Тёмный Ящер сидел у ректора. Они обсуждали произошедшие в последнее время события в Лирнессе и Схоле. Поговорить было о чём. Маркиз Аранда, крайне раздражённый убийством ученика, пошёл мстить. С присущим его светлости размахом. Двоих пиратов, напавших на дом посла Тилории и убивших ученика маркиза, он обнаружил в одном из трактиров, где они дожидались возможности незаметно уйти из города. SS нашла склад, где оме Ульрих начал было пытать убийц и откуда его спугнули сторожа.
Пиратское судно, занятое преследованием купеческого нефа, было отловлено маркизом в море, сокомандники убийц были прикончены, а капитан, квартермейстер, боцман и оба грабителя, превратившихся в убийц ребёнка, были найдены дознавателями на биландере, нашедшем последнюю стоянку у самого берега, напротив дома маркиза.
Капитан, квартермейстер, надетые задницами на мачты и пират с которого маркиз в прямом смысле спустил шкуру, не выжили, а вот боцмана и второго, повешенного за челюсть к мачте, целителям удалось выходить. Правда, оба были без рук и ног, но остались живы и относительно связно могли пояснить, что произошло с ними самими и вокруг них.
Вот этой вот информацией Тёмный Ящер и делился сейчас с ректором.
Тонкими пальцами листал исписанные допросные листы толстого личного дела маркиза, вздыхая, рассказывал:
- Боцман показал, что, с самого начала они планировали прибыть к нам в порт, и действительно в таможенных документах биландер значится, как купеческое судно. Они получили разрешение на стоянку на нашем рейде на декаду...
Здесь ректор хлопнул здоровенной ладонью по столу так, что Тёмный Ящер вздрогнул:
- Кто в порту дежурил? Всю смену допросить! Почему пиратов пропустили? Жалованья на месяц лишить!
Согласно качнув капюшоном плаща, Тёмный Ящер продолжил доклад:
- Как и откуда на корабле появился оме Ульрих, он не видел. Поднимался тот снизу, из трюма. Никому из команды остановить его не удалось...
- Остановить менталиста?.. Хех! - хмыкнул ректор, давно уже осведомлённый Максимилианом о возможностях оме Ульриха.
- Пятьдесят восемь человек маркиз положил лично. Так следует из показаний боцмана, - продолжал Тёмный Ящер, - на корабле найдены останки пятидесяти трёх... то что удалось идентифицировать... На жаре всё протухло..., - Тёмный Ящер передёрнул плечами, вспоминая своё прибытие на место происшествия.
- Наши флотские пробуют вытащить биландер этот... Пока не получается - слишком мелко. Да. С головой у выживших не всё в порядке, господин ректор... Оба заговариваются, путаются, связно говорить не могут... Руки и ноги отрублены по локти и колени у обоих. Целители подлатали... Для казни пригодны... Тут вот ещё что... От наших осведомителей с Вольных островов информация приходит. Оме Ульрих разнёс Андернахт почти полностью. В гавани был взрыв. Сильный. Вода испарилась до самого дна, а потом из океана волна пришла. После взрыва пожар начался, потом водой всё залило. Сейчас там порта нет. Вообще. Город на вегштунде залило.
Ректор в удивлении вздёрнул брови. Однако!
- По некоторым подсчётам, в порту уничтожено более пятидесяти кораблей, - продолжил Ящер.
- Значит, пиратского флота нет... - задумчиво произнёс ректор.
- Практически. Но не стоит забывать о кораблях, которых в порту не было на тот момент. По нашим прикидкам, двадцать-тридцать наберётся...
- Давно пора покончить с этим отребьем. Вот что... - ректор встал и прошёлся по кабинету, размышляя. Затем взял в руки колокольчик, встряхнул его, вызывая секретаря.
- Эрнест, начальника флота ко мне!
- Да... так вот, - продолжил начальник SS свой доклад, - маркиз лично разрушил Совет города и дом бургомистра Андернахта, сам бургомистр жив, но..., - здесь Ящер развёл руки, - остался практически без головы...
- В каком смысле?
- Обезумел. Даже не говорит. Ещё одно. В Андернахте пропала казна города, - здесь брови ректора снова взлетели вверх, - Целиком. Три-четыре тамошних ростовщика лишились оборотного капитала. В домах многих из членов Совета капитанов пропали деньги и драгоценности...
- Силён маркиз! - усмехнулся ректор, - О каких суммах речь? Хотя бы приблизительно?
- По нашим прикидкам... Приблизительным, господин ректор, речь может идти о более чем пяти тысячах талеров...
- Ого! - ректор, откинувшись на спинку кресла, рассмеялся и с силой потёр широкими ладонями бритую голову. - Оме-то наш! Каков красавец! А?
- Тут вот какое дело, - осторожно кашлянул Ящер, - я с нашими экономистами переговорил... Если он решит потратить эти деньги у нас в Лирнессе, то..., - Ящер снова замялся, - нехорошо будет... Цены вверх взлетят, золото упадёт.
- Да? А сам маркиз, что думает?
- Ничего, - снова развёл широкими рукавами плаща Ящер, - умер он...
- Как? Когда? - вытаращился на него ректор.
- Второй день тело у источника Силы лежит. Я попросил наших искусников вынести. Не вышло... В руки берут, а поднять не получается. Говорят, Сила не хочет. Там вообще странно всё. Я сам не был там. Мой зам по контрразведке ходил... И ещё четверо с ним. Пробовали вынести, похоронить... Никак.
- Демоны знают, что у вас творится! - ректор вскочил из-за стола, - Всё самому приходится, - он засобирался идти из кабинета.
Выходя, столкнулся в дверях с вызванным начальником флота Вильгельмом фон Верт Вихманном. Тоже искусником.
- Пойдём со мной, Вилли, - махнул рукой ректор, - расскажу по дороге...
