Ненастным зимним вечером на Гороховой улице поблизости от модного "спектакле пиканте" праздная публика лицезрела нелепейшую сцену. По-домашнему одетый господин среднего возраста с растрепанной бородкой и выпученными глазами метался туда-сюда, уворачиваясь от проезжающих мимо саней, и кричал, судя по всему, в превеликом волнении:
-- Городовой! Городовой!
Хотя каждому известно, что городовые нынче запросто так по улицам не шляются, а степенно стоят себе на углу, да вон на той же Сенной, до которой и бежать отсюда всего ничего.
Добрые люди, как могли, успокаивали мятущегося и даже направляли его к нужному перекрестку, но тот, будто обезумев, отбивался от всех руками и ногами, заходясь в отчаянном крике:
-- Городовой! Городовой!
Кто-то из проезжавших мимо специально остановился на перекрестке с Сенной и доложил тамошнему городовому о безумце.
Городовой тут же поспешил навстречу и буквально поймал крикливого господина за воротник.
Тот, судя по всему, не сразу понял, что попал в руки закона, и еще какое-то время пытался вырваться и продолжал кричать:
-- Городовой! Городовой!!
-- Я городовой, в чем дело, господин хороший?
Служителю закона приходилось весьма сдерживать себя, поскольку любопытствующая публика не давала ему ни малейшего шанса применить более действенные средства, нежели встряхивание крикливого господина и повторение успокоительных фраз.
Постепенно господин немного утихомирился, и городовой отпустил его ворот. После того, как крикун перестал вертеться, публика рассмотрела наконец, что одет он в домашний халат восточного покроя, а на ногах его всего лишь остроконечные тапки, тоже явно привезенные откуда-то из Византии. Все это в морозный вечер было более чем странно даже для здешней публики, привыкшей к диковинным нарядам и образам в окрестностях "спектакле пиканте".
-- Там, там Захар, - пролепетал господин внезапно осипшим голосом, шмыгнул носом и вдруг расплакался навзрыд, уткнувшись лицом в плечо городового.
Сквозь рыдания служитель закона с трудом разобрал слова о том, что господин этот, только что вернувшись домой, обнаружил... Тут страдальца вновь разобрало рыдание и всхлипывание:
- Захар, Захар...
Городовой, чуть оправившись и поправив сбившуюся портупею, решительно заявил:
-- Успокоились вроде, милостивый государь? А теперь извольте проводить меня и показать. Кстати, как вас величать-то?
-- Аль... Аль... Альбомов я. Игорь Иванович Альбомов, - навзрыд вымолвил господин и опять вознамерился уткнуться в плечо городовому. Но тот бдительно отстранился и уже более строго произнес:
-- Так-с! Извольте успокоиться, Игорь Иванович, и давайте-ка пройдемте-с...
-- К...к... куда? - продолжал всхлипывать свежепредставленный Альбомов.
Городовой чуть стушевался:
-- Как куда? Вы же сами меня звали. С вами вроде бы все в порядке. А кричали вы про какого-то Захара. Вот к нему и ведите.
-- Да, да, - пролепетал Альбомов, - Захар, он....
И опять попытался было расплакаться, но городовой крепко взял его под руку и спросил строгим голосом:
-- Который дом-то? Этот?
-- Ннет, сюда...
Публика уже потеряла интерес к происходящему, и городовой с Альбомовым беспрепятственно проследовали к парадному входу трехэтажного доходного дома.
Несмотря на внешнюю непрезентабельность, внутри всё оказалось довольно прилично: широкая парадная лестница, большие напольные часы, три масляные лампы и даже швейцар, мающийся в полудреме за невысокой конторкой в темном углу.
Ни хлопанье входной двери, ни громкое цоканье подкованных сапог городового не смогли вывести его из состояния мирного блаженства.
-- Сюда извольте, -- пригласил городового Альбомов, и они проследовали по лестнице на второй этаж. Дверь в квартиру по левую руку оказалась распахнутой настежь. Игорь Иванович опять задрожал мелкой дрожью, схватил городового за рукав и, указывая в дверной проем, пролепетал:
-- Сюда, сюда пожалуйте.
Служитель закона решительно стряхнул руку Альбомова и зашел в квартиру. Скудное освещение коридора не помешало ему сразу направиться в дальнюю комнату, из полуоткрытой двери которой мелькали красноватые всполохи.
Внутри комнаты городовой сразу понял причину нервозного состояния господина Альбомова. Большое, почти пустое, помещение украшал величественный камин в английском стиле. В камине горел огонь, но горели не только дрова, рассыпанные тут же на полу, но и скрюченное тело человека с подогнутыми ногами, лежащего головой внутри очага.
Городовой бросился вытаскивать из камина, по всей видимости, уже труп, в то время как господин Альбомов, застыв как соляной столп в проеме двери, не только не бросился помогать ему, а, наоборот, попятился мелкими шагами в коридор. И только окрик городового:
-- Да пособите же, черт вас побери! - заставил его вздрогнуть и ухватить труп за ногу. Помощи, впрочем, он не оказал, и городовой, отдуваясь, пыхтел впустую некоторое время, пока не догадался, что шея трупа глубоко вмята каминной решеткой, которая и не позволяла сдвинуть его с места.
