Визит к старой даме
Тим Вестер
Хрейн- Мы тут евреи или не евреи?
И если да, то значит мы торговцы,
И свой товар продать умеем с честью,
Будь это бриллианты или рыба,
Или игра на скрипке или даже
Никчемная игра слонов с ладьями
И пешками презренными, простыми.
А наш товар, друзья, совсем никчемный -
Мы стихоплёты. Нет числа поэтам
В стране, где подхалимы и мерзавцы
Рифмуют что попало с чем попало,
И даже ухитряются при этом
Известности добиться и богатства,
И орденов и званий и почёта,
Но! При дном условии, умеют
Понравиться карателям кремлёвским.
Понравиться которым невозможно,
Не предавая душу, честь и совесть,
Однако же при этом ухитряясь
Расхваливать своих рабовладельцев
Как самых добрых палачей на свете.
Я что-нибудь не так сказал, евреи?
Хайман- Ты попросту рехнулся, сумасшедший.
При чём тут мы? Мы только начинаем,
И нас никто не держит за поэтов.
Печатать нас никто нигде не станет,
Не посадили, и на том спасибо.
А дальше как-нибудь мы разберёмся,
О чём писать или писать не надо.
Хрейн- Да хватит врать. Вы хвалите друг друга
И дурочек свели с ума немало,
А третий ваш уже почти что гений,
Хоть в самом деле малый не бездарный,
Но вам ещё учиться и учиться.
Хайман- Не у тебя ли?
Хрейн- У меня, болваны.
Я так скажу, дешёвка вашей славы
Ещё вам отзовётся, а пока что
Я предложить хочу вам ход надёжный...
Есть шанс пристроиться у знаменитой юбки
Одной весьма влиятельной старухи
И получить заказ на переводы.
А это деньги, и подчас большие...
Хайман- И переспать прикажешь со старухой?
Хрейн- И переспать, когда она изволит.
Захватова... Слыхали это имя?
Хайман- Захватова? Большая знаменитость
Серебрянного века... И живая?
А ведь о ней ни слуху и не духу.
Хрейн- Жива. Живее некуда пока что,
И время есть пока подсуетиться
И обольстить сиятельную древность,
А связи у неё, вам и не снилось.
Купается в деньгах, когда захочет,
А сексуальна очень, даже очень...
И не отвратна... Если малость выпить.
Колышев- Я не еврей. И мне тут не проехать...
Хрейн- Но молод и хорош собой на редкость.
Колышев- Слаба на низ старуха? Интересно,
Но знаешь, пасть так низко, чтоб старуху
Тащить в постель...
Хрейн- Она сама затащит. Ты ж красавчик,
А ни одна сопливая девчонка
Тебе успеха принести не может.
Уж если ты с евреями связался,
То будь торговцем, даже трижды русским...
Так что, мне вас представить старой лярве?
Она распустит слюни, разомлеет
И выберет кого-нибудь по вкусу,
А отплатить сумеет всем по высшей ставке.
Я намекнул ей, и она скривилась,
Что притащу её молодых уродцев,
Таких как я, и гнусно рассмеялась.
И пальчик, пальчик мерзостно загнула,
Давая мне понять, что мол, не встанет.
Колышев- Так откровенна? При её-то силе?
Хрейн- Короче, вход в пещеру не заказан,
А денег, денег, братья в той пещере
Для всех довольно, если дело сварим.
Рыжий- Уж слишком грязно, Хрейн, ты не находишь?
Хрейн- Тогда скажу по чести. В ваших предках
Не числится Шекспир иль даже Байрон.
Вы из дворняжек, потолок ваш низок.
Рифмуете недурно, но и только.
Таких поэтов на квадратный метр
Не сосчитать, и в конкурентной давке
Затопчут вас, как мелкую редиску.
К тому ж ещё и грязные евреи...
Рыжий- А ты? А ты уже пробрался к деньгам?
Блесни, и мы проверим верность слову...
Хрейн вынимает пачку купюр
Хрейн- Я ставлю всем, я в кассу не последний.
Хайман- И всё она?
Хрейн- Подсуетился малость.
Пришлось конечно выпить со старухой
И отоварить старую оторву.
На штык полезла молодой пантерой,
Но пахнет хорошо и кожа бархат.
Так что, ребятки? Есть соображенья?
Хайман- Меня уже сейчас похоже вырвет...
Рыжий- Тебя никто за волосы не тащит,
А я готов предстать перед легендой,
Я и не знал, что всё жива старуха.
Колышев- Пожалуй надо съездить. Присмотреться
И если есть в словах хоть малость правды,
То можно предъявить себя старушке.
Но ты орёл... А как ты догадался?
И кто тебя представил? Кто-то был же?
Хрейн- Никто. Я сам поехал в Комарово,
Поцеловал ей руку и назвался.
И вот, представьте, был допущен к телу.
Рыжий- Ну прямо сразу так и был допущен?
Хрейн- И ахнуть не успел, как был подтянут
Стальным канатом. Хороша ей-богу.
Что-то от богини в ней всё же есть.
И властность и величье. Да я бы в морду плюнул
Тому, кто мне сказал бы, что возможно
С семидесятилетней старой шлюхой
Забыться в наслажденьи как с девчонкой
Хайман- Да... Экземпляр. Взглянуть пожалуй стоит...
Хрейн- Я обещал, что привезу всех вместе
Хайман- Ты стало быть группешник обещал ей.