Пока шли к источнику, ректор рассказал о том, что стало ему известно по поводу удара, нанесённого пиратской республике, и что следует предпринять флоту Лирнесса в целях окончательного разгрома скользкого противника, так долго, как вода сквозь пальцы, уходившего от сражений с регулярным флотом и прятавшегося среди многочисленных отмелей и островов Вольного архипелага.
Оме Ульрих лежал как живой на скамье у стены хижины Адальберта.
В костюме, запомнившемся всем, кто был на балу, на котором он появился первый раз, со своим Личным Слугой и оме Лисбетом Брайтбахом. Руки маркиза были сложены на животе. Исхудалое безглазое лицо оме было спокойно, но если присмотреться, казалось, что он едва заметно улыбается. Трупного запаха не было. Дотронувшись до бледной руки с длинными чёрными ногтями, ректор не почувствовал холода, свойственного мёртвому телу. Каменный куб алтаря спокойно, как и столетия назад, истекал волнами Силы. На нём лежала плетёная конусовидная шляпа и резной посох. Между ними стояла деревянная фигурка кота с высоко задранным хвостом.
На скамье, стоявшей у противоположной стены хижины, прислонённый к ней, разместился резной барельеф с глазом чудовища, пристально следившим за вошедшими. Тяжело вздохнув, ректор и начальник флота вышли из хижины.
- Эй, кто там! - ректор хлопнул в ладоши, - Пригласите сюда целителя, - сказал он выглянувшему в дверной проём сумрачного зала прислужнику, сопровождавшему их в подземелья Схолы.
Пока ждали целителя, оба искусника, переходя по залу, говорили о том, как начальник флота видит операцию по разгрому пиратского гнезда, о состоянии сил и средств флота, его готовности к походу, о патрулировании восточных, самых опасных - с учётом демонов в Тилории, рубежей Лирнесса, о походе флотилии из четырёх кораблей в Оспан с дипломатической миссией, о перевозках товаров с Южного материка, о союзниках из числа мелких владетелей островов Срединного моря. Да мало ли о чём можно говорить - только начни...
Целитель, манерный омега, с длинными русыми волосами, заплетёнными в низкую косу, учтиво поклонился ректору, протянул для поцелуя кончики пальцев начальнику флота и проследовал в хижину.
- Здесь сложно всё, господин ректор... Мы просто не можем сказать однозначно, жив он или мёртв. Дело в том, что проверить зрачковый рефлекс по понятным причинам невозможно - он указал на безглазое лицо его светлости, - аноксии нет, слизистые не высохли, охлаждение тела имеет место, но явно недостаточно... трупное окоченение не наступило. В то же время дыхание и сердцебиение отсутствуют. Сознание отсутствует, безусловных рефлексов нет, - говоря всё это, целитель быстро пробежался короткой иглой по известным точкам на теле оме, а затем достал деревянную слуховую трубку, приставил её к груди лежащего и, откинув длинную прядь волос, приложился к ней ушком с блеснувшим в нём гвоздиком бриллианта, оправленного в золото.
- Вот... видите... - начал было он, но тут его аккуратные бровки изумлённо поднялись вверх, - невозможно! - выдохнул омега.
Целитель выпрямился и ошеломлённо уставился на ректора.
- Что там? Говорите, ну?
- Там... сердце стукнуло... Целитель снова приложил ухо к трубке и надолго застыл в этой позе.
- Вот! Опять!
* * *
Песок. Везде, покуда хватает глаз. Песок скрипит на зубах. Раздражает глаза. От него никуда не деться. Одногорбый верблюд мерно шагает, изредка флегматично наклоняя шишковатую голову к жидким, больше похожим на сухой бурьян, пучкам какой-то убогой растительности. В такт его шагам брякают жестяные бубенцы, навязанные на шее. Я в пути уже давно... пятый день... Пятый день наш караван идёт по пустыне...
За спиной у нас остался Хор-Факкан. Убогий городок, обнесённый глинобитной стеной, прокалённый солнцем, а караван идёт в Диббу - порт на берегу Оманского залива. Там я планирую сесть на доу и переправиться на персидский берег. В Ормуз. Там поищу попутный караван и... меня ждёт Шираз.
- Как ты? - чуть придержав верблюда, поравнявшись с ещё одним пахучим зверем, заглядываю под колеблющийся навес, затянутый кисеей. Там, под навесом, держась двумя руками за седло, сидит девочка. Чёрная. Улька. Ульрика. Приобретённая мной в Зинджи-и-баре - так арабы зовут Занзибар.
- Хорошо, Саша, - чуть слышно шепчет она. Укачало. Её всегда укачивает. Разговариваем по-русски. Местным я сказал, что знаю язык негров - вот и общаюсь со своей невольницей на нём.
Улька у меня откуда-то из Эфиопии - поэтому на настоящих негров - с вывороченными губами и приплюснутым носом она не похожа. Наоборот, круглое лицо весьма соответствует европейским понятиям о красоте - если бы не почти чёрная кожа, а так у неё даже глаза светло-зелёные.
Из-за спины слышится топот копыт - скачет кто-то из охраны каравана. Я поправляю на боку кривую саблю. Мужчина без оружия - не мужчина, а презренный раб.
- Мухтарам Азиз, - смуглый до черноты араб прикладывает к груди руку, склонившись в неглубоком поклоне, - сайед Аббас просил вам передать, что скоро будет оазис, там сделаем привал и он приглашает вас к себе в шатёр...
- Хорошо, сайед Вахид, я приду... - кланяюсь в ответ.
Охраннику лестно, что я назвал его господином - мне несложно, а вежливость тут много значит. Сесть мне на шею сложно - учёный табиб с синими глазами способен напугать до дрожи в коленях - стража имела случай удостовериться.
...Двадцать лет... Двадцать лет как я живу здесь. На Земле. Сейчас 793 год хиджры. Или 1415 год по европейскому летоисчислению.