Окончательно перепачкав свои белые перчатки, городовой приподнял то, что осталось от головы, сдвинул ее на сторону, распрямил и вытащил тело к середине комнаты и, уже не сдерживаясь, заорал:
-- Воды, воды несите, видите ж, тлеет уже!
И вправду, неуклюжие манипуляции городового со сгоревшим трупом привели к тому, что головешки из камина рассыпались по напольному ковру и последний начал местами дымиться.
Альбомов вздрогнул на окрик, оглядел комнату, бросился куда-то назад в коридор и вскоре вернулся с кувшином воды, коей и стал поливать ковер и одежду на покойнике в тлеющих местах.
Городовой наконец смог оглядеться. Впрочем, ничего особенного из себя комната не представляла. Рядом с камином, ближе к окну, стоял небольшой столик с полу убранными остатками недавней веселой трапезы. Судя по всему, ужинали два человека. Пили новомодный "сироп де кассис" и нечто куда как более простое из высокой светлой бутылки. Один стул около стола, другой отодвинут к стене, видимо, чтобы не загораживать проход к камину.
Вытащенный из огня труп принадлежал человеку среднего роста, судя по одежде, низкого сословия, небрежного. Покойник лежал лицом вниз, городовой, преодолевая нутряную брезгливость, перевернул его на спину. Открывшееся зрелище заставило впечатлительного Альбомова вскрикнуть и отвернуться. Голова трупа представляла собой обугленную головешку с впадинами пустых глазниц, продавленной шеей и зубами, торчащими из сдвинутой набок челюсти.
В остальном обстановка была, можно сказать, обычной для меблированных комнат доходных домов, коих в Петербурге немало. Также видно было, что помещение каминной недавно ремонтировали, и оно еще, что говорится, не обжито нынешним владельцем: ни на стенах, ни на диване в противоположном углу нет никаких мелких вещиц, которые всенепременнейше накопились бы при более длительном пользовании. Также ясно было отсутствие в убранстве женской руки.
-- Вы тут давно живете? -- спросил городовой более для приличия и чтобы убедиться, что Альбомов опять пришел в себя и наконец-то сможет внятно объяснить происходящее.
-- Нннет, -- чуть запинаясь ответил Игорь Иванович и продолжил: - Третьего дня всего, даже вещи еще не все распакованы. Уж сколько раз говорил ему, пора уже и покрывало...
Тут взгляд Альбомова упал на обгоревшее тело, и он опять разрыдался:
-- Захар это, Захар, слуга мой. Я ж говорил, лежи пока. У него прихватило что-то, ломота по телу и бессонница который день, и я тоже приболел вот ... дай, думаю, в аптеку зайду по дороге. Капли возьму. Давеча доктор прописал капли простудные и пилюли для сна разные и мне и ему. А он, а он... Мы ж с Олегом...
-- Постойте-ка, сударь, -- перебил его городовой, -- с каким еще Олегом?
-- Олег Людвигович Шольц, приятель мой хороший. Мы с ним ужинали сегодня, а потом я его проводить пошел и дай, думаю, в аптеку зайду - сегодня они допоздна открыты, спектакль же...
Альбомов продолжал что-то бормотать, но столь путано и невнятно, что городовой отвлекся и задумался. Дело вроде бы ясное: хотел человек дров подкинуть в камин, поскользнулся... вон и развод на каменной приступке похожий... упал неудачно - шеей аккурат на решетку, поленья рядом валяются и на рукавах, там, где не сгорело, опилки.
Но... как-то нехорошо, когда лицо так обуглилось, и, выходит, Захар это или не Захар - только со слов господина этого... Альбомова. Городовой был в Управе на хорошем счету, что вселяло в него своеобразное самоуважение и даже некоторый гонор, который он старался направлять не в голос, а в особо тщательный подход к таким вот делам.
-- Надо дополнительно осмотреться, -- подумал городовой и перебил продолжавшего бормотать Альбомова:
-- Так, Игорь... Иванович, скажите, пожалуйста, а вы тут одни живете? - и направился в коридор. Альбомов семенил следом и, казалось, подбирал слова:
-- Одни-с, с Захаром вот... жили... -- судя по звукам, он опять хотел было всхлипнуть, но сдержался, -- я здесь, в комнатах, а Захар - там вот, напротив передней...
Городовой прошел весь коридор и спросил у крайней ко входу двери:
-- Здесь, что ли?
-- Здесь, здесь он почивал, -- ответил Альбомов и чуть погодя добавил: -- Царствие ему Небесное.
Комната Захара также была не особо примечательной, хотя и имела вид еще менее обжитой, нежели каминная. Обстановка, как сказали бы греки, спартанская: только небольшой стол с оплывшей свечой, стул и низенькая кровать. Из приватных вещей присутствовало лишь покрывало на кровати, аккуратно застеленное, но смятое, будто кто-то недавно лежал поверх. И небольшой полупустой заплечный мешок, видимо, с вещами. Пол чистый, и городовой невольно посмотрел на свои мокрые уличные сапоги... впрочем, не важно.
В углу - низкая дверь в кладовку, за которой полурассыпанная вязанка дров и какая-то хозяйственная мелочь.
