ЛИКВИДАТОР

  - Ерунда,  - небрежным тоном роняет Борис Михалыч,  глядя  на  "клумбу"  в
мощный армейский бинокль. - Справимся.
  И сразу становится ясно,  что  дело,  действительно,  плевое.  А  проблема
выеденного яйца не стоит.
  Борис Михалыч Мацепуров - серьезный мужик,  даром что генерал-полковник  и
замзавсектора  в  ЦК.  Он прилетел из Москвы на рассвете,  рявкнул,  стукнул
кулаком по столу, и сразу шестеренки бюрократического механизма завертелись.
Появилось,  наконец-то, нормальное оцепление - из поднятых по тревоге солдат
местного стройбата.  Нашлись костюмы химзащиты с изолирующими противогазами.
И соляра для бульдозеров.
  Правда, генерал Мацепуров тогда еще не знал,  да и никто не мог знать, что
"клумба"   сосет   эту   соляру   почем   зря.   Затыкает   выхлоп,  срывает
стеблями-щупальцами крышки с  топливных  баков,  лезет  внутрь  и  в  минуту
осушает.  А еще жрет дерматиновые сидения и резину костюмов.  Это стало ясно
позже,  когда дизельные движки бульдозеров вдруг поперхнулись и заглохли,  а
водители рванули прочь со скоростью спринтеров.
  Вон они,  бульдозеры,  до сих пор видны.  Вернее,  только два  из  них,  -
которые не успели углубиться в заросли.  Один на боку лежит,  другой прущими
из земли стеблями на попа поставило.  Оба уже мятые и  ржавые,  словно  черт
знает сколько пролежали на дне моря. А остальные девять уже и не различить -
"клумба" быстро затянула зеленью свои раны.
  Только что генерал Мацепуров, по-детски приоткрыв рот, следил в бинокль за
маневрами многотонных машин.  И вот он уже теряет интерес,  опускает оптику,
выплевывает изжеванную спичку и задумчиво бормочет:
  - Не прошли. Нет, железом ее не проймешь. Только напалмом.
  - Да  вы  с  ума  сошли,  - чуть не плачет профессор Шенталович.  - Это же
уникальнейшая биологическая аномалия. Ее не уничтожать, а изучать надо!
  - Хватит!  -  поглядывая на московского генерала и,  видимо,  чувствуя его
молчаливое одобрение,  грохочет басом первый  секретарь  горкома  Мудрун.  -
Доизучались!  Доэкспериментировались!  Полгорода  обесточено  и  обезвожено!
Завод биоагрегатов стоит!  Два человека пропали без вести!  Что я  доложу  в
область?
  - Верно! - поддерживает его председатель горисполкома Шлюнькин. - Я всегда
был  против  размещения Института экспериментальной ботаники в черте города.
Эту  бамбуковую  хлореллу  надо  изучать  в  пустыне,  чтоб  вокруг  колючая
проволока и сто километров песка.
  Начальник милиции и главврач больницы молчат в тряпочку,  - не тот  у  них
статус,  чтобы сейчас выступать.  Но, судя по выражению лиц, они одобряют. В
смысле,  точку зрения начальства они одобряют, а позицию профессора - совсем
наоборот.
  А профессор все убеждает и уговаривает.  Просит подождать хотя  бы  сутки,
позвонить еще раз в область и Москву, срочно сформировать комиссию АН СССР и
известить ЮНЕСКО.
  Наивный. Все  знают:  Москва  давно в курсе случившегося,  именно оттуда и
пришел приказ - в  течение  суток  ликвидировать  "биологическую  аномалию",
восстановить подачу воды и электричества на завод и в город.  Трубоукладчики
уже рычат моторами,  новые опоры ЛЭП - взамен упавших - тоже подвезены. Дело
за малым: сровнять "клумбу" с землей.
  Впрочем, генерал  Мацепуров  все  еще  колеблется.  Не  решается   поднять
штурмовики  авиаполка  с  аэродрома  за  лесом  и  залить  "клумбу" пылающим
напалмом.
  Возможно, надеется, что два человека, пропавшие без вести внутри "клумбы",
- сторож Тимохин и завлаб Коган - все еще живы.  Хотя,  крыша  лабораторного
корпуса,  из которого в полночь поперла во все стороны прожорливая "зелень",
давно обрушилась.
  - Не понимаю,  - бурчит генерал.  - Образцы стеблей и листьев у вас есть -
вон,  на брезенте валяются.  Объект со всех сторон сфотографирован. Чего вам
еще нужно?
  - А внутри?  - стонет профессор.  -  Мы  не  знаем,  что  творится  внутри
"клумбы". Температура, влажность, химический состав воздуха...
  - Ну,  вы же сами видели, - разводит руками генерал. - Нейлоновый трос как
зубами   перекушен.  Полагаю,  приборы,  упавшие  с  вертолета,  тоже  давно
переварились.
  - Вряд ли!  - не сдается профессор. - Термометр, гигрометр, барометр - они
старой конструкции, стеклянные. А "клумба" стекло не ест, да и живых существ
не трогает. Вот, если бы нашелся доброволец...
