- Но я тебя не люблю, Антонио! - ответила Исабель Машиным голосом. - Моё сердце принадлежит Эрнесто!
- Эрнесто- трус и подлец! Он тебя не любит, а только пользуется! Ну, что я должен сделать, чтобы ты, наконец, это поняла? - голос Нины был полон отчаяния, и даже Антонио (или Кен, как обычно называют) выглядел расстроенным.
- Это неправда! - светловолосая Барби нервно поправила рукой пышную шевелюру. - Он любит меня! Я это чувствую!
- О, Боже, Исабель! Ты веришь всему, что он говорит! Пойми: у него каждое слово - ложь!..
Люся тем временем топталась у невысокой сетке, с искреннем интересом наблюдая за разыгрывающейся на подстилке под яблоней любовной драмой. На синей подстилке сидели две девочки лет восьми-девяти. Одна из них, в зелёной маечке с мультяшками - соседка Нина. Другую же Люська видела первый раз. Должно быть, её подружка. Подойти что ли поближе, посмотреть. Благо, сетка - не проблема, в ней отверстия широкие. Цыплёнок запросто пролезет. А Люська?... Наверное, если только сложить крылья.
Ура! Получилось! Оказавшись по ту сторону, она пригладила чёрные, как сажа, крылышки и вальяжно двинулась к девочкам.
Антонио по-прежнему не терял надежды убедить Исабель раскрыть глаза на любимого. Она же снова и снова повторяла, что Энрико лучше всех. Не успела она перечислить всех его достоинств (а по мнению влюблённой девушки, их было море), как перед ней и её другом детства появилась чёрная курица.
Нина увидела её первой и хотела было сказать подруге, но Маша тоже заметила птицу.
- Антонио! Что это! - испуганно закричала она. - Большая курица!
Да, изобретательности Маше не занимать! Кто-кто, а она умеет придумать что-нибудь оригинальное. Поэтому играть с ней в куклы - одно удовольствие. Нина не нашла ничего лучше, как подыграть подруге.
- Не бойся, Исабель! - сказал Антонио.
- Но как же! Она же большая! Она нас склюёт!
- Беги! Скорей! Я её задержу!
В голосе Нины было столько решимости, что Исабель не смела ослушаться. Антонио же направился к "чудовищу", глядя ему прямо в глаза. "Огромная" курица недоумённо взглянула на смельчака и вдруг миролюбиво закудахтала. Тогда Антонио подошёл к ней поближе и Нининой рукой погладил её бархатные пёрышки:
- Умница! Оказывается, ты совсем не страшная!
Тем временем Исабель, убежав на достаточно безопасное расстояние, встретила Эрнесто.
- И куда это ты бежишь, милашка? - усмехнулся он.
- Антонио! Его убивают! Курица!
- Курица убивает? Тебе что, солнцем голову напекло?
Сколько Исабель ни доказывала парню, что курица огромная, тот не верил.
- Ну что же, - сказал, наконец, Эрнесто. - Пойдём. А то этот трус ещё в штаны наложит.
Каково же было удивление Исабель, когда она увидела мирную сцену: Антонио преспокойно гладит "монстра". Зато Эрнесто, завидев огромную курицу, бросился наутёк, начисто забыв про Исабель.
Антонио презрительно усмехнулся, затем помахал подруге рукой:
- Погладь её, Исабель. Она не кусается.
Забыв об игре, девочки гладили чернушку в две руки, пока Нина, наконец, не сказала:
- Может, дать ей семечек? Я сейчас сбегаю.
Спешно вскочив, она, прыгая между грядками с красной, как закатное солнце, клубникой и ловко проскальзывая между кустами с чёрным жемчугом смородины, побежала к дому. Открыла деревянную дверь, которая тут же отозвалась недовольным скрипом.
- Мама, дай семечек, - попросила она женщину в красном фартуке.
Видимо, та только собралась готовить обед.