Кроме входов в комнату Захара и каминную, в коридоре имелись еще три двери. Первая вела, похоже, в кабинет, коим, судя по отсутствию лампы, последнее время никто не пользовался, вторая -- в спальню хозяина, в которой, помимо платяного шкафа, небрежно заправленной кровати и небольшого бюро с зеркалом, имелись также два стула и кресло у окна с кальянным столиком по правую руку. Также там присутствовали и два объемистых саквояжа, наполненные, судя по оттопыренным бокам, какими-то вещами. И еще один большой баул, пустой, сложенный пополам. Неуютно пахло чем-то мокрым и неприятным.
Третья дверь, напротив каминной, вела в еще одну кладовку с дровами и выходом в черный ход.
Городовой был человеком сравнительно молодым, но опытным, и открывшаяся ему картина была настолько обыденной, что мысль о том, чтобы признать ситуацию несчастным случаем, укрепилась в его голове почти окончательно.
Он молча вышел из квартиры и спустился вниз к швейцару.
-- Любезный, пошли-ка кого-нибудь в Мариинку, пусть пришлют повозку и фельдшера - труп осмотреть.
Пока швейцар пытался понять происшедшее и суетился с отправкой посыльного, городовой в сопровождении Альбомова вернулся в квартиру и еще раз оглядел коридор и небольшую прихожую с вешалкой и ящиком для обуви. Две масляные лампы давали достаточно света, чтобы убедиться: да, переезд состоялся буквально на днях, и обстановка не приняла еще черты хоть какой-то индивидуальности, коей отличается обжитое жилье. Даже запах оставался неустойчивым. К аромату дорогого лампового масла примешивался запах восковых свечей, чего-то сладковато восточного (видимо, от кальяна в спальне), сырости из кабинета и чего-то свежего с улицы из передней... Но все забивала отвратительная и навязчивая вонь подгорелого мяса из комнаты с камином. Городовому не хотелось туда возвращаться, но Устав требовал от него нахождения там вплоть до прибытия медицинской повозки:
-- А что ж это Захар камин-то не растопил к приходу друга вашего Шольца? Никак, в холоде сидели? - спросил городовой скорее для проформы.
-- Да я уж говорил, приболел Захар. Аккурат как переехали, он и приболел. Даже вещи еще не разобрал, не успел. Захар понемногу мои вещи разбирал, а я на прогулку вышел, а тут Олег - он и не знал еще, куда я переехал. Я его и пригласил поболтать по-дружески.
Мы зашли в ресторацию тут, неподалеку, взяли туески с жарким и хорошенько отужинали, но Захар совсем плох сделался. Я ему прилечь наказал, а сам за каплями отправился и Олега проводить заодно. А ему, видать, полегчало чуть, вот он и...
Неспешный разговор прервало появление двух санитаров с носилками и хмурого фельдшера, коий, едва взглянув на труп, приказал грузить его на носилки, а на вопросительный взгляд городового нехотя процедил сквозь прокуренные зубы:
-- Чего уж тут... Ясное дело, сгорел человек. Утром еще гляну. -- И, обращаясь уже к Альбомову, по-деловому добавил:
-- Как хоронить-то будем?
Альбомов засуетился, полез в карманы халата, потом растерянно огляделся и бросился в кабинет. После довольно продолжительной возни, звяканья и шуршания появился вновь и, сунув в руку фельдшера смятую ассигнацию, пробормотал:
-- По-христиански как-нибудь. Захар, он набожный... был.
Фельдшер молча сунул ассигнацию в карман и более не глядя по сторонам отправился вслед за санитарами наружу.
Городовой и Альбомов вышли следом.
-- Послушайте, любезный, -- обратился городовой к, похоже, уже окончательно проснувшемуся швейцару, -- а сегодня вечером господин этот (он кивнул на Альбомова) когда на улицу выходили?
-- Да, почитай, четыре раза я его сегодня видел. Сперва засветло еще. Они одни ушли, но вскоре вернулись с господином каким-то, потом они же часа через два назад вышли. Я потом пошел крысу искать, потом упало что-то там в их квартире, потом я чуть прикорнул, но видел, как еще через час вернулись господин этот, спросили меня... о чем-то пустяшном и к себе поднялись. Потом, минут через пять опять выбежали уже в домашнем и потом уж с вами...
Городовой еще немного поразмыслил, глядя на часы, и наконец произнес, обращаясь к Альбомову:
-- Соболезную вам, Игорь Иванович, в связи со столь нелепым несчастным случаем. Вы, на всякий случай, сегодня-завтра из города не выезжайте никуда. Я бумаги оформлю и человека пришлю, подписать надо будет.
И ушел.
II
Альбомов, вернувшись в квартиру свою, сразу прошел в спальню, где, не снимая покрывало, прилег и закрыл глаза. Все вроде бы закончилось, но что-то неосознанное мешало ему успокоиться. Последние слова городового, казалось бы, охолонули его, или, точнее, привели мысли в более практичное русло о том, как жить дальше, что сделать прямо сейчас, а что можно отложить на завтра. Заснуть тоже не получалось, но Игорь Иванович и не старался особо, некие мысли буквально сверлили его мозг...
