- Мессия! Нам явился мессия! - тонкая женщина упала на колени, обвив ноги только что прибывшего широкой цветастой юбкой. Она попыталась было облызать его ботинок, но он вовремя отскачил в сторону, загорадившись своим спутником. - Ой, вы не пужайтесь так. Баба-дура совсем рехнулась. Гости то у нас не часто, - к нему подошел коренастый старик, прятавший лицо в разросшейся седой бороде. Ползающую в дорожной пыли женщину подняли подоспевшие бабы и увели в сторону от гостя, не забывая при этом бесстыдно сверкать на него глазами и заговорчески перешептываться. Все они выглядели не слишком нормальней своей землячки, видать просто умели себя попридержать. Но Генриху казалось, что будь такая возможность они бы тотчас оторвали от него по кусочку и утащили в темные закрома, чтобы потом благоговейно показывать детям частичку однажды посетившего их гостя. Со всех сторон подходили поглазеть на чужаков жители деревни. Они сгрудились молчаливой толпой за спиной небольшой группы встречающих. - Объясни, зачем мы вообще притащились в такую глухомань? - тихо спросил Генриха его спутник - заместитель главы партии Пауль.
Главой же был сам Генрих. - За тем, что нам нужны их голоса. К тому же, как рассказывал Йозеф, это очень богатая деревушка. А спонсоры нам сейчас не помешают, - шепотом ответил Генрих, - кстати, где Йозеф? Он же должен был нас встретить. Встречающие тем временем что-то обсудили между собой и приняли общее решение. Вперед вышел всё тот же бородач, которого Генрих прозвал про себя Стариком, и приветливо ухнул: - Мы так решили, вы и есть тот самый фюрер? Генрих растерялся. Он неправильно понял или его действительно перепутали с тем, другим фюрером? - Ну... Я глава националистической партии. У нас здесь назначена встреча с избирателями. Вы знаете нашего соратника Йозефа? Он вам рассказывал, что мы приедем? - Ааа, Йозефа! - Нашего Йозефа! - Конечно, конечно. И где это он? - Эй, Йозеф! Йозеф! Толпа загудела, ясно давая понять, что Йозефа все знали и даже любили. Это приободрило Генриха: если Йозеф поработал с населением, значит они хотя бы примерно представляют о чем пойдет речь. И вообще Генрих уже начинал сомневаться, что они приехали в нужную деревню. Но деревня была та самая. - Вы, господин Фюрер, наверное, устали с дорожки, проголодались. А Йозеф то нам говорил, что мол важный человек с города приедет. Мы вам и стол накрыли, и постель приготовили. Пройдемте с нами, а там гляди и Йозеф тут как тут. - Да, с удовольствием. Но не обязательно это " господин Фюрер". Зовите меня просто Генрих. - Ну как же, как же, господин Фюрер. Мы ведь со всем уважением, - забубнил мужик, увлекая гостей в глубь узеньких улиц. За их спинами сомкнулась монотонно гудящая толпа.
***
Три девицы шли поотдаль от окруженных жителями гостей и беседовали полушепотом. - Ох, не дурен молодчик, не дурен. - Да, крепенький, здоровенький. Хорошая порода. - Глаза то какие! Ледяный глаза, красивые. Мне бы эти глаза, чтоб каждый день с утра любоваться. - Так с глазами и мужика взять придется, - засмеялись две остальные. - А я бы их вырвала и в шкатулочку положила, а шкатулочку ту в шкафчик на полочку, а ключик от шкафчика на грудь бы повесила. Вот и мои глазки. - Хех, ну и мастерица ты, придумщица. И они тихонько рассмеялись в рисованные платки, в которых прятали мраморные плечи. Только последняя зорко стрельнула глазами в спину партийцам и хитро улыбнулась спелыми губами.
2.
