Он позвонил под утро, в три с четвертью - словно воткнул раскаленную добела иглу прямо в мозг:
  - Пять минут на сборы. Форма одежды - штатская. Машина будет ждать внизу.
  И бросил трубку.
  Не первый раз так, и не второй. Но ожидать следовало чего угодно. Никто ведь не застрахован, даже я. И если вдруг... тогда придется в последний момент бежать. А потом - все с начала.
  
  Никакой опергруппы. Он сам сидел за рулем, жевал папиросу. Распахнул дверцу, похлопал по сиденью рядом. В резком, косом свете ночного фонаря блеснули стекла очков, железные зубы.
  По брусчатке чистого и пустого ночного города тряслись недолго - четыре квартала, потом свернули в темный двор. Заскрипели тормоза, умолк мотор.
  Он медлил. Влажно пыхтел в темноте крепким табаком. Да уж, похоже, легкие у него - ни к черту. Потом все же просипел:
  - Жди пока. Если не вернусь через четверть часа, поднимайся наверх. Третий этаж, налево. Тебе откроют.
  И неуклюже полез из машины.
  
  Когда и где он увидел и выбрал меня - не знаю. Наверное, весной, на физкультурном празднике. Мы в сатиновых трусах и тапочках бегали кросс вокруг березовой рощицы и, помнится, поодаль, у просеки, стояли машины с какими-то шишками в зимних шинелях и с биноклями. А позже, в июне, когда я "вникал в должность" - штатные следователи допросы вели, а я в уголочке сидел - вдруг вызвали на второй этаж, к нашему-самому-главному. Секретарь в приемной, моль бледная, даже глаз не поднял - только вяло ладошкой отмахнулся: ползи, мол. А в прокуренном начальниковом кабинете, за его громадным, почти бильярдным столом, торчал незнакомый долговязый скелет в круглых очочках и с парами золотых звезд в петлицах. Лет пятидесяти - не мой клиент. Зато я оказался - его.
  - Младший лейтенант госбезопасности Тверцов?
  - Так точно!
  - Двадцать лет? Холост? Детдомовец? По комсомольской путевке после техникума?
  - Так точно!
  - Будете работать со мной. Приказ уже подписан.
  Так я стал адъютантом старшего майора госбезопасности Венедикта Викентьевича Березинского.
  
  По званию он соответствовал нашему-самому-главному, но должность у него была: инспектор-из-столицы. Поэтому все его боялись до желудочных спазмов, даже наш-самый-главный. Березинскому выделили крохотный кабинет на верхнем этаже, под крышей, а еще адъютанта-порученца, то есть - вашего покорного слугу.
  Меня он называл: юноша, но чаще: сынок. Мы, действительно, были похожи: он рослый, мосластый - как я. У него пего-седые островки волос на лысине - и я блондин. Физиономии, правда, разные. Наверное, именно за это сходство он меня и выбрал. И больше ни за что.
  Моя работа была - присутствовать рядом. Он мне даже персональный телефон в комнату коммуналки провел. Со стороны это выглядело, будто я его телохранитель. А на самом деле приходилось бегать за папиросами в ларек на соседней улице, подшивать в папку листы проведенных им допросов, разъезжать туда-сюда, иногда довольно далеко, отвозя и забирая какие-то запечатанные сургучом пакеты. Пару раз я присутствовал с ним на задержаниях: черный воронок, опергруппа, ночной звонок в дверь - всё по правилам. Бывало, после допросов он задержанных отпускал с миром, но чаще - в Соловки закатывал. Работал спокойно - не орал, морды не бил. Ему не признания нужны были, но - сведения. Его интересовали всякие чудики и шарлатаны: чтецы чужих мыслей и сгибатели пятаков взглядом. Иногда - ученые или коллеги НКВД-шники. Но глубоких стариков среди них, увы, не наблюдалось...
  Странно, он очень заботился о моем здоровье - запрещал пить, курить, обязал регулярно посещать занятия по физо для комсостава НКВД. Себя же не жалел совсем: смолил по пять пачек в день, кокаин понюхивал, без стопки рабочий день не мог ни начать, ни кончить. И баб у него было - как мух в сортире. Я по его приказу собирал на них досье: истинный возраст, социальное происхождение, лечилась ли ранее от люэса. Последняя была вообще девчонка - тоненькая, кудрявая, глазастая. Ее он не отпустил (как большинство), и не посадил (как некоторых), а вроде бы поселил на конспиративной квартире, под охраной.