Утро настало как-то неожиданно. Громкий стук в дверь поднял его и направил в коридор. За входной дверью стояли давешний городовой и некий малоприметный господин в темном пальто.
-- Добрый день, Игорь Иванович, это полицейский следователь Порфирий Петрович, он ознакомился с моим докладом и счел нужным провести предварительное дознание. Разрешите войти?
Городовой остался на лестнице, а Порфирий Петрович, по-хозяйски уверенно сняв пальто и повесив его на вешалку, вопросительно-утвердительно спросил:
-- Туда-с? -- и указал пальцем вдоль коридора.
-- Да, да, туда-с, -- засуетился Игорь Иванович, и вчерашние события в полной мере заполнили его сознание, отдохнувшее было в ночные часы.
Они прошли в каминную комнату.
-- Здесь все, как было, я ничего не трогал... -- начал было Альбомов, но следователь, казалось, потерял к нему всякий интерес. Он стал похож на охотничью собаку, только что получившую приказ от хозяина и уже почуявшую запах искомой дичи.
Присев на корточки, он внимательно осмотрел ковер, провел пальцем по тускло блестящему разводу на кирпичной приступке у камина и не оборачиваясь спросил:
-- А масло-то сюда как попало?
-- Так это, -- растерялся захваченный врасплох Игорь Иванович, -- мы ж с Олегом-то неожиданно нагрянули... Я наказал Захару у себя лежать, вдруг инфекция какая, а сами туда, в каминную. Мы сперва немножечко к сиропу и настойке рябиновой приложились, съели то, что из ресторации принесли, потом в кабинет перешли, и Олег кальян мой новый опробовал. Поболтали славно, но он тревожен был и вскоре уходить собрался. Я его проводить пошел и в аптеку, а Захар, видно, прибраться решил, а заодно и дров в камин подкинуть, но больной же, неуклюжий, и масло пролил, и упал...
-- Понятно, что торопился, но почему масло-то пролито не возле стола, а на приступке у камина?
-- А... а не знаю я. Я ж не видел, как он стол убирает. Да и приступок каменный, он выступает немного над ковром, сам два раза спотыкался там.
-- А труп? Он как лежал? Вот так, навзничь?
Порфирий Петрович встал на четвереньки и вытянулся поперек комнаты.
-- Да, так вроде... или нет, он согнувшись лежал. Потом мы с городовым оттащили его оттуда, вытянули. Сюда вот. Или нет, дальше чуть, на ковер. Вон там, где грязно. Но еще и санитары натопали...
Следователь встал, отряхнулся и продолжил поиск:
-- Так, а стул кто отодвинул?
-- Нне знаю, наверное, тоже Захар... потом, когда дрова к камину принес, -- казалось, что Игорь Иванович обрел немного уверенности, -- а зачем вы спрашиваете?
-- Раз спрашиваю, значит так надо, -- чуть улыбнулся следователь, -- а теперь давайте-ка пройдемте в вашу спальню.
Там он внимательно рассмотрел запакованные саквояжи и особенно тщательно полувысохший пустой баул рядом. Альбомову даже показалось, что Порфирий Петрович его обнюхал.
-- Теперь кабинет.
Темная, почти пустая комната. Игорь Иванович прошел первым и зажег свечу, стоявшую, как оказалось, на совершенно пустом письменном столе. Порфирий Петрович решительно прошел вперед и раздвинул шторы. Яркий дневной свет сделал обстановку комнаты совершенно обыденной и бесцветной. Серые однотонные обои, пустые книжные полки, небольшой железный ящик в углу и стул, лежащий на боку рядом со столом. Что может быть еще банальнее?
Следователь огляделся, подошел к железному ящику, бегло оглядел его и, обернувшись в Альбомову, неожиданно спросил:
-- Здесь, что ли, богатство-то храните?
И, не дожидаясь ответа, прошел к двери, добавив небрежно:
-- А теперь, милостивый государь, пройдемте-ка к управляющему.
Окончательно сбитый с толку уверенными манерами Порфирия Петровича Альбомов осведомился:
-- Я переоденусь?
Но, взглянув на себя в зеркало, висящее в коридоре, передумал:
-- Впрочем, да, идемте так, тут недалеко.
Городовой, как оказалось, стоял там же, на лестнице.
Втроем они прошли на третий этаж, где их уже ожидал управляющий -- немолодой человек, седой, коренастый с характерным кавказским выговором:
-- Весьма соболезную, Игорь Иванович, -- обратился он к Альбомову, а затем к следователю:
-- Да, конечно же, подтверждаю, они и есть, Игорь Иванович Альбомов, наш новый постоялец. Очень жаль, очень.
-- Хорошо, -- весьма недовольным голосом произнес следователь и, чуть обернувшись к городовому, добавил:
-- Можешь идти.
-- Пройдемте и мы, -- обратился Порфирий Петрович к Альбомову несколько более теплым тоном, а на лестнице он уже вполне дружелюбно произнес:
-- Понимаете, Игорь Иванович, мы утром ознакомились с докладом городового и вспомнили, что вы же у нас теперь не просто господин Альбомов, помещик среднего сословия, а бери выше - весьма состоятельный господин. Понятно, что вы почти сразу переехали, но в такое место... знаете ли, интересное...
