Повесть о судьбе женщины.

О содержании.

Оленька - обыкновенная женщина, без особых талантов. Может, только душой светлее иных людей. Многие за то её душевное тепло солнечной прозвали. Для каждого всегда найдётся у неё улыбка и доброе слово. Не единожды искали у неё утешения, часто забывая спросить о ней самой. Да, Оленька и не ждала никогда помощи, сама шла по жизни, отважно листая её страницы. А жизнь та не была лёгкою. Судьба Оленьки заворачивалась завитками не один раз. И были они не только неожиданными, а порой горькими, да страшными. Стойко сносила она удары судьбы, порой скользя по самому краю жизненной пропасти. Только не может человек выдержать многие горести в одиночестве. Без родных и друзей, возможно, не устояла бы и Оленька, раздавила бы её жизнь, как букашечку. Но была с ней родная бабушка, с малолетства её воспитавшая. Был с ней любящий её человек, сумевший разделить её боль на две половинки. Не оставили её близкие люди в минуты страшных испытаний, поэтому вышла она из них победительницей, не склонившейся перед житейскими бурями. А бурь тех было предостаточно. Рано оставшись сиротой, с малолетства узнала Оленька горечь утраты. С первым мужем и года не прожила - не сложилось. Но не оставила супруга, пока судьбу его не устроила. Второго мужа забрала у неё нечаянная смерть. А отцом её сына стал неизвестный насильник, от которого спас её Александр Петрович. Именно его любовь вернула Оленьку к жизни. Именно он воспитал её сыночка Ванечку, как родного. И, казалось, счастье спустилось к ним в дом тёплым солнышком. Только судьба вновь сделал очередной завиток. Ваня в результате несчастного случая утратил способность ходить. Много лет Оленька искала для него излечение, надеясь на чудо, пока не встретила деревенского знахаря, который поставил её сына на ноги. Нужно заметить, что жизнь переменчива. Она всё время подбрасывает нам загадки, кажущиеся неразрешимыми. И не успеешь ты разгадать одну, или одолеть какое-то очередное препятствие, заслоняющее долгожданное счастье, как вновь появляется чёрная туча над головой. Всё это узнала Оленька не по рассказам. Закалилась она в сражениях с жизнью, не позволила себя сломать, не растеряла лучистой теплоты своего сердца. И даже, когда потеряла, казалось, самое главное, сумела она устоять и выдержать боль, которую принесла ей эта утрата. Сумела она отыскать ту соломинку, за которую удержалась и не отступила перед жизнью, не склонилась перед жестокой своей судьбой.

Часто мне случалось услышать причитания о нелёгкой женской доле. Я лично не вижу причин, чтобы такой вот пессимизм разводить. Судьба - она, конечно, затейница и много чего предложить нам старается, чтобы не заскучали. Только на то нам и разум даден, чтобы выбрать из разнообразия путей-дорожек предложенных судьбой именно те, которые нам надобны. Я в своё время выбрала, да и до сих пор выбираю, не о чём из прожитого не сожалея. А на вздохи, взгляды жалостливые да комментарии, типа того, что жизнь якобы не удалась, внимания не обращаю. И на свою жизнь не жалуюсь от того может, что оптимисткой родилась и всегда в лучшее верю. А ещё себе стараюсь не изменять, не расплескать души своей в житейских невзгодах. Не забываю о том, что какая бы непогода не случилась, на её смену обязательно солнышко придёт и лучиками своими согреет. Людей стараюсь любить, потому что, каким бы человек несимпатичным с первого взгляда не казался в нём обязательно что-нибудь хорошее да отыщется. Люди на мою симпатию обычно откликаются, со своими горестями ко мне приходят, но и помочь мне не отказывают. Насмешили меня, солнечной назвав. Ничего во мне солнечного и не бывало никогда, разве что волосы в юности желтизной отливали, так, когда же это было. А подруги смеются:
- Смешная ты, Оленька. Просто тепло рядом с тобой, уютно. Вот всякий к тебе и тянется, словно подсолнухи к солнцу.
В этом они правы. Всегда с детства вокруг меня было много людей, друзей, да родственников. Никогда одинокой себя не чувствовала, даже когда родители внезапно рано померли. Были они у меня геологами и дома не засиживались. А меня бабуля растила. Она строгая была, Пелагея Павловна, царствие ей небесное. В прошлом офицерская жена, к порядку привыкшая, и меня по уставу воспитывала. Но любила безмерно и добра всяческого желала. Получив весть о гибели сына своего, моего отца, и невестки, моя суровая бабушка скупую слезу уронила, посетовав:
- Одни мы с тобой остались теперь, Оленька. Жить нам нужно, стало быть, и за себя, и за родителей безвременно нас покинувших. Ты уж гляди, чтобы не стыдно им стало за дочку, когда взглянут на тебя с небес.
Уверена, что родителям за меня краснеть не приходилось. Была я послушной, дружелюбной со всеми и устав знала назубок, хоть завтра в армию. Бабулю всегда тем очень радовала. Училась тоже неплохо, хотя особыми способностями не отличалась. Пелагея Павловна велела по этому поводу не печалиться, повторяя всякий раз:

- Не всем же в учёных ходить. Не в этом женское счастье.
Но про женское счастье помалкивала, в подробности не вдаваясь. Вырастишь, говорила, так сама разберёшься, что к чему. Зато люди меня всегда любили. Учителя в школе жалели, друзья многочисленные опекали, родственники всячески заботились. Никто иначе, как Оленькой, никогда и не называл. Про завитки судьбы я тогда ещё и не догадывалась.
Впервые своим завитком судьба меня порадовала, когда исполнилось мне восемнадцать годков. Была я девушкой видною, можно сказать, симпатичною и вниманием парней не обделённою. Роста хоть и невысокого, но с фигурой стройной. Косы светлые ниже талии, глаза зелёные и чертами лица приятная. Вились вокруг меня парни, словно стая мотыльков возле лампочки. Большей частью красавчики, со спортивным телосложением. К их уму я тогда не приглядывалась через недостаток опыта. Бабка, наблюдая это нашествие, ворчала:
- Гляди, девка, не посрами. И про устав не забывай.
Я не забывала и со всеми ровно приятельствовала.
Случилось как-то Пелагее Павловне простыть, да так сильно, что пришлось ложиться ей в больницу. Вообще-то, она натурой крепкая была, роста высокого и голосом полковнику, мужу своему покойному, не уступала. В чёрных волосах седина совсем редкая и улыбка белозубая. До последнего дня бабушка с годами сражалась, и губы неизменно с утра красила, не изменяя привычке поддерживать внешний вид в порядке. Даже в булочную, что находилась за углом, выходила только при полном "параде", в костюме и на каблуках. Но простуды, как и со всеми нормальными людьми, с ней тоже случались. Я в больничку каждый день бегала, подкармливая бабулю бульончиками, потому что казённые харчи она на дух не переносила, требуя домашнее. Там-то, в больнице, Гришу и встретила. Совсем ещё молоденький, а уже такой хилый был. И ростом не удался, и на ноги слаб. Одна нога будто бы короче другой была, поэтому отличался походкой утиною. Лицо всё в веснушках, с чертами мелкими, а глазки голубенькие, будто у младенчика. На макушке светлый вихорок торчит, словно гребень у петушка. От болезни весь нервный какой-то, всё шумит без причины, да дёргается. Его двадцати годков ему никто и не давал. Даже в армию не взяли,бедолагу. Жалко мне было Гришу. Вот и стала его бульонами подкармливать, в надежде, что хоть чуток раздобреет, да уставу учить. Мало ли как жизнь повернётся, может и пригодится ещё наука. Гриша при мне меньше стал дёргаться. Всё в глаза доверчиво заглядывал, словно в душу пролезть пытался. И так я к нему привыкла, что и думать больше ни о чём не могла. Только и беспокойства, чтобы Гриша поевший был, да отдохнувший, и чтобы не нервничал зазря, потому что ему же это вредно. Пелагея Павловна поглядывала на мои хлопоты задумчиво. Осуждать она меня несмела, потому что, вроде как, богоугодное дело делаю, больного у болезни отнимаю. Тут и родня Гришина мои старания заприметила, из своей далёкой деревни изредка его навещать приезжая. Батя его, Семён Петрович, как увидел меня, так на местный больничный сортир и перекрестился, потому что больше ничего подходящего на глаза не попалось. Ладный такой у Гришки папка был, мускулистый и даже ещё не лысый. Сын уж точно не в него пошёл. При встрече со мной он всё себе под нос шептал:
- Вот уж повезло задохлику, вот уж попёрло.
А вот сестра Гришкина, Светка, так та вся в батьку. И фигуристая, и косы до талии. Как сказала Пелагея Павловна, кровь с молоком девка. Григорий же в матушку свою, Татьяну, удался, женщину хрупкую, можно сказать, худосочную. Только глаза папины, голубенькие, правда, ещё не растерявшие детской доверчивости.
Когда Пелагею Павловну выписали, я Гришу навещать не перестала. Всё также с бульончиками каждый день бегала, допоздна на лавочке в больничном дворике с ним засиживаясь. Вначале мы просто звёзды считали, а потом искусству поцелуя обучаться стали невзначай, луной соблазнённые. Да так увлеклись этой наукою, что Гриша враз от своей болезни выздоровел. Доктор так и сказал:
- Как рукой сняло.
Ну, рукой не рукой, а уж губы мои как-то посодействовали. Гриша уверял, что в них целительная сила заложена и без этой подмоги ему никак в этом трудном мире не выжить. Я в целительную силу своих губ не очень верила, но и без Гриши в этом мире выживать уже отказывалась, проникшись важностью своей миссии, хоть одного "задохлика" на ноги поставить. Поэтому после выписки из больницы его к нам в квартиру и привела для продолжения более углублённого курса лечения. Бабуля было сначала возражать начала о том, что это не по уставу на нашей территории этого полудохлого субъекта поселять, даже не отбывшего обязательного срока службы. Но потом, заглянув в мои страждущие глаза, махнула рукой:
- Определяй на постой. Только чтобы без баловства. Я вам не часовой, чтобы по ночам дежурить, как в казарме "на тумбочке".
Гриша с моей заботой окреп, поздоровел и о чём-то задумываться стал. Баловства я не допускала, устав и бабулю слушаясь. Но и отказывать Гришиной задумчивости стало всё сложнее и сложнее. С родичами его, как-то незаметно сошлась. Семён Петрович почитай каждый день свежее парное молоко из-под коровки нам на стареньком мопеде привозил, для улучшения цвета лица очень полезное, а так же для всего организма в целом. Мать Гришина каждый день названивала, спрашивая почему-то каждый раз одно и то же:
- Ну, как?
Но не приезжала, потому что из-за слабого здоровья мопедом пользоваться не могла, боялась, что растрясёт ненароком. А со Светкой мы подружились. Она живенько к нам в квартиру подселилась, ещё и котёнка в подарок привезла. Кошка оказалась блохастою, но характера приятного и быстро общий язык с бабулей нашла, поселившись на кухне, у холодильника. Светка шустро все наряды мои перемеряла и с моими приятелями перезнакомилась. Огорчившись чуток вначале, что в мои юбки не влезает совсем, а в платья с трудом, потом утешилась знакомством с местными дискотеками. Но тут приехал Семён Петрович и неодобрительно проворчал:
- Поцарствовала, пора и матери помочь по хозяйству, а то она от зависти позеленела уже.
После чего быстро дочку увёз обратно на родину, в деревню.
Пелагея Павловна понаблюдав мои метания между уставом и Гришей, становившемся всё задумчивее, с тяжёлым вздохом отдала распоряжение:
- Ну, что с вами поделать? Женитесь уж, раз так-то невтерпёж. Слава Богу замуж, это ещё не на тот свет. Будем считать, Оленька, это твоими учениями в обстановке приближенной к боевой.
Всей фразы я тогда, конечно, не поняла, но благословение на брак осознала. Гришины родственники идею бабкину радостно подхватили, высказавшись о том, что лишняя пара рук в хозяйстве ещё никому не мешала. Свадьба прошла быстро, но весело, по-деревенскому обычаю. Затягивать веселье было никак нельзя, потому что начинался осенний сбор урожая. В связи с эти медовый месяц прошёл на огороде. Гриша, по слабости здоровья, был отстранён от сельскохозяйственных работ и оставался на попечении матушки Татьяны. На огороде трудились мы со Светкой под чутким руководством Семёна Петровича. Так я как-то незаметно научилась обращаться с лопатой и другим сельскохозяйственным инвентарём. А вот уход за коровой так и не освоила. Боялась я Зорьку до дрожи в коленях, на что Светка заразительно смеялась, рассказывая об этой моей фобии анекдоты всей деревне.
Мужем Гриша оказался ласковым, а иногда даже нежным. Вот только не в меру ревнивым, хотя поводов я не давала хотя бы по той причине, что любезничать было некогда, да и особо не с кем. Большую часть времени проводила на огороде, или убирая в доме. Деревенских парней я опасалась через их насмешливость и драчливость, стараясь с ними вообще не заговаривать без надобности. Но Гриша всё равно почему-то находил повод для расстройства, каждый раз пугая меня нервными приступами. Всё же он, как мог, заботился обо мне. Пару раз даже подарил мне ромашки, на день рождение, оно у меня в конце августа, и седьмого ноября. Его внимание и забота очень меня радовали, оттого не понятно было, почему я изредка отлучалась в город к Пелагее Павловне, чтобы выплакаться на её пышной груди. Бабуля меня по-прежнему жалела, гладя по голове и приговаривая:
- Ну, ничего Оленька, не хнычь, прорвёмся. И не с таким, бывало, справлялись, а уж замужество совсем ерунда.
Я, всхлипывая, спрашивала совета:
- Как же быть-то?
На что бабушка отвечала:
- Думать. На то нам ум и надобен, чтобы поступать по совести, но и о себе не забывая. В этом цель учения и состоит, чтобы научиться решать, казалось, неразрешимые проблемы. Такой ход найди, чтобы и себе свободу, и другим прочим без огорчения.
Я, советы бабушкины слушая, стала размышлять, да прикидывать. Бросить Гришу и сбежать никак нельзя, не по уставу это, на предательство похоже. Но и оставаться было уже невмоготу.
В деревне, к слову сказать, я себе не изменила. Со всеми познакомилась, даже, можно сказать, подружилась. Люди ко мне потянулись благожелательно, а над моими страхами перед живностью смеялись не обидно, скорее сочувственно. К тому же, придирчивая мамаша Гришина, Татьяна, неумёхой быстро перестала называть и обещала, что к зиме научит, как связать для Гришеньки носки. Но чуяло сердечко, что зиму мне уже с Гришей не протянуть. Надо было что-то решать, и я решилась. Заприметила я как-то, что соседка Надюха часто мимо нашего двора прохаживается, глубоко вздыхая всем своим немалым бюстом. Расспросила Светку, она и рассказала, что Надюха про наше хозяйство со школы мечтала и на Гришку давно глаз подложила. И если бы он вдруг перед армией не заболел, так уж точно бы уже у нас хозяйствовала. Узнав про Надюхины разбитые мечты, я её очень пожалела. И встретив вечерком, пригласила на лавочку, угостив семечками. Надюха сначала смущалась да отнекивалась, но попробовав семечек, "оттаяла"и на свою судьбу, не задавшуюся, мне нажаловалась. Дело привычное, мне все всегда на судьбу жаловались. Я перед Надюхой покаялась, сказав о том, что была неправа, перехватив у неё из-под носа счастье.
- А что же делать-то? - Подняла на меня она свои огромные и печальные, словно у Зорьки, глаза, обрамлённые густыми, чёрными ресницами.
- Как что? - удивилась я. - Судьбу исправлять.
С тех пор стали мы с Надюхою лучшими подругами. Она всегда рядом оказывалась, помогая и по хозяйству хлопотать, и в огороде, да так споро, что и не угнаться за ней. Родичи её мне в пример стали ставить, отстаю, мол, я от Надюхи. А я и рада такому её успеху. Стала я подсказывать подруге как себя вести, что одевать, о чём с Гришей заговаривать. Через месяц, смотрю, стал мой муж вечерами пропадать, стараясь по утрам со мною глазами не встречаться. А Надюха, так просто засветилась вся и вздохи её уже неглубокими стали, и глаза совсем непечальные. К зиме Надюха мне радостную новость сообщила, что в ожидании она ребёночка-то от мужа моего, Гриши. Я конечно за подругу порадовалась, и пошла к мужу разговаривать. А чего тянуть? К Новому году пора готовиться, уж Пелагея Павловна заждалась. Торопить меня стала:
- Пошустрее Оленька, уже и соскучиться успела. Пора учения заканчивать.

Гришу я расстраивать не стала, на себя всю вину взяла, а то как-бы от расстройства опять болезнь не приключилась. А ему теперь нельзя болеть, в скорости новоиспечённым отцом станет. Говорю ему ласково:
- Ты Гришенька не расстраивайся. Ну не вышло из меня подходящей для тебя жены. Уж очень мы разные. Так и не научилась я корову доить, значит уже и не получится страх свой беспричинный преодолеть. Тебе жена нужна другая. Такая вот, как твоя Надюха. Когда ребёночек появится, так крёстной меня возьмите, чтобы родственниками остались.
Гриша расстраиваться, к счастью, не стал. Приободрился и в крёстные взять обещал. А родственники его-то как перемене обрадовались. Надюха ведь меня двоих заменить сможет. Так что расстались мы к всеобщему удовольствию.
Пелагея Павловна мне за учения отлично поставила. Новый год я уже праздновала дома с бабушкой. А весной Гришину и Надюхину Маришку крестили. Хорошенькая девчонка получилась, не в отца. Только глазки голубенькие, но и они поменяться ещё могут. Так и закруглился первый завиток моей судьбы. А жизнь лишь только начиналась, намекая о новых завитках и завиточках.

Второй завиток. Юная вдова

Второй завиток судьбы настиг меня в медицинском институте. Не скажу, чтобы так уж привлекало меня высшее образование, но попробовав свои силы на поприще сельскохозяйственного труда, я твёрдо усвоила:
- Не моё это! Нужно искать другое призвание.
Пелагея Павловна мою идею о поиске призвания одобрила:
- Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом.
И предложила обратиться за помощью в этом непростом деле в высшее учебное заведение в качестве абитуриента. На мои вздохи и сомнения, что не справлюсь, бабуля ответила:
- Не кисни, Оленька. Диплом о высшем образовании за плечами не носить. Авось и пригодится когда-нибудь в жизни. В крайнем случае, на стенку в рамочке повесишь.
Посоветовала мне Пелагея Павловна присмотреться к медицине.
- Раз есть у тебя тяга болезных выхаживать, - сказала она, - так пусть это будут много и разные больные, чем один и на всю жизнь. А ещё лучше дети. Они хоть и капризные, но за душу хвататься не лезут, да и за все прочие места тоже.
Перспектива стать детским доктором мне приглянулась, но реально оценивая свои средние способности, я очень сомневалась, что поступлю в институт без проблем. Вот тут и подключились заботливые родственники, души во мне не чаявшие. Тётя Зина, мамина двоюродная сестра, позвонила своей приятельнице Валечке, муж которой, вот же удача, дружил с доцентом Ивановым, который являлся членом приёмной комиссии именно на том факультете, куда я собралась поступать. Доцент оказался понимающим. Войдя в положение юной девушки, желающей спасать жизни маленьких сограждан, он замолвил за меня словечко. Всё устроилось, как нельзя лучше. Я поступила в медицинский институт, влившись в коллектив новоявленных студентов легко и естественно, как и всегда со мною бывало.
- Да уж, - глубокомысленно подытожила моё поступление Пелагея Павловна. - Без рекомендаций и прыщ на носу не вскочит нынче, как, впрочем, и прежде бывало.
Учиться мне было легко и весело. Лекции сменялись практическими занятиями, а весёлые студенческие пирушки суровыми буднями экзаменов. Я быстро обросла новыми знакомствами. Всё также подружки прибегали плакаться мне в жилетку, вздыхая:
- Счастливая ты, Оленька! Все в тебя влюблены и нелюбимой тебе стать не грозит.
Воздыхателей у меня, действительно, было много, не чета прежним, все образованные, отличающиеся умом и сообразительностью. Но сердечко на их многочисленные заковыристые комплименты стучало ровно, без особого трепета. Пелагея Павловна моё спокойствие замечала, но про устав нет-нет, да и напомнит, для порядка.
Только старшекурсник Серёжа, будущий хирург, меня, казалось, вовсе не замечал. Было это невнимание странным и непривычным. Одно утешало, что и других девушек он тоже замечал мало, не то чтобы специально весь женский пол игнорировал, а через свою постоянную занятость. Серёжа состоял в Совете студентов нашего института и занимался организацией всяческих студенческих мероприятий. Его стройная высокая фигура никогда не находилась в состоянии покоя. Всё время он куда-то спешил, выискивая в толпе студентов своими большими карими глазами кого-то срочно нужного. Всё время с кем-либо разговаривал, уточняя различные организационные вопросы, поправляя длинные русые волосы, отбрасывая их назад резким движением головы. Серёжа так был постоянно занят, что на учёбу у него просто не хватало времени. Но отчисление ему не грозило, потому что преподаватели относились к нему с пониманием и многие экзамены ставили "автоматом", просто по факту присутствия. Поговаривали, что быть ему вскорости Председателем Совета студентов, а там и на самый "верх" уж дорога открыта. Про " верх" я тогда понимала смутно, но при встрече с Серёжей трепетно замирала. Возникла во мне вдруг какая-то печаль. Глазами, помимо воли, я стала всякий раз его отыскивать. Словно подсолнух, тянущийся к солнцу, так я стала стремиться к встрече с ним. А Серёжа, по-прежнему, не замечая печаль поселившуюся в моих глазах, всё также пробегал мимо, только изредка кивая в знак приветствия. Первой заприметила мою тоску Пелагея Павловна. Глаз у неё всегда острым был, а сердце чувствительное.
- Что-то ты похудела, да побледнела, Оленька. И щебетом с птичками больше не соревнуешься, рассказывая про жизнь студенческую. - Огорчилась как-то за завтраком бабуля, предрекая:
- Чует сердце, не к добру в тебе такие перемены. Поехала бы в деревню, Маришку проведала, да родственничков, чуть бы и развеялась. - Посоветовала она мне.
Я бабушку послушалась и в деревню съездила, но не развеялась. Все мысли только про Серёжу да о том, как правы подружки, опасаясь стать нелюбимыми. Потешилась я с годовалой Маришей, своей крестницей, поела Надюхиных пирогов с парным молочком, да с Гришей про здоровье перемолвилась. Он как узнал, что я на доктора пошла учиться, зауважал меня очень, но задумываться не посмел, Надюхиной скалки опасаясь. Я засиживаться не стала, засобиралась домой. Учиться потянуло с немыслимой силой, даже не догадывалась о таком во мне стремлении к образованию.
Одного желания учиться оказалось мало. В институт я летела словно на крыльях. Но там начинались мучения. Наукав голове не умещалась, потому что всё место было занято большими умными Серёжкиными глазами. Подружка Аллочка, сидящая на лекции рядом, прошептала мне на ушко:
- Оленька, голубка, да ты никак по Серёге сохнешь.
В ответ я только вздохнула, не находя сил опровергнуть очевидное. Аллочка подошла к проблеме творчески:
- Ну, так его ангельским обликом не пробить. Надо менять имидж. Против зеленоглазой ведьмы этому напыщенному хлыщу ни за что не устоять.
Я растерялась, не представляя как устроить перевоплощение, смутившись также той странной характеристике, которую дала решительная подруга моему любимому. Но Аллочка знала, о чём говорила и после окончания занятий потащила меня в парикмахерскую. Руки мастера сделали чудо, и через час исчезла солнечная Оленька, а появилась на её месте роковая зеленоглазая брюнетка. Мои волосы утратили половину длинны, и свободными, цвета вороного крыла, прядями рассыпались по плечам. Себя я не узнавала, но с Аллочкой согласилась:
- Красота требует жертв, а любовь тем более.
По дороге домой опасалась я только бабушкиной реакции. Пелагея Павловна, увидев меня, только вздохнула:
- Ну, началось. Круто же закрутил тебя этот завиток, Оленька. В зеркало смотрись с опаской, пока не попривыкнешь, как бы не напугалась самой себя ненароком.
Но Аллочка оказалась права. На следующий день Серёжа меня не только заметил. Он взглянул на меня так, будто бы в первый раз увидел, и застыл, позабыв обо всех своих срочных общественных делах. Аллочка, увидев эту его реакцию, довольно потёрла руки:
- Можно считать, дело в шляпе. На вечеринке, посвящённой 8 марта, будем брать его тёпленьким. Пригласишь на танец, исчитай он у тебя в кармане.
На танец мне Серёжу приглашать не пришлось, он сам пригласил. Моё сердце обмирало и трепыхалось птичкой то ли от свалившегося на меня так скоро счастья, то ли от непонятного смущения. В тот вечер Серёжа вызвался меня проводить и всю дорогу без остановки делился своими планами на будущее, заглядывая, как когда-то Гриша, в мои глаза. В этих его планах много места занимал, всё ещё таинственный для меня, "верх". Но и для меня в них вдруг нашлось местечко, что неожиданно обрадовало. На другой день Серёжа пришёл с цветами, конфетами и большущей матрёшкой. Мне он вручил цветы, бабуле конфеты, намекнув на чай и к чаю, а кошке Дашке очень понравилась матрёшка. Матрёшка была большая и не падала, когда её наклоняли, раскачиваясь по принципу Ваньки-Встаньки, ещё при этом и звенела. Кошка Дашка была от подарка в восторге. Поговорив за чаем с конфетами с Пелагеей Павловной о погоде и угостившись бабулей выставленным к случаю коньячком, Серёжа решительно приступил к серьёзному разговору. Изложив Пелагее Павловне вкратце свои жизненные планы, он объяснил, что у него всё уже заранее спланировано и женитьба в том числе. Как будущему руководящему работнику, ему надлежит быть женатым на девушке скромной, симпатичной и образованной. Оленька как никто подходит ему в качестве спутницы жизни. Я при этих его словах смутилась и потупилась, сдерживая радостно бьющееся сердечко. Но за неимением времени для длительных ухаживаний и предпочитая ясность в жизненно важных для него вопросах, Серёжа предложил со свадьбой не откладывать. Пелагея Павловна вздохнула почему-то с грустью.
- Оленька, что сама-то скажешь на это предложение? - Спросила она меня как-то безнадёжно.
Я от внезапного смущения слова не смогла вымолвить, только головою кивала, словно радостный болванчик. Бабушка вдруг проворчала на мою эту торопливость:

