Пришел к нам как то в гости старинный знакомый нашей семьи, еще с далеких послевоенных времен, Отец Александр. Был дивный весенний вечер, мы сидели на веранде загородного дома, а за открытыми окнами шла таинственная и вечная жизнь природы. Пение птиц, легкое волнение молодой листвы от набегающего теплого ветра, запахи сирени, все создавало атмосферу необыкновенного момента. На небе зажигались звезды, и вся веранда тонула в необъятном пространстве этих весенних звуков, далеких отголосков, дивных ароматов пробуждающейся природы. Зашел разговор о чудесах, что в жизни случаются. О многих проявлениях милости Божьей, о таинственных исцелениях, о щедрых дарах, счастливых прозрениях. Неожиданно Отец Александр сказал, что замечательно все это, что щедр Господь и милостив. Но, что веря всей душой в Бога, мы должны понимать, что есть и другой мир, темный. И быть готовыми к встрече с ним, и противостоянию ему. В мире идет невидимая борьба добра и зла, света и тьмы. Каждый миг, каждую секунду сталкиваются силы божественные и силы дьявольские, а центр этой борьбы в сердце нашем проходит. И рассказал нам несколько случаев из своей жизни, когда пришлось ему, еще в детстве стать свидетелем этой борьбы.
Черная тройка.
Давно это было. Жил я тогда в деревне у деда. Время послевоенное, голодное. В Москве на карточки продуктовые досыта не поешь. А в деревне у деда и коровка своя, и куры, овец несколько. А огород, а сад! Раздолье. Места красивые кругом, тут и рыбалка, и леса грибные да ягодные. Красота! Дед мой, кузнецом был, да непростым, знаменитым на всю округу. Мастер! Был он настоящий русский богатырь, то, что называется "косая сажень в плечах". Помню его руки, мощные, длинные, с узловатыми, жилистыми пальцами, сам он белый как лунь, а борода длинная да густая. И славился дед необычайным мастерством, от работы у него отбоя не было. Ну, а выполнит заказ, тут и угощение. На Руси живем, как без этого. И вот как то произошел с ним такой случай.
Зима в тот год была, какой-то особенно вьюжной. Замело все вокруг, от края до края! Что не день, то пурга, а то и вьюга настоящая. Да, с ветром, с воем, с сугробами до крыш. Бывало, откопаться утром не могли, так дверь завьюжит. Все стало белым вокруг, и небо и земля, кругом снег. Как на грех, поехал дед в соседнюю деревню, к куму. Надо было ему ворота подправить, совсем развалились. А там скобы, петли, все поржавело, все менять надо. Ну, приехал, посмотрел, померил все веревочкой специальной, узелков навязал, чтобы в кузне все новое наковать. А кум к столу просит, принято у нас, мастера уважить. Сели, как полагается, поели да выпили. Не без этого. А тут темнеть стало, и буря такая разыгралась, страх. Кум уж как деда упрашивал не идти в буран такой, остаться. Но дед упрям был. Как так не идти! Его же дома ждут, искать будут. Нет уж, пойду, я тут всякий кустик, всякую былинку знаю. Деревня же соседская, версты три. Ну, вышел дед, а метет так, ничего не видно! Ни неба, ни земли. Страшно стало старому! А возвращаться стыдно, струсил, скажут кузнец. И пошел. Только много не прошел, а выбиваться из сил начал. Снег так метет, и рот, и глаза, все забил. За шиворот полушубка забился и потек по спине. Ну, не выдержал дед и ну поносить пургу эту, дорогу, кума, что не вовремя позвал, зиму-матушку. Да не просто сквернословить, а, прости господи, нечистого поминать! И чем дальше, тем больше! Вдруг, из ничего, сани рядом остановились. Да хорошие такие, справные! Лошадки храпят, тройка на загляденье, кони горячие, вороные. Только