- Папа! Папочка! Я не знаю что делать! Я боюсь! Боюсь его! - Эрнст Орлерн, стоя у дивана на коленях, уткнулся носом в колени омеги - своего родителя.
- Не переживай, мальчик мой, - тонкая рука с розовым маникюром гладила густые чёрные волосы, - мы что-нибудь придумаем... Помни... - ручки с маникюром подняли лицо стихийника от колен и любящие серые глаза посмотрели в самую душу, - что тебе говорили в Схоле. Ты слишком много переживаешь... - мягкие тёплые губы коснулись лба непутёвого сына, - это опасно... Мы обязательно что-нибудь придумаем...
- Отец... он убьёт меня...
В приоткрытую дверь комнаты было слышно, как мажордом вошёл в зал на первом этаже и громогласно провозгласил:
- Его светлость, оме Ульрих, маркиз Аранда!
- Он пришёл! Он за мной пришёл!
- Ну-ну, что ты... мальчик мой маленький... - омега-родитель прижимал к груди и гладил по непослушным волосам своё великовозрастное чадо...
- Ты не знаешь, папа, он страшный человек. На моих глазах, на балу, он лишил Силы Айко! Тот умолял. Со слезами умолял! А этот... стоял как каменный... с глазами своими змеиными!
- Ну что ты! Маленький мой, - омега прижимал к груди сына крепче и крепче, - я тебя никому не отдам...
- Сегодня в Схоле рассказали... Айко в тот же вечер с крыши дворца Совета бросился... - прижимаемый к груди Эрнст торопливо судорожно шептал в рубашку на груди папы уже намокшую от слёз, - не смог без Силы жить... А что если он и меня также...
Здоровенный альфа, так и стоявший на коленях у кровати, на которой сидел его папа, поднял на него красное лицо с глазами, залитыми слезами.
- Нет-нет, маленький мой, нет-нет, сыночек... не будет такого... С тобой такого не случится... Вот увидишь, всё хорошо будет, - уговаривал его и самого себя омега.
* * *
На мне красный костюм состоящий из жаккардового плетения бодоанского шёлка сравнительно короткого багрового камзола, расшитого золотыми драконами, алого жилета с золотыми пуговицами и таких же брюк. Поверх костюма черный, как ночь, тоже жаккардовый плащ с высоким отложным воротом и с толстой платиновой цепью на фибулах, соединяющих верх плаща. Изнанка его - ярко алая, так, что глаз едва терпит, настолько жгучий цвет. Ослепительно белые манжеты до половины закрывают кисти рук. В тон манжетам белые волосы, свободно лежащие на плечах. На безымянном пальце правой руки перстень Шиарре. В руках трость - моё новое изобретение. Красное узорное дерево (специально свиль выбирал), отполированное до блеска и пропитанное горячим воском, золотой набалдашник с головой Мефистофеля, саркастически щурящегося на окружающий мир, позолоченный стальной наконечник с другой стороны. Всё в тон костюму. А их у меня.... Так, так, так... восемь штук уже...
Я безупречен до кончиков ногтей.
Мимо проплывают дома и улицы города...
К Орлерну решил не идти пешком, а прибыл как белый человек - в портшезе. Причём выбрал открытый - удобное кресло с высокой спинкой. Четверо носильщиков споро несли меня по улицам Лирнесса высоко в гору - дом Орлернов находился в Серебряном крейсе. Оделся в чёрное и красное, как палач. Буду ли реально палачом или нет?.. Посмотрим по обстановке...
Ясновидение результатов встречи с семейством подрядчика не показывает.
А фон Балк на дуэль не пришёл. Просто не явился. Зассал.
Собственно, я знал, что он не явится - предвидение не обмануло, тем не менее, мы впятером: я, крейсовый искусник, целитель, вызванный властями, оме Лисбет, не смогший удержаться и тоже пришедший на дуэль, причём, переживал он больше всех - боялся и за меня и за барончика, и Машка, засевшая в кустах в стороне от алтаря - тоже пришла поучаствовать, но исключительно на моей стороне (если обстоятельства так сложатся), впустую прождали почти час, точнее, девяносто шесть минут. Что ж...
Я под запись, сделанную в крейсовом гроссбухе, продиктовал своё видение неслучившегося. Писарь, прибывший с искусником, искоса поглядывая на алтарь со вспыхнувшими синеватыми светом письменами, записал мои слова о том, что такой-то и такой-то сорокового квинтуса разошлись во взглядах на честь искусника и дворянина, по причине чего присутствующий здесь оме вызвал означенного альфу на дуэль, каковая не состоялась по причине неявки оппонента. В связи с чем, оме, полагает возможным считать помянутого альфу, барона фон Балка лишившимся чести, что засвидетельствовано на алтаре Силы, о чём и сообщить властям Лирнесса и Схолы. Пусть теперь попробует пообщаться с кем либо. Руки ему не подадут - это как минимум.
Проверять телепортацией - например, переместиться по личности, действительно ли фон Балк сбежал или скоропостижно заболел и скончался в страшных судорогах, я не стал - чёрт бы с ним!
По дороге от алтаря Лисбет, взволнованно сжимая кулачки у груди, запинаясь, краснея и бросая на меня косые взгляды из-под низко опущенной головы, рассказал, что не спал ночь - так расстроился из-за моего конфликта с фон Балком. Мы шли уже вдоль парапета набережной и, слушая его переживания, я остановился. Остановился и маленький целитель. Я опёрся боком на мрамор перил.
Лисбет стоял напротив меня, затем, засмущавшись чего-то, тоже опёрся на перила, повернувшись лицом к заливу. Солнечные зайчики качались на волнах, по застругам близкого дна, укрытого белоснежным песком, скользили полоски света, некрупные рыбки стайкам исследовали дно и косматые бороды водорослей, укрывавших камни набережной. Я придвинулся к Лисбету ближе. Отвлёкшись от созерцания морских пейзажей, он хотел что-то сказать и повернул своё лицо ко мне. Я чуть пригнулся к нему и наши лица оказались близко-близко, так, что дыхания наши смешались... Божественный запах иланг-иланга коснулся моего носа... Казалось, мгновение, но оно длилось и длилось так долго. Я видел своё отражение в глазах целителя, а он...