Отгремели захватнические войны Тимура. До сих пор в Мавераннахре содрогаются, вспоминая железного хромца. Ушёл в небытиё его непримиримый соперник - чингизид Тохтамыш. Почти пятьдесят лет назад в результате восстания Красных повязок Китай сверг власть монгольской династии Юань, в Европе полыхает Столетняя война, одряхлевшая Византия доживает последние годы...
От Балхаша, через Джунгарские ворота совсем мелким я попал в Урумчи, а там один китаец - лекарь с колокольчиком - так в Китае называют бродячих врачей, к которому я прибился - мне тогда пять лет было, взял меня с собой в Китай. Почтенный Шенгрен Ху - как я его звал - прикалывался так. На самом деле его звали У Тао. Под его руководством я изучал акупунктуру, зубрил, перемежая проклятущие иероглифы веньяня с подзатыльниками от Учителя Ху, Трактат Жёлтого императора и сдавал экзамен! Ему же. В смысле, не императору, а учителю Ху.
Ланъян Эмо". Синеглазый демон. Так меня там звали. Уж больно необычно для них я выглядел - ребёнок с серебристо-жемчужными волосами, синими, как небо, глазами и молочно-белой кожей. Да и характер... Помнится, сидя с трактатом на коленях, под деревом в какой-то деревне, в паре ли от Таочжоу, наблюдал я, как симпатичная крестьянка, строя глазки престарелому учителю моему, выспрашивала у него о средстве для выведения прыщей. Вздорный старик, поняв, что о лечении речи нет, громко разругался с ней, едва не треснув посохом по спине. Я, когда он вернулся к дереву, медленно, подражая интонациям даосов, выдал, что мол, даже в детские годы учитель Ху никогда не врал и не воровал. Хотя злые языки говорят, что просто не умел. Кроме того, был он по части женщин весьма воздержан. Хотя злые языки говорят...
Дед сначала не понял всей глубины высказывания и собрался было похвалить прилежного ученика, но... Скажу только, что трактат я зажал под мышкой, когда бежал от сердитого деда размахивавшего посохом, неиллюзорно опасаясь прилюдно выхватить по полной программе. Переполошив всех собак деревни и перескочив через несколько изгородей, спрятался на задворках чьей-то фанзы, крытой соломой. Хозяин, помнится, изумлялся, чего это почтенному лекарю взбрело в голову гонять своего ученика посохом. А я, размазывая слёзы, с выражением Кота в сапогах на лице, коварно живописал трагическим шёпотом о специфических пристрастиях своего учителя и только доброта приютивших меня людей, позволяет хоть немного передохнуть от его приставаний. Дед потом долго удивлялся тому, что нам так и не удалось ничего заработать и тому, как староста пристально разглядывал почтенного целителя и приставил к нему двух дюжих мужиков, таскавшихся за ним всюду, пока мы не ушли оттуда. Я же тогда, а в деревне мы задержались на четыре дня, кочевал из дома в дом и сердобольные крестьяне потчевали меня чем могли... Да... Надеюсь, что мой учитель... У Тао, нашёл упокоение в чертогах Небесного императора...
А так... Моя экзотическая внешность провоцировала многих, да и сейчас, порой, бывает. Достаточно сказать, что в Китае меня евнухом хотели сделать. Преподнести в подарок тайцзяню из Директората церемониала...
...Когда Учитель Ху умер - а с ним мы до Сианя дошли, я с караваном ушёл в Тибет. Изучал в бонских монастырях тибетскую медицину. В чём-то она схожа с китайской, но есть и отличия. Серьёзные. Обрившись налысо - чтобы не смущать шенов цветом своих волос. Потом побывал в Индии. Был в Бенаресе, у истока Ганга, ещё в паре мест. Местные их зовут тиртха. Впустую всё. Да...
Всё это время Улька был со мной. У меня в голове. Но пережитое расшатало нашу с ним психику и вот... Я почувствовал, что возникла настоятельная необходимость выпустить его - иначе целостность нашего разума под угрозой. Но... Слишком я привык к нему... Сроднился.
Занесло нас тогда на Занзибар - я искал возможность вернуться на Эльтерру - тоска по Великой Силе одолела. Неискуснику не понять. Это вот... Как будто рук и ног сразу лишился, да ещё и дышать не можешь... Искал проход между мирами. Я же на Землю, видимо, так вернулся. Через проход.
Искал своё Беловодье. Где только не мотался до этого! Возвращался к Балхашу - именно там я появился. Кайлас. Тибет. Киноварная гора в Китае. Сокотра. Занзибар. Вот там, на Занзибаре, в загонах для чёрных рабов я и подобрал эту девочку. Умирала она. В Африке много где существует полно всякого... разного... развесёлого...
Вот и тут. Сепсис в результате женского обрезания. Каменным ножом. Выкупил подешёвке - хозяин рад был избавиться - всё равно умрёт. А мне того и надо - личность умирающего ребёнка не окажет сопротивления при подселении другой, взрослой личности. Даже подстегнёт регенерацию. Так и вышло...
И вот у меня теперь есть Улька. Настоящий. В телесном облике. Почему девочка? А кто ещё? Улька - омега. В реалиях Земли - девочка. Ибо мальчик был бы чересчур специфичен. А местные реалии вряд ли позволят выжить мальчику, пассивно любящему мальчиков. Судьбы женщин в 15 веке тоже несладки, но я-то на что? А почему негритянка? Так вышло...
Я давно искал возможность отпустить Ульриха. Но, видимо, требуются какие-то особенности тела, которое должно принять подселенца. Перебирал я... Отсмотрел больше десятка детей - не до конца сформированная личность меньше сопротивляется. Везде, где приходилось бывать, смотрел. А подходящее тело попалось только на Занзибаре. Среди чёрных рабов. Ну, хоть красивая...
