Истинная любовь способна к метаморфозе: днем она - мотылек, вече-ром - ночница... И не прекращает порхание даже под тугими каплями до-ждя, сбивающими бархатистое покрытие с нежных крылышек. Если ваша любовь и после этого осталась жива - она достойна восхищения. Берегите ее, даже если искусственное пересаживание ее с цветка на цветок кажет-ся утомительным. Но если же крылья не выдержали и первого слепого до-ждя, и она в испуге забилась под лист подорожника - скрепя сердце при-хлопните ее, - оборвите бессмысленное страдание. Но что же делать, если она хромает на одно крыло? Можно ли быть уверенным, что ветер пере-мен не сломит усталую летунью...
Не спится. Мысли мчатся куда-то по своим делам, а я за ними следую. Давнишняя история, но до сих пор трогает прихотливостью трагедии. И каков сюжет, каковы декорации: страсть на фоне тридцати семиградусной жары! В самом деле, горячо.
Лето в курортном городке - это загорелые шлюшки, адрес любой из которых укажет вам специально нанятый мальчишка ("Мистер, моя кузина делает это хорошо, спросите у любого... Мистер, дайте монетку, и я про-вожу"). Козы, помахивая посеребренными рогами, вымытые шампунем из водорослей, всплывающих после шторма в изобилии, чинно выгуливаются в отведенном месте кротким кружочком, у табличек-рекламок чудо-средства от облысения с вытяжкой морского ежа.
Молоко с вечерней дойки не то - оно лишено жизни, эта всего лишь жирная, покрытая янтарной пленкой жидкость больше похожа на смесь для неправильного детского питания. Молочник по утрам приносит свой товар: бутылка парного молока, еще не утратившего не сравнимое ни с чем песье благовоние, и комок свежего творога, - всегда слева бутылка с проб-кой из пестрой журнальной страницы, а справа - творог в пакете, и нико-гда наоборот. Каждое утро, открывая дверь, можно не сомневаться, что на пороге слева направо бутылка, творог, что в почтовом ящике тоскует газе-та с цветным вкладышем, а хозяйская седая сучка снова пожевала носки.
Дни-близнецы и фиалки у изумрудного штакетника, у крепко утоптан-ной дороги. На траве сочный след велосипедной шины "HF" ( "Happy Friends" - "Счастливые друзья") - шутник Харри Фрикшион подарил свои инициалы фирме, снабдив новым толкованием.
Остается только до конца проснуться и, умывшись, готовить неизмен-ный омлет, чтобы, не забыв посыпать его зеленью, отнести завтрак на под-носе супруге, страдающей постоянной головной болью (Сегодня: магнитные бури, послезавтра: предгрозовая мигрень). В окне напротив, там где под бабушкиным присмотром живет зеленоглазая и рыжеволосая ныряльщица, достающая со дна раковины для своей коллекции, выставлена пунцовая герань. Значит, родители приедут (или уже приехали) навестить дочь. На какое-то время двуспальная кровать из кладовой хозяйки перекочует в но-мер сверху - пара со стажем постоянно занимает именно эту комнату, и он будет слушать мерный, обязательный ритмичный стон пружин - под эти звуки хорошо засыпать.
На заднем дворе, развалившись в шезлонге, мать - палеонтолог, скреп-ляя растекающиеся волосы черепашьим гребнем, смакует коктейль, пока глава семейства - регулярный спонсор колледжа, в котором учится его падчерица, колдует над стейком при помощи лимонного сока. Значит, ни-каких скал, остановленных велосипедов и пещер, пока не будет.
- Отойди от подоконника. К чему ты поднял жалюзи? Нет, это солнце сведет меня с ума... Вчера снова приехала эта пара - кро-вать всю ночь скрипела... Не пойму: приличные люди, а все как молодежь... Их дочь - рыжая курица, ходит в нижнем белье у ок-на - откуда столько бесстыдства! - Ломтик омлета упал на рых-лую грудь, выпачкав соевым соусом волан декольте. - Здесь все чудовищно дорого...
- Не расстраивайся, дорогая (уж ты-то точно влетаешь мне в копе-ечку). Врач рекомендовал нам побыть здесь до конца сезона, и - никуда не деться, встречаться с ними придется. Кстати, вечером мы приглашены на барбекю.
- Ненавижу лососятину! Подай таблетки. Вот они, на столике. Ку-да ты полез! Слева! Дурацкая причуда каждый год брать комна-ты в одном и том же пансионе, - будто мало других...
- Отдохни, дорогая.
Он чмокнул супругу в лоб, забрал поднос, забрызганный томатным со-ком, и, то и дело теряя тапки - ушастых покемонов, сошел по крутой лест-нице в столовую.