Услышав просьбу дочери, удивилась: Нина никогда не любила щелкать семечки. А её подруге они и вовсе противопоказаны - проблемы с желудком. Поэтому она прежде спросила:
- Зачем тебе?
- Это для Люськи. Она в гости пришла.
- Какая Люська?
- Курица Алёны Тихоновны.
- Курица? Очень хорошо, - улыбнулась женщина, по-видимому, разделяя радость дочери. - Иди, я сама ей сейчас принесу.
Довольная Нина побежала обратно.
Вскоре мать появилась у яблони с горсткой семечек, чёрных, как Люськины перья.
- Цып, цып, цып, - позвала она курицу, протягивая ей ладонь.
Люська сперва посмотрела на соседку недоверчиво, но любопытство взяло верх. Курица неспеша подошла к ней и вскоре, с лёгкостью дотянувшись до руки, принялась жадно клевать зёрнышки.
Неожиданно мать Нины грубо схватила Люську и потащила к сараю, оглядываясь, не вышла ли Алёна Тихоновна, услышав испуганное кудахтанье своей любимицы. Но соседки в огороде не было.
Ошеломлённые девочки не сразу поняли, что происходит. Пришли в себя только тогда, когда женщина зашла с курицей в сарай. Не сговариваясь, обе побежали следом.
Но мать Нины уже заперла дверь. Было слышно, как Люська металась по сараю, истошно кудахча, словно надеясь, что хозяйка её услышит.
- Мама, выпусти курицу! - просила Нина, стуча в запертую дверь. - Зачем ты её мучаешь?
- Пожалуйста, тётя Соня! - вторила ей подруга.
Так же неожиданно всё стихло. Эта тишина, пожалуй, испугала девочек больше, чем крики. Тогда женщина чуть приоткрыла дверь. Ровно настолько, чтобы видно было её голову.
- Тихо, не шумите, - сказала она, приложив палец к губам. - Вы пока поиграйте - скоро будет обед.
- А что с курицей, мама?
- Скоро узнаете. Да, если кто спросит, не говорите, что она была здесь.
Заговорщически улыбнувшись (так она делала всегда, когда готовила какой-то сюрприз), женщина захлопнула дверь сарая. Маша и Нина с недоумением переглянулись.
- Наверное, тётя Соня хочет нас удивить, - наконец, проговорила Маша. - Сделать что-то оригинальное.
- Наверное, - после этих слов волнение Нины куда-то улетучилось. - Только интересно, что? Может, выкупать её?
- Или спрятать, чтобы мы искали.
- А может, сейчас принесёт хну и подкрасит ей пёрышки. Как ты Мурзика.
При упоминании о Мурзике обе девочки засмеялась. Толстый белый котяра до сих пор прячется, когда Машина мама подкрашивает волосы хной. Видимо, не по душе ему пришлись рыжие пятна - подарок маленькой хозяйки.
- Ну ладно, Маш, пойдём поиграем. Когда мама нас позовёт - придём.
Мать позвала их нескоро. Исабель уже успела сто раз пожалеть, что полюбила такого, как Эрнесто, оценила, наконец, Антонио. Две похожие друг на друга темноволосые Барби-сёстры успели поругаться и помириться. Одна из них даже забеременела, родила пупсика и вышла замуж за его отца. Тогда хозяйка дачи и позвала девочек... обедать.
По правде говоря, Нина с Машей изрядно проголодались. Но больше всего их волновала курица. Вернее, сюрприз, который приготовила мать.
Она же, казалось, напрочь забыла про птицу. Стояла у плиты, разливая по тарелкам куриный суп.
- Мам, а где курица? - спросила Нина.
- А вот она, - ответила мать, показывая в кастрюлю. - Тебе лапку или ляшечку?
Услышав это, Нина как стояла, так и застыла. Но Маша тут же вывела её из ступора:
- Да ты не пугайся! Она пошутила. Правда, тётя Соня, это розыгрыш?
