размеров и расставляя по местам. Там переправляется мысль в числа: ноль - воля, единица - слово. Не потому ли мудрые мира твердят нам о чистоте помыслов и намерений. Ибо намерение есть суть человека. Разум может отменить его, сделав разумным действие, но переделать человеческую душу, самое содержимое - он не в силах. Лишь Дух и Воля - помощники Души, тысяча веков куют ревнителя Земли."
   Веденей теперь знал, все сказанное Аннарой - правда. Царственные особы живут по другим правилам и мысль их опережает ход разговора, ему ли этого не знать. Тяжела их стезя и наполнена тайнами древними. Но было одно, что точно известно старцу - никогда не преступят Маное Закон, ибо не имели они корысти, делая все сообразно Вселенской Любви, убеждению и подавая наилучший пример.
   Помнил гарип и о том, что Сердце Ориона было утеряно двести лет назад. Маленький осколок метеорита в виде человеческого сердца. Сам метеорит, называемый Брат Востока хранился в Священных пещерах Гунта, под присмотров Великих Учителей. Камень сам выбирал лучших. Но с тем кого выбрал, звездный самородок был строг и безжалостен. Сердце Ориона всегда возвращалось в лоно свое, к Брату Востока. Воссоединялся с ним, передавая Учителям успехи носителей своих и снова пускался в долгий путь. Великие же усердно трудясь, направляли земных учеников: то одаренный ум с кристальною душой, дает миру глубокое понимание чисел; то являет миру число Фибоначчи - зерно таящее в себе сакральный шифр Мироздания. Это великие тайны и запутанные истории, которыми белун давно овладел сполна.
   Аннара повернулась к старцу:
   - И кстати. Хочу освежить твою память, когда мне ставится отравление в укор. Чем усыпил ты несчастных, когда повел их души в нашу страну, оставив тела судьбе на растерзание? Что это было рута, квас?..
   Не дождавшись ответа, взмахнула рукой на противоположную стену. Фигуры убиенных рассеялись. На стене из полированного хрусталя стали проступать все четче фигуры, послышались голоса. Только руку протяни и снова окажешься в знакомых местах. Свет стал меркнуть и яркой осталась лишь стена, где происходили события , предшествующие всем случившимся.
   Перед Видинеем разворачивались картина двухгодичной давности. Вот он в онучах бредет по снегу к Ионе, после загадочных слов Гамаюна.
   Только не дошел до него в тот день. Застала снежная буря на середине пути. Закопался в снег, соорудив маленькую пещерку. Сверху дырочку проделал. Зажег свечу - молился тихо. Вьюга, улюлюкая, кружилась в ветвях, разбрасывая ледяные хлопья. Они летели с бешеной силой, вонзаясь в стволы деревьев, ветки. Обмякнув, падали оземь. Змерзла - царица Зимы, все не унималась. В морозном убранстве белом, в сверкающем венке - отправляла своих поданных: Вьюгу, Бури, Снега и Морозцы - показать силу свою. Вот и гуляли они на воле, похваляюсь каждый своим умением. Морозец дунет - пруд и замерз. Вьюга разгуляется - деревеньки по окошки снегом засыплет. Буря да Снег разойдутся с Северным ветром - заметет дороги на неделю.
   Сидел гарип в своей пещерке сгорбившись "в три погибели", молился, да не знал сколько времени утекло с начала бури. Опомнился, когда почувствовал гнетущую тишину над головой. Откопался и глянул вокруг. Деревья облачены новым праздничным нарядом. Луна, родительница Земли, позавидовав убранству, жалела света для красы такой. Холодные звезды мигали - вечные стражники, маяки в черном небе - океане, не тронутом теперь ни ветром, ни облаками. Тропинки сияли девственной чистотой - запорошены снежком. Бело все, словно заботливая хозяйка укрыла все живое пуховой постелью.
   Странник выбрался из своего приюта, восхищался: чудными снежным узорам на ветвях, сугробам с завитками, безграничному искусству Природы. Способности ее разумно и с огромной любовью, дарить щедроты свои всему живому. Не забывает она ни единую травинку, ни единый кустик, ни камень замшелый - не оставляя их без своего животворящего прикосновения. И они, с благодарностью принимают, каждый ее дар, сохраняя бережно.
   Старец думал о судьбе. Рассуждал про себя: "Эх, человече! Природа дает тебе все, что имеет. А ты в ответ... Живешь Явью, будто вечен, дите неразумное. Знаешь ли, что с тобой эта Явь делает? Крутит, вертит, оземь кидает, что бы разбудить все лучшее в тебе, вопреки животным желаниям. Но забыл человек об истинном назначении. Клевеща, соблазняя, отступая от добра ростит древо зла и собирает смердящие плоды свои. Аманат подлаживается к Яви, все под себя подминает не глядя - человека то, Природу или мать родную. Так и живет весь век свой, пока не придет Великий Утешитель. Утвердит Смерть весь ужас человека перед собой. Примет, безропотно, животный страх смертного. Успокоит, убаюкает, освободит душу. Проводит печально до первых ворот и перекрестив, помолится о несчастном. Трусливый придумал, что Смерть подобна Марене, жестоко вгрызается в жертву свою клыками и когтями. Высасывает кровь человеческую. Как далек от истины человек, ибо мыслит, что может Единый вожделеть крови человеческой.
   В чертоге первом, сердце жгучее пронесет перед человеком всю прожитую жизнь его. Восстанет перед дрожащей душой Архангел Михаил. Исходит от него свет нестерпимый. Пылающий меч в длани горит. Ликом беспристрастный, глазами горящими взглянет на трепещущую душу и на весы немезидовы, кладет белые, и черные камни, по делам ее. Не слышит Архангел ни мольбы, ни крика отчаянного, ни оправдания последнего. И понимает душа , что сгорела зря. Променяла на пыль Божий Дар. Ибо шестьдесят миллионов душ страждали возродиться на Земле, лишь малым выпало это испытание. И как же Душа им распорядилась?
   Потому Навь стремиться вернуть к себе взор человеческий, дабы вспомнил человек назначение свое. Этот маятник вечный, противовес небесный, противоборство Добра и зла. Свершается правда Правью славно, именем Бога Единого. Тогда наступает триединение и примирение всех забот и стараний духовных. И наша забота потрудиться не покладая рук, дабы вернуть Человечество к пути истинному."
   Так размышляя, следуя знакомому пути, встретил гарип рассвет в пустоши нелюдимой. Лес просыпался. Приходил в себя от ночной бури. Веденей остановился на холме, опираясь на посох. Оглядывал бескрайние леса, отрог реки, медленно вдыхал морозный воздух. "Сохатый" вышел к старцу, остановился вдалеке. Вглядывался в человека. Признав, опустил голову и продолжил свой путь.
   Старец спустился, подошел к обрыву над рекой и свернул направо, к холмику с ивой. Там и встретил его Иона. Обнялись и скрылись в пещерке.
   Многое услышал путник от Ионы, опечалился. Догадывался, что сроки близки, но видно силен стал Князь Тьмы. Что вышло с предсказанием Гамаюна - оказалось простым. Монах знал все и обо всех, откуда - не сказывал. Но понял Веденей, тот не всю свою жизнь был "пустынником".
   Сидя в теплой пещерке, сказывал Иона не спеша:
   - Да, с Гамаюном тяжело. К тому же грех это, будущее обсуждать. Коли ты издалека пришел, видно важное услышал. Если бы не знал я кто ты есть, выгнал бы поганой метлой. А так то конечно, что знаю - без передачи, расскажу.