Гостей привели на двор к Старику, владения которого состояли из крепкого каменного дома, небольшого сада, закрытой веранды и бревенчатого сруба, назначение которого Генрих не смог разгадать. На веранде стоял длинный стол, возле которого сразу начали суетиться закутанные в шали женщины. Приезжих посадили во главе стола, а побокам расселись деревенские мужики, выбранные из толпы Стариком. - А вот и Йозеф, - пробормотал Пауль, - я его сразу и не узнал. Бывший раньше крупным, степенным мужчиной Йозеф осунулся и более чем заметно похудел. Движения его стали суетливыми, а на смену дорогой фирменной одежде пришли протертые джинсы и просторная крестьянская рубаха. - Чего это с ним? - шепнул Пауль в ухо Генриху. Но тот только растерянно пожал плечами. - Здравствуйте, здравствуйте, Камерады, - Йозеф по очереди пожал товарищам руки. Ладони его были потными и дрожжали, - как доехали? Не заплутали? Гости растерялись. - Ну... нормально вроде, - наконец выдавил Генрих. Пауль ничего не ответил, завораженный причудливым танцем костлявых пальцев Йозефа. - Это хорошо... хорошо... - нервно хихикнул тот и побрел в другой конец стола, подгоняемый пристальными взгядами местных. Все присутствуюшие тем временем расселись на свои места и выжидающе смотрели то на партийцев, то на Старика. Генрих решился взять инициативу в свои руки. - Приветствую вас Камерады! - он встал, чтобы каждый мог видеть его и он мог видеть каждого, - как вам уже должен был рассказывать Йозеф, наша партия представляет национальные интересы родного народа и противостоит засилью мигрантов. Много у вас тут мигрантов? Народ загудел. - Да кто из знает... - Вроде не было таких... Генрих закатил глаза: с деревенскими нужно было разговаривать на примитивном, понятном им языке. - Ну черные у вас есть? В этот раз оказалось понятнее. Народ загудел, как растревоженный улей. - Были, припоминаю, господин Фюрер. - Были? А сейчас нет что ли? - растерялся Генрих. - Так погорели окаянные, - праздно ухнул Старик, - и выхухоль городской, что их привез, с ними погорел. На мгновение повисла оглушающая тишина, которую прервал то ли насмешливый, то ли испуганный голос Пауля: - Ну да. А евреи у вас случайно газом на кухне не отравились? Старик сохранял каменное спокойствие: - Так вам уже Йозеф рассказывал? Генрих проглотил вставший в горле ком. Тем временем принесли горячее. И гости накинулись на поданное угощение. Не столько от голода, сколько от желания заесть сочным мясом свое потрясение. И тут черт дернул Генриха задать ещё один волнующий его вопрос: - Ну а антифашисты здесь водятся? Левые, коммунисты, шафки - или как вам понятней? Десяток пар глаз устремился на него с таким выражением, будто он спросил невообразимую глупость. Генрих заерзал на стуле и собирался уже извиниться за свой бестолковый вопрос, но Старик его опередил. - Так вот же они! Генрих вздрогнул: - Где?! - У вас в руке! Вы ж с него пьете, - с гордостью проухал Старик. Ягодная настойка, которую им налили, застряла у националиста в горле, а съеденное настойчиво попросилось обратно. Он чуть ли не опрокинул кружку на стол и судорожно закашлял. - Я этого урода пол дня кромсала, а он кидается! - возмутилась из угла хмурая женщина. - Вот-вот! А я сколько времени шлифовала! - поддакнула ей другая. - А мастерить думаете легко было? - А возьни то сколько! - Никакой благодарности. - Какая молодежь пошла... Со всех сторон нарастал возмущенный гул. Генриху стало совсем жутко. Он бы, наверное, вскочил и убежал подальше от этих сумасшедших, если бы не раскат хохота над ухом. Мужчина непонимающе уставился на заливающегося смехом соратника. - Оох! Ну и разыграли вы нас! Хахаха! - голосил Пауль, - кружка из костей антифашиста! Ну надо же такое придумать! Ооой... не могуу! Вслед за Паулем гулко заухал в бороду Старик, а затем заулыбались и остальные жители. Обстановка разрядилась. Генрих облегченно перевел дух, сердце его переползло из пяток обратно в грудную клетку. И только неврно исказившееся лицо Йозефа не давало ему покоя.
3.
После основного блюда бабы притащили местное пиво. Оно показалось Генриху старанным: Голова от него кружилась как от крепкого вина, да и на посуду Генрих всё ещё посматривал настороженно. После пива Партийцев совсем развезло: скащались долгая дорога и насыщенный день. - Вы, господин Фюрер, видно, притомились. Не желаете на покой? Мы вам баньку истопили, да постель застелили. А эту вашу... программу завтра расскажете, - в голосе Старика слышалась такая искренняя отеческая забота, что Генрих не посмел отказать. Да и не хотел. Гости встали из-за стола, попрощались до завтра с присутствующими и направились за Стариком. Генрих похлопал Йозефа по плечу: - Доброй ночи, Камерад. Завтра продолжим. Соратник вздрогнул, будто от удара током и вдруг прильнул к самому уху партийца: - Берегись ведьмы! Всё обман, всё... - он с опаской покосился на Старика и так же неожиданно отпрянул от Генриха, как и приблизился. Генрих хотел спросить что все это значит, но соратник уже скрылся среди местных. - Совсем рехнулся в этой глуши, - пробормотал националист.
Гостей разместили в пристройке у главного дома усадьбы. Деревянный домик напротив, назначения которого не смог угадать Генрих, оказался баней. Она дышала первобытным жаром и жаждала поскорее распарить хрустящие косточки чужаков. Старик ещё раз любезно пожелал гостям доброй ночи и удалился в свои хоромы. Как только за ним закрылась дверь, Пауль зло прошипел: - Тьфу, славяне. Баня у них русская и говор какой-то странный. - Не славяне, а электорат, - устало пробурчал Генрих, которому совершенно не хотелось сейчас затевать споры о странностях местного населения. Будь они хоть чертьми из ада - Генриху было все равно. Хотелось лишь отскрести от себя дорожную пыль и поскорее забыться сном в свежезастеленной постели. Он разделся догола, разбросав по полу одежду, обернул бедра простыней и прямо босиком пошагал в баню. Непрекращая бурчать себе под нос, за ним последовал Пауль.
За маленьким оконцем притаилась дюжина лукавых глаз. Они жадно следили за молодым поджарым телом, более не скрытым под покровами одежды. Пусть мужчина и не был атлетом, но под белой, мраморной кожей бугрились недюжие
мускулы, а в плечах играла свежая сила и молодость. Удовлетворенные увиденным, они бесшумно скрылись в темноте.