- Совсем нет, - серьёзно ответила женщина. - Ну, что стоите? Садитесь за стол. Положить вам по лапке?
Маша ничего не ответила. Нина, с трудом обретя дар речи, спросила:
- Ты что? Зарубила её?
- Ну да. Не живую ж её варить... Да вы не бойтесь - Тихоновна ничего не узнает. Садитесь. Тебе, Маша, как раз диетический супчик надо.
- Так Вы... Вы серьёзно? - в голосе Маши - неприкрытое разочарование. По-видимому, только сейчас поняла, что тётя Соня не шутит.
- Ну что же вы, девочки? - мать Нины начала терять терпение. - Сейчас всё остынет.
- Нет, спасибо, - еле слышно пробормотала Маша. - У меня аллергия. На курицу.
- У меня тоже, - почти с радостью сказала Нина, прежде чем выйти вслед за подругой.
Конечно, она сказала глупость - никакой аллергии у девочки отродясь не было. И мама прекрасно об этом знала. Знала она и о том, что Нина любит куриный суп. Но в этот момент девочке больше всего хотелось убежать. Подальше от злосчастного супа. Куда-нибудь, лишь бы не видеть, не знать, что той, с которой она только что играла, больше нет.
Маше было куда уйти. Один звонок домой - и через час родители приехали и забрали дочь домой.
Как только машина скрылась за поворотом, Нина с грустью поняла, что осталась одна. Мать же, не решаясь затевать разборку в присутствии гостьи, почувствовала себя свободнее.
- Почему ты так себя ведёшь? - сердито набросилась она на дочь. - Мало того, что сама не поела, так ещё и подруге не дала.
- Но Маша сама не захотела, - оправдывалась Нина.
- Да ты ж так смотрела на эту курицу, что Маше стало неловко.
- Но у Маши аллергия. Она сама сказала.
- Ну не могла же она прямо сказать - не буду, потому что Ниночке, видите ли, это не нравится. Она девочка вежливая. Теперь её родители будут думать, что я морю ребёнка голодом.
Нина молчала. Доводы матери показались настолько убедительными, что девочка не нашлась, что ответить. Одно ясно - она поступила неправильно. А как же тогда надо было? Уговаривать Машу? Силой тащить к столу? Нет, силой тащить не надо - Маше это не понравилось бы. Да ей и самой не нравится, когда её заставляют что-то делать. А что самой не нравится, не надо делать другим - не этому ли её учила мама? Нет, вряд ли мама была бы в восторге, если бы Нина усадила Машу насильно.
Но разве это главное? Нине казалось, что эти нравоучения сейчас так неуместны, что слушать их - уже плохой поступок. И сейчас она, Нина, поступает нехорошо, задумываясь об этом.
- Пошли кушать, - мать, наконец, сменила гнев на милость.
Сначала девочка обрадовалась, что её перестали ругать. Но когда мать привела её на веранду, поставила перед ней тарелку с супом, в которую положила добрый кусок мяса, та сразу же перестала радоваться. Лучше бы ещё поругали.
- Ты чего не ешь? - спросила мать, с аппетитом уплетая ляжку.
- Мам, а как же Алёна Тихоновна? - спросила вдруг Нина. - Она же будет плакать.
Мать с досадой поморщилась:
- Тю! Нашла о чём переживать! Что она тебе, родственница?
- Но у неё никого нет. Только Люська... Была.
- Была да сплыла. Нечего было рот разевать. Что ты, как мать Тереза, обо всех думаешь? Ты о матери подумай - я старалась, готовила, а принцесса, видите ли, не хочет.
Пожалуй, мама права. Хорошие девочки не перебирают, а едят всё, что готовит мама. Даже если это не нравится.
Решив так, Нина сделала над собой усилие: зачерпнула ложку бульона и даже поднесла её ко рту. Но тут же вылила обратно в тарелку. Не могла она съесть это. Всё равно что пить кровь. Или есть человечину.
