- Представляешь, наглость какая! - возмущалась Татьяна Владимировна. - Подходит к полке - берёт вещи, а номерок себе забирает. Я её за руку - а ну отдавай. А она мне по морде. Сопливая студентка!
- Да, и вправду какая-то ненормальная, - согласилась Ярославна. - А что это за девушка?
- Блондинка крашеная, - скривилась вахтёрша, у которой, кстати, у самой успели отрасти естественные тёмно-русые волосы, ещё не отравленные светлой химией. - Взяла и мне дала по морде. Наркоманка, наверное. С вашего факультета?
- Нет, вряд ли, - ответила Ярославна. Конечно, крашеных блондинок на факультете экологии было достаточно, но почти все они были спокойными и улыбчивыми. Во всяком случае таких буйных точно не было. Разве только кому-то определённо сорвало крышу. - Наверное, кто-то с других.
- Наверное. Но я этого так не оставлю. Я буду жаловаться.
С этим Ярославна, пожалуй, была согласна на все сто. Должна же быть какая-то управа на обнаглевших студентов. Это уже не просто воровство - это грабёж среди белого дня. Да ещё и в таком престижном Институте Экологии, который, можно сказать, был лицом Тулы.
Татьяна Владимировна работала в камере хранения ещё с прошлого года, когда Ярославна училась на первом курсе. Пенсионерка и студентка почти сразу подружились. Рассказывали друг другу о последних событиях в институте, о политике и даже о личной жизни. Им было что рассказать друг другу. Но в последнее время Татьяна Владимировна то и дело говорила об участившихся случаях воровства номерков. Зачем они так понадобились студентам, не понимала Ярославна. Ладно, были бы они сделаны из золота. Наверное, просто из вредности - позлить старушку.
На часах было ровно четыре, а дверь камеры хранения была закрыта. Столпившиеся у двери студенты переминались с ноги на ногу, то и дело посматривая на мобильники. Что такое? Перерыв уже давно кончился, а вахтёрши всё нет. А ведь через минуту начинается пара. Правда, не у всех, у Ярославны, например, всё уже закончилось. Но домой-то хочется. Да ещё надо зайти к Егору, принести книги. Хотя вероятность, что он всё-таки напишет по ним реферат, была ничтожно мала. Ему сейчас явно не до этого...
Неожиданно громкий ор огласил весь этаж. Это был голос Татьяны Владимировны. Интересно, на кого она? Может, студент силой отбирает у неё ключи или того хуже? Если уж дошло до того, что студентка подняла руку на пожилую вахтёршу...
Наконец, показалась и она сама. И не одна - рядом с ней шла Аня - однокурсница Ярославны. Тихая, скромная и даже несколько стеснительная девочка. Кто-то, а уж она вряд ли осмелилась бы даже повысить голос. Впрочем, Аня и не осмеливалась.
- Но уже четыре, - говорила она тихим голосом. - Сейчас пара начнётся.
- Ну и что! - заорала вахтёрша. - Что мне уже в туалет сходить нельзя! Да мало ли какие у меня дела! Совсем охамели! Дебилы!
При этом она метнула в собравшихся студентов такой ненавидящий взгляд, что Ярославна испугалась, что она сейчас ударит кого-то. К счастью, этого не произошло - она открыла дверь, взяла номерок и отдала Ане сумку, продолжая выкрикивать разные неприятные вещи в её адрес. Даже когда Аня, покраснев как рак, ушла, Татьяна Владимировна не остановилась - каждому студенту рассказала, какая Аня плохая.
Ярославна подождала, пока все студенты заберут свои вещи, и вошла в камеру последней. Она сделала это намеренно, чтобы поговорить со старшей подругой без свидетелей.
- Татьяна Владимировна, ну зачем Вы так на Аню? Да ещё и на людях?
- А что? - закричала вахтёрша, махая руками, как мельница. - Подумаешь, недотрога! Уже и голос на неё не повысь!
- Но Вы же сами ушли не вовремя, а она пришла за Вами... Зачем было так на неё орать?
- Мне нет до неё дела! В конце концов, мне что: выйти нельзя?
- Вот, видите, Вам нет до неё дела, а почему ей до Вас должно быть? Ей тоже нужно забрать вещи. А вообще она совсем неплохая. Я с ней учусь, знаю...
- Ты, видимо, тоже такая, раз её защищаешь! Все вы одинаковые! - был ответ.
Ярославна поняла, что разговора не получится. По крайней мере, сегодня. Может быть, в понедельник, когда Татьяна Владимировна успокоится, осознает, что была неправа. А сгоряча наговорить лишнего - это любой может. Сегодня вахтёрше, что называется, сорвало крышу. Завтра такое может произойти с Ярославной. Но это же не значит, что дружбе конец.
Положив номерок и забрав сумку, девушка спустилась вниз в гардероб. Неожиданно там же показалась и Татьяна Владимировна. "Может, уже успокоилась", - подумала Ярославна. Но нет - судя по спешной походке и ненавидящему взгляду, настроена она была агрессивно.
- Где номерок? - спросила она. - Я здорово ругаюсь! Я ой-ой-ой как ругаюсь! - произнесла она с некоторой гордостью за себя, так, словно умение ругаться было её главным достоинством.
- Да у Вас же, - ответила Ярославна. - Мой был шестьдесят шесть.
- Нет его там! Давай вытряхивай всё из сумки!
Ярославна послушно вывалила из сумки всё содержимое. Номерка, как и следовало ожидать, там не было. Увидев это, Татьяна Владимировна ушла, повторяя, как заклинание, что здорово ругается, когда номерки пропадают.
