Аннотация: Страшная доподлинная история о деревне 60-х.
Наказание ошиблось дверью
Рассказ
не для слабонервных,
из цикла "Теткины рассказы"
Дом Вязовых был по тем временам, полная чаша, не то, что у большинства. Три комнаты, в доме чисто, занавески видно с улицы - белые, два ковра, телевизор могли бы взять, но не стали, чтобы народ толпой к ним не ходил, богатство их не судил. Для скотины другой двор был, так что и мухоты в доме меньше и в грязь пройти до крыльца можно без сапог. Летняя кухонька построена.
У Вязовых дочка была единственная, Катерина, в сытости да в ласке росла. Мать ее Клавдея работала поваром в санатории. Считай, ели задарма. Наворотят помоев ведра три, а в помои котлет насуют в мешках клеенчатых, масла, выпечки, да мало ли чего, Сашка, муж ее, на велосипеде привозит все это добро, дома распаковывает. С работы Клавдея сама сумки припрет. В санатории тогда хорошо кормили, люди поправлялись на два-три килограмма за сезон. Воровать было с чего. Говорили, запасы у них большие масла топленого, жира кулинарного, муки, сахара. Семья сытая, скотина - тоже, чего не жить? Отец в дочке души не чаял, баловал, благо было с чего, работал он кузнецом на заводе в Барнауле, деньги большие получал, не транжирил, на книжку складывал.
Одевалась Катька для деревни нормально, пальто у нее зимнее было с лисой-чернобуркой, и осеннее пальто было, сапоги только пошли в моду, мать через отдыхающую достала, платье было не одно, кофточки разные. В клубе, правда, на танцах парни не шибко приглашали ее, потому что не выделялась она красотой. Подбородок тяжеловатый, низкий лоб, если красоты нет, надо брать людей чем-то другим: лаской, добрым разговором, а Катька была девчонка наглая и злая, могла исподтишка и гадость сочинить...
Закончила Катя школу, работать не хотела, учиться никуда не поступила, отец с участковым договорился, чтобы не оформлял ее тунеядкой, а писал, что она учится. Этот год после школы часто ходила она с подругой в клуб на танцы, но не танцевать, а наблюдать. Ненавидела она девчонок таких, которые светились чистотой, пользовались успехом у парней. С подругой они старались задеть такую девочку, сказать нехорошее слово вслед, подставить ножку. Пару раз выводили из клуба разбираться, давали несколько пощечин, таскали за волосы. Однажды украли у девчонки сумку, а у пострадавшей тетя работала в милиции в Алтайке, попросила участкового к Катьке сходить, а сумка - вот, лежит. Катька нагло смеялась, говорила, что пошутила, отдала бы, сумка ведь в целости и сохранности, даже кошелек на месте. Знала, что отец за нее постоит. Отец угостил участкового, выпил с ним хорошо, да дров привез машину, но тот сказал Александру, что это в последний раз, больше он не будет покрывать его дочь, пусть на работу устраивается. Пристроила мать ее в санаторий же, посуду мыть, Катьке противно было с жирной посудой возится, кастрюли да бачки скрести, но ничего не поделаешь, отец уперся. Катерина сразу заявила, что помои и котлеты она таскать не будет, не на ту напали. Работала спустя рукава, мать ее часто пораньше отпускала, ну как не отпустишь, когда любимое чадо ноет, что палец порезало, или разъело содой руки...
Подружка ее, Галя Ивлева, Катьке в рот заглядывала, завидовала, конечно, и подчинялась. Если Катьке нравился какой парень, она передавала ему записки, не гнушалась бегать в магазин за куревом и водкой, в общем, была на подхвате, шестерила, слова против не говорили, потому что к ее мнению Катерина все равно не прислушивалась.
Некоторые девки перед танцами пили водку для веселья, для храбрости, трезвыми идти было не интересно и даже неприлично. Пили или дома уже одетыми перед тем, как выйти, чтобы родители не унюхали, или за углом клуба, где потайном месте граненный был схоронен. После выпитого закусывали фикусом (ходила такая шутка). В фойе клуба, и правда, стоял обглоданный фикус, цветок распространенный в те времена. Вот и представь, говорила тетя Зина, - насколько легче поддатой остаться сидеть на скамейке, когда вокруг тебя всех девок разобрали на танец.