Совсем не желая того, я за мгновение почувствовал все его эмоции - страх за меня, и переживания по поводу моего же здоровья, буде дуэль состоится и меня придётся лечить, и всё больше и больше заполняющая всё его существо нежность... ко мне же...
- Оме Лисбет, вы знаете, - шепнул я едва слышно, - как можно определить любовь? Любовь - это состояние, при котором счастье другого человека - необходимое условие для вашего собственного. Вы счастливы рядом со мной?
Блестящие глаза целителя качнулись, а эмпатия показала мне, что направление его эмоций немного сместилось.
- Оме Ульрих, я... Вчера вы рассказывали мне о Дон Кихоте... Мне запомнился эпизод, помните, на постоялом дворе над ним издевались, а он... говорит о том, что самый трудный подвиг - увидеть под маской человеческое лицо, и потом добавляет, что поднимется выше... Личико и глаза Лисбета покраснели, он отвернулся к морю.
Помолчав, он продолжил:
- Я как рыцарь из той самой Ламанчи... Пытаюсь увидеть в вас, оме... человеческое лицо... Вы - монстр, оме... - он печально улыбнулся, горькая складочка образовалась возле его губ, - иногда, когда я вижу, что вы творите... мне становится страшно., - он зябко повёл плечиками, обхватив их руками.
Э-эх, мила-ай! Знал бы ты, как мне делается страшно от того, что я делаю. Ну-ну, давай говори, чего уж там...
Я повернулся спиной к морю и задрал лицо вверх, разглядывая белые шапки вечного снега на горах окружавших город. Что, Саня, не по шерсти тебе? Так-то!
Эмоции Лисбета снова изменились.
- Но я ищу в вас, оме... - продолжал он запинаясь, - что-то хорошее... Пытаюсь подняться выше... Оно есть... не может не быть, оме... Ваши дети... и тот мальчик, и Вивиан, и Эльфи... Я вижу с какой любовью вы к ним относитесь... - он коснулся моей руки.
- Оме Лисбет - я менталист, - начал я, - Смею надеяться, менталист достаточно высокого уровня. На сегодня, на моих руках умерло, точнее, было убито четверо детей. Последний - Кларамонд. Оме Мици Лункон не даст соврать. Самому младшему было три... Как вы думаете, это способствует человеколюбию?
Я говорил в сторону, не глядя на Лисбета.
- Помните, я примчался тогда за вами в деревню? Забрал вас оттуда вместе с теми мальчиками? Хотите узнать, почему? Я, оме, чувствую предстоящие события... Вижу их... Я вам сейчас покажу, ЧТО я увидел в отношении вас и тех мальчишек...
Не спрашивая разрешения, я притянул к себе головку Лисбета и уткнулся своим лбом в его. Минута, и в ускоренной перемотке картинки видений о том, как Лисбета и его спутников захватили пираты, промчались перед внутренним взором целителя.
Застыв в ступоре, тот неподвижно стоял, потрясённый человеческой жестокостью. Эмоции целителя полыхнули ужасом, а затем смесь их вытеснила его и я почувствовал в этой смеси симпатию и нежность ко мне.
- Так вы поэтому... тогда так торопились со мной?
Киваю головой, не отрывая взгляда от милого личика:
- Я прекрасно чувствую, оме Лисбет, человеческую ложь, но это и так могут все искусники. Кроме того, я вижу и эмоции людей. Всех. Вообще. А ещё я вижу будущее. Не всегда. Но очень часто. И если вы о том, что произошло вчера... Вы были там, когда фон Балк рассказывал о своих безобразиях... Вы видели своими глазами как Сила отказалась от фон Дунова...
- Но вы...
- Что? - жёстко перебил я, - хотите сказать, что я специально сказал ему, что Сила отказывается от него и он запаниковал?
Да, именно это он и хотел сказать. Что ж. Он прав. Я именно так и сделал. Спровоцировал дворянчика на панику.
Эмоциональный запал ушёл и я уже тихо, оперевшись локтями на парапет и глядя в воду, плескавшуюся в полутора метрах ниже моих ног, продолжал:
- Вы правы, оме Лисбет, я не хочу вам врать (тем более, что вы не почувствуете этого), я провоцировал фон Дунова... Я, как Дон Кихот, наказывал зло...
Да уж...
- Оме Ульрих, очень рад... очень рад видеть вас в моём доме, - невысокий нестарый ещё альфа несколько растерянно встречает меня в просторном зале, делая шаг навстречу. Небольшая седина на висках, тёмные внимательные глаза.
Нисколько ты не рад. Более того, боишься. Очень. Четверо омег-супругов разного возраста за его спиной учтиво склоняют головы.
Они тоже боятся. Особенно один из них.
- Взаимно, господин Гуго Орлерн, взаимно, - окидываю взглядом встречающих и, расстегнув одну из фибул, скидываю плащ на руки мажордому.
- Позвольте представить вам моих супругов. Кэйтарайн, - названный делает книксен, - Имк, Мечтилд, Сондж. Пожалуйте, оме, - хозяин, изображая гостеприимство, показывает мне рукой на кресла у окна в сад и делает знак удалиться супругам.
- Господин Имк, - окликаю я одного из супругов, папу Эрнеста, спина ушедшего было омеги вздрагивает, а глаза Гуго беспокойно забегали, - останьтесь с нами. Вы позволите? - обращаюсь к хозяину дома.
- Да-да, оме Ульрих, как вам будет угодно... - откликается тот.
- Господин Имк... - складываю руки домиком перед лицом и надолго замолкаю, разглядывая омегу.
А он плакал. И сейчас весь испереживался за судьбу сына. Переживает и Гуго. От четырёх омег у него всего двое сыновей-альф из девяти детей. Один из них Эрнст. Второму всего десять.
- Очевидно, вы слышали, что произошло на балу. Трое повес решили поиздеваться над сыном героя войны. Одним из этих повес был ваш сын, господа... Кстати, где он?
- Эрнст... он... - едва смог проглотить комок в горле папа молодого балбеса, - ему нездоровится, оме Ульрих...
Медвежья болезнь?
- "Господин Орлерн, не будете ли вы столь любезны явить свой светлый лик в гостиную" - телепатией отыскиваю подсвеченную телеметрией тушку студиозуса.