У Ярославны мелькнуло подозрение: а не объявила ли вахтёрша ей войну? Может, специально и обвинила её в воровстве, чтобы отомстить за Аню? Нет, ну почему сразу: война, месть? Может, номерок и вправду утащил кто-то другой, а Татьяна Владимировна, помня, куда положила его Ярославна, и подумала на неё. Всякое бывает.
Суббота. Как хорошо, что сегодня не надо в институт! Но очень плохо, что нельзя погулять с Егором. Вчера, когда она пришла, едва волоча пакет с книгами, он даже не открыл. И даже наверняка не подошёл к двери. В том, что он дома, Ярославна была уверена - мать Егора сказала, что он уже две недели никуда не выходит. Даже в институт. И если бы не она, Ярославна никогда не узнала бы, что с Егором и жив ли он.
Это началось с конца августа. Егор уже много дней не звонил и не приходил к ней. Тогда Ярославна решила позвонить ему сама. Трубку никто не взял. Пробовала прийти к нему - никто не открыл. На следующий день, когда она снова позвонила ему, трубку взяла мать. Егор так и не подошёл, несмотря на то, что мать кричала в соседнюю комнату: "Егор, подойди! Это твоя Славка!". Она слышала, как Егор что-то отнекивался. Значит он, по крайней мере, живой. А на следующий день мать сама позвонила ей и сказала, что Егор в депрессии. И всё из-за того, что родители разводятся. Теперь он не хочет никого видеть, целыми днями сидит дома и вздыхает. Чем больше Ярославна её слушала, тем меньше понимала Егора. Ладно бы, его родители жили нормально, но нет - что ни день, то у них ссора. И, занятые семейными разборками, они порой забывали уделить ему хотя бы минуту внимания. Будь такое в семье Ярославны, она бы, напротив, радовалась, что наконец-то мама и папа прекратят ругаться и заметят собственного ребёнка. "Может, мне стоит вернуться к Павлу, унизиться перед ним? - спрашивала Лидия Николаевна. - Не могу смотреть, как Егор страдает". "Нет, даже не думайте! - возразила Ярославна. - Это будут опять ссоры, и Егору опять будет плохо". И тогда после разговора она впервые в жизни рассердилась на Егора. "Да что же он не понимает, что своим нытьём жизнь матери портит!"
Вот и теперь она звонила Егору, чтобы сказать о книгах, но никто не брал трубку. Как-никак, у парня семейные проблемы - надо ему помочь, надо выводить из депрессии. Сейчас ему так нужна доброта и тепло.
- Ах, так, не берёшь! - Ярославна с силой швырнула трубку. - Ну и пошёл ты! Без тебя проживу!
- И правильно! - поддержала её мама. Она готовила обед, и из кухни всё слышала. - Он что, думает, что ты игрушка? Хочет - играет, хочет - забрасывает! Недостоин он тебя!
- Ну что ты говоришь, мама? Просто Егор очень страдает. Погоди - пройдёт время, всё будет как раньше.
Мать с сомнением покачала головой. Отец из соседней комнаты ничего не сказал - только цокнул языком. Ярославна уже знала, что это означает: "Пропадёшь ты с ним, Славка. Тоже мне мужик - сопли размазывает".
Но у Ярославны уже всю злость на Егора как рукой сняло. Она уже жалела о том, что только что сказала сгоряча, и теперь защищала жениха. Нет, не слюнтяй он, не трус. Просто у него сейчас в жизни трудный период - с кем не бывает.
Родители чуть поспорили и успокоились. Должна же, в конце концов, у дочери быть голова на плечах. Сама видит, с кем встречается. Поэтому во время обеда никто не сказал ни слова о Егоре. Отец рассказывал весёлую историю о том, как его сослуживца вчера залил верхний сосед. Но он спросонья (и спьяну) не совсем понял и побежал жаловаться... к нижним соседям.
После обеда Ярославна с матерью вымыли посуду и пошли в зал. Отец увлечённо рассматривал программу.
- Сейчас будет документальный фильм, - сообщил он женщинам. - По первому.
Ярославна вздохнула. Видимо, не светит ей сегодня посмотреть какой-нибудь сериальчик. Жаль! Вот так всегда: что папа захочет, то и смотрим.
Фильм оказался про военный переворот в Чили, в 1973 году. Как же ненавидела Ярославна эти документальные фильмы! Не то что художественные: показывают кадры, и есть ощущение, будто всё это происходит в реальности. А в документальных - одна говорильня.
От скуки девушку спасла Юлька, запрыгнувшая к ней на колени. Она подмигнула хозяйке зелёными глазищами и вытянула рыжие, с белыми гольфиками, лапки. Это означало: "Чеши меня", чему Ярославна с радостью подчинилась. Юлька одобряюще замурлыкала.
А уж родителям и подавно скучать не пришлось. Отец слушал речи Корвалана, словно лекции по любимому предмету. Что-то, а от документальных фильмов его и за уши не оттащишь. Мать сидела в уголочке и вязала скатерть. А когда она вяжет, ей всё равно, что смотреть: хоть Фреди Крюгера.
Когда фильм закончился, мать оторвалась от работы и пошла на кухню - выключить чайник. Через минуту она позвала остальных:
- Идёмте пить чай.
Чили. Сантьяго. 1970 г.
- Идём пить чай, - позвала Гваделупе.
- Сейчас, мама, - ответил Родриго, не отрываясь от бумаг.
Он как раз дописывал доказательство теоремы, и очень боялся отвлечься. Если ошибиться, придётся начинать всё сначала. Де, нелёгкая дело - физика! Но зато какое интересное! Недаром её прозвали "царицей наук".
Закончив писать, Родриго аккуратно разложил страницы будущей диссертации и посмотрел на портрет Ньютона. Ему показалось, что сэр Исаак одобрительно улыбается. Повернувшись к Эйнштейну, Родриго увидел усмешку: ну давай, старайся, всё равно со мной не сравняешься. Естественно, Альберт, кто ж с этим спорит! Хоть он, Родриго, и недолюбливал Эйнштейна за то, что бросил родную дочь, но гениальности у него не отнимешь. Как, впрочем, и у Ньютона, который со школьной скамьи был предметом его восхищения.