Девочке вдруг вспомнился рассказ учительницы про блокаду Ленинграда. Люди ели друг друга и кусок хлеба, который грызла сейчас Нина, почитали за великое счастье. Да, тогда там царил жуткий голод. Но даже тогда не все шли на подобные зверства. Мать учительницы, пережившая блокаду с двумя детьми на руках, никогда не брала чужого. И даже во время голода никого не обобрала. Ведь все голодали так же, а отнять у голодного последний кусок хлеба - это самый мерзкий поступок.
Неожиданно в калитку постучали.
- Кто бы это мог быть?
С недовольным видом мать отложила ложку, встала из-за стола и подошла к окну. Нина, напротив, обрадовалась и тоже подошла. У калитки стояла Алёна Тихоновна. Заметив соседку, та помахала ей с улицы.
- Чёрт же её принёс! - ругалась мать. - Заметила, курва! Придётся к ней выйти.
Когда мать оказалась на улице, Нина приоткрыла дверь. Ей было интересно, как мама будет объясняться с соседкой.
- Люську? Нет, не видела. Наверное, где-то спряталась.
Так спокойно и так натурально, что Нина бы и сама поверила. Поверила бы, если б не знала точно. Вот и Алёна Тихоновна приняла всё за чистую монету
- Я уж не знаю. Все углы обшарила. Ладно, пойду ещё посмотрю.
Когда она ушла, мать, вздохнув с облегчением, вернулась в дом. Дочь смотрела на неё с немым укором.
- Ну, чего смотришь как на "врага народа"? - не выдержала мать. - Хочешь жить - умей вертеться.
- Но зачем было красть Люську? Мы что, не можем купить на рынке?
- Много ты понимаешь! Попробуй прожить на такую нищенскую зарплату. А цены растут, как на дрожжах.
- Тогда зачем было покупать машину? - удивилась Нина.
- Ездить чтоб. И чтобы не стыдно было перед друзьями. А то у всех новые иномарки, а мы одни безлошадные.
- А серьги с бриллиантами?
- Ну должна же я, в конец концов, выглядеть по-человечески! Ты что, хочешь, чтобы твоя мама была замухрышкой?
- Я хочу, чтобы ты не брала чужого! - отрезала Нина, уходя к себе в комнату.
А на столе остывала нетронутая тарелка супа.
Из дневника С.И. Тушкановой
"Никогда не думала, что буду вести дневник. И не понимала, зачем люди это делают. Видно, заняться нечем, вот они от безделья и маются. А теперь знаю, в чём дело.
Меня никто не понимает, никто не верит. Даже Нина. Андрей так вообще смеётся над моими "дурацкими снами". А это не сны - чем угодно поклянусь. Я не спала.
Первый раз ОНА появилась через три дня после смерти. Тогда мне ещё эта Тихоновна настроение испортила. Пришла - и давай плакаться: такое горе - Люська не нашлась. А она, родимая, ей и яички несла, и ночью спала у неё в ногах - согревала, и единственной родной душой была (дочка с зятем погибли). Пришлось утешать её.
Нинка смотрит на меня волком, почти не разговаривает. Мала ещё - не знает, что это жизнь. Ничего: подрастёт - поймёт.
Только я заснула - слышу шорох. Будто кто-то крыльями машет. Открываю глаза, а передо мной - Люська. Я, конечно же, решила, что это сон. А она вдруг запрыгнула на мою кровать и заклокотала. Я чувствовала её кожей. Но тепла не было, наоборот, был какой-то холод. Я, разумеется, удивилась: откуда здесь Люська? Я ж её зарубила. Потом испугалась - никак, за мной пришла. Хотела её сбросить - а пошевелиться не могу. Как будто парализовало. А Люська прошмыгнула к моим ногам и давай клевать возле них.
- Что ты делаешь? - спрашиваю.
Она ответила какими-то клокочущими звуками. Я сперва не разобрала - переспросила:
- Чего?