Да, отдых в одном месте из года в год мог бы показаться подозритель-ным, если бы не ссылка на привычку: приветливая хозяйка, сказочный вид на океан открывается из окна, где треугольники яхт на горизонте и соле-ный воздух, а до пирса каких-то двести метров. И все-таки, он здесь из-за Бритни - медноволосой русалки, с соцветием герани за ухом с одной сто-роны, и карандашом с другой - морковная красота.
Не желая оставлять любовницу на летнем отдыхе (особенно во время него) наедине с уже не девственной флорой, он готов был следовать за ней хоть к царю морскому, но требовалось лишь носить этюдник и маску для подводного плавания, обязательно выказывать восхищение красивой ра-ковиной моллюска-перламутрицы, негодование при виде рыбины со вспо-ротым брюхом: Бритни всегда палкой переворачивала ее, вздыхала и гово-рила "Ах, все из-за этой красной икры" - к слову, ни один ее завтрак не об-ходился без того продукта. Он обязан был подыграть, сказав приличест-вующее своему возрасту "Что поделаешь...". От этих слов веяло старостью и обреченностью, и хотелось взять их обратно - все, до сакраментального вздоха.
Ничего не поделать, и пара продолжала движение: она, перескакивая по частым крупным каменным осколкам, он - чуть поодаль, пыхтел, обли-ваясь потом и с трудом поспевая за длинными ногами спутницы, при этом этюдник латунным наконечником стукал о кость лодыжки, а фотоаппарат норовил оставить как можно большую ссадину на ляжке. Так они доходили до скалы Одинокого Моряка. Обыкновенно Бритни делала несколько сним-ков горизонта, и они забирались наверх.
Здесь, обдуваемый нордом и вестом, когда-то стоял Маяк Любви. И стоял бы до сих пор, если бы два года назад в него не ударила молния. В тот день тучи сомкнулись над городом кольцом, рыхлым, как ванильный пончик, и именно оттуда сверкнула стрела, ломаная и погнутая во многих точках, поблуждала вокруг шпиля башенки, и раздраженно ворча, ударила в самое сердце - старый фонарь с прокопченными стеклами. События за-печатлелись в памяти еще и оттого, что именно в этот день они познакоми-лись: Бритни наступила на него, распластанного и полузакопанного в пе-сок. За полчаса до грозы они не подозревали о существовании друг друга, пока во время раскатов все вокруг не зашевелилось, не забегало, не задви-галось, и в этой хаотично движущейся массе, спешащей под навесы и зон-ты, была она, уколовшая пятку о ракушку и уязвившая ей же его спину. Пока все спасались, хлестал упругий ливень и полыхал маяк, они яростно ругались, обретая в процессе обмена оскорблениями новое чувство. Амур был настроен несерьезно, но шутка подзатянулась.
У них оказалось до ненормальности много общего: он уже был женат - она еще была помолвлена, ее свадьба должна была состояться через пять лет, а он несвободен - та же цифра, но в обратном отсчете; он был песси-мистом - она восторженной оптимисткой, с периодическим откатом в жа-жду саморазрушения. Они соприкасались несколько раз в некоторых точ-ках земного шара, но тогда они не могли еще быть вместе - мешала разни-ца в возрасте - это единственная помеха перестала быть существенной в определенный период: так иногда происходит - время побеждает не только расстояние, но и само себя...
Он рисовал в пригородном поезде для капризной тринадцатилетней девочки ослика - шарж до сих пор спрятан среди страниц "Алисы в стране чудес", он затерян среди кукол и игрушечной мебели в старинном сундуке, изнутри оклеенном фольговыми светилами. Она рассказывала ему самую страшную тайну своей фарфоровой жизни: о румяном яблоке, не так давно отведанном в саду соседа. Ссадины на левой коленке Бритни терла ла-дошкой, и все шептала и шептала о привидении, живущем в мансарде де-душкиного дома, о Черном Зайце, ворующем души, по старинке, садясь на голову.
Его рука после прощания с забавной собеседницей сохраняла до вече-ра отпечатки зеленки от перепачканных коленок (не подумайте плохо - ему позволили лишь пожать влажную кисть, и нетерпеливо вырвали). Душа еще долго и бесплодно впитывала благоухание юности, исходящее от вообра-жаемого яблока, почти созревшего, и еще не сорванного, а после до него надкушенного каким-то разорителем садов.
Где тот сундук сейчас? До верху набитый тряпьем и масками стоит в гримерной комедиантки, рожденной в этом же городе, только много-много лет вперед. Мне довелось сиживать на нем и слушать милый, жеманный и оттого еще более пустой вздор из уст новой владелицы: "Вчера меня удари-ло током от вентилятора. Я чувствую себя жуткой идиоткой и дико жажду куда-нибудь сбежать..."
В другой раз, гораздо ранее этого, в южном городке, куда его занес душный ветерок приключений, выходя из кафе, он едва не сбил с ног вы-сокую даму в шляпе, очень прямую и прохладную. Женщина поджала тон-кие губы в ответ на извинения, и, вступив в помещение, окликнула дев-чурку, устремившуюся к разноцветным колбам с сиропами заказывать лю-бимую сливовую воду.