Деревня Зудилово похожа, если посмотреть с высоты птичьего полета, на удава, который проглотил кролика. Главная улица Советская тянется километра на четыре. В какой-то ее части деревня расширяется парой улиц, но в основном люди строились вдоль реки, каждый хозяин хотел, чтобы речка было близко: выйти утром искупнуться, или воды в баню потаскать.
Тетя Зина рассказывала дальше.
Вязовы жили в конце улицы Советской, а чуть подальше около санатория "Сосновый бор", жил парень, Ваня Киршов, с богом данной фигурой, широкими плечами, красивыми руками, волосы его вились, но не в кольцо, а волнами. Глаза, немного в кучку, нос с горбинкой, узкие губы. Приезжие они с матерью были, весной купили маленький домик, оба работали в Алтайке на АВЗ, мать - техничкой, а он вагонку обрабатывал, резчиком на пилах в деревообрабатывающем цехе.
Вязовой Иван ну очень нравился, если она раньше гордости никакой не знала, навязывалась парням, то теперь как-то сникла. Когда он проходил по улице, сердце ее замирало, откуда-то возникала робость, во рту пересыхало. В мечтах она возлагала на парня большие надежды, представляла, что они будут жить в доме, который отец готов построить на задах огорода, около речки, чтобы жить вроде и отдельно, и одной семьей. Катерина мечтала о том, как она будет спать в одной кровати с Ваней, а утром просыпаться рядом. Катька уже напридумывала себе столько, что казалось, руку протяни и Ванька будет ее с потрохами. Действительно, думала она, домик у них фиговый, вдруг мать его замуж задумает, она еще ничего из себя, куда ему деваться? До каких пор жить с матерью? Когда он заработает квартиру, простой работяга? А у нее полно преимуществ: богатые родители, она единственная дочка, живут почти рядом, это же удобство, удобство, как говорил Райкин, далеко не надо бегать. Парня этого, Ивана, они постоянно пасли. Галька жила вначале улицы, когда он с работы шел, о Катькиных планах сообщала, Катька у своего дома встречала, кричала из ограды:
- Вань, ты там мимо проходил, какое сегодня кино? Пойдешь с нами?
С Галькой они так и сяк, проворачивали ситуацию, разрабатывали планы, сходились в том, что надо бы дать, пока не поздно, но как, где? Торопя события, Катька сказала матери, что скоро выйдет замуж, Клавдея догадывалась про кого речь велась, прикупила при случае в сельмаге два лифчика атласных, да двое трусов с кружевами, отложила в ящик, где приданное складывала.
Иван клевал на их удочку не часто, все больше отговаривался, устал, мол, или матери помочь надо... Девушки эти с навязчивостью своей совсем его не радовали. Нравилась ему алтайская девочка Лида, она работала на заводе бухгалтером, но он не надеялся особо, что она обратит на него внимание. Лида училась заочно в институте, мать ее работала на заводе небольшим начальником. Иван не решался приблизиться к Лиде, боялся, смелости хватало только здороваться. Как можно подойти: он считал себя намного хуже: кто она и кто он? Она красивая, у нее работа интеллигентная, опять же институт, а у него мать техничка, тряпкой машет по цеху, он -рабочий, но все же выглядывал ее, старался пройти по коридору, где была бухгалтерия, даже если пути не было, надеялся, что представится случай. И вот случай представился.
В конце лета Иван, отработав в первую смену, как обычно, зашел в магазин за хлебом, в деревне с хлебом трудно было, завозили мало и не каждый день, раскупали быстро, кто скотину кормил, кто сухари сушил. Хлеб разгружали, собралась очередь, Лида стояла около прилавка, кивком спросила: сколько, показав сначала один, а потом два пальца. У Вани сердце ныло, надо было бежать на электричку, следующая только ночью, как ему не хотелось побыть с девушкой, пришлось быстро сунуть деньги за хлеб, сказать спасибо и бежать.
