Аннотация: Альтернативная история. Утопия, ставшая кошмаром для своего создателя.
Цианид.
Солнце катилось над Берлином огненным колесом. Первые хлопотливые хозяйки уже сновали по улицам города, занимаясь своими повседневными обязанностями. Широкие окна главного кабинета Рейхстага выходили на главную площадь города. Здесь, как обычно с утра, было практически безлюдно. Золотые лучи утреннего солнца выхватывали в тёмной комнате силуэт невысокого человека. Он стоял перед широким, во всю стену, окном и неторопливо пил кофе. Лицо его было хмурым, а небесно-голубые глаза, казалось, вобрали в себя всю скорбь этого бренного мира.
Человек неподвижно стоял и смотрел в рассветную даль, думая над чем-то определённо очень грустном и вместе с тем непознаваемо светлом. Это было видно по морщинкам на его аккуратном арийском лице.
Он мог бы простоять так весь день, и никто бы не посмел без уважительной причины нарушить его покой. А такой причины, к огромному несчастью человека не намечалось. Все было омерзительно спокойно вот уже больше десяти лет, ровно с того года, как на континенте закончилась Мировая война.
И только один человек мог сейчас нарушить тягостный покой Фюрера.
Она ворвалась в кабинет неудержимым тайфуном, а вперёд неё в дверь влетел звонкий смех, радость и фиалковый аромат каких-то новых духов. Ева ничуть, казалось бы, не постарела за эти года. Даже наоборот, теперь её прелестного белого личика не туманили переживания и страхи, отчего оно стало ещё более по-детски наивным и светлым.
- Мой Фюрер, вы опять сидите здесь один в темноте! Ах, какое же чудесное утро! Вы не находите?
Он с сожалением отвел взгляд от голубого небосвода.
Ева уже забралась с ногами на диван, и меньше всего походила на первую леди Тысячелетнего Рейха. Скорее на избалованную девчонку.
- Обычное утро.
Обычно после такого его ответа, она начинала болтать обо всяких глупостях, надеясь, что это отвлечет его от тягостных мыслей. Нет, она была слишком умна, чтобы думать искренне его заинтересовать.
Но сегодня Ева была настроена решительнее.
- Ответьте мне честно, вы так печальны всегда из-за того, что у нас нет детей?
Фюрер мягко одернул её:
- Не говори глупостей. С этим мне мириться легче всего. Знай, дело не в детях, не в тебе или в ком-нибудь ещё.
Но Ева была не довольна таким кратким и сухим ответом.
- Но объясните же тогда, в чем!
- Да с чего вы вообще взяли, что что-то не так?
Ева сдалась на диване в комок и стала ещё больше похожа на маленькую упрямую девчонку.
- Вы стали другой... Совсем другой. Первые месяцы после войны вы ещё были похожи на того человека, которого я привыкла видеть, но потом будто бы... будто бы сгорели изнутри.
- Не говорите глупостей, - Фюрер вновь отвернулся к окну, чтобы Ева не видела, как задрожали его руки. О, эта женщина была вовсе не глупа, и сегодня она не собиралась отступать.
- Я помню вас до победы. В вас пылала душа, жизнь, энергия! Да! И такая, что я, как и большинство ваших офицеров, иногда даже опасались за здравие вашего рассудка. Я и представить себе не могла, что простой человек, такой же, из плоти и крови, как я, мог без устали делать так много! И это вызывало восхищение.
- И что изменилось? - спросил Фюрер, хоть и сам давно знал ответ.
Он заметил эту перемену в себе сразу после объявления победы. Да, именно тогда, десять лет назад, когда союзники сдались на его милость, а Союз был сокрушительно разгромлен.
Конечно, это произошло не сразу. Оставалось ещё что-то, что заставляло его жить: депортация евреев, подавление коммунистических восстаний на территории России. Хоть с этим, надо признаться, справлялся не он, а местное правительство. Потом ведь ещё надо было восстанавливать все после войны. Германия не пострадала, разве только экономически, да погибших солдат было много. Но вот все другие страны, перешедшие теперь под власть Рейха лежали практически в руинах...
Разобравшись с послевоенной политической чехардой и издав сносную Конституцию, которой должно было хватить на ближайшие лет 20, Фюрер хотел было лично заняться контролем за восстановлением новоприобретенных территорий. Но местные Фодьксфюреры, чёрт бы их побрал, взялись за дело с таким рвением, что Фюреру ничего не оставалось, кроме как выслушивать их бесконечные ободряющие доклады.
Потом он пытался ещё чем-то заниматься, чтобы не заскучать окончательно, но это оказывалось настолько мелким и незначительным, что просто не требовало его вмешательства. Даже проклятые коррупционеры внезапно куда-то пропали.
- Вы... вы стали безразличным. И апатичным. Вспомните, когда вы последний раз искренне радовались или злились?
Фюрер задумался. И правда, когда последний раз он испытывал хоть сколько-нибудь яркие чувства, кроме тоски и разочарования?
Не дождавшись его ответа, Ева сама ответила на свой же вопрос:
- Не помните? А я помню! 8 лет назад, когда спустили с лестницы польского Фольксфюрера решившего обсудить с вами вопрос о земельных участках для польских героев. Весь Берлин, наверно, слышал, как вы крыли его самыми грязными словами. Хоть никто так и не понял, чем вызван ваш гнев.
