Он преследует меня повсюду, постоянно мелькает у меня перед глазами. Он косится на меня горящим озлобленным взглядом. Так, словно хочет сказать: я ещё доберусь до тебя.
С другими людьми он делает совершенно жуткие вещи: отрывает им руки и ноги, вынимает внутренности или обовьётся вокруг шеи и душит, душит... Иногда мне кажется, когда я рядом, он делает это особенно жестоко. И при этом зловеще смотрит на меня: любуйся, мол, тебе же это нравится. Нет? Врёшь! Иначе давно бы уже сделал кое-что.
Да, пожалуй, сделаю. Я не хочу больше видеть всего этого! Хватит! Надоело!
Расплатившись с продавщицей за бутылку водки, я вышел из магазина.
Увлечённый избиением лежащего в траве бомжа, он, тем не менее, заметил меня и бросил торжествующий взгляд: ну вот, теперь ты почти что мой.
Твой... Да что же я делаю, чёрт меня дери! Нажраться, как последний трус - убежать, сломаться. И тогда он уже точно обретёт надо мной полную власть, хоть я и перестану его видеть. Вот она - цена желанной слепоты! Что я сейчас собираюсь делать - променять зримого, но бессильного врага на невидимого и всемогущего? Ну уж нет - дудки!
- А вот тебе, сволочь! - закричал я на всю улицу и со всей мощи грохнул бутылку о фонарный столб.
Он с бессильной злобой наблюдает, как бутылка разлетается на тысячи мелких кусочков, и драгоценная жидкость разливается по асфальту. Торжество на его морде тут же сменяется разочарованием. На этот раз, как говорится, облом.
Прохожие с недоумением косятся на меня. Кто-то хихикает, кто-то крутит пальцем у виска, а кто-то шепчет: допился мужик окончательно. Но мне перед ними не стыдно - мне стыдно перед теми, кого я только что собирался предать - перед Дашей, перед Андрюхой, перед Петром Савельевичем и перед Кристиной. Их бы нисколько не обрадовало, что их отец, муж и зять - откровенный слабак и трус.
С Кристиной я познакомился давно - ещё в конце восьмидесятых. Тогда я как раз заканчивал институт и писал дипломную. Моим научным руководителем был Пётр Савельевич, человек глубокого профессионализма и высоких моральных качеств.
Так случилось, что когда мне остро необходима была его консультация, Пётр Савельевич сломал ногу. В этой связи он сам передал через деканат, чтобы студенты - его подопечные - приходили со своими вопросами к нему домой, и он их проконсультирует.
И я пришёл. Дверь мне открыла симпатичная девушка с глубокими серыми глазами.
- Здравствуйте, Вы, наверное, к папе, - зазвенела она своим чудесным голосом. - Проходите.
- Спасибо, - рассеянно пробормотал я, очарованный этим голосом, нежным, как колокольчик. Затем протянул руку. - Степан.
- Кристина, - улыбнулась девушка, протягивая мне свою.
- Очень приятно.
- Рада познакомиться.
Потом, как водится, я обсуждал дипломную с научным руководителем. Он долго и вдумчиво изучал мою работу, отмечая, где исправить, где что подправить. После предложил чаю, и я согласился.
- Кристочка, - окликнул он дочь. - Поставь нам чайку, пожалуйста.
Когда мы сидя на маленькой кухоньки втроём пили чай, я то и дело кидал на Кристину тайные взгляды. Я заметил, что эта русоволосая девушка тоже всякий раз норовит тайком взглянуть на меня.
В следующий раз, когда я пришёл к Петру Савельевичу, мне снова открыла Кристина, а после консультации по дипломной мы снова пили чай втроём. Тогда я поймал её робкий взгляд, и мы несколько минут пристально смотрели друг на друга.
После двух таких игр в гляделки я, наконец, набрался смелости и пригласил её на свидание. Кристина согласилась.
Встретившись в парке, мы довольно быстро перешли на ты, а после ещё нескольких встреч мы поняли, что жить друг без друга не можем.
Пётр Савельевич отнёсся к нашему роману довольно благосклонно, однако же, не забывал напомнить, что любовь любовью, а дипломную писать надо. Впрочем, я в этом плане не шибко халтурил.
И вот я уже защитил диплом, окончил институт и получил работу там же, в Кривом-Роге. И в один прекрасный день в том же парке, где мы встретились впервые, я предложил Кристине руку и сердце. Она в ответ сказала "да".