   Передохнув, прикрыл веки, начал рассказ:
   - Что сказывал Гамаюн про Антипыча - два года есть. Верно, проживет два года. Потому, как купец его сожрет за верность щенячью. Гиена он и есть гиена. Ибо напоминает он Гайдурицкому о слабости минутной, об унижении, что струсил, а старичек то смелее него при волках оказался. Деревеньку жаловал со страху великого. Вернет ее себе купец, непременно вернет. И тебе Веденей кудай-то подаваться надо. Ирод - не простит, свидетель ты ненужный. Натравит рыжую, плюгавую крысу свою - Чекана. Что до бабоньки, о кой Гамаюн говорил - то имел он в виду, Аннушку.
   Слушатель, хлебнув чайку из сушеных ягод с медом, отставил кружку, остановил Иону:
   - Погодь-ка. Сказывал Гамаюн : " Бабонька - гиенового семени". Тебе это как видится?
   Отшельник покашлял тоненько, ответил:
   - А то и понимай, что не дочь она ему вовсе.
   Веденей совсем запутался, оперся ладонью о стол и наклонился к старцу:
   - Иона, ты али спишь? Что то мысли твои путаются.
   Тот крякнул и погладив бороду, открыл глаза буравил карими бестолкового собеседника своего:
   - Дурашка! Слушаешь, а не слышишь. Было то тридцать лет тому назад. Держала Мария Ивановна работный дом, где девки летом веретье делали, а зимой исподнее шили на продажу. Вот тогда, еще старший - Федор Ипатьевич живы были, Царство ему Небесное.
   Старец перекрестился на иконку и продолжил:
   - Хороший был человек. Добрый, хозяин рачительный. Только жена ему досталась... - Он покачал головой. Продолжил:
   - Женили их родители по расчету, потому любви меж ними так и не обозначилось. Но отказу дитю с женой, ни в чем не было. Полюбил тогда купец девицу из работного дома. Та и понесла. Барин ее в монастырь отослал, хотел ребеночка на воспитание взять, а полюбовницу в город на квартирку отправить. Только случилось нехорошее. Сказывали, будто девица та с ребеночком из монастыря сбежала и сгинула. Никто о ней не слыхивал боле. Признали ее и дитенка пропавшими, и забыли о том. Барин очень убивался. Тайком от жены искал полюбовницу в лесу, напрасно. А через неделю, у церкви в воскресный день, сверток нашли - ребеночка женского пола.
   Гарип дивился, но все же перебил рассказчика:
   - Антипыч - то при чем?
   - При том, любезный, что на тот день по разнарядке к церкви был приписан. Антипыч - то сверточек и нашел. Да. Похлопотал барин. Тогда и разрешили мужику, еще при живой женке его, дитенка удочерить. При крещении нарекли Анной, а кое имя родная мать дала, то мне неизвестно. А через три годка барин помер. Все грустил по своей ненаглядной. Меж охотников даже бывали случаи, когда встречали они Федора Ипатьевича в глуши лесной. Он их про девушку с ребеночком спрашивал. Дух, значится, никак не угомониться.
   Сказал так Иона и притих.
   Веденей взглянул на сподвижника, пытаясь понять, о чем задумался.
   - Ведь знаешь, что с девицей стало, верно?
   Иона наотрез отказался про нее рассказывать. Зажег лампадку перед иконой. День уходил на покой, отдавая на сохранение сумеркам все снежные богатства и просторы.
   Присев на лавочку, прихлебнув травяной настой, пустынник продолжил:
   - Еще сказывал Гамаюн : "И он ее не пощадит, хоть и чина будет ангельского". Я так разумею. Коли барин Антипыча в покое не оставит, так и дочку его названную не пощадит. Сам подумай. Коли иуда узнает, что сестра она ему, греха не оберешься. Он за свое богатство глотку перегрызет. Куда молодой вдове будет деться? Всяк норовит обмануть, обидеть. А у безобразника - власть. Одно слово и свернут ей шею, как куренку. Потому одно ей место - монастырь.
   0x08 graphic
Пробыл Веденей у Ионы до следующего дня. Многое еще услышал он от мудрого старца. Сильнее печалился. Заторопился вернуться в деревеньку. Нужно было поспешать - в его руках теперь судьбы не случайно собранных воедино людей. Ко всему еще и Сердце Ориона... Назначенный час пробил. Дьявол поднял голову свою - добыть новый "Кох-и-Нор" в корону Князя своего.
   Тогда и задумал увести Алёнку, Аннушку и Ачипа в вечные края Маное.
  
  
  

XI. Долгожданное богатство

   Запасся Максим Федорович провизией, порохом и отправился в гости к бывшему холопу своему, в Потьму. Подкатил на одноколке ко двору Веденея рано, еще роса не сошла. Уговаривал бывшего своего возницу ласково:
   - Ты Ачипушка не серчай, любезный, что не знались мы до поры. Почитай полгодика, как ты болезный маешься. А я то за тебя свечки ставил, молебны за здравие заказывал. Не уж-то откажешь мне в просьбишке малой? Нужен ты мне, ой как нужен! Задумка у меня есть. Всего то недельку по лесу поездить, да места подходящие присмотреть.
   Антипыч по старой привычке мялся возле возка, теребя в руках картуз. Почитал он барина, спасителя своего. Если бы не доктор, что вызвал Максим Фёдорович в ту злополучною ночь, почитай и не свиделись бы боле.
   Потупясь, ответил старичек:
   - Отчего же, барин! Я завсегда. Только на кого хозяйство оставить? - Показал на подворье мозолистой, шершавой рукой.
   Барин опечалился, платочек в руки взял. Взмолился:
   - Ачипушка! Ты ж мне родной, сколько лет вместе! Не уж по миру пустить хочешь? Вот скоро спупостаты из Столицы понаедут, за каждый сучек да за травинку драть будут шкуру с любого. Только что деньги для казны их только и порадуют. Коли погибели моей хочешь, так давай, убивай сейчас своего милостивица! - Барин прослезился, сморкался в платочек грустно.
   Антипыч почесал затылок - не выдержал, махнул рукой:
   - Эх, барин! Разве я тебя брошу. - Вскочил в возок.
   Заехав к бабе Матрене с просьбой позаботиться о хозяйстве, Антипыч умчался с куркулем в леса.
   Благодетель не сразу показал вознице карту. Первые два дня блуждали они наугад. Пробирались через заросли девясила, через речки, обходили крутые берега холодных ручьев. Потому пришлось оставить возок, шли пешком. Лишь подходя к предгорьям, открыл ему купец карту старинную. Тут помощник и обомлел. Вспомнил ночной рассказ Аннушки про камушек, печь с парсуной и порушенный наказ Видинея - из деревни "ни ногой" . Теперь деваться некуда, пришлось искать ящеркино богатство. Боялся, безропотный, признаться барину в подделе. На шестой день, излазив все пещерки с западной стороны, что были нанесены на карте, Антипыч обреченно взмолился:
   - Все, барин. Нет здесь никакого богатства. Нам бы ноги унести. Почитай в неделе пути от дома, провизия заканчивается. Сыро здесь - кости старому ломит.
   Но упрямый господин ничего не хотел слышать. Потому, в который раз пошли они на обход молчаливых каменных пещер. Вдруг, старичок заметил на отвесной стене над головой- солнечный лучик играет . Тоненький, еле заметный - выхватывает блестяшки в щели. Силился дотянуться, прыгал, цепляясь за камушки - не смог. Позвал барина. Тот в азарте, подставил плечи и посадив на загривок, поднял помощника. Долго мужичонка возился, постукивал, бормотал. На зипун и плечи Максима Фёдоровича сыпались острые осколки. Он плевался недовольно, отгоняя от лица каменную пыль, задирая голову кричал :
   - Эй, заботник, полегче. Чай не на казенной серке сидишь.
   Антипыч только отшучивался:
   - А ты барин терпи. Вишь, как камень трудно идет - на отлет.