-- Ах, это... наследство, -- явно смутившись, замялся Альбомов, -- я еще сам не привык. А про место, как вы говорите "интересное", не знаю, не интересовался. К тому же, вы тоже, скорее всего, знаете, собираюсь на воды отправиться, буквально третьего дня...
-- Да что вы говорите? -- воскликнул следователь, почти не скрывая, что данное обстоятельство также ему известно, -- что ж, хорошо вам отдохнуть, и извините, за...
-- Кстати, -- неожиданно перебил его Альбомов, -- а с чем связана эта ваша, как там у вас, полицейских, говорят, очная ставка?
-- Да, ... говорят, -- в свою очередь чуть смутился следователь, -- но, сами посудите, милостивый государь, на почтенного человека внезапно сваливается этакое богатство, он тут же переезжает сюда, выправляет документы для поездки заграницу, получает в банке унаследованные средства и вдруг -- раз! -- и при странных обстоятельствах умирает его слуга. Да еще и не просто умирает, а никто не может подтвердить, что умер именно слуга, а не сам господин Альбомов. Согласитесь, первым делом можно заподозрить злое намеренье слуги выдать себя за своего хозяина, заполучить его деньги и путем сожжения трупа замести следы. Извините за еще один профессиональный термин.
-- Да, согласен с вами, -- произнес Альбомов уже вполне уверенным голосом, -- надеюсь, теперь с меня сняты все эти нелепые подозрения?
-- Да, да, конечно, -- с некоторым даже облегчением ответил Порфирий Петрович. -- Видите ли, мы навели о вас некоторые ... справки, и только еще одна формальность.
Они как раз спустились на первый этаж, и следователь обратился к швейцару за конторкой:
-- А не подскажете, любезный, вчера вечером, вы помните, к Игорю Ивановичу приходил некий господин...
-- Конечно, помню, -- несколько сонным голосом ответил швейцар, -- я уже докладывал городовому, зашли они еще засветло, а потом, когда стемнело, Игорь Иванович его провожать вышли.
-- А вы хорошо их рассмотрели?
-- Рассмотрел, конечно. У спутника Игоря Ивановича очень приметная белая фуражка не по погоде, пальто серое длинное, мешковатое. Так-то я на выходящих не особо смотрю, но, поскольку Игорю Ивановичу показалось, что он в темном углу крысу увидели, они громко так вскрикнули, и мы все туда, в угол, смотрели, а я заодно и спутника его разглядел. Невысокий такой с тонкими чертами и...
Швейцар продолжал говорить, но следователь, похоже, уже потерял интерес к происходящему и обратился к Альбомову:
-- А когда вы планируете уехать?
-- Через три, четыре дня, надеюсь, когда бумаги пришлют. А что, у вас остались еще какие-то сомнения?
-- Да-с, служба, понимаете, я за двадцать-то лет такого насмотрелся. А не подскажете, как мне отыскать приятеля вашего, как его, Шмальца? Штольца?
-- Шольца, Олега Людвиговича. Но, боюсь, найти его вам будет весьма непросто.
-- А что так?
-- Видите ли, это, конечно, дело весьма приватное, но он признался мне, что передумал жениться на невесте своей, Ольге Константиновне, и решился на некий план, дабы избежать все эти унизительные формальности.
-- И какой же план?
-- А он не сказал. Ему и так все это было весьма неудобно, просто при разговоре к слову пришлось, и он заранее оправдывался, что, как он выразился, "пропадет" на некоторое время.
-- А куда и как "пропадет" не уточнил?
-- В том-то и дело, что нет. Видите ли, я тоже знаком с Ольгой Константиновной, Олег опасался, что я по мягкости характера могу нечаянно выдать его план, и она будет его искать...
-- Но она же так и так будет его искать?
-- Возможно и нет. Олег сказал, что написал ей письмо, где извинился и все объяснил.
Во время разговора, внимательно глядя на Порфирия Петровича, можно было подумать, что он не просто слушает, а мысленно записывает сказанное Альбомовым в какую-то нутряную свою записную тетрадь. Дослушав последнюю фразу Игоря Ивановича, он вроде бы хотел захлопнуть эту самую тетрадь, но в последний момент передумал, вполне будничным тоном попрощался и вышел на улицу в сопровождении городового.
III
Альбомов вернулся в свою квартиру и прошел было в спальню, но посмотрел в окно и понял, что уже середина дня и пора обедать. Он ничего не ел со вчерашнего вечера, но чувства голода не испытывал. Разного рода мысли заполняли все его внутреннее естество и банальностям обычной жизни там места почти не оставалось. Однако ж иногда надо пересиливать себя.
Он переоделся в зимнее, взял из сейфа в кабинете несколько ассигнаций и отправился в присмотренный заранее ресторан неподалеку.
По дороге он дал мелкую купюру швейцару со словами:
-- Любезный, распорядитесь, чтобы в квартире моей прибрали получше. Особенно в каминной комнате, да и в кабинете выбросьте лишнее.