- Ты бы не торопилась с ответом, девонька. Учения уж закончились. Теперь-то как раз жизнь начинается.
Но я уже видела себя в белом платье и в фате под руку с любимым Серёжей, и думать больше ни о чём ином не могла.
Свадьбу сыграли в конце мая в студенческой столовой. Бабуля всё бормотала про то, что намаюсь я ещё. Но шумная, весёлая наша студенческая свадьба заглушила её причитания. Я, как нитка за иголкой, следовала за новоявленным супругом, который и здесь на собственной свадьбе умудрялся решать какие-то свои дела, давая распоряжения ответственным за различные мероприятия, резким взмахом головы забрасывая назад прядь непослушных светлых волос. Моя старшая свидетельница, подружка Аллочка, слегка выпив, вдруг стала вести со мной странные беседы таинственным шёпотом.
- Прости меня Оленька, что не предупредила тебя вовремя, какая сволочь твой муженёк Серёженька. - Запричитала она театральным шёпотом, хватая меня больно за руки. - Все же знают, что он до самой свадьбы встречался не только с тобой, а и с дочкой какого-то начальничка. А когда ему отворот поворот там сделали и в зятья не взяли, так он только тогда окончательно на свадьбу с тобой решился. Послушав подружку, я в обморок падать не спешила, ничего прежде толком не выяснив. Но по рюмке водки мы с ней "за их неверных" выкушали и, кажется, не по одной. Дойдя до кондиции и положив подруженьку личиком в салат "Оливье", чтобы мягче было, я пошла к мужу, разбираться по-хорошему. Но разбирательство пришлось отложить, потому что прибыло такси для новобрачных. Очень кстати вспомнив, что новобрачная это я и обнаружив новобрачного уже в такси, дремлющего на заднем сидении, я решительно к нему присоединилась. Дома нас встречала Пелагея Павловна с кошкой Дашкою на руках. Не позволив ей выразить своё недоумением по поводу моего состояния, я ей чётко отрапортовала:
- Наряд вне очереди переносится на завтра, по причине состояния не стояния.
И оставив супруга Серёгу додрёмывать в прихожей на коврике, отправилась в спальню, где благополучно вырубилась до утра. Утро было тяжёлым. Сжалившись надо мною, бабушка отменила наряд и картошку почистила сама. Посмеиваясь над отсутствием у меня опыта в "этом нелёгком деле", напоила меня рассолом. Возвратившись к жизни после бабушкиного живительного напитка, я отправилась на поиски супруга и обнаружила его в душе. Не позволив ему проскользнуть мимо, торопящегося как всегда на срочное заседание, я, вцепившись в полотенце обёрнутое у него вокруг талии, поставила новоявленного мужа в известность о необходимости обсуждения некоторой информации, полученной мною вчера на свадьбе. На мои конкретные вопросы он ответил очень убедительно, доверительно заглядывая мне в глаза:
- Ну что ты Оленька? Тебе пора привыкать не верить всяким выпадам против меня моих недоброжелателей.
- Но Аллочка сказала...- пролепетала я уже менее уверенно.
- Аллка врёт! - прервал он меня решительно, резким движением головы забрасывая назад свои непослушные, ещё влажные после душа, пряди волос. - Она тебе просто завидует. Сама-то парней меняет, словно перчатки. Как новую пару покупает, так и обзаводится новым кавалером. А сама тоже о стабильности мечтает, о семье. Но куда ей с тобой тягаться. Ты умница и замуж вышла за меня, не прогадав нашей совместной перспективы. Будь уверена, у меня всё просчитано. Я растерялась от такого ответа. И не верить Серёже у меня пока повода не было. Стало очень жалко Аллочку. Ей ведь, действительно, не везло с выбором ни перчаток, ни парней. Серёжа торопливо оделся и, направляясь к выходу, напомнил мне о начинающейся сессии. Снова очередной мой медовый месяц накрывался медным тазом. Надвигающиеся экзамены не вдохновляли. Посидев над учебниками и ничего так и не усвоив, я помогла бабушке готовить ужин. Серёжа от ужина не отказался, но намекнул, что завтра могу вечером не напрягаться, потому что у него важная встреча. Пелагея Павловна покосилась на него подозрительно, пробормотав:
- Дурак плохо, умный ещё хуже. Нет в жизни золотой середины.
Опечалившись такой его занятости, я следующим вечером села писать ответы на поздравительные открытки, которые прислали Надюха с Гришей и Серёжина мама, Надежда Алексеевна. Деревенская родня моя на свадьбу прибыть не смогла по причине внезапно обострившейся Гришиной болезни, виновницей которой я подозревала Надюхину скалку. Надежда Алексеевна не приехала из далёкого северного городка через недостаток средств, что к моему удивлению единственного её сына, ею самой выращенного, не очень огорчило.
- Матери здесь делать нечего,- махнул он небрежно рукой на моё предложение купить для неё билет. Видимо, в Серёжиных планах Надежда Алексеевна больше не значилась, но это я поняла значительно позже.
Сессию я благополучно провалила и с облегчением решила закончить на этом своё неполное высшее образование. Серёжа не одобрил моё решение. В его плане в пункте "жена" значилось помимо прочего ещё и "образованная". По его настоянию я, было, собралась продолжить обучение, но тут случилось одно событие, которое решительно отвратило меня от медицины. Похлопотав, Серёжа добился моего допуска к летней практике в детской больнице. Ознакомительное первое практическое занятие началось почему-то с больничного морга, порог которого переступить мне так и не удалось. Уже приблизившись к двери этого, показавшегося мне чрезвычайно жутким, места я решительно потеряла сознание. Очнувшись, смирилась с мыслью:

- И это не моё!

После моего отказа возвратиться в медицинский институт, мужа своего я стала видеть ещё реже, в основном на собраниях, где он выступал, очень решительно осуждая всяческие недостатки общества в целом и студенческого коллектива в частности. Избрание его Председателем Совета Студентов он отпраздновал в ресторане без меня, но с "нужными" людьми. Эти встречи с "нужными" людьми меня очень беспокоили, потому что заканчивались всякий раз в прихожей на коврике. Пелагея Павловна, всякий раз, переступая через тихо дремлющего зятя, отмечала, что сантехникам живётся, пожалуй, легче, потому что они хотя бы иногда берут деньгами. Но Серёжа не унывал, уверяя на утро после душа, что "дорога на "верх" открыта и надо только её пробежать". На что бабушка ворчала себе под нос:
- Не добежит, с такими-то темпами. Или сопьётся или споткнётся.
Пелагея Павловна, как в воду глядела. Дорога Серёжина оказалась ухабистой.
Прислушавшись к постоянным намёкам мужа о том, что высшее образование моя святая обязанность, я увлеклась педагогикой, заметив, как просто получается у меня заниматься с подрастающей Маришей, моей крестницей. Надюха с Гришей радостно приветствовали наши занятия, привозя её к нам погостить на месяц-другой, и надеясь пристроить в городе на постоянное место жительства. Маришка была девчонкой сообразительной и устав к трём годам освоила, чем очень порадовала бабушку. Но подготовку к поступлению в педагогический институт мне пришлось на время прервать из-за финансовых трудностей. Бабушкиной пенсии и Серёжиной стипендии, которую мы почему-то так и не увидели, катастрофически не хватало. Даже помощь из деревни, в виде свежих овощей, фруктов и молока не спасала положения. Соседка тётя Фрося посоветовала мне подработать с ней на рынке продавцом верхней женской одежды, привезённой ею из Турции. Пелагея Павловна взялась за вязание и шитьё, в чём преуспела, быстро обзаведясь денежными клиентами. Моя работа на рынке очень не понравилась супругу. Он всякий раз брезгливо морщился при встрече со мной, но от денег мною заработанных не отказывался, напоминая, что это работа временная и от высшего образования мне не отвертеться.
Серёжа стал появляться дома совсем редко, решительно своему коврику не изменяя. Я уже было подумала присмотреть ему на рынке коврик попушистее, но обнова, к сожалению, не понадобилась. Важные встречи всё чаще затягивались до утра. Когда он не обнаружился на коврике как-то утром, я забеспокоилась не очень, предположив, что встречи перешли в новую, более затяжную стадию. Но весь рабочий день всё же терзалась каким-то не хорошим предчувствием. По возвращении домой меня ждала растерянная бабушка с ужасной новостью:
- Серёжка не дотянул до "верху", разбился на машине муж твой.
- Как разбился?! На чьей машине? - Испуганно прижала я ко рту ладонь, глаза наполнились слезами.
- На смерть. Девку какую-то спьяну хотел прокатить. Влез в чужую машину. Девку от удара выбросило. Она сейчас в больнице, говорят, что выживет, а Серёгу так закрутило, что и хоронить нечего. Машина взорвалась. Вдова ты теперь, Оленька.- Вздохнула жалостливо Пелагея Павловна.
Я проплакала все похороны, сквозь слёзы замечая то обитый алым, закрытый гроб, то незнакомую интеллигентную женщину, с большими карими заплаканными глазами, то хлопочущую над пирогами Надюху.
Так трагически закончился мой второй завиток, ранив больно сердце. Но вера и надежда в нём остались жить по-прежнему, позволив справиться с отчаянием и смело шагнуть навстречу новым судьбоносным завиткам.

Третий завиток. На острие судьбы

После похорон Серёжи я стала жить словно во сне. Так глубоко ранила душу мою, не закалённую ещё тогда житейскими невзгодами, эта утрата. Гибель дорогого моему сердцу человека стала для меня тяжёлым ударом. Ох, как больно было от осознания бессмысленности этой трагедии. Молодой, здоровый, жаждущий перспектив молодой человек ушёл из жизни, глупо и самонадеянно в состоянии алкогольного опьянения решив зачем-то прокатиться на чужой машине, подвергая опасности ещё и жизнь какой-то неизвестной мне девушки. Было бы, наверное, легче, если бы он погиб спасая эту девушку. Но даже этой призрачной гордости за него я была лишена. Впервые столкнувшись со смертью лицом к лицу, я растерянно осознала краткость и хрупкость человеческой жизни. Гибель родителей не оказала когда-то такого воздействия на меня, потому что не была ещё чётко осознана моим детским умом. Для меня они просто уехали, уехали навсегда. Это огорчило до слёз, но не стало трагедией, расколовшей сознание. Теперь же во мне поселился страх, страх утраты. Я стала бояться потерять внезапно близких, любимых мною людей. Я впервые осознала, что бабушка моя давно немолода, хотя и бодрится, но годы упорно отнимают её у меня. Пелагея Павловна всячески пыталась раздуть тлеющий огонёк в моей душе, поддерживая его естественное стремление к жизни.
- Не кручинься Оленька, жизнь свою останавливая. На то к нам эти житейские горести и приходят, чтобы придать нам мудрости, а душе нашей стойкости. Жизнь, она хотя и петляет, закручиваясь в завитки, но течения своего не прерывает. И не тебе жизнь свою обращать "водою стоячею". Права у людей на это нет. Одно у нас право, жить по совести, бед не пугаясь, но и не кланяясь им. - Жалела меня бабушка, но в вере в жизнь была непреклонною и во мне эту веру погасить не позволяла.
Я, словно ото сна просыпаясь, вздрагивая от громких её наставлений, путано спрашивала:
- Больно же бабушка. Как жизнь понять? Как с собою справиться?
Пелагея Павловна, наблюдая слабость мою, только сердито фыркала:
- Как же не болеть душе? Живая, чай, привязчивая. Ранить легко, излечиться непросто. Но жизнь твоя только начинается. Может настоящая-то боль ещё впереди. Начинай-ка справляться с малою. Как бы после вовсе не быть раздавленною, без сноровки, да опыта. Сила в душе нашей растёт вместе с нами же, претерпевая и обучаясь. А без неё человеку и вовсе светлый день ночью кажется.
- Куда же большей-то боли? - Я мысли даже такой пугалась.
На что бабушка невесело головою качала:
- Изнеженная ты, Оленька. На пути жизненном разве пару шагов и сделала. Откуда знать тебе какою затейницей случается быть судьбе? Этот твой завиток хотьпечальный, болезненный, да всё же прямой, незапутанный. Души твоей он на части не рвёт, к выбору невозможному не принуждает, близких своих ранить против воли не заставляет.
Я глаза испуганно распахнула:
- Как можно родных ранить?
- Ох, девонька. Такие порой жизнь узлы завязывает, что только разрубить и возможно. - Надолго замолчала Пелагея Павловна, о чём-то своём печальном задумавшись, но рассказывать мне не стала, не желая свои горести давнишние с моими бедами путать. А вечером за чаем совет велела выслушать и крепко его запомнить:
- Всякий человек должен верить. Верить в жизнь, которую иные судьбой и Господом Богом зовут. Верить в силу души своей бессмертной, да в то, что с силой этой человек любые испытания преодолеть сможет, даже те, что и тело его не выдержит. Верить в людей, в то, что в каждом из них горит искра Божья, хотя часто под всяким хламом и мусором погребённая. Только нельзя терять надежды, что возможно эту искру в душе человеческой отрыть и в пламя раздуть. Жаль не всякому это удаётся, не то бы светлее жизнь стала от пылко горящих сердец человеческих. И верить в себя, в то, что силы у тебя для любых испытаний предостаточно. И не нужно спешить сдаваться, на спину падая, уступая горестям. Если кто верит в силу духа своего, то сломить его будет не просто.
Сразу после похорон, будто бы провалилась я в пустоту, обратив взор свой в себя, окунув душу в боль, отстраняясь от внешнего мира. Словно робот выполняла я обычное. Спала, не видя снов, кушала, не ощущая вкуса пищи, по-прежнему продавала на рынке верхнюю женскую одежду, не замечая лиц покупателей. Даже Маришкина шумная возня оставила меня безучастной. Но было одно лицо, которое я не могла не заметить. Я просто не сумела не услышать бабушку, самого главного моего человека в этой жизни. Пелагея Павловна всё-таки смогла достучаться до моего сознания, небрежно смахивая с него остатки сна, в который я будто бы была погружена первое время. Жизнь забилась во мне маленькой хрупкой синичкой. А потом мне приснился сон, первый сон за всё время пустоты и отчаяния. Во сне ко мне пришёл Серёжа и строго меня отчитал, словно на собрании на тему искоренения недостатков в обществе, знакомо резким движением головы отбрасывая назад непослушные пряди волос:
- Что же ты, Оленька, так меня подводишь? Почему нарушаешь планы и не выполняешь обещание? Стоило мне чуть отлучиться, о высшем образовании ты уже и позабыла. Не хорошо это.
Я во сне смутилась неподдельно, аж заалела вся. Стыдно стало, ведь обещала ему, а вот же запамятовала из-за переживаний-то.
- Прости Серёженька, - повинилась я, раскаиваясь в своей забывчивости. - Завтра же сажусь за учебники.
Серёжа порыв мой одобрил:
- Вот и правильно. Делом нужно заниматься, моя дорогая жёнушка, а остальное всё само уладится. А уж судьба своим завитком тебя ещё порадует. Смотри же, учиться не забывай. Я проверю.
Я только головою кивала, со всеми указаниями и пророчествами его соглашаясь. Проснувшись утром, побежала к бабушке с сообщением:
- А мне Серёжа приснился этой ночью.
Бабушка отметила без удивления:
- Видать к дождю, зонтик сегодня не забудь прихватить, когда на работу побежишь.
И тут же не без интереса спросила:
- О чём говорил?
Я торопливо отчиталась:
- Учиться велел, чтобы обещания не забывала и планов его не рушила.
Бабушка благодушно улыбнулась, с непривычной к Серёже симпатией.
- Вот же душа упрямая. И о планах помнит, и о тебе беспокоится. Уж ты Серёжку слушайся, дурного же не советует. - Проворчала Пелагея Павловна одобрительно.
- Ещё Серёжа сказал, что завитками судьба порадует. - Поспешила я похвастаться новостью.
- Кому же, как ни ему об этом знать, о тебе беспокоясь. - Согласилась бабушка. - Судьба вниманием своим не обойдёт и горестей, да радостей, сколько положено отсыплет.
С того дня окунулась я в учение, словно "утонула" в учебниках. Решила сама старательно подготовиться к поступлению в педагогический институт и поступить без помощи родственников, да рекомендаций друзей. Но работу свою не оставила, не желая тётю Фросю оставить без помощницы, к тому же, и деньги не были для нас лишними. Только зря я старалась родственников не беспокоить, они и сами за меня беспокоились. Надюха от моего вдовства нечаянного очень пригорюнилась. Смущалась она от того, что я счастье-то ей уступила, а своего так трагически лишилась. Поэтому каждую неделю передавала мне домашнюю выпечкуи парное молоко для укрепления здоровья физического, а Маришу для увеселения состояния душевного. Уж Гриша и спать ложился рядом с мопедом, чтобы с утра пораньше ещё горячие пироги доставить. Друзья-студенты тоже не забывали, часто забегали помочь советом о моих занятиях, или отвлечь от грусти новостями забавными. Аллочка пришла как-то женихом похвастаться, сказала по секрету, что перчатки все выбросила, потому что на этот раз всё серьёзно и на всю жизнь. Мне её Ромка понравился. Тихий, вежливый, и Аллочке в глаза пытливо заглядывает, как мне мужья мои бывшие когда-то. Вздохнула я о своём, но за подругу искренне порадовалась. Решила я про разговор в салате "Оливье" не напоминать вовсе, дела прошлые, давно быльём проросли. Но подружка сама припомнила, извиняясь.
- Извини меня за прошлое, Оленька. Я ведь на тебя сначала имидж ведьмин примерила, такие красивые волосы испортила. А потом на свадьбе ещё и глупости болтала. Ну, бродили, какие-то непроверенные слухи о том, что твой Серёга с другой путался, так это ещё до тебя было. А я, увлёкшись шампанским, пристала к тебе с глупыми разоблачениями. - Всё бормотала мне на ушко Аллочка, опять пытаясь схватить меня за руки.
Я руки аккуратно за спину убрала. Хватка всё-таки у Аллочки железная, я ещё с прошлого раза помню, наверное, дед кузнецом был. А потом успокоила её улыбкой.
- Ну, что ты Аллочка о волосах расстраиваешься. Ничего им не сделается, ещё вырастут. А прошлое и вовсе незачем вспоминать. Ты мне очень помогла тогда, семейное счастье подарила. И не твоя в том вина, что оно таким кратковременным оказалось.
Расстались мы с Аллочкой душевными подружками, взаимно счастья друг другу желая. А вскоре постучалась в дверь нашей квартиры судьба моя новым завиточком, так закружив меня переменами, что и вспомнить о прошлом порой было некогда.
Приехала к нам погостить старинная подружка Пелагеи Павловны. Когда-то они, как жёны декабристов, поехали вслед за своими мужьями офицерами в далёкий северный городишко. В том военном городке и сдружились, вместе преодолевая тяготы непростой судьбы. Потом мужа Софьи Александровны в Москву перевели, а бабушка, после смерти своего полковника, так и осталась в том городке, где сына Ванюшу вырастила и внучку, то есть меня, уже двадцать с лишним лет воспитывает. Софья Александровна о подруге не забывала, писала и звонила часто, а иногда погостить приезжала. Генерал, муж её, в Москве в военной академии преподавал, был человеком жёстким и требовательным, но дома, как это часто случается с военными, во всём жену слушался, любил её нежно и предано. Софья Александровна была женщиной решительной, хотя росточка невысокого и телосложения хрупкого, тонкая её фигурка была с девичьей схожа. Ко мне Софья Александровна чувствовала нежную привязанность, потому что сыновья её, упорно остававшиеся в холостяках, внуками так и не порадовали. И заботилась обо мне она, словно о родной. В силу решительности характера, сразу по приезду к нам Софья Александровна прямо с порога изложила своё предложение, даже не успев снять туфельки.
- Собирайся Оленька, я за тобой приехала. - Прокричала она оживлённо, размахивая, словно флажком на параде, розовым тонким шарфиком.
- Как так? - Удивились мы с бабушкой.
- Подумали мы с Петрушей, генералом моим дорогим, и я решила, что надо бы тебе Оленька в Москве в институт поступать. Поживёшь у нас, в столице освоишься, поучишься. А может, и судьбу встретишь, как знать?
Про судьбу я пока не задумывалась, и прошлого хватало с лихвой, а вот пожить в Москве да ещё там поучиться было, ой, как, соблазнительно. Театры, выставки интересные, разные знаменитости, о знакомстве с которыми Софья Александровна в свои прежние приезды рассказывала. Только вот что на это скажет Пелагея Павловна? Сможет ли свою птичку выпустить из гнезда, оставляя в мире без присмотра своего и поддержки? Да и мне с нею расстаться будет очень непросто, но сердечко уже застучало, дорогой соблазнённое. Мы с Софьей Александровной одинаково вопрошающе на бабушку уставились, ожидая её решения. Пелагея Павловна глубоко задумалась, потом всё же решившись, царственно рукой взмахнула:
- Ну что же, Оленька, права Сонечка, пора тебе из гнёздышка в большой мир выпорхнуть.
- А как же ты, бабушка? - Всхлипнула я, зная, однако, что уже не справиться с желанием уехать, не совладать с обуявшей меня жаждой перемен.
Пелагея Павловна всё также величественно, не позволяя себе ни малейшей слабости, обозначила свою деятельность:
- Я тылы обеспечивать останусь. Важное и ответственное занятие, между прочим. Если есть у человека тыл надёжный, так ему не страшно и в атаку бежать, в тех судьбоносных боях, в которых за жизнь с жизненными невзгодами сражаться надо. Будет Оленька знать, что как бы не повернулась жизнь, тыл у неё всегда надёжен и ждёт её возвращения.
А обняла бабушку, привычно прижимаясь к её пышной груди, пряча упрямые слезинки, даже не предполагая, что эти объятия были для нас последними. Но никто не может изменить предначертанное, и не нам от завитков судьбы отмахиваться. Всё равно настигнут они нас и в жизнь, словно в омут, утянут.Сборы были быстрыми, а прощания короткими. Пелагея Павловна придерживалась правила: легко прощаться, будто завтра встретишься, а встречаться так, словно не виделись века. Бабушка бодрилась, но глазами глядела грустными.
- Чует сердце, Оленька, что ждут тебя непростые испытания. Но сворачивать с жизненной тропки не спеши и от подарков судьбы не отказывайся. Обо мне не печалься. Сначала мне Маришка заскучать не позволит, вон какая шустрая подросла. А после мне за тобой приглядывать легче станет. Уж я тебя, Оленька, не оставлю. - Бабушка говорила тихо, серьёзно, проникновенно, словно знала всю мою судьбу наперёд. - Про советы помни. Веру в жизнь, в себя и в людей не растеряй. С этой верой, да силой духа, думаю, выдержишь и не сломаешься от ударов судьбы нечаянных.
Не всё мне тогда было понятно из бабушкиной речи, но запоминала я каждое слово, словно от этих слов вся жизнь моя будет зависеть. Тихо всплакнула Надюха, со мною прощаясь. Заревела Маришка крестница, думаю с мамкой за компанию. Даже Гриша чувствительно слезу пустил, хотя может это и капля пота затерялась на щеке, потому что он, как единственный представитель сильной половины человечества, под строгим взглядом супруги печально волок наши чемоданы на станцию. Оглянувшись в последний раз на бабушку, я вдруг испугалась, увидев поникшую её фигуру, но тут поезд тронулся, увозя меня в новую жизнь, закручивая новым её завитком.
Москва встретила меня весёлым шумом приезжих и деловитой суетой москвичей. Испугаться больших и многолюдных пространств столицы Софья Александровна мне не позволила, быстро загрузив сначала в такси, а потом в квартиру с высокими потолками. Находилась эта просторная, со вкусом обставленная квартира в районе метро "Сокол", на улице Новопесчаной. Софья Александровна всю дорогу до дому свой район нахваливала, рассказывая о том, как у них зелено, тихо, а на Воробьёвых горах здание МГУ расположено.
- Не пугайся, Оленька, - щебетала Софья Александровна, решительно прямо с порога, не дав оглядеться, заталкивая меня в ванную освежиться. - Насмотришься ещё на Москву-то, освоишься и москвичкой себя даже почувствуешь. Это в центре шум-гам и от приезжих не протолкнуться, а у нас район престижный, дома добротные, сталинской застройки. И дворик у нас уютный, "зелёный", даже с детской площадкой.
Не поняв, почему меня так должна привлекать детская площадка, я всё же вежливо поддакнула, искренне восхищаясь увиденным. Освоилась я действительно быстро, что для меня не очень удивительно, всегда легко с людьми ладить получалось. Соседи оказались людьми солидными, в возрасте, многие бывшие военные. Ко мне отнеслись доброжелательно, что меня очень ободряло и через месяц мне уже даже казалось, что всегда жила в Москве и всех давно хорошо знаю, как и они меня. Генерал, муж Софьи Александровны, вначале немного смущал меня своей показной строгостью, но увидев, как нежно и заискивающе он улыбается своей жене, так знакомо заглядывая ей в глаза, я прониклась к Петру Алексеевичу искренней теплотой и симпатией. Пётр Алексеевич очень за меня переживал и просто мечтал помочь с поступлением. Но я упорно занималась самостоятельно, готовясь к вступительным экзаменам. И так волновалась, что в спешке забыла про мой двадцать первый день рождения. Но родственники и друзья напомнили многочисленными звонками и поздравлениями. Софья Александровна испекла огромный трёхэтажный торт, а Пётр Алексеевич преподнёс букет роз и коробку, украшенную ленточками. В коробке оказалось нежно-зелёное платье, очень красивое, модное и явно ужасно дорогое. Я от такого подарка смутилась, а хозяева настояли, чтобы срочно примерила. Платье мне очень шло, подчёркивая зелёные глаза. К празднику я сменила причёску, подстригла волосы до плеч и выглядела теперь уже совсем по столичному, почти не отличаясь от москвичек. Изменять цвет я не стала, после покраски в чёрный, мой прежний золотистый цвет не восстановился, а отросшие волосы были просто светло русыми, что, впрочем, меня не очень огорчало. А Софья Александровна и вовсе называла меня " премиленькой". Только о бабушке я скучала очень, от этого счастье моё было неполным, и звучащая во мне музыка обрывалась часто щемящей тоской. Мы, конечно, созванивались и переписывались, обменивались фотографиями, но всё же подсознательное ощущение пустоты рядом не исчезало. И только сны примиряли меня с разлукой. В них Пелагея Павловна была бодра, строга и устав всё также спрашивала.
Самый главный подарок ко дню рождения я себе сделала сама, поступив в педагогический институт самостоятельно, удивляясь этому факту и радуясь одновременно. Даже Серёжа, заскочив на минуточку в мой сон, отозвался о моей деятельности одобрительно. Но так же, как и при жизни, он очень торопился по делам и на длинные беседы с ним рассчитывать не приходилось. Впрочем, он обещал заглядывать и интересоваться моими успехами, что меня очень порадовало, потому что эти его визиты в мои сны будто бы стирали немного остроту чувства боли и тоски по этой моей утрате. Училась я на удивление легко и с удовольствием, радуясь найденному, наконец, призванию. Возиться с детьми мне очень нравилось. Они меня, что удивительно, слушались и шалили совсем чуть-чуть. У меня снова появилось много подруг, с которыми я с удовольствием ходила в театры, в кино, на выставки. И с чуть меньшим удовольствием выслушивала их сердечные тайны, пытаясь утешить и поддержать в случае необходимости. Но сама о сердечной привязанности не помышляла и молодых людей сторонилась. Поселился в душе моей страх и беспокойство, который преодолеть я почему-то не могла. Возможно, это было подсознательное желание избежать боли от потери дорого человека. Опасаясь повторения своей судьбы, я избегала сближения с молодыми людьми. Что крайне расстраивало мою милую Софью Александровну, мечтавшую устроить моё личное счастье с каким-нибудь приличным человеком. Но все её попытки познакомить меня с кем-либо "очень приличным" заканчивались неудачей. Я всё "не шла на контакт" по выражению Петра Алексеевича. Но решительная Сонечка не сдавалась и, возможно, ей всё-таки со временем удалось бы "пристроить меня в хорошие руки ", если бы завиток моей судьбы не достиг вдруг своего апогея, обрываясь, как обычно на траурной ноте.
Судьба настигла меня в тёмном переулке. Я возвращалась от подруг немного позже обычного. Был такой прекрасный апрельский денёк, что невозможно было не задержаться и погулять ещё немножечко после занятий. Мы увлеклись общением, не заметив быстро надвигающихся вечерних сумерек. Торопясь домой по тёмным переулкам, я и не догадывалась, что бегу навстречу своей судьбе.