   Тот поморщился:
   - Осторожней ты, пень старый. Язык попридержи. Больно воли много брать стал. Возьму да и отправлю тебя по Приказу. Кому ты кроме меня нужен? Плешивы, калека бедовый. - Ударил подельника по искалеченной коленке.
   Старатель ничего, стерпел. Откликнулся бойко:
   - А тому, кто золотишко и камушки ищет, да слеп. Ты как скаредная баба: затеяла кума трубицы, а ни соли, ни крупицы. Ищешь чего, а как выглядит не знаешь. Хоть бы знающих кого вызвал. - Выругался забористо.
   Купец только кряхтел, да маялся, подкидывая иногда тельце мужичка.
   Наконец, старатель крикнул :
   - Максим Фёдорович! Счастье то какое, камушек! Ей Богу, вот те крест.
   Соратник бережно опустил зубоскала на пол пещерки, отряхиваясь от пыли. Чуть погодя, взял в руки осколок, застыл внимательно изучая. Антипыч суетился возле купца, силясь потереть вещицу рукавом. И так было видно, что напали труженики на жилу. Лучистый камушек весом в два безмена играл на солнце, проступающими золотыми искорками.
   Стяжатель сказал удивленно:
   - Однако! - И скоренько замотал в тряпицу.
   Антипыч все не унимался:
   -Барин, домой? Нашел все ж таки, расстарался для тебя родимый! -Ласково улыбался и теребил барина за рукав.
   Тот отдергивал руку, осторожно спускался к лагерю с пожитками. На ходу расхваливал сотоварища:
   - Да силен, Ачим! Возвернемся - озолочу! Эк ты горазд на поиск, прямо ищейка! - Выдав шуточный подзатыльник помощнику.
   Тот и рад, счастливо думал: "Вернусь до прихода Веденея - не подведу. А барину угодил! Можа и мне что перепадет. Все Аннушке - кусок хлеба."
   Больно скоро барин с горки спускался, не успевал за ним старый. За скалой, на крутом косогоре и вовсе, из виду потерял.
   - Ау! Максим Фёдорович, где ты? Погоди милосердно, не поспеваю.
   Сзади что-то зашуршало, хрустнуло и темная тишина накрыла Антипыча.
   Барин откинул от себя окровавленный камень.
   - Прости Ачимушка, да видать время твое вышло.
   Утер с лица кровь убиенного и носком яловых сапог, презренно пнул обмякшее тело старика в пропасть.
   Поглядев чуток в расщелину - не шевельнется ли, пошел к лагерю. Наспех раскидав по котомкам пожитки, стреножил лошадь и поскакал к своему двору.
   Растрезвонили Гайдурицкие о находке. Важных людей на прием пригласили - давали камушек посмотреть Выставляли на норковых шкурках (на собольих то страшились не по рангу) - кичились богатством. Только Изя Барух к новоиспеченным "миллионерам" не поехал. Все смеялся:
   - Пустой колос всегда в верх торчит! Верно сказывают, с глупым найдешь - не разделишь.
   Как в воду смотрел. Оказалось вскоре, камушек тот - "золото дураков" - пирит. Позорище! Тогда крепко загулял барин. Гневался буйно, челяди искалечил уйму - почем зря. Велел матушке беспрестанно молиться и ладан курить. Обдымились так, что на втором этаже приживалка задохлась. Лютовал скудоумный, покамест Чекан с сотоварищами в версте от позорной находки, марказит не выискали. Укатил тогда ирод в Столицу, через компаньона Александрова - к французами торговать. А все ж, выцепил у Дьявола переклад.
   Напрасно ждал Веденей Антипыча. Чувствовал неладное и молился за душу убиенного. Собрал котомку свою. Раздал имущество соседям и пропал. Только Палкашу с собой и вял.
   Алёнка в монастыре прижилась, да и Матушке Софье с ней было сподручно. Умная, смышленая, на речь не охотлива - редкость по нонешним временам. Когда узнала матушка Софья об Антипыче - смекнула, без насилия не обошлось. Чтила она иноческое обещание, но на род купеческий осерчала. Схрон, что Марии Ивановне любезно давала - разорила.
   Ругалась тихонько, да зло:
   - Ретка вам да хрен, коли во нраве своем живете.
   Деньги, что в схроне были, отправила Архиепископу с иносказанием про богомольца убиенного и своим покаянием.
   Макаровна узнав о смерти батюшки, в монастыре осталась. Вскоре монашескую схиму приняла. Имя ей было дано прежде - Таисья. Тут с Алёнкой приладились они к иконному художеству. Оттого в монастырь потянулись люди, меж собой шепчась: "Иконки чудные - радость в них неземная и тоска по Божьему слову". Когда ответ от Архиепископа пришел, прочла его матушка Софья в беспокойстве. Поразмышляла и написала грамотку Максиму Фёдоровичу, запечатала, было ехать собралась. И тут чутье Таисьи подсказало. Явилась к начальнице с поклоном, побожилась письмо доставить, дабы матушка чина своего не уронила. Только просьба у нее была странная - исповедаться и причаститься перед дорогой. Игуменья не перечила, схимница давно в миру не была, вот и держит свое обещание сполна. На том и порешили. Таисья погрузив оклад для уездной церкви, что сусальным золотом положили в монастыре, отправилась в знакомые места.
   Начинались первые морозы. Угасала природа, маясь в пышном багряно-золотом убранстве.
   В отчаянии боролось с дьяволом когда-то, Аннушка, в душе своей. Благо, Матушка Софья - миротворица, путь указала. Не хотела схимница зла супостату. Лишь Любовь свою к Богу несла и надеялась, что почувствует душа его стезю родную, дрогнет сердце обросшее грехом. Таисье ли не знать: не было изначально зла в сердце купеческом. Токмо материнской любви, оставления греха, да высшего наущения так и не смогло оно познать. Коли не проснется душа супостата, так и никто боле на этом свете ее не разбудит. Знала, что ехала по пути единственному и безвозвратному. С тем на двор к купцу и прибыла.
   Въехала во двор, привязала поводья к коновязи и взошла неспешно на крыльцо купеческое.
   Мавра Лукинична встретила ее на пороге, строгонько:
   - Явилась ворона, на чужой пирог. Али милостыню просить пришла? Так мы не подаем. - Встала в двери дородным тело, подбоченясь - мешала пройти.
   Таисья глядя ей в глаза, смиренно ответила:
   - Ты, матушка, борзоту-то отринь. Просит убогий, а подаешь Богу. С чем пришла - не твоего ума дело. Барину доложи - грамотка ему. А я в сенях подожду, водицы холодной напьюсь. Помню - хороша! - Сказала и по-хозяйски, ловко скользнула мимо ключницы в сени.
   Лукинична от наглости такой, видно онемела. Окинув схимку немилостивым взглядом, все же поднялась к барину. Чуть погодя -позвала:
   - Подь сюда, как там тебя!?
   Таисья, вошла кротко в купеческую гостиную. Поклонилась на образа, положила крест. Застыла, молча - ждала.
   Баскак с матушкой своей сидели за чайным столиком, пили кофей со сливками. На столе пестрели сласти всевозможные: пастила яблочная в фарфоровой баночке, кулага трубочкой, мазуня вишневая, прянички крохотные с медом и имбирем.