Но надежда проснулась, стало радостнее, жизнь уже не казалась такой рутинной, домогательства девок Ваня стал отвергать настырнее, говорил "нет" уже не пряча глаза, а в душе посылал обоих матом. Вязова, как зверь, почуяла перемену, кляла себя, что не была настойчивее, ничего не сделала, что бы зацепить парня.
Лето закончилось, выкопали картошку, но еще стояли последние погожие денечки. Катя ждала Ивана с утренней электрички, выглядывала, вот пройдет, но начальники часто заставляли рабочих оставаться на другую смену. ХХ съезд партии постановил развить и модернизировать железнодорожный транспорт. АВЗ предлагалось освоить производство новых вагонов, поэтому рабочие по приказу начальства вынуждены были работать две смены подряд, особенно в конце месяца, когда нужно подогнать план.
Где-то к обеду Галька шла к подруге, увидела Ивана идущего по улице с незнакомой девушкой. С одной стороны она позлорадствовала: любимой подруге, да по сусалам, а с другой стороны взыграло собственничество: как так, наш парень шарится с чужими девками, когда свои по окнам заглядывают, ждут не дождутся. Добежав до Вязовой, показала на улицу, та речи лишилась, так вот в чем загвоздка: у него другая... Молча проводили они взглядом парочку и посмотрели друг на друга.
- Чо делать будем? - спросила Катя.
У Гальки душа пела. Ну надо же так обделаться подружке, уже запланировавшей свадьбу на октябрьские праздники! Да и девка-то ничего из себя, не чета нашей толстопятой. Но виду не подала, что радуется.
- Не знаю...
- Пойдем туда, - Катька судорожно расстегивала пуговицы на халате.
- Давай подождем немного. Может просто так идут, ну чо ты так распсиховалась-то...
Увидели, что зашли они к Киршовым.
- Всё, пошли, - Кате не сиделось на месте.
- Да подожди ты. Пусть хоть расположатся.
Катьке не сиделось на месте, она нарезала круги по комнате.
- Да не мельтеши ты, успокойся! Самогонка есть? Давай для храбрости тяпнем.
Самогонка была. Они налили по полстакана, выпили, Катька разрезала помидорку, посолила, дала половину Гале. Помидор перебил противный вкус самогонки. Приятная теплота поднималась изнутри.
А у Ивана сегодня был день рождения. Он еле уговорил Лиду поехать к нему. Пришлось зайти за ней, дожидаться на улице пока она соберется, и идти на электричку. Мать Вани работала в первую смену, поэтому Лида долго не соглашалась, страшно было, но такова участь девичья, хоть и боишься, а идешь.
Домик Ивана произвел на Лиду гнетущее впечатление. Маленькая кухня, половину которой занимала печь, в комнатке был стол, кровать и диван. Она поняла, что мать и сын оба спят здесь, трудно представить, что можно жить так тесно. Иван усадил Лиду на диван, подвинул к нему стол, принес бутылку водки и ликер "Шартрез". В сельмаге не было хорошего вина, продавался только он, этот ликер, бутылками которого была завалена полынь вокруг клуба, ну не Солнцедаром же угощать девушку! Закуска по сезону - помидоры, огурцы, мать ничего не приготовила, рано уехала, они дни рождения не отмечали, а вчерашний суп разогревать, Иван не решился, хотя и был голодный. Да и что за закуска к ликеру - суп! Смешно представить, что он при девушке начнет хлебать суп! Нарезал хлеб, поставил два граненых стаканчика, налил в один тягучей зеленой жидкости, только открыл бутылку водки, чтобы налить себе, дверь скрипнула, и вошли они, его ухажерки.
Ваня обалдел и разозлился. Вот уж чьего присутствия не хотел парень.
- Чо приперлись? Вас кто звал? - спросил он.
- Ой, да у вас гулянка, а мы и не знали, просто так приперлись, не званные, - нагло проговорила Галина и села на диван.
Вязова пока стояла в дверях, собираясь с мыслями. Ванькина гостья была красивой, бледное лицо, волосы до плеч, одета в темно-синий кримпленовый костюм. Воротник жакета был прострочен крупными стежками шелковых ниток. Катька, рассматривая костюм, поняла, что этот красивый материал и есть кримплен, ни с чем его не спутаешь.
- Вань, где у тебя стаканы, давай принесу, - Катя хотела показать этой, что они не просто с улицы, а близкие люди.