- Вот и догулялась, - подумала я, отстранённо наблюдая, как преграждает мне дорогу эта самая судьба. Представителями её были на этот раз двое странно одетых субъекта, ещё молодых и явно нетрезвых. Один из них был "весельчак" и очень хотел со мною позабавиться. А другой, напротив, деловит и сдержан. Застыв от ужаса, не способная не то чтобы сопротивляться, а издать хотя бы писк, я словно со стороны наблюдала, как "деловой" проворно обыскивает меня своими грязными холодными руками, расторопно срывая с шеи цепочку с крестиком, часики с руки и отбирая сумочку. Было очень темно, и лиц я почти не видела, только слышала приглушенные голоса и руки на моём непроизвольно вздрагивающем теле. Ручонки "весельчака", наоборот, были горячими, влажными и нетерпеливыми. Но "деловой" не был расположен задерживаться и, подхватив кусок кирпича, решительно направился ко мне, оттесняя приятеля.

- Сейчас меня убьют, - возникшая у меня в голове мысль, была равнодушной констатацией факта. Страха почему-то не было. Страх появился позже, от внезапного возгласа весельчака:
- А попользоваться? Глянь, какое добро пропадает. - При этих словах он, резко рванув, разорвал на мне вырез светло-зелёного, нарядного платья. Этот подарок ко дню моего рождения, действительно, оказалось судьбоносным.
Деловой крякнул недовольно, но всё же произнёс:
- Ну, давай, только быстро.
Несильный удар свалил меня с ног, словно тряпичную куклу. Я больно ударилась головой об бордюр, но сознание, к сожалению, не потеряла. И вот только тогда, когда на меня навалилось горячее, потное, дурно пахнущее тело, разрывая на мне остатки одежды, я закричала от внезапно пронзившей меня боли. В темноте я не видела их лиц, и мне казалось, что моё тело пожирают безликие чудовища, разрывая на части, что сама темнота прижимает меня к земле и больно бьёт по лицу. Я кричала громко, вкладывая в этот крик все оставшиеся во мне физические и душевные силы. Пытка прекратилась внезапно. Почему-то в моём вялом сознании снова появилась отстранённая мысль:

- Наконец-то я умерла. Какое счастье.

Но звуки, раздавшиеся вдруг в темноте и долетающие до меня, словно сквозь вату, опровергли мою уверенность в незамедлительной кончине. Я осторожно шевельнулась, ощутив сильную боль, но двигаться, преодолевая её, я всё же смогла. Натянув на себя остатки разорванного платья, я сжалась в комочек у стены, подозревая, что больше не смогу сделать ни одного движения. Как сквозь туман, я видела тени дерущихся, но не понимала, кто с кем дерётся. Лишь одно осознавала ясно, моё тело больше не подвергается жестокому насилию. Я понимала, что должна была бежать, кричать, звать на помощь или хотя бы спасаться, но ничего из этого сделать уже не могла, даже голос был сорван, от казавшегося последним в моей жизни крика. Могла я только одно, смотреть. Дрались трое, пожиравшие меня несколькими минутами ранее монстры и неизвестный мужчина. Он был невысок, но широк в плечах и очень крепко стоял на земле, чего нельзя было сказать о его противниках, всё время падающих. Возможно, они рады были бы уже убежать, но мой спаситель не давал им ни единого шанса. "Деловой", казалось, собрался сдаваться, но "весельчак ", как более "отмороженный", решил рискнуть прорваться между мужчиной и забором из острых металлических прутьев. В темноте он не заметил, что один прут отогнут в его сторону, и со всего разгону насадил своё тело на него. Сначала он ещё успел вскрикнуть, но через мгновение затих и обмяк, повиснув рваной, грязной тряпкой. Я смотрела спокойно, ясно различая детали, привыкшими к темноте глазами. Казалась, ни одна струна не зазвенела в моей душе ни от отвращения, ни от ужаса, ни от сострадания. Словно поселились там пустота и холод. И будто бы в знак протеста на такие во мне перемены, сознание моё покинуло тело, оставляя душу в приглянувшейся ей вдруг мрачной пустоте на острие обломанного на взлёте завитка судьбы.

Четвёртый завиток. Всё будет хорошо

Сознание возвращалось ко мне медленно. Сначала это были тени, и я была одною из них. Не ощущая своего тела, я парила в этом царстве теней, невесомая, отстранённая и ко всему равнодушная. Тени окружали меня серо-дымчатыми сгустками, плавно кружась в замысловатом танце, медленно наполняясь светом, словно оплетённые сверкающими лучами. Свет этот набирал сил, трансформируясь из тонкой паутины в радужные искры, заполняя мою сущность, мерцающей сетью притягивая душу к миру людей. Неспособная сопротивляться этому настоятельному желанию жить, я открыла глаза. Мой замутнённый взгляд остановился на белом потолке, на котором играл в свои незатейливые игры "солнечный зайчик". Понаблюдав с минуту за его игрой, я задумалась о месте своего пребывания и огляделась внимательнее. Белый потолок соседствовал с такими же белыми стенами, на которых солнечные лучи оставили сложные узоры. Поражаясь разительному контрасту этого мира с миром теней, где началось моё пробуждение, я попыталась приподняться, но невероятная слабость не позволила мне этого сделать. Моё собственное тело не слушалось своей хозяйки. Вдруг отворилась дверь, такая же белая, как и всё окружающее пространство, и вошла молодая женщина в белоснежном халате. Она склонилась ко мне, ласково улыбаясь и заботливо заглядывая в глаза.
- Ты уже проснулась, Оленька. Как себя чувствуешь?- Голос у женщины был звонкий, молодой, а улыбка тёплая. Её большие серые глаза тоже улыбались, из-под аккуратной шапочки выбивалась прядь светлых волос. Было совестно молчать, тупо уставившись на этого ангела, и я попыталась ответить ей улыбкой. Улыбка вышла кривоватая и жалобная, словно у просящей подаяние калеки. Губы, как и всё моё тело, слушаться меня не желали.
- Белое царство небесное, и нежный ангел пришёл ко мне, - неожиданно для себя прошептала я ей хрипящим шёпотом и, смутившись этому странному выражению о неизвестно откуда возникшем в голове образе, устало закрыла глаза.
- Ну, что ты, милая? - засмеялась мелодично женщина, поправляя мою подушку. - До небес тебе ещё жить и жить. Ты в больнице и всё у тебя будет хорошо. И вовсе я не ангел, а всего лишь медсестра. Меня Леной зовут. А скоро придёт доктор. Ты отдыхай и о плохом не задумывайся.
Лена вышла, тихо прикрыв за собой дверь. А я, не открывая глаз, тут же задумалась. Воспоминания нахлынули бурной рекой. Вспомнилось всё и сразу. Тёмный апрельский вечер, чужие руки на моём теле, мой невысокий защитник и боль. Моё тело отозвалось на это воспоминание резко и пронзительно, как будто внутри меня, что-то взорвалось, обжигая. Каждая клеточка моего тела вздрогнула. Но боль была сейчас не главною. Вдруг пришёл запоздалый стыд от воспоминания. Как же взгляну я теперь в глаза бабушке? Как расскажу о том, что со мною случилось? Как посмею заговорить с близкими? Ощущала я себя испачканной, уродливой, растоптанной. Ох, как нужна мне была в это мгновение Пелагея Павловна, её поддержка и понимание. Я жаждала этой нашей встречи и боялась её. Но вера в бабушкину любовь была сильнее страха осуждения. И эта вера придавала сил.
Дверь снова отворилась. Я открыла глаза, ожидая увидеть обещанного мне Леной доктора. Но вошедший человек на доктора был вовсе не похож. Невысокий, крепкий, коротко стриженный, он глядел на меня тревожными синими глазами, словно в душу заглядывал. И по его понимающему взгляду я догадалась, что всё ему про меня известно. И про мою боль, и про мои страхи, и про мой жгучий стыд. Я почувствовала, что могу без опасений довериться этому синеглазому человеку.
- Здравствуйте Оленька. Мне сказали, что Вы уже проснулись. Я только на минуточку зашёл, взглянуть на Вас.
- Это были Вы, - не спрашивая, а скорее утверждая, прошептала я своим хрипящим голосом. - Вы спасли меня.
- Меня зовут Александр Петрович. Всё страшное уже позади. Всё будет хорошо у Вас, Оленька. - Он посмотрел на меня с такой уверенностью, словно уже всё знал о моей дальнейшей судьбе. И я ему поверила, принимая его заботу и утешение. Александр Петрович, кивнув мне ободряюще, вышел, а его место у моей койки занял доктор. Кругленький, похожий на мультяшного Вини-Пуха, доктор, представившийся Леонидом Анатольевичем, посмотрел на меня улыбчивыми глазами и проворковал бодрым баритоном:
- Прекрасно выглядим милая девушка.
Этот его комментарий меня удивил и озадачил. Прекрасного во мне сейчас было мало. Лицо исцарапано, тело покрытое узором из синяков и ссадин, содрогалось ежеминутно от внутренней боли. Глаза, утратившие привычную яркость, были мутными, блуждающими, с красными белками из-за лопнувших от напряжения сосудов. Черты заострились, подчёркнутые сероватой бледностью кожи. Голос, сорванный криком, сменился скрипящим хрипом. Но доктор смотрел на меня своим особым докторским взглядом, просвечивая моё дрожащее тело, словно рентген.
- Пусть буду прекрасная, - подумалось с грустной улыбкой. - Доктору виднее.
Словно уловив эту мою улыбку в изменившемся выражении глаз, Леонид Анатольевич
незамедлительно развил мою вялую мысль:
- Даже не сомневайтесь Оленька в своей неотразимости. Кости у вас целы, серьёзных повреждений не обнаружено. А всё остальное до свадьбы заживёт, станете милее прежнего. Организм молодой, крепкий, через месячишко будете, как огурчик на грядке. Сейчас главное покой. Полежите у нас немного, оклемаетесь, а мы вас понаблюдаем. Поверьте, девочка мне, старому доктору, с людьми и похуже случалось. Всё у вас будет хорошо, лапушка моя. Покой и время, вот первейшее лекарство для Вас. Тело излечится и душа исцелится. Жизнь она ведь не только по головке гладит, порой, случается, бьёт немилосердно.
Я верила доброму доктору, чувствовала его искреннюю заботу, но душа моя металась, сжатая тисками страха перед этой самой ласковой жизнью, шумящей за окошком моей белой больничной палаты. Упоминание о новой, призрачной моей свадьбе отозвалось в душе щемящей горечью. О, какой свадьбе можно теперь заговаривать? Кто захочет меня, испоганенную, взять в жёны? Да и я вряд ли смогу перебороть свой страх перед близостью с мужчинами. По моей щеке скатилась не прошеная слезинка о моей безрадостной будущности. Доктор слезинку заприметил и стёр её ласково с моего лица своей пухлою рукою.
- Не печалься девонька. Горечь проходит, а жизнь остаётся и никуда нам от неё не деться. Только жить и стараться жизни этой радоваться, - ласково приговаривал Леонид Анатольевич, меня успокаивая. - Ты спи милая, сил набирайся. А спасителю твоему, я велю откланяться. Уж вторые сутки в коридорчике на стульчике сидит, дожидаясь, когда ты очнёшься. Хороший человек тебе встретился в трудную минуту. Тебя к нам доставил, а мерзавцев тех в милицию. Правда, потом выяснилось, что одному из них в морг положено. Но тут ему уж никто не виноват. За свои поступки нужно отвечать, а иногда и жизнью расплачиваться.
Память услужливо подсунула мне воспоминание о человеке, надругавшемся над моим телом. В сознании сохранился лишь образ фигуры, словно бабочка наколотый на острый металлический прут, грязной, рваной тряпкой раскачивающийся на ветру. Ничего не дрогнуло в моём сердце, ни боль, ни ужас, ни сострадание. Там по-прежнему царила пустота.
- Мои родные знают о том, что случилось со мной? - хриплым шёпотом спросила я доктора.
Доктор на мгновение задумался. Его пауза была почти мгновенной, но она меня почему-то озадачила.
- А как же, конечно все извещены. Ваш спаситель, Александр Петрович, после того как доставил Вас к нам, тут же выяснил Вашу личность с помощью студенческого билета, обнаруженного в сумочке. И родственников он же отыскал. Милейшая Софья Александровна всю ночь сидела возле Вас, и лишь утром с большим трудом нам с Петром Алексеевичем её удалось уговорить отправиться домой, хоть немного отдохнуть.
- А бабушка, Пелагея Павловна, знает?- торопливо задала я свой главный вопрос, надеясь на положительный ответ и боясь его одновременно.
Но Леонид Анатольевич решительно замахал руками:
- Всё-всё, больше никаких разговоров. Спать, отдыхать и не волноваться.
Тут же в палату впорхнула Леночка и сделала мне укол, после которого я быстро утратила связь с действительностью, погрузившись в глубокий сон, словно в серый омут. Впрочем, моё пребывание во сне было скрашено яркими цветными вспышками, солнечными лучами и расплывчатыми видениями. Серые тени медленно отступали, лениво оставляя свою добычу, мою израненную душу, уступая её свету жизни. Во сне я вдруг почувствовала, будто что-то изменилось во мне. И был это не излом души, не искривление сознания от боли разбитого сердца и пережитого ужаса, а что-то совсем иное. Я ещё не понимала этого изменения, но остро его чувствовала, наблюдая в себе некоторую раздвоенность сознания.
Разбудил меня странный звук, показалось, будто младенец плачет. Я резко подхватилась в темноте ночи, позабыв о своей боли, и устремилась к неизвестному мне рыдающему малышу, чтобы утешить его, защитить от такого страшного и непонятного мира. В пылу я даже позабыла, что сама этот жестокий мир боюсь, и даже приготовилась сражаться с ним за рыдающего кроху. Сил я, конечно, не рассчитала - грохнулась на пол, не добежав и до двери. На мой вскрик прибежала пожилая женщина в белом халате и Александр Петрович. Я уже стала потихоньку привыкать к его постоянному присутствию рядом. И, наверное, скорее удивилась, если бы он не появился здесь сейчас. Я уже почему-то больше не стеснялась при нём своего разбитого лица. Он легко подхватил меня на руки, и я доверчиво прижалась к своему спасителю, ощущая возвращение покоя в мою мечущуюся душу в его осторожных объятьях.
- Что случилось Оленька? Что Вас так напугало? - взволновано спросил Александр Петрович, укладывая меня снова в постель.
Пожилая женщина, оказавшаяся ночной сиделкой Матвеевной, поторопилась принести мне стакан прохладной воды. Только увидев воду, я ощутила мучающую меня жажду. Поблагодарив Матвеевну взглядом за заботу, я жадно выпила всю воду до капли. И только тогда вспомнила причину своего пробуждения.
- Ребёнок плачет. Нужно пойти к нему. - Прошептала я хрипло.
- Что ты милая! Откуда здесь взяться ребёнку? В нашем отделении только взрослые лежат. А детская больница и вовсе в другом районе расположена. - Всплеснула руками Матвеевна, словно разгоняя мои страхи.
- Но я же слышала. - Я отчего-то упрямилась.
- Так это, наверное, был просто сон, - находчиво пояснила мою галлюцинацию Матвеевна.
- Только сон? - расстроенно спросила я у своего личного спасителя и защитника от всех бед.
- Конечно сон, - заверил он меня и взглянул так решительно, словно собрался защищать меня даже от дурных снов.
- Сон,- вздохнула я, закрывая глаза. Почему-то стало грустно до слёз, но эту грусть объяснить я себе не могла.
Утро было солнечным и приветливым. Софья Александровна была рядом и хлопотала вокруг меня, как наседка над любимым цыплёнком.
- Оленька, солнышко моё ясное! Как ты себя чувствуешь, дорогая моя деточка? - Она вытерла украдкой глаза, поглядывая на меня с жалостью и тревогой.
Чувствовала я себя неплохо. Отдохнувшая и успокоенная, я ощутила прилив сил и зверский голод.
- Доброе утро Софья Александровна, - улыбнулась я своей приёмной тётушке. - Мне гораздо лучше, даже кушать захотелось немножечко.
- Вот и славненько,- обрадовалась она. - Сейчас я тебя быстро накормлю, деточка. Сама не заметишь, как поправишься. Ох, и напугала ты нас Оленька. Но всё благополучно разрешилось. Всё будет хорошо, - уже ставшей привычной для меня фразой, утешила меня Софья Александровна.
И вдруг неожиданно всхлипнула. Я испугалась такой нехарактерной для неё реакции. Ведь была она всегда стойкой и к слезам относилась с презрением.
- Что Вы, дорогая моя? - поспешила я с утешением. - Вы же сами сказали, что всё будет хорошо. К чему же слёзы-то?
- Ах, не обращай на меня внимания милая. Старая стала, вот и хнычу без поводов. - Её вялые отговорки были для меня не убедительными. Аппетит пропал, но я всё же поела, чтобы не расстраивать тётушку ещё больше. А после пристала к ней с расспросами:
- Что-то случилось? Скажите мне, прошу Вас, я же чувствую недоброе.
Но Софья Александровна, точь в точь как доктор накануне, замахала на меня руками:
- Тебе нельзя волноваться, деточка. Выбрось из головы все глупости и отдыхай.
- Ну, хотя бы бабушке я могу позвонить? - взмолилась я в отчаянии, сгорая от желания услышать голос самого дорогого моего в этом мире человека, даже забыв о своих страхах и стыде, который испытаю, рассказывая ей о случившемся со мною.
Софья Александровна резко вздрогнула при этой моей просьбе, взглянула на меня полными боли глазами и вышла, тихо притворив дверь. Проводив её недоумевающим взглядом, и ощущая как в душе растёт тревожный ком, я задумалась над вопросом:
- Отчего мне упорно не позволяют поговорить с Пелагеей Павловной? Может Софья Александровна опасается, что я расстрою бабушку своим сообщением? Но ведь она у меня такая сильная и мудрая.
Я была уверенна, что бабушка всё поймёт и сможет меня поддержать. К тому же жизни моей больше ничто не угрожало, а о душе я сейчас старалась не задумываться. Моё сознание отвергало мысли о произошедшем. Поселившаяся во мне пустота надёжно защищала душу. Другой вопрос занимал меня также очень сильно:

- Отчего Софья Павловна находится в таком угнетённом состоянии?
Но вопросы мои по-прежнему оставались без ответов.
Дни сменялись днями, время то летело ветром, то ползло улиткой. Я окрепла и перестала испытывать боль. В глаза мои снова вернулся свет, а ещё там поселилась задумчивость и грусть. Днём меня угнетали вопросы, на которые никто не хотел дать вразумительный ответ, отчего нарастала непонятная тревога. А ночью меня посещали странные сны, в которых расплывчатые образы пытались о чём-то мне рассказать, открыть какую-то тайну, но, сколько я ни старалась, не могла понять их замысловатую пантомиму. Иногда сны завершались плачем младенца, и всякий раз я вскакивала, желая мчаться к нему на помощь, ощущая в себе упрямую в этом потребность и странную раздвоенность сознания. Улучшение моего самочувствия компенсировалось усилением внутренних терзаний, разрешить которые мог всего лишь один телефонный звонок. Утром того дня, когда пришло время покинуть белые стены, так отважно защищающие меня от внешнего мира, я была полна решимости получить, наконец, ответы на свои вопросы и шагнуть на встречу поджидающей меня жизни. Правда, милейший доктор с сомнением на меня поглядывал, размышляя о чём-то его смущающем, но, не решаясь пока озвучить свои сомнения. Отъезд мой из больницы планировался на послеобеденное время. Ещё было несколько часов, чтобы успеть исполнить задуманное, и я не стала откладывать. Решительно взглянув на Александра Петровича, который был, как всегда, рядом, я направилась в небольшой зелёный скверик, расположенный на территории больницы. Мне не нужно было оглядываться, чтобы увериться, что мой спаситель идёт за мной следом. Он старался никогда не оставлять меня одну, присматривая за мной и опекая всячески. Знала я также, что не в силах он отказать мне в какой-либо просьбе. Этой-то его слабостью я бессовестно и воспользовалась. Остановившись на уютной аллее и резко оглянувшись, я уставилась на Александра Петровича молящими глазами.
- Я умоляю Вас позволить мне позвонить. Всего лишь один звонок и душа моя успокоится, - прошептала я, молитвенно протягивая к нему руки.
- Ах, милая Оленька, если бы я также был уверен, что спокойствию Вашему ничего не грозит!- покачал он головой.
Но глаз я не отвела, продолжая молчаливо его умолять. И он дрогнул. Тяжело вздохнув, Александр Петрович обречённо протянул мне мобильный телефон. Достигнув желаемого, я радостно засмеялась и бросилась к нему на шею по-девчоночьи. Он бережно прижал меня к себе, обеспокоенно заглядывая в глаза. Этот его взгляд разбудил во мне чуть забытые воспоминания, но я не стала о них задумываться, так как спешила набрать с детства знакомый номер телефона. Но ответила по телефону мне вовсе не Пелагея Павловна, а Надюха, отчего волнения мои ещё сильнее усилились. Даже не поздоровавшись, я прокричала в трубку:
- Надюха, милая! Неужто бабушка приболела, что не может даже подойти к телефону?
Надюха, услышав мой взволнованный, всё ещё хрипловатый голос, просто ахнула:
- Ой, Оленька! Как ты, подружка, оклемалась уже малость?
Я вдруг рассердилась на подругу и ответила непривычно резко:
- Уж зубы-то мне не заговаривай! Скажи же, наконец, правду! Я совершенно в порядке. А что с Пелагеей Павловной? Как сильно она заболела?
Надюха, со всей своей простотой, ответила искренне с причитаниями:
- Ох, Оленька! Заболела наша бабушка, так сильно заболела, что померла! Несчастная ты нынче сиротиночка!
Я не хотела верить услышанному, хотя знала уже, что Надюха говорит правду. И все вокруг о том давно знают, только мне не сказывают, опасаясь за моё выздоровление.
- Нет! Ты, что-то напутала! Бабушка не могла умереть так скоропалительно. Она не могла меня оставить! Обещала же за мною присматривать. - Кричала я сквозь сотрясающие меня рыдания.
- Ну, как же путаю? Мы уж и схоронили Пелагею Павловну. Нет людей вечных, только в памяти остаются родные наши с нами навсегда. - Всхлипывала мне в ответ Надюха, только я её уже не слушала. Ноги подогнулись, и небо упало на землю. Весь мир вокруг меня заволокло слезами отчаяния. Сознание покидало меня стремительно и только одно ощущение оставалось реальным и незыблемым. Руки Александра Петровича крепко держали меня, не позволяя упасть на землю.
Очнулась я снова в своей белой палате в окружении многих людей. Суетились медсёстры, выполняя указания доктора, тихо плакала Софья Александровна, растирая мои ледяные руки, а у окна стоял мой спаситель, застывшей в угрюмом отчаянии статуей. Доктор Леонид Анатольевич ему строго выговаривал:
- Что же Вы, батенька, натворили? Оленьке эти волнения чрезвычайно вредны.
Александр Петрович, печально взглянув на меня, глухо ответил на эти укоры:
- Оленька должна была узнать правду о бабушке. Неизвестность мучила её не меньше известия.
Доктор продолжал сердито качать головой:
- Должна была узнать, но не так же резко, словно молотом по голове. Всё лечение придётся начинать сызнова.
Я глядела пустыми глазами на привычные стены и потолок, больше не замечая их белизны. Свет померк для меня, солнце обуглилось и почернело. В голове билась израненной птицей только одна мысль:
- Бабушки больше нет! Ушла Пелагея Павловна и оставила меня! - Моей душе было горько и страшно одиноко. И тут потухшие глаза мои встретились с синими глазами моего спасителя. Столько я там увидела боли и сострадания, что на мгновение моя собственная боль отступила. Сухими губами я прошептала доктору:
- Александр Петрович всё сделал правильно. Я должна была узнать правду, иначе сошла бы с ума от тревоги и неизвестности.
Доктор заботливо ко мне склонился, переставая ворчать.
- Ну, может быть ты права милая. Вечно скрывать такое невозможно же. Сердцем ведь всё равно чувствовала свою утрату. Только нельзя тебе нынче волноваться-то. Ну, никак нельзя.
Все присутствующие посмотрели на Леонида Анатольевича вопросительно.
- Новость моя, конечно, не ко времени, - смутился доктор такому пристальному вниманию, - но скрывать уже смысла не вижу, ведь скоро само всё проявится. Может, Оленька, ты хочешь, чтобы я сообщил это известие тебе лично?
Я задумалась:
- Что ещё такого могло случиться со мною? Нужно ли мне скрываться от близких людей, которые и так обо мне всё знают?
После потери бабушки, казалось, ничто уже не могло поразить меня сильнее. Ведь и поражать, будто бы было уже нечего. Показалось даже, что поселилась во мне змея, высасывающая душу. И не было сил бороться с этим опустошением. Пустота во мне набирала силу, и жизнь стала казаться тенью сна, мрачного и жестокого. Покорно отдавалась я на это опустошение. Без интереса взглянула на доктора:
- Мне кажется, что пугаться мне больше нечему. И нет причины скрытничать.
Леонид Анатольевич взглянул на меня с жалостью:
- Я некоторое время сомневался, но анализы точно подтвердили, что будет у тебя Оленька ребёночек. Вот поэтому-то всякие волнения для тебя теперь опасны и нежелательны.
Первым чувством моим было удивление:
- Откуда же ему взяться? Муж мой Серёга скоро год, как в земле сырой лежит.
Но тут я своё глупое размышление прервала, встретившись с испуганным взглядом Софьи Александровны. Понимание случившегося обрушилось на меня скалой, придушив всё, что от души моей ещё осталось. В белой моей палате, повисла тяжёлая тишина. Все присутствующие были поражены этой новостью. Ребёночек мой не был плодом любви, не стал ожидаемой радостью. Ужас и ненависть ощутила я в это мгновение. Погибший насильник, надругавшийся над моим телом, оставил в нём свой след. Сухими, горящими глазами глядела я на доктора, желая в эту минуту только одного, чтобы снизошёл в меня благословенный жар и выжег всю до пепла, освобождая меня от этого последствия моей встречи с монстром в человеческом обличье. Тело моё показалось мне подлой ловушкой, ненавистным сосудом для нежеланного плода. Я обессилено закрыла глаза, мечтая сбежать из этого мира безвозвратно в серое царство теней. Леонид Анатольевич ласково прикоснулся к моей пылающей щеке:
- Это тяжёлое испытание, Оленька, горек завиток твой жизненный. И только тебе решать, как сложится жизнь твоя дальше. Не торопись, подумай хорошо девонька. Не отчаивайся. Со временем придёт понимание судьбы своей. Всё наладится, всё будет у тебя хорошо.
- Всё будет хорошо, - процитировала я доктора мысленно и усомнилась, сжигаемая отчаянием. - А будет ли?

Пятый завиток. Личный защитник

- Нет! Прошу, умоляю вас, доктор! Спасите меня от Этого! - Только мой отчаянный крик раздавался среди притихших стен белой палаты, разносясь печальным эхом.
- Бедная, - вздыхала о моей муке сердобольная сиделка Матвеевна. - Такое горюшко навалилось на неё тяжким молотом.
- Дурочка, - печально шептала медсестра Леночка. - Не понимает, что счастье ей выпало. Маленького Бог послал милосердно. Тут вот мечтаешь об этой милости, по докторам бегаешь, а всё зря.
- Так не от любви же "подарочек", а от беды, - возражала умудрённая опытом Матвеевна. - Как же такое сердцем-то принять? Его ведь любить надо, свою кровиночку.
- Ой, я уж согласна и от "деда лысого", только бы маленького своего, роднюлечку на ручках качать, - упрямо возражала ей медсестричка.
- Молодая ты больно, без опыта, - ворчала Матвеевна. - Уж то, что Оленька пережила, не всякому пережить под силу. А в любовь боль свою обратить и того труднее. Маленький может больным оказаться, с "дурною" наследственностью от такого-то отца жуткого.
Но Леночка не сдавалась, от своей заветной мечты не отказываясь:
- А я бы его лечила, воспитывала в нём доброту и сердечность. Душу бы всю свою в малыша вложила и вырастила бы человека достойного.
- А про папку, что рассказывала бы? Когда подрастать станет, так ведь спрашивать начнёт, - спросила Матвеевна с сомнением.
- Ну, сказала бы, что горе приключилось, избегая подробностей, - смутилась Леночка.
- Так ведь вся беда в подробностях, - опять вздохнула добрая пожилая сиделка. - Всё ведь тайное, когда-нибудь явным, да становится.
Доктор, Леонид Анатольевич, долго пытался меня образумить:
- Не просто всё это, Оленька. Ты ведь хрупкая. Может так случится, что не будет у тебя больше деточек. Да и сама потом раскаиваться, страдать станешь. Не просто это, жизнь человеческую прервать, пусть даже ещё не родившегося создания.
Только не слышала я слов мудрого доктора. Сгустились надо мною тени, закрывая разум от света видениями страшными. Снова каждую минуточку переживала я боль того страшного вечера. И казалось мне, оставляя жизнь в себе, я продлеваю тем самым существование надругавшегося над телом моим монстра. Билась в моём помутнённом сознании сумеречная картина с наколотой на прут фигурою, развевающейся на ветру рваной тряпкой. Приходила она ко мне в кошмарах, завывая:
- Я жив в своём детёныше! Никогда ты от меня теперь не избавишься.
Просыпалась я с криком, умоляя избавить меня от этого ужаса, не желая ни
жить, ни дышать больше.
- Спасите меня! - Горечь, боль, страх были в этих моих словах. И не было больше рядом того единственного на этой земле человека, который только и смог бы докричаться до моего сердца. Не было больше рядом со мною Пелагеи Павловны с её мудрыми речами и строгим взглядом. Софья Александровна совсем, глядя на мои муки, " расклеилась". Сама уж просила доктора облегчить мои страдания, верно подозревая, что я нахожусь в шаге от потери рассудка. Состояние моё чередовалось от горячечного дневного бреда, когда я беспрестанно умоляла об освобождении, до периодов ночного забвения. Ночи мои были заполнены кошмарными видениями, окружёнными серыми тенями, захватившие под свою власть мою истерзанную, опустошённую душу. И только изредка приходили сны, в которых еле зримые призраки отчаянно пытались ко мне достучаться, сообщить что-то чрезвычайно важное. Но голоса их были такими тихими, а фигуры такими расплывчатыми, что не выдерживали конкуренции с пожирающими меня кошмарами в виде серых теней. И всякий раз эти сны заканчивались внезапным и горьким плачем младенца. Я каждый раз будто бы даже ждала эти горькие рыдания, и первым порывом моим всё так же было желание спасти, защитить неведомую мне кроху. Но потом на меня обрушивался страх, и не было у меня сил бороться с ним. С каждым разом плач становился всё горше и в то же время глуше, будто бы отдалялся. А страх набирал силу, становясь всё мощнее и яростнее.
Безмолвной тенью бродил вокруг этого кошмара мой печальный спаситель, Александр Петрович, бессильно наблюдая, как тону я в жутком и яростном безумии, не оставляя меня почти ни на минуту, забыв о работе, о своей жизни, даже, казалось, о самом себе. Измученный не меньше меня самой, он словно пытался разделить мои боль и страдания, но был бессилен возродить мою солнечную душу. Судорожно перебирал он мысленно варианты моего спасения и отчаянно отбрасывал их один за другим, не находя выхода из того мрака, в который я так упорно погружалась. Не видел Александр Петрович выхода и в удовлетворении моего желания избавиться от так пугающего меня ребёнка. Ибо знал он не понаслышке, что смерть и разрушение никогда ещё не были спасением. Только истинная любовь способна созидать и исцелять. Но её-то во мне как раз и не осталось, а сжигали меня не угасающим пламенем ярость и ненависть. Его удивительная забота обо мне и преданность удивляла и восхищала окружающих. Подозревали в нём нежданно нахлынувшее большое и сильное чувство, возникшее в столь трагической ситуации. Доктор, Леонид Анатольевич, очень на это чувство уповал, видя в нём ту тонкую нить, которая сможет вытянуть меня из омута безумия, станет моим спасением. Но с каждым днём окружающий мир всё меньше интересовал меня, погружающуюся неуклонно в царство теней, радостно потирающих руки, наблюдая свою уже почти не сопротивляющуюся добычу.
Через несколько недель безрезультатной борьбы за мою исстрадавшуюся душу и видя полный крах своих бесплодных усилия, доктор, наконец, сдался моим мольбам и назначил день операции. В ночь накануне этого страшного события кошмары отступили, утратив свои позиции в моей душе ожидающей, как мне тогда показалось, освобождения. Не знала я тогда глупая, что они лишь затаились на время, собираясь с силами для нового нападения. Не догадывалась я, как страшно почувствовать себя убийцей своего маленького. В объятьях столь редкого душевного покоя я обессиленно уснула. Этой минутою и воспользовались, осаждающие меня порой, призраки. В отчаянном порыве они ворвались в мои туманные сновидения, вкладывая в этот рывок все имеющиеся силы и обретая голос и очертания. Я вдруг удивлённо узнала бабушку, суровую и непреклонную.
- И что это ты вытворяешь, девонька?! - загремела она непривычно яростно. - Или позабыла все мои наставления! Жалость к людям растеряла, душой мраку добровольно жертвуешь, подарками судьбы брезгуешь! Где вера твоя подевалась? Об уставе так скоро запамятовала.
За бабушкой следом пристроился, погибший мой муж Серёженька, тоже головою осуждающе кивая. Я тут же плаксиво в ответ захныкала:
- Так больно же как, Пелагея Павловна! Люди-то какие злые, жестокие! Даже ты меня оставила!
Но бабушку слезами не проймёшь. Она же, как и Москва, слезам никогда не верила.
- Боль, милая, проходит, а вот душу уже раз утратив, не вернёшь обратно. Люди без души, что тряпки на ветру, пустые и никчёмные. А жизнь их - мрак, боль, уничтожение. Да, что я тебе о них рассказываю, сама ведь уже повстречалась. Только ненависть тут не поможет. Она, ведь их оружие, и поднимать его для себя ты бы могла и побрезговать. Эти существа бездушные только одной жалости достойные. Ведь нет у них предначертания, погасла их сущность истинная. Тенями на земле маются, безвозвратно в эту землю и уходят, мрак лишь один собой питая. - Так сурово меня Пелагея Павловна отчитывала, разум мой, словно жёсткой метлой прочищая, да душу хорошенько встряхивая, выискивая в ней зёрна добра и веры, нею там посеянные.
Серёжа тоже не сдержался от укоров:
- Что же ты Оленька от защитника своего руками отмахиваешься? Уж я ли не хлопотал, чтобы к тебе самого лучшего приставили. Ну, сплоховал маленько, припозднился с помощью. Но ведь не нам о том судить. Может, так оно было предначертано.
- Да, Александр Петрович, защитник надёжный, обстоятельный и верный. Он тебя не оставит, приглядит и поможет. Так уж ты от него не отмахивайся, - поддакнула о том же и бабушка.
Я удивлённо к этим их речам прислушалась. Непонятны мне были и странны их намёки, да указания. Спросить попыталась сбивчиво, ожидая разъяснения:
- Так что же мне Александр Петрович в защитники небом посланный?
В ответ они только улыбнулись загадочно. Даже удивительно стало мне, как после смерти они между собою сдружились. При жизни-то Пелагея Павловна Серёженьку не очень жаловала.
- Так что же мне за Александра Петровича замуж идти положено? - Я всё о своём допытывалась.
- Ну, можешь и замуж, если тебе он по сердцу. Ведь всё равно он тебя не оставит, если ему хранить тебя предначертано, - отмахнулась рукою бабушка.
- Ты это, с замужеством не торопись, - проворчал Серёжа. - Знаешь ведь, замуж - не напасть, только бы замужем не пропасть. Поторопишься, с сердцем не посоветуешься, так ведь и сама измучаешься, и защитника в гроб вгонишь тоской и ревностью.
Странно, каким рассудительным стал мой покойный муж после собственной смерти. Видать не зря его "в верхах " поджидали, жаль поторопился, добежать не успел, а то бы, глядишь, и великим человеком стал бы. Но Серёжа мои размышления о себе прервал вздохом:
- Не стал бы я Оленька великим, потому как паршивым и глупым был я человечишкой с мелкою душой, чуть по дурости душу не "посеял", а ей ведь ещё расти и расти.
- Как странно мне с вами нынче говорить и видеться? - Всё удивлялась я нашей встрече.- Или вы живы, или мне только кажетесь?
- И живы мы, и кажемся, - непонятно пояснила бабушка. - Всё ты Оленька забыла. И о том, что я не раз тебе о бессмертной вечной душе толковала. Только не про то нынче речь. Все пояснения об истинности пусть тебе сын сказывает. Он у тебя небывалый мудрец.
- Так нет же у меня сына, - удивлённо возразила я бабушке.
- Как так нет? - рассердилась Пелагея Павловна. - Уж не погубила ещё, а уже отказываешься! Пора уж тебе с ним познакомиться, а то ведь загубишь невинного младенца, так в глаза ему и не заглянув. А мы тебе всё, что должны, уж сказали и на этом пора нам откланяться.
Я торопливо протянула к ним руки:
- А мы ещё увидимся?
Тающие их призрачные фигуры еле слышно ответили:
- Коль душу сохранишь, да себя не растратишь, так свидимся. Уж обещания бабка твоя держит и за тобою по мере сил приглядывает.
Призраки родных людей исчезли, но пустота не обрушилась на меня привычной тяжестью. Стало отчего-то легко и радостно, словно солнце во мне проснулось растерянное. Пришло ко мне утраченное осознание того, что вовсе я не одинокая. И душа моя не пуста, наполнена любовью к бабушке, грустью за мужем своим Серёжею. Вдруг вспомнилось, что есть у меня защитник истинный. Стало мне спокойно, уютно и жизни не страшно нисколечко. А ещё есть у меня сын нежданный, негаданный, меня самой частичка маленькая. И только я о нём вспомнила, как услышала уже привычный детский плач. В первое мгновение всё же испугалась и глаза будто бы закрыла. Но через мгновение сразу же их распахнула, боясь не увидеть его, не встретится. Малыш был вовсе махонький. Светлые волосики кудрявились на затылочке, а глаза зелёные глядели пытливо, мудро, словно у старца древнего. Увидев меня, он слезинки со щёчек ручкою вытер и тихо прошептал, просительно:
- Не убивай меня мамочка. Побереги свою душу вечную, она у тебя такая хорошая, солнечно-золотистая.
Я от его слов ахнула, рот ладошками прикрыв, словно нечаянный крик сдерживая. Слёзы из глаз моих потекли ручьями. Только одно и смогла вымолвить:
- Прости меня маленький, мамку свою глупую.
Так и проснулась со слезами на глазах, вымаливая у сыночка прощение. Тут же защитник мой надо мною склонился встревоженно, потому как рядом был, мой беспокойный сон охраняя.
- Что случилось, Оленька ?
- Ах Александр Петрович, голубчик, что же не сказали, что Вы мой защитник истинный? - Припала я к его груди доверчиво, всю рубашку ему слезами вымочив.
Хмыкнул он растерянно:
- Я ведь и сам о том не знал, милая, только, может, догадывался. Не плач хорошая моя солнечная девочка. Всё у нас будет хорошо. И сына мы вырастим вместе. И ты ещё самой счастливой на свете станешь. Уж я всё для этого сделаю. - Сказал он такпылко и поцеловал меня вдруг жадно, и в тоже время, нежно и бережно. Поцелуя его я не испугалась, а ведь раньше опасалась подобной близости с кем-либо. Только теснее к нему прижалась, веря в слова его беспредельно. А ещё, потому что бабушкин взмах рукою на мой вопрос о замужестве восприняла, как благословение. Правда, позабыв вовсе от волнения о Серёжином предупреждении. В эту минуточку больше всего мне нужна была защита, забота и сыну моему достойный отец. Всё это мог мне дать только мой истинный защитник, Александр Петрович, а большего для счастья, в ту минуту казалось мне, и не нужно вовсе. Многого я не знала тогда ещё глупая, а если бы знала так испугалась бы того поцелуя нечаянного, да пожалела бы своего дорогого защитника.
Наутро Александр Петрович унёс меня из больницы, притихшую, расслабленную, успокоенную. Добрый доктор проводил нас взглядом, наполненным радостным облегчением. А медсестричка Леночка прощаясь, шепнула мне на ушко завистливо:
- Счастливица ты, Оленька! Всем одарена. И ребёночек у тебя, и любовь нечаянная, и защитник при тебе любящий.
- Может и счастливица, - неуверенно согласилась я с Леночкой. В глубине души моей затаилось беспокойство, которое я пока не понимала. Так и нёс меня мой защитник до самого своего дома на руках, крепко к себе прижимая, будто бы опасаясь того, что я вдруг передумаю и бежать от него соберусь. Квартирка у него была небольшая, всего лишь две комнаты. Но зато в новом доме и недалеко от дома Софьи Александровны. Это обстоятельство мою названную тётушку чрезвычайно обрадовало. Она часто у нас гостила, помогая мне обустраиваться. Вкус у тётушки был безупречный и вскоре, некогда холостяцкая двушка Александра Петровича, превратилась в уютное и радующее глаз наше семейное гнёздышко. В июне сыграли тихую свадьбу, без шума и гостей. Софья Александровна вновь испекла необычайной красоты и величины торт, который мы ели после целых три дня, до конца так и не осилив. Пётр Алексеевич снова принёс большую коробку, перевязанную праздничной ленточкой. Вначале я было испугалась, вспоминая горькую судьбу подарочка вот из такой же коробки, но Софья Александровна обнадёжила, что нынешний подарок принесёт нам настоящее семейное счастье. В коробке оказалось очень красивое постельное бельё золотистого цвета и в тон подобранные занавески для окошка спальни. Украшенная таким незамысловатым образом, наша спальня волшебным образом преобразилась, радуя глаз теплом и светом, даже в самый пасмурный день. Жизнь постепенно выравнивалась, и порою стало казаться, что и не случалось ничего со мною ужасного. А ребёночек, изредка толкающийся у меня под сердцем, наше с Александром Петровичем родное дитя. Даже мрачные тени и беспокойные призраки оставили мои сны, только сыночек изредка в них заглядывал, радуя меня лучезарною улыбкой. От этих снов становилась я тихой, задумчивой и совершенно счастливою. Защитник мой истинный усиленно работал, обеспечивая наше материальное благополучие, занимая ответственную должность начальника охраны одного из московских банков. Его ответственный пост будил в моей душе ещё большее к нему уважение и доверие. Не знала я тогда, что чувство уважения и признательности не могут заменить собой иное чувство, которое в семейной жизни чрезвычайно важное. Может, от этого незнания и была тогда счастлива.