   Вот уже год, как ожидали они стряпчего с проверкой. Как и обещал компаньон - те всё не могли найти время, до купца добраться. Тем временем, согласно моде, бдели хозяева о новизне нравов. Потому из дома всю старинную утварь увезли на дальнюю зимовку. В комнатах повесили картинки с изображением пышных заморских садов. Купец сбрил бороду, сидел на инкрустированном костью и железом стульчике, в голландском тесном платье. Тому положение обязывало - иностранцы не хотели иметь дел с обросшими, неотесанными мужиками. Правда, парик одевать не решался, говорил про иностранцев с досадой: "Чем крашенные бабьи пирамидки на башке носить, лучше б мылись почаще, аспиды бараборские. На одних причесниках пружинных - разоришься." И то правда. В Европе ходить в баню и мыться считалось нехорошим делом. Кожу скоблили, а от скверных насекомых носили с собой блохоловки. Кто по-богаче - маленьких собачек возил или хорьков, чтобы хоть какое-нибудь облегчение от той напасти было. Глядь, какие гнидки на звериную шерсть и перескочат.
   С тех пор, что наладилась торговлишка марказитом через Москву, пошли дела барина в гору. К тому еще, стал он купцом первой гильдии. В Столице палаты прикупил. За себя на посыльных делах Пелагею оставил. Сказывали, полюбила она щегольство. С челядью скаредна стала и пуще тятеньки лютовала. С негоциантами еще по-доброму обходилась, но своим - спуску не давала. Холопы на нее челобитную Великому Князю отправили, мол: "...обманом тащила в заем, потому как жалование положила скудное, а расходы в Столице - не шуточные. У нее в амбаре мыши опухли обожравшись, а мы голодные ходим, побираемся. Второго дня заставляла нас, холопов пиво варить в жаркий день. Сама в ледник залезла и кидала в нас ледышками, до крови. Седьмого дня Никишку, компаньона нашего, затравила собаками до смерти. Все за то, что с голодухи, смахнул с барского стола в рот крошки.
   Накопились по нам недоимки, что одна нам дорога - кабальный путь. Да полистай ты Батюшка за нас Уложение. Заступись за скудоумных. Смилуйся пожалуйста." Да толку-то, все одно виноваты оказались. Потому, как проведала гордячка о грамотке, так и высекла их на скотском дворе. Отправила домой без гроша, за тысячу верст. С тех пор никто их живыми не видел.
   Теперь, в родном доме купца два дня в неделю - соблюдали рафине. Когда дочь из Столицы наезжала, важная - стремились женихи. Знатные да богатые, порой и иностранцы бывали - по делу. Даже матушка сняла с себя черное платье, сидела за столиком в тройной сиреневой кисее, обмахиваясь кружевным платочком.
   Осмотрелась Таисья - подумала: "Видно ослепла я. Вижу корочка у каравая новая, да мякиш из старого теста поставлен."
   Гайдурицкий с любопытством оглядывал схимку, силясь понять, с чем пожаловала? Матушка, учуяв запах от одежды монашеской - фыркнула. Манерно зажала нос платочком, надушенным персиковой косточкой. Воротясь от Таисьи, промолвила:
   - Эк, от тебя конским потом несет! Пашут что-ли на вас, монастырских?
   Купец снисходительно посмотрел на матушку, тянул к Таисье ладонь, принимал грамотку.
   Та подала , ответила:
   - Нет матушка, не пашут. За интерес - спасибо. Истинно: рыба рыбою сыта, человек - человеком.
   Вот как хочешь ее слова, так и понимай. Больше ничего не сказала. А может и надо было? Давно ли матушка в баньку ходить начала? Почитай до этого случая 20 лет не мылась, фефела.
   Не узнать было Таисью. Строга, говорит иносказательно.
   А была ль она такой? Помнится, шустрая, крепкая, задорная, ни в чем ей не было равных. Что сено косить, что коров доить - везде первая. Началось все беды, когда купец в их село стал поезживать, да на Аннушку поглядывать. Не нравился ей ни конь его, ни слащавый купеческий род. Хоть батя и был у хозяина в услужении, никогда девка спуску не давала ни отцу в благости его, ни купцу, с ненужными подарками. Насилу от себя отворотила.
   Побыла Аннушка за мужем. Только супружества так и не познала. Посватался к ней сын кузнеца, рукастый парень. Батюшку и церковь почитал. В день, когда молодые свадебку сыграли, аккурат со свадебного стола молодого в рекруты забрали. Видать купец расстарался, в отместку. Так и пропал в окопах, суженный, сердешный. Тогда она в первый раз в монастырь ушла. Почитай, 6 лет до схимы постриглась в монахини, еще при старой Игуменьи. Да в пух и прах с ней рассорилась - вот ведь грех! Когда та начала тайком обозы с рыбой на коптильню отправлять, да пушного зверя через себя скупать, а там купцам сплавлять. В три шкуры цену задирала. Куда товарным деться - угодья монастырские, не переспоришь. Деньги те в казну не вносила - чревоугодничала тайком. На службе от нее скоромным пахло. Не снесла Таисья несправедливости - увещевала Игуменью, молила вернуться к обычаю. Та - ни в какую. Вот и ушла тогда снова в мир, но обязанности свои блюла тайком строго. Постриг за ней так и остался.
   Что б прожить - пошла в услужение к купцу. Она уж из сладкой девичье поры вышла. Высохла от постов, молитв, да сна короткого. Не прельстился больше, охальник. Заодно за батюшкой присматривать стала. А как отошла в мир иной Игуменья, Матушку Софью и прислали. Таилась робела перед Матушкой, та словно наперед про каждого знала. Впервые Аннушку в монастыре с оказией увидела - в келью позвала, беседовала долго. О чем - только Бог ведает.
   Максим Фёдорович, сорвал печать с грамотки, развернул. Вглядываясь в черную вязь буков - читал. Все более лицо его каменело. Желваки заходили. Кровь отлила - лицо сделалось бледным, словно испил из мертвенной чаши. Видно было - читая, сдерживал дыхание.
   Заканчивал - белки глаз его стали наливаться кровью. Будто гангрена, краснота скоро расползалась по лику, его вплоть до шеи. Вены на ней надулись, вот-вот лопнут.
   Купец силой рванул шелковый шейный платочек, встал резко и уставился зло на монашку. Тыкая скомканной грамоткой, пуская слюни шипел ей в лицо:
   - Читала? Что про то знаешь? Говори! Я на рясу твою не погляжу, вмиг тебе дорогу налажу!
   Плюнул к ногам, отвернулся и дал грамотку матушке. Та, неспешно расправив, разбирая по слогам - прочла. Отложив листочек - встала. Оскорбясь вскричала, за сердце хваталась, тряся припадочно головой:
   - То что пишет Матушка - все навет. Все злые языки стараются! Как наш род за силушку взялся - словно черти завидущие, голытьба нас со свету сживает - баламуты.
   Марья Ивановна, закатывая глаза, сокрушалась:
   - А Игуменье надо самой приехать было. - Она, вытянув шею, замолчала. Переведя дыхание от рыданий, замотала на схимницу головой. Затем, присела. Отхлебнув кофею из китайской расписной рыбкой чашки, продолжила:
   - За разоренный схрон ее прощаю, так и передай. Для того его и берегла. - Матушка затихла - снова переводила дух, хватая ртом воздух.
   За дверью слабо позвякивали колокольцы. То - оттаскивали друг друга от щели в двери, пыхтя дрались приживалки. В ту пору, что случилось с семейством разбогатеть, матушка разодела их в расшитые зипуны, на голову венцы с бубенцами навесила. Велела белить лицо и румянить щеки, словно ярмарочным девкам. Мол, скажут люди - юродивые, что с вас возьмешь - не тронут. В ту пору приживалок пуще самих купцов ненавидели, за доносы и наветы. Увещевала старушек в светелки елейно: "Вы, бабушки, не серчайте. Так и народу спокойнее и мне не накладно. Место за вами останется." Оттого еще страшнее стало челяди под купеческим оком. Сновали тут и там бабки намалеванные, осмелели, сморчки разодетые. Вечерами Марье Ивановне с докладом приходили. Ступали по светелке тихо. По очереди в ушко шептали - все что видели и слышали.
