На трапе самолета словно горячий душ - Африка. Несмотря на жару - озноб, все же в первый раз. Угадывались слабо освещенное здание аэропорта, метлы пальм, в свете редких фонарей цветными бабочками мельтешат туристы со своими колесными чемоданами. Вата в ногах, толпа туристов все реже, а автобуса все нет.
За последней слабоосвещенной пальмой - Африка, где-то там Сахара, верблюды, кисельное, словно анилином крашеное море, темные громады городов, древних и огромных как жилища великанов, каменные, выше пальм, звери, бородатые крылатые быки, стерегущие ворота храмов, сахарный холм Карфагена, где тени спелого инжира и жгучая, до задержки дыхания жара и женщина с лицом коровы. Впрочем, ни о чем таком не думалось, а был страх остаться, потеряться или потерять.
Это странное ощущение помнить и не мочь выразить, никакими усилиями я не могу охватить и почувствовать ту бесконечную последовательность мыслей, впечатлений, совокупность которых возникает сразу и враз, горечь уже не само воспоминание, а невозможность выразить словом, закрыть занавесками пестрых африканских пейзажей, заговорить, заставить исчезнуть.
В белом свете автобусного окна ? бесконечные оливковые рощи, красноватая земля в культиваторных полосах.
Как тщательно она укладывала груди в лиф, как долго расчесывалась, встряхивая тяжелой головой, как внимательно рассматривала руки, втирая в них крем, весь этот гипнотический танец из движений рук, поворотов головы и плеч все это нездешнее, почти нереальное видение.
- А мне художник Виталий Владимирович сказал, что у меня руки как у Тициана...
Выскакиваю в кухню, скрипя зубами от бешенства, - гнусная, подлая, грязная тварь, мазила бездарный, сволочь, старый похотливый козел, что он еще ей говорил, гадина, я буквально верчусь от бешенства, хватаю то ножи, то вилки, в голове разные способы казни, все гудит внутри как в печной трубе.
За окном пустыня, там высохли даже звуки, превратившись в редкие колючие кустики, и шествующий мимо высокомерно-губый верблюд более похож на создание воображения испуганного пустой бесконечностью.
Ходила она как-то грузно, на всю ступню, мерно раскачиваясь из стороны в сторону, не попадая в такт руками и в то же время чрезвычайно тихо, а я лежал и вслушивался в тишину коридора до миражей, до галлюцинаций. Собака лаяла снаружи, я проклинал весь собачий род, боясь не услышать шагов, не выдерживаю, вскакиваю, хватаюсь за одежду, рвусь сквозь рукава, сквозь штанины, разбрасывая все, что попадается по дороге, страшно боюсь разминуться, ругаю последними словами лифт, автобусы, надежда рождается и умирает тысячи раз.
Разноцветно-чешуйчатая змея восточного базара, вползающая в полутемные гроты и пещеры, сверкание тысяч кальянов, нечто висящее гроздьями по сторонам переливчато-блистающее, стукотня чеканщиков, огоньки волшебных ламп, хватают за локти, тянут куда-то, руки, жесты, лица, затылки, женщины взглядывают украдкой черными, словно лаком покрытыми глазами.
У нее были прохладные руки, прикосновение к ним приводило меня в восторг - воспаряю, плету бог знает что, истории из жизни, сам заливаюсь хохотом, стараясь незаметно взглядывать на ее профиль - профиль камеи, поймать движение глаз под тяжелыми веками, каких только басен не придумывал, каких стихов не читал, заходился в крике, вертелся дервишем... Говорила она как-то вниз, в себя, - интуитивный тип.., и ко мне, - ты не волнуйся, говори спокойнее...
Цветочно-лепестковое небо Африки. Лепестки левкой, глициний, орхидей, нимфей сливались в немыслимом воздушном саду мановением ока меняющим оттенки над винно-зеленым темнеющим у горизонта морем. Всхлипывающие, чмокающие, сосущие, почти человеческие звуки у прибрежных камней. В тот вечер я сильно ударился коленом о камень, все вдруг стало четким, словно навели резкость, и идущий мимо крупный белый человек весь в татуировках и пирсинге странно и всполошено посмотрел на меня, яростно проклинающего всю Африку, грозя кулаком небу цвета индиго.
Как блестели ее колени тем лунным влажным вечером среди сосен и запахов. У нее было тихое лицо, словно далекий колокольный звон среди лугов и перелесков средней России.
Как я ловил заинтересованность под ее приспущенными веками, а может мне казалось.., снова воспаряю, это уже слишком, доказываю истины, читаю трактаты, сочиняю на ходу, другим бы на десять жизней хватило, размахиваю руками, задевая мокрые ветки и ловлю, ловлю малейшее движение, дрогнувший уголок губ, взмах ресниц, наклон головы...
Ну вот, вот.., опять эта гнусная тварь, - она наклоняется над бродячей собакой с мордой гиены, - бедненькая несчастненькая, кушать, наверное, хочешь, ну пойдем я тебе что-нибудь куплю. Где-бы она не была, всюду за ней собиралась бродячая свора, лохматые, плешивые, огромные кобели и мелкие шавки, пегие, рыжие, пятнистые, плетусь за ними, оборвав речь на полуслове.
Пустыня, камни и песок, песок и камни и ни капли воды, только неясные миражи - блеск моря пальмы по берегу. Что-то о финикийцах я говорил тогда. Говорил, торопился, сбивался, забегал вперед, все смешалось в моем рассказе: Дидона, Карфаген, Эней, луна - владычица дорог, Астрата, Хатхор, Тофет, Богиня тысячи имен, не поднимающая глаз на жертвы у ее ног, даже дым от сжигаемых во имя ее детей не колебал ее век. Шелестящие жрецы, блестя сизыми черепами напрасно надеялись увидеть хоть тень на ее лице. Вот он холм Бирса - раскаленная до белизны площадка, несколько посаженных в ряд прозрачно-тенистых деревьев, под ними мраморные фигуры женщин без голов. Продавщица сувениров с европейским лицом, накрытая лиловой тенью, флажки, верблюдики, пальмочки, кальянчики, значки, маленькие Астраты с рогами коровы. Каждый день одно и тоже: солнце, полоска моря, жидкая тень, женщины без голов, в круглых стекляшках их бус отражаются пульсирующие толпы туристов.
У нее тоже были бусы из круглых камешков, но как же она медленно раздевалось, аккуратно складывая одежду на спинку стула, разглаживая ее прохладными руками, - вот пуговицу надо пришить, оторвется скоро... Как же здесь жарко.., от жары шум в ушах, а может это шум битвы, битвы за храм, которому не помогут боги, вскрики, трубные звуки, еще что-то утробное, мычащее, неразличимое на слух, движение, топот, только она неподвижна - эта женщина с лицом коровы. Я смотрю на нее и не могу отвести взгляд, вокруг меня толкутся туристы заглядывают, цокают языками, щелкают фотоаппаратами...
Над выпуклым глазом Средиземного моря облака все уносящие с собой: и горе, и металл, и крик...