Родители ничего не имели против моей женитьбы, тем более что молодая невеста им понравилась. Пётр Савельевич тоже был за, но прежде изъявил желание поговорить со мной с глазу на глаз.
- Понимаешь, Стёпа, - говорил он мне. - Моя Кристочка - она чудо. Женившись на ней, ты обретёшь верную и добродетельную жену. Я знаю Кристочку с детства, и я знаю, что что бы ни случилось (а в жизни всякое бывает), она тебя никогда не предаст. Но она никогда не простит трусости... Нет, не такой, когда переходят дорогу только на зелёный - это уже не трусость, это разумная осторожность. Трусость - это когда лебезят, доносительствуют или берутся за бутылку.
- Хорошо, - отозвался я с улыбкой. - С сегодняшнего дня бросаю шестерить, стукачить, водку пьянствовать и безобразия хулиганить.
Будущий тесть примирительно похлопал меня по плечу:
- Да ладно, Стёпка! Я-то знаю, что шестерить и стукачить не в твоём характере. Я больше о пьянстве.
- Обещаю, что завтра же брошу пить, - ответил я всё тем же голосом.
- Стёпа, я совсем не это имел в виду. Видишь ли, жизнь - штука сложная, часто лупит по темечку. Некоторые не выдерживают и спиваются. Но если ты не хочешь потерять Кристу - не пей. Что бы ни случилось, как бы тяжко ни было. Этого она никогда не простит. У неё уже было такое.
- Что было? - удивился я.
Что Кристина в прошлом могла пить, я бы никогда не подумал. Да и когда б она успела. Или это Пётр Савельевич одно время баловался спиртным?
- Понимаешь, Криста мне не родная дочь. У неё до семи лет был другой папа - родной. И он много пил, потом лез драться. Как-то пришёл он домой пьяный вдрызг, ударил её мать - и убил. И всё это на глазах у ребёнка. Потом его посадили, а девочку - в детдом. А у нас с Надюшей - царство ей небесное - своих детей не было, и мы взяли Кристочку.
Потрясённый, я дал себе клятву, что не буду топить свои печали в вине, даже если земля начнёт рушиться. Я не мог заставить мою Кристу заново пережить всё это.
Вскоре после медового месяца начались и первые трудности, которые неизменно встречаются не только у молодожён, но, считай, у каждого. Лихие девяностые, перестройка, приватизация, заводы и фабрики закрываются, рабочих сокращают, возникает вопрос: как жить, а главное, на что? Многие мои друзья и знакомые, не выдержав, стали прикладываться к бутылке. Звали и меня:
- Ну что, Стёпка, пойдём выпьем!
- Не, не могу, - отмахивался я. - У меня жена беременная.
Но им этот аргумент казался малозначительной отговоркой. Подумаешь, жена! Подумаешь, беременная! Вот у Толика жена и двое детей, у Мишки дочь, жена и больная мать. Так что ж теперь? Но я всё равно отказывался.
Порой у меня возникал соблазн послать всё к чёртовой бабушке, выпить с ними и забыться. Но я не мог - я не хотел терять мою Кристину. И дома, попадая в объятия своей жены, я всякий раз радовался тому, что не поддался минутной слабости.
Коллеги по работе тоже пытались вовлечь меня в свою компанию, согревающую не столько душевными разговорами, сколько большим количеством выпитого. Но и здесь у меня тоже была жена. Да ещё, кстати, и беременная.
Сперва и те и другие пытались как-то наставить меня на "путь истинный", но вскоре махнули на меня рукой и между собой стали называть меня не иначе как Чудилом...
В роддоме я бесцельно слонялся по коридору взад-вперёд, пока, наконец, из палаты не вышла медсестра.
- Поздравляю! У вас девочка!..
Глаза Кристины сияли счастьем, когда она держала на руках маленькую Алёнку.
- Ты посмотри, Степаш, какая красавица!
Как смешно она вытягивала маленькие ручки, когда я брал дочурку на руки! И как радовалась, когда ей удавалось схватить меня за нос.
Но всё кончилось через два месяца, когда однажды утром Криста подошла к детской кроватке и закричала. Я бросился туда посмотреть, в чём дело. Прикоснувшись к маленькому тельцу, я всё понял...