Ваня сам пошел за стаканами на кухню, проходя мимо незваной гостьи, прошептал не зло сквозь зубы:
- Да пошла ты!
Вязова пододвинула стул и скромно присела за стол. Иван вошел со стаканами, налил по полстакана водки себе и пришедшим.
- Чо так мало льешь-то? Жалко, что ли? - Вязова взяла бутылку и налила стаканы до краев, - Давайте выпьем за знакомство, как тебя зовут-то? - Обратилась к Лиде и подняла стакан.
Лида сказала как ее зовут и тоже подняла стакан.
- С днем рождения, Ваня.
- О, так у тебя день рождения, Ванька? Зажал, жома, - Вязова, не дрогнув, выпила, взяла рукой кусок огурца и захрустела им.
Скованность еще давала себя знать, хоть и выпили, молча жевали нехитрую закуску.
- Ой, захорошело. Давайте еще. - Вязова снова руководила бутылкой. Налила ликер и водку, подняла стакан.
- Давай, расти большой.
Выпили снова не чокаясь, как на поминках. Теперь стало лучше всем, напряжение ушло, лица порозовели, языки развязались, заговорили о давно стоящей хорошей погоде.
Галя заметила брошку у Лиды на жакете:
- Чо, золотая? - она потянулась потрогать, но Лида отстранилась. - Да не боись ты, не трону. Давайте допьем, да по домам, засиделись мы...
Иван налил стаканы. Движения его замедлялись, глаза посоловели. Наконец-то чокнулись стаканами, выпили. У Ивана закрывались глаза, ночная смена помноженная на водку с минусом закуски делала свое дело; он откинулся на спинку дивана, глаза закрывались сами. Несколько раз посмотрев на девушек, уснул. Вязова, сравнивая себя с Лидой, понимала, что ловить тут нечего, шансы ее равнялись нулю.
- Давайте ликер допьем, - предложила Галя и разлила.
Лида пить не стала. Посидели еще. Катя, кивнув головой на двери, сказала:
- Пойдем, покурим?
Вязова пропустили Лиду вперед, в сенках схватила ее за волосы, ударила со всей силой о косяк входной двери и толкнула обеими руками вперед. Девушка со всего маху ударилась головой о дверь и отключилась. Вязова не ожидала от себя, такого и в мыслях не было, руки будто сами двигались, не привлекая мозг. Обе подруги смотрели несколько мгновений на лежащую без сознания, затем, не сговариваясь, стали бить ее ногами, таскать за волосы. Когда устали, остановились тяжело дыша.
- Чо дальше делать будем? - спросила Галя.
Сегодня ей было особенно хорошо, пришло какое-то раскрепощенье. К веселому злорадству и выпитому присоединилось чувство превосходство: и подружка осеклась, как рак на мели, и красотка Ванькина лежит у ног. Вот так и надо вам!
Вязова тяжело дышала, глаза блестели в темноте сенок:
- Выйди, глянь, в огороде кто есть?
- А зачем?
- В лес ее уволокём, не здесь же оставлять.
Как, откуда, пришло к ней такое решение, она не знала. Они схватили недвижимое тело за руки и потащили через порог, по крылечку, по протоптанной Ванькой тропинке, где он недавно таскал в мешках картошку. На огородах торчали никчемные подсолнуховые палки, лежали кучи ботвы, допаривались на солнце тяжелые тыквы. Девочка была худенькой и потому легкой. Они, как пара впряженных лошадок, дружно тащили по рыхлой земле неживое или живое тело, не это их заботило. Заботило, чтобы никто не увидел. Вот и калитка в лес, за забором передохнули, отдышались. Молча смотрели на безжизненную девушку, чувствуя уже не радость, а удовлетворенность от проделанной работы. Вязова удивлялась себе, как быстро приходят решения, словно щелчок раздается в мозгу, и вот она хватает Лиду за волосы, опять щелчок и ноги начинают ее пинать, потом как вспышка! - надо тащить ее в лес. Казалось, что мозгу, как стороннему наблюдателю, оставалось только фиксировать действия неподвластного ему организма. Что будет дальше? Как поступит ее тело, сейчас имеющее отдельное сознание от мозга, с другим телом, которое лежит здесь, повергнутое в прах?