...В Ширазе я планирую остаться надолго. Родина Саади и Хафиза славится сейчас своей лояльностью и вольнодумством. По сравнению с остальным мусульманским миром, который стремительно дубеет. Интеллектуально, прежде всего. Арабский ренессанс давно кончился. Великие умы умерли. Тот же Хафиз, скоро двадцать лет, как отошёл в лучший мир. Да и климат там приятный. Шираз расположен высоко над уровнем моря и в нём нет той удушающей жары, как в Аравии или тут, на берегах Персидского залива.
Улька окрепнет, подрастёт. Я систематизирую всё, что знаю, помню. А там двинем дальше... На Русь, на Родину, к своим... Тем более, что там рядом Карелия с её каменными тронами и лабиринтами.
А с караван-баши нехорошо вышло. Я по глупости ли, по приколу ли, ляпнул ему в один из вечеров, когда караван отдыхал после утомительного перехода по пескам, о некоем человеке. Абд-эль Хазрете. О книге аль-Азиф. И он вцепился в меня мёртвой хваткой. Здешние люди полны мистики. Тем более мистики запретной. Да и скучно. А я хороший рассказчик. И вот, заменив демонов на джиннов, рассказывал ему и купцам, следовавшим в этом караване, о Некрономиконе. И теперь каждый вечер, или вот, как сейчас, на привале, от меня ждут очередного рассказа.
- Было время... Слышал я от людей достойных доверия, передававших, что Абу-Омар-Ахмед-ибн-Мухаммед со слов Мухаммеда-ибн-Али-Рифаа, ссылавшегося на Али-ибн-Абд-аль-Азиза, который ссылался на Абу-Убейда-аль-Хасима-ибн-Селяма, говорившего со слов своих наставников, а последний из них опирается на Омара-ибн-аль-Хаттаба и сына его Абд-Аллаха, что в сто восьмом году хиджры жил в Сане, в Йемене, во времена славных халифов из рода Умайядов некий человек. Имя ему было Абд-эль Хазред...
Я отпил из китайской расписной пиалы глоток собии и продолжил:
- Великая жажда знаний с того времени, как он осознал себя, снедала Абд-эль Хазреда... Он путешествовал по всему миру, бывал в руинах знаменитого Вавилона в Эль-Джезире, спускался в подземелья Менфа в Египте...
Я снова отпил из чашки, замолчал, сделал вид, что задумался, давая слушателям переварить информацию. Слева от меня, Улька привалилась к моему боку - я её одну в своём шатре не оставлял. А караван-баши быстро привык к чёрной невольнице - подумаешь, учёному табибу захотелось женской ласки. И пофиг, что ей всего восемь лет - так сказал хозяин, у которого я выкупил её за два динара. Пророк в своё время женился на шестилетней, следовательно - можно.
- Поэтому, уважаемые, следует нам вспомнить слова мудрейшего Ибн-Туфейля: "Да послужит эта история поучением тому, кто имеет сердце, или тому, кто внимает и видит...". Рассказывают, а жизнеописание Абд-эль Хазреда в шестьсот двадцатом году хиджры составил Ибн Халликан, что о смерти или исчезновении Абд-эль Хазреда ходило множество противоречивых и зловещих слухов. Что схвачен был Абд-эль Хазред невидимым чудовищем средь бела дня на глазах у множества окаменевших от ужаса людей. Что было это во время великого солнечного затмения в сто десятом году хиджры...
Здесь слушатели благоговейно провели ладонями по бородам и подули на плечи, отгоняя злых духов.
Я продолжал:
- Рассказывал несчастный безумец, что удалился он в Руб-эль-Хали и провёл там десять лет...
Глаза караван-баши округлились и купцы, сидевшие справа и слева от него, зашептались, многозначительно переглядываясь - дурная слава этой пустыни известна всем в Аравии.
- Он рассказывал, что видел знаменитый Ирам - Город колонн, входил него и, пройдя его насквозь, попал он в Безымянный город теней или Тень города и говорил там с его владетелем Хастуром и нашёл он в подвалах города рукописи джиннов. И было в них написано о том, что было до того, как появились на этой земле люди...
- Благородный юноша, - откашлялся один из купцов, - но людей создал Аллах и только он, - здесь слушатели снова провели руками по бородам, - знает, что было до того, как ему стало благоугодно создать Адама.
- Так пишет Ибн Халликан... С другой стороны... Аллах создал всё сущее за шесть дней... И людей он создал не в первый день, а джиннов создал раньше людей. И записали джинны своими письменами то, что было до создания людей... И дал Хастур Абд-эль Хазреду способность понимать написанное джиннами ибо велико было желание познания у этого человека. И, воспользовавшись доверием могущественного владыки, унёс с собой некоторые рукописи безумец и рассказал об этом людям и написал книгу, названную аль-Азиф... И в наказание за это джинны, вышедшие за ним по приказу великого Хастура, ослепили его и вырвали язык. И в книге этой описаны способы призыва джиннов, и то, как их можно видеть, и то, как просить их о чём-либо и не понести за это наказания... И то, как построить Врата и повелевать духами земли, воды, воздуха и огня... Но не стоит говорить нам об этом, ибо знания эти запретны...
Вот так я развлекаюсь с местными.
"Благородный юноша". Хорошо хоть так. Мужчина должен быть с бородой. А у меня она не растёт. Совсем. Путешествую я в белом тюрбане - признак учёного человека, и закрываю своё лицо концом её. Тут так принято. В пустыне не ходят с открытым лицом - солнце сожжёт лицо, а благородному человеку негоже быть загорелым. Вон, Улька у меня вообще под покрывалом и только вечерами открывает лицо, изумляя всех его цветом.
И вот перед нами марево Оманского залива. Дибба. Гостеприимно распахнутые ворота. Пахучий полумрак караван-сарая, куда степенно входят верблюды.