Альфа дёргается, услышав в своей голове мой голос, с тяжким вздохом встаёт из глубокого кресла в своей комнате и бредёт в гостиную как на казнь.
- Господин Гуго, весьма странно, что ваш сын, будучи студиозусом, попал на бал (так-то для школяров и студиозусов посещение бала запрещено правилами Схолы)...
- Н-но... это всё его беспутные друзья, оме Ульрих, - поспешно отвечает Гуго, типа, они как дворяне, воспользовались своими привилегиями и провели Эрнста.
- Да-да, это они, - присоединяется к супругу и папа Эрнста.
- Ну, друзья, так друзья, - развожу руками, - однако, я надеюсь, что в вашу семью еще не проникли новомодные веяния о недопустимости телесных наказаний...
О, что вы, оме, как можно! - лицом изобразил Гуго крайнюю степень изумления.
- ... И вы, так сказать, отеческой рукой сможете наставить на путь истинный этого молодого человека, - показал я на вошедшего в гостиную бледного Эрнста.
Имк со слезами на глазах воззрился на вошедшего.
- Господин Эрнст! Вы передали своему достойному отцу мои слова?
- Я... я... не успел, оме Ульрих, - просипел тот, бледнея ещё больше.
- Что ж, господин Эрнст, я вынужден взять на себя выполнение этого поручения... Господин Гуго, где мы можем с вами поговорить, так сказать, приватно?
Мы поднялись и уже было пошли в кабинет, когда я остановился и, обернувшись к Имку, обнявшему эту орясину, сказал:
- Господин Имк, не переживайте за вашего сына, я прекрасно знаю, кто и что из них делал. Каждый получит то, что заслуживает, - оскалился я, заставив студиозуса вздрогнуть в объятиях папы.
- Пойдёмте, господин Гуго...
- Итак, - начал я, вертя между колен вертикально удерживаемую трость, когда мы расположились в кабинете подрядчика, заставленной роскошной мебелью красного дерева, - вернёмся к произошедшему на балу...
Золотое лицо набалдашника трости с хищной лукавой улыбкой уставилось на Гуго и, казалось, подмигнуло.
- Когда я подошёл к сыну-омеге Альта Дальмайера, трое весьма развязных молодых людей, в числе которых был и ваш сын, предлагали ему пройти с ними в один из тёмных коридоров... Я боюсь даже предположить, чем бы это всё кончилось, господин Гуго. Когда к нам подошёл господин командующий флотом, выяснилось, что молодой человек, к которому выказали своё внимание трое студиозусов, является сыном-омегой Альта Дальмайера, искусника, хорошо знакомого адмиралу и погибшего в бою с пиратами лет пять назад...
Гуго беспокойно завозился в кресле и тяжело вздохнул, скорчив скорбное лицо, дескать, что поделать, дети... ветер в голове и всё такое...
Да-да... Ветер...
- Так вот, господин адмирал одобрил, что при военном командовании города будет создан фонд помощи отставным военным и семьям погибших воинов, а вы, господин Гуго внесёте в него первый взнос. В размере тысячи талеров...
Здесь Гуго вытаращил на меня глаза не в силах произнести ни слова - так его поразила сумма. Всё его имущество оценивалось максимум в триста талеров. Это с учётом того, что было в обороте.
- Кроме того, - продолжал я, а Мефистофель на трости корчил рожи Гуго, маскируя их ярким светом закатной Эллы, падавшим прямо на трость, - была достигнута договорённость о том, что семья погибшего Альта Дальмайера получит от семейства Орлернов в качестве моральной компенсации сто талеров...
Я молчал, разглядывая лицо Орлерна.
Тот тоже безмолствовал.
Молчание его мне было понятно - суммы, озвученные мной, были гигантскими. Помнится, на сто двадцать талеров можно было бы скупить четыре пятых Майнау с землёй и домами...
Масштаб цен в Лирнессе был сопоставим.
И компенсация семье погибшего в сто талеров мгновенно выводит его сына-омегу в число самых завидных женихов (или невест?) города. Тем не менее, за своё поведение Айко фон Дунов заплатил жизнью, ей же должен был расплатиться и фон Балк (ничего, я ещё доберусь до него). И деньги долженствующие быть внесёнными за жизнь Эрнста Орлерна, несмотря на сумму, - великая милость по отношению к нему. Гуго понимает это. Потому и молчит. Так как торговец и отец борются внутри него. Эта борьба мне понятна.
Тысяча талеров - это сильно...
Зато сумма круглая. А бизнес должен быть социально ответственным, как сказал кто-то почти двадцать лет назад... Да...
Гуго вздохнул и пошевелился в кресле:
- Оме Ульрих, я... готов морально компенсировать семье достойного воина озвученную сумму, но...
У него нет такой суммы.
Это я понимаю. Я ждал окончания фразы, вертя в руках трость. Крохотный солнечный зайчик, отразившись от золотого набалдашника, скользнул по шкафам со стеклянными дверцами, резанул по глазам Гуго и тот с ужасом увидел как глаза хищно улыбающейся головы демона на трости в холёных руках оме, вдруг всего на мгновение почернели, бездна взглянула через них в самую душу Орлерна, царапнув ледяным когтем где-то внутри, под диафрагмой. Дурной воздух из желудка рванул вверх по пищеводу, заставив его икнуть и прикрыть ладонью рот. А глаза демонической головы сверкнули кроваво-бордовым и снова сделались безразлично-золотыми.
Оме-убийца поднял взгляд на подрядчика и Гуго лишился языка - на него смотрела бездна, подсвеченная багрянцем родопсина.
Где-то тут... было... подрагивающие руки Орлерна, так и не отрывающего своего взора от глаз оме, слепо шарили по столу в поисках гербовой бумаги для векселя.
- Семья Альта Дальмайера с благодарностью примет деньги наличностью...
- Да-да, оме, да-да... - согласно закивал головой Гуго, отодвигая перо и чернильницу в сторону.
"Ну, дядюшка! Ну, силён!" - хлопал внутри меня в ладоши Шут.
- Будет хорошо, если вы, господин Гуго, приложите к деньгам письмо с извинениями за вашего непутёвого сына.
Гуго, по-прежнему глядя мне в глаза, молча кивнул. Он согласен. Он сделает.