***
В бане было темно и жарко. Горячий влажный пар проникал в легкие, заполнял собой каждую пору разопревшего тела. В углу, в тазике мокли можжевеловые веники. Их пряный аромат кружил голову и туманил мысли. - Отхлещи - ка меня веничком, уж больно Старик это дело нахваливал, - попросил Генрих. Пауль пожал плечами, сомневаясь в пользе этого странного древнего обряда, но другу отказывать не стал. Генрих улегся на деревянную лавку. Пауль копошился у таза, удобнее укладывая веник в руку. Мужчину обдало жаром и на спину опустилась можжевеловая лапа. - Сильнее. Пауль стал бить крепче и чаще. - Ещё, - тело обжигало раскалившимся от взмахов веника воздухом. Но это был блаженный жар. Генриху казалось, что с каждым прикосновением можжевеловых лап гоязь и скверна покидает его тело, уступая место спокойствию и умиротворению. Наконец Пауль выдохся. - Ну всё, хватит. Пойду я отсюда, уж больно жарко! Ты идешь? - Нет, я ещё немного посижу. - Как знаешь, - и Пауль закрыл за собой тяжелую деревянную дверь. Генрих остался один среди горячего полумрака. Он изможденно растянулся на лавке и бездумно смотрел в окружающие его клубы пара. Белая дымка кружилась вокруг, складываясь в причудливые образы. Из сумрака выступил образ юной девушки. Тонкая, как склонившаяся над рекой ива, с копной пышных волос, доходящих до бедер, она плавно скользила среди облаков пара. Генрих не мог оторвать застывшего взгляда от её обнаженной фигуры. Он мог видеть каждую каплю, скользящую по её гибкому телу, но как ни старался, не мог разглядеть лица. Девушка приблизилась к мужчине в плотную и медленно провела нежной рукой по его взмокшим волосам. Генрих хотел ей что-то сказать или прикоснуться в ответ, но его тело было будто парализовано, ни один мускул более не подчинялся ему. Легким не хватало воздуха, измученное сознание отказывалось оставаться в ослабевшем существе. Последнее, что помнил Генрих перед тем как провалился в густую тьму - гладкое влажное тело и звонкий переливчатый смех.
***
Генрих очнулся от колючего холода. Тело его одеревенело и отзывалось ноющей болью на каждую попытку пошевелиться. Открыть глаза тоже оказалось не просто - их словно залили свинцом.
Генрих лежал неподвижно, прислушиваясь. Его окружала тишина, сквозь которую пробивался непонятный гул. Он всё приближался, нарастал, становился отчетливее и громче. Через несколько мгновений Генрих уже мог различать отдельные слова и выкрики, спаянные ритмичной мелодией в единую песню. Её пели сотни голосов: мужских и женских, старых и молодых, манящих и пугающих. Они звучали уже не вокруг, а внутри националиста, заглушая его собственные мысли. Генрих распахнул глаза и жадно втянул горлом холодный, сырой воздух. Он лежал на узкой постели в какой-то крохотной комнатушке. Стены её заросли мхом, с потолка свисали древесные корни, а пол заменяла липкая черная земля. Генрих встал, зябко дрожжа.
У противоположной стены спиной к нему сидела сгорбленная фигура. Она не обращала внимания на гостя, увлеченно перебирая что-то в тусклом свете свечи. Генрих несмело приблизился и украдкой взглянул через плечо женщины. И тут же отшатнулся. Перед ним сидела безглазая старуха, перебирающая человеческие кости. (Генрих почему-то сразу понял - что это именно человеческие кости). Он метался по комнате, желая лишь поскорее убраться из этого проклятого места, но ни двери, ни окон нигде не было. Загнанно дыша, мужчина опустился на холодный, сырой пол и немигающе уставился на старуху. Та, словно уловив его взгляд, медленно развернулась. Генрих задрожжал: перед ним стояла более не горбатая развалина, а юная девушка. Она была прекрасна, укутанная лишь пологом уходящих в землю каштановых волос - но красота эта вызывала не восторг, а животный ужас. Это была первобытная, ведьменская красота. Генрих вжался в сырую мховую стену. Ему хотелось кричать, но из горла вырывался лишь жалкий тихий стон. Девушка протянула к нему тонкие бледные руки: - Ледяные глаза, красивые. Мне бы твои глаза в шкатулочку, чтобы с утра любоваться, - напевно произнесла она и громко рассмеялась. И тут Генрих закричал. Закричал так, что рвались голосовые связки, так, что грудь рвал жалящий воздух. Перед собой он видел лишь темноту.
...Он ослеп.
4.
Генрих забился в кровати, спутанный тяжелым пологом одеяла. Собственный пронзительный крик ещё звенел в ушах, а по телу, покрытому холодной испариной, разливалась жгучая боль. Мужчина свалился на пол, так и не избавившичь от пут одеяла и стал ощупывать лицо неслушающимися пальцами. Глаза его были на месте, но от пережитого ночного кошмара комната вокруг плыла и кружилась.