Юноша шел извилистой улицей, унося на пленке отпечаток будущей возлюбленной, но по пророческой слепоте еще желая оказаться сейчас ря-дом с девушкой, которая спала в этот момент в другом городе на противо-лежащей половине шара, и которой суждено было стать лишь одним из эпизодов.
Малютка, поправляя шафранные вихры, потягивала через соломинку холодную сладость - для него она была еще парой большущих кипенных с голубой полосой бантов, а его она и вовсе не заметила. Но со дна стакана поднималась муть, и, пузырясь, растекалась по поверхности - непрерыв-ное бурление и растущая пена. Чтобы могло предвещать тогда, что именно она окажется романом всей его жизни, а этот худощавый турист со слабым зрением, высоким голосом и с нумерованным фотоаппаратом, подпрыги-вающим во время шагов в футляре не по размеру, станет ее настольной книгой?
Так я когда-то не подозревала, что парень, перебегавший улицу и едва не сбивший меня с ног на перекрестке, через четыре с половиной года ста-нет самым дорогим и близким. Вероятно, именно тогда он им и стал, а мо-жет, и всегда был таким. Половинки, мы ходим так близко, но отчего-то встречаемся не часто.
Фатум время от времени совершает изумительные зигзаги - столкнув нас как-то раз с кем-то, он может повторить ту же комбинацию неодно-кратно, если ему придется по вкусу контраст: помидор великолепнее всего смотрится на снегу.
Глава 2. Сумасшедшее зеркало.
Глаза - зеркало души
"Оно ничего не отражает. Пора его выкинуть. Да, я обязательно распо-ряжусь" - хозяйка захлопнула дверь и удалилась. Зеркало повторило дере-вянный крест перевернутым - Иисус повис вниз головой, не меняя поло-жения тела. Оно было сумасшедшим, и смеялось над зрителями, и дурачи-лось - оттого рябь пробегала по мутной поверхности, и колыхалась полума-товая плоскость. Оно спятило.
Постояльцы почему-то избегали комнат на верхних этажах. Не привле-кали и широкие подоконники, и наклонный потолок - пустые и одинокие, пребывали они в полудремотном состоянии даже в самый разгар курортно-го сезона, когда редкая полуразрушенная хижина оставалась порожней. Была ли причина в мрачной истории, неизменно сопровождавшей пансио-нат (свое приведение, неоднократно являвшееся хозяйке, молодящейся ев-рейки-иммигрантки второго поколения в образе ее покойного мужа, и просившее денег на выпивку), или просто было нечто, противоречащее ес-теству жизни, что-то неуловимо витавшее в спертом воздухе замкнутых комнатушек, из которых сообщались между собой только две в северном крыле - незабудки на шелковых обоях и колокольчики на бурых от пыли портьерах не желали цвести в чьем бы то ни было присутствии. Тем не ме-нее, именно здесь встречались Бритни и Том - почтенный супруг, уважае-мый и почти самый молодой профессор Гарвардского университета, что близ Бостона. По долгу своей службы он поддерживал контакт с отчимом Бритни, беседуя с ним зимними вечерами за стаканчиком душистого пор-тера и сигарой, во время командировок в столицу.
Отчим - властный мужчина, почти ровесник Тома, уделял много вни-мания своей медноволосой падчерице. Так старая пчела с потрепанными крыльями, не способная более к опылению цветов, взирает, тем не менее, на нежные граммофончики и пестики с восхищением, порожденным не-реализованным вожделением, что не мешает время от времени вкусить ка-плю нектара из хоботка соплеменника. Он находил странное удовольствие в разговорах о будущем юной псевдодевственницы с таким же, по его не-поколебимому убеждению зрелым сластолюбцем. Но Том не относился к числу собирателей яблок - он отдавался любви и ненависти в полной мере. Любви к Бритни, и ненависти к жене, об убийстве которой неоднократно помышлял в порыве совестливого гнева.
Он слушал планы выгодного замужества, обучения в аспирантуре, те-зисы будущей диссертации девочки, и испытывал странное удовлетворе-ние, вслушиваясь в звуки фраз. "Наша девочка всерьез увлеклась океано-логией и при этом страдает от эрахнофобии. Виданное ли дело: океанолог, визжащий при виде лангуста!". Наша девочка... Его девочка, зацелованная солнцем до рыжей сыпи по спине, до шелушащихся пленочек на плечах и белого пробора в челке.
Его морская звезда, его колдунья, его сорванец, отражающийся сейчас целиком в зеркале, подрагивающем в такт движениям: вверх - вниз, впе-ред назад, краткое вращение, вход-выход. Время по-настоящему теряет свою осязаемость в процессе любви и, вместе с тем как никогда более ося-заемо по окончании его. Ибо медитативная усталость после взаимодейст-вия двух противоположностей, наступающая следом за разрядкой - вре-менной смертью, являет собой синтез чувства вины, гордости за исполне-ние долга перед природой и легкого разочарования: "Почему ты не смот-ришь мне в глаза? Я хочу видеть твои зрачки".