Чудовище, в лице прекрасного оме в красном костюме с золотыми шитыми драконами, обворожительно улыбнулось, показав белоснежные острые клыки (да картинка это! Я ж всё спилил. Вроде бы...):
- Когда вы сможете внести тысячу талеров?
Воздух остановился в груди Орлерна, кровь отлила от лица.
Чудовище продолжило:
- Мне кажется, что господину Эрнсту Орлерну будет полезно поприсутствовать при этом разговоре...
И опять обворожительная улыбка и ледяные бездонно-чёрные глаза без белков. Оме сменил позу, перехватив трость за середину и в кресле рядом с ним появился ошалевший Эрнст с красными заплаканными глазами.
- Ernst, meministines praeceptorum tuorum de inconcessitate affectuum? (Эрнст, вы помните слова ваших преподавателей о недопустимости эмоций?) - всё также улыбаясь и продолжая пристально смотреть на Гуго, проворковал оме.
Неожиданно для себя Эрнст успокоился, а улыбка оме стала ещё шире, уголки его рта сместились дальше к ушам, открывая острейшую снежно-белую пилу коренных зубов.
Колючая лапа страха растопыренными пальцами ткнулась в солнечное сплетение, в промежности сжалось, надавило и альфа-стихийник самым постыдным образом захотел в туалет. Эрнст на мгновение прикрыл глаза, проклиная оживившийся не ко времени мочевой пузырь. Когда он их открыл, оме Ульрих с обычным своим прекрасным лицом скучающим тоном задавал отцу вопрос:
- Итак, господин Гуго, что вы нам сможете предложить?
- Оме, я... у меня просто нет столько денег, оме...
- Займите...
- Банк потребует залога. Для его предоставления мне нужен минимум месяц.
- Продайте.
- Что продать?
- Себя. Семью. Дом, - вколачивал оме слова в головы обоих Орлернов, а затем, снова плотоядно улыбнувшись, добавил, - Я куплю.
В комнате вдруг, не смотря на тёплый тропический вечер, стало холодно, так что мурашки пробрали Эрнста вдоль спины, даже показалось, что Элла светившая между штор потускнела, как бы затянувшись облаками.
- Договор, - оме стукнул тростью в наборный пакет, - под пятнадцать процентов...
- Три! - оживился Гуго.
- Двадцать, - тихо произнёс оме и добавил, - господин Гуго, чем дольше вы намерены торговаться, тем больше будут проценты. Деньги вам надлежит внести сегодня же...
Сердце младшего Орлерна забилось. Чем всё это закончится? То, что не миновать наказания от отца он уже понял. Но в каком он будет состоянии после разговора с этим проклятым менталистом? И дёрнули же демоны связаться с фон Балком!
- Кэйтарайн, Имк, Мечтилд, Сондж, - скучным безэмоциональным голосом оме перечислял имена супругов Гуго, - Эрнст, Митзи, Райн, Марлис, Луэлл, Альфонис, Ферн, Хеди, Элфрид, - называл оме имена детей Гуго, - все они тоже подпишут договор, они сами и их дети, буде такие появятся, также будут отвечать по этому договору. Приданое ваших супругов тоже подпадает под договор. Ваши наследники по линии альф и омег, наследники ваших детей по линии альф и омег отвечают по договору... - здесь оме остановился, помолчал и продолжил, - Я просто хочу, чтобы вы всё это знали, господин Гуго, а нотар впишет все эти условия в договор.
По мере того, как я говорил, руки Гуго, лежавшие на столе, дёрнулись. Да, я бы тоже с удовольствием придушил такого сына, вгоняющего в кабалу всю семью. Эрнст опять побледнел и прикрыл лицо руками.
Спокойно-спокойно - потянул я из него эмоции. Не суетись... Волноваться вредно для искусников...
Есть какое-то извращённое удовольствие - наблюдать за тем как размазывается, растирается в кашу достоинство того или иного человека. Именно поэтому я не применял к ним никакого гипноза. Что интересного в том, что человек, хлопая глазами как робот, ставит подпись на документе, не понимая его сути? А тут...
Экая палитра человеческих страстей!
Но не передавил ли я? Крыса, загнанная в угол сопротивляется изо всех сил. Вроде нет... Перетерпят. В конце концов они не дворяне. Только Эрнст, как искусник, получил такой статус.
Вобщем, договор мы подписали. На моих условиях. В присутствии нотара, зафиксировавшего факт передачи денег, я брякнул на стол кучу золотых монет и отбыл. А Гуго поднял яростный взгляд на своего бестолкового сына и, едва дотянувшись до воротника высоченного искусника, поволок его в людскую - на расправу. По заветам предков.
* * *
- Оме Ульрих, оме Ульрих, пожалуйста... - одолевали меня в Схоле, стоило выйти из кабинета или из факультета. Отвод глаз и телепортация. Только они и спасали. Все хотели меня расспросить. Все хотели поделиться своими впечатлениями от концерта. Элл разболтал, что следующий концерт будет и это тоже служило темой для разговоров.
Народ требовал приглашений. Раза в четыре больше чем в тот раз.
Несколько военных в весьма немаленьких чинах пришли специально по вопросу фонда помощи отставным воинам и семьям погибших. Здесь я направил их к адмиралу с настоятельным мнением сформировать из жертвователей фонда (надеюсь, что Гуго будет не один и к этому властям необходимо приложить усилия, например, подряды на поставку получат только жертвователи), отставников (а тут надо взять и командиров и рядовых, из наиболее достойных, естественно) и одного-двух действующих командиров, но не выше майора или как их тут, управляющий совет фонда. Должа быть и ревизионная комиссия. Её надо набрать из семей погибших (пусть будут и омеги тоже, господа, напутствовал я пришедших). И ежегодный отчёт. В прессе. Всё. Работайте.
Ушли.