- Давай дальше утащим, здесь с дороги видно, - услышала она голос подруги.
Что, уже она руководит? Не позволю! Схватив снова руки Лиды, они ее по траве, шишкам, по выступающим корням сосен тянули дальше. Остановились передохнуть. Вязова решила не отдавать руководство таким делом подруге:
- Давай ее разденем. Догола.
- Зачем?
- Ну разденем да и все, тебе-то что, пусть валяется голая...
Катя присела, расстегнула пуговицы, схватив борт, потянула вверх, стараясь, чтобы тело перекатилось и вывалилось из одежды, освободила руку от рукава, перекатила тело на живот, и снова на спину. Галя праздно сложив руки, как деревенские бабы на груди, не принимала участия в раздевании. Жакет был снят, и передан Галине, та аккуратно свернула его и положила на траву. Катя тем временем стягивала с Лиды юбку, сняла кофточку, комбинацию, пояс, который держал чулки, трусы, бюстгальтер. Галя складывала все на траву. Сняла Катя и цепочку с крестиком и даже колечко. Девочка лежала совершенно голая, голова ее безжизненно лежала на боку. Чтобы бы еще такое сделать? Тут вылезла Галька:
- Давай письку ей проткнем...
- А чо, давай ищи сучок.
Они отошли от девушки, нагнулись искать что-то подходящее. Вязова нашла первая. Это было ветка сосны с пучком иголок. Она встала в ногах жертвы, отпнула ее ногу, раздвинув половые губы, с трудом воткнула ветку Лиде между ног и повернула несколько раз. Девушка была безжизненна. Они стояли и смотрели вниз уже не с превосходством, не с ликованием, а брезгливо, как на падаль.
- Ну что, сучка, теперь довольна? - на последнем слове Вязова еще раз сильно пнула в бок мертвую, словно освобождаясь от последней злобы.
Галя потянулась за кучкой одежды.
- Куда? - зверски заорала Вязова, - хочешь, чтобы как с сумкой было?
- Так жалко же, костюм, золото...
- Пусть лежит. Пошли.
Хмеля в голове как не бывало. Столько было выпито, а в голове ясно. Когда работаешь, трезвеешь быстро.
- Спотела с этой сучкой, - сказала Вязова, понюхав под мышкой.
Дура-бабочка, позарившись на дневное тепло, вылетела из своего укрытия, присела на коленку девушки, освещенную солнышком, отдохнула, да полетела дальше, равнодушная к человеческой судьбе.
Вязовы топили баню.
В лесу быстро темнело, в вершинах сосен шумел ветер, становилось холодно. Среди ночи девушка очнулась. Она ничего не помнила, не знала, где находится, не представляла, почему у нее так болит голова, горит живот и стынут пальцы. Рука потянулась вниз, наткнулась на ветку, которая торчала оттуда, где всё разрывалось от боли, потянула за нее и вытащила, доставляя себе еще большую боль. Лида потеряла сознание, но теперь уже не надолго. Очнувшись снова от боли и холода, ощупала себя, все еще не веря, что это происходит не во сне. "Где я, где моя одежда, почему я голая?" Ответы не находились. Было больно и холодно, каждая клетка остро ныла и содрогалась. Лида перевалилась на бок, через силу оперлась о руки и посмотрела вокруг, стараясь рассмотреть хоть что-то. Темень непроглядная, шумит в ушах, дует ветер. И вдруг сквозь ветки где-то замерцал огонек. Лида через боль, цепляясь за росшую ей на помощь сосенку, встала и побрела по мокрой траве в сторону своего спасения, того огонька.
Афоня Тагильцев, чистокровный мордвин, вечный бобыль и пьяница, проснулся ночью по малой нужде. Вечером они хорошо попили с соседом самогону, он рухнул не раздеваясь вдрызг пьяный, но сейчас уже все прошло, хоть слегка и шатало, но хотелось выпить еще, а нечего! - это он знал точно. У Афони редко, весьма редко, оставалось что-то на утреннюю опохмелку, все выпивалось еще до ночи. Вспомнил он о маленькой пачке чая, подумал, здорово бы чифернуть, ее как раз хватило бы на небольшую кружечку бодрящего напитка. Афоня включил плитку, вытряхнул в кружку заварку. В это время в дверь тихонечко поскреблись.
