Аннотация: Есть в Оренбурге легенда такая. Будто на реке белые шары появляются и могут желание любое исполнить.
Вот и осень! Такая прекрасная и печальная пора! Граф Пётр Петрович Разумовский стоял у окна, задумчиво глядя, как ветер шевелит кроны деревьев, стряхивая с них золотые и багряные листья. Как хорошо, что окна его нового дома выходят на городской сад. Пожалуй, единственная отрада в этом чужом городе - Оренбурге.
А какая красота сейчас, должно быть, в Петербурге, в Летнем Саду! С детства он любил там гулять, шагая по разноцветному ковру из листьев. Осенью особенно хорошо сочинять стихи и мечтать о будущем. О том будущем, когда все люди станут свободными и если кто кому будет прислуживать, то лишь по собственной воле. О том будущем, где нет места тирании, самодержавию, тюрьмам и острогам. Где мысль человеческая и язык вольны, словно птицы, и каждый может сказать то, что сочтёт нужным, не трепеща перед Третьим отделением канцелярии Его Величества. Впрочем, когда не станет крепостного права, самодержавие само уйдёт, как уйдёт рабство духа, ибо, став свободными, люди не пожелают мириться с тиранией, и государю ничего более не останется, как попридержать свои властолюбивые амбиции. И государь не так глуп, чтобы этого не знать. Оттого и держится за крепостничество, как за святыню какую.
Собственно, эти мысли и привели графа Разумовского в Оренбург.
- Ты бы, Пётр, не шибко в речах вольнодумничал, - посоветовал ему как-то его кузен Павел, человек осторожный и рассудительный. - А то ж и в Сибирь могут сослать.
Разумовский и сам понимал, что могут. Однако замолчать, позволив собственному страху сделать себя несвободным, казалось ему ужаснее самой лютой каторги. Правда, стихи о далёких и прекрасных временах, наступления которых он желал всей душой, он подписывал псевдонимом - Петр Свободолюбцев. Только эта малая предосторожность ему не помогла. Что ни говори, а Третье Отделение не зря от государя своё жалование получает. И вот теперь он здесь. Не в Сибири, конечно, но всё же вдали от родных мест, от семьи, от друзей. Впрочем, друзей у него теперь осталось немного. Не всякий захочет знаться со ссыльным вольнодумцем. Высший свет почти весь от него тут же и отвернулся. Бывшие крепостные, а он им дал вольную сразу, как только получил в наследство поместье отца, оказались благороднее. Разумовский помнил, как плакали они, когда расставались с ним, обещали молить Бога о его здравии и скором возвращении. Некоторые и вовсе с ним поехали. Да благословит их Бог за их доброту и верность!
Неожиданный стук в дверь отвлёк Разумовского от мыслей.
- Да, войдите, - отозвался граф.
Дверь открылась, и в кабинет, запыхавшись, вбежал конюх Никита.
- Не извольте гневаться, барин! - начал он с порога. - Ко мне Миколка, братец меньшой приехал, говорит, батюшка совсем плох, помирает, поди, повидать меня перед кончиной хочет. Прошу Вас, отпустите меня на денёк-другой с батюшкой проститься, век буду Бога за Вас молить!
- Да, конечно, Никита, ступай к батюшке.
- Благослови Вас Бог, барин! Батюшка-то мой, как матушку схоронил, хворать частенько стал. Любил он её очень! И ведь, когда матушка хворой лежала, шары белые увидел, просил у них, чтобы поправилась матушка моя. Да только не исполнили они просьбы - всё одно померла.
- Белые шары? - удивился Разумовский. - Совсем, видать, от горя умом повредился.
- Обижаете, барин, - ответил Никита. - С умом-то у батюшки моего всегда всё ладно было. Неужто не слышали про белые шары? Они на речке порой появляются, можно у них попросить, чего желаешь. Коли Вам будет угодно, барин, я Вам опосля про них расскажу, а сейчас, не обессудьте, к батюшке спешить надобно.