А Максимилиана я учил всему, что знал сам. Учил, загоняя в память пожилого альфы знания и свои представления о Силе и её возможностях в руках менталиста. Десятилетия преподавания в Схоле сделали их Максимилиана весьма неплохого учителя в самом высоком смысле этого слова. И если со мной что случится, то будет кому подхватить эстафету. После того как через его тело прошёл поток Силы, инициировавший Кларамонда, Максимилиан стал выглядеть несколько лучше и Диц по секрету мне шепнул, что десятник факультета оказывает знаки внимания паре омег из работников Схолы. Хо-хо, дедушка зафункционировал! Неудивительно. Сила разбудила все его телесные узлы, а узел в промежности, погасший к тому времени, вновь заполыхал ярким синим светом. Может ещё и детишек заведёт. Тем более, что Кирс, потеряв сына-искусника, зачастил в Схолу, к Ёрочке, естественно, с разрешения супруга. А я видел, что Кирс симпатичен Максимилиану. Но тот замужем, имеет своего истинного и адюльтер невозможен. Вот если бы расторгнуть связь истинных, а, Сила?
Дни мои текли.
Я преподавал в Схоле. По ночам, нуждаясь во сне только на два-три часа, возился с отделкой второго дома - ждать каникул я не видел смысла. Писал "Дон Кихота" - готовил к изданию. Да, "Спартака" пришлось издавать ещё два раза. Он начал пользоваться спросом и книготорговцы запрашивали новые экземпляры ещё и ещё. В итоге количество напечатанных книг "Спартака" перевалило за пять сотен.
Мейстер Ганс приставал с нотами и в конце концов допёк меня настолько, что я, взяв его записи и партитуры, перенёс их на медные листы и отпечатал два десятка большущих альбомов с названием "Музыка и песни Великого герцогства Лоос-Корсварм".
Один из альбомов презентовал ему. С дарственной надписью. Несмотря на цену в пять гульденов, их расхватали с такой скоростью, что я едва успел задержать у себя пару экземпляров. Буду допечатывать ещё...
Мои лекции у артефакторов принесли результат. Неоднозначный. Десятник факультета артефакторики, Аделька и ещё трое студиозусов взорвались в лаборатории.
В один из дней Аделька просто не вернулся с занятий. Забеспокоившийся Эльфи нашёл меня в мастерской и сказал, что его нет. Сиджи, Ют и Ёрочка были уже дома, а Адельки нет. Что такое? Ментальный поиск показал, что он ещё в Схоле.
Телепортировавшись к себе в кабинет, я пошёл искать пропажу. Пока шёл по коридору в сторону факультета артефакторики, меня настигла волна воздуха, где-то звякнуло стекло неплотно прикрытого окна, под дверями кабинетов свистнуло - промчавшимся воздухом ударной волны. Я побежал на сигнатуру Адельки.
Лаборатория была затянута дымом, осколки стеклянных приборов, переломанной мебели хрустели под ногами. Густой дым, воняющий кислятиной, низко висел почти у самого пола. Кто-то в дыму надрывно кашлял. Хорошо ещё осветительный шарик не погас - небольшие окна под самым потолком давали мало света и сейчас, через них, лишившихся стёкол, дым вытягивало наружу. Кинувшись в дым, я начал шарить, отыскивая людей. Наткнулся на кого-то стоящего на ногах, вытолкал его в коридор, ещё трое лежали на полу. Их телепортировал следом в тот же коридор.
Вот и Аделька. Мальчик лежал лицом вниз. Из-под головы натекала лужица крови. Жив. Он жив! Подхватив его на руки, ринулся в дверь.
- "Оме Лисбет!" - понёсся мой телепатический вопль к целителю.
Хвала Силе у него сейчас не было пациентов. Телепортировавшись прямо в смотровую, уложил мелкого балбеса в грязной артефакторской мантии на простыни стола.
Лисбет начал переодеваться к операции, а Лизелот, видя моё состояние, увёл меня в гостиную, где не смущаясь налил мне здоровенный бокал вина. Самого крепкого, которое нашёл.
Минуты, проведённые в этой гостиной, наверное, были одними из самых тяжёлых из прожитых мной в Лирнессе.
Это чего они там такого наворотили? Лаборатория химическая. Десятник с Аделькой как с личным учеником, что там мог делать? Нержавейку плавили? Почему взорвалось? Ну, Лисбет Адельку на ноги поднимет - я ему задам!
Забинтованного Адельку в бессознательном состоянии осторожно перенесли в палату.
- Что там, оме Лисбет?
- Ну-у, травма от взрыва, оме Ульрих, - целитель тщательно мыл руки, - лопнули барабанные перепонки, сдавление лёгких, сотрясение головного мозга, транзиторная ишемическая атака, есть повреждения кожных покровов, прежде всего на лице. Вон... - он кивнул на кювету с окровавленными осколками стекла, извлечёнными из ран, - Глаза, к счастью целы, но я подозреваю ангиопатию сосудов...
Охо-хо...
- И сколько он болеть будет?
- Уши, раны на лице и сдавление лёгких - это всё устраняется в течение суток. А вот ишемическая атака и ангиопатия... С головой мой прогноз - до двух декад, а глаза... Затрудняюсь сказать точнее, но скорее всего в этих же пределах...
Мы прошли в гостиную. Лизелот на подносике принёс чашки с чаем, вазочку с печеньем.
- Оме Лисбет, я - чудовище, монстр с руками по локоть в крови и кучей трупов за спиной, беспринципная тварь, способная вытереть ноги о кого угодно, впрочем, вы это и так знаете...
- Зачем вы так, оме Ульрих... - прошептал он опустив голову.
- Я вас прошу, оме, - я взял пальчики Лисбета в руки и поднёс к губам, - я сделаю, что угодно, ... но Аделька должен жить... любые лекарства будут в вашем распоряжении, оме Лисбет...
- Ну, что вы такое говорите, оме, жизнь вашего мальчика вне опасности, не переживайте так, - ласковые золотистые глаза поднялись на меня, - да, ему придётся полежать у меня, но я думаю, что он поправится... А вот ваши слова о том, что вы готовы на что угодно, - розовые губы Лисбета дрогнули в улыбке, - мне нравятся. Обещайте же, оме, что с сегодняшнего дня вы никому не причините зла...
Вот так вот, да? Я вздохнул и закинул лицо к потолку:
- Что есть зло, оме Лисбет? Является ли злом наказание мерзавца? Я, оме, не знаю, что лучше - зло ли, приносящее пользу или добро, приносящее вред. Ибо зло злу - есть добро, добро злу - является злом, добро добру - это добро, а зло добру - двойное зло...