возничий чудной какой-то, одет вроде хорошо, в тулуп заячий, да шапку лисью. А не глядит на деда, и не видно его. Что за человек в такую пору на дороге оказался. Зато говорит ласково, с уважением. Что, мол, бедняга, заплутал в пурге, устал. А ты ко мне садись, вон видал у меня и сани мехом подбиты, и шкура медвежья. Вмиг доставлю, куда просишь. Удивился дед, да делать нечего, так устал, ноги уж не идут. И сел! Вмиг все засвистало вокруг, закружилось. Несутся сани, только ветер хлещет, да кони ржут! А и жутко деду стало! Что за сани такие, кто ямщик этот. Силушка у деда большая была, рванул ямщика и обмер. Вместо лица у того рожа нечестивая, богомерзкая. Не нос, а пятак, бородка козлиная, зарос весь шерстью! Бес! Дед шапку сорвал с нечистого, а там рога! Черт, как есть черт! Дед отпрянул от поганого, и давай крестится да беса крестным знамением покрывать. Зашатало сани, забросало из стороны в сторону! Кони захрапели, бес извивается! Ну и вывалился дед на всем ходу! Сколько летел, не помнил! А очнулся, в сугробе сидит, вокруг темень такая, не зги не видать! Жуть! Но здоров дед был, встал и пошел, куда не знает, а идти надо! А то замерзнешь. Шел долго, измучился, падает аж. А тут огонек. Обрадовался кузнец, как дошел уж не знает. Изба, на краю деревни, и люди там. Правда, незнакомые все. Странно. В своей округе он всех знал. Да люди хорошие! Спросили его, откуда будет. А как назвал свою деревню, ахнули все. Как он к ним, в такую даль забрел! За два десятка верст, да в пургу! А он и сам не знает, а правду сказать про нечистого, язык не поворачивается. Хорошо, что расспрашивать не стали, покормили, попоили, да спать уложили. Наутро, солнышко взошло, красота такая, взгляд не оторвать! И отвезли горемыку домой.
Так с тех самых пор, никогда не поминал нечистого кузнец, ни тверезый, ни во хмелю. И другим запрещал, мог и наказать рукой своей могучей, коли не слушались! Не поминай нечистую силу!
Заколдованные подушки.
Время послевоенное в Москве трудное было. Жили мы бедно, в бараке, что на Хорошевке. Это по тем временам окраины Московские. Батя на войне погиб, в сорок втором году похоронку получили. С тех пор я с мамой одни остались. Мама на двух работах убивается, чтобы прокормиться нам. А тут несчастье случилось. На заводе, в цеху, на маму с балок прожектор упал, да чуть не убил! Сначала мама все в больнице лежала, лечили ее. Да лучше никак не становилось. Вот и выписали ее домой, а она лежит, подняться не может, голова кружится. Что делать. Как-то рано утром собралась мама в церковь, меня взяла с собой. А дорога дальняя, к Всесвятскому храму, что на Соколе. Шли долго, в пути отдыхали. А пришли, мама, как зашла в храм, так к знакомому священнику со слезами, на исповедь. Долго плакала, да винилась перед богом. Потом и мой черед. Отстояли литургию, причастились, домой пора. А мама на лавочку присела, будто ждет чего. Выходит из ворот Отец Павел, увидел ее, а она белее мела, и говорит: " Провожу я тебя, Мария, до дома. Чайком угостишь". Мама и рада чести такой. Вот и пошли мы втроем к дому нашему. Подходим к бараку, вдруг Отец Павел рукой на окна наши показывает. Там живешь, Мария. Подивились мы, как это он угадал, и в комнату к себе заходим. Я на кухню, что в конце коридора длиннющего, чайник ставить. Вскипел он и я к себе, в комнату нашу, а то соседки любопытные да ушлые с расспросами лезут. Угощать только гостя дорогого нам нечем. Так и попили чаек пустой, поговорили о болезни, да кто к нам в гости ходит, про соседей. А как