Судьба иногда подбрасывает людям странные обороты. Или выражаясь языком танца па и движенья. Это был год 1962. Для кого-то год Карибского кризиса, для кого то год, когда Ипсвич выиграл чемпионат Англии. А для меня год, когда произошло то что я не забуду никогда. Возможно это и не нечто стремительно невероятное. Не трагедия и не великое счастье. Я только лишь хочу сказать, это был год когда случился самый прекрасный день моей жизни.
Я сидел в Тортонни в Боэнос-Айросе попивал очень дорогой кофе и поглядывал на посетителей за другими столиками. Моя сестра работала здесь дипломатом. А я после развода с женой полюбил путешествия. Отправился сначала в Африку, там так и не смог убить слона, хотя держал его на мушке. Я почувствовал себя маленьким и ничтожным по сравнению с могучим животным. Я не нажал на курок не из жалости, но из чувства презрения к себе.
Я курил не дорогую местную сигару, горькую на вкус и очень дымную. Когда ко мне подошла она. На ней было красное платье, как в сказке, или как в кино, если это не одно и тоже. Она попросила у меня огня, потом спросила у меня который час, а потом попросила присесть. Она был высока, густые чёрные волосы беспощадно затянуты в узел. Её тёмные глаза были того странного вида что бывают только у женщин. С поволокой пронизывающей таинственности.
Её звали Сусанна. Мы завели беседу, она прекрасно говорила на французском, что было редкостью в этом городе. Она рассказала мне что у неё есть муж и ребёнок. Она сказала что они живут на окраине и у неё там своя школа танцев. Она преподавала танго. На вопрос, что она делает здесь. Она ответила, что это же Тортонни, и что когда она была маленькая то мама познакомила её с Карлосом Гарделем именно за тем столиком где теперь сижу я.
Она сказала что он подарил ей стихотворение. Он написал его на обрывке салфетки. Мне было очень неловко, но я спросил её кто такой Гардель.
Она помахала мне веками, и спросила умею ли я танцевать. Я ответил что танцор из меня плохой. После окончания академии я танцевал всего три раза, на свадьбе моей сестры, на свадьбе моей жены и с первой встречной в гадюшном кафе, когда я застал жену с бакалейщиком из лавки напротив.
Сузанна окликнула официанта и попросила его принести ручку. Официант удалился исполнять её просьбу и она снова перенесла на меня свой тяжёлый взгляд. Она сказала что танго это удивительная музыка, которую нельзя слушать сидя, которую нельзя слушать одному.
Я спросил её, какое отношение Карлос Гардель имеет к танго. На что она ответила, что Карлос Гардель и есть танго.
Официант принёс ручку. Она взяла её и положила передо мной. Я поднял брови, а она сказала что я должен написать для неё стихотворение. Не знаю откуда в мне взялась эта смелость. Но я написал. Слова вылись на бумагу словно слёзы. Мне показалось что вышло красиво, я закрыл ручку и подвинул салфетку к Сузанне. Она не читая сложила её в четверо и сунула в декольте.
Она улыбнулась и улыбка растаяла в ароматном дыме сигареты на длинном чёрном мундштуке.
Она сказала мне что это удивительно, она сказала, что настоящее имя Карлоса Гарделя Шарль Гарде. Она сказала, он тоже был родом из Франции. Он сидел на том же месте, что и я. И что он как я, написал для неё стихотворенье на салфетке. И самое удивительное, сказала она, что я учитель танцев. И я не умею танцевать. И она меня будет учить. Я сказал что было бы не плохо. Она взяла меня за руку. Пальцы у неё были длинные и сухие. Только сейчас я заметил что в волосах её проглядывает сидина. Она повела меня через площадь, по незнакомым улицам, затащила меня в пропахший потом и жёлтый автобус. Потом снова вела меня мемо опустившихся людей и разбитых зданий. Наконец свернула в тень неприметного серого здания. Там мы прошли в незакрытую, разрисованную дверь и оказались в просторном зале с двумя колонами и зеркалом во всю стену. Зеркало во многих местах было треснуто и заклеено клейкой лентой. В углу сидел мальчик и стучал по кнопкам допотопного магнитофона. Рядом стоял Шкаф. На полках были фотографии незнакомых людей и пластинки. Сузанна, что сказала по испански и мальчик вышел. Она подошла к полке взяла в руки один из конвертов, освободила пластинку. И поставила на стоящий на полу проигрыватель. Треск и шорох и наконец ритм и чудесный голос.
Она посмотрела на меня и скинула туфли на пол. Она коснулась моего воротника и потом прижалась ко мне всем телом. Она казалась свободной и в то же время моей. Музыка проникала в душу сквозь шум царапин. Сквозь мою несовершенность. Очистила меня и освободила. Я не знаю, как я угадывал движенья. Как получалось не наступать Сузанне на ноги. Я летел и она летела в мох объятьях. Это происходило само собой. Откуда то изнутри, я знал что делать я чувствовал её и чувствовал музыку. Это было чудом. И вспоминая о ней и о том что происходило тем днём, только это слово приходит мне на ум. Мы слились в объятиях. Мы были одержимы друг другом, ведомые удивительной музыкой...
Пластинка закончилась. Мы сжимали друг друга в объятиях. Она бросила на меня короткий взгляд. Подняла с пола туфли и бельё и засеменила прочь. Я знал что она уходит и знал что могу задать только один вопрос.
Я спросил почему она не прочитала стихотворение, которое я написал, она ответила, что не умеет читать. Она ответила, что боится давать его читать другим. Она боится, что оно окажется не столь же прекрасным, как танго.