- Оме Ульрих, ну зачем вы так... Вы же прекрасно поняли о чём я, - на личике Лисбета и в его эмоциях отразилась растерянность и разочарование.
- Понял ли я? Конечно, я вас понял, оме Лисбет. Ещё бы не понять! Как вы думаете, правильно ли я поступил, когда на моих глазах трое насиловали Эльфи? После этого его, как и меня, планировали отдать в бордель... Я убил их. Причинил зло в вашей терминологии. А когда я нашёл в подвале работорговцев троих детей, десяти, пяти и трёх лет? Причём старших готовили для постельных утех, а самого младшего планировали использовать как донора органов. Там я тоже убивал... Причинял зло. И после, когда их хозяин нашёл беглецов и расправился и с ними и с добрыми людьми у которых они жили, я опять убивал... И каждый раз Великая Сила ставила меня перед выбором - уйти, закрыть глаза, спрятать голову в песок или... Сиджи и Ют... вы ведь знаете их?
Лисбет, с широко раскрытыми глазами слушавший мою исповедь, кивнул.
- У них нет ног, а у Сиджи ещё и рук. Ампутированы на потеху разным извращенцам...
Лисбет в ужасе прикрыл рот ладошкой.
- И я, как палач, отыскивал в Майнау всех, кто к ним ходил - а хозяин продавал их за деньги, и наказывал... Снова и снова я стоял перед выбором. Уйти и оставить зло, нетерпимое зло, оме Лисбет, безнаказанным или принять на себя бремя палача... Легко говорить, когда...
Стой! Остановись! В чём ты его обвиняешь? Он тоже пережил многое - его семья умерла на его глазах. Но в отличие от тебя он не стал злобиться на весь мир и не считает каждого косо на него посмотревшего достойным смерти.
Ос-та-но-вись...
Мы сидели в креслах в гостиной. В той самой гостиной, в которой я пережил одни из самых счастливых минут в своей жизни тут. Именно, что пережил. И больше этого не будет. Никогда - ясновидение отчётливо говорит мне об этом.
Взгляд мой пробежал по книжным полкам. Оп-па! "Спартак". Я надолго замолчал. Молчал и Лисбет. Ему же отдохнуть после операции надо, а я его гружу всяким. Философия хороша как отдельное занятие, а не отдых после физического и морального напряжения. Кроме того, я слишком жесток для него, фактически, там, на набережной он открытым текстом мне об этом сказал. Он пытается увидеть во мне что-то хорошее, но...
Ладно. Забыли.
- Как вам, оме, моя книжка? - решил я переменить тему.
- Ой! Оме Ульрих, если бы я не слышал эту историю раньше... Оторваться невозможно! Я перечитал три раза. Лизи тоже читал раза два. А эти иллюстрации! - всплеснул ручками Лисбет, ухватившись за новую тему для разговора. Видимо, ему тоже тягостны мои откровения.
- А что вы думаете по поводу Дон Кихота? Стоит ли его издать?
Лисбет замолчал.
Ответил через некоторое время:
- Думаю, да. Издать стоит. Обязательно. Но...
- Но?
- Не рассчитывайте, оме Ульрих, на скорое признание.
- Почему же?
- Видите ли, в чём дело... Я не искушён в литературе, но... зная нашу публику, думаю, что сейчас ваш роман мало кто поймёт. Возможно даже, что будут ругать...
Да. Вполне может быть. Я ещё раз окинул взглядом книжные полки. Из художественной литературы основная масса - это рыцарские романы. А Дон Кихот подвинулся разумом как раз из-за них.
...А возникшее между нами напряжение из-за того, что я так сурово расправился с повесами, возвело между мной и Лисбетом стену. Ну, может быть и не стену, но перегородка точно есть. И я её чувствую. Чувствует её и Лисбет. Печально это.
* * *
В первый раз, когда я читал лекции у целителей (а их раз за разом переносили), на занятия явился вместе с Руди и десятник факультета. При всём его высокомерии он душой болел за своих подопечных, а моя слава заставила опасаться за целостность тел и сознания студиозусов-целителей. Которых и было-то всего восемь человек. Весь выпуск этого года.
Аудитория была небольшая и я бы даже сказал уютная. Высокий сводчатый потолок, стены заставленные шкафами с книгами до самого потолка, винтовая лестница, ведущая к верхним ярусам библиотеки, обширный стол преподавателя и два ряда по четыре самых настоящих парт. Вот за этими-то партами и сидели студиозусы-целители, при этом Оттолайн согнал с последней парты омежку, пересевшего ближе ко мне в пару к другому студиозусу, а сам вместе с Руди уселся за ней. После концерта, Руди, сбежавший от своего любовника на галёрку к Гризелду, получил выволочку и теперь как привязанный ходил за Оттолайном, выполняя малейшую его прихоть.
Десять пар прекрасных глаз уставились на меня, вольготно рассевшегося за столом для преподавателя. На мне светло-голубой с отливом костюм с вышивкой и стоячим воротником. При этом костюмы мои шьются так, что толком не понять, они альфовские или омежьи. Унисекс, так сказать. А местная мода допускает, даже требует наличия всевозможных рюшечек и шитья на костюмах и альф и омег.
Я благожелательно щурю свои зелёные драконьи очи на прекрасные лица. Ох-хо-хо, цветник-то какой.
- Ita, optimi viri, hodie loquemur de iis quae Lyrnessiae exercitus cum atrocissimis humanitatis hostibus ob sanationis considerationem occurrere poterit. Sed primum... Caput catervae, teipsum introduc. (Итак, мои прекрасные господа, сегодня мы с вами поговорим о том, что армия Лирнесса сможет противопоставить самым ужасным противникам человечества с целительской точки зрения. Но сначала... Староста группы, представьтесь.)
Встаёт омежка со светлыми волосами ниже плеч, голубые глаза его настороженно смотрят на меня, он чуть запинаясь, отвечает тонким голоском:
Я встаю и медленно подхожу к старосте. Останавливаюсь рядом с ним и, глядя сверху вниз на сжавшегося омежку, ухватив взгляд его больших голубых глаз своим взором, говорю проникновенно:
- Nomine me omnes praesentes (Назовите мне всех присутствующих)...