- Да заходи, не закрыто! - обрадовано крикнул он.
Но в дверь никто не зашел. Тогда он вышел в сени и позвал:
- Леха, чо ты, не стесняйся...
Открыв дверь, он увидел что-то белое.
- Ты хто-о?
- Пустите меня, я замерзла, - послышался еле слышный голос.
- Ну заходь..., - он открыл дверь, шагнул на свет, оглянулся, и обмер. Перед ним стояла совершенно голая, в крови и грязи девушка, волосы ее висели паклей, на лице и по телу виднелись синяки и царапины. У Афони глаза на лоб полезли.
- Чо мне делать с тобой? Ты откуда? - спрашивал Афоня, шарясь по углам в поисках чего-то, что должно бы прикрыть голое тело девушки. Нашел только свои штаны, в которых копал картошку, да свою фуфайку. Рубахи или не было, или он не догадался дать ее. Девушка, морщась от боли, медленно надевала заношенные штаны.
- Что с тобой случилось-то? Ты откуда? - опять задал он все тот же вопрос.
В состоянии стресса люди могут твердить одно и тоже по нескольку раз. Лида рассказала, что приехала к Ивану на день рождения еще днем.
- А что дальше было, я не помню, очнулась на земле, в лесу, замерзла, все болит, - рассказывать ей было больше нечего.
- Это что же он, гаденыш, понаделал? Я вот пойду к нему, заразе, разберусь... Давай в баню к соседу, еще поди теплая она, помойся, да погрейся.
Он отвел ее в баню, а сам пошел к Киршовым. Они спали, открыл Ванька.
- Ты что же это, стервец, над девчонкой так наизголялся? На ей же места живого нет!
- Дядя Афоня, вы чо, какая девчонка?
Зашли в избу, поднялась мать Вани, стали разбираться. Парень рассказал, что приехал с девушкой, а тут приперлась Вязова с подругой, он выпил, да уснул, а когда проснулся, никого не было.
Афоня рассказал, как перед ним девушка предстала, вся избитая и голая. Тут Ванька с матерью и забегали. Мать орала на Ваньку:
- Опять ты вляпался по самые уши! Что теперь так и будем переезжать по твоей милости без конца с место на место! Сколько раз тебе твердила, зачем тебе эти девки? Когда начнешь думать головой?
Афоня понял, что Ванька не так уже чист перед законом. Да, у Ивана случились неприятности с милицией на прежнем месте жительства, пришлось ему уехать в Алтайку, пожить у тетки, устроиться на работу, а позднее переехала и мать.
- Я-то тут при чем? Я же уснул, это те суки наворотили, они водку тут дожрали..., - бормотал Ваня, трясясь от страха.
Афоня не стал слушать пререкания Ваньки с матерью, понял, что это надолго, побежал, разбудил соседку, в бане которой грелась Лида.
Афанасий проявил по отношению к девушке не присущую ему самоотверженность и заботу. Он и собаку-то свою кормил два раза в неделю, когда ходил за хлебом, кидал ей булку целиком, мол, растягивай как знаешь до следующего похода в магазин. Попросил у соседки чистую простынь, наволочку, полотенце, халат и рубашку и все принес в баню. Приведя девушку домой, он постелил простынь на свою лежанку, засунул в наволочку просаленную подушку, укрыл Лиду одеялом и полушубком. Но забота его на этом не кончилась, он додумался даже до того, что побежал за фельдшером. Наталья Николаевна выспросила Лидию, где болит, оказала ей первую помощь, обработала царапины, поставила укол, чтобы та поспала и успокоилась.
Утром бабы провожали коров в стадо, коровы еще паслись, заморозков сильных не было, трава не пожелтела. Назад идут, видят, кучка одежды сложена. Одна тетка подошла, смотрит, глазам не верит, сверху цепочка блестит с крестиком, колечко с камешком лежит. Если бы другой не было, может, такое богатство и стало бы ее добычей, но их двое было. Встали, думают, что дальше делать. Участкового в селе нет, он на учебе в городе, решили нести вещи в сельсовет.