  - Кто же сунется в этот зеленый "желудок"?  - удивляется генерал. - Да и -
как? Туда даже кошка не пролезет.
  Он не прав. Кошка - пролезет. Да и человек тоже. Если он маленький - вроде
меня.
  И вдруг я слышу собственный голос:
  - А можно мне попробовать?
  И тут же накатывает ледяная волна ужаса.  Мама дорогая,  куда  и  зачем  я
лезу?
  - Кто таков?  - изумленно вскидывает  мохнатые  брови  генерал  Мацепуров,
поворачиваясь ко мне. - Как сюда попал?
  - Это Коля Полторушкин,  - услужливо поясняют ему. - Корреспондент местной
газеты. Вы же, вроде бы, не возражали против прессы...
  - Ишь ты - Коля,  - хмыкает генерал.  - Смелый какой. Полторушкин, значит?
Как вы себя чувствуете, Николай Иванович?

  - Как вы себя чувствуете,  Николай Иванович?  Очнитесь!  - голос доносится
словно издалека. Он многократно повторяет фразу, этот настойчивый баритон.
  Откуда генерал Мацепуров знает мое отчество?  Я пытаюсь открыть глаза,  но
получается - только правый.  Вижу чье-то большое,  розовое  лицо.  Седоватую
бородку, очки с толстыми стеклами. На генерала Мацепурова не похоже, но лицо
знакомое. Кто же это?
  Антон? Нет,  Анатолий...  Доктор  Анатолий  Эдуардович  Шутов.  А  генерал
Мацепуров мне просто приснился. Очень яркий сон - с тактильными ощущениями и
запахами. Это потому, что в вену мне регулярно вводят эту... как ее...
  Черт, не могу сосредоточиться.  Мысли  путаются  в  голове,  как  ветки  в
"клумбе".  Впрочем,  никакой "клумбы".  Она была давно - тридцать лет назад.
Или сорок. Какой сейчас год?
  - О-от,  -  шепчу  я.  -  А-ой  э-а  о-от?  
  - Очнулся,  -  удовлетворенно  констатирует  Шутов. -  Ну-с,  как  мы себя 
чувствуем?
  Глупый вопрос.  Разве бывает самочувствие у трупа?  Мое тело давно мертво.
Сердце остановилось в сентябре,  пришлось  подключить  хромированную  тумбу,
впившуюся   прозрачными   щупальцами   в   артерии.  Остальные  органы  тоже
искусственные:  "родная" печень отказала спустя полтора месяца,  а  почки  в
феврале.  Стоп. Не могу сообразить, это было следующей зимой или предыдущей?
В любом случае,  после того, как выпали зубы и вылезли волосы одновременно с
ногтями.
  Какого ответа ждет доктор Шутов?
  - Самочувствие, - острю я. - Как у космонавта.

  - Это пока,  - тяжело вздыхает Коган.  - Сколько вам лет?  Сорок шесть? О,
впереди почти "пятнашка". Завидую...
  Удивительно - у него совсем обычное,  курносое русское лицо. Он даже похож
на  Гагарина.  А   вот   загар   у   него   нездешний:   изжелта-коричневый,
субтропический.  Странный  для  холодного  и  мокрого  московского  октября.
Немудрено - Аркадий Борисович вчера прилетел из Хайфы.
  А двадцать лет назад,  когда я тащил его,  бесчувственного,  сквозь адское
переплетение ветвей "клумбы", кожа казалась бледно-зеленоватой. Как болотная
ряска.
  - ...Мне вот уже пятьдесят девять, - продолжает Коган. - Остался год. Если
повезет, то полтора. Но не больше...
  Он наводил справки и собрал массу сведений  по  "биологической  аномалии".
Хотя все архивы или уничтожены,  или под грифом "совершенно секретно".  Да и
следов не осталось:  громадное горелое пятно еще при Советской власти залито
кислотой, перепахано, и сверху положен асфальт. А участники и свидетели дали
подписку о неразглашении.
  Израильский олигарх  Коган  собрал  материалов  намного  больше,  чем  я -
российский журналист. Что ж, у него и возможностей больше.
  Впрочем, у  меня тоже есть кое-какая статистика.  Все участники ликвидации
"биологической аномалии" до поры до времени отличаются завидным здоровьем, и
если умирают,  то не своей смертью. Генерал Мацепуров погиб при невыясненных
обстоятельствах в "перестройку",  ему было только пятьдесят шесть. Несколько
бывших  солдатиков,  стоявших  в  оцеплении,  еще  в  молодости  разбились в
автокатастрофах  или  отравились  метиловым  спиртом.   Остальные   живы   и
здравствуют.
  Пока им не исполнится шестьдесят.