Сила, - мечется сознание Каролина, - этот оме, он... он прекрасен! Ноздри омеги дрогнули, уловив божественно-чувственный аромат подошедшего к нему человека. Лицо Зингера залилось краской, а внизу заныло сладостно и тревожно. Он опустил головку, поводил пальчиком по крышке парты, заалев ещё больше, поднял глаза, стремительно наполнявшиеся слезами от избытка эмоций. Прекрасный оме с роскошными белыми волосами, раскинувшимися по плечам, так и смотрел на него сверху, губы его тронула едва заметная улыбка, аура властности накрыла и старосту и сидящих за соседними партами целителей, аура силы и надёжности охватила, обняла, так, что Каролину захотелось прижаться к этому оме и никогда не отлипать.
Мгновение, когда он смог почувствовать всё это, кончилось, надо было говорить и Каролин ломающимся голосом начал называть сокурсников. Каждый названный вставал и, выйдя из-за парты, делал книксен. Закончив, Каролин снова повернул голову к оме, так и стоявшему рядом с ним.
Резко очерченные, безупречной формы губы оме, от которых омежка не отрывал восторженного взгляда, шевельнулись, дрогнули, произнесли:
Собственные губы Каролина стремительно приобретали чувствительность, так, что впору прикрыть их руками - до того ему захотелось прикоснуться ими к губам оме Ульриха.
Тихо, едва слышно, только для него, желанные губы оме продолжили:
- Sede (Садитесь)...
Ох, как вкусно! Я не я буду, если вся аудитория эта не будет к концу лекции молиться на меня. Включая Оттолайна и Руди. Они все искусники. Целители. Им эмоции не настолько противопоказаны ибо они омеги. Существа эмоциональные по определению. Только Руди выбивается.
- Viri, credo, opportunum fore arbitramur visionem meam medicinalem triam sic dictam adumbrare pro methodo vulneratos in coetus distribuendi secundum necessitatem consiliorum medicinalium et praecaventiae et evacuationis, secundum medicinae indicia et condiciones specificas... (Господа, полагаю, будет целесообразным изложить моё видение так называемой медицинской сортировки, как метода распределения раненых на группы по принципу нуждаемости в лечебно-профилактических и эвакуационных мероприятиях в зависимости от целительских показаний и конкретной обстановки...)
Коротенько пробежался по цветным меткам для поступивших на сортировочный пункт раненых.
- O viri, quis mihi signa mortis dicere potest? (Господа, кто мне назовёт признаки смерти?)
Молчат.
За мной по-прежнему неотрывно следят все глаза в этой аудитории, но пока вступать в диалог не готовы - что поделать, моя слава - мой крест.
- Ome Ottoline, discipuli tui vivum ex mortuo narrare non possunt? (Оме Оттолайн, ваши ученики не могут отличить живого человека от мёртвого?)
Эмоции десятника полыхнули недовольством. От Каролина Зингера потянуло желанием ответить и я тут же обращаю на него своё внимание:
- Nulla conscientia, cyanosis cutis, nulla responsio ad dolorem, nulla pulsatio, nulla spiratio (Отсутствие сознания, цианоз кожных покровов, отсутствие реакции на боль, отсутствие сердцебиения, отсутствие дыхания)...
- A-an desunt nobis responsionem pupillari lucem (О-отсутствие реакции зрачков на свет), - робко высказывается ещё один светленький омежка, представленный как Элис Дикман.
- Fortis esto, ome Diekman (Смелее, оме Дикман), - ласково поощряю я говорящего и он приободрившись продолжает:
- Vixi, (Достаточно), - останавливаю я его, - quis porro? (кто продолжит?)
- Temperatura corporis minuitur, "oculus catti", (Снижение температуры тела, "кошачий глаз") - летит из приободрившейся аудитории, - cornea arida et nebulosus, hepatis mortis, rigor mortis... (сухость и помутнение роговицы, трупные пятна, трупное окоченение...)
- Bene, iudices, video me errasse - vivum a mortuo discernere poteris. Sed volo tibi dicere, quod postquam hasce creaturas occurrentes, omnia, de quibus supra, tibi usui non erunt, quoniam istae creaturae homines comedunt et fere vivas eas non relinquunt. Ad artifices praecipue delectantur. (Хорошо, господа, я вижу, что был неправ - вы сможете отличить живого человека от мёртвого. Однако, хочу вам заявить, что после встречи с вот этими существами, - на стены телекинезом развешиваются большие цветные плакаты изображающие разновидности демонов, - всё, что вы называли вам не пригодится, поскольку эти твари едят людей и живых, как правило, не оставляют. Особенно их привлекают искусники.)
В головах у каждого из присутствующих в аудитории начинает проплывать увиденное мной: вот демон-обезьяна дерётся с воинами на развалинах замка, хватает одного из них, откусывает голову... вот демон-волк, извернувшись, сбивает хвостом Янку и сизые внутренности омежки вываливаются на землю, вот увиденные мной в видении Силы останки конного отряда, разорванного хезрет на дороге в туманном лесу...
- Eodem tempore, iudices, praesentia daemonum prope dominum facile determinatur - magna infirmitas sentitur, absentia magnae potestatis in ambitu causatur. Daemon organismus, si potes dicere, potentiam undique trahit. Et propter hoc ipse artifex eis resistere non potest. Salus plebeia non tantum degeneret. Ut vidistis, homines satis exercitati daemonibus resistere possunt. Secus artifices... (При этом, господа, наличие демонов рядом с искусником легко определяется - охватывает сильная слабость, вызванная отсутствием в окружающей среде Великой Силы. Организм демонов, если его можно так назвать, вытягивает Силу отовсюду. По этой причине искусник практически не способен оказывать им сопротивление. Самочувствие обычного человека ухудшается не так сильно. Как вы видели, достаточно тренированные люди способны оказывать демонам сопротивление. В отличие от искусников...)
При этом я транслировал в аудиторию своё благорасположение и омеги возвращали мне свои эмоции сторицей. Оживившиеся студиозусы засыпали меня вопросами. Прежде всего, о том, как мне удалось выжить самому. А действительно, как? Везло, наверное. Везло нереально. Плюс, мои способности как менталиста, да и отравление демонической кровью сбрасывать со счетов нельзя. Об отравлении я, естественно, не рассказывал.