  А еще он очень любил поболтать. Запирался в кабинете, усаживал меня напротив - молчи и слушай! - доставал из сейфа графин с сорокаградусной. На столе синяя фуражка, над головой портрет Дзержинского, за спиной карта страны с какими-то пометками. Опрокидывал по первой, занюхивал рукавом и - начинал злостно нарушать квалификационные признаки пункта 10 статьи 58 УК РСФСР. До пяти лет.
  Ты думаешь, сынок, я мерзавец? Ты думаешь, "наверху" все таковы? Отнюдь. Они светлое будущее строить собрались, но кем его заселять - пока не ясно. Вообрази: город-сад, стеклянные здания в сто этажей, междупланетные космопланы. А за зеркальной стеной пьяный муж жену вожжами порет. А по мгновенной радиопочте непрерывные доносы друг на друга: служащий коллегам похабный анекдот про "карлу-марлу" рассказал. А бригада рабочих сговорилась и волшебные чудо-станки в цеху испортила, чтобы завтра на работу не ходить. И мастер промолчал.
  Сам видишь, страну надо сперва очистить от всякой мерзости: от воров, бандитов, насильников, развратников, наркоманов, алкоголиков, лжецов, лентяев, трусов, предателей, жадин, болтунов, дураков, олухов и неслухов. Перевоспитаются? Щас! Сами постепенно вымрут? Долго ждать.
  Вот поэтому: за мою скорую погибель и за твое, сынок, здоровье!

  Он велел ждать - а я тихонько скользнул следом. В парадном стояла тьма египетская, пахло валерьяновкой. Осторожные шаги прошуршали наверху и - смолкли. Коротко звякнул дверной колокольчик, потом еще раз. Чувствовалось: не только я затаился в темноте парадного, но весь дом, пробужденный гудением автомобильного мотора, теперь скорчился и замер в бессильном ужасе. Пришли? За кем?
  - Бу-бу-бу? - глухо и невнятно прогудели наверху. - Бу-бу!
  Щелкнул замок. Я рванул наверх и почти успел... почти. Дверь захлопнулась перед самым носом. Пришлось приникнуть ухом к замочной скважине - это позорно, но необходимо.
  Пять минут слушал... Десять... Выпрямился. Хотелось не то смеяться, не то плакать.

  Я тихо и коротко стукнул в дверь - и сразу сделал шаг назад. Потому что развитие сюжета предполагало, например, удар кастетом в скулу. Или струю хлороформа из резиновой груши в лицо. И то, и другое - неприятно.
  Все оказалось гораздо прозаичней. "Браунинг номер один", из такого Каплан в Ленина стреляла.
  - Спокойно, сынок. Ничему не удивляйся, так надо.
  Да я и не собирался буянить.
  - А теперь руки вперед вытяни.
  Я повиновался. Щелкнули наручники.
  - Всё, заходи. Ну же, смелей!
  
  Большая комната, двери ведут в разные стороны. Роскошная, но тусклая люстра под высоченным потолком. Черный рояль, три кресла, круглый столик. Пепельница, бутылка вина.
  В одном кресле - хозяин. Крупный дядька неопределенного, но совсем не преклонного возраста, в дорогом халате. На пальцах перстни, в чертах лица что-то восточное, и в то же время - негритянское. Волосатые ноздри, отвисшая губа.
  Странный тип. Не его я ожидал здесь увидеть. Зато он, узрев меня - передернулся. Внутренне, конечно. Внешне остался недвижим, на лице не дрогнул ни один мускул. Но в глазах, как на экране синематографа, последовательно промелькнули: ужас, паника, облегчение, недоумение... недоумение... недоумение. Почуял? Странно.
  А Березинский ничего этого не увидел и не понял. Да и не должен был. Ну ладно, с него и начнем:
  - Ты бы расстегнул мне руки... Вернее, самому себе!
  