Она повторила. В этот раз мне удалось разобрать слова:
- Твоё здоровье клюю.
В тот момент я даже перестала бояться. Была только злость.
- А ну кыш отсюда! - я зашипела, а то заору - Нина проснётся, испугается.
Ух, убила бы эту тварь! Если бы могла хоть пальцем двинуть.
- Сейчас уйду, - так спокойненько прокудахтала, зараза.
А через минуту она... нет, не ушла. И даже не улетела. Просто пропала - как в воздухе растворилась.
Я сначала долго не могла прийти в себя. Что это было? Страшный сон? Или я уже совсем того? Ну что мне, скажите на милость, может сделать эта курица? Не склюёт же здоровье в самом деле. Оно у меня, тьфу-тьфу-тьфу, железное. Я и не помню, когда последний раз болела. Наверное, классе в шестом. Глупости всё это! С этой мыслью я и уснула".
Перед ними стояло ещё человека четыре. Любители в будний день походить по единственному в маленьком городке рынку, закупить всё необходимое, пообщаться и, конечно же, купить пару газет, чтобы потом давать добрые советы соседкам, хвастаясь: а знаешь, что я прочитала в "Мире садовода"! Да и просто чтобы "не отставать от жизни".
Сегодняшняя очередь, как назло, состояла из заядлых любителей "жёлтой прессы". Первые двое, очевидно, муж и жена, уже час рассматривали кипу журналов на дачно-кулинарную тему, долго не решаясь сделать выбор. Дама, стоявшая за ними, в свою очередь набрала корреспонденции, словно уезжала на месяц в глухую деревню. После неё один пенсионер минуты две искал политически-оппозиционную прессу типа "Новой" и жаловался на тотальное враньё по телевидению.
Поэтому Нина несказанно обрадовалась, когда подошла их очередь.
- Мне, пожалуйста, "Глорию" и "Сабрину", - сказала мать продавщице, затем добавила. - Ну и жарища! Невыносимая!
- Говорят, до конца недели будет, - ответила продавщица. - А в выходные похолодает.
Женщина взглянула на неё так, словно продавец самым неприличным образом влезла в её мысли.
- Ой, что-то я устала, - пожаловалась она дочери, когда обе вышли с рынка к трассе, со всех сторон окружённой деревянными дачами.
- Давай, я возьму сумку, - предложила Нина, перекладывая пакет со сладостями в другую руку.
- Да куда тебе! Она тяжёлая.
Они перешли трассу, лавируя между машинами и сетуя на местных властей, что не догадались поставить светофор. Вышли на просёлочную дорогу между полями с сочной травой.
Неожиданно мать остановилась и схватилась за сердце. Нина встревожилась:
- Мама! Мамочка! Тебе плохо?
- Сердце закололо. От жары, наверное. Что-то твоя мама совсем расклеилась.
- Давай, я понесу, - сказала Нина, протягивая руку к синей сумке.
На этот раз мать не возражала. Только спросила:
- Не тяжело?
- Нет, - соврала дочь, почувствовав, как эта сумка оттягивает ей руку.
Остаток дороги показался целой вечностью. Казалось, эта тяжесть никогда не сползёт с рук и не встанет на дачное крыльцо. Поэтому, когда, наконец, это произошло, Нина почувствовала себя так, словно заново родилась.
Матери же не стало легче. Напротив, оказавшись дома, она тут же принялась жаловаться на боль в ногах. А дочь жалела её и удивлялась: что вдруг случилось со здоровой мамой?
Из дневника С.И. Тушкановой:
"Не могу заснуть. Опять голова раскалывается. И спина болит, как будто я весь день руду лопатой кидала. Даже не верится, что когда-то я была здоровой.
В ту ночь я тоже не спала - замучила мигрень. Да и состояние было такое, будто меня поезд переехал. Видимо, холодной воды попила - вот и простудилась.