Мать уже налила чай и себе, и сыну. Родриго сел напротив матери и молча пригубил чай. Гваделупе тоже не говорила ни слова. Ей казалось, что с ним вообще не о чем говорить. То ли дело, когда он был маленьким. Тогда он не замолкал ни на минуту, пока не расскажет, как прошёл день в школе, как дела у друзей. Особенно весело было, когда друзья приходили к нему. Тогда тишине не было места в доме, и не было место тоске, поселившейся в сердце Гваделупе после гибели Фернандо. Если бы он сейчас был жив, как бы он гордился успехами сына! Шутка ли: собирается защищать диссертацию по физике! Может, станет кандидатом наук.
И всё же Гваделупе ревновала. С каждым днём сын всё больше отдалялся от неё. Казалось, Ньютон стал ему ближе родной матери, а физика - воздухом, которым он дышит.
Но больше всего мать беспокоило другое: почти все его друзья были женаты, а сын девушками вообще не интересовался. Похоже, физика была единственной его возлюбленной. "Так и умрёт холостяком, - с тревогой думала Гваделупе. - Не оставив мне внуков".
- Жениться тебе надо, Родриго, - в этот раз Гваделупе снова не удержалась.
- Успею, мама, - махнул рукой тот. - Зачем спешить? Я ещё молодой - всё впереди.
Это он говорил, наверное, раз сто.
- Но, Родриго, сынок! Все твои друзья уже с детьми. Ты же у меня мальчик красивый, умный. Посмотрел бы вокруг, познакомился бы с девушкой. Да что знакомиться - взять хотя бы Эмилию. Неужели она тебя не достойна?
- Мама, Эмилия достойна самого лучшего. Но я её не люблю. Так что пусть её осчастливит кто-то другой.
- А кто же тебя осчастливит?
- Подожди, мама, не торопись. Ещё всё впереди...
Он не договорил. Внезапно со двора послышался истошный крик: "Помогите!".
Родриго быстро встал из-за стола и подошёл к окну - посмотреть, что случилось. "Она меня съест!" - снова закричали, и, наконец, показался силуэт доньи Фелисы. Соседка! Беременная!
Он хотел было выбежать во двор и вызвать врача. Но вдруг... из-за угла показалась огромная ящерица. Издали она напоминала большую змею: с покрытой зелёной чешуёй телом, злыми красными глазами. Её широкая пасть была раскрыта настежь, как дверь на тот свет. Два ряда кривых белых зубов торчало оттуда. А красный раздвоенный язык игриво метался между ними, готовый не то схватить, не то ужалить. Но самыми ужасающими были лапы. Шесть больших, когтистых лап, на которых кое-как удерживалось тело с широкими крыльями.
Родриго видел, как муж доньи Фелисы - дон Педро - бросился ей наперерез. Абсолютно безоружный. Сейчас она его в два счёта... Нет, нельзя этого допустить.
Гваделупе тоже подошла к окну, но сын загородил ей дорогу:
- Не надо. Я сейчас...
Не успела она и глазом моргнуть, как Родриго побежал в кладовку и взял оттуда молот, которым покойный отец зарабатывал на хлеб. У двери его остановила мать:
- Родриго, не надо! Она страшная!
- Я знаю, - коротко бросил Родриго. - Пусти, я должен спасти донью Фелису.
Он прошёл мимо неё, и сбегая во двор, уже не слышал слов матери:
- Вернись, сынок! Прошу тебя!
Во дворе собралась кучка соседей. Женщины визжала, мужчины либо сторонились, либо старались прикрыть своими телами жён и детей. А у стеночки, прижавшись и дрожа всем телом, стояла донья Фелиса. Защитить её теперь было некому: скелет несчастного Педро лежал у садовой скамейки. Родриго вытянул руку с молотом и бросился вперёд.
Враг, показалось, отвратительно ухмыльнулся уголками пасти, и двинулся к смельчаку.
Что было дальше, Родриго почти не осознавал. Слово в беспамятстве, он наносил удары молотом, почти не чувствуя боли, когда острые, как бритва, когти, царапали его руки, ноги, шею. Не видел крови, окрасившей всю его рубашку. Пару раз ящерица норовила сжать страшные зубы на его шее. И если бы Родриго вовремя не опустил молот на её голову, ему пришлось бы распрощаться со своей. Наконец, враг стал слабеть. Когти всё реже стали касаться тела Родриго...
Неожиданно ящерица завыла и, метнув на юношу полный ненависти взгляд, расправила крылья и поднялась в воздух. Она ещё вернётся, чтобы убивать.
Гваделупе бросилась к сыну:
- Как ты, Родриго, сынок? Она тебя поцарапала!
- Есть немного, - ответил тот.
Он дышал прерывисто, с трудом, но старался, чтобы его голос звучал бодро. Всё нормально, мама, не волнуйся! Да, поцарапала, но это не смертельно. К свадьбе заживёт. Только шрамы, конечно, останутся.
- Всё нормально! Победа на нашей стороне! - ответил Родриго с торжествующей улыбкой.
Вдруг он зашатался. Земля стала медленно уходить из-под ног. Сознание покидало его...
Стоявшие в оцепенении соседи, наконец, осознав, что произошло, сначала бурно выражали радость. Но когда Родриго, выронив молот, внезапно упал на руки Гваделупе, их радость сменилась тревогой. Они бегом бросились к нему.
- Он ранен! Зовите доктора! - послышалось в толпе.
Кто-то спешно побежал за доктором, кто-то остался около него и его матери.