уходить стал отец Павел, возьми да и скажи невпопад: "Мария, подушки проверь". И ушел! Как это понимать, причем здесь подушки, понять не можем. А слово священника закон! На следующий день стали подушки перебирать. И вдруг в самом уголке, в подкладке одной из подушек, прядка волос колечком свернутая. А в другой подушке бумажка какая-то со знаками тайными. В третьей, вот уж страху натерпелись, дощечки маленькие, гладкие да белые. А собрали вместе - гробик. Ужас! В тот же день побежал я в храм, к вечерне. Помолился, и к батюшке. Все рассказал. Он выслушал и говорит: " Все соберите вместе и сожгите немедленно". Я домой бегом. Собрали все, сложили, а где жечь. На дворе, как на грех дождь проливной, темно. А батюшка немедленно велел жечь. Вот мама и придумала. Взяла утюг чугунный, угольком заправила и все найденное положила. А уж ночь на дворе. Мама подожгла уголья в утюге, а чтобы дыма в комнате не было, положила она утюг в трубу от печки и вьюшку захлопнула. И спать легли. А ночью вскочили от жуткого воя, страшного и нечеловеческого. Весь барак всю ночь не спал от ужаса и страха. Собрались соседи в коридоре, бледные, перепуганные. Кто с ухватом, кто со скалкой, вооружились, кто, чем мог. Никто понять не мог, откуда вой такой! И на чердак лазили, и комнаты обошли, и вокруг барака ходили. Не понятно, кто так воет и где! Одни мы знали. К утру все закончилось, и я помчался в храм. Светало. Пели птицы, в лучах восходящего солнца блестела мокрая от дождя трава. Сел я на скамеечке той же, у храма, на которой, день назад, вечером мама сидела. Наконец идет Отец Павел, увидел меня и не удивился. Подошел, положил руки на голову и говорит: Конец несчастьям вашим, поправится мама". Я вошел с ним в храм, свечку поставил, и домой. Прибежал, а там мама уже веселая, говорит, впервые за несколько месяцев голову отпустило. И с этого дня стала поправляться. Через месяц уж и на работу вышла. А Отец Павел, сказал ей: " Мария, как кто у тебя дома побывает, потом святой водицей покропи, да покрестись и помолись, мало ли какие люди бывают".
Оборотень.
Сам я этого не видел, врать не буду. А бабушка рассказывала, да велела помалкивать, неровен час узнает кто, хлопот не оберешься. А дело было так. Дед, по кузнечным своим делам часто домой поздно приходил. Работы много, а иногда и выпьет с заказчиками, уважат его. Такой мастер один на всю округу! Вот и в тот страшный вечер все никак не возвращается из кузни. Уже и стемнело, в избе керосиновую лампу зажгли, ужинаем. Расселись за столом большим, деревянным, до бела выскобленном. Бабушка картошки наварила, молока крынку поставила, яиц крутых в миске глиняной выложила, хлеба каравай, душистого, только, что выпеченного на центр стола выставила. Не ужин, после московской голодухи, а праздник! Наелся я и на печку теплую, тулупами застеленную влез. Хороша лежанка, а через минуту и Васька с Аней под тулуп юркнули, братец и сестренка двоюродные. У них тоже батю на войне убило, брата маминого. Вот живут в деревне, у деда с бабкой. Мама их в районном городе фельдшером служит, тяжело там и с жильем и с едой. Вот и живут в деревне. Лежим, блаженствуем! Тепло, тихо, только сверчок в углу где-то стрекочет. Да мыши за стенкой скребутся. Ну и заснули. А бабушка посуду помыла, помолилась перед иконами старыми, что в углу на полочке стоят. Сидит, в окошко глядит, деда ждет. А его все нет, да нет. Уж и солнце зашло, луна выплыла, да звезды зажглись. Февраль был, месяц темный, да снежный. Окна все в узорах морозных. Подышала