- Супруг мой, я пришёл поговорить с вами...,- Кирс замялся, подбирая слова.
Эммерих фон Краутхайм сидел у себя в кабинете и перебирал бумаги. В основном счета посольства. Денег на его содержание категорически не хватало. Ведь, были же. Были. Выписка из банка свидетельствовала, что несколько дней назад, некий Хайнц Вебер, предъявив подписанный им, Эммерихом, вексель, снял со счетов посольства шестьдесят (!) талеров. Номер жетона подданного Лирнесса в банковских книгах почему-то не указали. Клерки только руками разводили - ошибка, мол, извините, больше не повторится.
Судиться с банком? Не смешно... Кто он тут, в Лирнессе? Да теперь уже никто, по большому счёту... Гильдия финансистов горой встанет за своих. У них прямой выход на ректора Схолы есть. А деньги-то он печатает...
Оставшиеся трое охранников посольства и их начальник Кёлер сбились с ног, разыскивая этого Вебера. Результатов пока не было...
Задницу, за ночь натёртую любовником почти до крови, саднило и посол, морщась, жался и переминался в просторном кресле...
Дагмар всю плешь проел: Лиутберт заболел, лечить надо. А как? Целители Лирнесса, славившиеся на весь цивилизованный мир своим искусством, разводили руками: у Лиутберта что-то с головой, что именно никому не понятно - они дважды собирали консилиум. Пятнадцать гульденов пришлось заплатить! Сам старший сын ничего пояснить не мог. Головой не бился, болей нет, чувствует себя нормально... Сидит как болван, хлопает глазами да улыбается. Скажешь встать - встанет, а не скажешь так и будет сидеть весь день с каменным лицом... Жрёт только, как не в себя... Морду наел... Старших омег пристроить не удалось. И, ведь, просватал было уже обоих... Ещё пара лет и никто не возьмёт... Да и с приданым... Нету его... Совсем... Ни короля, ни Тилории, ни баронства, ни денег... Скоро прислуге платить... да за воду... да за вывоз мусора... да за продукты с дровами... Лошадей продать придётся... Талеров десять выручим...
Кирс ещё этот...
Омега сидел напротив супруга с платочком в руках и тискал его в побелевших пальцах.
Эммерих поднял глаза от стола с документами. Хм... А Кирс-то... Омега волновался и щёки его алели, покрытые румянцем. В свои тридцать пять он был весьма привлекателен, но супруг давно уже не обращал на него внимания. Сейчас волнение Кирса передалось Эммериху по их связи истинных и посол посмотрел на супруга новым взглядом.
- ... мой сын, Йорг... я знаю, что вы не любите моих детей, но от этого они не перестают быть вашими, - продолжал Кирс, - он пропал... И я не знаю, что с ним. Кларамонд говорил мне... просил меня не беспокоиться, но если в вас есть хоть капля сострадания..., - Кирс прижал руки к груди и широко раскрытыми налившимися слезами глазами смотрел на супруга, - скажите мне - где он?
- Я..., - Эммерих с трудом вспоминал, что же такое произошло с его вторым сыном-альфой, - я..., - начал он перебирать бумаги на столе, а - точно! - с нашим сыном всё в порядке, Кирс... я отправил его... я дал ему разрешение на учёбу в Схоле Лирнесса... да...
А Кирс-то... надо как-нибудь его в спальню...
Острая боль в анусе пронзила Эммериха до самого затылка и он поморщился.
- Н-но... он... там ведь искусники учатся... Он, что стал искусником? Но когда... и почему вы мне не сказали об этом? - задал Кирс резонный вопрос.
Искусником? Да... и правда. В Схоле ведь только искусники могут учиться. А ведь я же писал... писал разрешение. Кому? И где оно?
Эммерих с удвоенными усилиями рылся в бумагах на столе. Затем остановился. Снова воззрился на супруга так со слезами на глазах и сидевшего перед ним. Морщась от дискомфорта в натруженной заднице, откинулся на спинку кресла:
- Хорошо, Кирс, я даю вам своё разрешение на посещение Схолы... Можете туда сходить. Повидаете Йорга...
- Благодарю вас! - Кирс склонил голову и слёзы, державшиеся в глазах, скатились по щекам.
А надо, надо бы его навестить, думал Эммерих, глядя на пробор в волосах склонившегося супруга. Как-нибудь вечерком заглянуть к нему в спальню. Задницу снова дёрнуло и барон поморщился.
* * *
После завтрака, пока ещё есть время до проверки Руди в Схоле, я спустился в пристрой, к лицедеям, и собрал их вокруг себя. Помещение, долгое время стоявшее пустым, наполнилось жилым духом. Топчаны, развешанные по стенам вещи, живой характер Жизи, музыка Лотти, ворчание Улофа - всё это наполняло пристрой жизнью.
- Улоф, у меня есть для вас пьеса...
Стойкий оловянный солдатик. Там всего три действующих лица. И рассказчик. И музыка. Я про мультфильм. Есть кто-то, кто его не видел? Я видел. Помню.