Шестой завиток. Ванечка

В нашу жизнь Ванечка вошёл как раз к Новому Году. Стал он для меня новогодним подарочком.
- Сын! - не мог нарадоваться нашему счастью мой дорогой муж, Александр Петрович, склоняясь к колыбельке, щедро украшенной заботливой Софьей Александровной кружевами и синими бантами.
- Сыночек, - шептала я, с благоговением приглядываясь к аккуратному маленькому личику, растерянно натыкаясь на осмысленный взгляд его больших зелёных глаз. Малыш смотрел на меня внимательно, с каким-то благожелательным превосходством. И от этой нечаянной, угадывающейся в этом взгляде мудрости, я совершенно терялась.
С выбором имени проблем у нас не возникло. Как-то сразу решилось, что сына назовём в честь рано покинувшего этот мир моего отца, Ванечкой. Рос мой малыш, как в сказке, не по дням, а по часам. А может мне так тогда казалось, потому что была я в тот период своей жизни совершенно счастлива. Не зря же говорится о том, что счастливые люди часов не замечают. Так и я не замечала лёт времени. Дом у нас был, благодаря стараниям Александра Петровича, "полная чаша". Ни в чём недостатка я не знала. К мужу была нежно привязана и очень за то благополучие благодарна. Кроме благодарности за заботу его, любовь и терпение, о других иных чувствах как-то не задумывалась. Всю же нежность свою выплеснула я на маленького нашего сына. Александр Петрович смирился с моим неизменным к нему уважением и то, что я по-прежнему звала его по имени отчеству, принимал будто бы, как должное. Любовь же мою к Ванечке муж разделял, окружая сыночка неизменной заботой и вниманием. Да и нельзя было не любить нашего мальчика. Рос он смышлёным, улыбчивым, к жизни странно понятливым. С самого младенчества никаких проблем с ним не случалось. Его необычайная серьёзность и равнодушие к простым детским шалостям порой меня даже озадачивала. Часто так случалось, что эта малая кроха заботливо утешал меня, если вдруг случалось от чего-либо огорчиться. Я и сама не заметила, как стала обращаться к Ванечке за жизненными советами, словно к старшему. Окружающие, наблюдая такие наши взаимоотношения, только удивлённо улыбались, когда я привычно спрашивала у пятилетнего малыша о том, что лучше купить к завтраку, или как нравится ему моя новая причёска? Ванечку мои вопросы нисколько не смущали. Отвечал он всегда обстоятельно и никогда в выборе своём не ошибался. Александра Петровича сын любил предано, обмениваясь часто с ним понимающими взглядами. Эти их мужские молчаливые беседы были мне порой обидными, словно они в чём-то таились от меня, понимая про жизнь много больше, чем я сама. Но обижаться на их постоянную заботу было глупо и неблагодарно. Ко мне Ванечка относился покровительственно. Как и все прочие, называл меня Оленькой, словно маленькую девочку. Эта его опека вскоре стала для меня привычной, и я даже порой забывала о том, что являюсь его мамой, испытывая некий трепет и уважение к его мудрой не по годам головушке. Софья Александровна души не чаяла в моём сыночке, называя любимым внучком и закармливая всякими вкусностями собственного приготовления. Именно она с жаром приветствовала моё решение пойти работать в детский садик воспитателем после окончания педагогического института, чтобы даже там присматривать за Ванечкой и надолго с ним не разлучаться. Конечно, я понимала, что сыну мой присмотр не надобен. Он сам без особого труда с этой жизнью справлялся, да ещё и меня опекал. Но мою в нём болезненную потребность малыш понимал и уступал этой повышенной заботе безропотно. Подружки мои и соседи всякий раз удивлялись, нашу семью наблюдая.
- Гляди, Оленька, избалуете-то мальчонку. Вырастит эгоистом. После ещё с ним наплачешься. - Так иной раз ворчали соседки, сидя на лавочке у подъезда, соря вокруг себя семечками.
На это их предупреждение я только беззаботно улыбалась, веря в добрую душу своего сына и его удивительную разумность.
- Уж когда его и баловать-то, как не нынче, пока ещё маленький. Да и нет в нём никакой вредности, - отмахивалась я от недобрых доброжелателей.
- Ну, гляди сама, - кивали недовольно мне в ответ соседушки. - Твоё дитя - тебе и воспитывать. Ты и плакать после будешь.
Не верила я в то их карканье, сердцем материнским чувствуя, что родила себе сына с душой светлой и добрым сердцем. Только благодаря Ванечкиному спокойному нраву и всяческой помощи близких, мне не пришлось брать в институте академический отпуск и удалось вскорости получить долгожданное высшее образование. Этому событию порадовались даже моя покойная бабушка, Пелагея Павловна, и безвременно погибший прежний муж, Серёженька.
- Молодец Оленька! - похвалила меня бабушка, заглянув как-то в мой сон. - Порадовала бабку. Так держать! Бог даст, ещё и житейской мудрости прибавится. Может уже хватит сынуле в рот-то заглядывать. Чай не маленькая, кое в чём понятие и сама имеешь.
- Умница! - вторил ей Серёжа. - Слово своё сдержала, обещание выполнила. Горжусь тобой Оленька и даже восхищаюсь.
Правда, бабушка Серёжкины восторги тут же прервала, не желая сеять во мне гордыню
нечаянную:
- Учёба дело хорошее, только пора её на практике применять. Уж хватит за мужниной спиной отсиживаться, да за малого сына руку держаться.
Я на их похвалы и наставления только смущённо глаза опустила. Знала ведь, что одной мне не справиться было бы с этой непосильной задачей. И сколько бессонных ночей провёл мой дорогой защитник, Александр Петрович, у Ваничкиной кроватки, только ему одному и известно. А днём он ещё и на работу поспевал, не забывая о своих обязанностях по добычи для нас "хлеба насущного". Что там было скромничать, права была Пелагея Павловна. Действительно жила я с Александром Петровичем, горя не зная, как за каменной стеной. Решила даже, что чашу бед на мою долю отмеренных, уже всю выпила и о нежданных несчастьях даже не задумывалась. Эта моя тогдашняя ветреность ещё мне не раз припомнится, и бабушкина суровость понятной станет.
Беда в наше тихое семейное благополучие ворвалась, по своему подлому обычаю, совершенно неожиданно. Солнечный майский воскресный денёк не предвещал никаких неприятностей. Прогулка в "луна-парк" была давно запланирована и радовала меня, словно маленькую. Мои мужчины поглядывали на мою весёлость, снисходительно посмеиваясь. Кататься на детских "лодочках" я, конечно, не собиралась, но так хотела полюбоваться своим развлекающимся сыном. Как бы знала, чем то веселье моё закончится, так век бы из дома не выходила. Только кто же может несчастье предугадывать? Иначе народ с соломкой не расставался бы, всякий раз, где нужно, её подкладывал, чтобы при падении с пика счастливого мягче приземляться было бы. Ну, может, лишь Ванечка что-то недоброе чувствовал. Уж очень не хотелось ему идти в тот треклятый парк на прогулку. Только меня расстроить побоялся, не жалуя мои огорчения. Вот и согласился по доброте душевной. А уж Александр Петрович и вовсе ни в чём не мог мне отказать и все мои глупые затеи да капризы спешил так просто незамедлительно исполнить. Ах, если бы были они со мной тогда строже, не слушались моих прихотей! Что уж теперь-то говорить? Беду руками не разведёшь, словно воду. Остаётся глотать слёзы, да каяться. А ведь когда садился Ванечка на карусельку по моей же просьбе, я ведь даже не подозревала, чем то катание для него закончится. А закончилось оно неожиданной поломкой и безжизненно застывшим телом моего мальчика, рухнувшим к моим ногам с приличной высоты, словно сломанная кукла. А ещё моим безумным криком от боли, внезапно поразившей душу.
- Я всё-таки убила тебя, сыночек, - стонала я, как в бреду, наблюдая остатками помутившегося сознания, как бежит Александр Петрович с нашим малышом на руках к белой большой машине, украшенной красным крестом.
Операция была долгой. В этом сражении за жизнь моего сына врачи победили. Почти
победили. Ванечка выжил, но приговор был страшен. Мой сын больше никогда не будет ходить. Это роковое слово: никогда, словно топор палача беспощадно опустился на мою поникшую голову. Солнце нашего счастья зашло за тучи. Жизнь обернулась своей уродливой стороной и взглянула в глаза с лицом отвратительной жуткой старухи.
- Прости меня сыночек. Я погубила тебя. - Белыми губами шептала я, раненой птицей припадая к хрупкому телу сына.
Вся моя летящая лёгкость исчезла в один миг. Я дольше не умела летать, утратив крылья души своей, казалось, навечно. Маленькой обугленной грудкой рухнуло моё сердце в пропасть чёрного отчаяния, вечно раскаиваясь в содеянном. Словно ад разверзся предо мной здесь на земле, не дожидаясь моей гибели и ухода в вечность. Почувствовала я себя мгновенно состарившейся, замечая в волосах ранние серебристые прядки. Ощутила, как потекла из меня жизнь тонкой струйкой, приближая к падению в пустоту. И вдруг, останавливая меня на пороге пропасти, куда так стремилась я спрятаться от испепеляющей боли, Ванечка открыл свои, наполненные спокойной мудростью, глаза.
- Не плачь мама, - его тихий голосок стал той ниточкой, которая связала меня с
действительностью сильнее стального каната. - Ты так нужна мне. Особенно теперь. Ты не должна сердиться на себя, потому что никто не мог знать о том, что должно случится.
Мне вдруг подумалось, что сын знал о своей судьбе, но принял её безропотно. Одно в ту минуту стало важнейшим для меня: я была нужна ему. И только это придавало сил. Только это принуждало примириться с судьбой. Примириться с самой собой.
- Крепись девонька! - выговаривала мне в беспокойном сне Пелагея Павловна. - Каяться на том свете будешь. Пора Оленька становиться взрослой. Нечего бежать от жизни и в тень прятаться. Есть у тебя теперь забота. Может это главное твоё предназначение. Борись с жизнью то, не смей сдаваться. Не верь приговору. Нет ничего в жизни окончательного. Сражайся деточка и надежду не теряй. Или не я тебя с младенчества уставу выучила?
Серёженька ничего не говорил, только глядел сочувственно, с бабушкой моей соглашаясь. Пелагее Павловне я, как себе, верила и от этой веры ожила будто. Решила для себя: уж если виновата, так и отвечать мне, даже если для этого понадобится вся оставшаяся жизнь. С этого времени изменилась наша жизнь совершенно. Все деньги уходили на лечение. Александр Петрович дни и ночи их зарабатывал. Только утекали они, словно вода в песок, вызывая у мужа совершенное отчаяние. Я же оставила работу, посвящая каждую свою секундочку сыну, да поискам средства его исцеления. Только Ванечка глядел на мир всё так же спокойно и мудро. Он быстро выучился передвигаться на инвалидной колясочке, которую вскоре после выписки из больницы купил ему заботливый мой муж. А ещё сыночек пристрастился к учению. Книжки стал читать безостановочно. С нетерпением ждал учителей, приходящих заниматься с ним к нам домой. И всё ему было интересно, ни минуточки не знал он покоя.
- Тебе не скучно, Ванечка, - спрашивала я обеспокоенно, заботясь о его душевном здравии.
В ответ сын только смеялся, да подмигивал, меня приободряя:
- Как же может быть мне скучно, Оленька? Только посмотри, какая у меня интересная компания: Майн Рид, Марк Твен, Чарльз Диккенс.
Я только глазами хлопала. Книгами в детстве не брезговала. Но в его-то возрасте всё же больше в куклы играла. Мой же любознательный сын к семи годам научился уже управляться с компьютером, который подарили мы с Александром Петровичем ему на день рождения. А ещё Ванечка увлёкся изучением иностранных языков, мечтая прочесть книги любимых авторов в подлиннике. И всё ему так легко давалось, словно и не прикладывал он к изучению вовсе никаких сил. Будто не обучался он чему-то неизвестному, а вспоминал позабытое. И не было в моём мальчике никакой даже самой малой горечи от своей участи. Глядел он на жизнь с любопытством, без обиды и сожаления.
От этого его удивительно задора и я руки не опускала, не теряла надежду и не оставляла поисков целителей, способных поднять сына моего на ноги. Конечно, большей частью встречались мне всякие шарлатаны, жаждущие нажиться на нашем горе. Только быстро я научилась их отличать и старалась избегать с ними встреч. Многие врачи пытались нам помочь. Ванечка терпеливо сносил рекомендованные процедуры, не ожидая от них никакой пользы.
- Я не сдамся сынок ! - упрямилась я после очередной неудачи.
- Я тоже не сдамся, мама, - уверял меня сын, вновь и вновь обращаясь к интернету в поисках очередной полезной для нас информации.
Наблюдая за своим восьмилетним мальчиком в эту минуту, я чувствовала себя много младше его и значительно меньше понимающей окружающий нас мир. И ещё я точно знала, что этому завитку не сломить нас, потому что мы научились быть сильными. Мы стали намного сильнее его безжалостных тисков. Вера в то, что мы победим в этом сражении с жизнью не оставляла меня ни на минуту. Эта вера давала смысл всему моему существованию. Уничтожала страх перед судьбой, разрушая сжигающий душу её завиток.

Седьмой завиток. Знахарь.

Спасение пришло с той стороны, с которой и не ждали. Так часто случается: бегаешь, язык на плечо повесив, рыщешь всюду ноги в кровь сбивая, а оглянуться вокруг, присмотреться внимательно и не догадываешься. Ах, если бы чуть раньше нечаянное то известие к нам пришло, сколько бы потерь удалось избежать! Впрочем, все наши утраты не смогли затмить случившейся радости. Только прежде успели столкнуться мы с полной чашей горечи, разочарованием наполненной. И испили из неё немало, пока не настигло нас освобождение.
Случилось однажды мужу моему, Александру Петровичу, разговориться со своим начальником, владельцем того самого банка, в котором он охраной заведовал. Вениамин Архипович Свиридский был человеком значительным, весьма состоятельным и очень занятым. Но в тоже время, при всей своей солидности, обладал он добрым сердцем и о своих подчинённых старался заботиться. Конечно, не всегда получалось у него это, как следует. Дела коммерческие и государственные занимали всё его время, поэтому о мелких проблемах своих сотрудников часто и вспомнить бедному банкиру было некогда. От всех этих его скучных дел не мог Вениамин Архипович выкроить даже лишнего часика, чтобы посидеть в баньке со старыми друзьями, которые в память о беспокойных годах юности величали его запросто, Свиридом. Но моего Александра Петровича сей важный господин всё же ценил. Очень уважал он его за то, что муж мой служил ему верой и правдою, не единожды спасая головушку банкира, и прикрывая собой от бандитских пуль нечаянных ещё в те времена, когда все проблемы решались запросто, не тратя слов понапрасну. Поэтому зная о беде, что случилась с нашим сыночком Ванечкой, Вениамин Архипович обещал поспрашивать у знающих людей про именитых докторов, которые уж как-нибудь сумеют помочь нам в нашем горе. Обещать-то обещал, только же обещанного, случается, и по три года ждут, а мы так и все четыре ожидали. И уж дождались вдруг помощи, когда казалось, что совсем отчаялись отыскать нужного целителя. Невзирая на свою занятость и забывчивость, Вениамин Архипович однажды черкнул на малом листике заграничный адресок известной Швейцарской клиники и обнадёжил мужа моего, что уж там-то обязательно Ванечке нашему помогут встать на ноги. Правда, была здесь для нас одна закавыка. Лечение в той клинике стоило так дорого, что страшно было даже подумать, а не то, чтобы вслух произнести. Мы этих коммерческих ужасов отважно не испугались и руки опускать не стали, ведь дороже Ванечки у нас всё равно ничего не было. А за его здоровье и благополучие, и душу продать не жалко. Богатств особых, конечно, у нас не было, но было кое какое имущество, с которым расстаться мы поторопились без сожаления, надеясь на скорейшее Ванечкино выздоровление. Продали мы квартиру по-быстрому, бабушкой мне завещанную, и ещё нестарую нашу машину, любимицу Александра Петровича. Как не дорожил муж этой своей железной красавицей, а продавая её о печали даже не задумался. Жаль, что вырученной от продажи суммы вместе со всеми нашими сбережениями всё равно не хватало для столь желанной поездки на лечение. Сын наши действия решительно не одобрял.
- Да вы с ума сошли, дорогие родители! - сердился на нас наш девятилетний мальчик. - Я всё про данную клинику прочёл и точно знаю, что не помогут мне доктора тамошние. Все деньги зазря оставите за границей. Я уже попривык жить таким половинчатым. Мне так даже спокойнее и ничто от занятий не отвлекает. В этой жизни и без ног многого можно достичь.
Мы же с мужем уверений его не слушали. А от упоминания об этой его половинчатости, я так просто горькими слезами залилась, судьбу и себя глупую проклиная. Увидел Александр Петрович, как под тяжестью вины своей я склонилась, словно ива над водой плачущая, так сразу же и принял решение, мечтая боль мою хоть немного надеждой заглушить.
- Будем продавать нашу "двушку"! - решительно махнул рукой мой дорогой муж, желая одним только взглядом осушить мои горькие слёзы. - А ещё я возьму в нашем банке кредит на недостающую сумму. Вениамин Архипович мне не откажет в этой малой просьбе. Я уверен. Он знает, что обязательно отработаю всё до копейки.
- Не делай этого, отец, - почти жалобно попросил Ванечка, наблюдая наше горячечное оживление, возникшее от вспыхнувшей радости из-за найденного вдруг выхода из тупиковой ситуации. - Ну, как вас убедить, родители, что вы не правы? Не нужно жертвовать всем ради меня. Ведь зряшные это хлопоты.
Но Александр Петрович посмотрел на сына с мягкой строгостью:
- Не могут, сынок, эти хлопоты быть напрасными. Пусть будет даже малая толика шанса, что ты излечишься, так и за неё мы готовы отдать всё без остатка. Ты только на мать взгляни, кудрявая ты наша головушка. Она же извелась вся от боли за тебя. Она же себя винит в том, что с тобой случилось. Ведь не будет ей покоя, пока ты на ножки свои не поднимешься.
Сын на эти речи только взглянул на нас растерянно, да рукой печально махнул:
- Уж пусть будет, то, что будет. Переубедить вас я не в силах. И не говорите мне после, что я не пробовал.
Проблемы с деньгами всё же разрешились окончательно, невзирая на Ванечкино ворчание, которое мы не учитывали, уверенные в том, что он беспокоится через наши немыслимые траты. После продажи квартиры на улице мы не остались. Нас радостно приютила старинная бабушкина подруга, дражайшая Софья Александровна со своим мужем, генералом Петрушею. Я было смутилась от такой её самоотверженности, но Софьюшка рассердилась на моё смущение и даже отчитала обидчиво:
- Что же ты, Оленька, меня совсем не любишь, не уважаешь ни капельки? Ты же мне, как родная. И мужа твоего я почитаю за доброту и заботу о вас. А без внучека Ванечки так мне и белый свет не мил. Уж поживите со мной и с моим Петей, сделайте милость.
Конечно мы поселились вместе, радуясь, что всё так славно складывается, и ожидая Ванечкиного скорейшего выздоровления. Александр Петрович выпросил на работе отпуск и отправился с нашим сыном в швейцарскую клинику. А я осталась дожидаться их скорейшего возвращения вместе с нашими родичами. Ехать со своими дорогими мальчиками мне было не с руки из-за отсутствия лишних денег, да и с языками я отродясь не дружила, отчего заграницы как-то опасалась нечаянно. Вскорости, муж мой вернулся задумчивым, оставив сына в клинике. Ванечка оставаться не опасался и даже немножечко порадовался, надеясь попрактиковаться в иностранных языках, оттачивая произношение во время общения с медицинским персоналом. Задумчивость мужа я заметила сразу же.
- Что-то случилось нехорошее? - напрямую спросила у Александра Петровича.
- Не буду скрытничать Оленька, - отвечал мне муж совершенно откровенно, не желая меня мучить неизвестностью. - Гарантий на излечение нам в клинике не дали. Ванечка в своих протестах прав оказался. Процедуры необходимые я, конечно, оплатил, только мало надежды, что они сыну нашему подняться на ноги помогут. Доктора тамошние мне честно ответили, что никакая операция состояние Ванечкино не улучшит.
От таких новостей горьких я так и присела на табуретку, потому что ноги держать вдруг отказались. Александр Петрович тут же ко мне бросился с утешениями:
- Ты не кручинься жёнушка моя дорогая. Мы поисков-то не оставим. Даст Бог, поднимем всё же сыночка. Невозможно это, с его-то разумностью, калекой оставаться. Ему вперёд по дороге жизни бежать надобно, а не сидеть в инвалидной коляске безвылазно.
- Как же это так! - не удержалась я от причитаний. - Ведь у нас ни копеечки не осталось. Уж и не сможем больше оплачивать лечение. Даже без жилья остались. Спасибо Софья Александровна приютила, от горькой бездомной участи спасая.
Но муж у меня стойкого характера был и на трудности житейские внимания не обращал:
- Уж заработаю денег. Руки у меня есть, здоровьем Бог не обидел. Уж не сдадимся Оленька. И с завитком судьбы этим горьким справимся, как и со всеми прежними.
Александру Петровичу я, как и своей бабушке, верила, и судьбе поддаваться не стала. А стала я подыскивать работу, потому что Софья Александровна вызвалась сама за Ванечкой присматривать. Везение меня не оставляло. Наверное, невидимая простым смертным, фея баловалась где-то неподалёку со своей волшебной палочкой. Так или иначе, но работа для меня нашлась просто мгновенно. Вениамин Архипович, чувствуя себя несколько неуютно от того, что рекомендованная им клиника не оправдала наших ожиданий, а также желая помочь поправить сильно пошатнувшееся финансовое положение, предложил мне поступить к нему же на службу в качестве няни к его новорождённым дочкам близняшкам. О моём педагогическом образовании сей важный господин конечно же убедился предварительно. И то, что я прежде училась в медицинском институте, также благоприятно повлияло на его решение. Няня же требовалась банкиру немедленно, потому что его жена, известная, между прочим, модель и даже не очень плохая актриса, выполнив настоятельное требование влиятельного супруга - родить ребёнка, в срочном порядке укатила за границу восстанавливать физическую форму, мстительно оставив малышек на руках у растерянного папаши. Деньги, мне обещанные, были немалые, но и времени по уходу за капризными крохами требовалось много. Только к рыженьким девчушкам я вскоре привыкла, да и ухаживать за ними мне было вовсе не в тягость. Возилась я с Алёнкой и Светочкой, словно с родными. Крохи эту мою привязанность чувствовали и отвечали взаимностью. Вскоре вернулся из клиники Ванечка. Его возвращение нас всех порадовало. Хоть и не вернул он себе здоровье, но огорчения от этого в нём не наблюдалось ни капельки. Был он возбуждён от новых, полученных в чужой стране, впечатлений и знаний. И за меня сыночек тоже порадовался, одобряя мою привязанность к дочкам банкира. Я конечно же догадалась, что он вздохнул с облегчением, избавившись от моей чрезмерной над ним опеки, но вовсе не обиделась, осознав наконец, что сыну от меня последние годы просто "продуху" не было. Постепенно всё устроилось. С долгами мы удачно справлялись, с Софьей Александровной жили "душа в душу", вместе заботясь о Ванечке. А сын продолжал учиться, постоянно расширяя свои интересы и увлечения. Только его болезнь не позволяла нам почувствовать себя полностью счастливым семейством. Вот тогда-то и случилось то удивительное чудо, которое подарило нам нежданную радость, а нашему Ванечке освобождение от мук неподвижности.
Надюха с Маришей приехали к нам погостить в самом начале июня. Как только Маришка на каникулы вышла, так сразу же и приехали. А Гришу на хозяйстве оставили.
- А неча ему, болезному, по столицам разъезжать, - так объяснила отсутствие у нас в гостях своего мужа Надюха. - Пущай за хозяйством глядит. А то уж так сердешный расхворался, что забыл, как лопата выглядит. Вот пока нас с Марихой нет, так и припомнит невзначай. Оно и для здоровья ему полезнее это, наше женское в доме отсутствие.
Я спорить с Надюхой не стала, потому что, по правде говоря, за Гришей особо-то и не скучала. А вот крестнице обрадовалась. И Ванечка при гостях оживился. С Маришкой враз о чём-то зашептался. Они и раньше любили посекретничать. Частенько на телефон длиннющий кредит наговаривали. Маришка у нас красоткой уродилась: синеглазою в отца, а статью так вся в мать пошла. От Ванюши только на пару годков всего старше, а уж барышня. Только Маришка Ванечку страсть, как уважала, и словно старшего слушалась. А он-то только и рад её чему-нибудь премудрому обучить, или рассказом интересным развлечь. Так что от нежданного их визита всем нам только одна радость-то и была. А что в тесноте у Софьи Александровны разместились, так не в обиде ведь.
Надюха приехала не с пустыми руками. Навезла домашних вкусностей превеликое множество. И прежде всего бросилась Ванечку откармливать, жалостливо причитая:
- Что же ты Ванюшка такой задохлик? Без слёз так и не взглянешь вообще. Ты же у нас умный, так сам должен разуметь, что мозгу питание-то тоже не помешает. Десять лет уже, скоро женихом станешь, а сидишь в этой карете на колёсиках безвылазно. Тебе бы нынче побегать, да попрыгать, а ты, бедолага, даже ползать не осилишь.
Говорила всё это Надюха, искренне за Ванечку переживая, как за родного. Так что обиды на её откровенные замечания будто бы и не уместны были. А уж Ванечка только улыбался, безропотно отдаваясь Надюхиным хлопотам.
- Я бы и рад тёть Надь побегать, только ноги уже пять лет, как не бегут. - Сынок терпеливо напомнил тётке о своей беде.
- И чего же доктора не лечат-то? - поинтересовалась тут же Надюха.
- Неизлечимо это у него, говорят, - поторопилась прояснить я ситуацию. - Или мы не искали целителей? Даже за границу возили. Всё напрасно.
- Ну так, может, тогда Ваньшу нашему знахарю деревенскому показать? - тут же со всей своей простотой предложила Надюха решение нашей неразрешимой проблемы. - Уж хуже-то всё равно не станет.
- Знахарю?!- сразу же заинтересовано поднял голову Ванечка. - Очень любопытно.
А Софья Александровна, наоборот, с сомнением покачала головой:
- Тут даже иностранные доктора беспомощно руками развели. А уж куда деревенскому знахарю справиться с этой непосильной задачей?
- Ну, он не совсем уж наш, - поспешила смущённо исправиться Надюха. - Только три года, как на краю деревни поселился в издавна пустующем доме. Откуда прибыл? Никто у нас не знает. Знахарь-то молчуном оказался. Его, кстати, Иваном зовут. Стал быть, тёзкой он приходится Ванюше нашему. Вот уж совпаденьице! Всё же я советую к нему наведаться. Он дядька непростой, хотя конечно и чудаковатый. Как-то обронил мужикам нашим, что дескать ушёл от мира и ищет уединения, чтобы жизнь понять. Во как! Человек, значит, по жизни понимающий. Даже Гриша сказал, что страсть просто, какой знахарь умный. А уж Гриша в этом разбирается. У него опыт больного больше десяти лет будет.
- Интересный товарищ у вас на деревне объявился, - Ванечка от любопытства даже рот приоткрыл. - Чувствую, что если он меня и не вылечит, так уж чего-нибудь новому точно научит.
Тут я поняла, что нужно ехать. Уж если сын об учении заговорил, то теперь пока с тем странным дядькой не познакомится, ни за что не успокоится. Ну что же, малую родину оно проведать и не грех вовсе. Да и целитель, какой-никакой, а сыскался, так пусть на сыночка поглядит. Может, что и присоветует из народных средств для облегчения его мучений.
В деревню мы поехали без Александра Петровича. Мужа с работы не отпустили. Сказали, что свой отпуск он уже за границей отгулял. И меня отпускать не хотел Вениамин Архипович, потому что малышек уж совсем не с кем было оставить. Да дорогая Софья Александровна, как всегда, выручила и пообещала меня заменить. По прибытии в родные места мы медлить не стали и сразу же попросили Гришу отвести нас к знахарю. Уж очень Ванечке не терпелось с тем загадочным человеком познакомиться. Гриша рад был нам угодить, да и сам вдруг, по возвращению дражайшей супруги, захворал вдруг и заторопился получить у лекаря необходимую квалифицированную помощь. Когда я этого местного знахаря увидала, так испугалась до дрожи в коленях. Неприветливый молчаливый мужик глядел на нас хмуро, пугая своим неухоженным видом. Высокая его сутулая фигура дышала неподдельной силой. Старая одежда, явно с чужого плеча, трещала на знахаре, рискуя каждую минутку разойтись по швам. Впрочем, одежда была хоть и старой, но чистой и аккуратно заштопанной. Лицо этого деревенского целителя вначале разглядеть не удалось из-за длинных волос, спутанных и растрёпанных, а также густой седой бороды, спрятавшей от обозрения упрямый подбородок. Вот только глаза удивляли своей живостью и внимательной искристостью. Были эти его глаза похожи на две чёрные пуговки, любопытно поблёскивая из-под седых прядей. Знахарь не торопился с нами здороваться и приглашать в дом. Кроме Ванечки на инвалидной коляске он, казалось, больше никого и не заметил.
- Давно это с тобой, парень? - спросил знахарь сына глухим басом.
- Пять лет уже, - доверчиво проинформировал Ванюша этого, испугавшего меня в начале, человека. - Неудачное падение с карусели.
- И что врачи говорят? - продолжал допытываться тёзка моего Ванечки.
- Никаких шансов вылечиться, - грустно вздохнул сынок.
- Мне нужно тебя осмотреть, - серьёзно наклонился над Ванечкой доктор, параллельно завязывая свои длинные волосы в хвост на затылки. Только тогда мы смогли ясно увидеть удивительно приятное лицо, совсем ещё нестарого мужчины. Заметив наше любопытство к своей персоне, знахарь жестом пригласил войти в чисто убранную, плохо обставленную комнату и, ухмыляясь, пояснил:
- Когда-то у меня получалось решать похожие задачи.
После осмотра моего сына, доктор задумчиво почесал переносицу:
- Как тебя зовут, малый?
- Иван, - гордо представился сын.
- Ну, что же тёзка? Боли-то не боишься? - доктор внимательно заглянул Ванечке в глаза.
- Привык уже к боли, - вздохнул Ваня.
- Ноги ломать придётся, - сочувственно покачал головой знахарь.
- Не поможет, - авторитетно заявил сынок. - У меня проблема не только в ногах, но и в спине тоже.
- Да, понял я уже твои сложности, - хмыкнул врач, на глазах превращаясь из страхолюдного лешего в интеллигентного, образованного господина. - Есть у меня одна разработка. Думаю, в твоём случаев она как нельзя лучше подойдёт. Но ломать всё же придётся, уж извини Ваньша, надо будет потерпеть.
- Что же если надо, так потерплю. - Сынок был спокоен и сосредоточен, словно процесс исцеления уже начался.
А знахарь вдруг обратился непосредственно ко мне:
- Что же мамаша, думаю, я смогу помочь вашему ребёнку. Зовите меня просто, Иван Иванович. Лечение предстоит болезненным, длительным, но сына вашего я на ноги поставлю. Обещаю.
Я от этой нежданной новости чуть в обморок не рухнула от радости. Спасибо Гриша заботливо подхватил за талию, за что тут же получил от Надюхи внушительную затрещину, чтобы без особой надобности меня за различные части организма хватать не смел.
- Ах, дорогой Иван Иванович, - вскричала я и чуть врачу на шею не бросилась, отчего он побледнел испуганно и поторопился от меня отстраниться. - Мы уж и не надеялись!
- Это вы зря, - проворчал знахарь. - Надеяться нужно всегда.
Тут мне вспомнились бабушкины слова о том, что нет ничего безнадёжного. Пелагея Павловна, как обычно, оказалась права. А я вдруг ясно почувствовала, как отпустил нас этот жуткий завиток, уступая своё место следующему, о котором мы пока ещё и не догадываемся.