На похоронах меня одолевало нестерпимое желание налакаться вусмерть, чтобы хоть на минуту забыть о случившемся. Но как забыться, сбежать в другой мир, оставив Кристу одну? Нет, я не мог так с ней поступить. Особенно сейчас, когда она так нуждалась в моей поддержке.
Моя жена держалась стойко, но я-то понимал, как ей сейчас больно. Я бы сам всё на свете отдал, чтобы вернуть Алёнку. Но разве можно вернуть умершего?
Постепенно со временем боль утраты притупилась. А через год, придя домой, я застал свою жену сияющей:
- Степаш, я беременна!..
- Поздравляю! У вас девочка! - сказали мне в роддоме.
И снова я вижу сияющие счастьем глаза моей Кристы. Снова беру на руки маленькую куколку.
- Давай назовём её Дашенькой. Так звали мою маму.
- Конечно, любимая.
Сначала мы с Кристой очень боялись - ночью с тревогой вскакивали и бежали к детской кроватке. Дышит, слава тебе, Господи! Потом привыкли и стали спать спокойнее...
Вот Даша сделала первый шаг, сказала первое слово, пошла в детский садик. Вот она уже за школьной партой. И тут Криста меня снова обрадовала:
Когда я увидел Андрюху, то понял, что медсестра была права. Крупный розовощёкий крепыш лежал в колыбельке и дремал богатырским сном.
Наверное, во многих семьях случается, что старшие братья и сёстры ревнуют родителей к младшим, считают, что с их появлением их самих стали меньше любить. Не буду врать, будто у нас с этим было ну всё гладко, однако же, больших проблем тоже не было. Даша быстро привыкла к Андрею и легко приняла новую для себя роль старшей сестры.
Но, как говорится, жизнь состоит не только из белых полос, но и из чёрных. И эта чёрная полоса наступила, когда моего отца увезли в больницу с сердечным приступом. Увы, врачи оказались бессильны что-то сделать.
Мама тяжело переживала его смерть. Я просто боялся оставлять её одну в пустой квартире, где всё напоминало ей о папе, и мы с Кристой предложили ей пожить у нас. Так, проводя больше времени с внуками, она снова обрела смысл жизни.
Даше тоже было нелегко смириться с тем, что дедушки больше нет.
- Он есть, Дашуля, - говорила ей бабушка, ласково гладя по головке. - Его Господь забрал на небо, и оттуда он всё видит.
Была ли у меня тогда мысль напиться? Не помню. По-моему, не до пьянства мне тогда было. Но в любом случае, за бутылку я так и не взялся.
Мать пережила отца лишь на четыре года. В последнее время у неё начались проблемы с сердцем...
В тот момент меня как раз сократили - надо было срочно искать, где заработать на мамины похороны - да и на жизнь вообще. Не без труда, конечно, но кое-что нашёл. О том, что не дело с моим высшим образованием заниматься столь грязной работой, пришлось начисто забыть.
Может, не будь в моей жизни Кристины, я бы запил от горя и унижения. Но только не с ней. Если я это сделаю, то потеряю ещё одного дорогого мне человека. Или даже не одного. Простят ли мои дети такое предательство? Даша ведь так гордится, так радуется, что у неё папа не пьёт. Андрюха ещё маленький, но ведь подрастёт...
А время ракетой летело вперёд. Не успели мы с Кристой и оглянуться, как Андрей пошёл в первый класс, а Даша из девочки с забавными косичками превратилась в девушку, высокую и стройную, которая вот-вот закончит школу. Теперь у неё была вне дома своя жизнь, отдельная от домашней - мир девичьих секретов, мечтаний, переживаний, куда нас, родителей, не всегда допускали. Там же была и её первая любовь.
Тогда-то я и потерял мою Кристу. Глядя на бездушную бумажку, я не верил своим глазам. Рак? У Кристы? За что?..
Я тогда всё-таки заглянул в вино-водочный отдел. На полках стояли такие желанные и заманчивые бутылки, обещавшие забвение обо всех несчастьях.
Забвение? Я, значит, забудусь, уйду, а ты, Криста, оставайся наедине со своей болезнью, да ещё и с тем существом, которого и мужчиной-то назвать язык не повернётся. Очень по-мужски - оставить женщину в беде, а самому смыться!
- Впрочем, не надо, спасибо, - быстро добавил я, забирая деньги.
Больше я за всё время болезни моей жены так и не заглянул в этот отдел.