- Когти! - вдруг воскликнул Родриго. - Они ядовитые!
- Ну что копаетесь! - стали кричать в толпе. - Доктора скорее!
Но было слишком поздно...
Тула. Сентябрь 2003 г.
"Фу ты! Пригрезится ж такое!" - Ярославна помотала головой, словно старалась отогнать этот морок.
Это было в высшей степени странно. Никогда прежде Ярославне не приходилось видеть сны наяву. Какие-то Чили, какой-то Родриго с Гваделупе, какая-то жуткая ящерица. С чего вдруг? Ужастиков девушка не смотрит, сериалы предпочитает наши, российские. Смотрела, правда, в детстве несколько латиноамериканских, но там действия происходили, как правило, в Мексике или в Аргентине. Чилийцы, похоже, не очень-то преуспели в кино. Да и вообще, об этой длинной гористой стране Ярославна знала немного - чуть-чуть истории и географии. Видела на карте, слышала о военном перевороте, на который в её видении и намёка не было. Тогда почему ей всё показалось таким знакомым, словно она сама там была?
И откуда эти мать и сын? Ну да, были в сериалах и Родриго, и Гваделупе, но если бы тот юноша и его мать были хоть немного похожи на тех героев! Но он не были ничьими копиями. Ярославна готова была чем угодно поклясться, что видит их впервые в жизни. Тогда почему так ясно представляет себе их жизнь? Нет, мало сказать - представляла. Она сама чувствовала, чувствовала и тревогу Гваделупе за сына, и то негодование, что толкнуло Родриго на борьбу с ящерицей, и скорбь матери, потерявшей ребёнка. И более того, она вдруг поняла, что Гваделупе не сможет жить с этой болью. Она или умрёт, или сойдёт с ума, или что-нибудь над собой сделает. Скорее, третье.
- Слава, почему чай не пьёшь? - услышала она мамин голос. - Остынет ведь.
- Да, сейчас, - рассеянно ответила Ярославна.
- Ты всё из-за этого Егора? - спросил отец. - Нашла тоже из-за чего переживать!
Егор! Ах да, совсем про него Ярославна забыла!.. Интересно, а что бы сделал Егор, окажись он на месте Родриго? Стал бы он, рискуя жизнью, рваться в бой с ящерицей? Или трусливо спрятался бы за стенами дома?
"Ну, конечно, стал бы спасать беременную женщину", - подумала Ярославна и... сама себе не поверила.
Ярославна с трудом дотащила тяжёлый пакет до камеры хранения и, сгибаясь под тяжестью книг, поставила его на столик. И зачем я их брала, злилась на себя девушка. Егор к ним не только не притронулся, даже в глаза не увидел. Каждый день она приходила к нему с парой-тройкой книг в надежде, что он одумается, впустит её и начнёт, наконец, писать этот злосчастный реферат. Но каждый раз одно и то же: звонок, разрывающий мёртвую тишину, ни звука из квартиры, томительное ожидание, и, наконец, уход с разочарованием под сердцем. Деревянная дверь, которая раньше готова была распахнуться настежь при появлении Ярославны, теперь стояла мёртвой стеной, навеки разлучающей её с Егором.
Но ведь не сама дверь - это Егор сделал её разлучницей. Иногда из-за неё слышались тяжёлые шаги. Их звук то приближался, то удалялся. Но ни разу не глянул в дверной глазок несравненный глаз любимого, ни разу его шаги не подошли к двери вплотную. Он просто проходил мимо....
Наконец, из камеры хранения один за другим стал выходить студенты. Подошла очередь Ярославны. Оставив кипу книг на столике, девушка вошла, чтобы отдать сумку. Но Татьяна Владимировна, не обращая на неё внимания, занялась каким-то парнем с другого факультета, затем - другим. Ярославна хотела было привлечь её внимание, но передумала - ещё крик поднимет, мол, ты тут не одна. В конце концов, она никуда не спешит - ничего страшного, если подождёт минутку.
Но Татьяна Владимировна, видя, что Ярославна не обижена таким игнорированием, сама взяла у неё сумку, бросив при этом:
- Чего ждёшь? Характер она показывает! Никому он не нужен - твой характер!
- У Вас учусь, - скромно ответила Ярославна.
- Замолчи! - почти заорала вахтёрша. - Молода ещё - так со мной разговаривать!
- А Вы думаете, если Вы старшая, то Вам всё можно?
- Смотри-ка ты - обиделась! Неженка! - начала было Татьяна Владимировна.
Ярославна не ошиблась - видимо, вахтёрша и вправду объявила ей войну. Когда в понедельник она пришла в камеру хранения, Татьяна Владимировна начала с того, что сказала Ярославне, что у неё опять украли номерок, и что все студенты - ворьё. "Ну не все, - возразила Ярославна. - Я, допустим, не воровка". "А чем ты лучше других? - бросила вахтёрша. - Все вы одинаковые". Дальше - хуже. Во вторник опять пришла не в настроении и обозвала столпившихся у камеры студентов дебилами. При этом с нескрываемой ненавистью глядела на Ярославну.
"Это она специально, чтобы забрать у тебя энергию, - объяснила ей тётя Соня, которой девушка рассказала о ссоре с гардеробщицей. - Хочет забрать её, а всё плохое оставить тебе. Ты возьми зеркало и, когда она опять начнёт, направь на неё. Тогда всё злое к ней же и вернётся".
Сначала Ярославна отмахивалась, мол, глупости всё это. Но после того, как в среду Татьяна Владимировна пожелала ей и всем её однокурсникам, чтобы у них руки отсохли, решила попробовать. Специально для этого она сегодня и принесла зеркальце в институт.