Хрейн- Заткнись сопляк. Я обещал ей встречу
С тремя ещё мальчишками, но очень
Талантливыми. И она вздохнула -
И одного хватило бы, а трое
Уж это вовсе царское свиданье.
Ей даже видеть вас, уже награда.
Так что, поедем?
Колышев- Что ж, поехать можно.
И посмотреть на выжившее чудо.
Хрейн- Ты прав, малыш. Она спаслась случайно.
Расстрелян муж и сына посадили.
А брали всех, и правых и неправых.
Взбесившаяся сволочь ликовала,
И в мясорубку попадали сразу.
Не за талант, за взгляд один случайный,
За брошенное слово в пьяном деле,
А наши люди, дай им малость выпить
Развяжут языки, как на базаре,
И донесут на собственную душу
Такого, что на пять расстрелов хватит...
К же уцелела. Факт бесспорный.
Так что? Поедем поглазеть на чудо?
Рыжий- Поехать можно.
Хайман- И даже нужно. Что-то вроде сказки.
Ты говоришь, влиятельна старуха?
Хрейн- С ней носятся, куда-то выбирают,
То в Англию везут, то к итальянцам,
То к шведам и повсюду награждают.
Ей перед смертью выпала фортуна,
И нам, друзья, за хвост фортуны этой
Пока не поздно, надо зацепиться.
С её подачи ЦРУ подкинет
Не деньги, а гораздо больше денег...
Рыжий- А что такое ЦРУ? Я слышал,
Что это главный враг системы нашей.
Хрейн- Чудовищно богатый враг. И денег
Там океан, нет больше океана.
Конечно, риск, подставиться под вышку;
Но не бесплатно. Всё! Решайте сами,
Один я еду или вместе вами?
Рыжий- Ты обещал ей?
Хрейн- Я торгую честно.
Я ничего не обещал старухе.
Но если привезу вас, будет рада.
И выпивку поставит непременно.
Хайман- Еврей Евреич. Как же тут не верить?
Последний шанс.
Хрейн- Он не последний, он один единственный.
Меня повсюду вытолкали в шею,
И объяснили просто, как на рынке,
Что им евреев хватит на проценты
Отпущенные властью, но узнал я,
Что власть благоволит ко всяким коми,
Карело-финнам, чукчам всяким малым
Народцам недоразвитым пока что,
И их стихи печатает охотно.
В Москве вот трое наших обслужили
Какого-то там горца из аула
И сделали его лауреатом.
И сами на горе, и он счастливчик.
С ним носятся, как с новым Руставели...
Вот так и я сегодня представляю
Какого-то чучмека, а старуха
С редакторами густо варит кашу
И может вам подкинуть пару-тройку
Таких же новоявленных героев,
Едва-едва по-русски говорящих...
Рыжий- С какого языка переводить-то?
Ведь мы не знаем ихнего наречья!
Хрейн- А что там знать? Получите подстрочник
И сладко зарифмуете их бредни.
Проверенное дело. Этот бизнес
Пока что не затоптан, мне старуха
Об этом деле тонко намекнула.
А мне два раза повторять не надо,
И я явился к вам с её подачи.
Пока друг друга держимся мы крепко
Не пропадём на рынке. Так поедем?
Колышев- Из любопытства. Лишь из любопытства.
И неизвестно, как она нас встретит?
Хрейн- Старуха обожает разговоры,
Особенно о ней. Другие темы
Неинтересны ей. И мы расхвалим
Её стихи и жертвенность святую;
Мол чудо, что жива, знавала Блока
И Мандельштама, муза Гумилёва
В серебрянной поэзии блистала
На равных среди гениев столетья
С цветаевой и даже Пастернаком,
Что будто бы в ногах у ней валялся
И умолял её о снисхожденьи.
Рыжий- А это было? Или только сплетни?
Хрейн- И Блок как будто тоже был не против..
Но наплевать. Она жива и точка.
И в европейской славе... Надо ехать.
И окружить вниманьем и заботой,
А главное, успеть забор построить
Вокруг неё и лишних сразу в шею,
Не мы одни хотели бы вцепиться
В её удачу и стщить кусочек
Для собственной удачливой карьеры,
Но мы евреи... Или не евреи?
И свой товар обязаны пристроить
А видеть ваши юные мордашки
Для старой лярвы истинное счастье.
Ей морды стариков остохренели
И ей, сходя в могилу, было б сладко
Вас лицезреть, а не любую сволочь.
И то сказать, старуха на закате,
А молодых вокруг неё не видно.
А так, бог даст, она ещё протянет
Пяток годков в компании мальчишек...
А держится она непринуждённо,
И знает сленг, и уличные байки
И анекдоты тоже обожает.
Да сами всё увидите. Так едем?
Хайман- Звучит неплохо. Надо бы подумать.
Рыжий- Пока ты будешь думать, время свистнет,
И подлетит к её крыльцу с гостями...
Хрейн- Евреи вы к несчастью никакие,
Ни языка не знаете, ни торы,
Ни праздников еврейских. Но я верю,
Я верю в предприимчивость евреев;
Последнее, что может быть оталось
В раю антисемитов, где евреи
Почти уже антисемиты сами.
И я еврей , еврей, но лишь настолько,
Чтоб самому не стать антисемитом.
Колышев- А говорить о чём? Обдумать надо
Хрейн- А я предположил, что согласитесь.
И потому оставил ей для вкуса
Немало ваших опытов, ведь вы же
Кому попало дарите стишата.