- Эй, ты чего? - кто-то сильно тряхнул его за плечи, приводя в себя. Прямо перед собой Генрих увидел встревоженного Пауля. За одну лишь ночь лицо соратника заметно преобразились: на щеках появилась беспокойная бледность, с губ слезла вечная саркастическая ухмылка, а глаза обрамляли синие круги - признак беспокойного сна. - Ты меня с ума сведешь! Вчера чуть в бане не угорел, сегодня орешь, будто тебя живьем сжигают! Эй! Ты хоть помнишь что вечером было? Генрих отрицательно помотал головой. С помощью Пауля он сел, облакотившись спиной на кровать. - Воды... - еле слышно выдавил он. Пауль сунул ему в руку прохладный стакан. Генрих сделал жадный глоток и тут же выплюнул мерзкую жидкость обратно. Вода казалась протухшей и воняла тиной. Генрих практически окончательно пришел в себя. - Что за дрянь ты мне суешь!? - Так нет другой воды. Из крана только эта жижа лезет, а от той настойки, что местные принесли и помереть не долго. Вон как тебя вчера раскумарило. От воспоминаний о прошедшем дне у Генриха опять закружилась голова. Он нетерпеливо отогнал прочь нахвязчивые мысли и неторопливо поднялся: - Черт с ней, с водой. Пойдем кого из местных поищем, может они нас хоть завтраком угостят... Пауль не стал возражать и они, покинув постройку, медленно побрели к дому.
***
Дверь была не заперта и националисты безпрепятственно прошли в дом. На их громкое приветствие никто не отозвался и они отправились в глубину усадьбы, надеясь встретить хотя бы одну живую душу. Их окружали коридоры и двери. За дверями скрывались маленькие комнатушки, которые вели в другие коридоры. Повсюду были следы человеческого присутствия и в то же время некого запустнения, удручающей заброшенности. Цветы в вазах завяли, картины и столы покрылись пылью, занавески утратили былую белизну. - Не нравится мне здесь. Может вернемся? Генрих оставил вопрос друга без ответа и толкнул очередную дверь. За ней оказалась темная лестница, бегущая вниз. Генрих, держась за обшарпанные перила, стал медленно спускаться. За ним нерешительно последовал Пауль. Вскоре лестница уперлась в очередную дверь. За ней оказалась непроглядная темень. Генрих нащупал на стене выключатель и комната наполнилась тусклым желтым светом. Комната оказалась обычной кладовкой, заполненной полками с разносортными приправами, соленьями и заготовками. Пауль подошел к одной из полок и начал рассматривать содержимое стеклянных баночек. Генрих разочарованно облакотился на дверь: - И здесь нико.... И тут из-за стены раздался жуткий грохот и отчаянный вопль: "Помогите!" Генрих вздрогнул и отпрянул, натолкнувшись спиной на дверь, а Пауль вскрикнул и уронил банку. Стекло с громким звоном разлетелось по полу, разметав повсюду ошметки алого варенья. - Черт... - Пауль подбежал к стене, из-за которой доносились крики. При ближайшем рассмотрении стена оказалась хорошо замаскированной дверью, ручка которой скрывалась среди полок. Пауль подергал дверь: - Заперто! Генрих вместе с соратником стали обшаривать кладовку в поисках ключа. Он обнаружился между коробками с мукой, казалось, что не особо-то чательно его и прятали. Все это время крики за стеной не сатихали ни на секунду. Трясущимися руками Генрих лишь с третьей попытки смог воткнуть ключ в замочную скважину. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем тяжелая дверь со стоном отворилась. Националисты ввалились в потайную каморку и замерли на месте. Слабый свет, вырывающийся из-за их спин, освещал лишь малую часть грязной серой стены, вдоль которой тянулась толстая стальная цепь. Один конец её терялся во мраке, а другой... а к другому был прикован тощий, тщедушный человек. Голову его обрамлял изрядно потрепанный эрокез, а тело покрывали все возможные пирсинги и лохмотья, бывшие некогда модной анархической одежкой. - Антифашист... - озвучил Генрих свою догадку. В это время неудачливый последователь Маркса снова забился в своих оковах и завизжал, прося помощи. Но Генрих не вслушивался в стенания, его мысли занимало другое. Конечно, следовало немедленно отвязать, заточенного местными безумцами, левака и сдать всю преступную деревушку полиции. Это было бы самым разумным и правильным решением. Иначе нельзя было и думать, но к собственному удивлению, Гених думал. Ему совсем некстати вспомнились уничижительные речи, сломанные судьбы соратников, жажда правосудия и мести, пропитанные горькой ненавистью песни... Голову почему-то посетили мысли о жителях деревни, которые, безусловно, были абсолютно сумасшедшими, но в то же время необъяснимо близкими и понятными - будто что-то в их действиях отзывалось эхом в его сердце. Перед ним стоял выбор: сострадание и закон или глубокое, самому ему не понятное, чувство. И поддавшись ворочащемуся в поджилках необъяснимому инстинкту, Генрих вытолкнул Пауля обратно на лестницу и, выйдя следом, захлопнул дверь.
5.