Может, я бы сделал это в другое время, но незадолго до смерти Криста сказала:
- Степаш, поклянись, что когда я умру, ты не запьёшь. У тебя есть Андрюша, Дашенька. Ты им нужен.
И я поклялся самой страшной клятвой, что пить не буду.
После похорон меня опять одолело желание напиться до одурения. Я не представлял, как мне теперь жить. И зачем?
А вот зачем. У меня на плечах плакали двое детей, оставшихся без матери. Моих детей. Теперь я был их единственной надеждой. Как они будут жить, если их папа возьмёт да сопьётся? И как же клятва, данная Кристине?
Тогда, оставшись вдовцом, я и начал видеть его. Впервые это было у моего друга Влада. Когда-то у него был всё: и жена-красавица, и сын, и достаток в доме. Сам он был преуспевающим бизнесменом и таким сильным, уверенным в себе человеком, не привыкшим пасовать перед трудностями. Когда же его бизнес потерпел крах, Влад впервые сломался. Сначала выпивал помаленьку, а потом делал это всё чаще и чаще, пока, наконец, не превратился в законченного алкоголика. От него прежнего уже ничего не осталось.
- Хватит пить, Влад, - говорил я ему. - У тебя жена, ребёнок. Давно бы уж работу нашёл.
- Ты что, Стёп, сдурел? Вкалывать для какого-то дядьки за гроши?... Эти налоговые, блин! Опустили меня ниже плинтуса!
Я хотел было сказать ему что-то вроде: расслабься, дружище - конец бизнеса это ещё не конец жизни, но вдруг...
Вдруг я заметил у его плеча это существо. Зелёнок, чешуйчатое, похожее на большую змею. Его немигающие глаза с жадностью смотрели, как Влад наливает себе водки в стакан и мгновенно опрокидывает в себя. Только он это сделал, как змий нагнулся к нему и просунул голову в его правый бок. Да, да, именно просунул. И высунул обратно, держа во рту кусок печени, которую затем принялся с наслаждением жевать.
- Влад, смотри! - толкнул я друга.
Он повернулся:
- Чего, где?
- Ты разве не видишь? Змий. Зелёный.
- Какой ещё змий? Ты что, Стёпка, совсем двинулся?
Наверное, двинулся, подумал я. Ибо пьяным я точно не был. Было бы понятно, если бы змия увидел Влад - тогда можно было бы списать на пьяные глюки. Но я-то не пил. Так почему я его вижу, а Влад - нет?
Мой друг тем временем снова схватился за бутылку. Змий, довольный, высунул жало. Снова будет откусывать от его печени? Этого я допустить не мог - выхватил бутылку из рук Влада и изо всех сил ударил змия по голове. Бутылка, однако еж, прошла сквозь него, не причинив никакого вреда и, ударившись об угол стола, разбилась.
- Лучше бы этой змеюке набил! - не выдержал я. - Той зелёной.
Больше я к нему не приходил. Не то чтобы я очень боялся получить по морде - просто, зная Влада, я понимал, что ничем не могу ему помочью. Такие честолюбивые и амбициозные, как он, если ломаются, то навсегда. Или, по крайней мере, очень надолго. И никакими словами не вернёшь их к жизни. По крайней мере, тогда мне так казалось. И я даже не пытался. Наверное, это было малодушно с моей стороны. Может, если б я ему попытался втолковать про зелёного змия, о котором я тогда и сам имел пока что довольно смутное представление, всё могло бы сложиться по-другому. Может, он бы через два месяца не наклюкался и не вывалился бы из окна.
Я же стал видеть зелёного змия чуть ли не каждый день. Частенько он ошивался возле киосков с алкогольными напитками или ползал в вино-водочных отделах магазинов, охотясь за любителями выпить. Бывало, он преследовал таких по пятам, ожидая, когда несчастный откроет бутыль и хлебнёт из неё. Тогда чудище и начинало издеваться над ним вволю, наслаждаясь полной властью над своим рабом, как жестокий помещик над крестьянином. Порой он с жадностью глядел на меня, ожидая, что я, наконец, сорвусь и запью. Пожалуй, он бы давно со мной что-нибудь да сделал, но не мог. Всякий раз, когда он на меня покушался, он словно ударялся о невидимую преграду. И отступал. А что ему оставалось делать?