У ваших шлюх собрал я экземпляры,
А кое-что вы сами мне дарили,
Ну я и позаботился. Так едем?
Колышев- Когда?
Хрейн- Ещё вчера, тупица.
Позавчера нам надо было ехать,
Но и сегодня мы ещё успеем.
Хайман- А мне противно. Ехать к староой бабе
И слушать бред какой-то. Пусть поэт я
Для дурочек сопливых из "Сайгона",
Которым до поэзии нет дела,
Но по твоим рассказам сразу видно
Раскормленную барскую натуру,
Осевшую в писательском посёлке,
Где сладко пьют и жрут на нашей шее.
И мнят себя вершителеми судеб.
Она чиновник крупный от исскусства,
Хоть и болтает что-то о народе,
Но ей народ= всего лишь сброд лакеев.,
Не выбившихся в властные структуры
И вынужденые зад лизать начальству.
А тут мы к ней являемся компашкой
И льстиво улыбаемся, Царица!
Не прогони, дозволь нам молвить слово...
Рыжий- А что, он прав, не следует поэту
Лизать сапог хозяйский. Наше дело
Писать, когда приходит вдохновенье
И вольно размышлять о нашей доле.
Ведь с голоду не дохнем и хоть как-то
Становимся известными для граждан
В ничтожном и удушливом пространстве.
Ведь где-то потихоньку выступаем,
И пользуемся крохотной, но славой.
И рано или поздно к нам привыкнут,
А там, глядишь, опубликуют что-то,
Ведь мы других не хуже, даже лучше
И как-нубудь докажем наше право...
Хрейн- Докажете, годков так через двадцать,
А я вам говорю о переводах -
О верном хлебе, что подчас и с маслом.
Вон Пастернак великий... Переводчик
Шекспира, даже Гёте переводит.
Но сколько съел дерьма старик несчастный.
Колышев- Всё! Хватит. Как другие я не знаю,
А я готов предстать перед старухой!
Хайман- Поедем, ладно. А когда?
Хрейн- Сейчас же. Я вам клянусь, старуха будет рада
И нам отплатит верною монетой.
Цветочки покупаем по дороге
И парочку бутылочек прихватим,
А там вы сами вовсе не слепые
И колдовство почувствуете сразу.
А после сами скажете спасибо.
.
Хайман- Запомним этот день. А вдруг и верно
Раскаиваться после не придётся,
Ведь в самом деле чудом уцелела
И стало быть в ней есть частица чуда.
Рыжий- Нет чуда никакого, власть любая
Перестрелять таланты все не может.
Хоь кто-то да случайно уцелеет.
Вот и посмотрим на случайность эту.
Колышев- Коль уцелела, значит тоже сволочь,
Порядочных людей перестреляли.
И рано или поздно доберутся до нас самих.
Хрейн- Пока что не добрались. Что ж, поедем.
Хайман- Воняет это дело, но евреи
Действительно живучая порода
И торговать умеют. Мы евреи
И стало быть торговцы грешным делом.
Весь мир торгует. Чем других мы хуже?
Хрейн- Вот и отлично. Спрячьте страх, ребятки.
Она ко мне относится неплохо,
Я вас представил чем-то вроде сливок,
Из молодых да ранних, но упорных
И свято чтящих прежнее величье.
Ей надо, чтоб её боготворили,
На меньшее старуха не согласна.
Тем более, что Запад благосклонен,
А слава, слава вся из-за границы.
Раздутой славы здесь и так хватает
Но истинная слава - это Запад.
Я буду рад представить вас богине,
Пусть обветшалой, но богине всё же.
Вперёд, и будь он проклят, мир продажный;
Уж если продаваться, то по крупной.
Захватова- Какие гости! Кто бы мог подумать,
Что мне господь пошлёт такую милость
И боль в глазах меня застигнет снова
Как в юности, когда я рядом с теми,
Кто был ошеломляюще талантлив
И добр ко мне, девчонке несмышлёной,
И я дышала воздухом счастливым
В кругу друзей. Вас видеть мне награда.
Читала ваши нежные творенья
И многое мне очень симпатично.
Презренной прозой не перескажу я
Своё волненье, но поклон вам низкий
За доброту ко мне и чем сумею
Я отплачу за вашу верность музе.
Но сперва спрошу я...
Кто нынче счастлив из людей, скажите?
Рыжий- Актёры, госпожа, одни актёры -
Презренное сословье лицедеев
Живущее чужим умом и страстью,
В обмен на душу получают право
Произносить слова, которых в жизни
В обыкновенной сутолоке будней
Они бы устрашились даже в мыслях.
На сцене же они повелевают
И говорят, как будто бы живые,
Купаясь в славе и аплодисментах.
Захватова- Завидуете им? Ну хоть немножко?
Рыжий- От зависти один господь свободен,
Всем остальным знакома эта слабость.
Ваш гордый жребий вызывает ревность
И жажду уподобиться хоть малость,
Но подражать величию бесстыдно
И бесполезно. Лопнешь от натуги.
А результат? Он будет смехотворным.
Я говорю совсем не о сравненьи
Талантов наших. Лишь судьба поэта
Поэзию его определяет.
И здесь вы вне сравнений. Плоть и гордость
Причудливую статую воздвигли,
Вы царственно красивы в ваши лета...
Колышев- Вы сохранили чувственность тигрицы
Соединённой с грацией душевной,
И будите нескромные желанья.
Поэт во мне постыдно умолкает,
Самцу невольно место уступая.