Там сестра моя, Анисья Александровна Азарова, работала секретарем, приходила она рано, в половине восьмого. Женщины, отряхнули от грязи, разложили все на столе, давай изучать и обсуждать. Все новое, с иголочки: красивое белье, комбинация последней моды, бюстгальтер без швов, трусики тоненькие, с кружавчиками.
- Смотрите, комбинация-то, как майка сделана, кружева только внизу.
- Красивый костюм, не мнучий, - сказала одна женщина.
- Это криплен, - Анисья потрогала ткань, - материал такой. Смотрите, как красиво пошито, наверно, импортный, у нас такого не делают. Ладно, оставляйте, я в Алтайку позвоню, в милицию.
Тут и понеслись вести по деревне, одна - что у Афони девушка лежит избитая, пришла с лесу, другая - что найдена одежда женская красивая, третья - Ванька девушку городскую искалечил. Потом эти вести схлеснулись в одну, и стали обрастать домыслами и подробностями. Мол, девчонка-то совсем без одежды была, парень раздел, избил, да бросил. Афоньке-то, бедолаге, счастье привалило, все у него замызгано до невозможности, куда положить девчонку-то, все тряпки у него что земля. Он сроду не стирает, какая ему стирка, пить-то, кто будет, если он стирать начнет? Девчонка, видать, из состоятельной семьи, одежа у нее красивая, вырядилась к Ваньке, как на праздник, все новехонькое надела.
К Афанасию зашел председатель сельсовета Василий Кузьмич, с секретарем Анисьей, которая принесла девушке ее одежду. Председатель должен быть в курсе событий, из района приедут, спросят, а он ничего не знает. Девушка хоть и горела вся в температуре, рассказала, как оказалась в деревне, как выпивали с Иваном и девчонками. К обеду стало известно, что не все так просто, как показалось вначале.
Вязов папа дома был, когда соседка, изливая желчь, рассказала ему собранные самой воедино варианты, что девушку алтайскую сильно избила его дочка, что люди видели, как она с Галькой бежала из леса. Сашка Вязов начал дочку трясти и вытряс, что они били девку, которая приезжала к Киршову, что раздели донага и бросили, думали, что мертвая. Сашка перепугался здорово, деньги выгреб из шкафчика, да и побежал к Киршовым. Мать Ванькина не орала, лежала на диване, отдыхала от переживаний, они полночи не спали, ждали последствий. Вязов начал говорить:
- Анна, ты женщина умная, должна понимать. Случилось происшествие неприятное, но что поделаешь-то... Парень твой наделал дел, наши девки тоже отличились, посадят их, надо нам быть вместе. Всем не поздоровится, всех виноватыми посчитают.
Он протянул ей пачку денег. Она взяла. Да как ей не взять? Он принес ей тысячу, ее годовую зарплату.
Приехала милиция, ничего писать не стали, оставили разбираться участковому, забрали Лиду, увезли в больницу. Вязов нашел адвоката в городе, заплатил хорошо, тот поругал его, за то, что он дал денег матери парня. Зачем? Подтвердил, что дочь его виновата? Можно было все отрицать, на парня этого свалить. Ну раз так, пусть мать парня отрабатывает, создает общественное мнение. По деревне стали распространятся слухи - в магазине, на почте, в фельдшерском пункте - купленный Вязовым человек говорил, что девушка не порядочная была, что порядочная девушка не поехала бы к неженатому парню, а раз поехала, значит - шлюха. Да еще напилась так, что ничего не помнит. Адвокат посоветовал также надавить и на девушку, чтобы она заявление забрала, запугать ее, опозорить.
Вязов девкам сказал: если сидеть не хотите, надо ехать в больницу, уговаривать Лиду забрать заявление. Те поехали, вызвали ее из палаты, посетителей в вестибюле не было, зажали ее в угол, шипели угрозы, ругались матом:
- Забери заявление, сука, иначе будет хуже, поймаем, разорвем тебя дальше.