Прощаюсь с караван-баши, начальником охраны и, наняв здесь же носильщика для нашей поклажи, идём с Улькой в порт.
Сутки ожидания и вот уже в туманной голубой дымке потонули минареты Диббы и свежий ветер надувает паруса. К вечеру мы будем в Ормузе...
* * *
- А это что такое? Кто положил на алтарь? Убрать немедленно! Вам волю дай всё здесь разным хламом завалите!
- Э-э... господин ректор, мы пробовали... Вещи убрать невозможно. Сами посмотрите...
- Хм... Ладно... Пусть остаются. А с оме давайте так попробуем - он же на скамье лежит? Вот! Берите скамью вместе с ним и выносите...
Нос чешется просто невыносимо.
Бестолковые студиозусы старших курсов толкаясь, пробуют приподнять скамью на которой я лежу. Наконец, после долгого пыхтения под пристальным насупленным взглядом ректора, дело сдвигается с мёртвой точки - скамья, оставляя царапины на деревянном полу, отодвинута от стены и крепкие альфы, взявшись с четырёх сторон, приподнимают моё импровизированное смертное ложе.
- Куда вперёд ногами-то?.. Бестолочи... - шепчу едва слышно и, пытаясь почесать нос, промахиваюсь мимо него.
Скамья бухается на пол и я, призвав драконьи глаза, воззреваюсь на происходящее.
Здоровенные альфы-студиозусы в синих мантиях стихийников, так что им приходится пригибаться под низким потолком, толкутся в тесной хижине Адальберта. В открытую дверь видно, что снаружи, запустив большие пальцы рук за широкий кожаный пояс, наблюдая происходящее, стоит ректор Схолы, с ним ещё один альфа в чёрном камзоле с золотыми пуговицами и рядами шевронов золотого шитья от краёв рукавов без обшлагов почти до локтей.
Рядом с ними незнакомый русоволосый омега-целитель. После того, как скамью со мной уронили, глаза ректора закатываются вверх и он тяжело выдыхает.
Трое студиозусов-альф выметаются левитацией наружу, а четвёртому оставшемуся я командую слабым голосом:
- Посади меня...
Студиозус осторожно, как великую драгоценность, приподнимает меня за плечи и, спустив ноги на пол, усаживает, привалив спиной к плетёной из камыша стенке хижины.
О! Голова закружилась...
Вяло махнув рукой, отпускаю студиозуса и он выскакивает из хижины к своим товарищам, которые любопытно блестя глазами столпились в отдалении.
С трудом подняв руку к глазам, с интересом разглядываю чёрные отросшие когти на руках и, потянувшись пальцем к носу, снова промахиваюсь.
А нос-то чешется!
Первым ко мне врывается целитель:
- Оме! Оме! Как вы себя чувствуете? Что у вас болит? Голова кружится? - засыпает он меня вопросами одновременно нащупывая пульс.
Тонкие пальцы шарят по запястью, видимо не в силах отыскать бьющуюся жилку. Поднимаю взгляд на него и моргаю. Раньше не мог! Да и надобности не было.
Но моргаю не веками, верхним и нижним, а третьим полупрозрачным веком.
- Ой! - отдёргивает от меня руки омега, а мои пальцы непроизвольно пробуют сжаться, привлекая внимание целителя к острым, матово блестящим когтям.
Указательный палец на правой руке выпрямился, рука поднялась и, чуть пошевеливая кончиком когтя, я с наслаждением наконец-то почесал многострадальный нос.
- А-а... - заикается целитель, против своей воли опускаясь передо мной на колени и задирая симпатичное личико вверх, к моему лицу.
Двумя пальцами левой руки я подпираю его подбородок не давая ему вертеть головой и вглядываюсь в лицо несчастного, считывая всю информацию о нём, его родных и окружении.
Джолент Крюгер. Тридцати одного года. Из простых. Практикует в Белом крейсе. Преподаёт в Схоле. Естественно, незамужем. Родился здесь, в Лирнессе. Родители - отец и два папы, живы. Есть ещё трое братьев. Один из них альфа.
Указательный палец правой руки ведёт вниз когтем по щеке омеги, а его расширившиеся, блестящие от слёз глаза, неотрывно смотрят на меня. В их отражении я вижу свои зелёные зенки, вижу, как узкий зрачок дракона расширяется, становится круглым и омега передёргивается от ужаса, увидев в моих глазах багровое пламя родопсина.
О, да-а! Какой кайф! Хорошо-то как!
Эмоции удерживаемого мной омеги выплёскиваются диким страхом, а я, купаясь в этом фонтане, представляю, как обнажённое тело целителя укладывается на алтарь Силы вверх грудью и острый каменный кол вонзается в неё, хрустя костями и пробивая тело до самого каменного куба, окутанного голубым сиянием. По бледной коже растекаются потоки густой багровой жидкости, тяжёлыми каплями падают на пол, заливают сам алтарь и омега, корчась от боли, не в силах вымолвить ни слова, ни пошевелить ни рукой, ни ногой, безмолвно, одним взглядом, молит о последней милости - убить его поскорее, без дополнительных мучений...
Почувствовав неладное, ректор двинулся было к двери хижины, но перед самым его носом она захлопывается телекинезом и попытки открыть её результата не дают.
Ах-х! Аромат страха непередаваем! И Джолент снабжает меня этим страхом в избытке... А я пью его и не могу напиться... Ещё... ещё...
- Что со мной? - откуда-то издалека приходит отрезвляющая мысль, - В кого я превращаюсь? Остановись!
Но слишком велико наслаждение эмоциями удерживаемого мной омеги... Я тебя выпью! Всего! До конца!
Джолент, милый Джолент, мой милый Джолент, задумывался ли ты о своём теле? Какое оно? А может быть ты, иногда... оставшись один, ласкал его?
Было?
Бы-ы-ло...
