Верещагин Олег Николаевич : другие произведения.

Трое

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В 15-м году Первой Галактической Войны Земля начинает терпеть поражение. Терминал "Часовой-12" атакован превосходящими силами Чужих...

Олег Верещагин

ТРОЕ

  
   Знаешь, с клятвами надо всерьёз...

Ёльф.

  

15-Й ГОД ПЕРВОЙ ГАЛАКТИЧЕСКОЙ ВОЙНЫ.

ЗА НОВОЙ ЛИНИЕЙ ФРОНТА НА СФЕРОСЕВЕРЕ ТЕАТРА БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ.

  
   Я всегда привык думать, что наш истребитель - очень большой. Ну ведь и правда, он был большой - почти как "настоящий" космический корабль. Двадцать метров длины, всего втрое меньше, например, какого-нибудь корвета. А нас на истребителе - только трое. Не тесно вроде бы... а вообще на самом деле, конечно, тесновато, потому что основная часть КБНН-Т "Сель" забита горючим, боеприпасами, вооружением, приборами, системами обнаружения, жизнеобеспечения и многим-многим-многим, очень многим другим. Забита так, как ни у одного корвета.
   И ещё я привык думать, что он очень быстрый. Конечно, не как основные машины и даже не как начавшие недавно выпускаться тяжёлые истребители межимперского проекта "Дракон" - но очень быстрый. Да он таким и был. Быстрый, с большим радиусом действия, на таком можно пролететь через всю Солнечную Систему - собственно, его так и тестировали.
   Вот только и наша величина и наша скорость в масштабах той Пустоты, в которой мы оказались - это мизер. Это... нет, всё-таки капля в море хотя бы теоретически заметна и осознаваема.
   А наш "Сель" в масштабах Галактики... даже той её части, где идёт война - нет...
   ...Энергии нам хватит надолго. Наш вихревик можно при случае даже переключить на основные двигатели. Конечно, будет рассинхронизация и снизится скорость, но допустимо, вполне допустимо. Мы можем лететь вечно. Для человека всё, что дольше его жизни - "вечно", и это, в целом, правильно.
   Однако через двадцать восемь дней у нас кончится штатный запас кислорода. Ещё трое суток - это резервные патроны, дыхание "обогащённой смесью", когда бешено стучит сердце и тянет на зевоту каждую секунду, а голова кружится, словно ты сидишь на карусели. И столько же можно прожить - протянуть - в скафандрах. В общем, через месяц нас не станет, а истребитель будет лететь дальше и дальше, энергии ему хватит...
   ...а, да, я уже сказал.
   Пять дней из этих тридцати четырёх суток уже прошли...
   ...Когда мы поняли, что терминал уничтожен, то сперва даже как-то не испугались. По крайней мере, я не испугался и думал, что раз я тут самый молодой, то командир-пилот мичман Осоргин и стрелок-механик старший матрос Лунгу, конечно, не испугались тоже, ведь они воевали намного дольше меня. Только через какое-то время - во сне в первую же ночь после того, как мы окончили проверку сектора и полетели прочь от места боя, в который не успели - я осознал, что произошло и проснулся от ужаса с облегчением: конечно же, это был сон!
   Это не был сон. Я лежал на третьей, верхней полке нашего "спального шкафа", ощущал и слышал, как движется истребитель и медленно понимал, уже наяву осознавал, что именно с нами произошло.
   Меня всю жизнь воспитывали в страхе перед малейшим проявлением трусости. Ещё до кадетки я понял, что страшней всего - быть трусом; в кадетке это было основой воспитания. Только поэтому я не вскочил с криком уже настоящего, не во сне пришедшего, ужаса.
   Корпус истребителя был неподвижен, только уже давно изощрившимся чутьём я не столько чувствовал, сколько понимал мелкую вибрацию кормы, говорившую о том, что двигатели включены и разгоняют нас - разгоняют дальше и дальше от места трагедии, прочь, прочь, прочь с огромной скоростью, которая здесь, внутри истребителя, кажется неподвижностью. Потом двигатели можно будет выключить. Я неожиданно вспомнил никогда ещё не пригождавшиеся мне (и вообще едва ли нужные) таблицы расчёта безмоторного полёта за счёт движения вдоль краёв гравитационных полей звёзд и планет. В кадетке мы слушали лекции об этом, как заворожённые - было в таком полёте что-то захватывающее и величественное...
   Я понял, что успокоился. Страх остался во мне, как кусочек отломившегося острия акации под кожей - не трогать, и он не зудит. Я в детстве старался этот кусочек сразу вытащить, зудит они или нет. но сейчас мысли об этом так же бесполезны, как мысли о гравитационных полях.
   Страх меня не спасёт, а разогнаться гравитационным полем мы не успеем. Мы умрём раньше, чем это станет возможным хотя бы изначально.
   Я сделал три заученных, очень быстрых движения и выбрался из "шкафа" наружу. Постороннему человеку всегда кажется, что космонавт в скафандре неуклюж, а, когда тот начинает двигаться - что это какое-то волшебное умение. На самом деле - просто тренировки и тренировки. Стоя на палубе, я понял, что все эти мысли о мелочах, бесконечный поток мыслей, никак мною не контролируемый - это попытка не думать о самом главном.
   О том, что мы умрём. Не когда-то. Нет. Скоро.
   Шлем был откинут, но я ничего не слышал, кроме таких же привычных, как вибрация кормы, "мелких" звуков начинённого техникой аппарата. В жилом помещении я был один. Дежурить сейчас должен был Осоргин, а это значило, что они с Лунгу сидят в рубке и разговаривают. Мне захотелось туда. Очень захотелось. Потому что там я тоже буду говорить или хотя бы слушать, что говорят они, а значит - меньше буду думать.
   Я закрыл скафандр, поверил все системы и разблокировал дверь в шлюз. Мелькнула мысль: сейчас я открою её - и увижу рваный металл вместо носа, а дальше - обрыв в космос. Глупейшая мысль, такого не может быть. Но я представил себе это очень ясно. И всё ещё думал об этом, закрывая за собою дверь. Такое может быть, только если с нервами совсем плохо и надо сдаться в медпункт, чтобы денёк полежать в "музыкальной шкатулке" (1.) . Я потоптался в тесном шлюзе, включил переговорное устройство на рубку, чтобы попросить разрешения войти. И замер, приоткрыв рот, потому что услышал, о чём они говорят.
  
   1. В данном случае имеется в виду, конечно же, не знаменитая камера пыток, а комната отдыха, где в случае нервного перенапряжения военные не-дворяне могли снять его при помощи сложной комбинации сонотрона, звуков, ароматов, смены цвета и музыкальных аккордов. Теоретически разработанная ещё в конце Серых Войн, применялась достаточно широко лишь в годы Первой Галактической Войны и в первое десятилетие после неё. Почти всегда это применение имело отношение к ВКС.
  
   Подслушивать - низко. И я бы никогда себе такого не позволил, подал голос или вернулся обратно, если бы речь шла о чём-то личном. Но они говорили о том, что напрямую касалось всех нас.
   И меня, да.
   Говорил Осоргин. Неспешно, задумчиво - я просто-таки увидел его, как он сидит - даже в скафандре ухитряясь выглядеть расслабленно - в кресле и покачивает ногой...
   - Очень может быть, что это не просто нападение. В конце концов, чтобы уничтожить терминал, недостаточно обычного набега. И с другой стороны никто не станет собирать целую эскадру специально ради такой мелочи.
   - Так вы думаете... - начал Лунгу, но Осоргин его перебил:
   - Потише на всякий случай. Всё и так не очень хорошо, если же это и правда наступление, которое давно предсказывали - то мы в любом случае в тылу врага.
   - Их остановят, - голос Лунгу был твёрдым. Но мичман возразил:
   - Не уверен. По крайней мере, здесь - не уверен. Здесь совсем мало наших сил. Вы и сами знаете, что мы в последние годы безобразно размазали их по фронтам. Поэтому - потише. Максиму не обязательно это знать.
   - Но, если это так и если это был не набег, а двинулся фронт, мы бы получили... - старший матрос сам себя перебил: - Впрочем - нет. Не с нашей станцией.
   - Вот именно, - подтвердил Осоргин.
   - Но тогда довольно высока вероятность, что мы встретим тут корабли. Вражеские корабли.
   - Вот именно, - повторил Осоргин.
   - И тогда встаёт вопрос о наших действиях.
   - Вот именно, - я услышал, как мичман засмеялся. - Если бы не Максим - вопросов не возникало бы.
   - А... да, - Лунгу что-то пробормотал по-валашски. - Я сегодня что-то крайне туп. Но он солдат. Даже элитный солдат. И то, что он может умереть, им, насколько я знаю, подробно объясняют на первом курсе.
   - Вот честное слово, сразу после выпуска из Лицея я бы с вами согласился без раздумий...
   - Думаете, ему будет легче в плену? - горько спросил Лунгу.
   - Не знаю, - в голосе мичмана прозвучало непривычное раздражение. - Я не знаю. Ситуация настолько нештатная со всех концов, что я просто не знаю, что тут лучше, что хуже.
   - Разумней всего в случае такой встречи имитировать сдачу и взорваться, когда нас пристыкуют, - буднично сказал Лунгу. - Если по чести... это ведь намного быстрей, чем та растянутая на недели смерть, в лапы которой мы попали...
   ...Они ещё что-то говорили, но я уже не слышал толком, еле дыша от негодования. Злость полностью уничтожила страх, я понимал только одно: они там решают что-то без меня - что-то важное, что-то, касающееся всех нас, всех троих - и без меня!
   Вместо запроса я ткнул клавишу, открывавшую дверь - и она с тихим "шшпоук..." отъехала по дуге. Я шагнул внутрь и остановился, закрыв за собой толчком в клавишу наугад. Яростно толкнул, как будто дорогу куда-то обратно себе отрезал. На меня смотрели сразу оба моих сослуживца. Они удобно расположились на своих местах и, если бы я не слышал только что, о чём они говорили, я бы решил - да ни о чём серьёзном.
   Мичман Осоргин и правда покачивал ногой.
   А я и правда был сейчас очень зол.
   - Явление, - буркнул Лунгу. Осоргин чуть приподнял брови. А я, чтобы сразу всё прояснить и не ввязываться в споры, выпалил:
   - Это... это нечестно, товарищи! Это - неблагородно!
  