  - ...Узнав, как тяжело умирали Шенталович и Мудрун, я сначала испугался, -
рассказывает Коган.  - А потом подумал: какого черта, собственно? Прежде чем
полезут  волосы  с ногтями и перестанут работать легкие,  пройдет еще немало
лет.  Надо прожить их с удовольствием для себя и пользой для общества.  И  в
результате заработал кучу денег,  объездил весь мир, был трижды женат. А еще
основал фонд борьбы против опасных исследований и технологий.
  Я осторожно  киваю.  Да,  слышал  об  этом  фонде,  только не связывал имя
создателя с  конкретным  человеком.  Кампания  против  электрон-позитронного
коллайдера в девяносто пятом - ваша работа?
  - Не только наша,  - довольно ухмыляется Коган.  - Но  и  мы  внесли  свою
лепту.  Пора, наконец, прекратить вакханалию яйцеголовых. А то однажды утром
проснемся с тремя глазами на стебельках. Или, вообще, в черной дыре...
  Его ухмылка перетекает в грустную улыбку немолодого и усталого человека.
  - ...Собственно говоря, я предлагаю вам, Николай Иванович, стать эмиссаром
нашего  фонда  в России.  Извините,  но ваши статьи в "Вестнике эзотерики" и
"Сфинксологии", посвященные истории "клумбы", - это детский лепет. Займитесь
серьезными   вещами.   Уходя   из   жизни,   я   хочу   оставить  убежденных
единомышленников и последователей во всех уголках мира.
  Однажды  я  уже  рискнул  и - проиграл. Не уверен, что готов снова бросить 
остаток своей жизни в костер чужой борьбы.
  - Может,  еще обойдется?  -  бормочу  дежурные  слова,  полные  идиотского
оптимизма. - В конце концов, по вашему виду не скажешь...
  - Увы,  - качает он головой. - Пока я, действительно, здоров. Но через год
или  полтора  обязательно  умру.  Доктор  Шутов  считает,  что  нет ни шанса
протянуть дольше.  Я раньше сам занимался наукой,  теперь же ученым не верю.
Но  ему  -  да.  Что?  В первый раз слышите про Шутова?  У него клиника,  он
пытается лечить "ликвидаторов клумбы". Продляет им мучения всеми мыслимыми и
немыслимыми способами. Правда, ненадолго - суток на сто сорок...

  ...Сто сорок  суток?  Почему так мало?  Разве я не лежу в клинике у Шутова
почти год?  Стоп.  А чей голос звучит в моих ушах?  Неужели,  Когана? Он же,
вроде бы, покончил с собой еще в девяносто восьмом?
  Значит, опять мне все приснилось.  Сейчас открою глаза - если  сумею  -  и
увижу  крашеные  серой  краской  оконные  рамы,  и  серый кирпич больничного
корпуса напротив, и серое ноябрьское небо.
  Серая осень  моей  жизни началась в тот день,  когда  я  узнал собственную
судьбу.  И,  помня о  неминуемой  гибели  в предначертанный срок, не решился
пуститься  во  все тяжкие, -  как   это  сделал  Коган.  Я  продолжил   жить
потихоньку:   не женат,  никому  и ничего не должен. Так легче ждать и проще
уходить.
  Надеялся, что Шутов поможет умереть безболезненно. Зачем  он обманул  меня
и так долго мучает?
  Разлепляю веки.  И, действительно, вижу небо. Но - голубое, чистое, словно
вымытое дождями.  И стекла окон напротив, сверкающие солнечными зайчиками. А
еще верхушки тополей, окутанные изумрудным дымком пробивающейся листвы.
  - Кажется,  проснулся,  - звучит серебристый женский голос.
  - Вы правы,  коллега, - соглашается баритон доктора Шутова. - С добреньким
утречком, Николай Иванович!
  Я пытаюсь  скосить  глаза.  Странно,  даже  голова поворачивается,  хотя и
мешает подушка.  Доктор Шутов кипит весельем,  словно праздничный пасхальный
самовар.  Рядом  с  ним  незнакомая  женщина  в  белом  халате  -  стройная,
светловолосая и улыбчивая.
  - ...Так  вот,  -  продолжает  доктор  прерванную фразу.  - Главным было -
перетерпеть полную остановку жизненных процессов. Сто сорок суток в коме. Но
у нас получилось! Теперь все проблемы позади. Почки и печень регенерировали.
Сердце тикает, как часы. У вас растут волосы, Николай Иванович. Черные!
  - Что происходит? - удивляюсь я. Голос необычно звонок.
  - Ничего особенного,  - улыбается женщина. - Вы стремительно поправляетесь
и молодеете.  Весна,  Николай Иванович! А вы - первый в мире человек-дерево.
Только цикл вегетации у вас длится не триста шестьдесят пять  суток,  а  лет
сорок. Что?
  Я, действительно,  дерево  -  вот что. Дуб. Дубовый пень. Эх, если б знать
заранее...  Впрочем,  теперь я исправлю ошибки. И вашу, Аркадий Борисович, и
свою.
  - Что вы говорите? - переспрашивает очаровательная собеседница.
  - Да вот, интересуюсь: как вас зовут? И еще - не оставите ли телефончик?
  В конце концов, весна же!