Восьмой завиток. Исповедь знахаря

- Ах, Ванечка! Как ловко тебе Иван Иванович ножки-то сломал, - невольно восхитилась я, заворожённо наблюдая за доктором. - Сразу видно руку мастера, раз и готово. Смотри, как ты теперь лежишь аккуратненько, в гипс упакованный.
- Да уж, - без особого энтузиазма согласился со мной сыночек, явно не разделяя моих восторгов.
- Профессионала сразу видать, - наставительно изрекла я, наблюдая кривоватую, вымученную Ваней улыбочку. - У меня-то глаз намётан. Уж не зря целый год в медицинском институте училась. Шарлатана от настоящего целителя различить как-нибудь с первого взгляда сумею.
Ванюша подавил болезненный стон, смиряясь с моим восхищённым щебетанием.
- Уж ты потерпи сыночек. Всякое выздоровление без боли не бывает, - продолжала я упрямо увещевать сына. - С таким-то чудесным врачом ты враз поправишься. О своей колясочке вскоре и думать забудешь.
- Да терплю я, терплю, - покорно вздохнул Ванечка. - Уж и сам понимаю необходимость этих болезненных процедур.
- А иголки-то зачем? - испугалась я, пристально наблюдая за действиями знахаря. - Боже, сынок! Ты весь с ног до головы исколот. На ёжика стал похож.
- Да, не волнуйтесь Вы мамаша, - поспешил успокоить меня доктор, недовольно косясь в мою сторону. - Это необходимая процедура, которая поможет восстановить нормальное функционирование нижних конечностей вашего сына. Иглотерапия - специальная лечебная система, способная помочь стимулировать биологически активные точки, важные в жизнедеятельности человека. Данный метод я намерен использовать, наряду с другими, для лечения Вани.
- Ну, как же мне не волноваться, - никак не успокаивалась я. - Вы вот ему огромную иглу только что прямо в голову вставили. А мозгу сыночка это не повредит нечаянно?
- Всё нормально, мама, - заверил меня сын. - Иван Иванович действительно очень серьёзный специалист. Он знает, что делает. Между прочим, меня сам профессор медицины Белялов сейчас лечит. Так что волнения твои излишни. Я об Иване Ивановиче наслышан. Не однажды в интернете про интересную его методику читал.
- Ах, так Вы ещё и профессор, - воззрилась я на мрачное лицо доктора с благоговейным трепетом. - Ну, тогда ладно. Уж Вам конечно виднее. Только уж очень жутко выглядят эти иголки на теле моего сыночка.
- Так Вы шли бы, мамаша, отдыхать, - доктор настоятельно мне головой на дверь кивнул. - Лечение требует сосредоточенности, и посторонним здесь не место.
- Ну, как же я уйду? - ужаснулась я такой перспективе. - Уж разве могу Ванечку, в столь тяжкое для него испытание, одного оставить? И не посторонняя я вовсе. Родительница и право имею.
Так мне обидны стали слова доктора, что даже слёзы на глазах показались.
- Уж не гоните меня дорогой Иван Иванович. Я тихонечко в уголочке посижу. Мешать вам, лечить моего Ванечку не стану.
- Да, кто же Вас гонит, Оленька Ивановна? - всплеснул руками доктор озадаченно, заприметив моё слезливое расстройство. - Только не положено родственникам находиться при лечении больных. Эффективность восстановления зависит от слаженных взаимодействий врача и пациента. И вмешательство посторонних лиц очень не рекомендуется.
От этих его мудрёных слов у меня даже дыхание перехватило. Это же надо! Сам профессор сыночка моего взялся на ноги поставить. Такой умный человек, даже страшно стало. Интересно, что ему в деревеньке понадобилось? Может, он опыты какие-то ставит? Вот и уединился подальше от людских глаз. Сразу видно, гениальный человек, этот Иван Иванович. Так всё основательно у него выходит. В минуту Ванечке ноги переломал, будто всю жизнь только этим и занимался. И так меня знахарь заинтересовал, что я спать не могла и есть забывала. Жалко его было до боли в сердце. Таким одиноким и всеми покинутым этот профессор мне показался. А ещё таким таинственным и потрясающе умным, что голова от его разумности кружилась. Интеллигентное лицо его с резкими чертами нечаянным видением передо мною и днём, и ночью стояло. Видно не случайно так меня доктор заинтересовал. Уж я свою слабость знаю. Когда-то и на своего, ныне покойного, мужа Серёжу, будущего хирурга, также заглядывалась. Даже Надюха стала замечать мою задумчивую нервозность.
- Ты не заболела часом, подружка? - Как-то спросила она меня обеспокоено. - И не ешь ничего почти. Словно птичка клюёшь, всё на тарелке остаётся. Только добро переводишь. Похудела и синяки под глазами образовались. Глядеть на тебя страшно.
Я только вздыхала да отмалчивалась. А любопытная Надюха свои версии стала по поводу меня строить:
- Если о Ваньше волнуешься ? Так зря. Уж наш знахарь своё дело знает. Сама не заметишь, как Ванька твой бегать начнёт - не догонишь. Ещё наплачешься, когда за девками ускачет. Вот тогда и будешь переживать, по кустам парня разыскивая.
- Ну, что ты Надюха! - замахала я руками на столь сомнительный её прогноз. - Ванечке уж не до девок будет. Он учиться любит. Да и не такой он у нас. Он умный и со всех сторон положительный.
- Все они положительные, пока от горшка два вершка, - хихикнула опытная подруга. - Это он пока в коляске инвалидной сидел, так учиться любил. А что ему ещё делать-то было? А как с колясочки вылезет, так только его и увидишь. Попомни моё слово Оленька.
Я Надюхе верить отказывалась. Уж точно знала, что сын у меня умница, глупостей и после излечения сторониться будет. Задумалась о Ванечке, да доктора его вспомнила и от слёз не удержалась. Надюха удивлённо на меня уставилась:
- А ревёшь-то чего? Если от моих слов расстроилась, так зря. Когда оно ещё будет? Пока вылечится, пока подрастёт маленько. Чего плакать заранее?
- Ой, так Ванечку жалко, - вздохнула я, слёзы непрошеные утирая. - Так от лечения мучается голубчик. Его Иван Иванович иголками колет. А ещё я нечаянно услышала, что собирается он сыночка лечить электрическим током. Боязно! Как бы Ванюше от тока худо не сделалось. Меня раз случайно стукнуло от розетки неисправной, так чуть весь дух из меня не вышибло.
- Ты, Оленька, не опасайся. Уж Иван Иванович человек учёный. Чего не положено, того не сделает. Мне даже бабка как-то рассказывала, что боль нужно болью выгонять. - Надюха о Ване тоже запечалилась, но изрекла уверено известную истину мне в утешение:
- Сама ведь знаешь, Бог терпел и нам, грешным, велел.
- И то правда, - не могла я с ней не согласиться, и оттого ещё больше загрустила:
- И Ванюшку жалко, и доктора жалко.
- А доктора- то чего? - удивилась моей печали Надюха. - Уж чай не безногий. Здоровый у нас Иван Иванович, как бугай. Вот бы Грише моему хоть половину от знахаря здоровьица, так цены бы ему не было. А то ведь сегодня опять с утра стонал, что в голове стреляет, и мизинец на ноге болит. Уж дохнычется он у меня. Так стрельну когда-нибудь, что забудет, где та голова и находится. А знахаря чего же жалеть?
- Так одинокий и неприкаянный, - не удержалась я от вздоха.
- Ну это да, - понимающе взглянула на меня подруга. - Уход ему конечно не повредит. Уж без женского присмотру, так любой мужик одичает. Даже такой умный, как наш доктор.
За что уважаю Надюху, так это за женскую мудрость и за умение мгновенно выдавать продуктивные советы.
- А ты бы, Оленька, взяла бы и приглянула за сердешным. От одной жалости-то сыт не будешь. Всё равно ведь за Ванечкой ухаживаешь. Ну так и доктора подкормим, одежду подправим. Глядишь, станет приветливей. Может от людей шарахаться перестанет.
Совет мне понравился. Стала я за знахарем приглядывать. Он конечно упирался, да отнекивался, только добро и псу бродячему приятно. От хорошей домашней еды подобрел Иван Иванович, похорошел даже. Вскоре на лешего дикого совсем перестал быть похожим. Уж и в старой одежде снова походил на интеллигентного профессора. На меня стал поглядывать доброжелательно и будто бы с каким-то удивлением.
- Удивительная Вы, Оленька, женщина, - как-то вечером сказал мне знахарь, когда присели мы к ужину в его холостяцкой комнатке, уложив почивать Ванечку после сложных процедур. - Столько в Вас доброты и сердечности, а ещё солнца нежного, что любой лёд тает.
Я от этих его ласковых слов маком алым вспыхнула. А на сердце радость музыкой зазвенела.
- Вы не сердитесь на меня, что порой ворчу неприветливо, - поглядел на меня доктор, словно за что извиняясь. - Уж и не ждал я в этой жизни с таким теплом встретиться.
- Что Вы, Иван Иванович, - смутилась я речам его ласковым. - Добра в мире предостаточно.
- Просто Вам зло с Вашим светом ангельским не видится, - улыбнулся грустно мне знахарь. - А я повидал его немало. Совсем, было, веру утратил в людей, а в женщин особенно.
Я от той его грусти забеспокоилась:
- Просто Вам, может, не повезло. Зло Вам мир собой заслонило. Уж поверьте, хорошего в жизни больше.
Как мне хотелось его разуверить, что видела я разное. Но веру в людей, бабушкой мне завещанную, растерять не смею.
- Так скажу Вам, - уговаривала я доктора, - зло пройдёт, потому что нет в нём силы для жизни, если его в себе не держать, а добро останется.
- Вы поразительны, Оленька, - восхитился Иван Иванович.
И сердце моё забилось от его взгляда пташкою. А он вдруг нахмурился, снова превращаясь в грозного нелюдима, будто от внезапного воспоминания.
- Да, мне не повезло. Не встретилась мне такая, как Вы. Встретилась мне другая, змея подколодная. Душу из меня она вынула, рассудка лишая. И чудом жив остался. Только от этого бросил я жизнь свою прежнюю и ушёл сюда, в эту избушку случайную. Хотел забыть всю боль и муку свою в этой глуши. Спрятаться хотел и от себя, и от людей. От людей уйти удалось, а от себя не смог. Так и живу с этой болью в сердце вечною.
Сам не заметил Иван Иванович, как начал свою исповедь горькую. А я не прерывала, позволяя выговорится, облегчить свою душу изболевшуюся.
- Был я, Оленька, очень успешным человеком. И всё у меня было хорошо. И жена у меня была, женщина тихая, домашняя, даже будто бы незаметная. И сын был, умница, красавец. Казалось, живи и радуйся. Работал я в медицинском институте. И людей лечил, и студентов учил. Ни о чём плохом даже не подозревал. А потом влюбился, как мальчишка. Влюбился в свою собственную студентку. История, впрочем, могла бы показаться банальной, если бы не была такой трагической. Лиза казалась мне юной и нежной. Так доверчиво мне она в глаза заглядывала, аж сердце от того взгляда останавливалось. Я долго крепился, понимая нашу разницу в возрасте, и помня о своём семейном состоянии. Только с каждой минутой терял свой рассудок от её прекрасных, голубых глаз и от нежного, звонкого голоса. Сам не заметил, как стал её выделять, приглашая на дополнительные занятия прямо к себе домой. О чём-либо неприличном я тогда даже помыслить не смел. Ведь казалась она мне чистой и невинной. Даже жена моя её полюбила и всячески баловала угощениями, сокрушаясь о том, что она приезжая и живёт в общежитии, далеко от родителей. Только сын, тоже студент нашего медицинского института, поглядывал на нашу частую гостью неодобрительно. Как-то он даже сказал мне резко:
- Гляди отец, с огнём играешь. Уж не так проста Лизка, как тебе кажется.
Тогда я с ним очень сильно поругался, и сын ушёл из дома. А я решил, что парень взревновал, специально на девочку наговаривает. Из-за той нашей ссоры жена так разволновалась, что заболела. Лиза стала за ней ухаживать. Только лучше ей всё не становилось. И как-то вдруг умерла она. Сын на похороны матери пришёл, и снова мы поругались прямо на кладбище.
- Эта дрянь размалёванная убила мою мать! - выкрикнул Ромка тогда и на Лизу пальцем указал, обвиняя. - А ты слепец и дурак, дорогой папочка. Даже не замечаешь, как тебя оболванивают.
От этого обвинения, казавшегося мне тогда полным бредом, обиженная сыном девушка разрыдалась, и я бросился её утешать. А Ромке велел на глаза мне больше не показываться. Сын ушёл, не оглядываясь, бросив мне напоследок:
- Ты всё поймёшь сам отец, только будет то прозрение твоё горьким и запоздалым.
Я его тогда и не слушал вовсе. Лиза так расстроилась, что мне пришлось уложить её в постель и успокаивать всеми силами. Тогда всё и случилось между нами, прямо в неостывшей ещё после моей жены кровати. Будто бес в меня вселился. Словно заворожила меня юная красотка. От случившегося той ночью Лиза совсем растерялась и убежала от меня без всяких объяснений. Я проклинал себя, полагая, что она в отчаянии. Хотел броситься её искать, но тут на рассвете мне позвонили и сообщили, что мой единственный сын Ромка погиб в автомобильной катастрофе. Так, Оленька, потерял я в одни сутки всю свою семью. Словно собственными руками убил самых дорогих мне людей. От услышанного случился со мной удар. К счастью, соседка увидела приоткрытую в нашей квартире дверь, вошла и обнаружила меня в бессознательном состоянии. Она же вызвала скорую, что меня и спасло от скоропостижной кончины.
Иван Иванович смущённо вытер слёзы тыльной стороной ладони. А я, так и вовсе не стесняясь, расплакалась, сочувствуя его горю, поражаясь той чёрной пропасти, в которую этот несчастный человек сам себя столкнул.
- Лиза нашла меня в больнице, совсем ослабленного, - продолжил знахарь после малой паузы. - Она ухаживала за мной, не покидая ни на мгновение. Я думал тогда, что её сам Господь посылает мне в утешение, забывая о существовании дьявола. После моего выздоровления мы поженились, даже не дожидаясь окончания траура по моим родным. Только после свадьбы моя новоявленная супруга чудесным образом изменилась. Уже больше не заглядывала она мне нежно в глаза, а старалась вообще со мною не встречаться. Забросила учёбу в институте. Стала пропадать по ночам. И постоянно требовала денег на всякие нужды. Моя квартира из уютного домашнего гнёздышка превратилась в запущенное, захламлённое помещение. Обедать мы были вынуждены в ресторанах, потому что, как выяснилось, Лиза не умела готовить. Я пытался говорить с ней, образумить, но она больше не слушала моих речей. Смотрела сквозь меня. Теперь я понял, как прав был мой погибший сын. Лизе нужны были только деньги, жильё и прописка. Получив всё это, она больше не нуждалась во мне. Теперь я ей только мешал. А я всё ещё по-прежнему любил её, не способный справиться с поселившимся в сердце чувством. Ах, Оленька, я и теперь ещё не могу справиться с ним, упрямо живущим во мне. Эта мука сидит в сердце моём, ядовитой занозой, пронзая невыносимой болью. Даже теперь я люблю эту тварь, знаянасколько она ужасна. Это моё проклятье, данное мне Всевышним за всё, что я натворил.
- Вы не должны проклинать себя, - взмолилась я, задыхаясь от жалости к этому сильному на вид человеку. - Господь милостив. Простите себя, и Он простит Вас.
- Вы ещё не знаете всего, что узнал я позже, - горько улыбнулся мне знахарь, склонив надломлено седую голову. - Любовь заставила меня сделать всё, что она попросила. Я переписал на неё всё имущество, прекрасно понимая, что тем самым теряю её навсегда. Но я даже не догадывался тогда, на что она способна. Болезнь поразила меня внезапно. Меня спасло только то, что я, превозмогая боль, всё же доехал до института. Почувствовав внезапное недомогание, я произвёл обследование своего организма, не посвящая коллег в подробности моей проблемы. Узнав, что мой организм содержит яд, даже не удивился. К счастью, я знал, как себе помочь. И точно знал, кто виновен. Именно сегодня моя молодая жена вдруг любезно предложила мне завтрак. Теперь я понял причину её внезапной заботы. Почему не рассказал тогда о ней? У меня не было доказательств её вины. А может, я не смог побороть в себе то проклятое чувство? И именно поэтому умолчал. Более того, именно в этот же день в институте одна из моих студенток, знающая Лизу и моего сына, проговорилась мне случайно, что в ту ночь перед смертью Роман встречался с моей, тогда ещё будущей, женой. Я так и не узнал подробностей их встречи. И вряд ли кто-нибудь ещё узнает об этом. Впрочем, мне это уже было неважно. Теперь я понял, что и в смерти сына была виновна она. Я вернулся в тот день с работы пораньше, всё ещё чувствуя недомогание от отравления. Войдя в квартиру, заглянул в её удивлённые и в то же время испуганные глаза. Она снова, как когда-то давно, внимательно посмотрела мне в лицо и вздрогнула, прочитав в моём взгляде свой приговор. Я очень любил её, но когда подносил к её губам бокал с тем самым напитком, которым она потчевала меня утром, рука моя не дрожала.
Потом я вывез её тело в лес и закопал. А сам, не возвращаясь домой, поехал куда глаза глядят. И вот я здесь. Человек без имени. Убийца. С тех пор душа моя горит, словно уже в аду.
Я тихо плакала от боли за него, молясь о спасении этого, сломлено жизнью, человека.
- Иван Иванович, вы не должны сдаваться. - Моя мольба была о его душе. - Уж если есть в Вас жизнь, то значит не пришёл ещё Ваш час. Значит, не выполнили Вы ещё своё предназначение в этом мире. Вам дано удивительное знание. И судьба Ваша спасать людей, возвращать им здоровье.
- Когда я увидел Вас, Оленька, впервые, то испугался. Показалось мне, будто красота Ваша также коварна, как и её. Только после разглядел я в Вас и тепло сердечное, и доброту души. И понял теперь, что мне нужно делать. Теперь уж знаю, как следовало поступить мне в самом начале. - Знахарь улыбнулся мне доверчиво, с облегчением, будто камень свалился у него с души.
- Уж я Вам не судья, - вздохнула я горестно. - Только одно знаю, что судьба изменчива. И найдёте Вы своё искупление. И прощение Вам будет подарено. А я буду за Вас молиться, друг мой.
После того разговора уже смотрела я на доктора с ещё большей к нему сердечностью, понимая его боль, разделяя его страдание. Наблюдая, как быстро поправляется мой сыночек Ванечка благодаря умелым действиям знахаря, я и радовалась его выздоровлению и печалилась, догадываясь о решении Ивана Ивановича. Его жизнь была не в моей власти, но я надеялась о его спасении, вновь ощущая, как новый завиток опутывает нас тугими узлами.