* * *

   Меня зовут Максимиллиан Ратовичяс. Я литовец, хотя родился на Надежде и Землю увидел по-настоящему только в десять лет, когда прилетел поступать в кадетскую школу ВКС в Маклайск. Правда, за время учёбы кое-что удалось посмотреть. Хотя нас учили очень сурово, сутки были расписаны так, что условно свободного времени оставалось всего-то на еду и сон - но, если во время отпусков тебе было слишком долго добираться до родных мест, то Вооружённые Силы брали на себя заботу о твоём досуге. И делали это всерьёз.
   Домой, на Надежду, я летал пять раз - в летние основные очередные отпуска. 19-20 июня выбирался с Земли и числе 30 июня - 2 июля оказывался дома. Почти весь июль и две недели, чуть больше, в августе проводил там, а потом пускался в обратный путь, чтобы оказаться в школе к 26-27 августа. А вот осенний промежуточный очередной отпуск (1-10 ноября), зимний праздничный отпуск (26 декабря-12 января) и весенний промежуточный очередной отпуск (1-10 апреля) путешествовал по Земле и даже на Луну залетал. Думаю, что земные мальчишки моего возраста не видели и половины того, что мне показала служба. Наша метрополия переживала не лучшее время. За год до моего поступления рабочий день увеличили до 10 часов, ввели карточки на некоторые виды продуктов, трудовую повинность для пятнадцатилетних, резко сократили гражданские пассажирские перевозки. А уже когда я учился - ввели карточную систему на товары повседневного потребления, одежду и обувь, понизили планку трудовой повинности до тринадцати лет и ещё немало всего появилось, из-за чего особо не поездишь во время отдыха. А мы были на полном гособеспечении по высшему классу, нам не жалели премиальных бонов, организовывали экскурсии с проживанием и питанием... Было неудобно, если честно. Помню, что на третьем курсе мы (я имею в виду не только нашу школу, списались через информационные пространства Империй чуть ли не все школы!) даже обратились в Большой Круг с просьбой часть наших льгот и возможностей передавать "обычным" ребятам - кто отличился на производстве, просто в жизни... Их же много! Через какое-то время нам ответили через Большой Круг пионерская и скаутская организации. Они писали, что наши льготы - это не подарок, которым можно делиться. Это тоже часть нашей учёбы и мы не можем ничего "передать" - а они никогда не возьмут от нас того, на что не имеют права. Потому что это мы, а не они пойдём в бой в пятнадцать лет... И если они нам и завидуют - так лишь поэтому, но тут ничего не изменишь...
   Потом я прямо из последнего отпуска улетел к месту службы. Точней, на промежуточную Луну, номера которой даже не запомнил - а потом на штабной терминал "Омикрон", откуда сотеннотысячный поток таких, как я, распределяли по флотам, эскадрам, Лунам и терминалам...
   ...Ионуц Лунгу формально младше меня по званию. Он старший матрос, а я - старшина, да ещё старшина-кадет, окончивший школу. Но на самом деле он вдвое старше меня и вообще самый старший в экипаже. Мичман Олег Осоргин старше меня на два года, но оба этих года воюет. А я - всего полгода, и все эти полгода я провёл на боевом терминале "Часовой-12" - на самой линии фронта, на воображаемом "севере" тот колоссальной сферы, которую мы, земляне, заняли в первые годы войны. Впрочем, фронт не двигался уже несколько лет, и боевые действия ограничивались стычками патрулей и стремительными рейдами малых сил.
   Терминал - и наш и вообще любой боевой - это космическая крепость с гарнизоном в несколько тысяч человек, охраняемая в нашем случае 12-й отдельной эскадрой из эсминца и трёх корветов. Это не считая базирующихся на самом терминале двух эскадрилий истребителей (1201-я тактических из двенадцати штук и наша 1202-я тяжёлых - из шести) и собственного вооружения терминала, способного успешно противостоять нескольким линкорам с кораблями сопровождения. А ещё - крейсер-рейдер, ещё - больше десятка вспомогательных кораблей...
   На 12-й боевой палубе (почти по экватору терминала, но всё-таки на "северной" стороне) стоит пусковой веер нашей эскадрильи. Отсюда могут мгновенно стартовать одновременно все шесть "Селей", сюда же они возвращаются, зависают и их подтягивают захватами палубные команды. Хотя вообще редко дежурят сразу все шесть машин...
   Со стороны "Сель" похож на бумажный самолётик. Когда я учился в начальной школе на Надежде, ещё до кадетки, то кто-то где-то нашёл эту старинную забаву и самолётики нескольких видов залетали по коридорам и на улице - и просто так, и в воздушных боях по сразу придуманным правилам... Как только я впервые увидел один из самолётиков - длинный, остроклювый, узкий - то сразу подумал: ""Сель!"" Тогда их уже строили...
   ...так вот. "Сель" похож на бумажный самолётик. В остром клюве расположены основные приборы, в том числе - и часть моего штурманского хозяйства, а именно - коллиматор и лидар. До кой-чего добраться можно только снаружи. Я имею в виду, если ремонтировать надо. Я это умею делать даже в открытом космосе и на полном ходу. Хотя, если так приходится поступать - то дела плохи.
   В верхней части носа - 57-миллиметровая автоматическая одностволка с запасом в сто снарядов. В нижней по бокам - две автоматических одноствольных сорокапятки, к каждой - сто пятьдесят снарядов. На концах крыльев - по одной спаренной автоматической двадцатимиллиметровке, у каждой - триста снарядов, и эти пушечки вращаются чуть ли не в области сферы. С беззащитного вроде бы хвоста к нам мешают всерьёз подобраться наши дюзы, хотя они же - и очень уязвимы. Правда, там целая куча автоматических ловушек.
   Но основное наше оружие - это, конечно же, двенадцать точек подвески. Две - внизу, по краям острого брюха. И по пять - под крыльями. Комплектации подвесок бывают разные. Но в тот неудачный (мягко выражаясь) полёт мы ушли снаряжёнными для боя с серьёзным космическим противником.
   Во-первых, на двух нижних точках располагалась торпеда "Таран-II". Тупое двадцатитонное чудовище длиной в восемнадцать метров, в котором нет ничего, кроме корпуса и четырнадцати тонн мощной взрывчатки - да механизма сброса. Её наводят в цель вместе с истребителем и просто отстреливают, после чего она летит сама с прежней скоростью. Работать в ней ничего не работает, заметить её трудно, намного трудней, чем ракету (да и дешевле она во много раз при том, что ракеты так же в несколько раз меньше), а при удачном попадании в корабль рангом пониже крейсера от него ничего не остаётся, кроме кучи обломков. Крейсер в таком случае получает очччень серьёзные повреждения (если тоже уцелеет, бывает всяко...), и даже линкору приходится несладко. Главное - это штуку выпустить точно вовремя, в одну-единственную правильную секунду - и самим успеть свалить подальше. Секундой раньше - и её собьют или она не ляжет на правильный курс, секундой позже - и обнаружат и собьют уже вас самих вместе с торпедой...
   По три точки под крыльями посередине занимали обычные ПКР - противокорабельные ракеты. По одной - у самого корпуса - дроны-разведчики. И по одной - с краю, почти у самых 23-миллиметровок - пятизарядные пакеты универсальной маскировки. Вот и всё...
   ...Чуть подальше от "клюва" - боевая рубка. Слева - кресло пилота, справа - стрелка. Моё место тоже справа, но за спиной у стрелка, лицом к продольной оси истребителя, мне вперёд глядеть незачем, всё моё - это экраны на небольшом ротопульте. Но в рубке тесно, только-только попасть на своё место, и то по очереди, вдвоём уже сталкиваешься плечами. Недаром есть норматив на занятие мест по боевому расписанию и я ещё не так давно нервничал, что расту и ещё долго буду расти - а значит, мне всё трудней будет в него укладываться.
   Да. Было о чём беспокоиться...
   ...Рубка отделена от следующего отсека герметичной дверью с крохотным шлюзом. А дальше идёт жилое помещение. Три метра длиной, из которых половину занимает "спальный шкаф" - такая штука вроде спальных полок в старых железнодорожных вагонах. В три яруса, только-только влезть в скафандре. Говорят, раньше болезнь такая была - клаустрофобия. Когда в тесноте становится плохо. Мда. Поверить трудно...
   Слева от шкафа - пищеблок. Там саморазогревающиеся суточные пайки на всех троих на тридцать дней. Между прочим, довольно вкусные и вполне разнообразные, повторяются не чаще, чем раз в три дня. И - девяносто полуторалитровых бутылок воды плюс столько же литровых бутылок сока нескольких видов. И ещё - три здоровенных анатомических ранца с НЗ на случай чего-то совсем непредвиденного. Там и парашюты, и конголиз, и аварийные аптечки с маяками, и ещё много что - я вообще-то списки знаю наизусть ещё с первого курса, просто лень повторять, да и не помню, чтобы эти ранцы кому-то пригодились. Если истребитель гибнет в космосе - то "тут даже пирамидон бессилен", как с непроницаемым лицом говорил наш инструктор по выживанию в школе на первом курсе (мы долго гадали, что такое "пирамидон", спорили, имеет ли он отношение к пирамидам или же это фамилия какого-то исторического героя... пока кто-то не отыскал в Информатории, что пирамидон - просто древнее лекарство...). А если садится на планету - то его там уже ждут свои или чужие. Робинзонад, про которые написано столько интересных книг и сделано столько интересных фильмов, я в реальности с экипажами истребителей опять-таки что-то не припомню. Нет, они бывали и бывают. Но не с истребителями...
   Справа - туалетная кабинка. Оттуда всё улетает в космос. Это единственное, что мы выбрасываем, остальной мусор волочём с собой обратно, пригодится на переработку. Если уж космос терпит такое дерьмо, как джаго, например, то наши делишки едва ли вообще заметит. В туалетной кабинке по странной иронии планировщиков и снабженцев расположен и медицинский шкаф, причём, если встать с унитаза сразу в рост, то об него неизбежно бьёшься головой и, чтобы войти и сесть на унитаз, надо тоже пригибаться, да ещё предварительно развернувшись спиной. А может, просто так место сэкономили, в космическом туалете такого типа даже мужчины вообще-то всё делают сидя.
   Ну и между шлюзом рубки и спальным шкафом есть оружейный сейф (с довольно-таки приличным набором обычного оружия), откидной стол со встроенным за ним в стену компьютером, три откидных стула и шкафчик с разными мелочами, которые никогда не пригождаются в полёте, если они есть и становятся срочно и ужасно необходимыми, если их нет.
   Ещё в жилом помещении можно найти всякие вещи, которые с собой по уставу не возят, но и не запрещают возить. Шахматы, например. Или какую-то бумажную книжку. Или даже пакет с домашними пирожками (сами понимаете - недолго...). Я знал ребят, которые возили две рапиры и ухитрялись на них фехтовать.
   Теперь их нет, как нет и всего нашего терминала и всех, кто там служил...
   ...Вот, собственно, и всё. Остальные двенадцать метров я уже сказал, чем забиты и попасть туда можно через две узких двери слева от пищеблока и справа от туалета. В последний - двигательный - отсек вообще лучше не входить в космосе, хотя такая возможность и есть. Теоретически. И, если уж вошёл, то разумней всего поскорей выйти и сразу лечь в госпиталь.
   Я двое суток лежал в госпитале терминала три месяца назад, когда упал в люк на голые клеммы под напряжением - во время технических работ. Я правда был не виноват, не дурак же я - на ровном месте падать! Меня случайно толкнул в нарушение всех инструкций протискивавшийся за спиной парень из трюмной команды - очень спешил... Он потом приходил в госпиталь и приносил яблоки, свежие. Извинялся... Я обозвал его д-д-д-дураком, потому что заикался и очень боялся, что навсегда останусь заикой.
   Теперь того парня нет тоже. Я запомнил, что его звали Джино Фаратти, вот и всё...
   ...Скафандры мы в полёте не снимаем. Даже в туалете, там всё для этого есть. А вот шлемы вне рубки можно откинуть и высвободить через клапаны манжет руки. Уже счастье. Но настоящее счастье - это душ в терминале по возвращении с дежурства.
   Дежурство чаще всего трёхдневное (за полгода их было восемь), иногда - так было четыре раза - семидневное. Редко, всего два раза, мы уходили на десять дней и только один раз помню - на две недели. Я тогда страшно замучился. Хотя в школе мы жили в скафандрах по месяцу и я думал, что хорошо тренирован. Оказывается, разница всё-таки есть.
   Между всеми дежурствами - недельные перерывы для отдыха. За эти недели на нас постоянно шипят остальные, у всех, кроме экипажей тяжёлых истребителей, по нормальному графику отдых сутки в неделю и полная неделя в месяц. Но они все - и на терминале, и даже на корветах - могут и в обычное дежурство нормально отдыхать "на рабочем месте", потом - возвращаясь после смены в каюту, а пилоты тактических истребителей, у которых в кабинках и правда очень тесно, человек там - как деталька от старинного конструктора (кажется "лего" он назывался... или "лихо", не помню начисто, два года назад я такой купил у антиквара и подарил младшему брату во время отпуска...) - покидают терминал на какие-то часы, не больше.
   А у нас...
   Например, дней и ночей во время дежурства у нас не существует. Всё время разбито на четырёхчасовые отрезки. Четыре часа дежуришь в рубке в полной боевой готовности. Четыре часа находишься на подмене в жилом отсеке, где можешь заниматься служебными или личными делами. И четыре часа спишь. В результате вообще не высыпаешься, хотя мозг и подсказывает, что проспал восемь часов в сутки, вполне достаточно.
   А тогда мы не спали двое суток. Все и вообще, совсем...
   ...Мы "пахали" участок космоса, в котором был наш терминал. Включив всё, что могло обнаружить живую органику. И глупо, но неотрывно глядя в иллюминаторы - добавочно к аппаратуре, которой мы не верили. Но вокруг не было ничего, кроме мусора, в который превратилась космическая крепость. Или, может быть, то, что оставалось более-менее целым, утащили те, кто напал. Даже скорей всего, если бы терминал аннигилировал (так бывает), то в секторе вообще не осталось бы ничего, голый вакуум.
   Видели мы и трупы. Довольно много. Но это были именно трупы, хотя каждый раз мы проверяли - снова и снова, опять и опять... Сделать для них мы ничего не могли, только считывали опознавательные коды и заносили их в базу данных, чтобы было понятно: не в плену и не пропал без вести, а - погиб. Точно погиб. Иногда знать это - самое лучшее утешение... А им теперь лететь и лететь через космос. Я читал, что и сейчас ещё иногда вот так встречают случайно тела бойцов прошлых космовойн, закончившихся много веков назад по нашему счёту, когда у нас ещё были Средние Века - бойцов многих рас...
   Несколько раз нам попадались Чужие - три гаргайлианца, два нэриона и сторк. Значит, на терминал напали сторки и нападавшие тоже понесли серьёзные потери. Какое-то утешение. А что Чужих так мало - сколько ни процеживай пустоту после боя, обязательно кого-то пропустишь. Сторки, кстати, своих мёртвых ищут не очень тщательно, стараются только не оставлять живых или раненых - они считают, что тело само по себе не важно, важна память.
   Может, они и правы, сторки.
   Может, память и правда - самое важное...
   ...Мы спешили. Честное слово, мы спешили, как могли, как только стало ясно, что "двенадцатый" атакован всерьёз. Спешили, хотя было ясно, что враг, конечно же, неизмеримо сильней и наша "птичка" ничего не решит. А из рубки связи долбили и долбили "всем, всем, всем..." - потом уже открытым текстом всеми средствами, не на помощь звали (кого?!), а "я "Часовой-12", веду бой, веду бой..." - и быстро о силах врага. Сперва - на разные голоса и на разных каналах и разными способами, работали не меньше десятка человек, а где-то на заднем плане гремело - словно бы вдали, но именно гремело, не заглушая деловитых голосов, а сливаясь с ними и как будто подпирая их перед лицом близкой смерти -
  