Вахтёрша хотела было сказать ещё что-то колкое в адрес Ярославны, но та вдруг достала зеркальце и, прежде чем она успела закрыть лицо, направила прямиком на эти полные ненависти глаза. Однако через минуту с криком: "Мама!" выронила зеркальце и, забыв о сумке, сбивая с ног столпившихся студентов, бросилась наутёк. В круглой рамочке отразилась морда чилийской ящерицы.
"Егор, ответь! Пожалуйста, возьми трубку! - мысленно умоляла Ярославна, сотый раз набирая знакомый номер. - Егор, мне страшно одной!"
И снова вместо ответа - длинные гудки. Если бы хотя бы его родители были дома. Но они уехали на дачу, так же как родителя Ярославны. Она, пожалуй, отдала бы всё, лишь бы поехать с ними. Но нельзя - у неё ещё не готов реферат. И всё из-за Егора. Вернее, из-за его депрессии. Сколько же она, окаянная, будет длиться? Давно бы пора прекратить жевать сопли! Нет, всё-таки бездушие это - упрекать его. Тем более, когда сама ничего не понимаешь. Да и где ей, Ярославне, понимать, когда она, дитя счастливой семьи, знает о крупных скандалах только понаслышке. А уж развод и вовсе что-то далёкое, словно из другой галактики.
Так и не дозвонившись, девушка заперла дверь на все замки и, несмотря на изнуряющую духоту, плотно закрыла окна. Только потом, помывшись, легла спать. Чего теперь ожидать от Татьяны Владимировны, она толком не знала. Но почему-то ей казалось, что залететь в открытое окно и вспороть горло сонной жертве для неё пара пустяков.
Разбудило девушку истошное мяуканье. Сонно продрав глаза, Ярославна увидела несущуюся, как угорелую, Юльку. Янтарно-жёлтые глаза, круглые, как плошки, со страхом смотрели в сторону окна. Это она!
Не помня себя от ужаса, Ярославна стремглав подбежала к Юльке, схватила её в охапку... Чудовище тем временем чуть отлетело назад... Отсрочка! Только бы успеть до ванной!...
Как только она задвинула щеколду, из комнаты раздался звон бьющегося стекла.
"Надо было свет что ли включить", - подумала было Ярославна, прижимая к груди насмерть перепуганную Юльку.
А впрочем, может, оно и к лучшему, что не успела... Шут с ним!
За дверью вдруг послышался шелест крыльев. Видимо, ящерица отлетала, чтобы так же со всей силы налететь на дверь и разнести в прах старую деревяшку.
Дверь дрогнула, но не поддалась. Тогда ящерица снова отлетела, на этот раз, видимо, дальше прежнего. Снова бросок огромной туши, треск дерева, шум осыпающейся штукатурки. И этот жуткий, леденящий душу вой. Господи! Хоть бы до утра дожить!
Чили. Сантьяго. Сентябрь 1973 год.
- Дорогой, это ты? - послышалось из-за двери.
Значит, Кармен одна. Этот придурок Луис, видимо, пошёл на работу. Патриот недоделанный! Это, безусловно, обрадовало Энрико.
- Я, пташечка!
Щёлкнул ключ в замке, дверь со скрипом открылась - и вот перед ним полуобнажённая Кармен. Как же она была восхитительна в этом коротком халатике! А эти сверкающие чёрные глаза, а эти волосы, ниспадающие на плечи крупными локонами, эта стройная фигурка из одних изгибов!
При виде неё у Энрико закипала вся кровь. Всё в облике Кармен возбуждало нестерпимое желание.
Впрочем, сдерживаться было ни к чему. Женщина с радостным визгом бросилась ему на шею и тут же стала покрывать её поцелуями. Энрико подхватил её и, страстно впившись губами в это идеальное тело, закружил её по всей прихожей.
- Ты пришёл, Энрико? - страстно шептала Кармен. - Я думала, ты на работе?
- Я что, ненормальный что ли? В такой день! Это у Луиса мозги набекрень. Как, впрочем, у всех коммунистов.
Действительно, чтобы пойти на работу сегодня, в такой неспокойный день, когда решается судьба целой страны, нужно быть сумасшедшим. По радио поступали самые противоречивые советы. "Жители Сантьяго должны оставаться дома", - гласили радиостанции, захваченные военной хунтой. А законный президент Чили, главный сумасшедший, говорил: занимайте рабочие места, мы победим. Весьма опрометчиво так думать, когда танки уже подошли к Ла Монеде!
Но жене Энрико, разумеется, не сказал этого. Напротив, изобразил искреннее возмущение происходящим и якобы в приступе патриотизма отправился на фабрику "выполнять свой долг". Марианна сразу поверила. Что с неё возьмёшь - дура она и есть дура! В молодости хоть красивой была. Сейчас же, лет в сорок, подурнела, потолстела. И вид как у загнанной лошади. Что и говорить - не первой свежести. Кармен - совсем другое дело. Молоденькая пташечка, только что вылетевшая из гнезда. Ей ещё и двадцати пяти нет. Марианна в сравнении с ней жаба вылитая.
Он вдруг вспомнил взгляд супруги, полный беспокойства, который она подарила ему на прощание. И эти слова: "Будь осторожен, Энрико. Я боюсь за тебя!"
"Бойся, бойся", - думал он, лаская нежное тело любовницы и едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.
Наконец, утомлённые страстными ласками, оба откинулись на подушки, тяжело дыша.
Чуть погодя Кармен предложила:
- Давай выпьем винца.
Энрико с удовольствием согласился.
Мелькая совершенным телом, "пташечка" встала с кровати и пошла на кухню. Энрико провожал взглядом её танцующие бёдра до тех пор, пока она не скрылась из виду.
"Я женюсь на ней, - думал он, блаженно потягиваясь. - Обязательно женюсь. Если только она бросит Луиса. А может, и бросать не понадобится - на работе пристрелят... Правда, дуру мою жалко - она ж больше замуж не выйдет. Ну ничего - так ей..."