бабушка на стекло, и видит, в образовавшуюся на стекле проталинку, дед по косогору тяжело поднимается, да вроде на плечах что-то тяжелое несет. Чудеса! К полуночи дело. Вдруг шум в горенке, бабушка туда. В проеме двери дед стоит да не один. На плечах у него здоровенная черная овца, страшная какая то, и на овцу то не совсем похожа. Вырывается, бьется, блеет как-то жутко, словно сказать что-то хочет. Дед ее руками за ноги держит, не отпускает, взмок весь, лицо гневное, злое. Никогда бабушка не видела старика таким. Глаза сверкают, руки трясутся, губы аж побелели от бешенства! Увидел бабушку и закричал: "Топор неси, старая! Я эту гадину черную извести должен! Она всех овец наших погубила! В лес их заводила, а там стая волчья! И Буренку заманила, подлая, ели я ее от волков отбил! Чем бы мы внуков поили, кормили, кабы пастух не заметил этого, не сказал мне. Давай топор!" Испугалась бабушка, замешкалась. Дед сам в комнату с овцой зашел, топор из-под печки вытащил, вышел на порог и отсек овце ноги передние! Не води сестер своих на смерть верную! Плюнул и сбросил умирающую овцу вниз, в овраг! Так и скатилась она на дорогу, только след от нашего порога кровавый потянулся. Вошел дед в избу, дверь захлопнул, топор в крови даже отмывать не стал. Повалился на лавку, трясется весь, плохо ему. Ну и поднесла старая ему бражки, может полегчает. Выпил дед и заснул. А бабушке покоя нет. Что за история странная, чья овца эта, сколько жила в деревне, а такой не видела. Да и найдут с утра овцу на дороге, как на рынок поедут, увидят, откуда след кровавый тянется, греха не оберешься! Еще и участкового позовут, разбираться. Решила, как только светать начнет, пойти и запрятать овцу, а след замести. А ночь выдалась вьюжная, ненастная, какие в феврале не редкость. Светать только стало, вышла бабушка на порог, а вокруг бело, ни следа, ни овцы. Подивилась она, да решила, видно кто-то совсем рано, проехал, да овцу забрал. Чудно только, что следов никаких нет. Дед встал поздно, и не слова не сказав, в кузню ушел. Не поел даже. Несколько дней сам не свой ходил, не спал, не ел! Все ему овца эта мерещилась. А тут как-то на кузню кум зашел, да и говорит: " Ты бы Степаныч к знахарке нашей зашел, болеет она, при смерти, все тебя зовет. Дед удивился, а воля умирающего, свята. Ну и пошел дед в соседнее село к знахарке. Идет гадает, что это она его зовет, может, что починить надо. Зашел в избу на самом краю села, так, что и церковь не видать. А в избе коренья везде, травы, знаки какие-то на стенах. Хотел покреститься, по обычаю православному, да нигде икон нет. Чудно и жутко стало деду, хоть и не робкого десятка был, кавалер георгиевский! В углу, в ветоше, рваных одеялах, пошевелился кто-то. Больная. И взглядом деда подзывает. Подошел он к ней, а из под одеяла два глаза как угли черные сверкают, и такие они страшные, что не передать. Дед стоит не жив не мертв, а хуже, что глаза эти он вспомнил. Аж волосы на голове зашевелились. Это же овцы, той, черной, глаза! " Что, не узнаешь кузнец. А я тебя сразу признала, убийца!" Дед и вспомнить потом не мог, как на улице оказался, да как до дому добежал. А только, через несколько дней кум на кузне страшное рассказывал. Говорит, померла знахарка, пришли обмыть ее по обычаю, одеяло приподняли, а у нее руки обрублены. Повыскакивали бабы из избы проклятой, а хоронить надо. Позвали сторожа с кладбища, что ничего не боялся, и похоронили за оградой. Весной уже в избу молния ударила, сгорела проклятая, чуть все село не подпалила.
Бес.