Не не сочтите это за развязность,
Простительно поэту быть нескромным
В кругу бесстрашной искренности нашей
Любовь ломает рамки всех приличий,
Ведь я и сам глазам своим не верю,
Однако убеждаюсь, жизнь прекрасна,
Когда воплощена в прекрасный образ,
Что гордо возвышается над нами.
Захватова- Я так примерно и предполагала,
Но умереть теперь могу спокойно.
Поэзия жива, когда мальчишки
Ни чувств своих, ни мыслей не боятся
И мастеру открыто заявляют,
Что будут с ним на равных объясняться,
А иначе пусть мастер гонит в шею.
Не так ли, мои юные поэты?
Хайман- Комплиментарность наша не от страха,
Мы если надо режем по живому,
И не щадим друг друга, обсуждая
Творенья наши. Но судите сами-
В поэзии жестокость это норма,
Слепая ярость слишком часто душит
Самих поэтов и никто не знает,
Кто прав, а кто непра в своих оценках,
И где живое слово, где подделка
Поэт и сам подчас не различает
И полагает, что писал он кровью,
А минет день - мочой несёт от строчек.
Другое дело мастер, через годы
Прнесший верность своему призванью.
Вот вы Александрийский столп для юных,
Но есть и те, кто даже и колонну
На площади способны не заметить.
Захватова- Увы, друзья мои, я это знаю
На собственной, как говориться, шкуре,
Где раны до сих пор не заживают
И вряд ли заживут уже до гроба.
Но может быть по рюмочке мы треснем?
Не так ли у ларьков соображают,
По рваному, ах, сколько раз слыхала
Божественную речь соображений
Насчёт того, чтоб врезать или вмазать
Или попроще, раздавить стекляшку,
Чтобы принять на душу населенья
И облегчить своё существованье
До визга поросячьего, до блева...
Гуляй рванина, друг стакан стаканыч,
Литрович, наливай, да чтоб по полной.
Вот пушкинская речь в её свободе
Вот у кого учиться нам пристало.
Вас здесь, как говорится, не стояло.
Живёт язык своей свободной жизнью
Хрейн- Живёт, конечно, но гнетёт сознанье,
Что мы совсем отрезаны от мира.
А по одним лишь фильмам сразу видно,
Что тащимся в хвосте с очередями
За пиджаком болгарским, за туфлями0
Из маленькой Финляндии, а кто-то
Привозит "Грундиг" и глядим на чудо,
Как дикари глядят на зажигалку
И пасть готовы ниц перед богами...
А очереди наши, вот убийцы -
За чем мы не стоим, вы мне скажите?
В трамвай не сесть, в автобус не забраться,
Бутылку пива не купить свободно,
Да задницу, простите, подтираем
Газетами с речами наших боссов,
Тем самым отдавая честь их правде;
За каждой справкой униженья в ЖЭКах
На базах овощных перебираем гнилье
И дружно ездим по колхозам
Картошку собирать в грязи вручную,
И до сих пор интеллигент презренный
Считается гнилым и даже вшивым
А то и недорезанным и правит
Всей нашей жизнью мысль, интеллигент же жееллигент же
По-прежнему презренная прослойка
Меж молотом и страшной наковальней.
Нас мало, нас становится всё меньше,
А всё равно всегда под подозреньем
И чувствуем себя овцой покорной,
Которой завтра глотку перережут
И чудо, что пока ещё живые...
Однако о поэзии хлопочем
Как прокажённые, а от проказы проку?
Хайман- Мы не талантливее вас нисколько,
Хоть и зовёмся новым поколеньем,
Однако же и не бездарней тоже,
И нас роднит одна лишь нищета.
Захватова- Как вы сказали? Нищета? Откуда?
Меня повсюду возят как посланца
Поэзии российской. Награждают,
И не меня, а нас, поэтов русских,
Сумевших сохранить величье слова
О гордости всей нации, не меньше.
Причём тут нищета, не понимаю...
Хайман- Вы уцелели, это больше чуда,
Но будь вы поумнее хоть немного,
Чем дозволяет партия хозяев,
И вас бы расстреляли как собаку,
Как бешеного пса, который лает
Не в хоре, а на свой манер собачий.
Вы славили режим и только этим
Спасли себя. Холуйство, да и только.
Захватова- Дурак несчастный, что ты понимаешь?
Кого ты обвиняешь, недоносок?!
Я часть народа, я его глаголы
Его местоименья и наречья...
Мне выпало быть рупором несчастья
В чудовищной трагедии убийства
Невиннных миллионов в страшной схватке
С победоносной армией фашизма.
Хайман- А наш фашизм для вас остался тайной?
Наш фюрер был для вас чуть-чуть добрее?
И треть страны в концлагерях сидевших,
Когда две трети тех, что на свободе
В своих стреляли, как в врагов народа?
Ну как, скажите, стать врагом народа
Обычному крестьянину? Поэту?
Кому угодно стать врагом народа,
Когда он сам не власти представитель,
А труженик обычный? Невозможно.
Однако торговали этим званьем кому не лень,
И наслаждаясь властью
Могилу рыли ближнему со страстью,
Надеясь, что самим не пригодится
Могила эта. Все, кто уцелели -
Счастливчики в ужасной лотерее,
И вы одна из них. Земной поклон вам,
Хотя б за то, что вы не доносили...
Вот так и мы своим кружком ютимся,
Страшась шаг вправо или влево сделать,
А жуткие глаза убийц привычных,
За вид один задумчивый готовых
На месте пристрелить и часто слышим
Зубовный скрежет ярости бессильной.