Восточные монахи не даром утверждали, что оргазмами мы строим ле-стницу к смерти, но и к Богу. Ибо ничто так не окрыляет, как примитив-ный, плотский процесс. Если первая монета греха дана нам от рождения, то остается лишь пополнять копилку.. Простое удовлетворение остается да-леко позади всеобъемлющего одновременного катарсиса - оргазма души. И ничто не сравнится с одновременными оргазмами тела и души, а этот дар приносит только любовь.
"Я не могу смотреть тебе в глаза: меня здесь нет, - в твоих руках лишь тело. Моя душа мертва, а у покойников, как ты знаешь, глаза за-крыты".
Бритни и Том - девочка и мужчина... Она лежала под ним, она смот-рела на него сверху, сбоку и даже из овальной рамки на стене офиса отчи-ма.
И зеркало дрожало. Зеркало отражало.
Глава 3. Вязы.
- Серьезные отношения не начинаются в постели, - сказала я утром, застегивая бесконечные крючки, - потому я предлагаю тебе эротическую дружбу без обязательств. Черт, у твоей кровати занозистая спинка - на моих чулках стрелка.
- Это натуральный вяз... - он смотрел сквозь пустую бутылку из-под "Мартини" на снег, падающий за окном.
- ...Регулярные встречи, не обременяющие, ничего не требующие. Лишь запланированное удовольствие, - продолжила я.
- Это как? - опешил он, - ты сошла с ума? Как можно запланировать удовольствие? Я хочу любви. Мне не нужен календарь в ежедневнике, где отмечены крестиками дни встречи. Я хочу быть вместе тобой.
- Зачем? Любовь - это ревность. Это боль и страх потери. Нерацио-нальные отношения с далеко идущими последствиями. После брак, зача-тие, дети, пеленки и опостылевшая супружеская постель. Нет. Только не так. Я еще слишком люблю жизнь. Впрочем... Обсудим это позже. Я позво-ню тебе после праздника, и мы наметим дату следующей встречи. Ах, да, - оборачиваюсь в дверях, - полагается поцелуй на прощание.
Скорость 120 км/ч. Вязы, вязы... Бесконечные шеренги вязов слива-ются в одну золотистую ленту. Сколько они здесь растут? Сорок, тридцать лет назад их посадили, и они все одногодки - братья-близнецы. Снижаем скорость до сорока-пятидесяти, и насладимся свежим утром.
Могучие кроны нависают над тротуаром. Иногда ветви деревьев, рас-тущих по параллельным сторонам, движениями южного ветра соприкаса-лись, и казалось, что плещет полупрозрачная река. Плечом к плечу, одним порывом сливаются они в легкую рябь серебристой листвы. Из их родни получаются самые романтичные кровати: светлые, теплые, веющие семей-ным теплом. На них нет места рационализму. Любовники встречаются на диванах, - те же, кто впервые познал друг друга в вязовой кровати, теряют разум. Они становится обычными влюбленными, жаждущими остаться с предметом страсти надолго, укрепив отношения...
На фоне стволов выделялись яркие домики почтовых ящиков с вер-тушками разных форм. На принадлежащем семейству Мортисов враща-лась морская звезда. За утренней корреспонденцией обычно выходила Бритни Мортис.
Она, оглядевшись по сторонам, перетрясала газеты, прятала выпавшее письмо в карман халатика и, тряхнув рыжеволосой головой, неслась в дом. Подсовывала почту под дверь спальни родителей, и убегала к себе. К зав-траку она обычно спускалась раскрасневшейся, уже переодетой в синий костюм студентки с вышитой на груди маленькой эмблемой колледжа пла-менем свечи. За столом беспрестанно просила отчима передать ей клено-вый сироп, и невпопад отвечала на вопросы о планах на сегодняшний день.
- До четырех на занятиях, а после у Софии вечеринка. Я переночую у нее.
- Старина Том, - отрываясь от новостных столбцов, сказал отчим, - со-общил, что на днях заедет к нам. Кажется, он сейчас здесь, в городе...
- Ты, крошка, обязательно должна повидаться с ним, - вставила слово мать, - в прошлый раз он привез тебе огромного плюшевого медведя, а ты даже не вышла к нему. Дорогой, - обратилась она к мужу, - его жена со-всем больна. Говорят, ей прописали инъекции змеиного яда, который ста-вит она сама себе, и она уже дважды передозировала. Кажется, с возрас-том рассудок все больше покидает ее. Бедняга Том - он так предан супру-ге... Бритни, ты опоздаешь на автобус, - мать коснулась рукава дочери,- поспеши, дорогуша.