Скорректированный с учётом здешних реалий фильм. Живая картинка появилась в полумраке у глухой стены подвала. На самом деле она появилась только в головах стоявших около меня людей. Но им казалось, что на стене. Все четверо, раскрыв рот, смотрят не отрываясь. Всего восемнадцать минут...
Жизелли рыдал:
- Оме! Оме! Почему они умерли? Сгорели! Так нельзя! Оме!
- Так надо, Жизи... Так надо..., - я потрепал короткие тёмные волосы омежки, - Ты понял чего нужно добиться от зрителей? Как думаешь, если они будут плакать, что будет? Ладно! Все собрались! - я похлопал в ладони, - Улоф! Ты - тролль. Жизи - танцовщик. Людвиг - солдатик. Лотти рассказывает и играет. И ещё. Улоф, там, в начале, идёт музыкальная тема основной песни и играет флейта, из вас кто-то может на флейте?
Старик отрицательно помотал головой.
Я прошёлся между ними всеми и каждому вложил в память слова уже переведённые на немецкий. Там и было-то... Всего пять стихов, считая финальную песню, три у солдатика и два у тролля. Танцовщик молчит. Играет телом. Только Лотти ведёт основную линию рассказчика.
Гипноз к актёрам сознательно не применяю. Они должны впустить в себя эти образы. Прожить их и научиться сами играть. Без меня.
- Улоф, учись фехтовать и орудовать кнутом.., - выдал я распоряжение, старик в ответ только пожал плечами.
- Сценографию я вам обеспечу, - размышлял я вслух.
- Что это, оме? - Жизи пристаёт.
- Это, Жизи, то, как должна выглядеть сцена в разных действиях. Там же всё меняется. Солдатик сначала стоит и ходит на столе. Потом видит тебя. Потом тролль появляется. Откуда, кстати, Улоф, будешь появляться, решил уже? Думай давай... Потом они фехтуют. Тролль скидывает солдатика на улицу. Он попадает в воду и тонет. Рыба его съедает. И снова он в комнате. Только на камине. Так что там много всякого...
- Лотти, смотри... Когда ещё всё начинается, то на сцене никого нет. Ты один сидишь на краю сцены. Ногу должен свесить. Одну. Понял?
Старший омега кивнул. Его тоже поразил мультфильм и после просмотра он пару раз он шмыгнул носом.
- Так вот, - продолжал я, - ты негромко рассказываешь, орать не надо. Вот представь, что ты сидишь с кем-то за столом в кафе и этому кому-то рассказываешь о своей жизни. Как вы выступали. Неудачно. Как вас выгоняли. Вам ночевать негде было. Представь, что это было давно. Всё уже перегорело. Ты просто вспоминаешь и рассказываешь. Давай...
- "Было когда-то на свете двадцать пять оловянных солдатиков. Все они были сыновьями одной матери - старой оловянной ложки и, значит, приходились друг другу родными братьями."
- Лотти, одновременно с рассказом ты перебираешь струны, основная мелодия...
Лотти сев на край топчана - пока и так сойдёт, тихонько касается струн и продолжает:
- "Оловянные солдатики походили друг на друга как две капли воды, и лишь один отличался от своих братьев: у него была только одна нога. Его отливали последним, и олова немножко не хватило. Впрочем, он и на одной ноге стоял так же твердо, как другие на двух..."
Омега, наигрывая, смотрит куда-то вниз, настроение у него раздумчивое, он сам подпадает под магию строк сказки.
- Стоп! - останавливаю я его, - запомнил состояние своё?
Лотти кивает.
- Так! Людвиг иди сюда, - зову я альфу, - вот, представь - сцена здесь, - показываю рукой, - здесь правый край, там левый. Домик Жизи будет стоять там. Жизи, иди сюда. Ты в домике. Тебя пока не видно. Людвиг, тебе скучно и тоскливо. Все твои товарищи в коробке, а ты остался один. Но... ты солдат. Ты не можешь без них - они... вы все вместе. Но ты не такой. У тебя одна нога. Этим ты отличаешься от них. Из-за этого не можешь за ними угнаться. Но и оставить ты их не можешь. Осознаёшь это вот всё. Днём тобой играют дети. А ночью, после полуночи, ты оживаешь. И видишь, что остался один. И тебе тоскливо. И, чтобы развеять эту тоску, ты маршируешь и разговариваешь сам собой. Погнали! Лотти - музыку.
- "Ах, как грустно одному маршировать, самому себе команды отдавать...", - засипел Людвиг без выражения.
Да-а...
Лотти отвернулся к стене. Улоф, внимательно наблюдавший за моими режиссёрскими потугами, хлопнул себя по лицу. Жизи вскинулся:
- Людвиг! Людвиг! Не так! Ну, ты что? Вот оме говорит как надо!
Омежка подскочил к Людвигу и начал его тормошить за руку как тогда в переулке.