   Моду взяли, на зазевавшихся холопов страху нагонять. То из под-тишка клюкой огреют, то в кружок возьмут - хоровод водят и голосят по нему упокойно, словно плакальщицы. А то и вовсе юродствовали открыто - задрав юбки до обветшалого исподнего, валялись на дворе, опившись вина. Орали: "Убивают!", "Держите насильника!", "Воры!". Ржали и кидались друг в друга комками спекшейся грязи. Собаки бесились на привязи. Лошади беспокоились, иной раз от криков выбивая копытами колоды. От того крика Чекан, выбегал во двор. Видя, в чем дело - плевал на пьянчужек и пинками загонял по комнатушкам, отсыпаться.
   Мария Ивановна, отстрадав, продолжала мученическим тихим голосом:
   - Коли денег надо - то на богоугодное дело не жалко, дала бы. Ведь не по людски она с нами поступает: аркуду к медоносным пчёлам подсылает. Совести нет! Ты вон "анчутка" поди рада - радешенька, дерьмом нас поливать. А мы сирые, не знамо куда и деться от зависти человеческой. - Сказав, уперлась лбом в скрещенные на столе руки. Зарыдала громко, срываясь на вой, чтобы слышали злющие псы ее - приживалки.
   Таисья честно сказала:
   - Что в грамотке сказано - не ведаю. Коли ответа не будет - Господь с Вами.
   Развернулась и выйдя из гостиной, встретилась там с шайкой гиен разодетых. Те толпой наступала ни нее, готовясь разорвать обидчицу благодетельницы их, в клочья. Таисья, воспрянув, сильной молитовкой вслух, отчитала погремушек. Те, услышав голос строгий да слова незнакомые, с перепугу венцы побросали и скрылись в чулан - дальше подглядывать. Схимница, более без препятствий, прошла знакомым путем - на выход.
   Таисья и правда не знала что в грамотке. И знать ей не хотелось. Понимала только: что-то смертельное в нем, с прежней её жизнью связанное. Надеялась на разрешение давнего, неведомого, что чувствовала она и тяготилась. Иначе не стала бы она нарушать правило, да Игуменью уговаривать письмецо свезти.
   А было там и тайное, что знали единицы, да помалкивали. Матушка Софья призывала Гайдурицких к покаянию. Что, хоть и злато их из схрона передано в Освященный Синод, молит их в отместку, не отворачивать лик от церкви. Пишет, кровь их - не проклята, Бог все видит и ждет дел и молитв от чад своих.
   Знает и про то что Аннушка, тот дитенок, которого Антипыч у церкви нашел. То биш - сестрица она Максиму Фёдоровичу. Просила окститься, не попирать несчастную. Ибо теперь, обрела она семью истинную. Богатство отринула и молится за них денно и нощно. Знает и про суть смерти невинного Антипыча. Призывала простить все и примириться, вспомнить Слово Божье.
   Марья Ивановна конечно про страшное, что в письме сказано - знала и сынок ведал. И разговоры челяди никуда не денешь. Только одно никто не скумекал - как мамка Аннушки сгинула. Про то купчиха одна понимала. Но и при последнем причастии, о могилке несчастной, священнику не поведала.
   Смекнула семья только свое - наследница появилась, свидетель ненужный. А позора сколько будет? Мало им про себя слухов, да россказней. Еще и байстрючка прибавиться.
   Настиг барин Таисью у подводы. Выхватил нагайку из-под оклада, что на телеге лежал. С оттягом хлестнул по спине монашку так, что ветхое платьишко, с одного удара разверзнул.
   - Так простить, говоришь? Вот тебе, прощенье! Вот тебе, молитовка и покаяние, ведьма проклятая! - Не помня себя, со всей мочи лупил по расплывающемуся темному пятну.
   Таисья только охнула и напрягаясь, ухватилась за край телеги. Холопы оторопели, видя такое. Смотрели, пока хозяин не выдрал нагайкой клок плоти у монашки. Тут мужики очнулись. К барину кинулись - связали. Чекан, к сумеркам, телегу с страстотерпицей к монастырю отогнал. Оклад зарыли близ кладбища. Мол, пускай Полицмейстер мается. Разбойников в тех местах хватает, разве сыщет - кто монашку обидел? Рассуждал: "Пятнадцать ударов нагайкой не каждый мужик сдюжит, а тут баба полуголодная... Не жиличка она боле."
   Около полуночи монашка, что дежурила ночью у ворот, телегу с лошадкой впустила и находку кровавую нашла. Тут, конечно, сколько людей по Приказам таскали, да руки выворачивали. Никто на лихоимца не указал. Пригрозил им барин крепко, головой бы расплатились предатели, а не побоями.
   Схоронили Таисью, на третий день. Шептались сестры: "Схимница все знала и на смерть пошла, ради спасения души убийцы батюшки своего нареченного. Только, кат, и не понял дара бесценного." Игуменья слез себе не позволяла, крепилась сердцем. Алёнка, беззлобное дитя, плакала украдкой. По ночам, помолившись , думала: "Бросили меня все, кто дорог был. За что, Господи, лишил меня радости? К чему готовишь?". И не получив ответа, забывалась в коротком, беспокойном сне.
   Однажды, по заказу паствы местной, заказали монастырю иконку. Доставили девятерик из ольхи. Радовалась Алёнка - ладная доска, ровная. Работать одно удовольствие. Но видать мастер , что ольху работал, плутоват был. Один участок пропустил - рубчик оказался с заусенцем, да конским навозом перепачкан. Отроковица исправила.
   Взялась за работу - трудилась девица второй день без сна, без отдыха. Лишь на молитву и отвлекалась. На третий день, после Вечерней, брела девица задумчиво по небольшому, ухоженному трудолюбивыми сестрами фруктовому саду. Мощенные булыжником дорожки тщательно выметены. Деревья прорежены и являли здоровые, отягощенные плодами ветви. Степная трава меж ними - аккуратно подстрижена. В воздухе витал аромат поспевшей "Бели" и вишневого варенья. Видно сестры сегодня собирали урожай и делали заготовки на зиму. Девица вдыхала изливавшийся по монастырю аромат. Присела на досчатую лавочку, поблагодарить Создателя за его милость. Сумерки тихо окутывали деревья, делая их все загадочнее, массивнее и темнее. Серые тени возникали, словно сказочные столпы. Воздух наполнялся новыми духом травяного аромата, а августовский туман добавлял вечерней росы на Богородскую траву, высаженную возле дорожки.
   Почудилось ей - вот кто-то мелькнул вдали... Вгляделась сквозь белесую мглу - ни кого. Снова присела девица на лавку - творила молитву. И тут, краем глаза, сквозь листву росшей рядом раскидистой, низкорослой яблони - увидела девочку. Та, медленно приближалась к отроковице, проходя сквозь свисавшие до земли яблоневые ветви, отягощенные налитыми спелыми яблоками, глядела - не отрываясь. Аленка, уже ставшая привыкать к монастырским чудесам, лишь застыла, наблюдая за действием. Дите, одетое в цветастый сарафанчик, в шитых узорами туфельках, с двумя русыми косичками положенными на груди, держало в руках букет фиалок. Воздух стал редким, ледяным, словно ломающимся. По низу потянуло холодом. Стало страшно оттого, что в августовский день, морозный пар пошел изо рта. Девочка смотрела на Аленку жалостливо и печально. Ручки ее бледные, освящаемые бесстрастной, холодной Луной, покоились на свежем цветочном букете из желтых и фиолетовых фиалок. Чуть тонкий аромат их повеял между деревьев, разгоняемый западным ветерком. Алёнка поежилась от холода, словно оказалась в старом склепе. На бледном личике существа, отразилась слеза. Послушнице подумалось на миг, словно видение это про нее все знает и понимает. Еще страшнее мысль мелькнула в ее голове: будто это и есть - она сама, в далеком детстве. Оторопев, с трепетом ждала приближения этого неземного, как чувствовалось, существа.