Он почти полностью успокоился и свыкся с происшедшим. Лишь где-то в самой глубине сознания мелькали, нет, даже не сами мысли, а какие-то обрывки:
-- Интересно, навели ли полицейские справки с его прежнего места жительства? Хотя нет, не успели, нужно было торопиться с очной ставкой с управляющим. Наверняка ж и тайный караул возле дома оставили на ночь, чтобы не сбежал "слуга", если вдруг что. И городовой тот же, если вдруг подмена какая. А ведь после вечерней службы отдохнуть полагается. И теперь что? Все закончилось или справки все же будут наводить? А что управляющий с прежнего места рассказать может? Неужели вспомнит "ту историю"? Или как? Уж очень этот Порфирий Петрович расстроился, когда меня здешний управляющий узнал. Будто бы конструкция какая в его мозгу обрушилось, и ему донельзя обидно стало. И он решил за новую ниточку потянуть. За Шольца... Хотя, как тут тянуть-то?
Отобедал Игорь Иванович, надо сказать, безо всякого видимого удовольствия, и официант немало удивился щедрым чаевым, кои оставил сей хмурый господин. Посетители со столь неуютными лицами чаевых обычно не оставляют.
Что ж, теперь оставалось ждать, когда доставят нужные бумаги из присутствия и можно будет наконец отрешиться от всего этого.
Следующее утро началось также со стука в дверь. Но не столь бесцеремонного, как вчера, а, наоборот, осторожного и деликатного, будто стоящий за дверью...
Впрочем, к чему эти предисловия - Игорь Иванович, закутавшись в халат и позевывая, распахнул дверь, но вместо заказанного с вчера у швейцара завтрака увидел за дверью...
- Ольга Константиновна, здравствуйте, какими судьбами...
Альбомов произносил еще какие-то любезно-вежливые слова, и со стороны видно было, что появление женщины обрадовало его в высшей степени, но по суетливым движениям его, когда он помогал ей снять пальто и галоши с сапожек, было не ясно, рад ли он этому посещению именно сейчас или...
-- Я получила письмо от Олега, -- сказала Ольга Константиновна, как только они зашли в каминную и уселись на стулья друг против друга, -- и я ничего не понимаю.
-- Какое письмо? И вообще, как ты узнала, что я здесь? -- деланно удивился Альбомов, и Ольга Константиновна заметила это.
-- Игорь, давай не будем притворяться. Ты же знаешь, кто мой отец. Конечно, я попросила, и ему сразу же обо всем доложили. Более того, скоро к тебе опять придут и опять будут разбираться. Дело дошло до самого Путилова, и ты знаешь -- у него есть умные люди...
-- Постой, постой, Ольга, я все равно не понимаю, зачем всё это?
-- Как ты не понимаешь? Позавчера мы встречались с Олегом, и он был полон возвышенных чувств ко мне, что даже странно для столь практичного человека, и он...
Ольга Константиновна довольно долго и сбивчиво пересказывала последний разговор со своим женихом и, скорее всего, себе пыталась доказать, что Олег не мог ТАК поступить с ней, поскольку весь тон его и планы, которые они вместе придумывали, не оставляли места для...
В процессе монолога выяснилось даже, что она усомнилась, что письмо ей написал именно Шольц, и выразила это сомнение отцу, который тут же отдал соответствующее распоряжение. Письмо сличили с некими долговыми расписками, и полицейские специалисты с уверенностью заявили, что письмо написано именно рукой Шольца, но сердце... сердце все равно подсказывало ей, что...
В волнении Ольга Константиновна достала из сумочки злополучное письмо и буквально швырнула его в лицо Альбомова. Тот поднял упавший на пол лист бумаги и прочитал:
"Извини, пожалуйста, за всю ту печаль, что я принес тебе своим поступком, и не держи на меня зла".
И подпись внизу - "твой вечный друг Олег Шольц".
-- Отец сказал, что, судя по штемпелю, письмо было отправлено с нарочным буквально в тот же вечер, позавчера. Я просто не верю, что Олег мог так поступить со мной! Скажи честно, что между вами произошло? Ты же ревновал меня к нему, я знаю! А это вот - "вечный друг" -- после тех слов, которые он мне говорил в нашу последнюю встречу...
Трудно сказать, что ответил бы на все эти слова Альбомов, но их разговор бы прерван громким требовательным стуком в дверь. Опытному человеку нетрудно было догадаться, что так стучать могли только власть предержащие.
Так и оказалось. Как только Игорь Иванович открыл дверь, коридор сразу же переполнился людьми. Тут был и городовой в форме, но уже другой, не вчерашний, и уже знакомый нам Порфирий Петрович, и еще какие-то неизвестные, один из которых, пожилой и с виду весьма солидный господин, буквально ворвавшись в квартиру, закричал:
-- Оля, Оленька, где ты?
Вышедшая в коридор Ольга Константиновна бросилась к нему с возгласом:
-- Папенька!!
Из последующего разговора с Порфирием Петровичем выяснилось, что полицейские не преминули-таки поговорить с домоправителем прежнего места жительства Альбомова и узнали про "ту историю". Оказывается, по лености своей Игорь Иванович изначально отправил устраивать дела с владельцем дома слугу своего Захара, и управляющий некоторое время думал, что Захар и есть Альбомов, в связи с чем случилось несколько незначительных недоразумений, пока все не выяснилось. Как только все это было доложено Порфирием Петровичем вышестоящему начальству, оно, начальство, пришло в великое волнение и, послав нарочного к отцу Ольги Константиновны, чуть ли не всем наличным составом бросилось в квартиру Альбомова.
