"По дороге мимо домика шли войска, и пыль, которую они поднимали, садилась на листья деревьев. Стволы деревьев тоже были покрыты пылью, и листья рано начали опадать в тот год..."
Хэмингуэй, "Прощай, оружие!"
На пятом этаже часто шумит ветер, и весною, когда отключили отопление, а на балконе от порывов вздрагивали ставни, - выгонял из кабинета на кухню, на восход, откуда над горами зеленовато голубело небо и желтели тёмные облачка; а ветер сквозил в прутьях ив, как будто колосившихся, кивая зеленовато-жёлтыми соцветиями. Помню, над прозрачно лиственевшими кронами берёз бежали низкие, белобокие облачка, роняя на стёкла острые дождинки, быстро высыхавшие на солнце, зовущем и купавшемся в облаках, которые тоже как будто кричали: "Смотри, как нам хорошо! Летим с нами, летим!", - и как кочки в болоте, тонули в разливе густого медно-желтого заката. На балкон летели дожди, громыхая по жести и стёклам десятков окон крупной дробью, то возраставшей, то слабевшей от ветра, - и когда ливень умолкал, и слышался крепко хлеставший сток у подъезда внизу, хотелось начать что-то новое, чтобы всё стало впервые; а вечерами разлучившееся солнце покрывало верхушки затенённых домами крон тёмным золотом, и на балконе, полном запаха сырой листвы, против стёкол плыли, сужаясь, оранжево розовевшие прямоугольники; а светлыми, безлюдными ночами, проводив облака, возвращался ветер, - и вот, однажды, налетел с такою силой, что прыгали старенькие ставни, шипел сквозняк, выстудив стучавший дверью кабинет, а когда порыв опадал, вскипало частое и сухое шелестание крон, и передние в перелеске, высокие и тонкие берёзы клонили головы во двор. Неужели кто-то спит в такие ночи? Что сообщал этот ветер? - что случилось, откуда придёт?
В начале лета треплая листва берёз желтовато поблекла, и тонкие, подсушенные холодным ветром листья чувственно съёжились, - дома сквозняк сочился из кухни и гудел, толкая звякавшие замочками двери, а порывы бросали в стёкла упругую дробь дождя, как облако гонимого по серебристо зыбившимся кронам ив. Утром влажные лучи солнца покрыли стену кухни, заблеснив окно, потом сползли на пол, - и всю неделю присыпанные блеском кроны берёз, развесив изумрудные гроздья выздоравливающей листвы, были как облака, высквоженные по краям ходившим над ними солнцем и тёмные в середине, - порхал ветерок, и на верхушках играл блеск, и в мириадах мигавших глаз темнели пушистые верхушки сосен; в густом ивняке, до земли выпроставшем ветви, тень была как нарисованное, непроницаемо-чёрное пятно, покрытое яркими ветвями, чёткими с той стороны, откуда светло. В последнее солнце небо высоко перебегали барашки со смещённой, как желток в яйце, голубовато-серой тенью, и по выгнутым, бархатисто-зелёным спинам гор взбегали прозрачные тенинки, а над ними выползали громады облаков, - и их тёмные щупальца быстро приморочили солнце, и тонущий в зелени край города заслеп за столбами лучей, и тень, как волна, приближалась; а солнце всё глуше проникало разрывы, и было душно, как перед дождём...
Несколько дней взмывавший над городом ветер подбивал пухлые серые облака, мелко брызгавшие на стёкла, и летел вниз с таким ужасавшим рёвом, что чайки вторили ему, ложась крылом под порыв, будто звали кого-то. Однажды, подполночь, горы закрыла тёмно-фиолетовая мгла, росшая, как бы приближаясь, и тени собирались под кронами, - ближайший к городу холм чистого зелёного цвета перед этой мглой стоял как при сотворении мира, когда небес ещё не было, - наверное, в горах шёл дождь; интересно, что было в Кировске? Живы ли? - в бледневшем ветхозаветном мареве показались очертания вершин, откуда сбежал ровный, живенький дождик, едва видный за окном с голубевшим от сумерок подоконником, и шлёпал по набиравшимся лужам, а ближе к утру посветлело и с крыши струилась вода. С этого дня краткие гремящие ливни вздымали запахи листьев и травянистой сырости, - на стёклах оставались дождинки, сквозь которые тёмно зеленел край города, а над водянисто-коричневыми силуэтами домов жидко серебрилось солнце; ночью синели лужи, и в отвычном отражении кухни на стекле чувствовалось приближение августа, а за окном шуршала морось, и на внешний, жестяной подоконник изредка мелко капало, словно птичка переступала острыми лапками...