И к сводящему с ума страху омеги-целителя примешивается сексуальное возбуждение. И вот уже стоящий на коленях передо мной омега, по-прежнему не способный отвести взгляд от моих глаз, медленно, несмело поднимает руки и, как загипнотизированный, прихватывает наманикюренными пальчиками через тонкую рубашку и шитый серебряным узором бежевый жилет свои ставшие вдруг очень чувствительными, соски и сжимает их так, что пальцы белеют, чуть выкручивает, усиливая воздействие...
Щёки его алеют и на шейке, видной над пышным жабо с цирконовой брошкой, тоже проступают красные пятна. А я пью и пью восхитительный коктейль из чуть горчащего ужаса с примешивающейся к нему ванильно-сладостной ноткой секса...
- Стой! Остановись! Ты убьёшь его! - бьются в голове остатки здравого смысла и сознание моё, медленно всплывая из тёмной бездны демонических рефлексов, заставляет погаснуть жуткое пламя родопсина в глубине моих глаз и выпустить несчастного омегу.
Джолент, измученный моим воздействием, выдыхает, сразу, как будто из него выдернули стержень, расслабленно опускает плечи, ещё не веря, что его отпустили, со слабой улыбкой в уголке губ, опускает голову и вдруг, неожиданно остро осознав, что сейчас с ним было, вспыхивает краской стыда, и прикрыв лицо ладошками, не видя дороги, толкнув дверь хижины, выскакивает наружу, оставив после себя запах феромонов...
Я же расслабленно отваливаюсь к стене хижины и прикрываю глаза. Хорошо! Мне хорошо!
- Фу-у! - слышу я тонкий голос.
- Как так можно? - вторит ему другой такой же.
Не открывая глаз, вижу энергетические силуэты справа и слева от алтаря. Энергетическое зрение показывает девичьи тела, стоящие у алтаря. Обнажённые - через энергетику одежды не видно. О! А вид очень приятный! И фигурки у них ничего так... пропорциональные. И грудь... тоже...
- Ты куда пялишься, бесстыдник!
- На вас, девочки, - открываю глаза и вижу перед собой тех же Лалин и Эллу, - если говорить правду, - прикладываю руку к груди, - то здесь, - очерчиваю круг другой рукой, - вам равных по красоте нет! Честно-честно!
Гневные раскрасневшиеся лица смотрят на меня.
- У меня для вас подарки есть. Вот, - указываю на алтарь, - сами решите кому, что...
А вот и отвлекающий манёвр.
Разгневанные девчонки поворачиваются к алтарю. Видят приношения и, забыв обо мне, начинают делить шляпу и посох. Кот им в руки не даётся и так и остаётся стоять в центре алтаря.
- Мне! Дай мне померить! - Лалин, нетерпеливо притоптывая ножкой, обутой в сандалию, плетёную из серебряных ремешков, канючит, держа в руках доставшийся ей резной посох.
- Сейчас! Подожди! - Элла, примерив шляпу, кокетливо вертится перед проявившимся перед ней зеркалом.
- Кх-м! Прекрасные девы, - встаю со скамьи и, шагнув пару раз, оказываюсь рядом с ними, - позвольте мне высказать своё мнение...
Элла отвлеклась от разглядывания себя в зеркале и капризно оттопырила нижнюю губку.
- Прекрасная Элла, - я добавил в голос бархатистости, - пусть несравненная Лалин примерит шляпу, а мы с вами рассмотрим этот посох...
Лалин тут же схватила шляпу с головы Эллы, взметнув золотистую прядь волос, и сунула посох мне.
- Вот смотрите, прекрасная, посох сделан из мангрового дерева, его ещё называют железным, так как оно тонет в воде, - начал я говорить, вперив взгляд в прекрасное лицо, краем глаза отслеживая вертящуюся перед зеркалом Лалин, - Мангры растут в тропиках и нигде больше, потому что именно там ваш свет, прекрасная, так ярок... И эта древесина вся пропитана вашим светом... А эти узоры, - Элла теперь уже заинтересованно разглядывала посох, я же водил пальцами по глубокому причудливому узору, который вырезал на этой палке в бытность мою на острове, - они неповторимы, вот попробуйте сами, прекрасная... И вы почувствуете, как этот посох твёрд, - я вёл пальцем, увенчанным чёрным когтем, к краю палки, затем подушечкой среднего пальца медленно обвёл по кругу торец посоха, - как гладок... так и просится в руки... сожмите его покрепче, прекрасная.
Щёчки Эллы разрумянились от моего голоса, она медленно дотронулась одним пальчиком до торца палки, а затем очнулась и её синие глаза потемнели от гнева:
- Смертный, ты думаешь, кому и что ты говоришь?
- О! Прекрасная! Этот смертный сожалеет, что разгневал вас... И тем не менее... - чуть склонив голову и, сохраняя каменное выражение лица, я сделал паузу, - посох хорош. Но... может быть его следует отдать вашей сестре?
- Нет, смертный... Твой подарок... - Элла тоже остановилась и её глаза снова посинели, - понравился мне.
- Я не сомневался, прекрасная, - я приложил руку к груди и чуть склонил голову, не отрывая взгляда от чудесного лица Эллы и по-прежнему не выражая лицом никаких эмоций.
- Что?! Как ты посмел...
- Прекрасная! Ваша сестра очень хороша в этой шляпке! Посмотрите...
Лалин надела шляпу и, чуть сдвинув её в сторону, склонила головку сначала к одному плечу, а затем к другому, рассматривая себя в зеркале.
Двумя руками я протянул посох Элле, которая гневно взмахнув длиннющими ресницами, приняла его, а затем, переместившись к Лалин, не спрашивая разрешения, осторожно поправил выбившуюся прядку чёрных как ночь волос.
Элла хмыкнула и посох в её руках уменьшился, превратившись в короткий жезл.
Молчу. Молчу. Я молчу! Никаких мыслей! Только Лалин... только Лалин...