- Ступай уж, голубчик. А про шары я и вправду ничего не слышал. Расскажешь тогда, как воротишься.
Поклонившись, Никита вышел из кабинета, оставив графа в полном недоумении. В Оренбург он приехал недавно, всего несколько месяцев назад. Тогда была поздняя весна, когда деревья уже были покрыты зелёными листьями. Поэтому глубокими познаниями в местных легендах он похвастаться никак не мог. А уж белые шары, у которых можно о чём-то попросить, для него и подавно были новостью.
Вскоре в дверь снова постучали, и граф снова разрешил пришедшему войти. Это была кухарка Алёна.
- Кушать подано, барин!
- Благодарю! - отозвался Разумовский. - Скажи, Алёна, ты родилась на этой земле, видимо, и легенды местные знаешь. Должно быть, слышала что-нибудь про белые шары.
- Разумеется, слыхала, барин. Они порою на речке появляются. Ежели увидишь их, можно о чём хочешь попросить.
- И что же, многим доводилось их увидеть?
- Немногим, барин. И никто не может знать, когда они появятся. Они же своенравные такие - то чуть ли не каждый день по реке плавают, а то по несколько годков их не видать. Когда в следующий раз кому увидеть их посчастливится - никто не ведает. Однако Дарьюшке, подруге моей, повезло. Своими вот глазами видела, вот как Вы меня сейчас. Она тогда как раз Васютку родила. А Васютка захворал тяжко. Дохтур головой качал, говорил: не жилец. Дарьюшка-то совсем отчаялась, на речку побежала, молясь, чтобы шары эти увидеть. И вот чудо - увидала она их. Прямо в речке плавают, самые разные, и большие, с лошадь величиной, и маленькие, с чашку чайную. Прокричала она тогда: желаю, чтоб Васютка мой живёхоньким остался! Что хотите, мол, со мной делайте - хоть убивайте, но дитятко спасите. Говорит потом, шёпот услыхала, будто из самой речки: троекратное да. Вернулась она домой, а у Васютки жар и лихорадка спадать начали. А дня через три на поправку пошёл. Сейчас Васютке уже пятый годок, живёхонек-здоровёхонек и ничем с тех пор и не хворает, слава тебе, Господи! И ведь повезло так повезло! А то могли бы они Дарьюшку-то сгубить, да не сгубили, пожалели.
- Так что же, - удивился Разумовский. - Шары эти и погубить могут?
- Ещё и как могут, барин! Они могут так просто просьбу исполнить, могут исполнить да погубить, а могут и не исполнить. А могут и просьбу не исполнить, и жизнь забрать. Слыхали, что с помещиком Кирилловым сталось?
- Нет, не слыхал, но буду признателен, если расскажешь.
- Ох, барин, история-то была такая, получил он батюшкино наследство, молодой, ветреный, до удовольствий всяческих охочий, да проиграл в карты. Да добро бы только наследство промотал, как ещё и в долги залез такие, что упаси Боже! Ему бы остепениться да за ум взяться, а он всё по кабакам свою печаль стал глушить. И вот возвращался этот Кириллов из кабака, хмельной да отчаянный, через речку в карете ехал да шары белые-то и увидел. Сказал кучеру своему Еремею: "Пожелай, чтобы я денег нашёл да с долгами своими рассчитался". А Еремей-то ему и говорит: "Нет, барин, не посмею. Вдруг эти шары, чего доброго, убьют меня до смерти, а у меня деток малых двое, да ещё жинька третьего ждёт, как я их всех сиротками-то оставлю?". Помещик ему: "Делай, каналья, что велят, а не то выпороть прикажу!". Да только Еремей этот шаров страшится пуще гнева барского. "Хоть до смерти, барин, меня запорите, а просить ни о чём не стану. Шары-то, небось, бесовские, ещё и душу, того гляди, заберут. Коли помирать, то лучше уж как христианин". Понял тогда Кириллов, что ничего ему от кучера не добиться, велел остановиться, вышел из кареты да и прокричал своё желание: разбогатеть, чтобы и с долгами рассчитаться, и опосля жить не тужить. Да только жить-то ему более не суждено было - тотчас же стал воздух ртом хватать, а потом и вовсе замертво упал. Вот Еремей своими глазами видел. Сам насилу разума со страху не лишился. До конца жизни к реке лишний раз подойти боялся.