   Чу! Снова послышались звуки! И послушница разглядела в дальнем углу аптекарского садика, женский силуэт. Та, не замечая девицы, приближалась и звала девочку по имени. Послушница силилась его расслышать. Не могла. Будто разучившись складывать звуки в слоги, а слоги в слова. Женщина подошла к девочке и взяв за руку, легонько потянула ее в самый темный угол сада. Существо, перед тем как послушаться, положило на лавку, где сидела отроковица, благоухающий букет. Тени исчезли, а свидетельница ночного чуда, в изнеможении, тут же заснула, неудобно. Проснувшись, она не нашла ничего, что бы говорило о ее ночных посетительницах и фиалках. Спросив у Игуменьи, та махнув рукой, обыденно ответила:
   - Черти.
   Алёнка поверила. Потом, подумала другое. Осевши в монастыре, просиживала по-долгу в церковной библиотеке. Первым делом, вычитала все о Рае и аде. Молодой, не тронутый догмами ум, рассчитал свое. Виделось ей так, будто Ангелы, отказавшиеся спуститься на Землю оказать помощь Человечеству, за непослушание, были низвергнуты. Ибо посчитали они Человека несовершенным и будто чин позволяет им право выбирать. Оттого теперь, из десяти заповедей - гордыня считается одним из страшных грехов, как убийство. Бывший Ангел, теперь предводитель агелов (демонов Ада) - Князь Тьмы - Сатана, властвовал на Земле. Появившись на ней, он был так очарован ею - Творением Божьим, что не захотел помогать Человеку пробудиться: осваивать Божий подарок и применять свой разум. Нет, дарением мощи своей, совратил он других ангелов и стал Князем Земли. Власть его здесь безмерна и полна чудес, умеет он и миры создавать и умерщвлять, колдовать. Под руководством его и духи низменные. Помощники его: Вельзевул - "Повелитель мух", питающихся мертвой плотью - демон Власти, гордыни и честолюбия. Левиафан - Чудовище земное, змей извивающийся, секретарь морской. Астарот - первый из всех, красив и статен, умен и бывает невидим, герцог Западных районов. Бегемот - известный обжора, песенник, страж и устроитель пиров. Велиал- имеющий власть над злом, ложью и болью. Аббадон - Властитель Бездны и разрушения. Асмодей - великий развратник и игрок. И еще, столь же могущественные демоны и сущности. Люцифер- "сын утренней звезды Венеры", пав, взял имя себе - Сатана. Теперь - он Повелитель восстания, гордыни и познания. Не зря же он считался покровителем мирских художников и поэтов. Что до дьявола, то Аленка твердо верила, что его создал сам человек, дабы оправдать свои пороки.
   Еще, рассуждала она, коли Сатана так всемогущ - наделил бы всех дурных людей богатством. Так нет же - избирателен он. А сам, нищий, за душой - ни гроша. Ведь все злато - Земле принадлежит. И уж он точно, ради мелких людишек, разрушать ее не собирается. Откупается подачкой от алчущих.
   К тому же и среди состоятельных господ, приличные люди есть. Их -то пожалуй по-боле будет, чем Гайдурицких. Нет, точно Сатана не владеет недрами. Он только соблазняет возможностью и опасен тем, что искусно прикрывается за спинами людей разумных и творит беззаконие под личиной порядочной. Так дурной человек никогда о себе такого не скажет, потому как он уже раб Дьявола. Но будет морочить всех своим прилежным видом, попирая рачителей устоев и веры. Всмотрись в ревностного до порядочности и трудолюбия поборника, твердящего везде о своем успехе - и увидишь порок скаредности, безделия, стяжательства и мздоимства.
   Еще, верилось ей, агелы сокрушаются о содеянном. И совершают Покаяния о прощении. Потому, порой, не только по велению Божьему, совершают они добрые дела. Может это было их послание - букет скорби - Анютины глазки?
   И пришла она к выводу, что Сатана Землю любит, а людей ненавидит. Все равно ему, что будет сними - хоть потоп. Главное - останется его Земля и его на ней власть. Потому не заботиться он о смертных подданных своих. Достаточно того, что свита возвышает его, сеет и пожинает плоды грехов среди беспрестанной, жаждущей толпы.
   Пока, страшилась сказать мысли свои Матушке. Смущали они ее саму. Так, в Первом послании Петра, вычла: "Ибо всякая плоть - как трава, и всякая слава её - как цвет на траве; засохла трава, и цвет ее опал". Верно то подмечено. Антипыча взять - всем он люб, да себе не хозяин. Кто добрым словом ободрит, кто поколотит сироту, за бедную одежку и беззлобие. Так и любой человечек, в жизни себе - не хозяин. Ибо, кто говорит - я хозяин, мне все ведомо, то от оскудения ума. Господь отходит, уступая нашим желаниям. А куда нас они заведут - ему и то ведомо. Но дает он нам свободу, грешным. А мы и рады - не чувствуем Огненного Меча на себя.
   Лишь знающий, молча, печалиться о нас, не выпячиваясь на людях. И кричат они на него и требуют чуда, неразумные. День и ночь одолевают его заботами своими. А он, сильненький - крепиться. Да вот одно, что сами же эти радеющие к нему его же палачами и являются. Сего им не понять, но светлые творят добро каждому, кто просит. Каждому - даже тем, кто может и не заслужит сего никогда. Эти чудные люди видны в любой толпе. Их, как светоч, боится нелюдь - порочит, втаптывает в грязь. Другой - с почтением заговорит, утвердиться в разумении своем.
   Рассуждала так Алёнка о Добре, о зле. На другой день, после видения ночного, приснился ей сон. С Ангелами, красоты неземной. Улыбка их всеобнимающая, пронизанная любовью и сердце от благоговения затихало. Открылась ей Великая тайна. Отворилась последняя завеса и познала она смысл жизни. Нет, не Человечества, но лишь части пути - жизни на Земле. Проснувшись, побежала к Иегуменье - исповедоваться. Причастившись - ушла тихонько. А Матушка Софья заплакала, не сдержавшись: "Малая, сподобилось тебе!.."
   Вскорости, Алёнушка заболела. Мышцы лица ее одеревенели так, будто не человек она, а чучело застывшее. Даже доктор Бузенцов понять не мог историю той немощи. Кровь пускал, пиявок в банке привез. Но они просто отказывались впиваться в тело послушницы, соскальзывая с застывших в судороге рук на льняные простыни. Это событие сделало его более озабоченным, он пробормотал :"Неужто "Tetanus"? Откуда?".
   Через недельку, аккурат, как Таисью схоронили, Аннушку на погост и отвезли. Кто ведает, что с ней приключилось? Сказывают купец людей нанял, девятерик ядом протравили. Кто говорит, от тоски отошла девонька.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   0x08 graphic
  
  
  
  
   Эпилог.
   В ту пору, расстригу Осипа, поймал целовальник. Распопка с голодухи, хотел отобрать у него "напойные" деньги. Оформили безбожника в Разбойный приказ. Так и сгинул расстрига, на каторге, в железных рудниках.
   Похороны его и сотоварищей шли наспех, дороги в рудниках развезло от последних дождей. Не успев причастить страдальцев, отпевали усопших скопом, в тесной церквушке. Был на отпевании лишь молоденький десятский от Демидовского завода, да мужики с подвод. Взяв свечу, служивый поставил ее на канун, крестился помолясь:
   - Помяни, Господи души усопших рабов твоих (читал имена старательно - по бумажке) и прости их вся согрешения вольная и невольная, даруй им Царствие Небесное и причастие вечных Твоих благ.