- В этот раз я спущусь поздороваться. Обещаю. Давно не видела дядю Тома. - Бритни чмокнула мать в щеку, и выбежала на улицу.
У мясного магазина на соседней улице она села в машину.
- Привет, мой морской конек.
- Привет, русалка, - Том приветственно сжал коленку. - На ночь?
- С доставкой на дом после использования.
Дверца хлопнула. Растаяла зеленая черепичная крыша Мортисов. Се-рая пыль хвойным рисунком ложилась вслед шинам. По пути к мотелю "Гиена" автомобиль миновал колледж, на крыльце которого цвели буйным цветом вчерашние бутоны, сегодня курящие без утайки травку, и полетел по трассе.
- Смотри, коршун! - Бритни высунулась из окна. Ветер скользнул по ее спине, распрямил юбку, обнажив налитые ягодицы юной спортсменки по-верх телесных чулок - там, выше, была всего одна полоска, прикрывающая самое деликатное. Том правой рукой втянул обратно девушку, продолжая левой вертеть руль. Машина вильнула, и съехала на обочину.
- Любишь хищников? Сейчас дядя Том расскажет прелюбопытную ис-торию про одного из них, и кое-что покажет. Итак, жил-был одинокий кой-от... - ухватился он за рыжий хвостик на затылке девушки и, как котенка толкают носом в молоко, притянул к ширинке.
- Нет, - Бритни резким движением высвободилась, оставив в его руке медный клок и цветную резинку. Она расстегнула замок на форменной юбочке и откинула сиденье Тома, - сегодня я главная.
Глава 4. День Благодарения.
-Почему бы нам не начать жить вместе? В конце концов так было бы проще.
- Проще для чего?
- Мы виделись бы гораздо чаще.
- Зачем? Я вполне удовлетворена существующим положением вещей.
- Не говори так умно... Ну, что ты за женщина? Тебе разве не хочется иметь свой дом?
- У меня есть своя собственная квартира.
Восемь лет назад в доме появился мужчина, и завтрак из хлопьев с соевым молоком преобразился в полноценную кашу - "Эндрю (вот вам и имя) любит овсянку"; Бритни перестала ходить по дому в нижнем белье и перед сном, чтобы ночью не покидать комнату, уносила с собой стакан во-ды и бутерброд с зеленым салатом.
И сразу стало неуютно и одиноко. В этот период мать отчуждалась по-степенно, а ее место занимали тетя и бабушка, забиравшие девочку к себе на Рождество и День Независимости, впрочем, День Благодарения она проводила в семье - надо помнить, кому ты обязан игрушками и пушистым щенком. Ужин дымился, за окном плясал ноябрьский ветер, а вечер для Бритни заканчивался после порции индейки.
Ей не хватало отцовской любви. Сближаться с отчимом было бы странно: еще во время обучения в школе, на матче по волейболу, когда де-вочка нанесла решающий удар в трудной игре, он обнял ее просто, как об-нял бы любой гордый родитель, но она ощутила покалывание внизу живо-та, и резко отстранилась. Он же, напротив, с тех пор принимал живейшее участие во всех делах падчерицы: устраивал праздники, дарил подарки, и Рождество они всей семьей проводили в Канаде, на лыжном курорте. Внешне все выглядело прилично, и Бритни знала, что отчим любит ее, но любит не как дочь.
Он не препятствовал общению с мальчиками, но мальчики ее не инте-ресовали. Периодически, для отвода глаз, она разрешала проводить себя ботанику из параллельной группы, однажды сама поцеловала его, так, что-бы все видели, а после всем говорила, что у них роман. Мать успокоилась, что ее дочь в норме и, как и положено в ее возрасте, получила первый сек-суальный опыт с ровесником. Но свой самый первый опыт Бритни приоб-рела в летнем лагере с наставником, тридцатилетним мужчиной. А после-дующие знания - в шалостях с подругами.
Отчим не спал. Он сидел на полу у камина, сортируя бумаги. Счета на-лево, деловая корреспонденция - направо, выписки и ежедневники сто-почкой высились позади него, впереди, отдельно от других документов, по-верх конверта без обратного адреса лежал листок. Помимо прочего, огонь уже ел пару старых журналов по оформлению интерьера и каталог строй-материалов восьмилетней давности.
Цветные иллюстрации вспыхивали одна за другой. Интервалы между их смертями были столь малы, что заметить перебегающие языки пламени можно было только, если хорошенько приглядеться, - тогда это зрелище бы-ло похоже на рождественскую гирлянду, обернутую вокруг Библии в буки-нистическом магазине.
Зима едва мелькнула за окном, а в витрине уже огнями светились книги о съедобных грибах и эротические календари, - все это, сваленное в одну кучу, переливалось, сияло. Главным был, конечно, глобус с зажигаю-щимися диодами в столицах мира в очередности наступления там Нового года. Зеленая звездочка сияла на Антарктиде, а ослепительно-оранжевая в царстве страсти - Париже, правда, пунцовый огонек в европейской части беспрестанно гас - папье-маше подмокло во время последнего снегопада. Краски растеклись, и контуры границ расплылись, но можно было не со-мневаться, что перед самым праздником его купит какой-нибудь роман-тик, для того. Чтобы ночами, выключив свет, вращать по оси чучело ми-ра...