И вот сегодня я чуть было ему не поддался. Нет, Стёпка, нельзя так себя распускать! Давно пора бы уже понять, что водка ещё ни одной проблемы не решила. Зато скольких погубила, скольких обобрала до последней рубашки, сколько счастливых семей разрушила. А люди всё пьют и пьют. И в упор не видят, как за их плечами стоит страшный зелёный змий.
Впрочем, он не всегда был за плечами. Прошлой зимой я видел, как это чудище отрывало ноги лежащему в сугробе пьянице. Так я его едва растолкал.
- Просыпайся, - говорю, - а то ноги отморозишь!
Он вроде бы начал шевелиться, но вяло. С горем пополам я дотащил его до ближайшего подъезда, где и устроил ему разнос по поводу нетрезвого образа жизни. Змий был просто вне себя от ярости, но что он мог сделать?
Пытался ли я сказать жертвам о его существовании? Было дело, да только ни одна их них, по-моему, так и не поверила. На меня они смотрели в лучшем случае как на чудака, а в худшем открыто намекали, что не мешало бы мне провериться у психиатра. Ведь никто, кроме меня, этого змия не видел. Интересно, почему я? Может, и впрямь крыша едет?
- Папа! Тут змеюка! Большая!
Услышав эти слова, произнесённые испуганным детским голосом, я вздрогнул от неожиданности. Голова сама собой повернулась в сторону, откуда он доносился.
Это был мальчик лет десяти. Рядом с ним шло заросшее щетиной существо мужского пола, по-видимому, его отец. Его помятое лицо с красными глазами явно говорило о том, что зелёный змий частый гость в его доме. Кстати, последний тоже был рядом - стоял у него за плечами, ожидая, когда тот принесёт купленную бутылку домой и там откупорит...
Ребёнок говорит: змеюка. Стало быть, видит.
- Да ну тебя! - отмахнулся отец. - Чё ты пристал ко мне со всякой фигнёй?
- Но я, правда, вижу, - захныкал мальчик.
- Всё ты врёшь!
- Пап, выбрось бутылку! Она тебя съест!
- Будешь ещё тут указывать, что мне делать! Молокосо ещё!
- Пап, ну выбрось, ну пожалуйста!
Мальчик смотрел на отца умоляюще, чуть ли не со слезами. Если бы мой Андрюха так смотрел на меня, я бы, наверное, сделал для него всё что угодно. Но рабы зелёного змия одержимы одной страстью, и кроме неё для них уже ничего не существует. Что им за дело до детских слёз? Поэтому я ничуть не удивился, когда отец прикрикнул:
- Ну-ну! Распустил тут сопли! Мужик, называется!
"Уж про мужика мог бы и промолчать!" - подумал я.
Больше всего на свете мне сейчас хотелось подойти к этому горе-папаше и разбить бутылку об его дурную башку. Чтоб неповадно было. Но чего я этим добьюсь? Он купит себе другую, преспокойно выпьет, а меня за хулиганство ещё, чего доброго, загребут в милицию. А ведь у меня у самого двое детей. Да и ребёнка этим только ещё больше испугаю.
Но пройти мимо, как будто ничего не было, я тоже не мог. Конечно, вряд ли после моих слов он тут же бросит пить. Но по крайней мере, может быть, о чём-то задумается.
- Эй, мужик! - крикнул я ему. - У Вас сзади змея!
- Чё?
- Змея сзади. Ну, такая большая, зелёная.
- Видишь, пап, - отозвался мальчик. - Дядя тоже видит.
- Что за чертовщина? - пробормотал папаша. - Глючит вас всех, что ли?
"Или у меня уже белочка?" - подумал, быть может, он про себя. Но точно я, конечно же, не мог знать. Однако по его растерянно-испуганному виду я мог догадаться, что, скорей всего, эта мысль всё же пришла ему в голову.
Что касается меня, то я готов был материться на всю улицу. Я нашёл единомышленника, соратника, но это не принесло мне радости. Мало-помалу я смирился с тем, что мне дано видеть этого змия. Если в небе зажигают звёзды, значит, кому-то это нужно. И если я, Степан Сидоренко, вижу зелёного змия, значит, это тоже кому-то надо. Но зачем же, чёрт побери, нужно, чтобы его видел ребёнок? Он ведь ещё маленький, с неокрепшей психикой. Кому понадобилось вот так его травмировать? Разве он и так мало страдает от семейных неурядиц?
Говорят, пророки нужны отечеству. Но не слишком ли дорогую цену платят они за свою нужность? Если бы их ещё кто-то слушал!