Вдруг чувствую, что не могу шевельнуться. Испугалась страшно - ещё инсульта мне не хватало. Не хочу остаться парализованной!
И вот опять появляется эта Люська. Я поначалу даже обрадовалась: может, пришла здоровье вернуть? Она же не дала мне и рта раскрыть, спрашивает:
- Ну как, соседка? Потеряла ты здоровье? То-то же!
- Чего тебе нужно? - рассердилась я, стараясь говорить шёпотом.
- Семейное счастье, - отвечает. - Я и его склюю.
Я ничего не могла сделать, когда она, как и в прошлый раз, клевала у моих ног. Ругалась, правда, но Люська не обращала никакого внимания. А поклевав, сама ушла.
А я лежу и думаю: может, потому я и болею, что принимаю близко к сердцу эти дурацкие сны? Приснилась мне курица, а я, дура, распереживалась, внушила себе чёрт-те-что. А надо просто не брать в голову".
- Сонь, не надо скандала - я уже всё решил, - голос отца был спокойный, хладнокровный. Если бы удав умел говорить, именно таким он бы разговаривал с кроликом, которого душит.
- Ну, что ты в ней нашёл? Ну, скажи, что ты в ней нашёл? - в голосе матери - рыдания.
- Во-первых, она моложе лет на десять. Во-вторых, мне нужна здоровая жена. Я не собираюсь на старости лет выносить из-под тебя горшки. Третье...
Нине казалось, что всё это происходит в страшном сне. И стоит ей только ущипнуть себя, как в комнату зайдёт мама и скажет: пора вставать. А папа выйдет из ванной и скажет: доброе утро. И не будет в помине этих жестоких слов.
- Я набью ей морду! - заорала мать. - Выцарапаю глаза! Выдеру ей патлы, курве!
- Только тронь её, - Нина никогда не думала, что отец может так говорить, недобро, угрожающе. - Сама получишь!
- Да ты о ребёнке подумай! Её же все будут дразнить безотцовщиной!
Нина затаила дыхание. Призрачная надежда, что папа не уйдёт, разрасталась с каждой секундой. Но тотчас же погибла, развалившись на тысячи осколков.
- У нас тоже есть ребёнок, и ему тоже нужен отец.
- Чтоб он сдох, ваш выродок!
- Мама! - почти прикрикнула Нина.
Хоть обида и злость душили девочку, разве могла она злиться на того ребёнка? Ведь малое дитя ни в чём не виновато. Как можно желать ему смерти?
Но у матери на этот счёт было другое мнение. Она тут же разразилась гневной тирадой, что родная дочь её предала. Отец не стал вмешиваться - взял чемоданы и направился к двери. Жена бросилась вслед за ним:
- Андрей, не уходи! Я всё сделаю, только останься!
- Я уже всё сказал. Ты мне не нужна. Я люблю другую.
На мгновение Нина почувствовала что-то вроде презрения. Оно горьким дёгтем примешивалось к жалости. Зачем мама так унижается перед папой? Уж она бы своему не простила. Сказала бы: катись, муженёк, ко всем чертям.
И всё же, когда отец переступил порог квартиры, девочка не выдержала - окликнула его:
- Папа!
Он не только не обернулся, но и ускорил шаг.
Из дневника С.И. Тушкановой:
"После ухода Андрея я долго не могла прийти в себя. Всё из рук валилось, всё меня раздражало. Даже Нина. Иногда я ловила себя на том, что ору на ребёнка безо всякой причины. Просто как чёрт попутал. Тогда я пошла в церковь, поставила свечу за упокой этой стерве и её отродью. Пусть на том свете знает, как чужих мужей уводить! Поставила - а легче не стало. Оба живы-здоровы, и Андрей с ними.
Адвокат попался хреновый - почти всё досталось ему. Только квартира мне.
Пока по судам потаскалась, я уже начисто забыла про Люську. Не до неё было. Думала, уже и не появится.