Том старался не дышать, чтобы не спугнуть маленькие звездочки, присевшие, словно стайка светлячков на шар. Он вспоминал, как когда-то, в десятилетнем возрасте, мечтал стать дипломатом, чтобы объездить весь мир, побывать всюду. В Турции глубоко поцеловать девушку с узкими ступнями, танцующую в шифоновых шальварах, курящую кальян и ощу-тить вкус опия и корицы, да терпкий аромат мускуса и амбры. А какие у нее, должно быть бархатные глаза...
В Англии робко поцеловать руку мисс, пахнущую бергамотом, и бы-стрее отстраниться, чтобы чувствовать взгляд серый и колючий, вонзаю-щийся в спину медленно, игла за иглой...
Но самое прекрасное в дальних странах - это не женщины, а сказки с их участием. Чего стоит увидеть однажды утром в Венеции сонную девуш-ку в кружевной сорочке, вышедшую на балкон, нависающий над каналом, полить махровые гортензии, и представить себе, что в этой комнате, на-едине с ней именно ты провел ночь, и по твоей вине, мурлыча песенку и облизывая припухшие губки, она так светится; кругам под глазами ты причиной, и что именно ты принесешь ей горячий кофе в постель, после того как вы в очередной раз...
К чему знакомиться с ней, если до последней секунды можно предуга-дать, что произойдет там, наверху - в комнате с газовыми занавесками, куда до поздней ночи доносятся крики гондольеров, и ажурный балкон растворяется во мраке?
К чему, вдруг она не бреет ног, а шоколадная родинка на правой гру-ди окажется лишь тем самым плодом воображения (не бывает в мире двух одинаковых девушек), который падает на землю из-за слишком тонкого черенка? Не спугните ее - помечтайте немного, пока она не закончит свое нехитрое занятие, и не уйдет к другому (или другой), спящему (спящей) в алькове прогнувшейся балки.
К чему искать отражение того, чем обладаешь? А может именно факт обладания лишает прелести: то, что ты до конца изведал, осознал, прочув-ствовал каждой клеточкой, становится частью тебя, - но разве человек из-начально не прекрасен? Разве то, что зовется опытом и накапливается с годами не дороже случайно сорванных ягод? Да, все это опыт, но целый пирог больше пирожного, а потому возвращаться домой приятно, потому что, подходя к дому, еще издалека ты заметишь, что у окна тебя ждет та, которая беспокоится, та, что зажигает свечу на окне каждый вечер, чтобы осветить тебе обратный путь.
Сняв с ее плеч серую шаль, и подняв подбородок, загляни в глаза - они непонятного цвета, а хрупкие руки, такие теплые, пахнут уютом, и с этими глазами не сравнятся влажные очи серн и горячий взгляд вампа, - в тех глазах нет любви, ты им не нужен, и ни одни другие руки не будут до боли сжиматься в беспокойстве. Возвращайся домой - только здесь тебя ждут.
Том, очнись... Эндрю, помешай угли - плохо горят мечты...
Глава 5. Желание.
- Какие планы у тебя на праздники?
- Отоспаться.
- Ты будешь спать в Новый Год?
- Наверно пойду к подруге...
- Может, встретим вместе?
- Я не верю в приметы.
Все мы верим, что Рождество - это сказка, а сказкам положено закан-чиваться хорошо, а значит, зло обязательно будет побеждено, а добро вос-торжествует, и уж наверняка благородство вознаградится. К сожалению, в реальной жизни далеко не так: проходит время чудес, и остаемся мы один на один со своими болью, горестями и безнадежностью, той самой безна-дежностью, что порождается не полным отсутствием надежды, а оконча-тельной уверенностью, что мечтам никогда не суждено сбыться.
О чем мечтала Бритни в волшебную ночь? Загляните в мысли подро-стка, и вы убедитесь в том, что подозревать в искренности зло, творимое ими - нелепость. Мальчишка, убивший прохожего за доллар, видит сны все такие же искрящиеся, как и в полугодовалом возрасте, когда он невинный пускал пузыри и стучал погремушкой по перильцам кроватки, требуя ка-шу. Малолетняя проститутка, забыв снять перед сном фиолетовые чулки в сеточку, и подложив детский еще кулачок под голову, обнажая во время едва заметных движений запястье со следами инъекций, видела себя ко-ролевой квартала, а снег, как пророчество предвещал исполнение всего, но в иной форме.