- Так этот Еремей, может, сам же и задушил барина, - предположил Разумовский. - А потом и про шары рассказывал, чтоб отвертеться.
- Да не мог он барина-то удушить, - возразила Алёна. - Всяк, кто знал его, говорил, тихий был, смирный, мухи не обидит. А уж человека-то погубить, пускай и такого никчёмного, рука бы не поднялась. Не таков был Еремей!
- Стало быть, если желание благородное, то шары и не убьют?
- Не скажите, барин! Вот у моей подруги Настасьи прабабка - её тоже Настасьей звали - по молодости с офицером согрешила. Давно это было, тогда ещё Емелька Пугачёв был жив. Заморочил он девке голову, наплёл ей с три короба про вечную любовь, обещал жениться да в Петербург увезти. Натешился с нею вволю да и пропал - только его и видели. А девка-то забрюхатела. Батюшка её как узнал, разгневался шибко, выпорол. Да только сделанного-то уже не исправишь. И выгнать жалко. Одно и оставалось, что о чуде молиться - чтоб дочку его, хоть и порченую, хоть и с дитём, а кто-то замуж взял. А однажды батюшку её возле речки бездыханным нашли. Отчего помер - Бог ведает. Вроде бы задохся. Да только Настасья через годок замуж вышла - за Дмитрия, прадеда моей подружки. Любил он её очень и ребёночка как своего принял.
- А шары-то тут причём?
- Да говорят, в тот день, когда его тело нашли, люди эти шары на реке видели. Чай, и батюшка Настасьин их увидел да попросил, чтобы замуж его дочь вышла. А они просьбу-то исполнили, а самого загубили.
- Любопытные у вас легенды! - заметил Разумовский.
- Ступайте обедать, барин, а то ж ведь всё остынет.
- Ах, да, с этими шарами я уже было и про обед забыл. Спасибо тебе, Алёна!
- Рада стараться, барин.
После обеда Разумовский любил прогуляться. В Петербурге излюбленным местом прогулок был Летний Сад. Здесь же душа поэта выбирала реку, переименованную волей императрицы Екатерины из Яика в Урал. Медленно текущая вода успокаивала взбудораженный ум, заставляла на время забыть о горестях и несправедливостях этого мира.
"Интересно было бы посмотреть на эти шары", - думал граф, неспешно прохаживаясь по дорожке городского сада.
Листья шуршали под ногами. Разумовскому вдруг подумалось, что когда придёт его смерть, похоронят его на этой земле, и листья так же нападают на его могилу, укрывая его пёстрым одеялом.
"Но отчего же я думаю о смерти сейчас, когда мне ещё нет и тридцати?" - испугался он вдруг собственных мыслей.
Конечно, участь изгнанника и тоска по родным местам тяготила его душу, но ведь и в ссылке люди живут и порой даже довольно долго. И немало тех, кто, в конце концов, привыкают к тому месту, где оказались пусть и против своей воли, привязываются к людям, которые там живут. Оно становится если не родным, то, по крайней мере, частью их жизни.
"Это Вы, Пётр Петрович, бросьте!", - так говорил покойный отец, строго сдвинув брови, когда маленький Петруша начинал шалить.
"Вы правы, отец! - ответил Разумовский мысленно, словно говорил с его душой. - Не дело это - думать о смерти раньше, чем она за тобой придёт. Но если мой век не такой уж и долгий, я приму это со смирением. На всё воля Божья".
Однако мысли о том, что его смерть, возможно, придёт за ним очень скоро, почему-то не оставляли графа. И он, сам не зная, что с ним происходит, старался надолго задержать взгляд на покрытых золотом и красным бархатом деревьях, словно завтра он может уже не увидеть этой красоты.