   Слушая, благочестивый голос батюшки, молился неистово, что в дни отчаяния: "Господи, не ожесточи сердце мое, ежедневно видя на Земле несправедливость и смерть. Не дай позавидовать безразличию прочих, не сделай мя слепым и глухим. Тяжко видеть, как соблазняясь, душа усыпляет волю и разум, склоняясь к сиюминутным удовольствиям, незаметно умирает."
   - Азо ко Господу Богу судии моему иду, судищу предстати... - Звучал бас священника.
   Молился служивый, прикрыв глаза, пуще прежнего:
   - Собираясь в "партии" эти мертвецы, держат в страхе набожных, сострадательных и трудолюбивых. Не понимая, что медлишь Ты с возмездием, Господи, еще веруя в заблудшие души и давая время выбрать: добро или зло. Всем удел по чаше дел Архангела Михаила. Ибо воздастся нам по делам нашим. И буде хуже Божьего суда, собственной рукой созданный ад - все страхи, боль и унижения обиженных, тысячу крат и одновременно, каждую секунду будут мучить нас. И переживать причиненную боль ВЕЧНО. Ибо даже на Земле, время не лечит, дает только отсрочку минутам отчаяния. Что бы ты не делал, безумный, для искупления грехов - будет мало. Постарайся хотя бы не делать новых.
   - Всяк от земли, и вся в землю посылаеши, Господи, душу раба своего, юже прият, со святыми покой. - Певуче тянул священник, посыпая прикрытые с головой тела, песком.
   Целование покойников не проводили. Наскоро затащили гробы на повозки и на, натруженных пахотой клячах, свезли на погост.
   Дьякон закрыл двери церкви, сокрушенно покачал головой:
   - Пропадет, мальчонка! Пропадет. Благостен больно! - и скривясь на один бок, скрылся в полумраке.
   Через полгода, Радимир Ануфриевич, от обиженных купцом челобитчиков, дознался про утопленницу, монахиню и Антипыча. Чекана, при облаве убил десятский. Остальных холопов, что виновны были в лихоимстве - поймали. Дело до купца с купчихой дошло.
   Полицмейстер подкатил к крыльцу купца, при охране. Вышел из обшарпанной, пыльной одноколки. Деловито шагая через две ступени, придерживая саблю, стукнул кулаком в дверь хозяйского дома. Подняв от пола преградившую ему путь ключницу и отставив в сторону, приказал солдатам:
   - Гайдурицкого - в кандалы. Матушку сам опрошу. - С тем в дом и вошел.
   Поднявшись в светелку, прочел обоим Указ. Максима Фёдоровича, как есть - в голландском платье, уволокли в телегу. Забив клепки, там же, надели кандалы.
   Побеседовав с матушкой, Полицмейстер определил: из дома не выезжать, ждать дальнейших распоряжений. С того дня, Марья Ивановна занемогла. Маялась от неизвестной болезни. Пришлось звать батюшку. Приняла последнее причастие. Приказала приживалкам старые наряды одеть и молитвы читать денно и нощно. Все не помогало. Хотелось купчихе уйти поскорей. Есть и пить не моглось, а разум еще осознавал этот мир. Держало что-то - тяжелое, неуловимое, черное. Оно нависало над ее телом, не давая дышать. Закрыв глаза, впадала в забытье. Становилось еще хуже. Видела она людей и события, что повергали ее в ужас. Очнувшись, страшно мычала, доставляя домочадцам своим, множество хлопот.
   Повитуха быстро смекитила, в чем дело. Шепнула ключнице. Та обомлев, скорее мужиков на крышу отправила. Мол, надо крышу раскрыть, да железо подправить - чердак протекает. Только так сделали - на следующее утро матушка и преставилась. В тот же день вся челядь со двора сбежала - раз крышу открывали, знать купчиха - ведьма! По другому они умереть не могут. Пришлось Лукиничне на похороны батраков нанимать. Так и хоронили Марью Ивановну, знатную купчиху - в мужичьей телеге, в простом сосновом гробу.
   Купца привезли в Уездный город, затолкали в сколоченный наспех сарай, возле местной церквушки. Максим Фёдорович крепился, отчаяния своего не выдавал. Попал он в дружную компанию вора Колюшки и разбойника Иванца - "Лысой башки". Иванец оказался татарином, вредным и прозорливым мужиком, с обритой на голо головой. Не стесняясь колодок, ребята сразу сняли с купца сапоги, обыскали. Поскольку харчи в остроге не выдавали, в скорости повели их гуськом на площадь - просить милостыню. Народ, признав купца, притих. Малыш лет пяти, деловито подошел к арестанту и умело срезал точёным голышом, пуговки на жилетке. Кружева рубашки, словно жабры потрошеной рыбы, вывалились наружу. Видя убивца в чистеньком да заморском, толпа взбеленилась. В узников полетели камни, песок, коровьи лепешки. Насилу конвойный их назад доставил.
   Утром нашли купца в сарайке, с вывороченными кишками. Сказывали, будто Иванец его живота лишил, вызнав про "подвиги". А на допросе показал:
   - Ночью, видать, встал купец по-нужде, да ослеп - упал на отломанную в полу доску.
   Боле добиться от него ничего не могли. В скорости сбег "Лысая башка", не дождавшись приговора. Видали его в Поволжье. Там, представившись ограбленным супостатами мурзой, много славных дел совершил. Осел в тех местах, остепенясь. Сказывают, не отходил он от закона, был неподкупен и справедлив. В 1717 году храбро отбил у напавших на Поволжье ногайцев триста полоненных крестьян из 12 тысяч, уведенных ими в рабство. Потом, в числе 400 татарских мурз, получил от Петра Первого землю под Чардымом, на берегу Матушки - Волги.
   Пелагия же, как узнала о позоре, схватила деньжата отцовские - сбежала с негоциантом хорезмским, в теплые края. Там, на Бухарском базаре, была продана в гарем тамошнему хану.
   Васятка, сбежав с богатого двора - прибился к Агрепине в помощники. Как купец с купчихой померли, выправила она ему вольную. За себя на постоялом дворе оставила. Когда Настёнка подросла, оженились они с Васяткой и детки пошли.
   Проезжая однажды по дворовому делу мимо зарослей с частоколом, сынок Васятки спросил, указывая на кусты и виднеющийся остов сруба:
   - Тять, а то что там, знаешь?
   Зарос хозяйский дом чернокленом, с дороги почти не видать. Но невольный путник, проезжая, молитву читал - проклятое то место.
   Ласково погладил сына по вихрам, ответил, словно взрослому:
   - То дом купца. Всяк в жизни того купца познает, а кто познал - не забудет. Тут человек и выбирает, на чьей он стороне: белое, али черное. Ибо в мире, корысть и добро по разным дорожкам ходят.
   Приехав домой, дитятко в красках рассказывало мамке о доме дьявола. Настёна, услышав рассказ, вздрогнула и поручила мальцу котенка:
   - На вот. Кот Котофеич сколько раз про тебя спрашивал - чай соскучился!
   Тот и про дом с чернокленом позабыл. Схватив пушистый клубок, выбежал во двор - играть. Жёнка, со страхом крестилась на иконку, крепко сжимая плечо мужа.
   Васятка обнадеживающе похлопал ее по сжимающей плечо руке, приговаривая с уверенностью:
   - Ничего. Поживем еще.
  
   0x08 graphic
  
   Нейтрино - нейтрончик (итал. neutrino). "Частица-фантом" не имеет заряда, составляет 10% от количества всех "не нейтринныйх" веществ Вселенной. Пока вы читаете эти строки 1014 частиц нейтрино, пронизываю Вас. Полагается, именно они расширяют Вселенную. По гипотезе, существует антинейтрино, что составляют 1/3 от количества нейтрино. По мнению ученых это может быть подтверждением существования минимум, 11 параллельных миров. Даже ада и Рая. Невероятным является совпадение: количество падших ангелов составляет 1/3 от армии Архангелов.