Мы зэки всё равно и речь блатная
Среди интеллигентов стала нормой,
Мы тоже в шутку пользуемся ею,
Но понимаем, это не поможет.
И держат нас за бешеную сволочь,
Мы смеем думать, что теперь нас больше
На одного, о, на одну, простите.
Вы поэтесса милостию божьей.
Захватова- Пардон, друзья, но я не поэтесса,
Поэт, и это женское прозванье
Поэту не пристало. Без базара
Канает?
Рыжий- Ну в натуре по любому,
Кликуху наша кодла принимает,
Теперь и вы у нас в законе тоже.
Захватова- Отметим наше милое знакомство,
Развяжем языки, ах, юность, юность...
Я с вами стала младше на полтинник;
Хоть полезай на стол, вздымая юбку,
И выгибайся юною гетерой.
Хрейн- Всё. Разливаю всем. За наше братство,
И пьём до дна за нищую удачу.
Захватова- Всё знаю. Я подкину вам работу,
Вас встретит редактура благосклонно,
И бог простит, и муза не заплачет;
Её ведь тоже надо чем-то встретить.
Переведёте ваших младших братьев
С их языка в язык осин родимых.
Полей тоскливых и неурожайных.
Рыжий- А как ломают душу переводы?
Как не крути, а ведь чужая ноша.
И со своей-то сладить так непросто.
Захватова- Ну как играют музыку чужую?
Как-будто бы свою. Конечно гений
Не станет переводчиком. Не сможет
Себя переиначить до скелета
До нервной дрожи, до чужого ритма
А крепкий мастер над талантом властен.
Когда ж талант не служит верным псом,
Он может в клочья разорвать хозяина.
Хайман- Поэзия служить себе лишь может
И больше ничему во всей вселенной.
Захватова- Вы правы. Смерть Есенина, а после
И Маяковский доказал нам это,
На горло песне собственной не встанешь.
Хрейн- Все остальные встали?
Захватова- Смерть не выход.
И остальные встали на колени.
Не могут все самоубийством кончить,
А многие поверили в идею,
Надеялись на благосклонность власти,
Которая не может без искусства
Внушать народу верность в идеалы.
Колышев- Где идеалы? Нет у революций
Намёка даже нет на идеалы.
Есть ярость разрушенья, жажда мщенья
И бешенство в борьбе за власть над всеми.
Живыми или мёртвыми, не важно.
Над мёрвыми конечно же важнее,
Ведь мёртвый возражать уже не станет
И миллионы мертвецов при жизни
Работали под мёртвых. И сегодня
Полуживых немало, полутрупов,
Что не живут, а жалко выживают
И знают, им не дотянуть до жизни,
Которая невесть когда начнётся,
Для них же не начнётся. Это точно.
И каждый себя жертвой ощущает
Рыжий- Но палачей пожалуй всё же больше
Чем жертв. Я говорю о тех кто хочет
Одной лишь власти.
Захватова- Как жаль, мы о поэзии ни слова.
Ваш воздух, ваша юность, ваши лица
Внушают мне восторженность былую.
Давайте выпьем за успехи ваши,
За будущее ваше, за удачу...
Хрейн- Удача наша - это встреча с вами.
Вы нынче в славе. Ездите по миру.
Так что там жизнь? Или одни лишь тряпки?
Окорока, колбасы и машины?
А под мостами нищий сброд ночует?
Какая=.то там всё же есть свобода?
Или и там лишь мёртвые свободны?
Мы судим по одним лишь только фильмам.
Захватова- Ну да, дышала воздухом английским
И итальянским и ещё каким-то...
Меня везде прекрасно принимали,
Я радовалась их благополучью,
А лица, да... Таких у нас не встретишь.
И нет очередей, и всё в избытке.
Другая сторона Луны как будто.
Ну что? В слезах давиться от позора?
И рассказать о наших коммуналках?
Где нет уже совсем не сумасшедших?
Им не понять. Я рта не раскрывала?,
Так и сидела в собственных помоях,
Не расплескав ни капли нашей правды.
Но только там весь ужас понимаешь
Дерьма, в котром мы сидим по шею
Пожизненно, а после и посмертно.
Вид наших кладбищ также устрашающ.
Я всё же о поэзии хотела б...
Колышев- А можно ль о поэзии и прозой?
Кощунственно по-моему... не так ли?
Захватова- Не так. Ведь даже жизнь поэта тоже
Явление искусства и как часто
Из мерзости вседневной возникает
Горящая волнующая строчка
И обретает плоть стихотворенья.
Хайман- Скажу цинично. Нам сейчас важнее
Узнать от вас о силе ваших связей,
Быть может ваш заказ на переводы
Вы с барского плеча на наши плечи
Откинете и мы бы попытались
В печать пробраться самым чёрным ходом.
А то нас всюду с лестницы спускают
И не читая даже. Дело глухо.
Захватова- Ну что вы всё о деньгах да о деньгах?
Я думала, что я от вас услышу
О новизне поэзии, о темах
Поэзии пока что недоступных,
Но требующих властного вниманья.
Хрейн- Один из нас лишь в гении стремится
Стихи читая нараспев как будто...
И этим поражая слух случайный,
А мы попроще, нам бы малость денег,
И мы тогда...
Захватова- За них платить придётся.
Душой или душонкой. Безразлично...