Чтобы не думать лишний раз о смерти, он решил сосредоточиться на загадочных белых шарах. Сам он их, естественно, ни разу не видел. Да и существуют ли они на самом деле? Вряд ли. Скорее, придумал кто-то для красного словца, и теперь легенда о них передаётся из уст в уста. Тем паче, если уста, как у Алёны. Уж она большая охотница до всяких сказок. Что-то услышит, что-то от себя добавит - и получится такая история, что любо-дорого слушать. Пускай и далека от правды - главное, чтоб красиво было. Никита, конечно, не таков - серьёзный и в сказки не особо-то и верит. Но отец его, опечаленный болезнью любимой супруги, вполне вероятно, то ли горькой выпил, то ли от бессонных ночей утомился. А тогда уж не то что шары какие-то - сам чёрт померещиться может.
Наконец, дорожка вывела его на широкую, вымощенную булыжником, мостовую, а оттуда - прямо на набережную. Но что это? Разумовский подумал, что зрение его обманывает. На самой середине реки вдруг показалось что-то белое. Чуть ли не бегом он кинулся на мост, чтобы получше разглядеть, что это такое. И остановившись на середине, чуть не вскрикнул от изумления. По реке плыли белые, полупрозрачные шары. Самые разные - от огромных, внутри которых могло бы поместиться два человека, до маленьких, которые сами уместились бы на ладони. Белые шары! И он собственными глазами их видит! Но ведь он-то точно сегодня не пил. И с ума ещё, слава Господу, не сошёл. Значит, всё правда!
Как завороженный, смотрел граф, как по водной поверхности медленно плыли эти странные лёгкие пузыри. Они могут выполнить просьбу. А могут и убить. Так значит...
- Пусть же крепостное право исчезнет! - возгласил Разумовский. - И люди станут свободными!
Ему показалось, что его словам сейчас внимала не только река с плавающими в ней шарами, но и вся Вселенная. Неожиданно стало так тихо, словно время остановилось, и все звуки замерли. И среди этой тишины граф услышал тихий, едва различимый шёпот: да! да! да! - словно раздавшийся из самой реки.
Внезапно граф почувствовал, что не может вдохнуть. Его лёгкие словно окаменели, отказываясь принять хоть немного воздуха. А тот, что в них ещё оставался, неумолимо уходил. Он попытался было поймать воздух ртом, но всё было тщетно. Не в силах больше держаться на ногах, Разумовский упал навзничь. Голубое небо с пушистыми облаками расплывалось в глазах, в дымке стали вырисовываться силуэты... Отец, мать, младшая сестричка Анечка, умершая в пять лет от лихорадки, старая няня Ирина Васильевна.
- Иди к нам, Петенька! Иди к нам! - звали его к себе их голоса.
- Барин, что с Вами стряслось? - Разумовский вдруг увидел над собой лицо своего слуги Макара.
Суетливой рукой тот расстегнул графу плащ, ослабил воротник. Однако Разумовский понимал, что все старания его слуги напрасны. Собрав остаток сил, он улыбнулся и прошептал:
- Они сказали: да. Крепостного права не будет!
Когда я отправляла свой рассказ на конкурс "Мы живём в России", я ни на что особо не надеялась. Всё-таки на семинар попадут, наверное, более сильные писатели, выпускники литературных институтов. А что я? Закончила экономический, работаю бухгалтером. А писательством занимаюсь в свободное время. Царапаю стишки-рассказики и в интернете на литературных сайтах размещаю. Несколько раз пробовала на сетевые конкурсы отправлять - даже там в финал очень редко выходила. Чего уж тогда говорить о конкурсах такого уровня? Но полученное по емэйлу сообщение меня удивило и обрадовало. Мой текст прошёл отбор, и меня приглашают на литературный семинар в Оренбург. Туда, куда в своё время был сослан двоюродный брат моего прадеда - граф Пётр Разумовский. Однако прожил он там всего несколько месяцев и умер совсем молодым. Двадцать восемь лет ему было. Жениться не успел, потомства не оставил. Его двоюродному брату Павлу, моему прадеду, повезло больше - дожил до восьмидесяти пяти лет, оставил после себя двух сыновей и трёх дочерей, и от всех их успел внуков понянчить. Правда, последние годы провёл в маразме.