Утром лучи не выплывшего солнца тонко желтили занавес облаков, подобравшийся над горами, а в кухню потянулся свежий, сырой воздух, и к вечеру только над горизонтом остались закудренные, жемчужно-голубые полосы, - во дворе слышались голоса детей, соседей, птиц, а солнце въедливо сидело на склоне неба, густым светом окачивая балкон, и рассыпало блеск по головам поникших берёз, солнечные ветви которых выпадали из тенистой стены перелеска перед домом, - и рыхлая, болотного цвета листва, и насыщенный вечерний блеск, и тенисто-голубые стороны домов, и поворот объездной, что выныривала из глубокой тени деревьев, - и оттого, что против солнца на небосклон уже поднималась ночь, а стёкла машин заблестели под фиолетово темневшим небом, - всё на переломе вечера так отрисовывается, что видится симфония, целиком это удивительное творчество...
Ночами ревел ветер, и над городом плыло волнистое, серо-голубое небо, а днём дорогу вдоль старого, голенастого осинника обкладывало крошье сорванных лапок со сморщенной в разлучинах, зеленовато-картофельной кожицей, и когда тени на земле обретали контуры, в стене деревьев заметно блекли берёзы; вечером глубокие тени поднимались меж домами, в окнах над кронами включался свет, а ночью ветер свистал над очертаниями крыш, и заросль ив за домом покрывалась голубовато-белой в сумерках зыбью. Утром, когда синева бледнела и разглядывались кирпичики соседних домов, ветер повлёк провалы низких, синевато-угольных туч, подобно могучим волнам, под которыми крушились ивы; днём обрушившийся ливень окружил двор водянисто-молочной пеленой, резко усиливаясь под непрерывный лай собаки во дворе, - на закате пустые тучи висели перевёрнутыми скалами, иссиня-серыми, как акварельные, и их "подножия" проникало огненное солнце, озаряя вершины желтовато-алым контуром, - и рыже золотило внизу головы осенённых берёз с гроздьями мокрой листвы, похожей издали на кисти винограда, - и как бы прощалось, напевая: "Ты погости тут, поделай что-нибудь, как остальные, чего б ты ни ждал, всё произойдёт и пройдёт, и я так же особенно попрощаюсь, странное, одинокое существо, пока не будешь готов уйти вместе...", - тою же ночью зажгли фонари, и от этого стало темнее. В детстве, когда вечером, едва доставая до подоконника, я лепетал, что лето прошло, темнеет, - и помню, как трудно было поймать ускользавшее грустное чувство, растравить им себя до слёз или вразить; а в детской было светло и просторно, как может быть ничего не имеющему, первобытно-свободному человеку, - мать укладывала нас, диких, спать, откуда мы возвращались, чтобы вновь увидеться...
Ночью по стёклам упруго стрекотали моросливые бусинки, которые как только потушили фонари, застыли на утренно голубевших стёклах, и город окружил густой, ещё хранивший синеву ночи туман, и чайки, кружившие над баками, безмолвно пропадали, поворачивая в него; во дворе звучала мелкая, нечастая капель, и над мокрыми, ржавыми кронами, сквозь серый и сырой туман зажелтел свет, а вечером облака протаяли в топи клонившегося солнца, и душный, в заблесневших от пыли стёклах балкон пересекали тени рам, - и безобратно ржавые кроны берёз преобразились, пышно раззолотились и расправили ветви; а на травке ветреных березняков невесомо сидели жёлтые пятнышки листьев. Закат наполнял кабинет угасавшим светом, - и по мере того, как тени выползали из углов, солнце всё мельче сквозило в краснах под занимавшими небосклон тёмными, бугристыми облаками, высоко покрытыми пятнами густого, алого света, который по стене балкона сокращался вверх и сквозь темноту краснил уголки крыш, но лишь закануло солнце, город исчез, а в кабинете, только что ало темневшем, пришлось наощупь искать лампу...