Вобщем, общались мы очень эмоционально и заинтересованно. После окончания лекции меня обступили со всех сторон, так, что со стороны Оттолайна полыхнуло ревностью, поскольку около меня тёрся и Руди, и омеги засыпали меня вопросами, а я купался в этом озере положительных эмоций, сознательно мной выращенных в их головах, поглощал их и отдавал обратно благодарным студиозусам.
Не устоял и Оттолайн. Обойдя группку моих фанатов, а теперь их можно так назвать, он ухватил меня под локоть, блестящие серые глаза уставились на меня, чуть приоткрытые губы показали самые кончики белоснежных зубов:
- Оме Ульрих, мне бы хотелось с вами переговорить после лекций... - сказал он с придыханием, - я хотел бы, что бы вы прошли в мой кабинет, - моего носа достиг запах вишни, горького миндаля, жасмина и ванили.
По эмоциям молоденьких омег, вряд ли кто-то здесь был старше двадцати лет, пробежала волна смущения, впрочем быстро переросшая в веселье, а у кого-то, по-моему у Зингера, проскочила нотка зависти.
- С удовольствием, оме Оттолайн, пусть Руди останется пока здесь, а мы с вами побеседуем...
На ходу поглотив возникшее было в нём возмущение тем, что Руди остаётся на растерзание сразу восьмерых прекрасных омег, мы пошли в кабинет десятника. Всю дорогу, пока мы шли, он не отрывался от моего локтя и раскрасневшийся, с лихорадочно блестевшим глазами, заглядывал мне в лицо. Отмахнувшись от секретаря он затащил меня в кабинет и закрыл дверь на ключ.
Не выпуская его из рук, повернулся ко мне лицом и оказался в моих объятиях. Ну-у, что же ты распалился-то так? Я держал лицо десятника в ладонях и рассматривал его.
Хм.
А он неплох. Неплох. Искусно, даже талантливо накрашен. Тут мазок, там немножко теней и вот уже лицо и так ухоженного омеги выглядит великолепно. Разглядывая в глазах Оттолайна своё отражение, я с удивлением чувствовал шевеление в штанах!
Тот не смущаясь, почувствовал моё состояние и, протянув ручки с розовым маникюром к моей промежности, с удивлением вздёрнул безупречную бровь.
Эмоции полыхнули возбуждением и каким-то садистским наслаждением. А-а? Вот так вот, да? Приблизив губы к губам омеги, я выдохнул, так, что горячий воздух моего дыхания заставил шевельнуться микроскопические волоски на его верхней губе, глаза Оттолайна заволоклись пеленой, он приоткрыл рот шире, ожидая поцелуя, но я скользнул губами к его ушку в котором качалась крупная серьга с бриллиантом, чуть зацепил его зубами и, запустив глубоко в роскошную шевелюру пальцы, заставил его прогнуться и с наслаждением выдохнуть вверх.
Эмоции омеги в расцвете своих сил (расцвет даже немного с перебором, но без перезрелости), знающего чего он хочет и как, умеющего многое и пользующегося своим телом для получения удовольствия (прикосновение принесло сведения не только о его любовниках-альфах, но и о сексуальных контактах с омегами, надо сказать, не самых удачных - конечно, такого орудия, дарованного Силой альфам у них нет, а хочется поглубже и потуже), знающего о своём теле всё, захлестнули меня.
И это был вызов! Вызов мне как взрослому человеку, тоже знающему, что мне нужно. Вызов моему сознанию, по сути альфы, в теле омеги. До сей поры мои партнёры, даже Шиарре, были объектами приложения усилий, а субъектом был я.
Оттолайн вцепился в меня руками и даже сквозь ткань камзола широчайшие мышцы моей спины почувствовали его коготки, а в промежность уперлось его колено. Я потянулся к его лицу и агрессивно вцепился губами в его губы. Ай! Он укусил меня! Я дотронулся до прокушенной губы. Кровь...
- Оме-е... - прошептал он, дотронувшись пальцами до укуса. Его эмоции полыхали как костёр. Дикое желание секса, симпатия, давно, кстати, сдерживаемая, желание причинить боль и самому получить её... Несильная пощёчина обожгла моё лицо. А я ведь так и держу его за волосы. И он в моей власти. И понимает это. И вот это вот понимание возбуждает десятника сильнее и сильнее. И вот я, так и удерживая его за волосы, второй рукой хватаю его за шею. С идеальной кожей. Руки и шея у него идеальны. Хотя именно кожа рук и шеи выдают возраст. Оттолайн-искусник, целитель и в свои шестьдесят не прожил и половины отпущенного ему срока. Но не буду об этом.
Со своей нынешней двадцаткой я сопляк по сравнению с ним.
Снова оглядываю лицо омеги саркастически кривящего улыбку. Улыбку превосходства. Сжав зубы втягиваю все его эмоции. Досуха. Совсем. Но он, как бездонный колодец, мгновенно наполняется ими вновь. Во мне вспыхивает ярость и охваченный ею, я, так и удерживая его, толкаю неожиданно покорное тело и валюсь сам сверху. На диван.
Тот самый, где они целовались с Руди.
Ну! Давай! Сделай это! - полыхает он эмоциями не отрывая от меня своего пристального взгляда и провоцируя и умоляя одновременно.
Одежда наша летит куда попало сорванная телепортацией и обнажённые тела сплетаются на диване.
- О, оме! - оценивает моё тело Оттолайн, с трудом отстранившись от меня, гримаса вроде бы презрения искажает его лицо, но я-то прекрасно чувствую, что никакого презрения нет, а на самом деле он только и ждёт соития, - о, мой лев!
Это что-то новенькое. Никто ещё меня так тут не называл.
- А какое ты животное? - шепчу я в его ушко, сильнее и сильнее вдавливая покорное тело в диван.
- А какое ты хочешь? - шепчет он в ответ вжимаясь в меня и полосуя ногтями спину.
- Тебя следует наказать!
- Всё, что ты хочешь, мой лев, но сначала будь ко мне добр! - мурлычет он.
- Ещё чего! - едва успеваю я произнести, как моё ухо скручивается от боли укуса, а шея выворачивается в попытке ослабить боль.