Фюрер помнил то происшествие. Тот молодой поляк, действительно, вывел его из себя. Припёрся с какой-то глупостью. Сущей ерундой, которая была полностью его заботой и не требовала вмешательства высшего руководства. Мальчишка просто решил выслужиться или, чёрт его знает, что ещё. Но Фюрер помнил также, что разозлило его вовсе не это. Это была мещанская просьба. Слишком материальная. Бытовая.
Ева поднялась с дивана и подошла к нему, прикоснулась к его локтю.
- Что происходит? Объясните же мне, я и так ждала слишком долго...
Фюрер тяжело вздохнул. Она имеет право знать, хоть и ничего не поймёт.
- Мой Фюрер, вы так много сделали, так много добились. Ваш народ счастлив, Рейх процветает. Почему же вы несчастны?
- Милая Ева. Вы правы, арийская раса процветает, люди счастливы. Им не угрожает более ни война, ни еврейские козни, ни криминал, источником которого служили разные унтерменши. Мы славно постарались, чтобы уничтожить сам источник всех этих бед. Дети больше не голодают, медицина летит вперёд, все немцы могут позволить себе достойное жильё, автомобиль и прочие бытовые глупости. Скоро это будет доступно и другим рейхскомиссариатам. Безусловно, это великие достижения. Но... поймите, эта беззаботная, счастливая жизнь лишила смысла саму идею Национал-социализма. Нет, нет, молчите. Я знаю, что вы имеете в виду. Но, поймите, чтение моих книг, шествия, праздники - это не идея. Национал-социализм перестал быть тем, чем он был. Это идея для героев, отчаянных, смелых воинов. Но кому нужны герои, когда все вокруг спокойно, как в болоте? Вчерашних бравых арийцев заботит сегодня лишь здоровье их жён, да хорошее обучение детей. Они мечтают о богатом урожае, успехе на работе, охоте, красивой невесте... но ведь все это так... так мелко. Им не нужен сверхчеловек, ведь они счастливы оставаясь простыми людьми.
- Неужели вы желаете новой войны? Новых потрясений для нашего многострадального народа? И все лишь для того, чтобы заставить их забыть о материальных ценностях?
- Я никогда не стремился к войне, и мнение моё остаётся неизменном. У народа есть духовные ценности, это мы воспитали в них. Они не деградировали, нет, я вовсе так не думаю
Им нужны мудрые книги, красивая музыка, архитектура, история. Но нужен ли им Фюрер?
- Конечно! Народ любит вас, хоть вы и очень редко появляетесь на публике.
- Я спросил не про любовь, а про надобность.
- Вы считаете, что нам нужна демократия? Парламент?
Фюрер скривился:
- Упасут нас Боги от такой ереси. Это стало бы величайшим крахом всего Рейха. Современная политическая система более чем совершенна. Речь идёт не о ней, а обо мне. Я никогда не смогу смириться с материализмом, с бытом, с мещанством. Не обманывай себя, Ева, ты тоже понимаешь, что в счастливом мире фанатику места нет.
- Вы так несправедливы к себе!
- Я знаю, о чем говорю. Да, я именно фанатик. Именно такой фюрер нужен был Германии в тяжёлые времена, во время войны, во время борьбы. Но война закончилась. Цель достигнута. Я был искрой, которая зажгла сердца немецкого народа, но теперь костёр горит, и остаётся только подкладывать в него поленья. Для этого искра не нужна.
- Так почему вы не оставить дела кому-нибудь другому? Среди наших старых камерадов столько достойных людей! А мы с вами уедем в Альпы.
" И там я окончательно сойду с ума", - подумал Фюрер, но вслух ничего не сказал.
- Я подумаю над этим. Но почему вы решили начать разговор именно сегодня?
Ева отстранилась и отвела глаза в сторону. Она явно хотела сообщите нечто неприятное.
- Я знаю, вам ещё не сообщили. Наша милая старушка Блонди умерла утром. Вы знаете, она была уже очень стара для собаки. Я не могла сразу сообщить вам. Вы так любили Блонди.
- Да, очень стара...- только и смог сказать Фюрер.
Он знал, что его любимице осталось недолго, но именно сегодня это стало последней каплей для него. Толкнуло на то, о чем он уже так давно размышлял.
- Иди, дорогая. Мы славно побеседовали сегодня.
Он нежно поцеловал Еву в лоб, чего раньше никогда не случалось. Она была очень удивлена, поэтому без возражений быстро покинула кабинет.
А Фюрер тем временем сел за письменный стол и написал короткий документ.
" Передаю свой пост рейхсминистру Генриху Гиммлеру."
Поставил печать, свою роспись.
Да, Генрих отлично подойдёт на этот пост. В роли министра сельского хозяйства он показал себя с наилучшей стороны. Конечно, было бы честней передать все верному Геббельсу, но тому и так хватает забот с семью детьми.
Вот и все. Завещание лежит в столе, место вождя передано. А жизнь закончилась ещё 10 лет назад.
Фюрер неторопливо достал из маленького ларчика капсулу с цианидом. Он знал, что конец будет именно таким. Фюрер высыпал яд в остатки успевшего остыть кофе и сделал глоток.