   Спин -собственный момент количества движения, составляющий квантовое число = 1/2.
   "Поводырь" - Полярная Звезда.
   Чубарая - белая масть лошади с черными овальными пятнами, иногда с розовыми вкраплениями. Копыта полосатые. Хороша для гонок экипажей. Пара ценится дороже чистокровных скаковых.
   Веста - Богиня очага, дева-весталка особо почитаемая 9 июля (рим.). Древнерусское значение - достигшая необходимого возраста и подготовленная к замужеству девица, с ней играли свадьбу. Достигшая возраста, но неподготовленная к замужеству - не веста, союз с ней считался браком.
   Деньга - серебряная или медная монета достоинством в полкопейки. Происхождение от тюркского - таньга.
   Анчутка - бес.
   Бобылиха - вдова, одинокая женщина (устар).
   Чекан - топор (древнерусское).
   "Косматая" - Смерть (переносн.).
   Быдло - презрительное обозначение крестьянской массы.
   Лишеник - несчастный.
   Ино - то, в таком случае.
   Ливонцы - жители трех областей восточного побережья Балтийского моря: Ляфляндия, Эстляндия, Курляндия (устаревшее).
   Бестягольник - человек, не имеющий повинности, оброка - свободный человек.
   "Положить крест" - перекреститься.
   "Смертное" - одежда для погребения, приготовленная пожилым человеком для своих похорон.
   Берёзовка (березовица) - древнерусский напиток, известный со времен скифов. Готовился из бродящего в тепле березового сока.
   Самолюбец - самолюбивый человек.
   Свойская - домашняя лапша. изделие из пшеничной муки, в виде узких тонких полосок теста.
   Товарищ - люди, объединенные общим занятием, бытом или делом.
   Страстотерпица - мученица, страдалица.
   Полушка - полденьги, четверть копейки.
   Обыщик - сыщик.
   "Ерофеич" - настойка вина на травах.
   Егоза - подвижный, неугомонный человек; ребенок; животное.
   Блудяшка скудоумная - гуляка и природная дура.
   Затетёха - дородная баба.
   Михрютка - неуклюжая.
   Грабастик - вор, грабитель.
   Позьмо - земельный участок в собственности.
   В зависимости от региона, применимо к внутренней части двора, либо к возделываемой пахоте.
   Колотушка - прибор для постукивания ночными сторожами при обходе охраняемых участков. В селах, сторожами выступали сами жители, бравшие ночное дежурство - каждый двор поочередно.
   Мерно постукивающая ночная колотушка призывала граждан к спокойному сну. Коли стучала без умолку или вовсе смолкала - беда, на помощь! Послужило названию малого полицейского чина - околоточного (ведающего околотком).
   Линейные насаждения берез - посадки берез вдоль проселочных дорог.
   В Нижнем на Макарьевской ярмарке - Макарьевская ярмарка в Нижнем Новгороде. В течение четырех веков являлась законодательница цен внутри страны и международной торговли с Европой и Азией.
   Ол - русский напиток, схож с европейским элем. Варился подобно пиву с добавлением различных трав: полыни, хмеля, зверобоя и т.д. Иное название - "зелие".
   Глазопялка - любопытный (-ая).
   Лошади Хорошёвские - "кобыльи конюшни для "ремонта" лошадей" - с XV века обозначали конный завод, в том числе царский (Хорошёвский). "Ремонтом" в те времена называли пополнение конного состава войска. Заводчики держали здесь лучшие породы лошадей.
   Окаём - отморозок.
   Любимец Велеса - заяц.
   Потьма - темнота, мрак, потёмки.
   Куделька - кудрявый волос.
   Оборки - завязки у лаптя.
   Тягло - животное для перевозки и пахоты. Приравнивалось по ценности к корове. Считалось признаком высокой социальной ответственности по отношению к семье (облегчало труд). В случае крайней нужды, изымались у хозяев в военных целях.
   Чапик - березовый гвоздь, защищающий прошитый дратвой валенок от истирания.
   "Красный угол" - святой (передний) угол избы, где располагались иконы.
   Агни - огонь, воплощение славянского Бога Агни. Знак триединства Души, Духа, Тела.
   Правь - ментальный, Божественный мир. Гамаюн - вещая птица, воплощение Бога мудрости Велеса, посещающая Правь и живущая в мире людей.
   Бирюльки - игра: необходимо вытащить соломенным крючком бирюльку, из сложенной из них кучи, не потревожив остальные фигуры. Бирюлька - маленькая вещица из дерева в виде чашки, блюдца и т.п.. Умельцы искусно вытачивали такие из березы, липы и кости. Способствует развитию мелкой моторики у детей.
   Похожайка - приживалка.
   "Божья обезьяна" - дьявол, бес. Сравнение приписывают Блаженному Аврелию Августину.
   Меандр - орнаментальные узоры славянской вышивки. Название идет в честь древнегреческой, извилистой реки Меандр.
   "Поддымки" - пышки из пресного теста.
   я - 50 в исчислении по кириллице.
   Тиошки во щтях, буде и ретки - "теша (жирная брюшина рыбы) в щах, достаточно и редьки". Оборот речи, указывающий на стремление к аскетизму.
   Сюрикен - "лезвие скрытое в руках" (японск.)
   Высенец - туман.
   Пипа - лягушка рода безъязычных.
   Ракалия - тварь.
   Малохольный - странный, глупый.
   Споборник - соратник.
   Гемоцианин - медьсодержащий белок, в окисленном состоянии приобретает синий цвет.
   Почтовая верста - мера длины, составляющая 15-20 верст. Верста равнялась 1066,8 метров.
   Желя - печаль.
   Аршин - 0,7112 м.
   Рафли - апокрифические "гадательные книги".
   Тетраэдр - треугольная пирамида, один из пяти правильных многогранникам.
   Тетраграмматон - четырехбуквенное непроизносимое имя, символ 4 стихий.
   Веда -книга.
   Морион - черный хрусталь.
   Индиголит - полудрагоценный камень, обладающий поляризацией и плеохроизмом (обнаружение различной окраски при преломлении света).
   Цитрин - желтый хрусталь, использовался для изготовления императорской утвари.
   Гарип - одинокий, странник, чужестранец.
   Пещеры Гунта - скрытые святилища в Гималаях, близь Окхи Матх.
   Число Фибоначчи - математическая последовательность 1,1,2,3,5,8,13..., к примеру соотношение деления следующего числа на предыдущее = 1,618... Золотое сечение - отражает законы элементарных частиц, Природы и Космоса.
   Белун - старец с посохом.
   Явь - действительная реальность.
   Аманат - заложник.
   Навь - мир духовный, Божественное обиталище.
   Правь - Вселенский закон, обеспечивающий равновесие между Явью и Навью.
   Веретье - грубая ткань из конопли.
   Серка - лошадь.
   Трубицы - тесто из ржаной сеянки.
   Безмен - мера веса 1,022кг.
   Яловые сапоги - сапоги из шкуры неогулянных телок.
   Марказит - лучистый колчедан.
   Переклад - заклинание богатство на чужой крови.
   Баска - властелин.
   Кулага - лакомство из ржаного солода и муки.
   Мазуня вишневая - сладкая масса высушеная с патокой и мукой.
   Причесниках пружинных - парикмахеры, делающие парики на пружине.
   Фефела - неряха.
   Плакальщицы - специально нанятые женщины, выражающие скорбь по умершему.
   Аркуда - медведь.
   Кат - заплечный мастер - палач.
   Tetanus - столбняк (латынь).
  
   Ирина Пантюхина
   "Цвет полевой". Книга I. Табия
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   103
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"