А она опять явилась. У, тварь подлая! Ненавижу! А что я могла сделать? Лежу, как парализованная, устало спрашиваю:
- Ну, чего тебе опять надо, гадина ты эдакая?
- Деньги твои, - кудахчет тварь и снова клюёт у меня в ногах.
Когда она, наконец, исчезла, я вдруг с ужасом поняла, что у меня больше не получается не верить. И что не страшный это сон, а явь. Суровая реальность. Толку-то с того, что Люська мертва!
Деньги склюёт? А на что же я жить буду? На что ребёнка кормить? Андрей, конечно, платит алименты, но этого мало. На шубу мне точно не хватит.
Видимо, я со страху совсем потеряла голову, потому что закричала, как скаженная:
- Люська, не надо! Отдай деньги!
Курица так и не появилась, только в воздухе чем-то запахло. Я прислушалась - не разбудила ли я Нину? Конечно же, разбудила. И вдобавок напугала. Слышу, она кричит:
- Мама!"
- Мама! Прихожая горит!
Нина пулей влетела в комнату матери и бросилась на кровать, словно ища у неё спасения. А ещё минута - и бежать куда-то было бы уже поздно. Пламя уже, наверное, ворвалось в детскую, пожирая мебель, обои, ковры.
- Как это горит? - не поняла мать, затем, принюхавшись и почуяв запах гари, быстро вскочила с постели. - Бежим! Стоп! Надо взять деньги! Беги, Нина! Я сейчас!
Девочка выбежала в полыхающую прихожую. К счастью, входная дверь ещё не горела - можно было запросто добежать, открыть и выйти наружу. Одно беспокоило Нину: как там мама? Успеет ли она?
"Надо вызвать пожарных, - подумала девочка. - Они придут и потушат".
С этими мыслями она позвонила в соседнюю дверь.
- Тётя Вера, у нас пожар! - закричала она, когда на пороге появилась дородная женщина в ночной рубашке.
- Как пожар, Ниночка?
- Квартира горит.
- Кто там, Вер? - послышался голос дяди Саши, полуиспуганный-полунедовольный.
Пока соседи суетились, Нина заглянула в свою квартиру и окликнула мать.
- Иду, иду, - ответила та. - Сейчас только украшения возьму.
Вот дались ей эти украшения! В такое-то время!
Поднявшись этажом выше, Нина позвонила в квартиру, которая находилась над ними.
- Дядя Петя, мы горим!
Мужчина тупо уставился на девочку, дыша винным перегаром. Та не стала ждать, пока он сообразит - позвонила соседям.
Баба Валя, услышав новость, выскочила из квартиры, как ошпаренная, и побежала вниз, истошно крича:
- Пожар! Горим!
Больше звонить и предупреждать никого не пришлось. Крики бабы Вали разбудили бы и мёртвого. Нина же спустилась обратно на свой этаж.
- Мама, ты скоро?
- Уже иду.
Вскоре показалась и она, обвешанная сумками, пакетами и дорогими тряпками. И ради этого мама рисковала жизнью!
Мать и дочь спустились по лестнице, натыкаясь по дороге на взволнованных соседей. Те спешно выносили из квартир самое ценное.
На улице было холодно и зябко. Люди, сидевшие на скамейках, ёжились от холода и с грустью смотрели вверх, где горели их квартиры.
- Сиди здесь, Нина, - сказала мать, положив сумки на асфальт. - Я пойду, попробую ещё что-нибудь вынести.
- Ты что, мама! - испуганно закричала девочка. - Там же всё горит!
- Не бойся - я скоро.
Мать убежала в дом, а Нина, оставшись одна, глядела ей вслед, слыша, как соседи шепчутся: "Ненормальная! Подумала бы о ребёнке! Денег ей жалко!"
Вернулась мать на удивление быстро. И на удивление спокойной, несмотря на то, что с пустыми руками. Ну и чёрт с ними, с вещами! И с квартирой тоже - пускай горит! Главное, что мама живая. А это уже счастье.