Отполдень облачка заторопились, расталкивая друг друга, - и тень забежала во двор, проплывая то в одну, то в другую сторону, по окнам пятиэтажек и пёстрому перелеску, в глубине которого на зелёных кронах берёз открылись ярко-жёлтые вкрапления, а целиком ржавевшие над машинами устало покачивали ветвями. Нечаянно загорошил ливень, и во дворе завизжали дети, а ветер, как поджидавший, понёс воду на балкон, - и вечером, когда светлевшие в обливе стёкол облака поплотнели, и как бы сделав то, зачем собрались, стали расходиться, в кухню, сквозь постукивавшие рамы заструился воздух, а в собиравшейся темноте, за фонарями, учащался влажный лиственный шелест. Утром по дорогам пробежал дождик, не вполне промочив светлевший в трещинах песок, и влажное солнце, желтя бледневшие ивы, выплыло над упавшим полотном фиолетово-серых облаков, которое вытягивало к нему рваные края, но солнце проскальзывало выше, укорачивая тени, и под окнами, в капельно блестевшей листве запела поздняя птица; а лучи, проникая полосою во двор, обнаруживали сетку опавших берёзовых крон, в которых как мушки в паутине, дрожали последние крошечные нервинки, и кузова стоявших под ними машин и двор усеивали монетки листьев. Днём серебристый кружок солнца блестел в поволоке, а ветер стряхивал с крыш оставшиеся капли; на асфальте ещё темнели мокрые пятна и трещины, а зелёные кроны берёз шире разъедала яркая, жёлтая осенина, и первые, бурые листья трепетали, прижавшись к бортикам тротуаров; кроны шуршистых осин коснулась тонкая, как полусвет, желтизна, а рябины краснели в ряду дерев, и под ними розовато алели заросли иван-чая с крапинками на нижних, бледно желтевших листьях. На балконе ветер налетал не порывами, а ровным, то усиливавшимся, то ослабевавшим током, и без перебоя рокотала оконница, а двери приоткрывались и хлопали, - прошёл дождь, и выглянув под тёмной тучей, солнце холодно блистало сквозь струи дозжухи за ставнями, и в открытую дверь проникало в середину кабинета, в углу которого темнее горела настольная лампа...
На следующее солнце тень освежала, храня крепкую сырую прохладу, которая мутнила стёкла машин, уже проточенные дорожками капель; в испещренном солнечными прогалами перелеске резко пахло лиственной сыростью и землёй, - в грязи лужистых тропинок замешались соломенно-серые сосновые иголки, осыпавшиеся с тощих нижних веток, а на берёзовых медяках, уже ставших частью грязи, запестрели зеленовато-жёлтые, а с обратной стороны желтовато-серые язычки крупных ивовых листьев с морщинистыми кромками на кончиках; но ивы не сдавались осеннице, и не было вполне жёлтой кроны, - лесомыга выбегал из перелеска в перелесок, разыскивая что-то во дворах, и они облетали, а ошмётки берёзового листа, оставляя пятна на асфальте, сухо стрекотали за ним по дорожкам, и вечером становилось холодно. В квартире затопили; ветер шумел в ивинах под окном и запрыгивал в открытую форточку, мечась как обрадованный ребёнок, открывая кабинет и листая тетради на столе, - и дребезжа стёклами ставень...