Он не закончил мысль. У открытого окна послышалось странное шуршание. Словно кто-то махал крыльями. Нет, не птичка - слишком уж мощным был взмах. Конечно, это Кармен - кто ж ещё! Незаметно подкралась и теперь хочет его напугать.
Тут он, наконец, увидел, кого только что так ласково окрестил... Раньше Энрико никогда не думал, что может так визжать. Громко, истошно, совсем как женщина. Перед ним была та, которая три года назад съела четверых. Потом после боя с одним безумцем исчезла. Думали, навсегда. И вот она вернулась, воспользовавшись суматохой. И стоит перед ним лицом к лицу, жаждет новых жертв.
Раздумывать было некогда. Как ошпаренный, Энрико спрыгнул с кровати и с криком: "Мама! Не хочу умирать!" - кинулся в ванную. Было слышно, как ящерица, махая крыльями, летит за ним и стучится когтями в запертую дверь.
Энрико, прижавшись к стенке, дрожал всем телом. Ему уже не было дело ни до любовницы, судя по звуку, упавшей в обморок, ни до плотских утех. В голова как на дрожжах распухала одна-единственная мысль: жить! только бы жить!
Удар, ещё удар - и дверца слетела с петель. Последнее, что Энрико видел, была оскалившаяся морда ящерицы. И мысль, яркая мысль озарила его мозг: "Глупец! Она не тебя хотела!"
Впрочем, мысль была не его, а некой Гваделупе, отравившейся крысиным ядом после смерти сына.
Тула. Сентябрь 2003 год
Ярославна открыла глаза. Что это было? Страшный сон? Тогда почему она сидит на коврике возле стиральной машинки, в тёмной ванной?
Юлька лежала на коленях, прижавшись к хозяйке всем телом и, обхватив её лапками, таращила испуганные глаза. Но ничего, что могло бы её напугать, рядом не было, а снаружи - ни звука.
"Так было это или не было?"
Девушка аккуратно поднялась, перекладывая Юльку на плечо и, нащупав дверь, открыла задвижку.
В прихожей было тихо. Только полка для обуви была опрокинута, а большое зеркало, висевшее над комодом, разбито вдребезги.
Ярославна побежала в спальню. Казалось, там прогулялся ураган. На полу вперемежку с разбитым оконным стеклом валялись черепки цветочных горшков с рассыпавшееся землёй и тем, что ещё вчера было цветами.
Значит, правда. Ящерица пришла, чтобы убить её. И непременно убила бы, окажись дверь не такой крепкой. Именно благодаря этому она, Ярославна, сейчас живая. Ящерица об этом наверняка знает. А значит, она опять прилетит.
- Что же делать, Юлечка? - впервые за всю ночь Ярославна позволила себе разрыдаться. - Съедят твою хозяйку!
Кошка по-прежнему смотрела на неё круглыми глазами. А за окном по нежно-розовым облакам поднималось к небу неяркое утреннее солнце.
Ну и начинается денёк! Просто ужасно! Ну почему именно сейчас маме вдруг понадобились новые сапоги? Неужели нельзя пойти за ними завтра? И это было бы ещё ничего - можно позвонить Петру Ивановичу и сообщить, что план под названием "Автобус" терпит фиаско. И тут же утешить огорчённого другим, наспех придуманным, которому Антон уже дал название "Покупка обуви". Но беда была в том, что на сотовом не было ни копейки. А домашний Петра Ивановича наотрез отказывался отвечать.
- Антош, ты скоро? - позвала из прихожей мать. Она уже оделась и ждала, когда сын последует её примеру.
- Иду, мам, - отозвался Антон.
"Ну что же это на невезуха! - с досады он бросил мобильник на диван. - Познакомить мать с нормальным мужиком - и то не получается!"
Однако оказавшись на улице рядом с матерью, Антон малость приободрился. Ничего - ещё посмотрим, кто кого! Антон Никольский не спасует перед неприятностями. Не сегодня - завтра, но он добьётся своего! А после займётся своей личной жизнью. После - сейчас он чувствовал, что не имеет права быть счастливым. Да и возможно ли счастье на чужих слезах? Даже не на чужих - на слезах собственной матери.
Умом-то парень понимал, что ни в чём не виноват. Не его вина, что отец не любил мать, обижал её и гулял на сторону. Не его вина, что мать всё это терпела. И уж тем более нет его вины в том, что четыре года назад отец ушёл к другой, моложе него лет на двадцать.
Но сердце понимать отказывалось. Оно знало, что мать терпела весь супружеский ад не от большой любви - она не хотела, чтобы Антоша рос без отца. Ведь развод родителей для ребёнка - страшная травма. Напрасно Антон говорил матери: "Если вы разведётесь, я всё пойму", напрасно уговаривал отца не обижать маму. Кто ж будет слушать ребёнка?
Отец ушёл некрасиво. Всю свою ненависть, что питал к жене долгие годы, он выплеснул наружу, сказав, что она старая кляча и толстая корова, и в качестве компенсации за "моральный ущерб" забрал всё совместно нажитое. О сыне он напрочь забыл.
Для Антона, как и для матери, отец умер. Осталась только боль, которую он так долго причинял, отнимая веру в жизнь. Последнее как раз и было самым страшным. Пережив предательство, мать ничего не хотела слышать о повторном браке. А для Антона это было не просто мечтой - навязчивой идеей. Он должен сделать её счастливой. Только так он может искупить свою вину за то, что невольно сделал её несчастной. То, что мать его ни в чём не упрекала, делало это стремление просто неодолимым.