-- Ну, тут, сами понимаете, такое дело, -- довольно путано и бессвязно, не то чтобы оправдываясь, а скорее примиряясь сам с собой, разъяснял суть и дело Порфирий Петрович Игорю Ивановичу. -- Но когда вашу личность подтвердила и Ольга Константиновна...
-- Но теперь-то наконец все окончательно выяснилось? -- не преминул перебить его Альбомов.
-- Увы, нет, -- теперь вся полиция будет искать этого Шольца, пока не найдет. Живого или мертвого!
-- Час от часу не легче, -- высказался в ответ Альбомов, -- а зачем все это? Я же слышал, что батюшка Ольги Константиновны был против ее брака с Олегом Людвиговичем?
-- Более того, -- разоткровенничался Порфирий Петрович, -- видеть не хотел в доме своем голь эту перекатную без рода и племени. Он же через связи свои справки соответствующие навел, и там многое выяснилось про этого щеголя... К тому же - вот еще какое дело - оказывается, вы тоже высказывали свои намеренья в отношении Ольги Константиновны, и она даже собиралась официально представить вас своим родителям, но тут появился Шольц, и ваша помолвка расстроилась.
-- Да, было такое, но, уверяю вас, я зла на Олега не держу, он же мой друг, он даже помогал мне с нынешним переездом, а Ольга... Она сама вправе выбирать...
-- Это все, конечно же, так, но вот ведь какое дело, -- казалось, Порфирий Петрович опять обрел почву под ногами, в его голосе послышались металлические нотки: -- Извольте передать мне записку Шольца, которую, как я понял со слов Ольги Константиновны, она передала вам!
-- Да, да, сейчас, -- Альбомов поднял улетевшую под стол записку и передал ее следователю. Тот внимательно осмотрел листок со всех сторон и задумчиво произнес:
-- Так я и предполагал. Совершенно безличное письмо. Можно даже предположить, что и адресовано оно не Ольге Константиновне, а, допустим, вам...
-- Но...
-- Может быть и "но", но вдруг в процессе беседы вы попросили его, например, письменно извиниться в том, что он умыкнул у вас невесту? А? Что вы на это скажете? Ведь письмо сие можно и так истолковать!
Альбомов ошеломленно промолчал.
-- Вот поэтому мы сейчас осматриваем все закоулки поблизости, чтобы найти, допустим, еще один труп. Да, да, труп Шольца. Поскольку мы выяснили, что он заходил к вам, а потом в вашем же сопровождении вышел. У вас был примерно один час, чтобы убить его и спрятать труп в некоем укромном месте. Хотя нет, менее часа, вы же еще заходили в аптеку, провизор подтвердил ваш визит...
Тут следователь спохватился, что болтает лишнее и поспешил откланяться. Остальная публика, включая Ольгу Константиновну, уже покинула квартиру Альбомова на полчаса ранее.
IV
В последующие дни события продолжали развиваться, но ход их замедлился. Создавалось ощущение, что полиция продолжает действовать скорее по инерции.
Заходил Порфирий Петрович и вполне дружелюбным тоном рассказал, что по поводу личности сгоревшего человека не осталось никаких сомнений. В морг вызвали одного из постояльцев с прежнего места жительства Альбомова, и тот также признал в представленном трупе Захара по характерной родинке на ноге, которую он случайно приметил прошлым летом.
Также сетовал на то, что ни Шольца, ни самого Альбомова толком никто не видел. Олега Людвиговича из-за того, что приехал недавно, причем то, что он о прежнем месте жительства говорил, оказалось неправдой. "А вот вас, Игорь Иванович, извините, конечно, вследствие лености вашей былой, мало кто описать смог". Именно так, бесцеремонно и сказал прямо в глаза глядя.
Не единожды посещала Альбомова Ольга Константиновна, и беседы их были раз от разу все более и более приятственны. Волнение "тех дней" постепенно отступало, собеседники стали чаще использовать слово "мы", и как-то постепенно так получилось, что планы Ольги Константиновны и Игоря Ивановича относительно поездки заграницу стали совпадать даже в деталях.
Уже на водах ими, конечно, с одобрения родственников Ольги Константиновны, решено было сыграть скромную свадьбу. Тем более что ранней весной в пригороде Санкт-Петербурга вблизи известной в определенных кругах Черной Речки был найден полуразложившийся и обезображенный труп человека, в котором по характерной белой фуражке, валяющейся неподалеку, опознали небезызвестного Олега Людвиговича Шольца.
Поскольку труп Шольца нашли в столь отдаленном месте, с Игоря Ивановича были сняты последние, нет, даже не подозрения, а "некоторые сомнения", как выразился Порфирий Петрович. За тот час, который Альбомов отсутствовал дома, он никак не смог бы убить Шольца, отвезти его труп к Черной Речке, а также зайти в аптеку за каплями.