- Отстань, Жизи! Делаю, как могу.
- Ладно, - прерываю я излияние эмоций Жизи, - путь пока весь текст озвучит и походит туда-сюда. Давай, Людвиг.
Тот механически твердит текст, ходит вправо-влево.
Чёрт с ним! Пусть пока так. Нам сейчас важно прогнать весь сценарий, чтобы установить последовательность действий одного актёра за другим.
Людвиг закончил ходить и читать, остановился, глядя на меня.
- Жизи, теперь ты. Смотри. После полуночи, дверки твоего домика раскрываются, ты выходишь на порог. Смотришь вверх, на звёзды, а затем начинаешь танцевать. Лотти нам музыку обеспечит. Лотти! - командую я и омега начинает перебирать струны лютни.
- Жизи, взмах рукой и одновременно взмах ногой! - координация у него хорошая, упасть не должен, - в эту сторону. Стой! Смотри, - начал я объяснять движения танцовщика, - выходишь. Останавливаешься у косяка, касаешься его рукой, голову тоже к нему чуть наклоняешь. Вскидываешь взгляд вверх. Вздыхаешь. У тебя мечтательное настроение. Романтика, понимаешь. Ночь, звёзды. Тебе чего-то хочется, но ты не понимаешь чего... А, поскольку, ты танцовщик и ничего больше не умеешь, то ты выходишь и начинаешь танцевать. Твоё тело говорит вместо тебя. Оно твой язык. Именно поэтому у тебя нет слов. Спускаешься со ступенек и вот здесь танцуешь. Руки вверх! Обе! Стой! Не так!
Я показывал, как, по моему мнению, должен двигаться танцовщик.
- Потом оборот. Сначала ты солдата не видишь. Людвиг, иди сюда. Стоишь тут. Ты замер. Ты увидел красоту. Не видел никогда такого, в первый раз. Понятно? - объяснял я состояние солдата, - Ты поражён в самое сердце...
Альфа хлопал глазами, не понимая, чего я от него хочу. Демоны!
- Стой, Жизи! - остановил я вертевшегося и изображавшего танец омежку.
- Людвиг, давай вспомни, что-то такое в свой жизни, что тебя удивило...
- Это... было...
- Удивило и обрадовало одновременно. Вызвало восторг. Было?
Тот кивнул головой.
- Вспоминай!
Людвиг сделал напряжённое лицо.
Ну, хоть так...
- И ещё, - опять ему я начал пояснять, - Вот это, - мой палец указал на Жизи, - не Жизи, которого ты знаешь, не Жизи, что всё время верещит, тормошит вас всех, боится крыс и которому ты локтем в бок тыкаешь. Это - первая и последняя любовь всей твоей короткой солдатской оловянной жизни. Это тот, кто прыгнет к тебе в огонь и умрёт вместе с тобой... И именно так ты должен смотреть на него. Зрители должны понять это. Не сделаешь - ничего не получится. Вы с ним стали истинными. Ты увидел его и всё! Мир рухнул! Перестал быть таким, каким ты его знал. Всё стало другое. Всё окружающее ты теперь видишь сквозь него. А он сквозь тебя... И от него свет идёт. И только ты его видишь и больше никто. Потому, что его свет - он только для тебя. И его жизнь, она тоже только для тебя. И твоя жизнь - только ему. И он точно также видит твой свет. И этот твой свет - только ему. А зрители... У них, у всех, кто, естественно, постарше, есть свои истинные. Они знают, как это - иметь истинного. И их обмануть невозможно. Ты должен напомнить им - как это, когда кто-то кому-то становится истинным. И в этом смысл, главный смысл, этой сказки...
Я выдохнул. Лицедеи окружили меня. По лицу Жизи беззвучно текли слёзы. Лотти, огромными глазами смотрел на меня, следил за каждым моим движением. Улоф прикрыл лицо сморщенной ладонью, пальцы его дрожали. Людвиг стоял неподвижно, отведя взгляд в стену. Медленно моргнул, сглотнул комок в горле, проскрипел:
- Оме... я не смогу... Зачем вы... Я не буду...
- Сможешь, Людвиг, сможешь. И будешь. Ты должен. И знаешь почему? - я подошёл к нему вплотную, - потому что ты - лицедей! - я толкнул его пальцами обеих рук в грудь, - Они! Там! - я вскинул руку, показав куда-то наружу, в дверь, - Они зрители. Они пришли развлечься. Посмеяться над тобой. Ты шут! Гаёр! Шпильман! Но вот ты говоришь им что-то такое, что цепляет всех. И тебя тоже! И ты выворачиваешь перед ними свою душу - смотрите! Смейтесь! И они смеются! И даже кидают в тебя чем попало - смешно же! Но смеются не все. Это если ты всё сделал правильно. Сумел. Смог. А выворачивать душу всегда больно. До слёз. Но твои слёзы... Их никто не видит. Никогда! Тогда эти вот, которые не все, те, до которых ты смог достучаться, показать им нечто великое, неважно, высокое или низкое, они тебе аплодируют. И ты берёшь и ведёшь их за собой. Туда, куда сочтёшь нужным, куда захочешь. И они пойдут. А за ними пойдут и те, кто смеялся и бросал в тебя всякое. И тогда ты - бог! Ты, презренный скоморох, поднялся так высоко, что оттуда, с этой высоты, ты видишь их души. И внутри у тебя возникает что-то такое... и ты чувствуешь, что можешь всё! На сцене... И люди чувствуют эту власть. Всегда...