Нина бросилась к матери, обняла её и не выпускала даже тогда, когда раздались свистящие звуки пожарной машины.
- Мама, у тебя же не было таких серёжек. Где ты их взяла?
- Ну, а тебе какая разница?
Какая разница? А в самом деле, какая, думала Нина, глядя на серёжки. Красивые! В форме золотого листка с красным камешком. Может, подарил кто? Папа? От него дождёшься, как же! Мама говорит, он и алименты отдаёт с таким видом, словно разбойник вырывает у него изо рта последний кусок хлеба. А больше подарить некому.
Но по правде говоря, девочку беспокоило другое. Ей казалось, что эти серёжки она уже где-то видела. Только где?
- Да что же это такое? - с досадой произнесла мать. - Что же у меня так болит живот? Пойду прилягу, а то не могу.
Она легла на старый обшарпанный диван, который приходилось делить с дочерью. Пожарники приехали слишком поздно, когда несколько квартир, в том числе и их, сгорели дотла. Пришлось снимать комнату в коммуналке одного сталинского дома, который мать пренебрежительно называла "ветошью". "Мало того что квартирка дохлая, ещё и живи с этой голытьбой!" - возмущалась мать, нисколько не заботясь о том, что "эта голытьба" могла её услышать. Поэтому неудивительно, что соседи сразу невзлюбили новеньких.
Но сейчас Нина об этом не думала. Она села на краешек дивана и принялась гладить мать по русым волосам, словно этим могла облегчить её страдания. Той же становилось только хуже. Она стонала и охала, а Нина всё больше пугалась. В конце концов, мать сказала:
- Ох, Ниночка, вызывай скорую. Мне совсем плохо.
- Сейчас, - отозвалась Нина, стремглав побежав в прихожую.
Соседка уже битый час болтала по телефону с очередной подругой.
- Людмила Ивановна!
- Чего тебе? - недружелюбно отозвалась та.
- Маме плохо! Живот сильно болит!
Она надеялась, что соседка прекратит болтать и даст ей трубку. Но нет - та сделала по-другому.
- Слушай, Даш, тут соседке плохо. Щас вызову скорую, потом перезвоню.
Сказав это, Людмила Ивановна нажала на рычаг и набрала нехитрый номер "03". После чего побежала к холодильнику и принесла кусок льда.
- На, положь маме на живот. Сама так делала, когда аппендицит был.
Из дневника С.И. Тушкановой:
"Говорят же, беда не приходит одна. Вот и на меня всё сразу навалилось - и развод, и пожар, и коммуналка, и соседи пакостные. А ещё этот аппендицит. Ну, Люська! Ну гадина!
Легка на помине. Только о ней подумала, как появляется, красавица. Запрыгивает на койку. Ну всё, думаю, опять что-нибудь склюёт. Интересно, что? Денег больше нет, мужа нет, а о здоровье и говорить нечего.
Но она не торопилась клевать. И вместо того, чтобы пройти к моим ногам, она остановилась посередине и прошепела (или прокудахтала - не знаю, как назвать):
- Докатились! Воруем у погорельцев! Воспользовалась тем, что Лизка детьми занималась - и туда же!
Тут Люська права. Чертовски права! Не до серёжек Лизке тогда было. Даже документы прихватить не успела. Да и какие тут документы? У неё же двое грудных детей - их надо вынести. А ещё отец третий год как не ходит. Пока она вытаскивала его, я и забежала к ней в квартиру. Моя уже горела вовсю - туда лезть опасно. А у Лизке в комнате огня ещё не было. И серёжки лежали как раз на комоде... Скажете, что я сволочь? Может, оно и так, но надо ж как-то жить. Это раньше было: один за всех и все за одного, а сейчас каждый за себя. Тем более, у меня ребёнок.
А Люська, зараза, не понимает. Оно и понятно - всю жизнь была под боком у Тихоновны, та её и покормит, и напоит.