Девушка и так была вся издерганная, перепугалась, плакала, спать не могла ни ночью, ни днем, все у нее болело, волосы сыпались прядями, в больнице ее осуждали, мать корила, да и сама она себя ругала всячески, считала, что виновата. Да тут еще эти, дергали за волосы, щипали, запугивали. Она все-таки не хотела забирать заявление, пожаловалась матери, попросила положить ее в другую больницу.
Но они и там не дали ей покоя. Неделю спустя вечером Катька и Галька ворвались, по-другому и не скажешь, в палату, где она лежала, орали, что добьют ее, что она гулящая, проститутка, что мало ей досталось, выжила сучка живучая себе на позор, что теперь она никому не нужна, никто на ней вовек не женится...
В декабре состоялся суд. Не советский справедливый, а судилище, на котором судили не Вязову с Ивлевой, а пострадавшую Лиду Воробьеву. Анисья рассказывала, что о главном свидетеле, Афоне Тагильцеве, который был настроен весьма угрожающе, Вязов-папа позаботился еще вечером, занеся ему три бутылки водки, перед которыми правдолюбец устоять не мог. Первый раз у него водка зашла за водку, осталось много и на второй, и на третий бок поправится. Когда он встал ночью, чтобы добавить, грозил кулаком в сторону Вязова дома, но недолго, выпив, повалился, и его уже не интересовала ни дальнейшая судьба девки Вязовой, ни забредшей к нему на огонек избитой Лиды...
Девки на суде вели себя нагло, улыбались, перешептывались. Ведь прямых свидетелей не было, доказательств никаких. Они не сознались, Ванька ничего не знал, Лида ничего не помнила.
Характеристика с работы Воробьевой была безликой, с работы девушка была вынуждена уволится, намекнули ей, что такой длинный больничный не предусмотрен, что на ее место нашли человека, который справляется лучше. Из комсомольской организации она выбыла автоматически за неуплату взносов, так что представителя с работы не было, никто не сказал хорошего слова о Лиде. Ванька мямлил, что он ничего не знает, что спал, был сильно выпимши и уставши. Вызвали Анисью и одну из теток, что вещи нашла, задали вопрос по одежде и все.
Адвокат заливался соловьем хвалил подзащитных, лил потоком грязь на Лиду, окатывал помоями: как могла советская девушка, бывшая тогда комсомолкой соблазниться выпивкой, расположиться у парня, расписывал ее пристрастие к спиртному, тунеядству, желание проводить время в праздности.
Мать ее не ожидала, что так оно обернется, надеялась на справедливое возмездие, поэтому не подсуетилась, не позаботилась ни о хорошей характеристике с места работы, ни о том, чтобы дочь не была уволена. Лида сидела на суде краснее кумача, лицо ее горело от стыда. Она думала, что надо было забрать заявление, не было бы позора, получается, что виноватят ее, а эти оказались и честными и чистыми.
Когда зачитали приговор, некоторые были ошарашены, а некоторые откровенно обрадованы. Два года условно.
Народным заседателем, была библиотекарь из Алтайки Зилия Мустафина. Анисья ее немного знала и подошла к ней после суда, спросила, как так, почему так мало дали? Зинаида ответила, что не имеет права обсуждать действия судьи. Только позднее при встрече, когда уже срок избрания ее истек, сказала, что они, народные заседатели, сидели точно пешки, не могли и слова молвить. В случае с Лидой, когда судья заполняла бумаги, говорила им, что не может равнодушно смотреть в эти наглые рожи, так бы и заехала чем-нибудь..., мол, дам им по два года, пусть неповадно будет. А когда вышла зачитывать, да дала два года, только условно. Стерва она, с потрохами купленная, эта судья Смирнова. Скольким жизни поломала... "Знаешь, - говорила Зилия Анисье, - у нее такая присказка есть, мол, наказание всегда неотвратимо постучится в дверь преступника. Видно, что и оно ошибается, и частенько".
Вязова тут же вскорости собрала вещички, да на Кубань к родне рванула, вышла там замуж и живет припеваючи. Раз Вязова уехала, Галя кинулась ухаживать за Ванькой с наибольшей силой, она подумывала и раньше перебежать дорожку подружке, а тот и не устоял, Галька забеременела и в конце концов Ванька на ней женился. Что с девчонкой этой, предположить не трудно: до конца сломанная жизнь, как та ветка сосновая...