- И мы просто оставим его там? - Пауль осмелился задать соратнику мучавший его вопрос лишь когда они выбрались из усадьбы, так никого из местных и не встретив. - Да, - сухо ответил Генрих. Ему не хотелось поддерживать разговор с другом и отвечать на его нудные вопросы. Ему вообще ничего не хотелось. События прошедшего дня, которые окончились тем, что он чуть не угорел в бане и следовавшая за этим беспокойная ночь вымотали мужчино и физически и духовно. А нелегкий выбор, вставший перед ним в подвале, оканчательно добил националиста. Душа человеческая, подверженная в одночасье мукам таким, что не испытывала она и во всю свою жизнь, забилась во тьму, отказавшись и от мужества, и от решимости. Пусть судьба их решается теперь силой рока, а Генрих не желал более выбирать ни жизнь, ни смерть. Он шел, не видя дороги, не задумываясь куда и зачем. Узкая дорожка виляла через заросли колючего шиповника и кусты диких роз. Генрих слепо брел вперед, заслоняя лицо руками от свисающих на дорогу ветвей. Одна из них ужалила его острым шипом, и по щеке мужчины скатилась горячая алая капля. Но он, казалось, даже не заметил этого. Вскоре заросли расступились и тропинка уперлась в берег небольшого озера. Генрих бездумно уставился в зеркальную гладь воды. Оттуда, из томной синевы, к нему тянула мертвенно-бледные, почти прозрачные руки нагая красавица. Её каштановые волосы переплетались с водорослями, сливаясь воедино с черной глубиной озера. Затихли птицы, замер ветер. Генрих не слышал даже малейшего всплеска воды - лишь её голос. Он звал за собой, обещая покой и забытье под покровом лесных вод. И Генрих подчинился. Он протянул руки на встречу бледным пальцам и шагнул вперед. Но как только синяя бездна раскрыла националисту свои объятия, прекрасное лицо исказилось в дьявольской улыбке. В ушах зазвенел пронзительные, до ужаса знакомый смех. Генрих провалился в ледяную полынью. Его тело сковали невидимые цепи, не давая возвожности вырваться и выплыть на поверхность. Водоросли опутали ноги, легкие заполнила кислая, пресная вода. Слабый солнечный луч прорезал водную пелену, растворяясь в ней золотыми бликами. " Это самое прекрасное, что я когда-либо видел", - умиротворенно подумал Генрих, медленно погружаясь в небытие. Он закрыл глаза и полной грудью вдохнул озерную воду, покорившись смерти. Его окружал покой и неизвестная до ныне легкость, тонкая нить связываящая его с этим миром готова была оборваться в любую секунду. Но вдруг, что-то яростно рвануло его вверхи в следущее мгновение уже швырнуло безвольное тело на твердую землю. Мощный удар сотряс грудь, выбивая воду из лёгких. - Да что с тобой такое! То угореть пытаешься, то утопиться! - Пауль зло тряс друга за плечи, пока тот жадно глотал воздух и выплевывал заполнившую горло озерную тину. Наконец, Пауль отпустил его и Генрих без сил рухнул лицом во влажную траву. Из его груди вырвался слабый стон: мышцы, долгое время остававшиеся без кислорода, нещадно ломило, а внутренности, казалось, побывали в мясорубке. Генрих не знал, сколько пролежал так, пока вновь не собрался с силами , чтобы приподняться на дрожжащих руках и сесть. Пауль тут же помог ему облакотиться на тонкий древесный ствол. - Не хочешь объяснить, что происходит? - обеспокоенно спросил он. Генрих лишь помотал головой ( этот жест уже вошел у него в привычку): - Не знаю... Но на этот раз Пауль не собирался так легко сдаваться, намереваясь в конце концов добиться от соратника логичных объяснений. - Вот уж не верю! Всё ты прекрасно знаешь. Что ты увидел в озере? За чем ты туда нырял, или, может, за кем? - вопросы лились непрерывным потоком, - А что это было в доме? Ты хоть понимаешь, что мы наделали? Мы ведь теперь соучастники всего этого беспредела! Может они ещё пленников держат?! И тут Генрих всё понял. Открытие казалось страшным, но он воспринял его удивительно отрешенно. Беспокоило партийца лишь одно: какая судьба уготована им? - Мы из него пили, - безразлично произнес он. - Что? Из кого? - растерялся Пауль, прервав свою тираду. - Антифашиста. Другого пленника. Как пили наши далекие предки из черепов своих врагов, - Генрих посмотрел в глаза соратнику. Тот непонимающе уставился на друга, но потом смысл сказанного начал медленно доходить до него, и из горла Пауля вырвался нервный смешок, а пальцы судорожно сплелись в замысловатую паутину. Он, больше не обращая внимания на Генриха, пошагал обратно в заросли шиповника, беспрестанно бормоча себе под нос: - Вот оно как, значит... Пили, значит... Так, так... Генрих неуверенно поднялся на ноги и поплелся вслед за соратником.
6.
Генрих был уверен, что шел прямо позади Пауля. Но вот тропинка вновь свернула за разросшийся куст и обогнув его, Генрих с удивлением обнаружил, что соратник исчез.
Мужчина огляделся по сторонам в поисках другой дороги, но вокруг были лишь колючие заросли. Растерянный, Генрих двинулся дальше, надеясь догнать друга. Но чем дальше он шел, тем очевиднее становилось: Пауль по этому пути не проходил. На земле не было следов, ветки свисали над тропой, в то время, как проходящий путник, дожен был невольно обломать хотя бы парочку из них. Тогда же до Генриха дошло, что это и не та тропинка, по которой они пришли к озеру. Ведь тогда на ней тоже должны были быть следы.
Националист уже собирался повернуть обратно, как вдруг до его слуха донесся едва уловимый звук голоса. Генрих поспешил дальше по дорожке, старательно прислушиваясь. Звук становился ближе и отчетливее, вскоре мужчина уже мог слышать, что голос этот принадлежит женщине и поет незнакомую ему, заунывную колыбельную. И вот заросли поредели, разрезанныые солнечными лучами, и за ветвями открылась небольшая поляна.