   - Прощайте, товарищи! С богом!
   - Ура!
  
   Кто-то включил древнюю запись, хотя в рубке лишние звуки запрещались. И вот тогда я понял, что все эти запреты уже не важны, а значит...
   ...потом...
   А потом было уже на примитивной радиоволне только обрывочное и спокойно-деловитое: "...воздух уходит... стремит... все мер... последний... закрываюсь в скафандре, переключаюсь на внутреннюю, буду передавать до..." - и глухая тишина, даже без отзвука взрыва.
   Должно быть, рубку связи уничтожило прямым попаданием...
   ...Вот так мы опоздали. И теперь я не могу отделаться от мерзкого ощущения, что кто-то на терминале, видя, что нас нет, скривился мельком: "Струсили!" И думал так, умирая. И такую память о нас уносил с собою в смерть.
   Такого, конечно же, не было и не могло быть.
   Но я думаю и думаю об этом. Уже тогда думал, когда, с трудом сдерживая слёзы, орал в рупор экстренной связи: " "Дюжина ноль два-ноль четыре" на подходе, "двенадцатый", продержитесь, мы на подходе!" - как будто наша машинка могла помочь там, где бессилен оказался весь терминал "с приданными силами", кричал, не думая, что сейчас и нас запеленгуют Чужие, найдут, уничтожат. Может, я даже хотел, чтобы так случилось. Потому что...
   ...потому что придумал и с ужасом поверил: там, у нас, думали - мы просто струсили и заготовили оправдание. Дескать, далеко залетели, не успеваем вернуться и умереть с остальными.
   Чужие нас не запеленговали...
   ...Нас на наш "часовой" полгода назад прибыло шестеро. Двое погибли за это время - Вадька Сергачёв и Томми Хук. Томми даже не нашли, истребитель просто не вернулся из патруля, никто так и не узнал, что случилось - связь прервалась и всё. Может даже, это и не в бою произошло - в космосе всякое может случиться. А Вадька погиб, когда отбивали вражескую разведку боем. Обычная смерть...
   И Янек Ярда, Санька Промыслов, Клаас ванКлифф - эти, получается, сразу, вместе с терминалом. Я ни с кем из них в школе никогда не был другом, там я пять лет дружил с Антосем Мажняком и до слёз жалел, что его отправили в совсем другие края - Антось был мой друг ещё крепче, чем те, с кем я в детстве клялся в верной и вечной дружбе. Но мы все в школе были товарищами и оставались ими здесь... Может, от них вообще ничего не осталось. Может, они успели взлететь и погибли в бою. А может, их тела тоже летают где-то здесь - и теперь будут летать вечно, пока - через неимоверную уйму лет! - не сгорят в пламени притянувшей их звезды...
   Как, наверное, и мы с нашим истребителем.
  

* * *

   Сон, который мне привиделся, был страшным, диким.
   Я видел плац нашей школы и наш выпуск. Было ярко-солнечно, гремела музыка и упруго трепетали на сильном ровном ветру флаги, всё, как тогда было на самом деле. Наша парадная "коробка", печатая шаг, проходила мимо трибуны - чёрное с золотом, чёрные береты на левую бровь... На шеях у всех парней почему-то развевались алые галстуки - пугающе-яркие под чёрными стоячими воротниками кителей. На самом деле такого не было и не могло быть, хотя мы на самом деле были пионерами (большинство приняли в год поступления в школу, в десять лет, но кое-кого - позже по разным причинам...), но с парадной военной формой пионерский галстук не носят, да и примерно треть у нас была скаутами и носила, если что, зелёные галстуки...
   Строй доходил до конца плаца - и ребята падали в пустоту, которая там начиналась. Начиналась резко, вот только что был плац - и сразу ничего. Пустота. Никто не пытался отвернуть, никто не пытался крикнуть, замедлить шаг - доходили и падали, исчезали. И все как будто ничего не видели - ни выстроенные справа младшекурсники, ни взрослые - учителя, воспитатели, инструктора, гости...
   Да что я, один это вижу, что ли?!
   Я хотел крикнуть, но в строю нельзя было кричать или замедлить шаг. Я понял с ужасом, что все всё видят и все всё понимают, просто иначе - нельзя.
   Наша шеренга дошла до края - и я занёс над ничем ногу в сверкающем высоком сапоге, на носке которого пылало солнце...
   ...Проснулся я от того, что летел.
   Падение обернулось полётом - и я даже посожалел, что стремительное чувство движения вырвало меня из сна. Когда люди во сне летают - они растут. Физически растут. Это происходит, кажется, до 17-18 лет, я точно не запомнил с уроков анатомии.
   Я буду расти ещё года два, может, чуть меньше или больше...
   ...нет. Не буду. Потому что скоро умру.
   Ушёл ужас сна, ушло то ликующее ощущение, которым он неожиданно закончился. Опять пришёл страх. Реальный, насущный, его можно было, казалось, пощупать руками.
   Потом я вспомнил о галстуке. Он лежал во внутреннем кармане рубашки, между нею и влагопоглощающей майкой. Добраться до него я сейчас не мог и уже давно не надевал. Но всегда носил с собой.
   В жизни я давал две настоящих клятвы. Нет, наверное, всё-таки три - мне было девять лет, когда мы впятером на ночной рыбалке поклялись дружить всю жизнь и я, поступив в кадетку, долго переживал, что нарушаю эту клятву... Это была первая.
   Вторая - клятва, которую начали давать в 3 году войны все поступавшие на военную службу земляне, без разделения на Империи. Потому что клялись большему, чем любая Империя... Она была совсем короткая и я выучил её наизусть намного раньше, чем большинство землян, потому что дал её в десять лет.
   "Я иду в бой - ради Правды и Чести, хлебной нивы и синего неба, смеха ребёнка и улыбки женщины, наших звёзд и нашего рода! Прошлое, настоящее и будущее свидетельствуют мои слова! Земля превыше всего! Победа или смерть!"
   Я исполнил её, как бы не обернулись дела. Исполнил и исполняю. И исполню.
   А последняя, и в этом некоторый юмор - как раз пионерская... Я прикрыл глаза и прошептал - может даже, казалось, что прошептал, а на самом деле подумал:
   - Я, Максимиллиан Ратовичяс, вступая в ряды пионеров Империи, перед лицом своих товарищей и памятью предков торжественно клянусь и присягаю на честность, верность, храбрость и память. Всё, что смогу - Отечеству! Всё, что смогу - нации! Всё, чего не могу - смогу! Если же я нарушу эту клятву - пусть не останется от меня на земле ничего, кроме позора! Слава России! Слава, слава, слава!
   Интересно, если тебе всего пятнадцать и ты уже дал три клятвы - то имеешь ли ты право бояться смерти? Нет, не так. Заставить себя не бояться, наверное, нельзя.
   Вопрос такой: имеешь ли ты право трусить?
   Я, как и любой мальчишка моего возраста, лет с семи и до пятнадцати прочёл кучу книг и посмотрел десятки часов фильмов про своих ровесников, в том числе совершенно невыдуманных, перед которыми вставал такой вопрос. Они решали для себя, что - не имеют. Иначе о них не писали бы книг и не делали бы фильмов.
   Но только в кадетке с нами серьёзно стали разбирать, чего им это стоило. И я был уверен, что меня научили не трусить. Во всяком случае, я заставил себя улыбаться, когда мне буднично сказали, что сейчас выстрелят в ногу, велели встать к стене и ждать. И я не издал ни звука, когда на следующий год был второй прострел - внезапный, ошеломляюще неожиданный. (1.)
  