Внутри меня аплодировал Шут.
- Давай, Людвиг. Давай...
Людвиг говорил. Людвиг смотрел на Жизи и я видел, как понемногу у него начинает получаться. Конечно, шлифовать ещё и шлифовать, но прогресс есть.
- Теперь ты, Улоф. Вот этот тролль, которого ты играешь - он волшебник. И волшебство так в него въелось, что он сам в него превратился. И он видит танцовщика. И хочет его. А танцовщик и солдат уже стали истинными. Но тролль этого не видит. Ему не дано. Поэтому страсть, порочная страсть, сжигает тролля. И он идёт на всё. Сначала умоляет танцовщика, затем пугает его кнутом. Поэтому его страсть порочна. Но это страсть и даже в её порыве он не смеет коснуться танцовщика. Поэтому только машет кнутом. Солдат мешает и тролль избавляется от него. И продолжает уламывать танцовщика. Солдат появляется снова и тролль скидывает его в огонь. К нему, туда, в камин, прыгает танцовщик. И любовь тролля гибнет. У тебя, Улоф, самая сложная роль. Страсть тролля порочна, но что-то есть в ней такое, что заставляет его осознать, что он наделал, убив солдата и, как следствие, танцовщика. Ибо они стали одним целым и не существуют друг без друга. А он не смог, не захотел этого понять. И вот это вот... наверное, раскаяние, чудовищное горе, убивает тролля. Тролль умирает от любви. Он хотел, чтобы танцовщик стал его истинным, хотел обладать им, как птичкой в клетке... Но танцовщик выбрал смерть на груди своего истинного. И тролль умер. Ещё раз повторю - от любви. Убив и только тогда поняв, наконец, что у танцовщика есть истинный. Он убивает свою любовь, Улоф. И умирает от этого. Ты, Улоф, тоже должен умереть от любви. Ты боготворишь танцовщика, готов ему отдать всё, даже своё чёрное сердце... то, которое на цепи. Смерть его убивает тебя. Вот это мне нужно от тебя на сцене.
- Лотти, теперь снова ты. Смотри. Там в конце, есть слова о том, что когда прислужник выгребал золу из камина, то он нашёл кусочек олова и почерневшую блёстку. Ты должен рассказать это так, как будто говоришь о себе. Это ты - кусочек олова и блёстка. И рассказывать ты это будешь так. Когда они сгорят, будет пауза. Достаточно длинная. На сцене от тролля останется шляпа. Треуголка. Ты поднимешься на сцену. Встанешь спиной к зрителю. Снова будет основная мелодия "Да любимый мой, да. Нет, любимый мой, нет". Поднимешь шляпу. Повернёшься лицом в зал и, глядя на шляпу и вертя её в руках, расскажешь о том, что осталось от солдата и танцовщика. А потом занавес закроется и снова мелодия...
Лотти застыл, осмысливая сказанное мной.
- Так! - я захлопал в ладоши, - Собрались! Поехали!
Первый прогон продолжился.
* * *
В Схолу мы выдвинулись в составе Сиджи, Юта, Ёрочки и Руди. Впятером. Прошли сквозь портал. Сопровождаемые школяром-артефактором из самых младших одетым в коричневую мантию, прошли сквозь уже известные мне металлические золочёные ворота. Снова мрамор стен: белый, розовый, зеленоватый. И вот, кабинет Максимилиана. Подходя к нему, увидел ещё пару дверей с надписями на латыни на полированных латунных табличках: Facultas mentalistics (факультет менталистики) и ещё: Ulricus Freytag Henricus von Falkenstein, daemonologiae magister in Facultate Mentalistics (Ульрих Фрейтаг Генрих фон Фалькенштейн, преподаватель демонологии факультета менталистики).
О!
Быстро они тут.
Вошли в дверь факультета. Просторная, метров пятидесяти комната, с выходящими в густой сад высокими стрельчатыми окнами в пол. Блеснули стеклянные дверки шкафов для книг из тёмного дуба, сейчас пустых. Несколько столов. Все пустые, за исключением одного. За ним сидел тот самый прислужник, который приносил чернила в аудиторию к стихийникам. Он вскочил, когда мы вошли и поклонился. Из комнаты ещё одна дверь. Высокая двустворчатая. Открываю её, ожидая увидеть то, что и просил. Мой кабинет. Меньше факультетского примерно вполовину. Отделка его темнее факультетской. Полоток сводчатый. Окно одно, но гораздо шире, чем в комнате факультета. У него стоит диван, посреди кабинета стол. Письменный монстр с решётчатыми прихотливыми ножками. Кожаное кресло. За ними высоченный книжный шкаф, за стеклянными дверками которого блестят золотом и серебром корешки книг... Вот Максимилиан расстарался. Из моего кабинета ещё одна дверь. Ясно, что к Максимилиану - его кабинет в той стороне. Это он специально. А ведь, когда я был у него, двери этой не было.