Девятый завиток. Опутанная жизни паутиной.

С той самой минуточки, как узнала я нечаянно о судьбе знахаря, почудилось мне вдруг, что протянулись будто бы между нами незримые ниточки, оплетая души и узелками завязывая. Почувствовала и то, что в сердце моём искра тёплая зажглась из печали о жизни его горестной. Таким близким мне стал казаться Иван Иванович, сердцу родным. Хотелось преклонить к себе его седую голову, вдохнуть в душу его всю нежность свою оживляющую. Уж ни минуточки без него оставаться не могла. Словно на верёвочке следом за ним я так и ходила, в глаза его, живым огнём горящие, заглядывая. Все ту мою привязанность как-то сразу заметили. Надюха только вздыхала растеряно:
- Ох, уж эта доля женская, неприкаянная!
А Гриша вдруг ко мне проникся пониманием:
- Оно-то конечно, Иван Иванович очень знающий. Так меня ловко лечит, что я бы и сам, была бы на то моя воля, от него ни на шаг не отходил.
Сынок Ванечка, быстро выздоравливающий, поглядывал почему-то на меня неодобрительно, даже с обидою, мне непонятною.
- Ты бы, Оленька, в Москву возвращалась уже. Я вот совсем молодцом стал, учусь с костылями обращаться. О колясочке и не вспоминаю вовсе. Вскорости бегать начну. Мне уже уход особый и не надобен. А отец за тобой соскучился. Софья Александровна печалится. Да и трудно ей одной, наверное, с малышками, дочурками банкира, управляться. - Так всякий раз ворчал сын, настоятельно намекая на скорое наше прощание.
Я и сама понимала, что загостилась без особой причины, глазу видимой. Знала, что сыночек прав. Александр Петрович скучал сильно, звонил часто и о метаниях моих душевных догадывался. Только ничего не спрашивал, лишь вздыхал печально, безнадёжно как-то. Жалко мне его было, да ведь сердце приказам не подчиняется. Понимала я печаль и беспокойство мужа своего, и об отъезде, конечно, задумывалась. Да, только сил никак не могла отыскать в себе для этого расставания с, вдруг ставшим таким дорогим сердцу, знахарем. Вот и откладывала я свой отъезд под разными надуманными предлогами. Будто Ванечка не совсем окреп и моя материнская забота ему необходима. Или же сама чувствую себя неважно. Да и то правда, что из-за своих внутренних метаний стала выглядеть совершенно потерянной, потеряв аппетит и сон. Знахарь мой поглядывал на меня с грустным отчаянием, словно пёс цепной, которому кость сахарную показывают, а погрызть не дают. Уж и бабушка моя всей этой нездоровой ситуации не выдержала, и в сон мой прибежала ругаться, Серёжку по обычаю с собой притащив.
- Ох, горюшко ты моё, бестолковое! - заворчала, недовольная мною Пелагея Павловна. - И чего ты это девица красная себе-то удумала?! Про устав, как погляжу, совсем запамятовала. Ведь знаешь правило: "коль взялся за гуж, не говори, что не дюж". Обещалась быть мужу верною, так на другого и не заглядывайся. Верность судьбе своей соблюдай.
- Да соблюдаю я, бабушка, соблюдаю! - оправдывалась я перед нею отчаянно. - Сердце вот только подводит, не слушается.
- В кулак сердце сожми, да приструни, как следует! - наставляла меня строго Пелагея Павловна, отказываясь понимать мою печаль душевную. - Дай себе приказ на запад, а боли сердечной твоей давно пора в другую сторону - лес валить. Уж его там раскаявшегося давно заждались.
Пелагея Павловна всегда была натурой цельною и после смерти такой оставалась. Правила и устав она всегда почитала превыше всего. Сама так жила и от других требовала, никаких полутонов сомнительных различать не желая. Если кто в чём виноват, так ответить по закону должен, а не сидеть, в кустах прячась. И дорогой Серёженька не смолчал, хотя при жизни сам был не без греха.
- Уж не я ли тебе говорил, Оленька, подумать прежде, чем замуж выскакивать? - Удивительно, как они с Пелагеей Павловной-то спелись. Не иначе бабуля от скуки взялась за перевоспитание моего покойного муженька и, как погляжу, даже очень в этом преуспела. - Жалко-то как мужика твоего. Ведь не по-детски бедняга мается. Душа его пустоту в тебе чует, но смиряется. А когда эта пустота чувством о другом заполнится, так и вовсе сердце оборвётся, ревностью пылая.
Пристыдили они меня грамотно. Проснулась вся в слезах от смущения. Почувствовал то моё огорчение знахарь и сам, скрепив своё сердце, подтолкнул к правильному решению.
- Вы бы, Оленька дорогая, уезжали. Пора Вам милая в Москву к мужу вернуться. - Иван
Иванович был грустным, но решительным, словно в прорубь вниз головой отчаянно бросился.
- А Вы как же, человек мой дорогой? - вырвалось у меня против воли.
- Коль судьба, так свидимся, - вздохнул он горестно. И вдруг встрепенулся весь, словно мыслью нечаянной окрылённый:
- Обязательно увидимся ещё дорогая Оленька. Вот Ванечка поправится, так я сам его в Москву привезу, из рук в руки вам сыночка передам. Есть у меня задумка. Хочу попросить за него старых своих приятелей по институту. Чтобы приглядывали за ним, да науками насыщали. Сын у Вас, Оленька, удивительный. Ему учиться в медицинском институте, так просто сам Господь велел. Уж как он человеческие недуги чувствует даже теперь уже, в столь малом возрасте! Я с ним немного занимаюсь, пока лечение проходит, так он налёту всё схватывает.
Порадовалась я такой новости. От сердца отлегло, словно камень с души спал. И за сыночка обрадовалась, уж в его разумности я никогда не сомневалась. И о встрече нашей со знахарем будущей задумалась, сердцем нечаянно трепыхая. Только одно смутило странно. Его упоминание грустное о том, что в Москве дела остались важные и нужно ему их доделать обязательно. Всю дорогу домой о тех его делах таинственных голову ломала, да так ничего и не придумала.
По возвращении домой я грусть свою о знахаре в сердце глубоко спрятала и старалась казаться весёлою. А уж как счастливы были родные меня встречающие. Даже молчаливый генерал Петруша, откушав застольного угощения на в мою честь устроенном празднике, на песню отважился. Софья Александровна после этой его арии констатировал категорично:
- Готов касатик! - И мужа решительно спать отправила.
Александр Петрович уж не знал, где меня посадить и как потчевать. Радостно с тоской в глаза заглядывая. Я же взгляд отводила, чуя свою вину перед ним, да ещё жалость трусливую. Муж меня, как и прежде без слов понимая и своим вниманием стараясь не тяготить, заторопился вдруг на работу, на всю ночь откланявшись. Но больше всех моему возвращению обрадовался Свиридский Вениамин Архипович. Не успев даже поприветствовать, занятой банкир сразу же вручил мне своих беспокойных крошек, словно награду какую почётную. Я от девчонок отказываться не стала. Обрадовалась им, будто родным. Алёнка и Светочка подросли и даже уже лопотать что-то своё начали. Славные таки девчоночки у банкира получились, вертлявые, рыжими кудряшками украшенные. Меня они узнали, ручонки ко мне сразу же потянули. Да и как иначе? Я ведь с ними почти от рождения нянчусь, а родная их матушка всё ещё из-за границы так и не вернулась, ни разу детей своих не проведав. Наверное фигурой сильно при их рождении пострадала, и для восстановления ей потребовалось немало времени.
Так и потекла наша жизнь будто бы по-прежнему. Александр Петрович на работе день и ночь пропадать стал, а я с малышками, да с Софьей Александровной оставалась, в хлопотах стараясь забыться, о тоске своей душевной не вспоминать. Только никуда не могла от неё я деться, как не старалась. В глазах моих застыло ожидание. Бабушка на меня крепко осерчала и во сны ко мне больше не заглядывала, оставляя один на один со своей мукой, считая то моё переживание блажью и выказывая мне своей отстранённостью решительное неодобрение. Софьюшка по своей лёгкости отписывала мою печаль волнениям за Ванечку и в душу мне глубоко не заглядывала. Сама она за ним скучала и часто звонила, справляясь о его здоровье. Ваняша отвечал нам бодро, радуя новостями. Уже мог он ходить, правда только с палочкой, но и это было чудом для нас великим. Вскоре ждали мы его возвращения. От этих новостей я ещё больше заволновалась, к сердцу, рвущемуся из груди, прислушиваясь. Наблюдая блеск моих глаз, как-то не выдержал муж мой и спросил, вздохнув горько:
- Ждёшь ведь, Оленька?
- Жду, - повинилась я перед ним, не имея сил скрытничать, ведь уважала его и жалела искренне.
Только рукой обессилено махнул Александр Петрович на то моё признание и на работу, по обычаю, заторопился. А я, пряча своё смущение, отправилась к банкиру присматривать за его крохами, надеясь в возне с ними хоть немного забыться и развеяться. К моему удивлению Вениамин Архипович был дома, что для него необычно. К тому же находился он в состоянии плачевном, а точнее был банкир пьяным и совершенно заплаканным.
- Как хорошо, что ты пришла дорогая Оленька, - незамедлительно бросился он мне на шею, ненароком вытирая сопли о мою новую кофточку, Александром Петровичем к приезду подаренную. - Только ты, такая нежно чувствующая женщина, можешь меня понять и утешить!
Утешать это слюнявое, толстое чудовище мне почему-то вовсе не хотелось. Хорошо ещё, что малышки сладко спали, посапывая в своих кроватках, и этого безобразия не видели.
- Жена, стерва крашенная, по заграницам уже год на мои деньги разъезжает, - упрямо продолжал рыдать банкир, всё теснее прижимаясь к моей многострадальной кофточке. - Бросила меня гадина совсем одинёшенького. А ты, Оленька, не такая. Ты меня поймёшь и пожалеешь.
- Вы бы спать ложились, - попыталась я вежливо от страдальца отстраниться.
- Правильно мыслишь, дорогая! - вскричал Вениамин Архипович. - Прилечь нам нужно
незамедлительно.
И тут же поторопился перейти от слов к делу, обхватив меня ловко пухлыми ручищами, он попытался утащить меня в спальню. Эта его идея мне уж совсем не понравилась. И так как ложиться я с ним не собиралась, то начала активно возражать. Слова мои в его, замутнённое алкоголем, сознание упрямо не доходили. Пришлось действовать по мере сил и возможностей. Руками оттолкнуть этого борова мне не удалось, а вот коленкой я в него прицельно попала. Боюсь даже, что малость перестаралась. Уж очень громко взвыл сердешный. После упал на пол, враз забывая про утешения. От шума проснулись девочки и пронзительно объявили нам о своём пробуждении. Оставаться с поверженным банкиром мне, по понятным причинам, не хотелось вовсе. Поэтому подхватив орущих малышек на руки, я бросилась вон из столь гостеприимного особняка.
Прибежала я домой вся взволнованная, растрёпанная, с разорванной на груди кофточкой. А дома ждала меня неожиданность: ковыляющий с палочкой Ванечка, да знахарь с моим мужем спокойно о чём-то беседующий. Как увидели меня мужчины, так с мест сразу и вскочили, вопрошая с беспокойством в один голос:
- Что с тобой случилось, Оленька !
Я в горячке совершенной была, вот выкрикнула всю правду, не подумав о последствиях:
- Вениамин Архипович видать умом тронулся! Совсем не в себе и пьяный к тому же. Хотел прилечь со мной, настаивая на утешении. Я ему в этом удовольствие отказала. Только, боюсь, повредила его малость. Он теперь дома у себя валяется.
- Ох, батюшки ты мои! - запричитала Софья Александровна, забирая из рук моих девочек, заметив начинающую сотрясать меня нервную дрожь. Только теперь осознала я свой испуг и былое вспомнила. Ванечка поднёс мне водички и успокоительного поторопился накапать. Муж от новостей таких вздрогнул, словно от удара, а знахарь, набычившись, прорычал люто:
- Где сей господин проживает, Оленька?! Адрес, скажите мне адрес пожалуйста. Уж я с ним парой-то слов переброшусь, мне всё равно терять нечего.
- Банкир мой, - глухо, почти шёпотом, проговорил Александр Петрович. И столько в этих его словах было боли и ярости, что спорить никто не решился. - С ним я сам разберусь. Объясню доходчиво, что хорошо, а чего делать ни в коем случае нельзя. Уж он мужик умный, может и поймёт. А нет, так значит судьба. От неё всё равно не спрячешься. А тебя Иван Иванович, - грустно поглядел муж на знахаря, - свои дела ждут, дождаться не могут. Я позвонил ребятам, так что поторопись. Ситуация у тебя, дорогой друг, непростая. Но решать её нужно. А я уж с этой нашей бедой сам справлюсь.
Знахарь спорить не стал, подчиняясь силе, в голосе мужа моего послышавшейся. А я вдруг поняла, что наделала. Испугалась той горящей в его глазах решимости и к груди Александра Петровича припала, умоляя не оставлять меня.
- Ну что ты, Оленька? - нежно погладил муж меня по вздрагивающим плечам. - Я тебя ни за что не оставлю, если ты сама этого не захочешь. Вот только поговорю со своим начальником по душам и вернусь.
Не хотела я его отпускать, не в силах со своим страхом справиться. Следом за ним побежала упрямо, а он не решился меня оттолкнуть. Вениамин Архипович открыл нам дверь ещё не оправившийся от ущерба, мною организму его нанесённому, но уже порядком протрезвевший. Муж так просто с порога с правой в глаз ему и приложился. Банкир вновь взвыл, словно кабан раненый:
- Да, что же это за семья такая?! Одна потомства будущего лишает, а другой зрения.
- Это я тебе, наоборот - резкость на глазах навожу, чтобы ты в другой раз мою жену от своей отличить сумел. Вот нужно бы ещё и руки повыдёргивать, чтобы ты их, дорогой начальничек, куда не надобно не протягивал. А я если сказал, так сделаю. Уж ты меня Вениамин Архипович давно знаешь. И то, что я свои обещания всегда исполняю, тоже тебе известно.
- Руки выдёргивать не нужно, - банкир поторопился отойти на безопасное расстояние. - А ты не боишься Петрович, что я тебя засажу, далеко и надолго?
- Я-то не боюсь. Это тебе бояться следует. - Муж был суров и выглядел непривычно опасным. - Живёшь Свирид не по понятиям. Друзьям твоим не понравится то, что ты вытворяешь. Да и огласка тебе не нужна.
Такое неожиданно неуважительное обращение мужа моего к начальнику вызвало у меня подозрение, что знакомцы они уж очень давние и когда-то, наверное, ходили в приятелях.
- Да ладно тебе, - совсем сник банкир, услышав про своих друзей старинных. - Виноват, признаю. Пьян был, за женой тоска загрызла. Я ведь люблю её, стерву! А тут твоя Оленька так неудачно зашла, вот у меня "крышу" то и снесло. Давайте мы это, ребята, замнём как-нибудь.
- Обещай, что на жену мою даже глаза больше не поднимешь, - строго сказал на это его извинение мой Александр Петрович.
- Видеться больше никогда с нею не буду, если хочешь. Мне это наше свидание ещё долго будет в кошмарах сниться. Только пусть моих дочек не оставляет. Они к ней привыкли, словно к родной. Может, к вам в дом их пока переселить?
- Девочек я не оставлю. Уж не надейтесь.- Строго я на банкира взглянула, крепче к мужу прижимаясь, стараясь тем самым его успокоить. - Крошки-то ваши ни в чём не виноваты.
- Я тоже не виноват. Прости меня Оленька, - взглянул на меня жалобно Вениамин Архипович и тут же пугливо взгляд отвёл, о своём обещании мужу моему вспомнив. - Всё это водка проклятая, да жена ветреная, меня позабывшая, горемычного.
Жалко мне стало несчастного банкира. Сердце-то не камень.
- Да, бог с Вами. Всё я понимаю. Как же тут не понять? Только близко ко мне всё-таки лучше не подходите. - Прощение своё ему я подарила, но всё же его ещё опасалась немножечко.
Всё к счастью вскорости разрешилось благополучно. Банкир не только извинился, но Александра Петровича даже с работы не уволил. Доверять ему стал больше прежнего. Я же старалась с ним не встречаться. А девчонок у нас устроила. Вениамин Архипович предлагал нам квартиру в подарок, зная о том, что мы по-прежнему стесняем Софью Александровну. Но муж отказался, не желая принимать от начальника никаких презентов. Впрочем, Софьюшка только порадовалась нашему пополнению, и на тесноту роптать даже не думала. На съёмную квартиру она решительно нас отпускать отказывалась, не желая с нами расставаться. Судьба же дорогого знахаря тоже, наконец, разрешилась. Со всеми этими волнениями я о нём совсем не вспоминала. Так сильно за мужа переволновалась, что о былых своих терзаниях и позабыла вовсе. Иван Иванович решился повиниться и о содеянном честно в милиции рассказал. Был по этой причине он арестован. На суде вёл себя достойно. Я его всё также жалела, но без прежнего трепета, а будто нашего близкого родственника. Вениамин Архипович, желая загладить перед нами свою вину, нанял лучшего адвоката в городе, видя наше участие в судьбе профессора Белялова. Суд приговорил знахаря к семи годам колонии общего режима, учитывая так же смягчающие его вину обстоятельства. И принял этот свой приговор Иван Иванович, как должное, даже с чувством облегчения. Так завершился ещё один завиток моей судьбы, даря нам всем надежду на лучшее.