А сейчас, если хотите, давайте прислушаемся к разговору, который ведут промеж себя Ольга Константиновна и Игорь Иванович в тенистой аллее по дороге от бювета к гостинице.
-- Ах, какая приятственная здесь погода, не правда ли, дорогой, не то, что в промозглом Петербурге. Там даже весна не весна, а лето не лето. И как удачно, что тело наконец-то нашли. Теперь все наши тревоги позади...
-- Увы, Оленька, это же полиция, у них своя логика, неведомая нам, простым людям. Нельзя слишком полагаться на их лень и скудоумие - лучше подстраховаться заранее и постараться самим незаметно направить их усилия в нужное русло. Важны самые малые детали. Особенно, когда дело может показаться простым и обыденным. Здесь, как повезет. Может быть, все просто закончится городовым и фельдшером из больницы, а может привлекут и следователя - тут как карта ляжет. Тем более когда так вот странно все получилось. И столь удачно обгорелый труп слуги, и неожиданное посещение друга, впоследствии пропавшего. И особенно твое, Оленька, участие во всем этом.
Ольга Константиновна слегка улыбнулась, и ее собеседник продолжил свой монолог.
-- Поэтому все дело развивалось постепенно. От одних "логических" выводов к следующим, столь же "логическим". Полицейские же, которые поумнее, не любят, когда все слишком гладко, да понятно: им, видите ли, подзаковыринки разные подавай. От скуки, видимо. Городовой поди минуты три думал, пока сообразил, что запаха горелого в коридоре можно и не почуять сразу, с насморком-то. И успеть в домашнее переодеться. Или, тот же пустой баул в спальне. Городовой-то, может быть, сам и не понял, но все честь по чести подробно доложил, и Порфирий Петрович сразу версию выстроил - что именно там был замерзший труп Захара спрятан. Спрятан, а потом, в благоприятный момент положен головой в очаг. И поза трупа в эту версию весьма удачно вписывалась. И все вроде так логично выстраивалось, но тут -- раз! -- и заключение фельдшера, что, мол, труп-то свежий. И получается, ошибочка вышла у господина следователя. И понимание этой ошибки оказало влияние на все дальнейшие события. Или по поводу шума, который швейцар услышал. Так-то бы можно было заметить некую несуразность: зачем, например, дрова хранить столь далеко и от каминной, и от черного хода? Не для того ли, чтобы с какой-то веревочкой и свечой под ней уронить связку дров так, чтобы швейцар услышал, когда господа уже на улицу вышли? Он же как раз под комнатой сидит, а от каминной ему шума не услыхать. И чисто там было, в комнате у Захара, вряд ли именно оттуда больной слуга поленья носил. Но все это затерялось после того, как Порфирий Петрович с баулом опростоволосился. Далее примерно то же самое с письмом. Если б там было коротко и ясно, мол, уеду и убьюсь где-нибудь, кто б поверил в такую простую историю? Нет, полицейские любят, когда сами все подробности придумывают, даже если на самом деле все и не так было. Гипотезы разные строят, не ленятся в аптеку сходить, опросить провизора. И за этими хлопотами упускают, что кого-то и раньше убить можно было, засунуть в баул и уже потом выбросить в укромном месте. До истории с Захаром...
-- Который...
-- Именно, приболел, и ломота его мучила, и особенно бессонница, от которой современные средства ой, как помогают, а если еще и доза двойная, то и вовсе Захарушка-то мог и не понимать, что вокруг делается. И, да, помнишь, я рассказывал о Порфирии Петровиче, как он вскользь упомянул об "интересном" месте. А знаешь ли, чем оно интересно?
-- Нет, и чем же?
-- А там произошла весьма занятная история. Один добропорядочный семьянин снял эту квартиру для своей тайной пассии, подобранной им на "спектакле пиканте", где в качестве дополнительной услуги актрисы оказывали... ну, сама понимаешь, какие услуги. Так вот, жена этого господина, дабы уличить его в присутствии свидетелей, здесь же сняла соседнее помещение. И в некий особо интересный момент стена рядом с камином обрушилась, и дамочка та вместе с родителями и судейскими лицезрела прелюбопытнейшее зрелище... Очень, очень большие суммы в том деле фигурировали, чтобы замять дело для широкой публики. Это к вопросу о свежем ремонте каминной и нездоровом любопытстве Порфирия Петровича. Поэтому, как я полагаю, и разговоры наши там, якобы приватные, вполне можно было подслушать из соседнего помещения.
И тело на Черной Речке хорошо, что нашли, хотя должны были раньше. Но там уже все равно было. Лица-то на трупе почитай не осталось, а вот фуражечка приметная тут как тут. И неведомо многим, что любимый предмет одежды у истинного щеголя может и не один быть в гардеробе-то. Белый-то цвет маркий весьма. И то, что "Шольц" наш в жизни щеголем был, а пальто на нем тогда "мешковато" сидело никто так и не сопоставил. И как смешно ты меня изображала перед швейцаром этим. Пришлось его, правда, крысой отвлекать, но фуражка та тебе весьма к лицу была.
А бороду, кстати, ты спрашивала, действительно снять пора. Только постарайся быть внимательнее и не называть меня более Олегом, как сейчас в бювете.