Стучу.
- Да-да, - раздаётся чуть слышно.
Вхожу. Максимилиан, как радушный хозяин встаёт из-за стола, раскинув руки, идёт ко мне. Ню-ню-ню... Господин десятник, где ваши манеры?
Цепочкой за мной входят дети. Руди замыкающий.
Приветствую начальника и мы рассаживаемся по его указанию.
- Господин Максимилиан, позвольте представить вам учеников факультета менталистики, - начинаю по очереди показывать на детей, - Сиджи Аранд, Ют Аранд, Йорг фон Краутхайм.
Брови десятника лезут вверх - Сиджи и Юта он знал. Видел, когда приходил ко мне. А вот появление Ёрочки для него стало сюрпризом.
Я поясняю:
- Буквально вчера Великая Сила одарила господина Йорга своей благосклонностью. Он ещё ничего не умеет, мало знает, но готов со всем доступным ему рвением начать обучение...
Готов же?
Ёрочка, глядя на меня повлажневшими ярко-синими глазами искусника, кивает головой.
Изумлённый Максимилиан поворачивается к Руди:
- А это... Он тоже?
- Да. Великая Сила сочла возможным вернуться к своему бывшему адепту, господин Максимилиан.
- Рудольф Шнайдерхофф, - вскакивает Руди с кресла.
- Шнайдерхофф, Шнайдерхофф, - задумчиво повторяет Максимилиан, - вы ведь у стихийников учились?
- Точно так, господин фон Мальберг.
- Нам нужен совет, господин Максимилиан, - вмешиваюсь я, - Дело в том, что, по словам господина Шнайдерхоффа, он ощущает Великую Силу иначе, чем в то время, когда он там учился. И нет. Он не менталист. Мы бы хотели проверить его способности...
- Да-а..., - выдохнул Максимилиан, помолчал, затем добавил, - оме Ульрих, у меня нет слов... просто нет слов...
Взял серебряный колокольчик, встряхнул. Мелодичный звон ещё не затих, как в дверь заглянул прислужник.
- Диц, сделай нам чаю на всех и узнай, когда нас смогут принять десятники стихийного и артефактного факультетов.
Прислужник, кивнув, скрылся.
Чаю мы попили. Затем, пока Максимилиан остался выведывать у Руди, как ему удалось снова стать искусником, отведя детей на факультет, я рассадил их за пару сдвинутых на середину столов и рассказал Сиджи и Юту, что Ёрочка тоже менталист, чем поверг их в несказанное удивление. Попросил рассказать ему всё, что они знают и чему научились под моим руководством. Напоследок предупредил, что бы, в целях тренировки, говорили по-латыни. Основным языком общения в нашем доме был русский. На улице, с посторонними - немецкий. А латынь - язык искусников, оставалась без употребления. А тренироваться в ней просто необходимо.
Нарезав детям задач, вернулся к Максимилиану. Сел в своё кресло и снова наткнулся на восхищённый взгляд Максимилиана.
- Оме Ульрих, помните я вам говорил, что Великая Сила ведёт вас?
Помню, конечно. Ещё бы не помнить.
- Я ещё раз убедился в этом, оме.
Руди тяжело вздохнул и отвернулся в сторону.
Вернулся Диц. Сообщил нам, что оба десятника прямо сейчас свободны.
- Идёмте, господа, - Максимилиан, не смотря на возраст, легко подхватился из кресла.
Оба альфы долго ходили вокруг Руди. Прикладывали руки к его источнику в солнечном сплетении. Просили выпустить Силу через ладони и сами прикладывали свои ладони к его рукам.
Качали головами, пристально смотрели в мою сторону - я во всём этом не участвовал - хватит с меня и того, что вернул Руди Великой Силе - сидел и пил чай. Максимилиан, сначала остававшийся рядом со мной, как мальчик, крутился возле проверяющих. Затем вернулся ко мне:
- Оме Ульрих, он не стихийник,.. - альфа замолчал, не отрывая от меня пристального взгляда, - и не артефактор...
- Ну, менталистом он точно не является, - я отпил вкуснейшего напитка и поставил чашку тончайшего полупрозрачного фарфора на блюдечко, - зовите десятника целителей.
- Вы уверены, оме Ульрих? - брови Максимилиана снова поползли вверх.
- Ну, а что нам остаётся? Вариантов нет, господин Максимилиан...
Оба десятника вернулись к нам. Сели вокруг круглого стола, стоявшего в центре факультетского зала стихийников. Руди остался стоять.