Генрих остановился в тени, склонившейся под тяжестью своих ветвей яблони, разглядывая сидящую в алмазной траве женщину.
Она качала на руках закутанного в простыни ребенка и пела, а точнее завывала монотонную мелодию. Эта странная колыбельная напоминала скорее одну из древних языческих мантр, обращенный некому грозному Богу, но ни как не песню любящей матери.
Подавив дурное предчувствие, Генрих негромко окликнул незнакомку, но та либо не услышала, либо просто проигнорировала его, продолжая укачивать младенца. Мужчина позвал громче и приблизился ещё на шаг. Он собирался было обратится к женщине ещё раз, как вдруг её песня оборвалась на полуноте и повисла в воздухе незаконченным обрывком. Она медленно подняла голову и неторопливо обернулась к незванному гостю, потревожившему её покой. В этот момент пеленка, скрывающая млаленца, загнулась, открывая солнечным лучам белое лицо. Фарфоровое, неживое лицо. Тогда же Генрих узнал и саму женщину: то была та сумасшедшая, накинувшаяся на него сразу по прибытию в деревню. Она тоже узнала его. - Мессия! - благоговейно пропела она, протягивая Генриху завернутую в простыни куклу, которую безнадежно пыталась убаюкать. Мужчина в ужасе отпрянул назад и рванулся обратно в заросли сада. Он рвался сквозь шипы и ветви, безжалостно разрывая одежду и царапая лицо и руки. Страх гнал его вперед, а в ушах продолжала гудеть мелодия колыбельной. Генрих не мог больше выносить въедливых нот в голове: они сводили его с ума, заглушая последние здравые мысли. И тогда он закричал: так, как кричат от неприкращающейся безнадежности и измождающего вечного страха, как кричат от непереносимой боли и тоски. Он кричал так, как кричал в своем ночном кошмаре.
Но теперь кошмар стал явью и проснуться не получалось. Он кричал, пока голос не сорвался на глухой хрип, а тот перешел в жалкий скулеж. И тогда же Генрих вырвался из цепких ветвей и очутился на краю дикого поля. За ним черной стеной возвышался лес, словно непреодолимая граница удерживающая Генриха в безумной деревеньке, наполненной необьяснимым, страшным колдовством. Да, это было именно колдовство, думал Генрих. Всему творившемуся здесь просто не было, не могло быть рационального, логичного объяснения. Лишь злые, черные чары. Они превратили его, здорового, адекватного, расчетливого мужчину в параноика и безумца, на каждом шагу трясущегося от страха. Дьявольские силы толкнули его в озеро, привели в подвал, усыпили в бане и наградили ночным кошмаром. Найдя, наконец, так нужные ему объяснения, Генрих унял рвущуеся из под ребер сердце и даже устыдился своим отчаянным воплям и трусливому бегству. " Ну уж дудки! Так просто вам меня не взять. Преберегите свои чертовы уловки для других," - кружа по лугу и яростно срывая хрупкие головки диких цветов, размышлял Генрих.
И тут его внимание привлекло нечто, копошащееся среди высокой травы. Сначала мужчина решил, что это какое-то лесное животное, но, будто спеша опровергнуть его предположение, нечто разогнулось и встало на две ноги, оказавшись человеком. Генрих присмотрелся и с удивлением узнал в непонятном нечто своего соратника Йозефа. - Ты то мне и нужен, - злорадно ухмыльнулся партиец и, в два прыжка очутившись за спиной друга, крепко сжал его плечи и резко развернул на себя. Йозеф испуганно дернулся, порываясь вырваться из цепкой хватки, но попытка его оказалась напрасной. - Йозеф! Не бойся ты, это я. Но узнав соратника, Йозеф, казалось, только больше перепугался. - Йозеф! Да послушай же ты меня и прекрати дергаться! - Генрих больно тряхнул его, - нам надо срочно отсюда убираться! Слышишь? Срочно! Черт с ними, с подписями и голосами! Уж больно жуткая это деревня... Йозеф затравленно покрутил головой по сторонам и прошептал еле слышно: - Отсюда нельзя уехать. - Что за бред, - скривился Генрих, - где твоя машина? Пакуй пожитки, найдем Пауля и поехали, пока местные не очухались! Но Йозеф лишь вновь затрясся и забормотал: - Нельзя, нельзя... отсюда не уезжают, нельзя уезжать... Генрих пришел в ярость от странной реакции соратника. - Почему?! Разрази тебя гром, почему нельзя уезжать?! Но ответом ему служило лишь продолжающееся неразборчивое бормотание. И тогда Генрих не выдержал и с размаху впечатал кулак в скулу соратника. Тот вскрикнул от боли и повалился на колени, словно сломанная кукла. Из разбитого носа брызнула ярко-красная кровь.