Рыжий- И значит мы - те самые актёры,
Которых мы почти что презираем,
Но и у нас другого нет товара,
А мы всё как-то бредим о величье,
Которое поэзии пристало.
Что без величья жизнь? Простая серость,
Тупая, неприметная работа
Захватова- Величие пристало государю
Или рабу восставшему однажды
Подобно Спартаку в кровавом Риме,
Но без величья наше дело жалко.
Вы о величьи грезите? Похвально,
И я когда-то грезила о нём же,
Но не ссудил господь, хотя сегодня
Меня повсюду возят, награждают
И величают как императрицу
Поэзии российской, если ж честно
Я даже тени Пушкина не стою,
Однако же сейчас, в преддверьи гроба
Благословляю вас на дерзкий подвиг
Вы, право, божьей милостью поэты
И может быть достигнете величья
Не в жалкой популярности эстрадной,
А в замысле, однажды воплощённом.
Один, один из вас известным станет
Планете всей...
Колышев- А кто ж это? Скажите...
Захватова- По-моему, так это друг ваш рыжий.
Хотя его стихи несовершенны,
Но в наглости его самовлюблённой,
В надменности его холоднокровной
Граничащей с брезгливостью спесивой
Есть даже что-то от державной мощи.
Он напряжён сверх меры и в молчаньи.
Пророк я никакой, но власть едва ли
Простит ему его самостоянье
И упоенье собственной персоной.
Рыжий- Благословленье ваше принимаю.
Уж то одно, что вы в живых остались
Даёт вам право на пристрастье ваше,
Но хоть и целю в гении, я видел
Того, кто показался гениальным.
Нет, о стихах его не знаю вовсе,
Но взгляд его, то пристальный, то нежный,
То отливает сталью воронёной,
Но он дикарь, людей он сторонится.
Не потому, что маленький и жалкий,
Наоборот - высок, пружинист, крепок.
Да так, что даже двое хулиганов
Завистливо разглядывая жертву
Синели от бессилия и злобы,
Решив, что эту драку проиграют,
С презрительной ухмылкой отвалили.
Он поначалу кажется добычей
Своим лицом, интеллигентным слишком.
Захватова? Так он поэт? Уж слишком интересен
Рыжий- Никто не знает. Так, болтают что-то.
Но с ним была красавица такая,
Что до сих пор стоит перед глазами
Уж скоро год, а сила впечатленья
Воображенье дразнит всё сильнее.
Захватова- Завидуете?
Рыжий- Очень. Тут ведь тайна,
Одна из самых горьких тайн на свете,
Когда тебя в упор не замечает
Та, что тобой должна бы восхищаться,
А от стены тебя не отличает.
Да что там от стены, от тротуара,
От урны для окурков..
Хахватова- Перестаньте.
Какой-нибудь ловкач по части юбок.
Тем более, что нынче мини-юбки
Самцам сигналят хлеще слов призывных,
А ловеласы - вечная порода
И бабы дуры падки на приманку,
Когда такой торчит столбом фонарным
Среди других, ссутулившихся постно.
Рыжий- Когда бы так. Нет, здесь совсем другое.
Он излучал энергию. И если б
Он был поэтом, не было бы равных.
Захватова- Да прекратите. Он обычный бабник,
А что красотки их предпочитают,
Так было, есть и будет. Мощь таланта
Отпугивает истинных красоток.
Им с дураками проще разбираться.
Вы с женщиной талантливой встречались?
Рыжий- С какой-нибудь, простите, поэтэссой?
Или актёркой? Нет уж, извините.
На лестнице с названьем интеллект
Внизу стоят актриса с балериной,
Чуть выше курица, корова и свинья...
Захватова- По части интеллекта это верно,
Но мощь эмоций - это мир особый,
Тут с хладнокровным разумом не стоит
И приближаться даже, этот кратер
Сложнее всех Эйнштейнов вместе взятых.
Сложнейших формул мастера не смеют
Приблизиться к сердечным нашим тайнам
И нашему уменью изъясняться
Там, где обычный человек немеет,
Внезапной страстью схваченный за горло
И презирая собственную слабость,
Однако же двух слов связать не может,
Ведь только нам любовь слова диктует
Иль вынуждает горестно заткнуться,
Когда мы слов достойных не находим
И оскорбить боимся наши чувства.
Теперь скажу. Устала. До свиданья,
Приедете ко мне через неделю,
Я кое-что для денег вам добуду.
Я попрошу лишь Хаймана остаться,
Его стихи особенно близки мне.
И мы о них поговорим немного.
Конечно, если только он не против.
Захватова- Теперь нас двое. И скажу вам прямо,
Я вами околдована настолько,
Что чувствую себя на восемнадцать...
А вас? А вас страшат руины эти?
Иль что-нибудь от женщины осталось,
Чтоб отвращенье вас не захлестнуло?
Хайман- Как странно. Если б кто-нибудь сказал мне,
Что в ваши годы женщина желанна,
Я б рассмеялся, я бы в рожу плюнул,
А я сижу, почти окаменевший,
Хотя внутри весь взорван непристойно
И был бы счастлив, хоть руки коснуться.
Проклятье, наважденье. Кости ноют,
А там внизу пожар. Позор и только.
Забудем о стихах. Они не стоят
Всей роскоши волнующего тела,
Они дыханья вашего не стоят.
Захватова- Иди ко мне, малыш, я успокою
Бунтующую плоть. Я всё умею.