Десятый завиток. Слова на снегу

Жизнь наша потекла плавной рекой, изменяясь к лучшему, что ещё раз подтверждало известную истину о победе добра над несчастьями. Судьба была к нам благосклонна. И какие бы беды не обрушивались на нас, мы всякий раз находили в себе силы противостоять им. Ведь объединяла нас любовь и забота друг о друге. Только все вместе мы были достаточно сильны, чтобы спорить с судьбой своей и выигрывать эти споры. Горести сблизили нас на столько, что страшно было подумать о расставании друг с другом. Меня стали пугать даже недолгие разлуки. Отчего-то настигала меня печаль, окутывая, словно призрачными крыльями душу, в те дни, когда муж мой был вынужден отправляться в командировки, сопровождая своего банкира в деловых его поездках. Только этим омрачалось тогда наше семейное счастье.
Во всём остальном жизнь складывалась удивительно благополучно. Ванечка увлёкся спортом, навёрстывая упущенное. Бегал он теперь не хуже своих одиннадцатилетних сверстников. Но и об учении не забывал. По протекции Ивана Ивановича занимались с моим сыночком известные профессора, которые очень его хвалили за старательность и сообразительность, предрекая большое будущее. Ванечку сложности не пугали. Он будто торопился познать как можно больше, мечтая скорейшим образом начать лечить людей, как делал это его любимый учитель профессор Иван Иванович Белялов. Дорогой наш знахарь, отбывая свой срок наказания, продолжал применять свои умения и знания, восстанавливая здоровье и возвращая к жизни заболевших, или пострадавших от чего-либо сограждан. Работал он в лазарете при колонии и судьбой своей был вполне доволен, считая своё наказание справедливым. Мы часто обменивались с нашим доктором письмами и даже навещали его. Как-то незаметно для себя стали относится к нему и вовсе по-родственному. У Ивана Ивановича родных не было, поэтому потянулся он к нам душой и совершенно с нами сроднился. Ванечку же он просто обожал за доброту и удивительную его разумность. К тому же подружился знахарь с моим мужем. Нашли они друг в дружке много общего и при любой возможности старались пообщаться, часто схожими мнениями о чём-либо обмениваясь. А у нас с Софьей Александровной неожиданно хлопот прибавилось. Подросли Алёнка со Светочкой, дочки банкира, временно у нас проживающие. Рыжие девчушки, решив видимо, что засиделись, вдруг начали ходить на своих коротких пухлых ножках. Да не просто ходить, а сразу же бегать, разбрызгивая свою радостную энергию вокруг себя громким визгом и криком. Заскучать они нам и вовсе не позволяли. Мы с Софьюшкой, бывало, с ног сбивались, отлавливая в комнатах и на прогулках этих проказниц. Только хлопоты такие казались нам радостными и необременительными. А девочки так к нам привыкли, что отца, редко проведывающего их, узнавали с трудом. И то только тогда, когда замечали у него в руках конфеты. А о матери сестрички и не догадывались. В связи с её постоянным отсутствием их отец, Вениамин Архипович, тоже частенько бывал в настроении питейном. По этой причине я его сторонилась, стараясь на глаза лишний раз не попадаться, помня о его жажде утешения. А уж совсем для полного счастья привезла нам Надюха свою Маринку, в надежде пристроить её как-нибудь в Москве на учение. Проявился у моей крестницы неожиданный талант. Мариша вдруг взяла и ни с того, ни с сего запела. Она всегда к искусству тянулась. От радио с детства нельзя её было оторвать, если особенно музыкальную передачу передавали. Показали мы Маришу специалистам. Оказалось действительно талант пропадает. Определили мы её в музыкальную школу на радость её родителям. Маринка девчонкой шустрою уродилась, и помочь нам с Софьей Александровной никогда не отказывалась. Стала она для наших малышек любимой нянею. А с Ванечкой по-прежнему в лучших друзьях значилась, восхищаясь его умом и удивляясь ныне проявившейся ловкостью.
Одна только печаль в то время нас постигла. Внезапно умер дорогой генерал, Пётр Алексеевич. Тихо жил, так же во сне незаметно и скончался. Софья Александровна горевала конечно, но при нашей поддержке крепилась и с утратой своей смирилась покорно. На похоронах даже сыновья её объявились, давно проживающие в далёкой заморской стране. Хотели они Софьюшку с собой забрать, но отказалась она от их приглашения, не желая с нами расставаться и продолжая считать всех нас своими родственниками, а Ванечку моего внучеком. Сыновья её ведь внуков ей так и не подарили, не соблазнившись прелестями семейной жизни. Были они очень занятыми и чрезвычайно увлечённые своей работой. Вскорости они отбыли, оставляя свою матушку в наших надёжных руках.
Замечая нашу тесноту, Александр Петрович решился на покупку просторного домика, не без помощи Вениамина Архиповича, который всё же помнил невзначай где его дочки проживают и благодарность иногда чувствовал. Наш новый дом находился хотя и не в самом центре, а скорее в Подмосковье, всего в одном километре от Большого Московского Кольца вблизи деревеньки Ситники. Был он просторным, светлым и пейзажем живописным за окном радовал. Все вместе мы туда и переехали к всеобщей радости. Даже бабушка с Серёжей это наше решение во сне моём одобрили, простив мои былые заблуждения. Софью Александровну мы уговорили квартиру внаём сдать. Она вначале её продавать собиралась, чтобы помочь нам кредит за дом выплачивать. Но Александр Петрович в этом вопросе настоял, уверяя её в своей полной кредитоспособности.
Всё у нас в ту пору так славно складывалось, что порой приходил страх, прокрадываясь в мою душу тихой поступью. Знала ведь я не понаслышке о переменчивости судьбы, и об её капризах нечаянных. А ещё чувствовала в душе своей какое-то странное томление. Тоска порой необъяснимая на меня накатывала, мешая сосредоточиться. Не могла я в себе разобраться. И бабушка во сны больше не заглядывала, а спросить совета о себе у других я не решалась, опасаясь насмешки или ненужного беспокойства. Тут и приключилась со мной неприятность. Отправилась я как-то в центр города самостоятельно, чтобы встретить из школы Ванечку с Маришей и домой их благополучно доставить. А за девчонками Софьюшке поручила приглядывать. Февраль радовал своею оттепелью, но огорчал гололёдом. В тот момент, как увидала я своих ребятишек, отчего-то у меня вдруг голова закружилась или, может, оступилась я нечаянно, только рухнула на скользкий асфальт, как подкошенная и головой пребольно ударилась. Так сильно упала, что даже сознания лишилась. Очнулась уже в больнице и первое, что увидела, были его глаза встревоженные.
- Как ты, Оленька? - спросил меня Александр Петрович обеспокоенно.
- Нормально, - ответила я растеряно. - Что со мной?
- Ты в больнице милая. Поскользнулась, упала, головой ударилась. Наши ребята испугались и скорую помощь вызвали. Врач сказал, что у тебя только небольшое сотрясение, но озабочен он уж слишком глубоким обмороком. Доктор настаивает на обследовании. - Муж взволновано взял меня за руку.
- Ты только не уходи, - попросила я его жалобно, вспоминая свои горести прежние.
- Конечно, я останусь, - улыбнулся муж моей детской просьбе почти счастливо. - Уж никуда я от тебя не денусь, солнечная ты моя женщина.
Чувствовала я себя вполне прилично. Ничего не болело, лишь немного голова кружилась. Да ещё есть хотелось ужасно. Александра Петровича мой голод отчего-то порадовал. Упросил он меня отпустить его на пару часиков, чтобы привезти всяких вкусностей и родных успокоить, волнующихся обо мне чрезвычайно.
Я залёживаться не стала. Решила прогуляться по больничному коридору, в ожидании результатов анализов. Но уж лучше бы я на эту прогулку не выходила. Увидела столько вокруг несчастных людей искалеченных, что от сострадания просто сердце замерло. У одного нога в гипсе, у другого рука сломана, а ещё у кого-то вся голова перебинтована, даже глаз не видно. Гололёд видимо не одну меня на падение неудачное спровоцировал. Да и не только он в человеческих бедах виноват. Люди, случается, друг дружку совсем не жалеют, будто только и мечтают один другому голову проломить. Вдруг увидела я у окна тихо плачущую женщину. Не удержалась и подошла к ней. Женщина своих слёз не вытирает, сквозь них смотрит на падающий за окном снег и будто бы не видит его.
- Я могу Вам чем-то помочь? - спросила я женщину нерешительно.
- Никто нам уже не поможет, - ответила женщина горестно, слёзы наконец совершенно промокшим платочком с лица утирая.
- У Вас горе. Я вижу. Только Вы не отчаивайтесь, крепитесь, - захотелось мне поддержать эту несчастную хотя бы добрым словом.
Женщина на меня печально посмотрела и вдруг заговорила тихим голосом:
- Сына у меня какие-то нелюди покалечили. Совсем недавно только вернулся он из армии. Невеста его дождалась, так сразу и свадьбу сыграли. Любит он её до безумия. Уж и не знаю, что теперь делать? Как ему сказать о том, что ушла от него жена любимая? Узнала, что с ним приключилось, собрала вещи и ушла к своим родителям. А он ведь ждёт её каждую минуточку. Выходит потихоньку на улицу, хотя доктора не разрешают, и на ворота больничные не мигая смотрит.
- Что же с ним приключилось, с сыночком Вашим? - не удержалась я от вопроса.
- Покурить в подъезд вышел. А я вдруг забеспокоилась. Показался мне шум какой-то за входной дверью. Выбежала, а он лежит на лестничной площадке весь окровавленный и сигаретка его рядом тлеет. Не успел её он докурить. Зверь какой-то в человеческом облике проломил сыну моему голову. Врачи его на ноги-то поставили, только говорить он не может больше. А ведь только в институте после армии успел восстановиться. Как ему теперь дальше-то жить? - Женщина вновь горестно слезами залилась.
- Уж вы не отчаивайтесь. Поверьте мне, не посылает нам Господь таких испытаний, которые мы преодолеть не сможем. Боритесь за своего мальчика, как и я боролась за сына Ванечку. И придёт к вам спасение. Только верьте в лучшее, не поддавайтесь беде своей. - Всеми силами я старалась утешить эту бедную женщину, и она меня услышала.
Обещала я поспрашивать у нашего знахаря о возможном лечении. У бедняжки от слов моих глаза надеждою зажглись. Но горечь её всё же одолевала:
- Бедный мой ребёнок! Он и сказать ничего не может, и написать у него не получается.
Тут я в окошко взглянула и удивлённо воскликнула:
- Посмотрите! Не он ли это на снегу слова рисует?!
Печальная мать радостно ахнула, ладони к вздрагивающим губам прижимая. На снегу огромными буквами было начертано два слова:
- Я ЛЮБЛЮ!
Рядом со словами стоял высокий паренёк с забинтованной головой, сжимая в руках большую ветку, от рядом стоящего дерева отломанную.
- Вот видите, - улыбнулась я женщине ласково. - Уже писать у него получается и всё другое обязательно устроится. Жена тоже может ещё одумается. Молодая, наверное, и глупая, жизни не знающая. Испугалась вначале, когда увидела его искалеченным. Если любит по настоящему, так вернётся. А нет, то зачем она ему такая нужна?
Люди зря считают, что чудес не бывает. Просто не умеют они эти чудеса, всякий раз происходящие рядом, замечать. А мне вот верилось, что всё у этого мальчика будет хорошо. Тому вся моя жизнь была подтверждением. Глядела я в окно на него, ждущего свою любимую, на слова, им начертанные на снегу, и вдруг пришло ко мне прозрение.
- Я люблю, - прошептала я, как в бреду, пугая притихшую женщину своим взволнованным видом. - Я очень люблю своего мужа!
Сзади, как по волшебству, раздался его тихий голос:
- Оленька.
Я обернулась к нему порывисто и в объятья его бросилась, шею крепко руками обвивая. Он обессиленно пакет на пол уронил с угощениями от Софьи Александровны. А сам меня на руки подхватил и прижал к себе нежно, да бережно.
- Я люблю тебя, Сашенька, - смеялась я на его груди и одновременно плакала от чувства жаркого, душу мне волной заливающую. Словно какая-то во мне плотина прорвалась и кипящими водами всю меня с ног до макушечки заполнила.
- Я ведь и ждать уже перестал, - вздохнул еле слышно Саша, целуя нежно мои волосы. - А судьба всё же и мне счастья отмерила, не скупясь, полные пригоршни.
Женщина от окна удивлённо на нас смотрела, не понимая ни наших слёз, ни нашего смеха беспричинного. А потом тоже против воли улыбнулась на нас целующихся глядя.
А через время появился доктор с результатами моего обследования и порадовал нас удивительным для меня известием. Уже пять недель, как носила я под сердцем дитя и даже о том не догадывалась.
- Как же такое может быть, Сашенька? - поражалась всё я этой новости волшебной. - Как могла я его не почувствовать? А может, я и подозревала, только боялась ошибиться, боялась разочарования?
- Я о малыше нашем догадывался, - улыбался мне счастливо муж. - Во сне его видел, с тёмными кудрями и твоими глазами зелёными, бездонными. Только не смел надеяться. Совершенно это всё для меня головокружительно оказалось, даже сердце от радости прихватило.
- Скажи своему сердцу, - сердито я любимому ответила, - что пусть оно тебя обижать и не думает. Потому что я без тебя и минуточки прожить не сумею.
Сказала я так совершенно серьёзно и к губам его жарко прижалась.
- Ой, Оленька! - выдохнул муж через минуточку.- Ты меня просто с ума сводишь. Давай-ка, родная, домой поторопимся, а то ведь я по дороге сгорю факелом.
Домой поторопиться я с удовольствием согласилась, мечтая обрушить на родных наши новости поразительные, не терпелось рассказать мне им о любви к мужу во мне вдруг проснувшуюся и о ребёночке нашем долгожданном, связавшем нас Сашенькой крепче прежнего в этом завиточке судьбы счастливом.

Эпилог. Я всегда буду рядом...

Ах, как бы мне хотелось закончить это повествование на самом счастливом своём воспоминании сказочными словами:
- И жили они все вместе долго и счастливо до самой своей кончины в глубокой старости.
Жаль только живём мы совсем даже не в сказке и счастье человеческое также быстротечно, как воды ручья затерявшегося в лесной глуши. На каждом шагу подстерегают нас нечаянные горести, затаившиеся до поры до времени в уютных сумерках, планируя свои жестокие нападения. И как-бы мы ни были готовы к внезапным превратностям судьбы, как-бы ни были мы закалены в боях с горестями жизни, всегда беды, вдруг на нас обрушивающиеся, остаются полной неожиданностью. Подозревая их, цепляемся мы за ниспосланное нам счастье всеми возможными способами, оберегая и лелея его, такое призрачно-хрупкое.
Бережно хранили мы те наши светлые дни. Проживали их так, словно завтра может обрушиться на нас пустота и безмолвие вечного расставания. Товремя было заполнено всепоглощающей любовью, нежностью и радостным ожиданием появления на свет нашего малыша. Вскоре, мы уже точно знали, что сон Сашенькин был вещим и у нас родится мальчик. Ещё один сын!
- А я всё огорчалась, что Господь не послал мне внуков, - улыбалась оживлённо Софья Александровна. - Теперь же, на старости лет, живу в окружении малышей совершенно счастливою.
- Братец! У меня будет маленький брат, - не мог нарадоваться этому известию и Ванечка. - Как же это хорошо вы придумали, дорогие мои родители.
Маришка уже готовилась стать и этому младенцу любимой нянечкой, заранее важничая. Даже рыженькие крошки Алёнка со Светочкой, только начинающие говорить, уже понимали нас достаточно, чтобы ласково гладить мой, еле наметившийся животик, своими маленькими ручонками.
- У Оли там ляля, - пытались донести они всем и каждому такую важную информацию.
А отец их, банкир Свиридский, поторопился с подарками для меня и малыша, совершенно не слушая ворчание Софьюшки о том, что дарить подарки заранее плохая примета. Смотреть на меня он по-прежнему не отваживался, но вздыхал тоскливо, видимо, мечтая о сыне, и понимая всю безнадёжность своего мечтания. Прислал в письме нам поздравления и дорогой наш знахарь Иван Иванович. А также сообщил он ещё и свои хорошие новости. Появился слух, будто совсем скоро выйдет он на свободу по амнистии. Слух, конечно, непроверенный, но очень для всех нас желанный. А ещё сообщал доктор о том, что встретилась ему добрая, ласковая женщина, на жену его покойницу похожая. Пришлась она Ивану Ивановичу по сердцу, и он ей очень приглянулся. Решили они после его освобождения пожениться и жить вместе, утешая друг друга в старости. Очень мы за счастье доктора нашего порадовались, желая ему добра и благополучия. Уж ему-то больше иных радости в жизни недодано.
А уж Сашенька, муж мой ненаглядный, так и дышать возле меня боялся, каждую секундочку взглядом обнимал. Опекал меня всячески, предугадывая каждый мой вздох, каждое моё движение. И любовь наша горела пламенем, ровно и сильно. Будто одно дыхание у нас было на двоих и души наши в одну сплелись тогда навечно. Не мыслила я больше своей жизни без него, без его глаз, без его рук, без губ его жарких. Не представляла мира, в котором сумела бы жить, если бы в нём не было моего любимого. Вся я, словно растворилась в нём, и он впитал меня в себя жадно, ревниво охраняя то наше с ним единство. Говорила я прежде, что счастливцы не замечают времени. Только теперь я замечала его особенно, прислушиваясь к тихому падению секунд, минуток, часов, словно песочных крупинок. Так дороги мне были те мгновения, что не хотела я пропустить ни одной из них частички. Наверное, уже тогда знала я, сердцем чувствовала, как дорого станет для меня это воспоминания о золотых днях моей жизни.
Не хотела я отпускать Сашеньку в то пасмурное утро. Но ему обязательно нужно было ехать в Шереметьево встречать прилетающую из Лондона Алевтину Свиридскую, долгожданную жену Вениамина Архиповича и непутёвую мамашу моих воспитанниц. У банкира наконец закончился запас терпения, и он нашёл способ возвратить себе жену, лишив её денежной поддержки. По рассказам мужа, дама пришла в неописуемую ярость и решилась вернуться на родину, чтобы лично разобраться со своим супругом. Данный супруг то ли от радости, то ли со страху уже третий день не просыхал от слёз, на которые был скор, и от горячительного. Он и теперь, счастливо улыбаясь, валялся в машине на коврике в почти бессознательном состоянии.
- Не оставляй меня Сашенька, - молила я мужа, словно капризный ребёнок. - Не езди в аэропорт за женою банкира. Сердце беду чует.
- Я не оставляю тебя, солнечная моя девочка, - улыбался мне он в ответ. - Только со Свиридом мы крепкой верёвкой повязаны с давних пор. Это теперь он в мои начальники выбился, благодаря покойным своим родителям. А когда-то был моим дворовым приятелем, потом сослуживцем, а ещё позже бандитом. Спину мне он не раз прикрывал в те давние годы. И даже после, когда я его ловил за дела неправедные, о спинах друг друга мы всегда помнили. Неужто теперь я не помогу ему. Уж стрелять в нас точно никто не собирается. Я очень быстро встречу его дамочку и вернусь к тебе, родная моя.
- Не надо быстро, - всхлипнула вдруг я, сама не понимая почему. - На улице дождь. Асфальт мокрый, скользкий. Не надо быстро. Просто вернись.
- Я вернусь, - прошептал он, зарываясь руками в мои растрёпанные со сна волосы и жадно целуя губы. - Я вернусь и буду всегда рядом.
Всё, что произошло потом, я узнала намного позже. Алевтина была в гневе уже целые сутки, с того самого ужасного момента, как не смогла заплатить в ресторане за обед. Именно тогда она узнала, что её дражайший супруг не соизволил положить на её карточку деньги. Но её мечта разобраться с мужем сразу же по прибытии в Москву, разбилась о слюнявую, бессмысленную улыбку банкира Свиридского, пребывающего в этот драматический момент в состоянии нирваны. Это состояние он мужественно переносил, лёжа в машине на коврике со слюнявой улыбочкой на сонном лице. Алевтина сказала Сашеньке, что должна немедленно успокоиться, иначе она взорвётся от ярости. И лучшее средство для этого - сесть за руль. Почему муж уступил этой вздорной бабёнке? Этого мне уже не дано было узнать. На скорости 120 километров в час машина банкира Свиридского врезалась в бетонное ограждение и взорвалась. Именно в этот момент, находясь на очень большом расстоянии от того страшного места, я закричала отчаянно, вдруг почувствовав внутри себя сильную боль, почти теряя сознание и пугая домочадцев:
- Сашенька! Любимый!
Ощущение было такое, будто кто-то полоснул ножом по душе моей, и она снова распалась на две половинки, истекая кровью. Вскоре нам позвонили из больницы. Банкир и его жена погибли мгновенно. Вениамин Архипович возможно встретил свою нечаянную смерть всё с той же счастливой детской улыбкой, так и не осознав своей кончины. Его самое горячее желание сбылось. Он наконец воссоединился со своей любимой, но своевольной супругой навечно. А Алевтине, с которой я никогда так и не встретилась, дочерей которой я растила, как своих собственных, и которая отняла у меня самое дорогое - мою любовь, удалось, наконец, успокоиться навсегда. В тот момент, когда машина взорвалась, она растеряла остатки своей глупой ярости вместе со своей пустой и бессмысленной жизнью. Судьба была милосердна. Она преподнесла мне свой последний дар - позволила увидеться с ним ещё один раз, дала возможность проститься. Если бы не эта её благосклонность, то вряд ли у меня достало бы сил выдержать весь тот ужас и боль, обрушившиеся на меня в один короткий миг.
- Держись мама, - твердил мне сын, придерживая за руку.
- Держись Оленька, - тихо рыдала рядом Софья Александровна.
- Держись, - глухо раздавались в сознании призрачные голоса бабушки и Серёжи.
И я держалась. Держалась ещё, может, потому, что явственно ощущала толчки под сердцем. Это наш ребёнок упрямо напоминал мне о своём существовании. Наш малыш, мой и Сашенькин. И ради него, ради сына своего любимого мужа я должна была выдержать этот удар. Я должна была сберечь его ребёнка. И осознание этого придавало такой нужной в ту минуту мне выдержки.
- Буквально за мгновение до взрыва Вашего мужа выбросило из машины. Но к сожалению удар был слишком сильным, и он получил травмы несовместимые с жизнью, - сухо информировал меня молодой врач, провожая до палаты интенсивной терапии, к моему Сашеньке. - Мы даже не уверены, что он сможет прийти в себя.
Но он смог. Медленно открыв глаза, мой любимый прошептал моё имя:
- Оленька.
Слёзы мешали в последний раз всмотреться в родное лицо. И я решительно вытерла их ладонью. Ничто в эту минуту не должно было стоять между нами, даже мои слёзы. Он был весь изранен и опутан проводами, которые соединяли его тело с тихо гудящими приборами, напрасно пытающимися поддержать в нём жизнь.
- Не покидай меня, любимый. - Безнадёжность в моём голосе, только подтверждала бессмысленность моей просьбы.
- Я не покину тебя, солнечная моя девочка, - его глаза улыбались мне напоследок.- Я останусь с тобой в нашем малыше. Сбереги его. Пусть в нём часть меня хранит тебя по-прежнему любовью моей.
Его голос затихал. Он слабел, оставляя меня в этом пустом огромном мире.
- Прости меня Сашенька, что так долго не понимала, не чувствовала своей любви к тебе. Не оставляй меня в одиночестве. Я не смогу теперь жить без тебя.
- Ты должна... Ради сына... Я всегда буду рядом...
Он умер у меня на руках, словно уснул. Уснул навсегда.
Мой мир, как когда-то давно, вновь наполнился тенями. И я бродила в одиночестве, не замечая ничего вокруг, сама превращаясь в тень. И только одна живая искра упрямо возвращала меня в реальность. Сын. Маленький Сашенька не давал мне забыться. Он всё чаще и чаще напоминал о себе резкими, протестующими толчками. И ещё сны, в которых мои умершие родственники обычными нотациями лишали меня всякой возможности быть слабой, толкая упрямо к жизни. Только любимый не приходил в те мои сны. Как-то я решилась спросить о нём бабушку. Пелагея Павловна законно удивилась:
- Как же он придёт, когда ты его не отпустила? Ищи защитника своего в своём ребёнке.
От этих её слов родилась во мне надежда, что не ушёл любимый от меня, что будет он жить в нашем сыне и сердце моё застучало вновь, оживая.
Через неделю после автокатастрофы, лишившей меня счастья, укравшей у меня любимого мужа, меня пригласил к себе нотариус и объявил мне волю покойного банкира Свиридского Вениамина Архиповича. Уж не знаю, в добром ли здравии и при своей ли памяти был составлен им сей документ? Только всё своё имущество, в том числе банк и особняк в центре Москвы, покойный завещал мне, при условии, что я воспитаю его дочерей надлежащим образом и передам им их долю наследства, когда они достигнут совершеннолетия. Так в одночасье стала я опять вдовой, да ещё и многодетной, и одновременно банкиршей, владеющей миллионным состоянием. Что делать с упавшим мне на голову богатством? Я тогда и понятия не имела. Да и жила-то в те дни, словно в тумане. На моё счастье приехал как раз вовремя, отпущенный наконец на свободу, Иван Иванович со своей женой Анастасией. Узнал он о нашем несчастье и поторопился на помощь. Нашёл знахарь знающих надёжных людей, которые стали учить меня управлять банком, дабы сохранить в целости наследство маленьких сироток Алёнки и Светочки, усыновлённых мною по воле их погибшего отца. Ванечку Иван Иванович взялся сам подготовить к поступлению в институт, потому что его знания и способности позволяли получить аттестат об окончании средней школы значительно раньше своих сверстников. Благодаря стараниям своего любимого учителя мой старший сын в четырнадцать лет стал студентом, восхищая своими достижениями окружающих и наполняя моё материнское сердце гордостью. Заботы по дому взвалила на себя молчаливая, добросердечная Анастасия, освободив Софью Александровну от тяжёлого для её немолодых уже лет бремени. Жена знахаря нашего была женщиной приветливой, но твёрдой и отличалась внутренней силою. Наши домочадцы её уважали за умелость вести хозяйство, но побаивались за твёрдость характера и слушались беспрекословно. Малыши, впрочем, хозяюшку нашу любили, потому что она их всё равно баловала, забывая о своей показной строгости. Догадываюсь, что жизнь у Анастасии была непростой, и наше шумное семейство стало той самой благословенной пристанью, о которой она просила Господа в своих нехитрых молитвах. С Иваном Ивановичем они смотрелись очень гармоничной парой. Их взаимное уважение и нежная забота друг о друге сразу бросались в глаза. Наблюдая их слаженную, размеренную жизнь, я сердечно радовалась обретённому ими счастью.
Появление на свет маленького Санечки окончательно разрушило мрак в моей душе, утверждая в ней право на жизнь и любовь. Этот малыш стал моим путеводным светом, примиряя меня с миром, в котором не было больше его отца. Он одним своим вздохом развеял все мои сомнения, и громким нетерпеливым криком сообщил о своём рождении. С этого мгновения завитки судьбы моей больше не страшили меня непредсказуемой внезапностью. Я снова стала сильной. И я была не одна. Со мной навеки осталась его любовь, наши сыновья, воспитанницы и близкие, родные люди, готовые встретить вместе со мной любую беду и не побояться сразится с самой судьбой. И я уверена, что судьба сбежит с того поля брани, под названием "Жизнь", трусливо поджав хвост. Мы снова сумеем одолеть её, какой бы суровой она не оказалась.
Мой любимый человек не обманул меня. Он всегда оставался рядом, вплетённый в мою жизнь, в мою судьбу, в мою душу. И так будет всегда. Какие перемены не ждали бы меня в будущем, я готова принять их, не отрекаясь от своего прошлого и смиряясь с настоящим.