Младший сын графа Андрей Павлович - мой прадед - также оказался не менее плодовитым. Правда, прожил не очень долго и не успел застать Октябрьскую революцию. А вот его младшему сыну - Петру Андреевичу и его жене Вере Алексеевне горя хлебнуть пришлось немало. Петра Андреевича большевики обвинили в контррелюционной пропаганде и расстреляли. Веру Алексеевну, тогда ещё беременную моим дедушкой, отправили в АЛЖИР как жену изменника Родину. После освобождения, а это случилось незадолго до Великой отечественной, она познакомилась с Василием Костиковым. Его не смутило ни клеймо изменницы, ни то, что она одна ребёнка воспитывала. Однако недолгим было их счастье. В начале войны Василия на фронт забрали, и под Сталинградом он погиб как герой, оставив мою прабабушку вдовой. Больше она замуж не вышла - так и растила одна моего дедушку. Однако, по рассказам деда, никакие трудности и несчастья не озлобили её сердца. Когда-нибудь я непременно напишу и про неё.
Но сейчас мои мысли как писателя-любителя занимал именно кузен моего прадеда, он же поэт Пётр Свободолюбцев, чьи стихи запросто могли разгневать не только помещиков-крепостников, но и самодержавца. Пожалуй, этот граф-поэт бы запросто мог конкурировать с Радищевым за прозвище "бунтовщик хуже Пугачёва". Да и смерть его была уж очень загадочной. Ничем не болел и вдруг задохнулся прямо на мосту через реку Урал. Может, недоброжелатели и в ссылке добрались до него и отравили? Но зачем? Или сам не вынес удара и незаслуженного позора и убил себя? Но слуга, что был с ним рядом в смертный час, душой клялся, что графа погубили белые шары. Есть у них в Оренбурге легенда такая. Будто на реке белые шары появляются и могут желание любое исполнить. А могут и не исполнить. Могут исполнить, но убить просящего. А могут мало того, что желания не исполнить, так ещё и убить. И вот граф Разумовский будто увидел эти шары и попросил у них отмены крепостного права. За это и поплатился жизнью. Слуга божился, будто граф холодеющими губами прошептал, будто шары сказали ему: да. А через полтора года Александр Второй освободил крестьян от крепостной зависимости. Естественно, я не поверила в какие-то шары. Всё-таки уже в двадцать первом веке живём. А что касается слуги, который якобы видел их своими глазами, ну, так если бухать, то и белые шары померещатся, и чёрные, и серо-буро-малиновые! Однако упускать такую интересную легенду я как автор отнюдь не собиралась - описала последние дни жизни своего далёкого родственника так, словно белые шары - не выдумка, а объективная реальность. Погибнуть за освобождение крестьян - это всё-таки звучит красивее, чем просто задохнуться по непонятной причине.
Словом, пригласили меня в город, славный пуховыми платками и пугачёвским бунтом. Проживание и питание пообещали оплатить. А вот добираться, извините, это самим. Да, и тест прежде надо сдать на корону, прислав организаторам отрицательный результат. С последним, по счастью, проблем не возникло - через три дня в медцентре меня обрадовали: ковид не обнаружен. Тогда я написала, что приеду, и купила билеты. В Оренбург я решила ехать на поезде, а обратно - на самолёте.
Когда я сообщила в общей рассылке, во сколько буду на месте, мне пришло письмо от поэта Александра Ленского, участника того же семинара. Оказалось, он едет на том же поезде, правда, в другом вагоне. Так что вечер прошёл нескучно. Пришла к нему в купе с конфетами, фруктами, у Саши был припасён коньяк. Выпили за знакомство и за будущие творческие успехи друг друга, закусили. Потом я ушла к себе.