Маленький я еще был, а случай этот помню, будто вчера произошел. В деревне это было. А там кормилица наша Буренка, любимица всей семьи. И небольшая, вроде, и не красавица, а молочная коровка была. Да и характер покладистый, легкий. Не бодалась, не убегала из стада! А молоко у нее хорошее, жирное. Помню, нальет бабуля кружку парного молочка, теплого, да с хлебом душистым, аж дух захватывает. А хранили его на полке, к стене прибитой, в кухонке, перед печкой. От избы кухонька эта перегородкой отделялась дощатой, а вместо двери занавесочка ситцевая. Бабуля с вечерней дойки молоко в крынки разливала и на полку, до утра. А утром сливки снимет, а там что на сыр пустит, из чего масло собьет, а из остатков простоквашу сделает. Иногда топила молоко в печке. Ох и вкусное, а пенки, так просто объедение. Хозяйство большое было, кроме Буренки и овцы и птица, и поросенок, как без него. Помню, в хлев зайдешь, гомон стоит, петух по жерди гордо расхаживает, поросенок в опилках лежит, похрюкивает, тут и куры суетятся. А чуть дальше и коровка, овцы, лошадка наша. Мы им и сено носили, и просо, и помои, для порося, и воду. В деревне все при деле и старый и малый. И вот, как то утром, встаем, а бабушка чернее тучи! Все крынки на полке, да только сливки кем-то сняты. Как так, кто это сотворил. Бабушка сначала на нас подумала, мол, напроказничали, пострелята. А нам до слез обидно, не трогали мы крынки, и сливки не снимали, мы же знали, что из них бабушка масло, да сметану делает. И на кота не списать происшествие это неприятное. Все знают, какие коты любители сливок! А наш кот пропал, дня два назад. Любили мы Барсика, вроде небольшой, серый в полоску, а охотник, каких мало. И крыс в хлеву передушит, и мышей в избе да амбаре переловит. Везде успевал. Мы, ребятишки, на печку его затаскивали, и давай ласкать да тискать. Да, только не любил он этого, из всех обитателей дома только бабушку и признавал. К ней ластился, спинку полосатую выгибал, мурлыкал, ну и сметану в награду получал. А тут пропал, негде найти его не можем! По всей деревне ходили, звали Барсика, спрашивали у всех, никто не видел. Так, что понять никто не может, кто это безобразничает. А хуже, что и на следующий день тоже повторилось, и так всю неделю! Вдруг, за ужином, младший наш, Васятка, и говорит: " А я, прошлой ночью, по нужде встал и кота видел громадного да черного, страшного, ужас! Глаза у него красные, злые, презлые! Он сливки наши ест!" Тут дедушка возмутился! Зачем врешь, Вася, грех это. К нам не один кот не проберется, Полкан на дворе! Надо сказать, Полкан, пес наш, свиреп был, с ним на волков ходили, и котов ненавидел лютой ненавистью, только Барсика признавал. Вася в слезы, божится, что и вправду кота жуткого видел! Дед решил тогда проверить это. Как все легли, он к занавесочке присел, в руки скалку взял и дежурит. Вот уж смолкло все, затихло, только часики на стене тикают, да сверчок заливается. Сидел, дед, сидел, уж и полночь прошла, а за день умаялся старый в кузне, устал. И заснул. Утром разбудили мы его, а в крынках опять сливок нет! Тогда дед решил, что все вместе дежурить будем, кто-то да увидит вора! Так и сделали, дед у занавески на лавке сидит, а мы с другой стороны на полу полушубок постелили и сидим, от страха трясемся. Только опять в полночь всех сморило, заснули. А утром все, то же самое! Тут бабушка вмешалась, говорит, без нечистого здесь не обошлось. Надо помолиться, в церковь всем сходить. Так и сделали. Ночью, когда уж двенадцать пробило, вдруг на дворе и в хлеву смолкло все! Жутко сделалось, тьма кругом, только луна полная в оконце светит, и дорожка от