Десятники, обследовавшие Руди, несколько обескураженно смотрели на меня, невозмутимо пившего чай.
Наконец, десятник стихийников начал говорить:
- Оме... оме Ульрих, скажите, что вы с ним сделали?
Я пожал плечами:
- Ничего особенного, господа... Сам-то он, что говорит?
- Сам... Хм... говорит, оме захотел и у меня появилась связь с Силой. Оме его ввёл в Силу и Сила согласилась с оме...
- Да? Странно... Ничего такого не было... Я не знаю, что он там себе надумал... Но давайте дождёмся целителя. Послушаем, что он нам скажет.
Прислужник факультета был послан к целителям с наказом без десятника не возвращаться.
Наконец тот прибыл. Манерно поздоровался с десятниками. Причём, все трое встали при его приближении. Пододвинули ему кресло. А мне вот они ничего такого... раскланялись только...
Опять, Саня! Ты в кого тут превращаешься? Скоро и в самом деле замуж запросишься?
Целитель недовольно зыркнул в мою сторону.
Оставь меня, старушка, я в печали... Хе-хе... А вот интересно, он знает, что мне... вернее, моему телу всего девятнадцать? А ему шестьдесят...
Четверо десятников окружили Руди. Опять начались проверки. Неожиданно все четверо затихли. Потом развернулись и уставились на меня. Почувствовав, что что-то не так, я оторвался от своих мыслей - что там опять? Какого лешего?
Четвёрка десятников, молча, с похоронными лицами, приблизилась к столу за которым я сидел и сели.
Что? Что не так-то?
Факультетский прислужник разлил чаю. Десятник целителей дрожащими пальчиками - вот вам и старушка шестидесяти лет - маленькие ручки с безупречно гладкой кожей и таким же безупречным маникюром, схватил чашку...
- Оме... У-ульрих..., - выдавил он, - этот... он целитель...
Кха! Как? Сила Великая! Как так-то?
Я отставил чашку от греха подальше.
- Скажите, оме Ульрих, как это у вас получилось? Оме Ульрих, пока вы не расскажете всё, я от вас не отстану, оме Ульрих! - это десятник целителей, немного придя в себя, начал меня тормошить.
Ага! Сейчас! Шнурки поглажу и расскажу! Точно-точно.
- Вы знаете, господа..., - нарочно медленно начинаю говорить в лица десятников жаждущих от меня хоть какой-то информации, прерываюсь, гипнотическим толчком подзываю прислужника, тот наливает мне чаю.
Обоссусь я тут у вас - столько чаю выпить.
А врать им нельзя - почувствуют.
- Да... так вот. Ничего определённого я вам рассказать не могу. У господина Максимилиана даже есть гипотеза на сей счёт, - перевожу стрелку на Максимилиана.
Тот пожимает плечами под терзающими его взглядами:
- Господа, господа, ничего такого. Просто в своё время, после того, как мы познакомились с оме Ульрихом и он рассказал мне о себе... У меня... Я сказал тогда, что Великая Сила ведёт его. Да вы сами, господа, что никогда не замечали на себе влияния Великой Силы?
Господа потупили взоры, смешались. Замечали, конечно. Как не заметить?
Вот.
А потому что - магия!
- Ну, вот видите, господа, - я развёл руки в стороны - дескать, о чём тут ещё можно толковать?
Аргумент убойный. Но убил, видимо, не всех.
- Господа, но я полагаю, тут эксперимент нужен. И не один, - высказался кто-то из десятников.
Это кто там такой умный?
Десятник факультета артефакторики оказался самым прошаренным.
Не-не-не. На это я не подписывался!
- Нет, господа, я полагаю это неприемлемым, - спокойно, безразличным тоном, гашу исследовательский пыл всех четверых, - вы хотите подвергнуть эксперименту, возможно, опасному, жизнь маркиза Аранда? Нет, нет и нет! Извините, господа.
Я встал из-за стола. Подошёл к Руди.
- Они тебе сказали, кто ты?
Тот, по-собачьи преданными глазами смотрел на меня и не слышал моего вопроса. На свою беду, я слишком близко оказался около него и он, улучив момент, успел схватить меня за руку и поднести её к своим губам...
Пусти, болван!
Руди неожиданно крепко держал мою руку и я не смог её вырвать. А дёргать её силой под взглядами нескольких человек и, тем самым, терять лицо, я оказался не готов. Ну, хорошо же. Я отомщу тебе, морда красноглазая!
Натянуто улыбаясь, я забрал, наконец, свою руку из лап Руди и, подхватив его под локоть, потащил к выходу из факультетской комнаты.
Когда дверь за нами закрылась, уже в коридоре, пропустив мимо нескольких студиозусов в синих мантиях, я зашипел:
- Тебе сказали, какой ты искусник?
- Н-нет... оме...