   1. Прострел - весьма жестокая тренировка, применявшаяся в кадетских школах обеих Империй. Как правило, за время обучения каждый из кадетов проходил её дважды: в первые три месяца второго года и на третий год. Заключалась она в том, что мальчику всерьёз простреливали боевым патроном руку или ногу. В первом случае это носило характер лишь "знакомства с ощущениями от ранения", на третий же год раненому должны были оказать первую помощь его же товарищи.
   Следует напомнить, что 98% кадетов поступало в кадетские школы в возрасте 10 лет, 1% - 11, 0,8% - 12 и 0,2% - 13 лет. Срок обучения составлял пять лет.
   Первый год: "детский садик". В этом году кадеты привыкают к жизни в школе, осваивают "всё и понемногу", а учителя и инструктора составляют своё мнение о каждом из подопечных. Год на фоне последующих достаточно лёгкий. Тем не менее, именно в этот год, как правило, после первых же отпусков, проведённых дома, уже отсеивалось некоторое количество кадетов.
   Второй год: "ад на земле". Это год воспитания физической силы, ловкости, выносливости, терпения, абсолютного бесстрашия, умения без вопросов и рассуждений выполнять и, мгновенно оценив обстановку, отдавать приказы. Самый сложный, тяжёлый и опасный год, сверхнасыщенный жесточайшим прессингом, постоянными разнообразными тренировками и непрерывной муштрой. Впрочем, до тупого "дрилла", имевшего целью превратить человека в машину, в кадетских школах никогда не опускаются - напротив, 11-летний кадет обязан все решения принимать и действия предпринимать с полностью ясным сознанием, отдавая себе отчёт в каждой секунде существования. Порядка 5% кадетов покидают школы именно в этот год, а так же происходит около десятка случаев самоубийств, связанных, как правило, с неразрешимой дилеммой: объективная невозможность выдержать происходящее - неистовое нежелание покидать школу.
   Третий год: "отделка под бойца". Именно в этот год прочно, уже не начерно, закрепляются основные боевые навыки, а умение сражаться и пользоваться любым оружием становится частью личности кадета.
   Четвёртый год: "воспитание солдата". 50% учебного времени года посвящено тренировкам по военной специальности.
   Пятый год: "ППР - полировочно-покрасочные работы". Год непрерывной чередой следующих зачётов, экзаменов, манёвров и так далее. Отсев составляет около 3% кадетов.
   Общий отсев за весь срок обучения составляет в среднем 10% (наивысший - 50% - наблюдается в случае Русской Империи в школах пластунов).
  
   Правда, это - просто физическая боль, не грозившая смертью, и это я понимал уже тогда, во время "ада". Но нас готовили и к мысли, что мы можем по-настоящему умереть. Добротно готовили, Лунгу был прав.
   И вот...
   Я понял, что не хочу спать и выбрался из "шкафа".
   Лунгу спал. Я постоял, глядя в стену и представляя там иллюминатор. Потом посмотрел в сторону рубки.
   Прошлый раз мне здорово влетело за вторжение туда. Осоргин мне врезал так, что дым из ушей шёл. "Рубка - не клуб... вы не на дежурстве, старшина-кадет, и я вас сюда не вызывал... время для сна даётся для сна... как вы посмели прервать офицера..." Вообще я прервал тогда не его, а Лунгу, младшего по званию, и Осоргин, похоже, понял это, потому что замолчал, а потом сухо бросил, что он в любом случае оповестит всю команду о любом своём решении и старшина-кадер Ратовичяс может не беспокоиться, что от него утаят нечто важное.
   И всё это было правильно. Но я чувствовал, что, если сейчас не поговорю с человеком, то могу сотворить что-нибудь нехорошее. Пусть ещё один фитиль, лишь бы услышать живой голос.
   Обычно пилоты истребителей энсайны, иногда - даже старшины. Но на тяжёлых - почти всегда мичманы, ведь тяжёлый истребитель, как я уже сказал - это почти корабль. Мичман Осоргин был офицером и дворянином, и это ставило между нами прозрачную непробиваемую стеночку. И один "шкаф" для спанья тут не поможет. Поэтому я какое-то время мялся.
   Но потом решительно шагнул к шлюзу...
   ...Меня встретили опять поднятые брови. Но потом Осоргин кивнул на место стрелка-механика - и я обрадованно плюхнулся в кресло, поняв, что этот кивок был разрешением остаться в рубке. Однако, говорить я ничего не стал - мичман чем-то занимался за своим компьютером и я стал просто глядеть вперёд. Обычно-то я со своего места вижу куда хуже, хотя именно от меня зависит по-настоящему движение истребителя. Парадокс.
   Ощущения движения не было и тут, хотя я знал, что мы летим с довольно большой скоростью, хотя и по инерции - двигатели были выключены. Мы перемещаемся в космосе на безумных скоростях. Если говорить о межзвёздных перелётах, то даже само слово "скорость" звучит, как неприличное ругательство - за секунду позади остаются парсеки. А воюем - на очень маленьких, почти сравнимых с земными. И боремся за каждые плюс десять камэ-че без потери боевых возможностей. Нелогично и смешно, но такова наша реальность.
   А звёзды были красивые, хотя и не очень частые. Но чаще, чем видно с орбиты Земли, например. И многие куда крупней, просто несравнимо. Я сразу вспомнил "опорные точки", мысленно закрутились перед глазами данные этих звёзд, но я прогнал всё усилием воли и стал просто смотреть.
   В космосе, если смотреть на него не через экран атмосферы, настоящей "черноты", про которую и сейчас нередко говорят ("чёрные бездны", всё такое там...) - почти нет. Тьма есть, а черноты - нет, она ведь разная бывает, тьма. И космос то тёмно-синий, то серебристо-серый, и везде какое-то уловимое лишь краем глаза движение, похожее на мгновенно раскрывающийся и складывающийся радужный веер, а звёзды делают его ошеломляюще разнообразным и словно бы шевелящимся. Это даже жутковато, но жуть не пугающая, а приятная скорее. Сейчас даже мысль о том, что я тут, в этом космосе, могу умереть, меня не пугала.
  
   - Вы мне не поверите
   и просто не поймёте -
   В космосе страшней, чем даже в дантовском аду!
   По пространству-времени
   мы прём на звездолёте,
   Как с горы на собственном заду... - вдруг замурлыкал Осоргин.
  
   - Это чьи стихи? - заинтересовался я, поворачиваясь вместе с креслом. Про "Ад" Данте Алигьери я помнил из уроков истории и отчасти - литературы, хотя и очень немного. И, кажется, эти строчки не оттуда - там был совсем другой размер... терции, что ли? Нет, терцины, "терция" - это строй испанской пехоты времён Возрождения. Помнится, нам понравилось, что изменников Родины Данте упрятал в самый низ ада. А тут было больше похоже на армейскую балладу - я думал, что знаю их много, но такую не слышал, хотя она, похоже, про нас, про звездолётчиков.
   - Это Высоцкий, - мичман мельком посмотрел на меня. - Вообще-то юморная песенка, пародия на космические боевики.
   Я озадаченно примолк. Мне помнился Богдан Фёдорович Высоцкий - специалист по микроэлектронике, ещё из Века Безумия, я по нему писал работу на втором курсе. И ещё - у нас на терминале было минимум двое Высоцких, но они песен точно не писали. Но потом мне вспомнился ещё и старинный советский детективный фильм "Место встречи изменить нельзя", который я смотрел недавно - и я сообразил, о каком Высоцком речь.
   - А... - ограничился я всеобъемлющей и ни к чему не обязывающей репликой, потому что всё равно не помнил, чтобы тот Высоцкий писал песни про космос. - А как там дальше?
   Осоргин вздохнул, сел поудобней и допел песню. Я хихикал - песня и правда оказалась несерьёзной, и от сочетания этой несерьёзности с суровой маршевой мелодией становилось только смешнее. И вообще - в песне было что-то неуловимо, но отчётливо похожее на сериал "Космогрызы". (1.) Если, конечно, можно так сравнивать - сериал и песню.
  
   1. Видеосериал Русской Империи, посвящённый военному космофлоту. Выходил парадоксально долго - с 10 г. Промежутка по 300 г. Галактической Эры (350 лет). Сериал комедийно-пародийный, посвящённый Военно-Космическим Силам Русской Империи (в период с 3 года Первой Галактической Войны и до 2-го года Галактической Эры - Объединённым Военно-Космическим Силам Земли). "Космогрызы" обыгрывали штампы жизни, быта и боевых действий ВКС, каждую неделю появлялась новая серия, нередко откликавшаяся на какие-то реальные события. Стороннему наблюдателю сериал может показаться достаточно неуважительным по отношению к военным космонавтам, но это ошибочное впечатление.
   Пять главных героев сериала (вообще их больше полусотни только постоянных, помимо этого, почти в каждой серии появляются ещё несколько временных):
   - Звёздный Маршал (звание никогда не существовало ни в каких земных ВКС) Таран Неунывай-Дубино - прямолинейный солдафон, виртуозно владеющий любыми оружием и техникой, а так же обожающий изрекать бессмысленные и парадоксальные афоризмы. Одновременно - лауреат-скрипач, научившийся виртуозно играть на скрипке по причине незнания того, что это нельзя сделать без таланта. Коронная фраза: "Доламывать - так до конца!" Его главная мечта - построить Общевселенскую Империю и после этого стать дворянином (на всей протяжённости сериала дворянства у него нет), причём абсурдность этой задачи Маршала ничуть не смущает;
   - Пилот Вихрь Буранович Ураганов. Обожает ходить пешком, причём прогулочным шагом и неспешно любуясь на происходящее вокруг. Делает всё очень медленно, обдуманно, с расстановкой, всем видам отдыха предпочитает лежание в шезлонге на берегу моря с книгой в руках (в полётах море часто заменяет бассейн или даже ванна). Коронная фраза: "Ему легко было "поехали!" говорить, а тут поди разберись - куда?!" Однако, оказываясь в роли управляющего любым транспортным средством, тут же преображается в расчётливого безумца, способного ездить на велосипеде по отвесной стене и на полной скорости пролететь через щель, едва превышающую по размерам пилотируемый космический корабль.
   - Взрывотехник Ахтунг Бимс. Фанатик взрывного дела, автор работы по теоретической физике о Большом Взрыве. Считает взрывы великой творческой силой и одновременно - коренным способом решения любых проблем, от военных до любовных. Ещё в раннем детстве прославился тем, что не мог пройти мимо воздушного шарика, не проткнув его (собственно, начал заниматься этим, ещё когда его возили в коляске). Коронная фраза: "Сейчас будет чистенько". Он произносит эти слова, как правило, перед тем, как что-то взорвать, но не только - фраза служит ему чем-то вроде жизненного кредо.
   - Доктор Лоботом Пинцетович Пиксида-Клистир. Помешанный на кризисной медицине андроид, ещё в детстве спасшийся от зачистки и тщательно скрывающий свою нечеловеческую сущность. Хобби - личный зоопарк зверей с других планет, причём только со зверями доктор способен адекватно общаться не на медицинские темы. Коронная фраза: "Молчишь? Ну, молчи, молчи..." - которой завершается каждый прочувствованный монолог доктора, обращённый к одному из обитателей зоопарка (несколько раз на эту фразу следовал неожиданный ответ от какого-то из умевших подражать человеческой речи живых существ или даже случайно попавших в его зоопарк разумных инопланетян).
   - Пионер Федя (в сериях 3 г. ПГВ - 2 г. ГЭ вместе с ним действует его полный двойник-англосакс Тедди, мальчишек всё время путают друзья и враги, наконец, каждый из них сам путает себя с двойником, из-за чего возникает масса идиотски-комичных ситуаций). На флоте появился, тайно прокравшись на корабль снабжения, где съел за время полёта всю сгущёнку и откуда был доставлен на флагман. В каждой серии его собираются отправить на Землю и это снова и снова не получается по множеству причин. Коронная фраза: "Только маме не говорите!" (произносится как правило после того, как Федя в очередной раз что-то спасает или наоборот - разрушает). За всё время сериала ни разу не упоминается фамилия Феди и не появляются его родители.
  