В Самаре поезд стоял около часа. Там часть вагонов отцепили от состава и прикрепили к поезду "Самара-Оренбург", остальные же отправились дальше в Челябинск. Хорошо, меня предупредили, когда я выходила из поезда, а то искала бы свой вагон до Второго пришествия! Словом, вышла я, прогулялась по окрестностям Самары-городка, купила пару коробок местных конфет родным в подарок, забежала на почту, чтобы отправить письма Кириллу Жукову и Косте Котову, которые успела написать прямо в поезде; вспомнив про ближайший день рождения Даниила Беглеца, взяла открытку с видом Самары. Я давно переписываюсь с политзаключёнными. Хотя мама с бабушкой всё пытаются предостеречь меня:
- Допрыгаешься, Ася! Внесут в список экстремистов и террористов, а то и вовсе упекут. У тебя и так уже административка, угомонись уже!
А административка у меня, к слову сказать, не за переписку с политическими заключёнными, а за собственное вольнодумство - формально, за участие в несогласованном митинге. И штраф, который мне по этому делу назначили, я уже давно заплатила. Но естественно, так просто мириться я несправедливым приговором я не собираюсь, несмотря на то, что апелляционная инстанция оставила приговор без изменения. Есть ещё кассация, есть ещё ЕСПЧ, в конце концов. Так что, любезные судьи, прокуроры, росгвардейцы и прочая им подобная публика, так просто вы с Александрой Костиковой не разделаетесь! Может, за переписку с вольнодумцами нашего времени у меня и будут неприятности, но я не могу, не хочу лишить их моральной поддержки, а себя - удовольствия общаться с истинно свободными людьми. С теми, которые и за решёткой остаются свободнее нас всех. Собственно, из-за них я и начала писать рассказики, сказочки, иногда в стихотворной форме. Хотелось их развлечь, а ещё - запечатлеть их шикарные образы в сказочных героях - отважных рыцарях, благородных принцев, волей судьбы попавших в лапы троллей и всяких злых волшебников. Однако, в конце концов, как и положено в сказках, добро побеждало зло. И мне хотелось, чтобы и в жизни именно так и случилось.
Письмо Беглецу с поздравлением на самарской открытке я отправляла уже из Бузулука, где мы стояли минут двадцать. Неудобно всё-таки в поездах письма писать - поезд дёргается, и почерк получается неровный. Да простят меня мои товарищи по переписке!
В Оренбург мы приехали поздно вечером. Вышли вместе с Ленским и направились на автобусную остановку. Оттуда доехали до хостела "Радость", разместились по комнатам.
Со мной в комнате, судя по количеству коек, должно было быть человек десять, но фактически жили мы вчетвером: Аня Новицкая из группы "Публицистика", Катя Горностаева из "Драматургии", Марина Ларькова из "Прозы" и я, ваша покорная слуга, которую организаторы определили к "Фанастам". Вот бы ещё "Поэтессу" к нам - и был бы полный комплект! А я как-то не догадалась отправить на конкурс свои стишки. Да и что там отправлять? Несмотря на робкие попытки подражать Свободолюбцеву, должна признать, что сравниться со своим далёким родственником у меня явно не получается. Как-то не особо мне представляется светлое будущее нашей Родины. Видя, как люди всеми фибрами души стремятся к рабству мысли, как восхищаются вероломными и коррумпированными тиранами и с какой неистовой злобой готовы растерзать всякого, на кого послушное тирану телевидение укажет как на врага отечества, начинаешь реально думать, что у нашей страны, у нашего народа нет будущего. Однако те, кто выходят на акции протеста, рискуя попасть в автозак и нарваться на штрафы, а то и на реальный срок, те, кто, как и я, пишут письма политзаключённым, те, кто помогают их семьям, оставшимся временно без кормильцев, те, кто приходят на судилища, чтобы показать неправедным судьям, что тем не удастся сделать своё чёрное дело по-тихому, а также журналисты, не боящиеся говорить и писать правду, правозащитники, адвокаты, - все они снова и снова оживляют в сердце надежду, что сегодняшний произвол - это временно. Россия будет свободной! Они так говорят, они в это верят, и вместе с ними хочется верить и нам, простым людям. Россия Радищева и Россия Шешковского. Остаётся только выбрать, на чьей ты стороне. Лично я по-любому предпочитаю вольнодумцев, нежели жандармов.