И вот, наконец, нашёлся достойный кандидат. С ним Антон познакомился на работе. Давно разведён: жена предпочла ему дипломата и уехала с ним в Америку. Детей не нажили. По возрасту на пять лет старше матери. Но главное, Пётр Иванович - порядочный человек. И хочет покончить с холостяцкой жизнью.
Неоднократно пытался Антон намекнуть матери о знакомстве, но каждый раз она отвечала, что никаких мужчин, кроме Антона, ей не нужно.
"Тогда так, - предлагал он сотруднику. - Мы с мамой завтра едем на рынок. Вы едете в том же автобусе, мы как будто случайно встречаемся, вы знакомитесь. Дальше... Впрочем, дальше я скромно отхожу в сторонку".
Увы, придумать, как лучше всего познакомиться, Антоновой фантазии не хватило. Не умел он знакомиться с девушками - хоть убейся. У Петра Ивановича какой-никакой опыт есть. Кто знает, может, он понравится матери. По крайней мере, Антону хотелось на это надеяться.
- Как тебе сапоги, Антон?
- Нормально, - машинально ответил парень, не особо разглядывая, что у матери на ногах.
Надо зайти в "Евросеть", положить деньги на телефон и отправить СМСку Петру Ивановичу...
От дальнейших мыслей его отвлекла песенка, заигравшая по магазинному радио. Антон так и не понял, чем она его так привлекла. Обычная старая песенка про любовь. Но было в ней что-то судобоносное. Как будто бы сегодня должно произойти что-то важное, что перевернёт его жизнь на сто восемьдесят градусов.
"Ты проходишь походкой плавной,
Манишь встречного красотой.
Как зовут тебя? Ярославна.
Ярославна моя, постой!
Разве сердце отдать не вправе я
Той, что с солнцем обручена?..."
Что ж это такое? Почему не открывают? Антон ещё раз нажал на кнопку. Снова раздался протяжный звонок, но к двери опять никто не подошёл. Похоже, Петра Ивановича в самом деле нет дома. СМСка и звонок по сотовому остались без ответа. Крепко, видать, обиделся Пётр Иванович - не стал даже брать трубку. Потому Антон и пришёл к нему - мириться.
Чтобы обиженный хотя бы не передумал открывать, он закрыл глазок ладонью. Но это, посему видать, было напрасно.
- Вы к Петру Ивановичу? - спросила поднимавшаяся по лестнице женщина. - Его нет, он в больнице.
- Как в больнице? - удивился Антон.
- Вчера поскользнулся - упал с лестницы. Сейчас в реанимации с травмой черепа...
- В какой он больнице? Что говорят врачи? - засыпал он вопросами соседку.
"Шестьдесят на сорок, что выживет", - вспоминал он, уже выходя из подъезда, единственное утешительное, что услышал за этот день.
И тут же получил удар дверью в лоб.
- Извините ради Бога! - услышал он нежный девичий голосок. - Я не хотела.
- Ничего страшного.
Потирая ушибленное место, Антон улыбнулся, чтобы хоть как-то ободрить невольную обидчицу. Ведь девушка была крайне смущена.
Впрочем, долго разглядывать её Антон не собирался. Не было в её внешности ничего необычного. Заурядная девушка, в Туле таких миллионы. Но что-то не давало парню уйти просто так. Неведомая сила держала его на месте, не позволяя сдвинуться хотя бы на миллиметр. Не отпустила она его и тогда, когда незнакомка, поднявшись на третий этаж, позвонила к соседям Петра Ивановича.
Дверь, по-видимому, открыла та же соседка, с которой Антон только что разговаривал.
- Здрасте, Лидия Николаевна, а Егор дома? - услышал он.
Слышал он и то, как хозяйка квартиры измученно ответила:
- Ой, Слав, как обычно, в депрессии. Заперся у себя, ни с кем не разговаривает. А ты-то как, Слава?
- Да так себе, - был ответ.
И это "так себе" прозвучало настолько безрадостно, что Антон тут же перевёл "хоть в петлю лезь".
"Слабый мужчина, - подумал он с огорчением. - Как, должно быть, трудно девушке любить такого!"
Ему вдруг пришло в голову, что его отец, по-видимому, тоже слабый мужчина. Слабый и трусливый. Не такие ли в конце концов становятся жестокими деспотами? Не имея мужества, они пытаются заменить его грубой силой, не обладая волей, они, вместо того, чтобы бороться с жизненными трудностями, предпочитают одерживать победу над теми, кто слабее. Ведь это так легко - самоутверждаться, обижая слабую женщину...
Антон содрогнулся при мысли о том, что эту девушку, может, ожидает судьба его матери. Ему вдруг страстно захотелось уберечь, защитить её, но как? Она любит того Егора. А его, Антона, по-видимому, и знать не хочет. Станет ли она его слушать?
Сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев, парень вышел из подъезда.
- Ты думаешь, я совсем того? - взгляд Петра Ивановича был таким испытующим, что Антону показалось, будто глаза сотрудника превратились в рентген и теперь ни мигая смотрят прямо ему в душу, готовые уловить каждую мысль, каждую едва зародившуюся эмоцию. Но вряд ли даже самый сильный рентген мог уловить что-либо кроме полной растерянности. Антон определённо не знал, что думать.
- Так Вы говорите, летала? - спросил он, чтобы хоть что-то сказать, не молчать, как рыба.
- Летала, ей Богу, летала! Я ж говорю - она на меня как налетит, так и с лестницы сбросила.
Пётр Иванович говорил так взволнованно, так усиленно жестикулировал, что Антон стал всерьёз беспокоиться, как бы больной не потерял сознание прямо на койке. Травма головы - это всё ж не шутка. Не шутка...
- Ты это, - заговорил Пётр Иванович уже спокойнее, - извини, что вот так подвёл вас с мамой. Я, правда, не хотел.