   - А ещё есть его песни? В записях, имею в виду? - спросил я, когда мичман закончил. - Я бы послушал...
   - Есть... - кивнул он. Задумался. Наморщил нос и добавил: - Только там много непонятного будет, он часто "на злобу дня" писал. Про разные события и вещи, которые сейчас и на уроках истории-то просто так не проходят, потому что мелочи это... ну а в те времена они для людей были очень значимыми, понимаешь?
   - Да всё равно, поставьте что-нибудь, если можно... - попросил я.
   - Ну... ладно, - Осоргин поколдовал с компьютером (кажется, подключался к тому, что в спальном отсеке). - Вот. Такая. Слушай.
   И сам откинулся в кресле.
   Голос у певца был, конечно, совсем мужской (и я понял вдруг с некоторой оторопью, что у мичмана совсем мальчишеский голос, сломавшийся, конечно, но - мальчишеский, и сейчас, в сравнении с хрипловатым баритоном певца, это стало отчётливо видно... как и то, что, по сравнению с Осоргиным, этот Высоцкий совсем не умел петь!) и он простенько подыгрывал на гитаре. Это и правда сильно напоминало то, как поют наши баллады.
   Так я впервые в жизни услышал песню о Белом Безмолвии...
  
   ... - Все года, и века, и эпохи подряд
   Всё стремится к теплу от морозов и вьюг.
   Почему ж эти птицы на север летят,
   Если птицам положено только на юг?
  
   Слава им не нужна и величие,
   Вот под крыльями кончится лёд...
   ...и найдут они счастие птичее -
   Как награду за дерзкий полёт!
  
   Я напрягся так, что, если бы не скафандр, это было бы даже внешне заметно. Как-как он поёт, этот Высоцкий?! Но уже звучал следующий куплет -
  
   - Что же нам не жилось, что же нам не спалось?
   Что нас выгнало в путь по высокой волне?
   Нам сиянья пока наблюдать не пришлось,
   Это редко бывает - сиянья в цене!
  
   Тишина... Только чайки - как молнии,
   Пустотой мы их кормим из рук.
   Но наградою нам за безмолвие
   Обязательно будет звук!
  
   Перебор - и словно бы за гитарными аккордами - сразу и трубы и барабаны, тревожные и зовущие...
  
   - Как давно снятся нам только белые сны!
   (Все иные оттенки снега занесли...)
   Мы ослепли давно от такой белизны,
   Но прозреем от чёрной полоски земли!
  
   Наше горло отпустит молчание!
   Наша слабость растает как тень!
   И наградой за ночи отчаянья
   Будет
   вечный
   полярный
   день!
  
   Я сглотнул, по телу пробежала волна дрожи. Как-как?! "И наградой за ночи отчаянья..." Осоргин тоже слушал - слушал, наклонив голову из скафандрового шлема и уткнувшись лбом в крепкой сцепленные пальцы...
  
   - Север, воля, надежда. Страна без границ.
   Снег без грязи - как долгая жизнь без вранья...
   Вороньё нам не выклюет глаз из глазниц,
   Потому что не водится здесь воронья...
  
   Странно. Совсем не об окружавшем меня мире была песня. Вот просто совсем. Скорей даже о противоположном - искристая белизна снегов (я себе это хорошо представил) против изменчивой, движущейся темноты космоса.
   А всё-таки...
  
   - Кто не верил в дурные пророчества,
   В снег не лёг ни на миг отдохнуть -
   Тем наградою за одиночество
   Должен встретиться кто-нибудь!
  
   Кончилась песня, но я долго ещё сидел молча, глядел перед собой и - словно не видел ничего.
   Осоргин тоже молчал, сидя неподвижно. Потом сказал негромко и словно бы даже ласково:
   - Иди-ка спать. Тебе уже скоро дежурить.
   Это было правдой, и я поднялся, отсалютовал (мичман чуть улыбнулся, но я не обиделся), и пошёл - пошёл спать.
   А песня всё ещё звучала во мне.
  

* * *

   "Вот когда пригодились бы анабиозные капсулы," - подумал я.
   С анабиозом в своё время много экспериментировали и добились полного успеха. Только он так и не сделался нужным. За исключением чудиков, которые ложились в анабиоз принципиально, чтобы их разбудили "в будущем" (по-моему, какое-то хранилище есть где-то в Германии) и неизлечимо на данном историческом отрезке больных или искалеченных (тоже есть две или три специальных клиники и пациентов оттуда иногда размораживают, медицина-то на месте не стоит!), он оказался никому не нужен. По Солнечной Системе летать можно достаточно быстро, а ко времени, когда стали возможны полёты за её пределы - подоспели и стали обычными гиперпространственные прыжки. Правда, анабиозные капсулы-криостаты были на "Челленджере", "Рейде" и "Стар Хоуме" (1.). Может, они даже и пригодились там...
  
   1. Летом 35 года Промежутка с англосаксонского космодрома в поясе астероидов к звезде Альграб, дельте Ворона, стартовал фотонный звездолёт "Челленджер" с экипажем из сорока человек. Грандиозный проект был рассчитан на полвека полёта с околосветовой скоростью, большую часть этого времени астронавты должны были провести в криостатах, посменно дежуря. Англосаксы как бы заранее ставили себя в приоритетное положение по отношению к русским, как покорители звёзд, превращаясь в первую астродержаву Земли. На осуществление проекта были брошены лучшие силы, а "Челленджер" для своего времени был превосходным кораблём.
   Неплохо начинавшийся проект оборвался через три месяца вместе со связью. Учёным осталось лишь строить предположения, что же случилось с "Бросающим вызов".
   Через полгода практически та же судьба постигла русский "Рейд" и второй английский корабль - "Стар хоум", осуществлявший принцип самовоспроизводящегося социума: на нем летели больше трёх тысяч человек. После этого человечество скрепя сердце отказалось от игр с космосом, начало искать иные пути и нашло их. Новые корабли искали пропажу, снаряжались даже специальные экспедиции, но всем было ясно, что это просто дань мужеству первопроходцев. Дальний космос никогда не отдавал свои жертвы. Если с кораблём прервалась связь - он погиб.
   Тем не менее, "Челленджер" вернулся на Землю в 203 году Галактической Эры.
  
   Мы опять сидели в рубке - все трое. Только что все позавтракали, моё дежурство кончилось, я мог идти отдыхать ("ночью" и правда не выспался...), а мичману и вовсе тут было нечего делать - но я не уходил, а он сидел за компьютером и снова что-то там считал.
   - Если останутся двое вместо троих, да ещё и младшие... - медленно начал Лунгу. Точней - продолжил, мы не очень активно, но обсуждали, что можно сделать дальше. Я дёрнулся от гнева, но он не смотрел на меня. Специально не смотрел, это было понятно.
   - Запрещаю, - спокойно и сразу сказал Осоргин. - Запрет подтвердить.
   - Есть запрет подтвердить, запрет подтверждаю, - неохотно ответил стрелок-механик. Я смотрел на него во все глаза, до меня не сразу начало доходить, что именно он предложил. А мичман добавил извиняющимся тоном:
   - Не обижайся, Ионуц. Просто это будет...
   - Да как же после этого нам-то жить-то?! - вырвалось у меня. Оба на меня взглянули, но уже совсем не так, как тогда - когда я ворвался в рубку, возмущённый тем, что они обсуждали за моей спиной. И Осоргин подтвердил:
   - Максим прав. Как после этого нам жить, ты подумал? И потом... ну будет у нас на десять дней больше. Вряд ли за этот срок что-то изменится. А с другой стороны - измениться может в любую секунду. Хоть сейчас.
   Мы оба почему-то невольно посмотрели по сторонам, как будто ища наглядные подтверждения изменений. Я хихикнул. Не от нервов, правда стало смешно. Осоргин кашлянул и приказал:
   - Старшина-кадет Ратовичяс, отправляйтесь спать!
   - Есть! - я вскочил и хотел было промаршировать к двери, но, во-первых, это неудобно делать в скафандре, а во-вторых - тут всего-то два шага, не размаршируешься...
  