  Есть такая жестокая, не вполне легальная забава - генерируешь в Сети мирок, заселяешь его ботами, а еще подсаживаешь копию своей личности. Без права выхода, чтобы не сбежала. И запускаешь моделирование в ускоренном темпе: минута в реале, год - там. Повышенная детализация при этом якобы не работает, но я знаю - как включить. Сумеет ли твоя копия выжить? Как долго? Удачной ли будет твоя охота? Примут ли тебя в свою касту жрецы Кетцалькоатля? Проживешь ли в средневековом Лондоне до глубокой старости, оставив сорок детей и двести внуков?
  Первую мою копию практически сразу порвал медведь и доели соплеменники-неандертальцы. Второй коллеги отрубили голову и вырвали сердце. Третья сгорела в чумной лихорадке.
  Какой же я, оказывается... неудачливый. Слабый, глупый, нерасторопный. Nosce te ipsum.
  Четвертой моей копией был обедневший дворянин, ровесник Пушкина. Я запустил моделирование и, рассеянно поглядывая в окошко, принялся ждать. Циферки в нижнем углу экрана отсчитывали минуту за минутой, полоска прогресс-индикатора медленно росла. Поход Наполеона на Москву... декабрьский демарш на Сенатской площади... Вряд ли "мой" туда сунется - смысла нет. Потом потянулись десятилетия русско-турецких войн.
  Гляди-ка, а этот жив еще, курилка, иначе моделирование автоматически прекратилось бы. Неужели настрогает сорок детей и двести внуков? Небось, к басурманам утек - такое бывает, достаточно вспомнить графа Резанова или Федора Толстого "Американца".
  Когда минуло полтора часа и возраст моего юнита приблизился к девяноста годам, я начал беспокоиться.
  Коронация Николая II... Русско-Японский позор и рабочие волнения 1905-го... Ничего себе! Это что же, и в реальной жизни мне хватит здоровья протянуть более ста лет?... Первая мировая... Февральская революция, Октябрьский переворот...
  Я отправился на кухню, вскипятил чаю, сделал бутерброды с колбасой, вернулся к компьютеру. Моделирование продолжалось. Это или баг в сетевом приложении, или...
  Я принялся сочинять себе новую копию. С отображением на реальную личность и с правом выхода - чтобы сбежать в любой момент. Моделирование замедлим: минута здесь - неделя там.
  Старика надо искать, аномально древнего старика. Итак, я буду ловкий и сильный юноша с широкими поисковыми возможностями. Поэтому: пусть я в НКВД, например, служу?

  - Ну, и что ты собирался со мной сделать? - поинтересовался я-молодой.
  - Я ж не знал, кто ты, - пробурчал я-старый. - Рокировку. Обмен телами. Этот вот умеет. Если очень-очень сильно попросить. - последовал кивок в сторону хозяина квартиры. - Он то ли баг плавающий, то ли чит секретный. Я его однажды случайно засек и теперь к его услугам уже четвертый раз прибегаю. Только зовут его каждый раз по-разному и живет он в разных местах. Правда, Колдун?
  - Сам ты глюк, - брюзгливо пробурчал Колдун. - Если рокировка отменяется, внучку арестованную верни.
  - Сразу после рокировки Колдун и его внучка исчезают, - пояснил я-старый. - И тут же возникают где-нибудь во Владивостоке или Риге. Только она уже не внучка ему будет, а жена. Или бабушка. Но теперь - верну, верну я твою заложницу лупоглазую. Раз уж не судьба.
  Я молча смотрел на этого дряхлого, тяжело больного и смертельно уставшего человека, прожившего три жизни подряд. Три вряд ли чистых и честных жизни. Истрепана, изуродована душа его. Но не было мне его жалко.
  - Слушай, - оживился вдруг я-старый. - А давай все же поменяемся телами, а? Я сто двадцать лет раскачивался, но только теперь стал... гм... имбовый. Я, кстати, здесь в командировке, а большой кабинет у меня на Лубянке. Я не только Колдуна по всей стране искал, но Королева с Цандером от ареста спас. Вавилов не в лагере, а в "шарашке". Лысенко вместо Одесского института в Магадане капусту сажает. Мандельштам на свободе. Я в твоем теле быстро карьеру сделаю - к войне до старлея или капитана дослужусь, после - генеральские звезды носить буду. Не звания главное, но знания! Мы бомбу атомную раньше всех сделаем! Сталин на пенсию по возрасту выйдет, Хрущев поедет водокачкой заведовать, а первый спутник на десять лет раньше полетит...
  Я смотрел на себя - и не узнавал. Жуткий упырь бесновался перед моими глазами.
  - Система, - приказал я-молодой. - Выход!

  И все таки "выход", но не "выключение". Я пока еще не он. Я не могу. Нельзя. Он сам должен, сам. И снова по экрану текла яркая полоска прогресс-индикатора. Минуло полчаса... Час... Значит, он все же успел с кем-то телами обменяться, а потом еще раз, и еще?
  Гм. Но Вавилов... Мандельштам... Интересно, как там у них дела с Коммунизмом к 2000 году и с экспедицией на Альфу Центавра?