- Подвели?! - удивлённо воскликнул Антон. - Так говорят, когда перепутали время и место, в конце концов, забыли. Но когда попадают в реанимацию...
- Постараюсь как можно скорее выбраться, - улыбнулся больной, подняв руку, чтобы дружески похлопать молодого коллегу по плечу. - Потерпи, Антошка, вот выпишусь, обязательно познакомлюсь с твоей мамой... Ну ладно, ты беги, а то на работу опоздаешь. А дел сейчас много. Привет передавай своим.
- Обязательно передам. Ну, до завтра, Иваныч. Отдыхайте и, главное, ни о чём не волнуйтесь.
Покидал палату Антон в полном недоумении. То, что рассказал ему Пётр Иванович, не поддавалось никакому логическому объяснению. В собственном подъезде его сталкивает с лестницы гигантская ящерица, похожая на динозавра. Да ещё с невероятно злыми глазами. "Они прямо-таки светятся в темноте, - клялся Иваныч, - красные-красные". Она налетела на него, когда он только успел закрыть дверь своей квартиры. Чего она хотела? А Бог её знает.
Это можно было бы счесть плодом бурной фантазии, но Антон хорошо знал своего сотрудника. Ну, не будет Пётр Иванович рассказывать такие байки ради красного словца. Он лучше скажет некрасивую правду, мол, поскользнулся, упал. Он вообще человек честный, и даже неприятности, которых он повидал в большом количестве, не отучили его от "дурной" привычки говорить правду. А уж если он и вынужден соврать, из вежливости, например, то его руки остаются неподвижны. Он же, говоря о ящерице, был просто похож на мельницу.
Конечно, ящерица могла ему померещиться в темноте. Но случись такое, Пётр Иванович и сам бы удивился. Да и в конце концов, понял бы, что это лишь показалось. Он же так уверенно говорил об этом, что Антон, не будь это такой небылицей, поверил бы безо всяких. Но такое слишком нелепо, чтобы поверить. Ну, откуда в двадцатом веке возьмётся динозавр? Ладно бы, было это в Австралии или в джунглях Амазонии. Но чтобы в центре Тулы...
Остаётся одно - бред. А это значит, Пётр Иванович всей душой верит в том, что говорит, и очень хорошо "помнит", что именно так всё и было. Ничего он на самом деле не помнит. Но подсознание, стремясь заполнить пробел в памяти, вытолкнуло не то киношные образы, не то тайные страхи, и сложило в цельную картину. Оттого Пётр Иванович и уверен, что ящерица действительно была.
О том, чтоб он сошёл с ума, не хотелось и думать. Поэтому Антон твёрдо решил не оставлять надежду. В конце концов, Пётр Иванович действительно вспомнит, что с ним было, и забудет свой бред о динозаврах.
- Да говорю же - ящерица разбила, - сотый раз уже, наверное, повторила Ярославна, стоя у деревянного трюмо, которое ещё позавчера украшало овальное зеркало. Теперь от оного даже осколков не было - Ярославна их сразу же подмела и мусор вынесла. Говорят, примета плохая - держать дома битое стекло, можно неприятности навлечь. А их в последнее время и так было предостаточно.
- Ярославна, не обманывай, - не без строгости проговорил отец. - Если ты разбила, так и скажи.
Он стоял на табуретке под люстрой. Старенькой, только что прикрученной. Когда-то он сам её снял для того, чтобы прикрепить новую, осколки которой теперь валялись на помойке.
- Хотя не понимаю, как ты умудрилась достать люстру. Ну, окно, ну, зеркало, но чтобы люстру...
Наконец-то, подумала девушка, может, хоть теперь ей поверят. Но трезвый ум родителей быстро нашёл всему этому объяснение.
- Или это твои друзья. Признайся - устроила вечеринку, повеселилась...
- Да уж, веселуха была, - не без иронии ответила Ярославна. - Особенно когда она в ванную ломилась. Вы что, не понимаете - меня убить хотели! Она нас всех убьёт.
Это она тоже говорила уже сотый раз. Первый раз она упомянула ящерицу, когда родители, только что вернувшись с дачи, ничего не подозревающие, переступили порог квартиры. Как тогда вытянулись их лица, когда они увидели то, что осталось от люстры. "Бредням" про вахтёршу-обороня они не поверили и сейчас, по-видимому, не собирались. Сначала было забеспокоились: не грабитель ли у них побывал. Но заначка, хранившаяся в серванте, была на месте - незваный гость, судя по всему, не соизволил сделать движения рукой, чтобы убрать мешавшую ему хрустальную вазу. А уж Ярославнины золотые украшения и вовсе были на виду. И ничего не тронуто. Нет, любой уважающий себя грабитель непременно бы сцапал.
Насильник? Помилуй Бог! Давно минули те времена, когда доны Хуаны лазали в окна, дабы обесчестить дон Анн. Современные предпочитают делать это на улице, в машине, в квартире... В своей, куда заманивают доверчивую девушку.
И всё-таки, думала Ярославна, как узко порой мыслят люди. Всему-то они находят самые примитивные объяснения, порой даже настолько примитивные, что становится смешно.
"Нет, не они, - тут же поправила себя девушка. - Мы. Все".
Она вдруг представила, что было бы, если бы на её месте оказался кто другой. Тот же Егор. Вот приходит она к нему - а в квартире всё кувырком. Это, мол, ящерица прилетала, хотела убить. Поверила бы она любимому? Впрочем, она сама знала, что нет. Подумала бы... Даже интересно, а что бы она подумала в самом деле? Да всё что угодно, если только оно просто, как дважды два. Всё, что сложнее, не постигается умом, она бы тут же отвергла. Как все.
"А может, я схожу с ума? Мне кажется, что всё так и было, а на самом деле это мой бред. Ну, не может человек превратиться в ящера, при всём желании не может...".