* * *

   Я опять проснулся от страха.
   Это не просто страх - это то, чему нет названия. Как правило, такое бывает во сне - и просыпаешься с таким ужасом, что сердце, кажется, вот-вот выскочит наружу, а дыхание останавливается; кажется, что ты уже умер. Нам говорили на занятиях, что это атавизм - наследие множества поколений предков, живших в постоянной опасности, а во сне, когда мозг себя не контролирует, всё возвращается. Но открываешь глаза - и страх быстро уходит.
   А сейчас он не ушёл. Потому что в полутьме отсека, освещаемого лишь дежурными огнями да пультом в рубке, в каких-то сантиметрах от вакуума за бортом, я вспомнил, что скоро мы все умрём. На самом деле.
   От страха я не мог даже нормально дышать - лежал, дрожа, глядя расширенными глазами в мерцающую полутьму и понимал, что сейчас закричу. Это будет бессмысленный крик, без слов - просто вопль нежелания умирать. Ожидание этого неизбежного, как сама смерть, крика до такой степени лишило меня воли, что я долго не мог понять, кто это стоит в рост рядом со "шкафом" и смотрит на меня?
   А это был мичман Осоргин.
   - Боишься, Максим? - тихо, без насмешки или презрения сказал он. И эти два простых коротких слова, как ни странно, немного - самую каплю - успокоили меня. Я смог нормально вздохнуть и смог ответить - хотя и с трудом:
   - Да, товарищ мичман, - и добавил откровенно: - Очень. Просто ужасно.
   - Давай без мичманов, - он отступил в сторону, молча позволяя мне слезть. Я выбрался наружу и мы так же молча сели у откинутого столика. Лунгу дежурил (значит, проспал я недолго...) и мне вдруг подумалось, что не знаю - а он-то, он о чём думает сейчас, за двумя броневыми дверями, за шлюзом, один в рубке, глядя по курсу - в звёздный космос? Он прожил почти в два раза больше, чем мы с мичманом вместе взятые... но разве от этого легче умирать?
   И всегда ли он спит, когда мы лежим тут, в "шкафу"? И от чего просыпается?
   Несправедливо всё это! Ведь всё-таки несколько недель - это ужасно много. Страх уйдёт, отпустит... почти. Начинает казаться, что это вечность и что как-то всё утрясётся и обернётся к лучшему. Потом, когда срок перевалит за середину, наверное, станет по-настоящему страшно, и дальше будет становиться всё страшней. Наверное, до нестерпимого ужаса.
   Говорят, во время Серых Войн в Непале была такая казнь. Пленного сажали в комнату с температурой +18 градусов. Поили, кормили. И поднимали каждый день температуру на один градус. Некоторые сходили с ума.
   Интересно, а что будет со мной? Хотя... нам легче, чем тем непальским пленникам. Когда всё станет окончательно ясно - у всех нас есть пистолеты. И, наверное, тогда будет уже так тяжело, что застрелиться получится просто.
   А ещё... если нам встретится вражеская эскадра или даже одинокий корабль - мне захочется сдаться, чтобы жить. Просто чтобы жить. Я знал точно, что у меня будет такое желание.
   Но я знал точно и другое - я смогу его задавить в себе. И это было важнее.
   Ведь галстук-то лежит в кармане рубашки напротив сердца. И клятвы я давал не просто так. А в клятве говорится: "Всё, чего не могу - смогу!" Это просто слова... конечно... вот только разве в клятве могут быть "просто слова"?
   И... как же: "Наша слабость растает как тень!"?!
   - Я не хочу так долго ждать... ждать - вот что страшно, - нарушил я молчание. - Сидишь и думаешь... лежишь и думаешь... и даже во сне - думаешь... Наверное, раньше было легче людям. Они верили в бога, верили, что после смерти что-то ещё будет...
   - Может, и будет, - задумчиво сказал Осоргин. - Только бог тут ни при чём. Бог, Максим - это и есть страх. Кнут за то, что вёл себя плохо - и конфетка за то, что вёл себя хорошо. Вот скажи: разве ты что-то делаешь ради конфеток? Или потому что боишься кнута?
   Я невольно улыбнулся.
   - Нет... - мысль в самом деле показалась мне смешной. Но я всё-таки продолжал: - Просто если знать, что умрёшь не насовсем - то не так страшно. А как это - насовсем? Вот раз - и всё, и больше ничего для меня не... - у меня сорвался голос, я сглотнул и сипло закончил, - ...будет? И если бы правда "раз"... а то такое мучение! - это вырвалось у меня наивно и с искренностью отчаянья. - Как в Непале!
   - Почему в... а. Да, похоже... Но тут вопрос масштаба, - ответил мичман. Он сидел, привалившись к стене шлемом и упершись в его заднюю стенку затылком, свесив расслабленные руки с поднятых колен. - Опять же: разве ты в жизни что-то делал, потому что хотел чего-то для себя? А не потому, что это интересно? Не потому, что кому-то надо помочь? Не потому, наконец, что так - нужно? Просто масштаб был иной. Мы воюем, чтобы победить. Это, наверное, самая большая награда, которую можно получить, только она не для одного. Для всех. И заслужить её должны все. И многие её не получат - умрут. Вот сейчас прямо умирают в бою, наверное, сотни людей. По всей Галактике. И всем страшно. И я тебя уверяю, что у некоторых смерть ничем не слаще нашей, понимаешь? - я кивнул медленно, не сводя глаз с мичмана. - Вот сейчас сказали бы тебе: "Вот тебе, старшина-кадет Ратовичяс, твоя жизнь. Живи. А победы не будет." Как тогда?
   Я не сразу ответил. Но не потому, что засомневался - просто у меня слова застряли во рту, когда я представил себе все те годы, которые Земля воевала, всех тех, кто погиб - как бы на одной чаше чудовищных весов, а на другой - моё "я". И обмер от дикости сопоставления.
   - Нет, конечно, - сказал я. - В смысле, я бы не согласился.
   - Ну вот видишь? - Осоргин поглядел на меня с улыбкой. - Не надо бояться. Ты же всё давно выбрал и всё давно решил. И что теперь - предать самого себя, потому что страшно?
   Я моргнул, ощущая нелепое, но явственное облегчение. А он продолжал:
   - Бессмертие, Максим - это то, что мы оставляем после себя. Единственное бессмертие, в котором я уверен. Если - ну вдруг? - окажется, что я ошибаюсь - это будет для меня приятным сюрпризом. Если нет - я ничего не потеряю.
   - Тебе, - я впервые назвал его на "ты", - совсем не страшно?
   - Страшно, - медленно ответил мичман и чуть сморщил нос. - Только это не имеет значения. Человек - это его воля. А воля - это объективная сила. Она может преодолеть любые страхи. Если это не получается - значит, ты ещё не совсем человек.
   - Нам примерно то же говорили, - вспомнил я кадетку. - И я думал, что смогу.
   - А ты и сможешь, - спокойно и дружелюбно ответил Осоргин. - Ты уже можешь. И потом, во-первых, умирать нам ещё не завтра, даже не послезавтра и не через неделю... а за оставшееся время может случиться всякое. В том числе - и хорошее. А во-вторых, мучиться не придётся. Подключаем к внешним клапанам ампулы с трицианом - и всё. Там буквально неощутимый промежуток времени.
   Я чуть не признался, что слышал их с Лунгу недавний разговор полностью, а не сразу вошёл в рубку. И ответил сердито:
   - Я не стану травиться. Лучше пистолет. Ты же сам не будешь... ядом.
   - Не буду, - кивнул Осоргин. - Можно и пистолет. И давай вот что - давай про это больше не говорить - совсем, до самого конца.
   - Хорошо, - я поднялся. - Пойду спать...
   ...И мне приснился очень хороший сон.
   Мы впятером - мой почти тёзка Максим Таликов, Станда Нойгел, Марс Пашутин, Веряс Камов и я - сидели на причале над озером около нашего посёлка (специальное название озеру так и не придумалось и его уже даже на официальных картах начали обозначать просто "Поселковое" - если подумать, не хуже иных прочих название...) и спорили насчёт нашей лодки.
   Точней, спорили Станда и Максим, а мы просто валялись на досках и лениво слушали. Лодку нам подарил наш лесник дядя Лёха, мы её проверили, осмотрели, несколько раз сплавали на ней туда-сюда и договорились, что в середине лета "пойдём" (наш капитан Станда настаивал, чтобы мы говорили только так, "как положено на флоте") на дальний берег и встанем там лагерем на неделю. Родители были не против, даже у Максима, над которым они тряслись, как над единственной дочкой. А мне очень хотелось сплавать ещё и потому, что в конце августа я улетал на Землю поступать и был уверен, что поступлю.
   Я только потом осознал, что всем остальным было даже не завидно, а просто грустно со мной расставаться...
   ...Мы валялись и слушали, как Станда и Максим спорят насчёт двигателя. Что двигатель нужен, никто не возражал - грести одиннадцать километров дураков не было и развлечение это так себе. Станда говорил, что надо просто взять старый движок у марсова деда - он отдаст - перебрать его - не безрукие! - и всё. А Максим, размахивая руками, говорил, что мы должны поставить... парус. Настоящий парус, пусть и маленький. И идти под ним.
   Мы все понимали, что это глупость. Но никто не возражал, и даже не от лени, а просто потому, что у Максима были очень убедительные и просящие глаза. И очень звенел голос.
   - Ребята, ну как вы не понимаете... - услышал я его словно бы не во сне. - Как вы не можете понять... ну это же просто красиво - под па-ру-со-о-ом!
   И он снова махнул рукой, и из-под его руки распахнулся на всё небо закат - как алый парус...
   ...Когда я проснулся - голос Максима всё ещё звучал у меня в ушах.
   Мы тогда и правда "пошли" под парусом. Никто этого толком не умел, хотя мы добросовестно посмотрели фильм по этому делу. Мы несколько раз чуть не перевернулись и один раз едва не утонули по-настоящему, уже на обратном пути. Но вот что интересно - Максиму никто не сказал ни слова. И я потом не раз вспоминал, как здорово было идти под парусом...
   "...под па-ру-со-о-ом!.." - снова послышалось, и я даже голову повернул - посмотреть, кто говорит. И - как всё ещё продолжение сна, сделавшее его окончательно странным, а потом полностью меня разбудившее - из динамика послышался голос Осоргина:
   - Старшина-кадет Ратовичяс и старший матрос Лунгу - в боевую рубку!..
   ...Только теперь я понял, что он не спит - не спит вот уже шестые сутки. Не как я - кусками, просыпаясь от собственного страха. А вообще не спит. И всё время думает. И считает что-то.
   И во мне вдруг вспыхнула отчаянная, безосновательная надежда.
   Я и Лунгу молча сели на свои места, и Осоргин развернул кресло так, чтобы видеть нас обоих и говорить с обоими.
   - Итак, я принял решение, но хочу, чтобы его выслушали вы. Не для одобрения - я командир. Но вы должны знать, что нас ждёт, - он посмотрел на меня внимательно, потом так же - на Лунгу. - Ближайшая к нам точка, где находятся наши - это "Омикрон". Штабной терминал. Штурман, посчитай расстояние до него.
   - Да я уже посчитал, - буркнул я. Для таких расчётов мне и компьютер-то незачем было включать... и на смену надежде пришла тоска. Он и сам уже сто раз посчитал, наверное, так зачем это... Тем не менее я ответил. - Точные цифры даже называть не хочется, да и незачем. До него как до ближайшей нашей базы - это на данный момент нашей, что будет завтра - кто его знает? - примерно четыре года с нынешней скоростью.
   Я ждал, что Осоргин одёрнет меня и всмё-таки спросит точные цифры и мне от этого ожидания было тошно, если бы пришлось их называть - меня бы и стошнило, честное слово. Но мичман ничего не стал уточнять. Да и что тут было уточнять-то? Вместо этого он замурлыкал "уж ты, Порушка-Параня..." и мне отчего-то опять стало легче. А он прервал мурлыканье и продолжал:
   - Итак, решение: мы начинаем полёт в сторону "Омикрона". Если понизить содержание кислорода до критической отметки - раз. Держать наши организмы на грани отравления - два. Рискнуть пусть на выработку кислорода взрывчатку "тарана" - три. То у нас в результате будет не меньше года. Может, даже побольше, но за год я ручаюсь. Очень тяжёлый год. Невыносимо. Но мы будем живы. Еду, учитывая конголиз из НЗ, даже воду плюс сок - можно растянуть на то же время. Мы будем подыхать с голоду и мучиться от жажды, но именно подыхать и мучиться - не подохнем. Опять же будем живы.
   - Год или четыре года - всё р... - начал я зло.
   И осекся. И услышал, как Максим говорит "...под па-ру-со-о-ом!.." - а потом ещё: "Солнечный парус," - и не сразу понял, что вот это, второе, говорю я сам. Сообразил, только когда уже излагал план - вполне исполнимый! - развёртывания такого паруса из сложенной между прочным и внутренним корпусами под полом тканевой фольги, запасного чехла для нашего "селя". Я, конечно, был штурман, но теорию солнечных парусов нам читали неплохо и мы даже две недели ходили на старых люггерах (1.) типа "Эспаньола", которые таскали руду в Поясе Астероидов между рудниками и орбитальными заводами Эриды (2.) - "эспаньолы" аж с первых лет Реконкисты ходили как раз под солнечными парусами, медленно набирали скорость, гасили её тоже небыстро, но зато не требовали практически никакого обслуживания двигателей и вообще затрат на них. А кое-кому в этих монстрах чудилась романтика и желающих в команды всегда хватало.
  
