Я вышла на работу сразу же, как только врачи, удивляясь моему неожиданному исцелению, выписали меня назад в здоровое общество. Пока валялась дома, я фантазировала, как вернусь на работу и все удивлятся и обрадуются, ведь меня не было больше месяца! Я, конечно, не самый важный и незаменимый сотрудник, но все же мечтать не вредно, и кто-то, выполняющий мою работу, точно обрадуется.
Договор я прочла вдоль и поперек, терла пальцем и скребла ногтем свою подпись, но она не менялась вообще никак. Сутью договора было то, что мои сны мне больше не принадлежат, и пока мое тело спит, я буду выполнять какую-то работу сноходца, бесприкословно выполняя указания кого-то там, чье имя было напечатано и я даже могла его прочесть, но не произнести и из памяти оно улетучивалось, стоило мне отвести взгляд от договора.
Я скорее была готова верить, что в моей голове запеканка вместо мозга, чем то, что договор имеет какую-то волшебную силу, но это был очень странный документ, начиная с того, что я не могла ни запомнить, ни произнести имени того, с кем я его заключила, заканчивая тем, что только я видела в нем документ. Медсестра, пришедшая взять у меня кровь на анализ, увидела только стопку белой офисной бумаги, а врач даже бумаги не увидел, только посмотрел на меня внимательно и задержался на мгновение перед тем, как подписать больничный.
Я без особой надежды помолилась в пространство, чтобы договор стал моим единственным глюком-осложнением после затяжной болезни, спрятала его в ящик стола и закрыла на ключ. Потом бездумно носилась с ключом по квартире, пытаясь найти такое место, чтоб никто посторонний не нашел, но и чтобы самой отыскать не сложно было, на память, видимо, надежды никакой.
До выхода на работу я спала по ночам спокойно и безо всяких снов, даже стала думать, что все происшедшее - бред на фоне высокой температуры. Рубец на ладони объяснила себе тоже как-то нехитро и почти успокоилась.
В первый рабочий я одевалась, причесывалась и красилась особо тщательно. После болезни я выглядела не очень привлекательно, а хотелось поразить сослуживцев одухотворенной красотой единственной выжившей жертвы неизвестного и неизлечимого заболевания. Я, конечно, не надеялась на красную дорожку, оркестр и цветы, но такую встречу тоже не ожидала.
Кадровичка забрала на ходу мой больничный, сухо улыбнулась и сообщила, что наш отдел переехал в другой кабинет и обзавелся новой начальницей. В новом кабинете мой заваленный какими-то папками стол оказался под кондиционером, и сколько бы я ни просила переселить меня, только что выздоровевшую после смертельного неизвестного заболевания, никто не обратил на мои просьбы внимания. Начальство отсутствовало, а коллеги как будто оглохли.
Уныло разбирая папки на своем столе, я понимала, что мое триумфальное возвращение не состоялось. Коллеги с деловым видом шныряли, как муравьи, туда-сюда, не охотно разговаривая, но и не подкидывая мне работы. Видимо, именно в этом и состояла их забота о только что вышедшей с больничного коллеге, то есть мне. Обиднее всего было то, что никто даже из какой-нибудь ложной вежливости или хоть с какой-нибудь корыстной целью не поинтересовался моим здоровьем. Я, конечно, никогда не была подарком и не считала необходимым дружить с коллегами по работе, но подобного отношения я даже к такой себе не ожидала. Как будто я попала в иную реальность, всех моих коллег подменили и меня тоже, и теперь мы видим друг друга впервые, но вынуждены притворяться, что знакомы уже долгое время, просто заняты очень, даже поболтать некогда.
Такой одинокой я не чувствовала себя никогда. Я пришла домой, разделась и повалилась лицом в подушку, пытаясь выплакать в нее все свое горе, которое перетекло сначала в рыдания, а потом в - истерику. Я вжимала опухшее от слез лицо в подушку и визжала на долгом выдохе, и прерывисто всхлипывала на вдохе, и уже не могла остановиться, да и не хотела, отчего-то было себя так жаль, так жаль, что вот таким только способом и можно выразить.
В такие моменты душевная боль перекрывает все остальные чувства, и нечто, похожее на теплое легкое облако, наползающее на меня откуда-то с ног, я заметила только тогда, когда оно коснулось моей головы и погладило ее, наверное, даже ласково. Истерика испарилась и я испуганно вжалась еще глубже в подушку, боясь даже пошевелиться. Нечто гладило, шептало и просило повернуться, но я сжималась еще сильнее, мне было одинаково страшно увидеть это неизвестное облакоподобное нечто и показать этому нечто себя, зареванную, красную, с опухшим лицом и размазанной косметикой.
И хоть я вжималась в подушку изо всех сил, нечто как-то все же пробралось между мной и подушкой, я ощутила зажмуренными глазами легкое дуновение, тут же расслабилась и провалилась в сон.
Во сне я оказалась в том же виде, что и заснула, на своей кровати. Все было так же, как наяву, только краски окружающего мира были значительно тусклее, вся обстановка была почти серой, я встала и подошла к окну - там бесшумно качали ветвями с еле зелеными листьями деревья, такие же, как у меня во дворе. Я посмотрела на свои руки, они и одежда были ярче, чем все остальное, но все же не настолько, как в жизни. Только рубец на левой ладошке переливался алым. Наверное, это что-то значило, только не для меня.
Я вернулась на кровать и стала придумывать, чем же мне заняться. Ощупала все доступные предметы и убедилась, что рука через них не проходит, хотя тактильные ощущения все равно были какими-то притупленными. Ощупала пол, потом стены, двери и окна, все было ожидаемо твердым. Я подпрыгнула, но в воздухе не зависла, а бесшумно и без ощущений опустилась обратно на пол.
Если я такой сноходец во сне как и обычный пешеход днем, то это не очень интересно, никаких тебе привилегий, никаких чудес, неправильное фэнтези какое-то. Я открыла окно и решила проверить свои возможности. Свесившись из окна, испытала головокружение - высоты во сне я, оказывается, боялась так же, как и наяву. И все же села на подоконник, свесившись ногами на улицу. Было так страшно, что я не удержалась и зажмурилась, и оказалась в полной темноте, в которой понятие высоты потеряло свое значение, была только пустота. И вот в этой пустоте я постаралась представить себе что-то твердое под ногами, вроде ступеньки лестницы, ведущей вниз. Пошарив впереди ногой я нащупала ступеньку - получилось! - и продолжила построение лестницы, не забывая про ступеньку, накоторой я уже стояла, чтобы не растворить опору по невнимательности. На десятой ступеньке я уже ощущала себя опытным создателем воздушных лестниц и рискнула открыть глаза. Земля была далеко, окно - ближе, но уже не рядом, лестница, не поддерживаемая мной мысленно, испарилась и я полетела навстречу земле... И, как бывает в таких случаях, прямо перед столкновением с ней, проснулась.
За окном занимался рассвет. Отдохнувшей я себя не чувствовала, но спать не хотелось. Веки еле разлепились после истерических слез и сна лицом в подушку. Думать не хотелось. Я стояла под душем, пока моя кожа не покраснела от горячей воды, сделала себе кофе, положила холодные компрессы на веки и стала ждать утра. А ночь все как-то не желала заканчиваться, тянулась, еле светлея небом, словно не хотела уступать дню то, что принадлежало по договору ей до первых лучей солнца.