Йозеф зажал нос руками, завизжав от боли. Но Генрих был так разъярён, что одного удара ему показалось мало, и он со всей злости пнул однопартийца в живот. От удара тот согнулся по полам и рухнул в траву. Генрих с удовольствием бы продолжил экзекуцию, но, лежачих как известно, не бьют. Тогда мужчина опустился рядом с трясущимся на земле телом и, приподняв его за шкирку, зло зашипел прямо в разбитое лицо: - Если ты сейчас же не расскажешь что происходит в этой проклятой деревне, я тебя забью досмерти. Поэтому прекрати реветь и отвечай мне! Йозеф в ужасе глядел на разъяренного товарища, понимая по его ледяному взгяду, что он не шутит. - Хорошо, хорошо... - залепетал он, вытирая ладонью измазанное кровью лицо, - это знаешь... такое дело здесь... это, наверное, лучше и не знать заранее, но раз уж ты так... настаиваешь... - Короче! - Генриха сводило с ума несвязное бормотание Йозефа.
Это было совершенно на него не похоже. Раньше Йозеф всегда говорил четко, ясно и только по существу. Именно поэтому его всегда первым отправляли в новый округ для поиска потенциальных избирателей и спонсоров. А сейчас Генрих не мог поверить, что трясущийся перед ним, как в лихорадке, мямлящий, заикающийся тюфяк - тот самый Йозеф, которого раньше не стыдно было сравнивать с его известным тезкой - Геббельсом. - Хорошо, хорошо, я коротко... история тут такая: проклята эта деревня... - Проклята? - перебил Генрих, недоверчиво вздернув бровь. - Ну да, да. Проклята, прямо натурально проклята! - И как же она проклята? - А вот, значит... детей у них не рождается. Понимаешь? Ни единого за 10 лет... - Что за чушь... Ну предположим, я поверил... И что? Мы то тут при чем?! - Есть у местных легенда: придет к ним мессия и одна из девушек деревни понесет от него, и родится тогда мальчик - величайший сын своего народа, и тогда будет прощена деревня и все жители её. И обретут они счастье народное и покровительство родных Богов. - И они считают, что кто-то из нас мессия? А может это ты и есть? - ухмыльнулся Генрих. - Нет, я не... не я. - Это отчего же? Йозеф опустил глаза к земле и произнес тихо: - Потому что я трус... и веры во мне нет... Генрих на минуту остолбенел и как-то странно уставился на друга. А потом в сердцах сплюнул в помятую траву: - Да черт бы тебя побрал! Что за ересь ты несешь! Совсем за дурака меня держишь? И я должен верить в эти детские сказки? Проклятие! Мессия! Да ты, дружок, рехнулся в этой глуши! И все здесь рехнулись! Да и черт с вами! Я уезжаю! А если не дашь мне машину, я пешком уйду! Йозеф замотал головой, вновь обретая во взгляде скрывшееся на миг безумие и страх. Генрих злобно ударил кулаком в ладонь и, ни говоря больше ни слова, устремился обратно в заросли сада.
7.
Генрих до полудня плутал по саду и, когда наконец выбрался из зарослей к усадьбе, в голове его уже сложился примерный план побега из злополучного селения. Но прежде всего необходимо было разыскать Пауля. Генрих наивно надеялся что тот просто вернулся в отведенную им на ночь комнату и дожидается его там. В пристройке Пауля не оказалось, как не оказалось и оставленных мужчинами вещей. Кровати были убраны, пол выметен - одним словом, ничего не напоминало о том, что ещё несколько часов назад здесь жили приехавшие из города гости. " Как, оказывается, легко уничтожить само упоминание о человеке - забери его машину, его вещи, выстирай простыни с его запахом, сотри из памяти его имя - и будто никогда и не существовало такого," - с горькой отрешенностью подумал Генрих. Он почему то был уверен, что местные жители собираются убить их. Возможно, Пауль уже мертв, и теперь вся деревня охотится за ним, загоняя в угол, как дикого зверя. " Только бы сразу убили," - скользнула в голове предательская мысль.
Генрих боялся пыток, боялся, что не выдержит боли и начнёт молить о пощаде, забудет о гордости и чести. Такой исход страшил его больше самой смерти. Занятый тяжелыми размышлениями, Генрих сам не заметил, как подошёл к парадной двери дома. Он устало опустился на крыльцо, поторянно оглядываясь вокруг. Мужчина ждал, что вот-вот из-за угла вывалит толпа, жаждущая разорвать его на части. Он прислушался к звенящей вокруг тишине и в заправду расслышал приближающиеся голоса. Но звучали они не из-за угла, а из самого дома. Первым порывом было прыгнуть в ближайшие кусты и вжаться в траву, надеясь раствориться в ней и стать частью родной земли. Но любопытство пересилило страх. Генрих бесшумно подкрался к двери и заглянул внутрь через тонкую щель. В коридоре было пусто и он так же осторожно скользнул внутрь. Голоса стали громче, но определить откуда они исходят было всё ещё сложно. Генрих шёл от комнаты к комнате, замирая у каждой двери и прислушиваясь. Он миновал вход в подвал, нерешительно замерев на несколько секунд. Стоило больших трудов не думать о том, что находится там внизу. " А может Пауль там?" - но Генрих гнал эти мысли прочь. Он бы всё равно не осмелился вновь спуститься в жуткую кладовую. Наконец очередной коридор оборвался темной деревянной дверью. Больше илти было некуда. Генрих прижался ухом к прохладному дереву и затаил дыхание, прислушиваясь. Внутри спорили не менее десятка разных голосов.