Минуточку! А с чего я взял, что их никто не слушает? Ещё как слушают. Им поклоняются, почитают и их же прибивают гвоздями к кресту. О них пишут в учебниках и их же сжигают на костре. За ними толпы людей идут и в огонь, и в воду и их же бьют и пытают в тюрьме.
Кристина всегда восхищалась такими людьми - теми, кто не побоялся сказать правду и сделать то, что велит совесть. Хотя наверняка все они знали, что многие их не поймут. И тем не менее, и делали, и говорили.
Но я-то не пророк. Я вовсе не собираюсь лезть на рожон во имя каких-либо высших идеалов. Кристина всегда знала, что я не из таких. И, несмотря на это, любила меня.
Мальчик этот, может, когда вырастет, станет непримиримым борцом с пьянством, может, откроет частную клинику для наркозависимых, а может, станет поэтом-публицистом, обличающим сей порок. Но зачем ему сейчас видеть эту змеюку? Он ведь ещё слишком мал для этого.
Интересно, как там в небесной канцелярии решают, кому дать видеть больше, а кому не дать? Или и у них в работе бывают ляпы? Вот и вышло, что мальчику дали это не вовремя, а мне - случайно.
С этими мыслями я и отправился домой.
Супермаркет в будний вечер - это просто стихийное бедствие. Толпы народа, спешащего после работы купить что-нибудь к ужину, огромные очереди у касс, шум шагов, скрип тележек. Будь моя воля, я бы с удовольствием сейчас пошёл домой. Но дома не осталось яиц, а картошки было слишком мало - на троих не хватит. Так что пришлось мне бежать в магазин и становиться частью этого бедствия.
Я как раз перебирал авоськи с картошкой, выбирая, где получше, когда услышал крики со стороны кассы, перемешанные с крепким матом.
- Слышь, ты, (собака женского пола, развратная женщина), какого (мужского достоинства ниже пояса) ты (морочишь голову, выкаблучиваешься, излишне выделяешься)? На ценнике (падшая ты особа), было двадцать гривен, (заняться бы развратными действиями с твоей матерью)!
Я оглянулся: возле кассы первым в очереди стоял милиционер, а рядом с ним мой старый знакомый злобно шипел и жалил его в голову. Такое я тоже видел не раз.
Я не слышал, что ответила кассирша, но пьяного милиционера это, по-видимому, разозлило ещё больше. Сначала он орал что-то благим матом, а потом вдруг достал табельное оружие и начал палить во все стороны.
Среди покупателей началась паника. Кто, бросая корзины и тележки, убегал прочь, кто тут же ложился на пол, кто пытался спрятаться за полками.
Тут я заметил одну женщину. Она явно замешкалась, хотя давно уже бросила корзину на пол, и теперь убегала налегке. Но всё же бежать быстро она не могла - мешал огромный живот. Видимо, срок был уже большой.
Кто-то, наверное, скажет, что я идиот - не подумал о своей семье. Но именно о ней я тогда и подумал. Я вдруг представил на месте этой женщины свою Кристину. Ведь она точно так же могла попасть под пьяную руку вооружённого идиота, с Дашей или Андрюхой в животе. И меня, может статься, не оказалось бы рядом...
Именно мысль о ней заставила меня бегом кинуться к кассе и повалить дебошира на пол. Я помню, как пытался выхватить у него оружие. Но не успел. Послышался звук выстрела, и перед моими глазами поплыли красные точки...
Что было дальше, я помню смутно. Кажется, меня куда-то везли, какие-то люди в белом что-то говорили, но я едва осознавал происходящее. На короткий миг я приходил в себя, а потом снова проваливался в пустоту. Сильная боль в животе не давала мне дышать.
Очнувшись очередной раз, я увидел, что женщина в белом халате везёт меня на каталке. Чей-то мужской голос рядом говорил, что нужна срочная операция. По бокам мелькали стены коридора. Как будто во сне я увидел обеспокоенное лицо Петра Савельевича.
- Стёпка, ты меня слышишь?
Я с трудом открыл рот, чтобы ответить:
- Слышу, Пётр... Савельевич.
- Держись, Стёпка!..
Потом я снова куда-то провалился.