- Так вот, знай! Ты - целитель! Первый и единственный целитель-альфа! Понял? И сейчас ты пойдёшь на факультет к самым красивым омегам на всей Эльтерре. И они разорвут тебя там на кусочки! А потом ты снова лишишься Великой Силы, потому что... я тебе говорил, почему... и ты сам знаешь!
- Оме! Я не хочу! Оме! - Руди, опасаясь снова остаться без Великой Силы со слезами на глазах начал опускаться передо мной на колени.
- Стой! Куда! - я едва успел ухватить огромного альфу за рукав и потянул его вверх, - Пойдём! Не здесь же!
Я потащил альфу к себе в кабинет. Захлопнул дверь на факультет - Сиджи, Ют и Ёрочка только головы на меня подняли, замок в двери к Максимилиану щёлкнул, закрываясь без ключа. Плюхнул Руди на диван, стоявший у окна, сам сел в кресло за стол - подальше от альфы, ну его, этого Руди. Он, будучи не в адеквате, натворит всякого, напрямую я на него воздействовать не смогу - он искусник, а потом его только убить придётся.
Руди сидел на диване, закрыв лицо ладонями.
Я, развалился в кресле - а ничего, удобное, и сверлил его взглядом, выстукивая по столу пальцами марш Преображенского полка.
"Преображенцы удалые, рады тешить мы царя!". Тьфу, чёрт!
- Так. Так...- начал я размышлять вслух.
Руди насторожился.
- Скажи-ка мне вот что... Ты тут учился уже. Как там обстановка у целителей?
- Да я не знаю точно... Вечно они по двое-трое под ручки ходят. Заговоришь - хихикают. На уши шепчут друг другу... Нам и аретфакторам вечно вколачивали в головы - осторожно, эмоции - смерть для искусника. А как там у них учат, я совсем не знаю...
- А вот ещё такое... Ты, может быть, слышал - тут личное ученичество практикуется?
- Говорили про это. Но у нас не было. Это уж если талант какой, выдающийся. Артефакторы... у них бывает. Про целителей не скажу - не знаю.
- Ну, вот если тебя на такое обучение пристроить? Как думаешь?
- А кто согласится? Это же... Наверное, у них какие-то общие предметы всё равно есть. А десятник этот... целительский... стервец тот ещё. У нас говорили - он на экзаменах до слёз только так доводит...
- А как же эмоции? Нельзя же? - удивился я.
- Ну, у них, у целителей всё как-то по-другому. Они ж омеги...
- Это да... Но всё равно... Перебор же, нет разве?
- Наверное..., - Руди отвлёкся от своих горестных переживаний и начал размышлять о возможностях своей учёбы.
Ладно. Я запустил руки в волосы на затылке, с соломенным шелестом поворошил их. Руди снова уставился на меня. Ну его... Опять в ноги кинется. А потому я поднялся и вышел в факультетскую комнату.
- Так, - я похлопал в ладони, привлекая внимание детей, - сейчас вернётся наш десятник - господин Максимилиан и мы с вами пойдём получать ткань на плащи.
Видя невысказанный вопрос на лице Ёрочки, я пояснил:
- Все, кто здесь учатся, ходят в особой форме. У каждого факультета свой цвет. У нас, у менталистов, алый... Все себе выбрали какой плащ будут шить?
Русая, светленькая и бордовая головки закивали. Вот и хорошо.
Вернувшийся Максимилиан выписал прислужнику справку о количестве школяров, с нескрываемым удовольствием заверил её свежеизготовленной печатью с треугольной эмблемой менталистов и прислужник с этим листком отправился к сенешалю Схолы.
Яркий, переливающийся, полыхающий насыщенным алым цветом плотный, атласного переплетения, шёлк для мантий был расстелен на составленных вместе столах для рассматривания. Н-да... материал недёшев... Исключительный материал. Да. Что-то слишком много ткани. С чего бы?
Прислужник пояснил, что здесь не только на школяров, но и для меня с Максимилианом. Нам, оказывается, тоже положено иметь официальные мантии. Носить мы их не обязаны, за исключением особо оговорённых случаев, но они должны у нас быть... Вот так вот... Кардинальская мантия, Саня, у тебя теперь есть. Как там... его высокопреосвященство Арман Жан дю Плесси де Ришельё. Дважды герцог, кстати...
Ну, ничего. Сегодня должны окна и двери в новый дом вставить. Перенесу всё из подвала в заново оборудованную швейную мастерскую и посажу этих троих менталистов шить. Себе сам раскрою, а Максимилиан пусть сам решает...
Мысли мои были прерваны робким стуком в дверь факультета. Кто это там?
Телеметрия принесла образы двоих - омега взрослый и омега ребёнок. Лет десяти.
Сиджи, Ют и Ёрочка подняли головы от разложенной ткани.
Прислужник с поклоном открыл дверь.
Кирс и Кларамонд...
Взгляд Ёрочки испуганно метнулся на меня - не отдавайте меня, оме, казалось, говорили его повлажневшие глаза.