Бритни снилось, как она, будучи знаменитой актрисой, путешествует инкогнито по миру, а неистовые поклонники любыми способами узнают адрес и добиваются свидания, присылая записки: "Я умру у Вашей двери, сраженный огромной любовью", "Если Ты - Солнце, то я стану Твоим вер-ным спутником - Луной" и т.п. И не важно, что встреча Солнца с Луной не возможна, главное - красивые слова. Она загадала желание и верила в то, что оно обязательно сбудется.
А вы хотели бы, чтобы сбылись ваши сны?
Глава 6. Шелковица.
Врач запретил длительное движение, но, тем не менее, она самостоя-тельно вставала во время отсутствия сиделки, когда та после обеда дрема-ла в кресле у телевизора, в холле, полагая, что ее пациентка занята тем же самым, - а иначе и быть не может после шестнадцати капель сильнодейст-вующего снотворного. Но миссис Вандерер не спала. Дождавшись, когда сиделка отвернется к шкафчику поставить микстуру, - это было своеобраз-ным ритуалом, так же, как морщить свой плотный нос, отмеривая капли, как надевать седые войлочные туфли, входя в дом, и переобувать их, ме-няя на холщовые мешки-чехлы перед комнатой миссис Вандерер, - рако-вым больным необходима стерильность.
Миссис Вандерер выпускала медленно, чтобы не чвиркнуть, не чмок-нуть, и не дай бог цыкнуть, тягучий сироп лимонного цвета. В отношении того, что микстура совпадала по цвету со слюной, шедшей у нее обычно после утомительной рвоты, ей повезло: можно было не пугаться, что сидел-ка что-то заподозрит. Прочие лекарства больная принимала с безразличи-ем, происхождение которого обусловлено осознанием неизбежности, да и многие таблетки выходили даже не растворившимися - польза не успевала всосаться в стенки желудка...
Больная подходила к окну посмотреть на шелковицу, пораженную тлей. Листья шелестели на ветру с тем особенным оттенком звука, который издается обычно листами книг, износившихся от частого употребления, пе-ресохших, будто припорошенных пылью у щелей растрескавшегося пере-плета. И миссис Вандерер ощущала себя этой шелковицей, чей ствол из-нутри подтачивали жуки. Она могла бы так простаивать около получаса, пока сиделка, бормоча сквозь сон что-то и шевеля толстыми пальцами, как бы смотрела сериал, но обычно кружиться голова начинала раньше, и больная вынуждена была возвращаться в постель, чтобы аккуратно опус-тившись на нее, лечь на спину и расправить одеяло так, что бы не выдать себя: обязательно подвернуть кромку, напустить сверху простыню, и поло-жить руки поверх.
Так, день за днем, слабея и теряя силы в борьбе за право увидеть сле-дующую весну, она постепенно смирялась с мыслью о смерти. Врач заве-рил, что до мая она доживет, а вот до лета едва ли. Ее все беспокоило, рас-цветут ли бархатные маргаритки в этом году, как в прошлом, в конце ап-реля, или задержатся на две недели, как в позапрошлом. Словно опоздай они расцвести, и тогда произойдет непоправимое, а успеют раньше яблонь - будут ароматнее, вне конкуренции пахнуть шампиньоновым сыром.
"Только бы успели" - приоткрывшись прошептали пепельные губы...
По ступеням шаркали шаги Тома. Он вошел. Придвинул стул к крова-ти, и, полагая жену спящей, старался сдержать одышку, но стул скрипнул, и миссис Вандерер решила больше не таиться и приоткрыла глаза, но Том на нее не смотрел - его взгляд следил за шелковицей, раскачивающейся за окном от ветра. Ветка, стучала в стекло, словно рука, просившая подать. Коричневый лист, скрюченным ногтем скреб о карниз, пока не сломался.
- Том... - позвала больная.
- Да, - отозвался он.
- Я хотела сказать, что не виню тебя.
- В чем? - напрягся Том и перевел взгляд от окна на желтые капли на подушке, стараясь не смотреть в лицо жены.
- Она горяча. Ты потерял голову. Любой бы на твоем места потерял го-лову... Конечно... Эта девчонка сама прыгает в постель к каждому. Такие всегда ложатся под любого...
- Я не понимаю о чем ты.
- Не обманывай меня! - ей показалось, что она крикнула...На самом деле едва ли слова е были громче, чем обычно, - только маленький лимон-ный ручеек скатился из левого уголка рта, - хотя бы сейчас не лги... Я уми-раю!
- Из-за чего ты сердишься? Да, я проводил с ней какое-то время из вежливости, а иначе и быть могло - мы дружим с Эндрю, а он очень привя-зан к Бритни.
- Вы оба очумели от нее... И этот развратник-Эндрю, и ты... Как не стыдно. Просто отвратительно...
Том подошел к двери и, приоткрыв ее, позвал "Мисс Халлинг, будьте добры, смените меня - время ужина!".
- Бежишь? - глаза миссис Вандерер презрительно сузились. Значит, я права...