Словно чёрт дёрнул:
- Прекрасная! - я повернулся от зеркала к Элле, - О! - сделал я вид, что только сейчас заметил превращение посоха, - В ваших руках он только выиграл! - и каменная рожа, - Посмотрите на сестру...
Я отошёл от зеркала и, приблизившись к Элле, встал сбоку от неё:
- Как вы думаете, прекрасная, почему я отдал свой... посох, вам? - шепнул я в розовое ушко в котором качалась причудливая золотая серьга, усыпанная крупными бриллиантами.
- И почему же? - глаза Эллы снова опасно потемнели, а рука, удерживавшая жезл, начала похлопывать им по ладони другой руки.
- Потому, прекрасная, что несравненной Лалин очень идёт светлое... к её тёмным волосам... Да... - опасливо отстранился я от Эллы, - вот сами посмотрите, прекрасная...
И действительно, выгоревшая до белизны шляпа, гармонировала с серебристым платьем Лалин.
- Сестрица, посмотри, как? - Лалин повернулась от зеркала к Элле.
- Вам очень идёт, несравненная, - тут же влез я мелким бесом, отходя подальше от Эллы, пристально следившей за мной взглядом.
- А так? - Лалин сняла шляпу, в её руках она превратилась в усыпанную бриллиантами платиновую диадему и она снова умостила её в густых чёрных волосах.
- Ах! - всплеснул я руками, - У меня нет слов! Прекрасная, посмотрите на сестру! Ну, разве это не идеал? - разливался я, сам внимательно следя за Эллой, уже не стараясь оказаться поближе к ней и поправляя волосы Лалин.
- Это правда? - на меня поднялись чёрные глаза, обрамлённые густыми ресницами.
- Да-да! Вы с сестрой, несравненная, самые прекрасные девушки, которых я видел в своей жизни! - несло меня.
- Да что ты его слушаешь! - Элла подошла к сестре и невесомо чмокнула её в висок.
- Но это правда! - запротестовал я.
- И?.. Договаривай давай! - глаза Эллы снова потемнели.
- В прошлый раз... когда мы с вами виделись... здесь же... Вы сказали, что мне осталось недолго. Один день...
- А мы пошутили, - снова Элла начала похлопывать жезлом по ладони.
- И сказали неправду... - выдохнул я.
- Да. А что? Ты хочешь сказать, что сейчас здесь ты нам тоже говорил неправду?
- Про что? Про то, что шляпа, сплетённая из пальмовых листьев и посох, который вы так крепко сжимаете в руках, твёрдый, гладкий мой посох... принесены и подарены мной не от всего сердца?
- Шут!
- Увы, прекрасные госпожи, - я приложил руку к груди и склонил голову, - мне осталась только эта роль...
- Не прибедняйся, Саша!
О! Меня тут знают, оказывается!
- Да, нет, прекрасные девы, не прибедняюсь я..., - я сел на скамью, на которой ещё недавно лежал пластом, на меня снизошло необъяснимое спокойствие, - Просто, когда в тот раз я услышал от вас, что мне остался день жизни, то... мне было неприятно, скажем так...
- Но мы же не специально! - с жаром возразила Лалин.
- Ага, ага! Я понимаю. Так вышло. Не специально.
- Ну, вот, видишь, ты сам всё понимаешь, - миролюбиво сказала Лалин не поняв сарказма.
- Да издевается он! - воскликнула Элла сестре.
- А мне больше ничего и не остаётся...
Лалин села рядом со мной на скамью:
- Мы сами... - она, опустив глаза, нервно теребила пуговку на серебряном платье.
- Эй! - одёрнула сестру Элла и та замолчала.
Молчали все. В принципе, понятно. В данном случае девчонки просто были передаточным звеном и винить их не за что.
- Заберите там... - кивнул я на алтарь, где стоял вырезанный из дерева кот, - тоже от души...
- Это не наше... - надув губы, прошептала себе под нос Лалин.
Я закинул голову к потолку, тяжело вздохнул и прошептал, так, что слышала только Лалин, сидевшая рядом со мной:
- Возьми, Великая...
Синие волны Силы, которыми истекал алтарь, дрогнули, сменив направление, и кот исчез, осыпавшись белыми искорками, а внутри меня будто дохнуло воздухом и засосало подложечкой.
- Ну, вот... - вздохнула Элла, но я не дал ей договорить.
- Прекрасные девы, позвольте этому смертному, недостойному лобызать ваши следы, униженно просить вас, в надежде, что...
- Не паясничай, - оборвала Элла мои излияния.
Я вскочил со скамьи, скорчил просительную мордочку, взяв за образец Веника, сложив ладони лодочкой, протянул руки к ним, съёжился, усердно кланяясь, и простонал предсмертно:
- Позвольте ручку... поцеловать...
- Клоун... - толкнула меня Элла в лоб кончиками пальцев.
Какой есть. Какой есть. Других сюда не завозили.
Прекратив придуриваться, я бесцеремонно подхватил сразу обеих дев под локоток и, развернув их лицом к алтарю, начал шептать в ушки поочерёдно:
- О... прекрасная, вы просто неотразимы с этим жезлом в руках! Как только я выйду отсюда на свежий воздух непременно полюбуюсь вашим светлым обликом!
И не дав ей ничего сказать, тут же склонился к ушку Лалин:
- Неотразимая, эта диадема вас так красит! Надеюсь, мы увидимся в эту же ночь!
И закончил, быстренько целуя обеих в щёчки:
- Девы! Я люблю вас!
Шаг к алтарю и девушки, ахнув, исчезают.
Я же, снова возвращаюсь на скамью.