Сиди тихонько, милый, для начала
Я только расстегну вот здесь и здесь вот;
О не спеши, остановилось время,
О дай же мне самой тут разобраться
И тут ещё, и тут, о слаще нету...
...
Захватова-Остановись же, боже, я ж старуха!
Что? Что? Ещё? Ну ладно, ладно.
Ну наконец утих вулкан как будто..
Ты с женщиной ещё ни разу не был?
Ах почему сейчас не умерла я?
Зачем мне жизнь, когда тебя не станет?
А ведь не станет рано или поздно...
Хайман- Не отравляйте радость, помолчите.
Прийти в себя едва ли мне удастся.
Захватова- Когда тебя увидела я, сразу
Как будто потеряла весь рассудок
И что-то там болтала, что - не помню.
А ты прелестный мой мальчишка,
Ведь ты сидел, глаза поднять не смея
И будто бы не слышал и полслова
Неужто же и ты был околдован...
И как поверить в то, что тут случилось?
По-моему обоим показалось.
Но жизнь без этих сладостных мгновений
Себя не стоит... Что с тобой, малыш мой?
Хайман- Так сперма может броситься в сознанье,
Так душат нас предательские руки.
И знал ведь, знал, что так случиться может,
Что принятый по-царски вдруг унижусь
И предложу себя с смазливой мордой.
А ещё мне предложить, скажите?
Ведь предо мной успех в его величьи!
Как растолкав толпу приговорённых
К расстрелу и безвестности позорной
К бесчётным униженьям и издёвкам,
Где просто выжить не было надежды,
Хоть маленькой надежды на удачу,
А предложить мне нечего. Стишата?
Да этот вздор кропают идиоты
По всем углам. Ведь кажется так просто,
Когда читаешь признанную серость,
А критики вылизывают пятки
И восхваляют до небес пустышку,
А за стеной кремлёвской благосклонность
Из рога изобилия вливает
В счастливчика блага по прейскуранту.
Что значит приобщиться к мощи власти
Не по таланту, по слепой удаче.
Я приобщился, да? Постельный пахарь
Пришёлся вам по вкусу? Не стесняйтесь,
Размажтье меня по полу молчаньем.
Я даже гнева вашего не стою.
Дай, дай мне бог не двинуться рассудком
И до утра дожить в дерьме и сперме,
Я лакомым кусочком был, не так ли?
Захватова- О, как никто тебя я понимаю...
Да, переспал со старою богиней
И тем себя казнишь до исступленья.
Но если б тебе выпало, мальчишка,
Хоть тысячная доля тех несчастий,
Что я перенесла, то ты б заткнулся
И пожалел несчастную старуху
И тем себя простил бы. Плачь, ребёнок,
Плачь, не стыдись, ты стоишь состраданья.
Так ты еврей?
Хайман- Точнее жид пархатый.
Захватова- Живучий, значит. Значит не сопьёшься.
Евреев власть споить и не пыталась.
Природные торговцы смотрят трезво
И не повинны в общем пьяном свинстве,
И держатся друг друга как умеют.
Вон даже Хрейн вас подтащил к корыту,
А мог бы чавкать сам, не захлебнулся б.
Ведь я ему не намекала даже,
Мол привези кого поаппетитней;
Сам догадался. Вы ведь там друг дружку
Хвалить не устаёте? Так и надо.
Никто вам слова доброго не скажет,
А уж помочь не сможет и подавно.
И только очень старая блудница,
По вашему наречию ****юга.
Ведь не так ли?
Хайман- Не так. Все наши жалкие простушки
Присоски, тем и счастливы бедняжки,
Что мы не пьём как свиньи, не дерёмся,
Среди тупой бессмыслицы пытаясь
Делиться с ними крохами сознанья,
Хотя самим дышать буквально нечем.
Захватова- Теперь хлебнетё малость из корыта.
И на девчонок хватит, и на пьянку,
А рыжему шепни, что кто-то где-то
Решил, что на него натравят свору,
Чтоб после его по полу размазать,
А после придушить почти по полной,
Но лишь почти. Ты спрячь язык подальше
И ни гу-гу, сболтнёшь хотя бы слово -
Его затравят первого, а после
И вам троим проводку перережут.
Учись молчать, как я молчать умела
И тем спаслась. Теперь причастный к тайнам
Большой торговли душами людскими
Стань не болтливей камня у дороги
И позабудь о том, что я шепнула
Тебе в припадке искренности подлой.
Вот и докажешь мне, что ты мужчина.
Хайман- Мой бог, как виртуозно лицемерье.
Я верю вам, но и не верю тоже.
Захватова- Верь сам себе и ты не прогадаешь.
Хайман- Себе не верю и в себя не верю.
Захватова- В себя не надо. Или ты не видишь,
Как нищим дуракам пихают в глотку
Одну лишь пропаганду, а поэты
Бормочут о величии державы,
Жизнь прожигая в очереди гнусной
За жалкой тряпкой, за бутылкой пива.
Да у ларька пивного можно встретить
Народного артита с похмелюги.
Есть в городе всего лишь две шашлычных,
А в Купчино живут полмиллиона;
А ни кино, ни ресторана нету.
Вы топчетесь в Сайгоне словно в гетто,
Где каждое второе ухо - сволочь
Полслушивает ваши разговоры,
На каждого из вас досье вспухает,
Вас держат за врагов и ждут, оскалясь,
Когда же наконец хозяин спустит
На вас глупцов озлобленную свору.