В ряду дерев истерзанные кроны берёз чердовали густые, зелёные, а против ободранных лозинок с зеленовато-жёлтыми листиками тучились тёмные, сытые заросли; в осыпавшихся корявых, крепких и старых ветках берёз открылись давние гнёзда, а листья монетками разбросало по дорожкам со светлыми ивовыми язычками; зелёные рябины, с оранжево красневшими гроздьями, попадались редко, - чаще в красно-бурой листве чернели заморки, а отпавшие, изогнутые веточки дрожали кверху лапками на подсохших лавках, покрывая оставшуюся воду. На холме над промкой пёстро порыжел склон, на котором меньше соснового леса, а рамы на кухне сонно постукивали, хотя деревья внизу не шевелились, как будто ветер подхлёстывал верхние окна, летая над крышами, - потом упал, шебурша в кронах, и притих, и с темнотою вновь заморосило, - свет нижних окон доставал до мелко блестевших ветвин, за которыми от машин по лужицам тянулись пунктиры отражений фар. Днём ветер продырил облоконце, и тени иссера заголубели, а большие комары часто плыли в воздухе, как бы покидая выясненный солнцем, опустелый перелесок с редкой, зеленовато желтевшей листвой на ивах, над сеткой берёзовых крон которого темнели верхушки сосен; за домом, в сросшихся ивах открывались тёмные окошки, пока заросли не стали как хижинки с реденькой лиственной крышей, которую небрежно трепал ветер, и смахивал с высоких, жёлтых осин косые, стрекотливые ливнички; а ночью сорвал дождь...
Иногда на закат отворялся балкон, и в кабинет заглядывало маленькое, красноватое солнце, как бы спрашивая: "Ну, как ты здесь? Всё так же?", - ночью стало морозно, и с тёмно-синего, в тонких сквознинках небосклона глядела бледная, рябая нощница. Рано утром светлели серые зеркальца луж, а под мглисто-синими горами блестели огни промзоны, - и когда над облезлым, тёмно зеленевшем на склоне сосен холмом подобрался занавес плотных, бугристых, выкрасневших с голубовато-серыми бороздками тени облаков, одна стена в сумрачной кухне покрылась густым, розово-алым светом; на улице сырость пронимала до костей, - и когда залучилось хрустально-жёлтое солнце, под ним зеленовато желтел дым от машин, а сползавший по ложбинам золочёных холмов туман подступил к городу, в тенях которого ещё тонко инилась трава. Когда солнце скрылось, с тёмно-сизых гор, уже посыпанных пестринками снега, подул жёсткий, холодный ветер и принёс короткий снег, который мелко застрочил по лужицам и превратился в морось, - этот тревожный снег как бы напоминал что-то, что надо сделать: поторопись, говорил он, - и вот, отступившие за горы, густые, фарфоровые облака открыли совершенно белые вершины...
Следующим утром жизнь остановилась, лужицы блестели льдом, а по траве белел иней. Подполдень город оморочила седая мгла с низкими туманными облаками, и ветер понёс первичные, тощие пушинки, которые покрупнели, и густой снег одинаково покрыл кузова машин и дороги, - частые, продолговатые перинки, кружа, прилипали к дрожащим каплям на стёклах, а рамы тревожно стукали от ветра, - мутные силуэты домов сливались запорошенными крышами с облаками, а на заросли ив, из-под снега выглядывала висевшая, как на плече, салатная листва, не успевшая ни пожелтеть, ни опасть, и так и замёрзшая. Вечером зажгли фонари, и облака над промкой фиолетово бледнели, и в неосвещённых местах снег более розово перенял их цвет; а ветер усилился, мельча снежинки, и морозга сплывала по стеклу талыми крошками льдинок и завершилась моросью. За ночь покров обветрился, во дворе застыли следы колёс и покрылись льдом; а к вечеру ветер размёл клочья облаков, и загремело с крыш, - и солнечные струи, голубевшие ниже, в тени домов, относило во двор, дробя на крупные капли. Покров выпал не цепкий, и листва потом облетела, но солнце полудновало низко над крышами домов, и садилось раньше, - и хотелось что-то успеть, пока снегопады не погребли этот край на смертный, зимний покой...