Размышляю: вот я вернулся. Ожил. Что это было с Джолентом? Почему меня так тянет на эмоции? Точнее, на их поглощение. Я как будто питаюсь ими. Я снова изменился? Раньше я не мог воздействовать на искусников - Сила этому препятствовала. А теперь... я мог бы сделать с этим несчастным Джолентом всё, что угодно. Его память, его личность была открыта для моего воздействия. Но мне от него нужно было только одно - эмоции. Я снова вспомнил то чувство опьяняющей ненасытности, с которым мучил омегу, вызывая у него эмоции. Кто я теперь?
И вот это вот видение. 15 век. Аравия, там... Улька в негритянке... Откуда это? Сон Силы?
- "Улька, ты понял, что происходит?" - решил я обратиться к своему альтер-эго.
- "Н-нет... Саша... мне многое непонятно... Вот эти вот два... две... девушки, как ты их называешь, это в самом деле Элла и Лалин?"
- "Да, они это..."
- "А кто тогда... кот же пропал с алтаря... Они сказали, это не их... Это про кого?"
- "Сила..."
- "А о каком сне Силы вы... ты... говоришь? Аравия... что это? Негритянка - это кто?"
- "Так ты ничего не видел? Ну! Вспоминай! Пустыня. Верблюды. Абд-эль Хазред. В Шираз мы шли..."
- "Не видел я ничего. Глаз дракона нашего ты резал и всё... Потом не было ничего... Я только услышал как вынести хотели... И эти два... две... появились. С чл... ой, с посохом и диадемой..."
- "Ох и нагорит нам теперь с тобой от солнышка нашего! Вот за посох и нагорит!"
Ректор заглянул в распахнутую дверь хижины и отвлёк меня от разговоров с Улькой:
- Ome Ulrich, purus es? (Оме Ульрих, с вами всё в порядке?)
- A? Etiam... (А? Да-да...)
- Offeram tibi manum meam. (Позвольте вам руку предложить), - огромный ректор протиснулся в низкую дверь и протянул мне руку.
Интересный опыт можно поставить. Искусник-омега оказался открыт для меня. Откроется ли ректор? Определённо силы мои возросли. Возросли сильно. Теперь для меня нет преград в виде искусников. Ни для эмпатии, ни для воздействия.
...Мысли ректора открылись мне. Поверхностные, естественно. Для глубокого сканирования требуется иная обстановка, а тут мы шли по переходам наверх, я любезно беседовал сразу с двумя высокопоставленными альфами, а в голове засела мысль - я же теперь, как ламехуза в муравейнике! Могу творить всё, что захочу, а меня только по головке погладят и ещё попросят...
Вопрос только в одном - как долго я смогу оставаться человеком. Как скоро превращусь в развращённое вседозволенностью чудовище? Где те якоря, которые удержат меня от падения? Есть ли они?
А сомнения появились - тот же Джолент. Целитель, беспокоясь обо мне, скотине, кинулся проверять, как я себя чувствую, а я...
Бессовестный...
А что есть совесть? Я, шедший между ректором и адмиралом флота Лирнесса - держал под локоть сразу обоих, остановился поражённый простой мыслью - совесть это я сам. Человек - мерило всех вещей! Просто и классически изящно. Великие греки умели формулировать. Правило это, конечно, не абсолютно. Но здесь и сейчас, для меня спасительно. Спасительно и для моего окружения, ибо нет никакого ограничения моим возможностям менталиста. Нет равных мне, а следственно, я - человек, а остальные не люди...
И только психический, то бишь, когнитивный процесс в моей голове, вызывающий эмоции и рациональные ассоциации, основанные на моральной философии и системе ценностей личности, являющийся чувством ответственности за своё поведение перед окружающими, способен меня остановить. Действовать во благо не только себе любимому, но и во благо окружающим людям. И вот этот-то процесс и называется одним словом - совесть.
А с Джолентом...
Тут ещё в себе покопаться надо. Что такого произошло со мной, что эмоции омеги оказались так важны? Я ведь наслаждался ими! Попросту поглощал, как еду. И если состояние моего тела перед тем, как я увидел сон Силы (назовём так попадание в Аравию), оставляло желать лучшего, то теперь я чувствую себя относительно неплохо.
Надолго ли?
И что с целителем? Я нагнал так и шедших альф и снова подцепил их под локти. Я теперь эмоциональный вампир?
Прислушавшись к себе, я понял, что есть-то мне и не хочется! Минимум, три дня не жрал и хоть бы хны! Интересно, что у меня с обликом?
С лицом? Самочувствие улучшилось однозначно. Значит, и внешний вид должен поменяться. Не хочу сорокалетним быть!
- Quirites, quomodo nos morsu ad manducandum habemus? (Господа, а перекусить ли нам?) - задал я провокационный вопрос, когда мы поднялись наверх, не столько в целях действительно поесть, сколько с целью узнать, насколько мне это нужно.
Господа не возражали. Более того, ректор был настолько любезен, что пригласил нас с адмиралом к себе на обед.
О! Мысленно потёр я руки - Элла увижу. Давненько мы с ним не виделись. Омега симпатичный. Очень.
- Готфрид! Почему ты не предупредил, что у нас гости! - манерно попенял мужу Элл. Тем не менее, голодным не остался никто. Я, прекратив вынужденное воздержание, отдал должное вкусному обеду из семи (!) перемен. За столом, помимо нас с адмиралом и супругов, присутствовали дети. Альфа. Постарше. Лет семи. И омега. Этому было четыре.
С младшим за столом сидел и омега-нянька, очень вовремя успевавший вытирать повязанной вышитой салфеткой, когда рот малыша, а когда и нос. Разговор шёл ниочём. Видимо, ректор избегал за столом разговоров о работе. А Элл, наслышавшись обо мне за последние дни всякого, тоже молчал, изредка вскидывая на меня взгляд серо-голубых глаз. Ел я с аппетитом, отдавая должное искусству повара ректорской кухни.
- Оме Ульрих, - обратился ко мне адмирал, когда мы перешли к десерту, - вы не могли бы уделить мне немного вашего времени?