Но этого не будет. Слишком много
На западе уже перебывало,
И возвратясь, краснеют от позора
За нищету и собственную тупость;
Мы отстаём прмерно лет на двести
По тряпкам, по жратве, по гигиене.
От нас воняет злобой и бессильем,
Как в уличных зловонных туалетах
Мочой несёт в подъездах, даже в лифтах.
Ты на футболе был хоть раз, скажи мне?
Хайман- Нет, я далёк от этих развлечений.
Захватова- А загляни. Вот где бушуют страсти
И никакой поэзии не снилось
Так потрясти простого гражданина.
Там царствует ликующая ярость,
Клубится мощь всеобщего волненья,
Там, там с цепи спускают душу,
Расправленную счастьем или горем;
Там забывают все свои несчастья,
Там, только там поэзия осталась,
Ей больше негде нынче поселиться.
Хайман- Так что же мы?
Захватова- Отбросы пропаганды.
Пар от свистка, которого не слышно
А ты на что надеешься, тупица?
Всеобщим стать счачтливым потрясеньем?
Стать капитаном брига флибустьеров?
И кончить жизнь на рее, но в полёте?
Смотри, как ты ухожен и опрятен,
Угодлив как и прост в употребленьи,
А как высокомерен? Так, как будто
Всегда с собою носишь свой забор,
Настолько скрытен, что ещё чуть-чуть
И будешь уже просто жить в гробу
И с этим гробом в гости приходить.
Прости малыш, болтаю, опьянела.
Я свой уют позором заслужила,
И ты чуть-чуть урвёшь от общей пайки,
Но старых благ от власти не дождёшься,
Уж слишком ты нутром благополучен
И вышколен собой уже до блеска.
Хайман- А как же Блок? Он был аристократом -
Манеры, стиль, одежда - весь закован
Почти в броню своим предназначеньем
Поэзии служить. Вот образец. Не так ли?
Захватова- Он сумасшедшим был. К тому же немец.
Но кончил он как истый сумасшедший.
Ты по сравненью с ним холуй ливрейный,
Послушный, тихий, умный, даже хитрый.
Жизнеспособный и еврей к тому же.
Той малости, что есть в тебе, довольно
Для переводчика. Чужое платье
Ты будешь как своё носить исправно,
А если хочешь, можешь помогать мне
И будешь состоять при генеральше.
Не кем-нибудь, её пажом достойным.
Дел у меня полно. Статьи и письма,
Да мало ль тайн у старого поэта?
А после обо мне напишешь книгу
И хорошо продашь её, поверь мне.
Соображай, еврей, пока я в силе
Часть силы передам тебе по-братски
И конкурентов растолкать сумеешь.
Хайман- Большая честь. А справлюсь ли? Не знаю..
Захватова- Заглянешь в тайны, чтобы ужаснуться
И восхититься и заплакать горько
И презирать и ненавидеть тоже.
Но я, не раз предавшая всех близких,
Сама себя предавшая, сумею
Быть благодарной, ты не пожалеешь,
Когда остынешь... Кто тебе поможет
Приблизиться к желанному порогу
Хоть крошечной известности с деньгами?
Никто. И как бы ты ни унижался
У стен издательств, ни одна собака
На голос твой и лаем не ответит.
Вот деньги. Не стесняйся, тут их много,
Не знаю даже, сколько. Ты отмечен
Когтистой лапой всемогущей славы,
Она тебя зацапала. Отныне
Те не бесплатный дурачок. Бери же.
Ты честно отработал. Успокойся.
И я не вижу чтоб тебя тошнило...
И ведь красив, подлец, до изумленья.
Ты даже и растерзанный прекрасен.
Ты трогателен, а не жалок вовсе,
И не грызи себя, а лучше выпей.
И я с тобою выпью.. А ты слышал
О Пикассо? Прославленный маэстро
Признался в том, что сорок лет дурачил
Почтеннейшую публику своей мазнёй.
Вот так и мы, известные поэты
Читателя дурачим нашей славой,
Завистливую злобу вызывая.
Страна больна стихами. Пропаганда
Возносит нас и тучи графоманов,
Заметь, не хуже нас, но и не лучше
Берут измором тысячи редакцийй
Урвать надеясь хоть кусочек славы.
Несчастные кретины. Им не скажут,
Что планы у редакций лет на десять
Заполнены. Лишь ложью исступлённой
Пробиться можно, что в газетах даже,
И даже там сидят одни поэты,
Мечтающие о своей карьере
И сладко ржут над письмами болванов...
Ведь даже им в печать не просочиться,
А им сапог хозяйский много ближе...
Что ж ты рискнул и выиграешь дело.
Ведь ты еврей?
Хайман- Вас ненавидеть? Презирать вас? Боже...
Да вы над нами Эвереста выше!
Захватова- Да, путаясь в соплях, взглянуть боитесь
На выжившее чудо. Я из гроба
Смотрю на жизнь так лет примерно десять
Уже давно себя прежила я,
Где смерть, где жизнь уже не понимаю
И по утру смотрю с недоуменьем
На то, что прежде было гордой Анной.
Поэзия малыш, давно скончалась.
Ей места нет в преступном государстве,
Где все равны перед лицом позора;
Где чем позорней, тем великолепней.
Теперь иди. Постой. Приедешь завтра
И я секретарём тебя оформлю.
Хранителем секретов при поэте.
Теперь иди. Устала. До свиданья.
Что? Что? Ещё? Конечно поцелую,
Иди ко мне, мой сладкий, ну иди же...