Утром проснулись часов в восемь, умылись, оделись, после чего Елизавета, куратор семинара, повела нас в столовую завтракать. Честно сказать, я ожидала, что завтрак будет так себе. Однако еда оказалась очень даже неплохой. Печёнка с жареной картошкой, кофе со сливками - весьма нехило!
Семинар открывался на свежем воздухе - в сквере имени Полины Осипенко у памятника Пушкину и Достоевскому. Местные поэты, писатели, деятели искусства, организаторы семинара говорили приветственные речи, желали нам творческих успехов, ну и счастья в личной жизни. В завершение для нас станцевали вальс артисты местного драматического театра.
После торжественной части началась, собственно, работа - в библиотеке имени Крупской критики нещадно разбирали по косточкам наши тексты. Первым, кто попал под обстрел битых фантастов Золотова и Стрельченко, была Оксана Ивушкина. Её текст был про девушку, которую подло изнасиловал молодой человек. Тогда она обманом завладела машиной времени, изобретённой её бывшим одноклассником, и проникла в прошлое, чтобы избежать изнасилования. По мнению критиков, текст оказался совершенно безнадёжным. Вторым разбирали мой. Я думала, что меня эти акулы пера тем более зарежут по полной программе. Но нет - к моему тексту у них как раз особых претензий не нашлось.
Потом для нас провели экскурсию по городу - по набережной с памятником Чкалову и длинной лестницей, ведущей прямо к мосту, по Советской улице с театром, музеем, городским парком и церковью в конце.
Обедали мы в кафе рядышком, которое также находилось на Советской. А после обеда снова разбирали тексты. Работы одних участников критики сочли в принципе неплохими, посоветовали только чуть-чуть отредактировать, некоторые - слабыми, которым уже и редакция не поможет, проще написать что-то другое.
Вечером в драматическом театре награждали победителей конкурса "Капитанская дочка", местные поэты читали свои стихи.
Завершился этот насыщенный день ужином в той же столовой, где мы завтракали. Ну, а после - свободное время вплоть до завтрашнего дня.
Тогда-то я и решила прогуляться до набережной, где граф Разумовский провёл последние минуты своей жизни. Когда ещё выдастся такой случай?
Пройдя по Советской, я оказалась у памятника Чкалову. Спустилась вниз по каменной лестнице, окружённой с обеих сторон беседками с колоннами. Внизу в свете фонарей виднелся длинный мост. Я устремилась туда.
И вдруг... Чем угодно я могла бы поклясться, что спиртного сегодня не пила. Галлюцинациями сроду не страдала, ровно как и какими-либо заболеваниями психики. Но шары, которые я увидела на тёмных водах... Белые, почти прозрачные, они, казалось, светились изнутри. И похоже, им не было никакого дела, верю я в их существование или нет.
Что же мне, скажите, прикажете делать? Загадывать желание? А вдруг они убьют меня, как и Разумовского? Умирать-то в тридцать лет что-то не очень хочется. Нет, пожалуй, ничего у них просить не буду. Счастье, богатство, успех... Если оно мне по судьбе, то придёт и без всяких шаров. Ну, а если нет... Ну, значит, нет, что тут поделаешь? Однако упустить шанс сфотографировать такую красоту я не могла. Достала из сумки смартфон, включила камеру. Щёлк! Теперь с этого ракурса - щёлк!
Нащёлкав эдак с десяток фотографий, я зашла в Фейсбук, чтобы поделиться с друзьями. Но тут моя рука сама собой потянулась в группу "Дело Дмитриева". Сегодня же у него должен был быть приговор, а днём я была так занята, что не нашла ни минутки заглянуть в Фейсбук.