Кларамонд, увидев брата, бросился к нему на шею, всхлипнул носом, зарывшись братику в волосы за ухом.
Кирс, смущённый присутствием нескольких людей при встрече с сыном, вошёл в факультетскую комнату, мял в руках ручку сумочки.
Пока Ёрочка себе не надумал чего, а Кирс не ляпнул, надо вмешаться.
- Оме, - я подошёл к нему, - позвольте пригласить вас в кабинет...
Я позвал омегу к себе - пусть дети пообщаются между собой. Кларамонд расскажет о своих новостях, Ёрочка с ним поделится, Сиджи и Ют подключатся - в последнее время у них неплохо стала развиваться эмпатия, а я... побеседую приватно...
- Руди, нам с оме Кирсом поговорить надо...
Альфа понятливо кивнул головой и вышел.
Я усадил Кирса на диванчик под окном, сел напротив и, внимательно разглядывая смущающегося омегу, предложил:
- Может быть чаю?
- Д-да... Ваша светлость... Если можно...
Толкнутый гипнозом прислужник занялся готовкой чая, а я решил выяснить цель появления Кирса в Схоле. Пусть там как хотят, а Ёрочку назад я не отдам. До ректора дойду, а не отдам. Нехрен.
- Супруг мой, - смущаясь, говорил Кирс под моим пристальным взглядом, - дал разрешение на учёбу сына в Схоле. Я не знал об этом... Здесь ведь только искусники учатся... Ёрочка..., простите, Йорг, он... не был никогда искусником... И в семье у нас... никого...
Я молча развёл руки - ну, вот как-то так.
- И я... мы с Кларамондом решили его навестить...
Я беззастенчиво рассматривал его. Омега смущался, опускал глаза, теребил свою многострадальную сумочку.
- Скажите мне, оме Кирс, вот ваши дети... Они... Почему вы их не любите?
- Я... Как... Да что вы такое говорите, ваша светлость?
Сопротивляется.
- Не любите, не любите. Вы знаете, оме, что происходило с вашим сыном у вас там, в вашем доме?
Полными слёз глазами Кирс уставился на меня.
- Его брат насиловал его почти каждую ночь... С девяти лет...
Кирс прикрыл лицо ладонями. Всё он знал. Догадывался, что, что-то не так.
- Его лечить пришлось... И сейчас..., - я встал, прошёлся по кабинету. Скрипнув креслом, сел за свой стол.
- Он ведь, как только вас увидел... У него первая мысль в голове - не отдавайте меня! Домой не отдавайте, - я с тяжёлым вздохом, вколачивая слова в голову омеги, продолжил я.
Кирс, наощупь порывшись в сумочке, вытащил платок и содрогался плечами в беззвучном плаче.
Как? Ну, вот как? Кем надо быть? Над твоим сыном издеваются, фактически убивают. А ты...
Не знаю. Может быть, я слишком трясусь над детьми, доставшимся мне...
А здесь Средневековье... И дети - это ресурс. Достаточно сказки братьев Гримм вспомнить. Те, которые без цензуры. Настоящие. Гензель и Гретель, например.
Но не понимаю я его. Не понимаю...
- Успокойтесь, оме... успокойтесь. Ведь, это всё прошло. Ёрочка стал искусником. Он здоров... Теперь...
- Я плохой папа для своих детей, ваша светлость, - говорил он, размазывая слёзы и тушь по лицу, - и это настолько меня убивает... Вы знаете, оме, - шептал Кирс едва слышно, - я жить не хочу.... Супруг мой, он... не понимает меня... не хочет понять... Другие супруги... они...
Да знаю я, что там у вас творится!
Я подсел на диван к Кирсу и он потянулся ко мне, приобнял меня руками и продолжил рыдания на моём плече.
Эх-х... Наказать бы тебя... За всё вот это...
В дверь, ведущую в кабинет Максимилиана, толкнулись. Заперто. Я телекинезом открыл замок. Максимилиан, увидев рыдающего у меня на плече Кирса, прикрыл дверь, а я начал тормошить расстроенного омегу:
- Оме, десятник факультета хочет с вами познакомиться.
- Ой, ваша светлость, - тут же засуетился он, вытирая платочком покрасневшие от слёз глаза, - я сейчас, сейчас...
- Не спешите, оме...
Диц, снова толкнутый мной гипнозом, заглянул к нам.
- Диц, проводи оме в туалет, ему умыться нужно.
Диц - омега, поэтому ничего страшного в том, чтобы показать Кирсу туалет для омег, нет.
Они ушли, а я заглянул к Максимилиану.
- Кто там у вас, оме? - задал он вопрос.
- Это папа нашего Ёрочки...
- Чей?
- Йорга фон Краутхайма. Это я его так зову. По-домашнему, так сказать.
- Папа? И что он хочет? - насторожился Максимилиан.
Не всем родителям, особенно знатным, нравилось, что многим школярам и студиозусам приходилось проживать в общежитиях при Схоле.