нее по полу легла. Полкан завыл, да тихо так, жалобно! Мороз по коже! Показалось, что в двери, где был устроен лаз для котов и кур, тень мелькнула. Вдруг, как ветерок по избе прошел, чуть занавес шелохнул. И тут, о, ужас, на дорожке лунной, что по полу пролегла, силуэт черный появился! Кот! Да не кот, большой уж очень, и хвост не кошачий, с кисточкой. Котов деревенских мы всех знали, а этот жуткий, не похожий на них. Тут обернулся он, заметил что-то неладное, а глаза у него красные, светятся в темноте, аж горят, да злые такие, ужас просто! Батюшки светы! Бес! Мы завизжали все от ужаса, тут дед очнулся и скалкой в беса этого со всего маху богатырского запустил. Звук раздался, будто дерево треснуло! Взвился бес, до потолка, прямо над нами и взлетел! Пол избы пролетел и в окне исчез! Все мы от, страха не живы, ни мертвы, Васятка плачет, бабушка у икон молится, а дед перекрестился, да к окну! Лампу зажег керосиновую, поднес к раме самой. Ну и ну, как же нечистый выскользнул, диву даешься. Стекло цело, только в самом углу стеклышко у нас отколото чуть, чуть было. Туда и проскользнул, нечистый! И шерсть черная на краю скола осталась. Печку затопили, шерсть ту, поганую, сожгли, всю ночь не спали, молились. А утром, чуть рассвело, бабушка в церковь! Отца Николая привела, дом освятить. Больше не было у нас гостя незваного. Жаль только Барсика, так и не вернулся домой. Видно первый он беду почуял, и толи ушел от страха, а может бес его погубил.
Сила молитвы.
Как то возвращались мы из церкви домой. Дорога не близкая, часа полтора идти. Проходим селом, потом рощицей. А вокруг красота, весна, птицы поют, солнышко пригревает уже. Ручьи текут, лесок в проталинах. Мы с мамой со службы идем, Пасха скоро, вот радость то! А тут, из-за поворота женщина какая-то выходит, и странная такая. Идет впереди нас, не оглядываясь, а вроде про себя все бормочет что-то, как шипит. Мама приостановилась, перекрестилась сама и меня перекрестила. А потом и говорит тихонько, что нехорошая попутчица к нам прибилась. Не с добрыми чувствами. Та, будто услышала слова эти, обернулась. Я ужаснулся, какой взгляд у нее злой, смотрит с ненавистью, как огнем жжет! За что, почему, мы впервые ее видим. А мама шепотом говорит, эта она простить нам не может, что в храме были. Ну, да мы ее проверим. И начинает ее крестным знамением покрывать, и молитву читать. Сначала, вроде попутчица наша и не заметила ничего, но через минуту вдруг шатнуло ее, потом еще и еще. Дальше больше, и каждый раз как окрестит ее мама и молитву прочтет, спотыкается, чуть не падает, совсем извелась. Не выдержала и на тропку свернула, в кустах исчезла. Как растворилась, даже и следа на тропке не осталось. Только из кустов ворона вылетела, черная, жуткая, и с карканьем вдаль полетела. Мама молитвы читать, а потом говорит мне, что ведьма это была, хотела сглаз на нас положить, за веру нашу, за радость, что Пасха скоро! Да Господь защитил крестным знамением своим!
Эпилог.
Вечер тихо и незаметно окутал все пространство вокруг нас. Зажигались далекие звезды на темнеющем небе, легкий ветерок проникал на веранду, принося запахи леса, скошенной травы, цветущей сирени. Свечи, зажженные нами, озаряли неясным светом очертания старого сада, где-то вдали прогудел сигнал проходящего поезда. Этот дивный вечер, необыкновенные рассказы Отца Александра, про удивительные случаи, свидетелем которых он стал в детстве, оставили неизгладимое впечатление. Каждый из нас постоянно делает выбор между добром и злом, светом и тьмой. Мир устроен так, что на смену ночи непременно наступает утро. Надо только верить, любить и надеяться.