Тринадцать лет... Тринадцать! Пожилому, заведомо невиновному человеку! Человеку, который всю жизнь посвятил возвращению памяти безвинно убиенных! Мерзавцы! Как таких только земля носит? С трудом сдержалась я оттого, чтобы прямо здесь, на мосту, при белых шарах пожелать этой судье Алле Раць всего-всего. Такого, чтобы она от души пожалела, что на свет родилась. Нет, Ася, не здесь и не вслух. А то ведь шары услышат.
Шары услышат... Так ведь они могут не только Юрия Алексеевича из тюрьмы освободить, но и сделать так, чтобы в России более не сажали за решётку невиновных людей. Чтобы президент, упорно цепляющийся за власть и не гнушающийся переделывать Конституцию под свои личные интересы, всё-таки этой самой власти лишился и ответил за всё то, что сделал со страной и с народом. Чтобы преступники-полицаи, хватающие порядочных людей, судьи, выносящие заведомо несправедливые приговоры и прокуроры, запрашивающие гигантские сроки для ложно обвинённых, сами сели на скамью подсудимых и получили то, что заслуживают по закону и по справедливости. Шары могут покончить с произволом и тотальным грабежом и сделать Россию свободной и процветающей страной.
Да, они могут. Но они же могут и убить за такую просьбу. Но ведь могут и не убить. Дарье, Алёнкиной подруге они же ничего плохого не сделали. И ребёнка её спасли, не взяв ничего взамен. Может, если я попрошу о демократии, мою просьбу они тоже исполнят просто так?
Но всё же я решила не торопиться. Поднявшись вверх по Чкаловской лестнице, я вернулась на Советскую, зашла в кофейню. Обычно я не пью кофе по вечерам - даже нежный латте. После него я не могу спать, ворочаюсь почти до самого утра. Но сейчас, когда эта чашка кофе может стать последней в моей жизни...
- Дайте мне, пожалуйста, латте с лавандой и взбитыми сливками, - попросила я девушку, протягивая пятисотку.
Не отрываясь, смотрела я, как взбивается с шипением нежное молоко, как вливается в него тонкой струйкой крепко сваренный кофе, как ложатся на него пышной шапкой взбитые сливки.
Когда латте был готов, я сказала барменше: "Спасибо!" - и вышла из кофейни.
- Девушка, сдачу возьмите! - кричала мне вслед барменша.
- Возьмите себе! - сказала я, обернувшись.
А про себя добавила: "Может, эта сдача мне больше не понадобится. Пусть хоть память обо мне будет".
Спускаясь по лестнице обратно на набережную, я позвонила маме с бабушкой, намеренно включив видеокамеру. Рассказала, как прошёл день, пожелала спокойной ночи, сказала, что люблю их.
Никогда ещё латте с лавандовым сиропом не казался мне таким вкусным. Крепкий кофе, нежные сливки, терпкая лаванда... Может, это близость смерти так обострила вкусовые рецепторы? Или осознание того, что, может быть, это происходит со мной в последний раз? Шары плавали по воде, словно ожидая меня. Надо торопиться, пока они не исчезли? Или не стоит? Может, их исчезновение не даст мне совершить непоправимого?
В конце концов, я решила никуда не спешить. Однако когда весь кофе был выпит, и все сливки с пластиковой ложки слизаны, шары всё ещё светились на поверхности. Ну что ж, значит, судьба! Не поминайте, люди, лихом, если вдруг чего!
Выбросив пустой бумажный стакан в урну, я побежала на середину моста, повергая в дрожь металлические пластины под ногами.
- Пусть Россия станет свободной и процветающей! - крикнула я как можно громче. - Пусть тиран уйдёт, а политзаключённые выйдут на свободу!
Только когда были сказаны последние слова, мне стало по-настоящему страшно. Но почему, почему сейчас, когда уже ничего не вернёшь, назад не отмотаешь? Ведь эти слова действительно могут стать последними в моей жизни, которая теперь проносилась перед моими глазами с астрономической скоростью. И тишина, которая последовала за моими словами, казалась зловещей. Что же теперь будет?