   1. Малотоннажный космический корабль для транспортных сообщений в пределах лунных систем.
   2. Планета в Поясе Астероидов. В 15 г. Реконкисты была полностью теоретически разработана и принята совместная межимперская программа терраформирования "Лебенсраум", в том же году на Эриде начались работы. В 4 г. Экспансии, перед самой войной, терраформирование было завершено. Но уже с конца 10-х годов Реконкисты орбита Эриды была центром переработки добываемой в Поясе Астероидов руды. Сама Эрида - фактически планета горняков-шахтёров, странноватое сочетание гигантского завода и первоклассного курорта.
  
   - Солнечный парус и даст примерно тот год пути, о котором вы говорили, - заключил я. И так громко выдохнул, что все засмеялись - а сам я изумлённо подумал: "Веду себя так, как будто мы уже спаслись!"
   Но смех сразу прервался. Наверное, потому что сказанное мной, точней - его реальность - не сразу дошли до моих товарищей по экипажу.
   И теперь Лунгу смотрел на меня, как на фокусника. С той самой надеждой, которую ощутил недавно я. И мне было приятно видеть эту надежду на меня - в глазах старшего.
   А Осоргин - тот смотрел почти испуганно. А потом длинно вздохнул и стукнул себя кулаком по лбу. Молча.
   Но всё было понятно. И я смутился. А он, снова становясь нашим командиром, приказал:
   - Старшина-кадет Ратовичяс - рассчитать парус и курс.
   - Есть! - вскочил я, салютуя.
   - Старший матрос Лунгу - рассчитать работу с торпедой.
   - Есть! - он тоже понялся и отсалютовал.
   - Остальное по исполнении, а пока... Может быть, всё это напрасные трепыхания и, когда мы доберёмся до нашей цели, то обнаружим то же самое, что и здесь - и так и останемся в тылу врага. Но тогда можно будет перед смертью сказать, что мы сделали всё, что могли, - сказал Осоргин.
   И усмехнулся. Потом откинулся в кресле и мгновенно уснул.
  
   Кто не верил в дурные пророчества,
   В снег не лёг ни на миг отдохнуть -
   Тем наградою за одиночество
   Должен встретиться кто-нибудь!
  

* * *

16-Й ГОД ПЕРВОЙ ГАЛАКТИЧЕСКОЙ ВОЙНЫ.

ЛИНИЯ ФРОНТА НА СФЕРОСЕВЕРЕ ТЕАТРА БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ.

ШТАБНОЙ ТЕРМИНАЛ ОВС ЗЕМЛИ "ОМИКРОН".

   Затянутый в ослепительно-белое с золотом человек стоял у огромного панорамного окна, заложив руки за спину и чуть склонив породистую седеющую голову.
   Снаружи творился упорядоченный хаос. Вся видимая поверхность терминала - вдаль до "горизонта", вверх и вниз - кишела повсеместным неуловимым движением. Беззвучное и неостановимое, оно могло бы породить привычное чувство гордой удовлетворённости, если бы человеку не были известны последние события.
   "Разваливается," - подумал он, глядя, как медленно, неспешно (на самом деле - сокрушительно-мощно и довольно быстро, он знал это) отрываются тут и там куски от как раз пытающегося причалить к двадцать седьмому большого корабля. Отсюда они, эти куски, казались крошечными, словно на разбитой модели (и сразу вспомнилось, как в детстве он разбил модель, которую только что закончил собирать старший брат - пришёл в такой восторг, что схватил её и попытался изобразить вираж... и уронил, конечно же...). На самом деле некоторые из них размерами не уступали многоэтажному дому - это он тоже знал. А вот что это за корабль - никак не мог вспомнить.
   Когда-то он знал по именам все корабли флотов обеих Империй Земли. Тогда казалось, что их много, очень много. Что такое "много" - он понял лет пять назад, когда Объединённый Флот достиг максимума и памяти при всей её тренированности стало просто не хватать. Придумывание названий для новых кораблей сделалось серьёзной проблемой.
   Но каждый корабль, сколько бы их ни было - это люди. Которые о своём корабле знают всё, которые гордятся им... который погибают вместе с ним, а иногда - вместо него.
   Из открытых лацпортов терминала (1.) один за другим выпрыгивали вакуум-гифы (2.), метали тонкие, как волоски, на таком расстоянии, захваты, пытались подтянуть корабль носом к стационарным захватам параванов (3.), но чудовищно искалеченные, торчащие в разные стороны, куски носовой обшивки мешали это сделать. Человек видел, как наружу выскочили сразу несколько ремонтных аппаратов, с них маковыми семечками по столу рассыпались люди - ремонтники и спасатели, собиравшиеся сделать то, чего не могли сделать электроника и механика. И только сейчас человек понял, что видит перед собой "Гален" - крупнейшее медицинское судно Шестого флота. А там, где у него был нос, раньше располагался гигантский - десять на десять метров - красный крест на белом фоне.
  
   1. Откидная крышка большого трюмного люка или бортового тамбура.
   2. Приёмное устройство для автоматического выпуска и втягивания шлангов и кабелей в условиях вакуума и невесомости.
   3. Деталь страховочного устройства в системе механизмов мягкого причаливания кораблей к орбитальным базам, терминалам.
  
   Чужие отлично знали, что означает этот символ. И до сей поры разве что дайрисы иногда - по непонятным, как и многое в этой цивилизации, причинам - нападали на суда под таким знаком.
   "Флот разбит."
   Маршал ОВС Земли Жарко Светозар сын Игорев, Русской Империи дворянин, чётко, как на параде, повернулся к сидящим за овальным столом людям. И подумал ещё, что двое сыновей и четверо внуков...
   Лицо его было бесстрастно-спокойным.
   В небольшом помещении, казавшемся выше и шире из-за многочисленных экранов и зеркальных стен, находились вместе с ним семь человек - всё высшее военное и гражданское руководство сектора "Омикрон" за исключением командующего Шестым флотом.
   - Шестой флот потерпел поражение, - сказал маршал.
   Все это уже, конечно, понимали. Но нужны были его слова, чтобы это стало официальным известием.
   Стало. Всё.
   Командующий наземными войсками чуть прикрыл глаза, под которыми резко легли тени. Видимо, в одну секунду он представил себе своих людей на двух десятках планет и лун и со скоростью компьютера соображал, что можно сделать для обороны сектора без флота, когда все мощные группировки автоматически превратятся в окружённые.
   Начальник тыла сплёл пальцы и откинулся на высокую спинку кресла. Он глядел в стену и видел перед собой погибающие склады - огромные склады, чудовищные, глобальные склады, которые нечем эвакуировать и нельзя оставить врагу. И явно с бешеной скоростью пытался решить эту проблему хотя бы удовлетворительно. Лицо его было каменным.
   Начальник производства шевельнул губами - выругался старинным матерным ругательством. Сектор жил на самоокупаемости почти полностью. Сектор делал консервы и хлеб, сектор выпускал танки и даже космические корабли. Пять лет сектор строил и благоустраивался, пахал и сеял, развивал и наращивал. И даже в прошлом году, когда дела пошли плохо - всё равно... Начальнику производства стало тошно при мысли об обогатительном комбинате, открытом недавно в бродячем поясе астероидов, открытом после долгих споров - открывать или нет, ведь Чужие наступают! Он настоял на открытии и сейчас вспомнил счастливые лица мальчишек из первой смены, набившихся в шлюз вокруг него, возбуждённо и доверчиво дышащих...
   Шеф спецслужб не поменял ни выражения лица (даже глаз), ни позы. Ещё год назад, когда наступление Чужих началось в этом секторе с уничтожения терминала "Часовой-12", он знал, к чему идёт. Знал лучше и полней остальных. Но на его докладные записки не реагировали. Потому что просто не было достаточных резервов. Для него не случилось ничего неожиданного, а что до страшного - что об этом говорить или даже думать?
   Старший ксенолог - самый молодой из присутствующих, едва двадцатилетний квазителепат (и единственный не-дворянин здесь) - прикусил губу, посмотрел в угол, потом - на маршала. Что-то хотел сказать, потом в глазах прямо-таки мелькнуло "ай, ладно!" - и он вздохнул и обмяк в кресле, угрюмо рассматривая боевой флаг Земли в держателе в центре стола. Сектор был не очень богат разумными расами, но они тут были и многие, превозмогая въевшийся в плоть и кровь страх перед Альянсом, по мере сил помогали землянам. Мальчишка со своим невеликом аппаратом оголтелых энтузиастов приложил кучу усилий, чтобы добиться этой помощи от запуганных инопланетян, а теперь...
   Мэр сектора побелел. Маршал Жарко видел такое только у людей, погибавших от почти мгновенной комплексной потери крови. Когда в книге пишут "он побелел, как бумага" - это всегда преувеличение, живой человек не может так побелеть. Только умирающий. Мэр сейчас умирал с каждым из тех десятков миллионов человек, которые поселились на планетах сектора и теперь окажутся под ударом Чужих. И маршал видел, что больше всего сейчас мэру хочется крикнуть: "Вы, военные! Куда вы смотрели?! Как вы могли?!"
   Как мы могли, да... Маршал продолжал:
   - Адмирал флота Каннингхэм погиб. Вся авианосная группа уничтожена, одиннадцать из пятнадцати линкоров тоже. Остатки флота - четыре линкора, включая флагман "Влад Дракула", на котором держит флаг контр-адмирал Кьюсак, 11 крейсеров, 29 эсминцев, 32 фрегата, 22 вспомогательных судна - маневрируют, сдерживая продвижение противника, но вопрос нового прорыва - дело пары недель. Сводная эскадра под командой коммодора Вашкуша в составе нэрионского крейсера, трёх рейдеров, двенадцати эсминцев, нэрионского и шэнийского фрегатов, двух переделанных из гражданских судов авианесущих кораблей с тридцатью истребителями и пяти вспомогательных кораблей готова к выходу на помощь.... - а теперь - сказать самое трудно. Нет. Не трудное. Самое страшное... - Однако, сводной эскадре будет поставлена другая задача. Речь, видимо, надо вести о начале эвакуации мирного населения с планет нашего сектора.
   Ошеломлённое молчание на миг воцарилось за столом. Потом поднялся мэр.
   - Там десятки миллионов людей, - отчеканивал он слово за словом. - И, в конце концов, они были уверены, что такое развитие событий...
   - Эвакуацию можно считать свершившимся фактом, - прервал его маршал.
   - Что вы говорите?! - мэр сорвался на крик, но тут же взял себя в руки. - Товарищ маршал, что вы говорите и как вы себе это представляете?
   - Никак, - честно ответил Жарко. - Решать вам. Но могу добавить, что через трое суток прибудет 611-я резервная эскадра, через восемь суток - 613-я, 622-я и 625-я резервные эскадры. В их составе - четыре авианосца с тремя сотнями истребителей, четыре линкора, двенадцать крейсеров, двадцать пять эсминцев, тридцать девять фрегатов, двадцать четыре вспомогательных судна. 613-я, 622-я и 625-я конвоируют девяносто два транспорта с почти миллионом солдат. Они дадут нам время. Сколько - не знаю, но дадут.
   - Тогда я предлагаю не спешить с эвакуацией мирного населения, - мэр сел обратно. - Поймите, это... - он покачал головой. - Хотя бы подготовить её... более-менее подготовить.
   - Решать вам, - повторил маршал. - Но эвакуация будет.
   - Они успешно наступали весь прошлый год, - сказал шеф спецслужб. - И не похоже, что собираются останавливаться. И не похоже, что у нас сейчас есть возможность их остановить. Для разумной попытки сделать это нужно одномоментно хотя бы вдвое больше сил, чем Земля нам сейчас присылает. И, между прочим, вряд ли в ближайший год она сможет нам ещё чем-то помочь. И то, что наше направление - единственное, где мы пока не начали эвакуацию, должно служить предметом не для гордости, а для быстрого решения о таковой. Иначе весь наш сектор рискует оказаться в глобальном "мешке". Альянс скорей всего потому и не развивает наступления здесь, что копит силы для сферического охвата по флангам. Охвата всего сектора, - он сделал двумя пальцами движение - словно что-то срезал ножницами. Маршал почти услышал звонкий щелчок.
   - Я предлагаю мобилизовать для боёв всё и всех, что и кого только можно, а мирное население - эвакуировать возможно более поспешно, - открыл наконец глаза командующий наземными войсками. - Я так же хочу напомнить, что прошлогоднее промедление с эвакуацией обошлось Земли в более чем тридцать пять миллионов погибших и пропавших без вести мирных жителей; миллионы остались на занятой Чужими территории. Стоит ли преумножать тот горький опыт?
   Вокруг стола вновь наступила тишина. Почти все смотрели в стол. И каждый вспоминал "Нашу Галактику" (1.) - возможно, самую большую ошибку Земли со времён Века Безумия. Но ошибку, которую, видимо, невозможно было не допустить.
  