Стараясь различить слова в неразборчивом гудении, мужчина теснее прижался к двери. И тут она неожиданно поддалась под его весом и с оглушительным скрипом отворилась. Генрих, внезапно лишившись опоры, полетел на пол, больно ударившись коленями. О том, чтобы остаться незамеченным больше не было и речи. Все спорящие мгновенно замолчали и уставились на нежданного гостя. Генрих в панике пополз назад, уткнувшись спиной в шершавую каменную стену. В дверном проёме уже маячила грозная фигура. Отступать было некуда. Генрих обвел взглядом хмурую толпу и сразу же узнал Старика, тот расплывался в своей извечной любезной улыбке. Но теперь она казалась партийцу не заискивающей, а кровожадной. - А мы как раз о вас вспоминали, господин Фюрер. Как спалось? Как прогулка? - Старик навис над мужчиной неприступной скалой, - что ж вы сидите на полу, простудитесь. Эй, Лесничий, помоги-ка милому гостю подняться. Широкоплечий гигант ухватил Генриха за плечи и одним рывком своих медвежьих лап поставил его на ноги. Националист даже не пытался сопротивляться, трезво оценивая свои шансы. Он едва доходил до плеча половине присутсвующих в комнате мужчин, и даже немногочисленные женщины казались крепче него. За прошедшую ночь жители деревни будто бы возмужали и помолодели. - Что вам от меня нужно? - дрожащим голосом прошептал Генрих. - Нам? Так ведь это вы сюда вломились. Значит-с, это вам что-то нужно, - Старик буравил его бесцветными глазами. - Не дурите мне голову! Где Пауль? Я больше не собираюсь участвовать в этой чертовщине! - Генрих пытался говорить рассерженно, но предательская дрожь в голосе выдавала его страх. - Всё таки это вам от нас что-то нужно. Точнее кто-то. Ваш товарищ, верно? Что может быть проще. Пойдемте с нами, мы покажем, что у него всё замечательно... - Никуда я с вами не пойду! - и Генрих ещё плотнее вжался в стену, - приведите Пауля. И дайте нам уехать... - в последней фразе Генрих не смог сдержать умоляющих нот. И тут улыбка впервые сползла с лица Старика. Его густые брови собрались складкой над безжизненными глазами, а на щеках проступили глубокие морщины, выдающие истинный возраст их обладателя. Он разочарованно покачал головой: - Что за молодежь пошла... Болтаете, болтаете, воздух зря сотрясаете, а как до дел доходит, так всё - руками махаете, да по углам жметесь. Горе вы, а не националисты. Осуждающий тон Старика звучал для Генриха так нелепо в данной ситуации, что он даже на секунду забыл о возможной страшной судьбе, уготованной ему и его товарищу, и довольно громко возмутился: - Да это то здесь при чём?! Не вам, безумцам, судить какие из нас националисты! Старик нахмурился ещё сильнее: - Ну как же не нам? Мы ваш народ, нам и судить. Генрих не нашелся с ответом, а Старик продолжал: - Думаешь, мы люди глухие, дремучие? Гостеприимства нашего чураешься, традиций пугаешься. А речи свои послушай, не о них ли вздыхаешь? Не их возраждать собираешься, ты и вся твоя партия? По хорошему мы хотели, разговорам вашим поверили, на помощь понадеялись. А вы струсили, бежать удумали. Ну что ж, бегите, а то ведь скоро бежать будет некуда. Безмолвно повинуясь его словам, мужчины отступили от двери, давая Генриху понять, что он волен идти и удерживать его больше никто не будет. Генрих медленно двинулся к двери, всё ещё не веря, что его просто так отпустят. На пороге он робко обернулся и задал Старику последний волнующий его вопрос: - А что за невидаль с нами творилась? Иль привидилось? И вновь Старик осуждающе покачал густой бородой: - Эх, дружочек, сказки надо знать народные. Не требую больше объяснений Генрих спешно зашагал прочь от жителей жуткой деревни.
8.
У крыльца дома Генрих с удивлением обнаружил машину Йозефа. Ключ зажигания лежал на капоте, а на заднем сидении как ни в чём не бывало тихо посапывал Пауль. Боясь, что чудо исчезнет таким же неведомым образом, как и появилось, Генрих подбежал к машине и дрожжащими руками вцепился в ключи. Всё оказалось настоящим. Мужчина распахнул дверь и уже собирался сесть за руль, когда глаза его невольно скользнули к тёмным зарослям сада. Там, прижавшись белым лицом к стволу шершавой березы, стояла молодая девушка. У Генриха перехватило дыхание: это была ведьма, приследовавшая его в видениях и ночных кошмарах. Но в этот раз она казалось вполне реальной, живой девушкой. Генрих как завораженный не мог отвести от неё взгяда. Неведомая сила поднималась в его душе. В голове звучал осуждающий, горький голос Старика, перемешиваясь с тягучей мелодией, услышанной во сне песни, к сердцу тянулись костлявые руки блаженной с куклой в руках. И тогда Генрих наконец понял, о чём толковал ему Старик. Да, это и есть его народ. Это его традиции, его сказания, его поверия. То, что так испугало городского политика по началу, вдруг оказалось так понятно и близко сыну родного народа, его националистической сущности.
Генрих вышел из машины и подошёл к девушке, стеснительно прятавшей лицо в копне густых волос. - Вы самое прекрасное, что есть у моего народа. Девушка не ответила, но блеск алмазных глаз был понятнее любых слов. Генрих спиной почувствовал взгяд множества глаз, а ветер подхватил лёгкий шепот голосов: "Мессия".