Сперва я увидел ослепительно яркий свет. Когда же мои глаза постепенно к нему привыкли, стали вырисовываться очертания сада: с цветами, прозрачными водоёмчиками, альпийскими горками. Такую красоту я видел впервые в жизни. Подо мной была каменистая дорожка, сквозь щели которой пробивалась травка. Она вели в глубину сада, и над ней возвышались многочисленные арки.
Под этими арками я вдруг увидел чей-то силуэт. Он шёл прямо ко мне, и когда он, наконец, подошёл поближе, так, что я мог его разглядеть, я вскрикнул от изумления:
- Криста!
- Степаша! - заговорила она. - Я всё видела, Степаша! Я горжусь тобой! И люблю!
- Я тебя тоже люблю, Кристочка! Но пойми, я не могу оставить Дашу с Андреем. Я их тоже очень люблю.
- Знаю, дорогой. Ты должен жить. Сюда тебе ещё рано. Я не говорю, прощай - ведь мы ещё встретимся.
- Конечно, любимая.
- Поцелуй от меня Андрюшку с Дашенькой. Скажи, что мама их очень любит.
- Обязательно скажу.
- И папе привет передай.
- Передам, конечно, передам. Я люблю тебя, Кристина!
Это было последнее, что я успел сказать, прежде чем сад опять заволокло ярким светом...
- Пап, дай ещё!
Я отломил солидный кусок от оставшейся чертверть-буханки и отдал Андрею.
- И мне дай чуть-чуть, - подала голос Даша.
Отломил и ей. А себе оставил маленькую корочку.
Утки, крякая, налетали на хлебные крошки, которые мы снова и снова кидали в пруд. Посему видать, обед им понравился.
Я быстро искрошил свою маленькую часть и украдкой смотрел вверх - на небо. По голубой, как чистая вода, поверхности, медленно проплывали пушистые облака. Теперь я точно знал, что с одного их них на меня смотрит Кристина. И, наверное, радуется. Я помахал ей снизу рукой.
- Ой, а у меня уже всё! - воскликнул Андрей.
- Хочешь ещё? На, возьми, - предложила Даша, отламывая половинку от своего кусочка.
- Спасибо, Даш.
Вдвоём дети быстро скормили оставшийся хлеб пернатым.
- Пап, а я мороженное хочу.
Эх, Андрюха! Ну и сладкоежка!
Куда мне деваться? Помахав уткам на прощание, мы направились к летнему кафе. На лавочках, мимо которых мы проходили, сидели и глушили водку изощрённые самоубийцы - рабы зелёного змия, однако же их господина я не видел. Всевышний дважды подшутил надо мной: первый раз, когда дал мне возможность увидеть всё зло от пьянства своими глазами, а второй - когда отнял её у меня сразу же после ранения. То ли Ему стал больше не нужен мой дар, то ли решил, что я недостоин этого видеть, а может, там наверху осознали, что я случайный, и тут же исправили.
Но теперь-то я всё равно знал, что никуда зелёный змий не делся. Он по-прежнему стоит у пьющих за плечами и так же грызёт их печень и жалит в голову. И, наверное, ему глубоко плевать - вижу я его или нет.
Неожиданно Андрей остановился, испуганно вытаращил глаза и вцепился мне в руку. Я тоже остановился и наклонился к сыну спросить, что случилось.
- Папа! Тут змеюка! Огромная! Зеленющая!
- Ой, где? - заголосила Даша, испуганно глядя себе под ноги.
- Там, - Андрей кивнул головой в сторону одной компашки с бутылками. - Она дядек ест.
- Фу, напугал! - Даша вздохнула с облегчением, думая, что её разыграли.
Я тоже вздохнул, но уже с сожалением. Я-то знал, что Андрюха видит и говорит правду. И конечно же, понимал, как нелегко ему придётся в жизни. Он ведь, к тому же, совсем не умеет врать и притворяться - не этому мы с Кристой его учили.
Как мне хотелось уберечь своих детей защитить от всех жизненных невзгод. А я не мог. Может, было моей первой мыслью, стоит сказать сыну: "Да ну - не выдумывай ерунды" и запретить ему строго-настрого об этом трепаться. Может так постепенно этот проклятый дар сойдёт на нет? Но что-то мне подсказывало, что я не должен этого делать ни в коем случае. Напротив, мне следует объяснить ему всё как есть. И ему, и Даше. И начать этот непростой разговор надо сей же час.
И самое главное - теперь я просто обязан сделать всё, чтобы Андрейка никогда не увидел, как зелёный змий ест его папу.