   1. Когда в 4 г. П.Г.В. глобальное наступление Земли стало свершившимся фактом, с подачи группы военных и гражданских чинов, которую возглавлял Илья Михайлович Довбыш (на тот момент - действительный статский советник Собственной Его Императорского Величества Канцелярии РИ) была разработана и предложена Большому Кругу программа заселения как можно большего количества занятых планет земными колонистами - не дожидаясь окончания войны. Большой Круг одобрил этот план, получивший название "Наша Галактика", и в следующем году начал приводить его в исполнение. На протяжении следующих десяти лет "Наша Галактика" работала очень широко. Но с 15 г. П.Г.В. план обернулся трагедией. Во время начавшегося контрнаступления Альянса десятки миллионов землян погибли, пропали без вести или оказались в руках врагов, ещё большее количество вынуждено было эвакуироваться, бросив всё и вся. 18 июля 18 г. П.Г.В. тайный советник И.М. Довбыш застрелился в своём кабинете, хотя никаких обвинений ему не было предъявлено, так как план был одобрен Большим Кругом, а колонистами отправлялись только добровольцы.
  
   - Сегодня в 19 часов по времени терминала я назначаю второе совещание, - заговорил Жарко. - На него я прошу всех вас, товарищи, принести черновые наброски по ближайшим действиям. Обсудим и примем общие решения, которые начнём воплощать в жизнь.
   На компьютерном экране под правой рукой быстро побежала строчка названий уцелевших кораблей. Маршал считывал её сразу, чуть скосив глаза. Среди названий пока не было ни единого из тех, на которых служили его сыновья и внуки...
   ...строчка оборвалась.
   Да, ни одного.
   Вот так.
   - Совещание закончено, товарищи, - сказал он. И отсалютовал знамени.
  

* * *

   "Ты будешь смеяться, но тут какая-то странная лайба под солнечным парусом. Похоже, это они нас вызывали."
   Мы, мы, кто же ещё...
   ...Мы бы всё-таки не долетели, если бы не встретившийся на двести пятый день пути метеоритный поток. Часть его состояла из водяного льда. К этому времени питья у нас оставалось на месяц. Как ни экономили. Позже этот лёд, точней, полученная из него вода, икнулся нам лучевой болезнью в довольно серьёзной форме. Но тогда... я чуть не сошёл с ума, когда мы стали обладателями пятисот литров воды. На самом деле чуть не сошёл с ума. До того я сходил с ума от жажды, а тут готов был спать на цистерне - бывшем корпусе торпеды - а во снах видел, что цистерна оторвалась и исчезла...
   Потом уже, когда можно стало думать о том полёте, как о прошлом и всё оценить спокойно, я понял, как нам повезло. Я очень хотел оказаться достойным своей кадетки и своих клятв... и вообще - всей своей прошлой не такой уж долгой жизни, в которой, оказывается, было столько важного... Правда, были два раза, когда это уже не помогало - первый раз я просто не хотел вставать "утром", а во второй - уже совсем собрался застрелиться. Но оба раза мне делалось стыдно перед мичманом и я переламывал себя, откуда-то находились силы... А Лунгу было стыдно передо мной - раз я младше и держусь, значит, и ему никак нельзя раскисать. Пример Осоргина ему бы не помог, а я - помогал... Про самого мичмана я думал, что он дворянин, а значит, вообще ничего "такого" не испытывает. Уже потом, когда мы перед самой эвакуацией встретились в столовой терминала, он неожиданно мне признался: "Если бы не вы - я бы не долетел. Совсем уже собрался как-то подвести черту, а потом думаю: "Нет, я же командир, как я их оставлю?""
   Выходит, мы все трое друг друга дополняли, что ли... Тоже потом я часто вспоминал, как мы делали гимнастику, как находили что-то смешное в жизни - невероятно, но так было...
   ...На трёхсотый день нашего полёта мы поймали сигналы с рейдера "Гесперус". Он находился на дежурстве в трёх днях полёта от терминала "Омикрон". Того самого, к которому мы летели - и до эвакуации которого оставалось две недели. Это на нём нас так окрестили - насчёт лайбы. Хотя голос говорившего был не издевательским, а просто - неверящим.
   Ох, как я его понимаю... Но это я подумал уже потом, а в тот момент я бы наслаждался этим голосом, даже если бы он начал нас крыть старинной руганью. Это был первый человеческий голос за год, который слышали мы трое. За этот год были моменты, когда мы рады были бы услышать не то что человеческий - хоть какой голос. Хоть нэйкельское кваканье...
   ...К этому времени мы уже тридцать два дня ничего не ели - кроме огурцов и помидоров с самодельной гидропонной плантации. По штуке в день на каждого. И раз в пять дней - по квадратику конголиза. Он кончился за два дня до связи с "Гесперусом". Как раз когда мы отмечали ноябрьский День памяти предков, и я ещё подумал, что, похоже, этот праздник уж точно про нас и для нас. (1.)
  
   1. Праздник памяти предков - 8 ноября. Один из двух праздников, посвящённых памяти предков. В этот день под лозунгом "Так мы будем чтить наших павших!" вспоминают тех, кто отдал жизнь за Родину.
  
   А вообще мы, пока летели, отмечали все праздники. Пунктуально. Может, если бы не это - тронулись бы...
   ...До терминала нас тащил "Гесперус" - я сидел на связи и отвечал на бесконечный поток вопросов, а что делали Осоргин и Лунгу - не знаю. Но причаливали мы сами. Это было так же важно, как отмечать праздники, если вы понимаете, о чём я.
   Когда мы вышли в коридор терминала - там было очень тихо. И полно народу. Люди стояли сплошной стеной в несколько рядов слева и справа, а посередине шли мы. Впереди Осоргин, справа-сзади я, слева-сзади и чуть подальше - Лунгу.
   Места нам хватало. Как по волшебству, эта людская теснота для нас мгновенно раздавалась.
   Следом за нами спешил врач и катились трёхсоставной гусеницей носилки-робот. Врач был первым, кто вошёл к нам и первым, с кем мы - точней, Осоргин - заговорили.
   - Товарищ лейтенант, докладывает мичман Осоргин, командир истребителя КБНН-Т "Сель" двенадцать ноль два-ноль четыре. После доклада старшему на терминале мы в вашем распоряжении. А пока - пр-рошу пропустить.
   И он ошарашенно посторонился...
   ...Я маршировал следом за Осоргиным, глядя поверх голов, и мне казалось, что не было последнего года, что не было голода, не было отчаянья, что форма не висит на мне, как на вешалке. Мне было плевать на то, что, когда мы услышали "Гесперус" - я едва не задохнулся, стараясь не разрыдаться. Вообще ничего не существовало, кроме данного мига, в котором я чётко печатал шаг по палубе и мне было легко идти, потому что всё было правильно, всё было, как надо. И, когда впереди появился идущий навстречу маршал Жарко (я его сразу узнал; а позади него - несколько генералов и адмиралов!) - важно было только то, чтобы мы остановились одновременно, наши каблуки щёлкнули в унисон, а руки - моя и Лунгу - взлетели на четверть секунды позже, чем рука Осоргина.
   - Товарищ маршал Земли... - услышал я голос Осоргина. Но дальше он ничего не смог сказать - стоял по стойке "смирно" со вскинутой рукой и давился, давился. Давился словами.
   - Я уже всё знаю, - в тишине раздался голос маршала. - Отличная работа.
   Тогда тишина рухнула, посыпалась. Мне на секунду почти показалось, что нас собираются разорвать - хотя на самом деле к нам просто сразу протянулось столько рук, что они мешали друг другу, а нам - делали больно; все старались помочь нам лечь на носилки и врач что-то орал, а я вдруг начал падать-падать-падать... и сперва ощутил, а потом увидел, что меня поддерживает маршал Жарко.
   - Давай-ка на носилки, внучок, - тихо сказал он, помогая мне.
   Мне показалось, что он плачет.
   Но это, конечно, была чушь.
  
   И наградой за ночи отчаянья
   Будет
   вечный
   полярный
   день!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"