Том ничего не ответил, и вышел.
Глава 7. Морская звезда.
Жизнь - не подиум, ровно не пройдешь...
Бритни попалась ему на крыльце. Держа персиянку Сирену на руках, и накручивая хвост против часовой стрелки под недовольное урчание, она сосредоточенно о чем-то думала. Когда Том окликнул ее, она отпустила кошку и сняла очки, надеваемые ей обычно для чтения.
- Меня беспокоит кошка. Она стала агрессивной, на руки не возь-мешь...
- Наверно, беременна.
- Но от кого?
- От кошачьего духа.
Бритни нахмурилась, и хотела что-то ответить, но откуда-то сзади нее появился Эндрю, поправляя галстук.
- Милочка, ты обещала матери сходить с ней в церковь в воскресенье. Это сегодня.
Девушка кивнула и удалилась в сумрак коридора.
Том пожал протянутую сухощавую ладонь, и проследовал за другом в кабинет.
- Сколько мы уже с тобой знакомы? - Спросил Эндрю, протягивая То-му стакан с хересом.
- Семь лет. Я тогда как раз защитил работу на тему "Морские беспан-цирные".
- Вот и столько же лет ты знаешь мою падчерицу... (При слове "моя" Том передернулся) Она сильно изменилась. На днях взбрыкнула - заявила, что хочет стать актрисой. Полагаю, мы ее избаловали... Или это все из-за того парня, с которым она спуталась...
- Что за парень? - Том поставил на стол запотевший стакан.
- Кажется, Крис... Раньше учился в ее колледже, но бросил, не дослу-шав курса, и уехал в поступать в мастерскую Брайдила (изв. комик. - прим автора). Успешно её окончил и теперь шляется в составе труппы из штата в штат, играя в изредка мюзиклах, а чаще в пьесках.
- Не лучшая компания для Бритни.
- Вот и я о том же... Может ты на нее повлияешь? Она к твоему мне-нию всегда прислушивалась.
- Хорошо, я поговорю с ней...
- Вот и отлично! А сейчас я покажу тебе новую коллекцию слайдов о колониях кораллов... Заказал для нашего факультета. Идем.
Кадры мелькали на экране. Сменялись стайки пестрых рыбок муре-ной, затаившейся перед броском - как изящен поворот, как пружинит те-ло... В следующий раз она появляется среди камней с изумрудным хвостом, торчащим из пасти. "Будто проглотила русаленка" - подумал Том, и его за-мутило.
Он попрощался, и вышел в сырой вечер. На ходу раскуривая сигарету, миновал обнесенную штакетником лужайку и наткнулся на Бритни, краду-чись возвращавшуюся с улицы домой.
- Нам надо серьезно поговорить - ухватил он ее за локоть.
- Отпусти, - вырвалась она, и оглянулась по сторонам.
- Делаешь мне уже одолжение? - усмехнулся он, - что ж...
Том оттолкнул ее, и пошел к автомобилю, запутался в проволоке, уце-пившейся за штанину еще у самого порога, где ею были огорожены кусты хризантем, и тянувшуюся за ним оттуда. Отцепив, он заметил ленточку с надписью "Marina astra" ("Морская звезда" - прим автора). Уколовшись, ра-зозлился и отбросил. Отсасывая кровь из пальца, брел он по тротуару, не замечая, что давно прошел мимо машины.
Глава 8.Эхо.
Комната пуста. Эхо бродит, спотыкаясь о невидимые нити. Так быва-ет, когда из комнаты, где умер человек, выносят все вещи.
- Кто ты?
-Ты.
- Я один.
- Один.
- Я теперь никому не нужен...
- Не нужен...
- Заткнись!
- Ись...
Том запустил стулом в зеркало. Оно, вздрогнув, дало трещину, а потом, будто утратив основу, распалось на осколки. И звенело, звенело, осыпа-ясь... Том сжал голову руками, как будто стремясь мозг от вонзающегося в него стекла.
Зачем, зачем ему теперь все? В поисках ответа, взгляд его шарил по стенам, поднимался по проводам, шедшим по швам...
Крюк на потолке был занят люстрой - ее забыли. Рожки на алюминие-вом остове, как подстаканники, держали лампочки.
Том вспомнил разговор с Бритни, тот самый, перед ее побегом с труп-пой заезжего театра:
- Пусти мен. Это было в последний раз.
- Что тебя не устраивает?
- Ты старый. Все.
- В само деле, ты считаешь меня старым?
- А ты сам не понимаешь?
- Раньше все было нормально. Ты никогда не возмущалась.
- Мало ли что было раньше...
Том не понимал, почему в тот день он не сообщил Эндрю о планах его падчерицы. Еще можно было успеть и все остановить. Но был ли смысл? Для него все уже было потеряно...
Заключение. Ответ.
Вечерами, когда воздух пахнет жасмином, а на вкус обжигает папри-кой, - не откажите себе в удовольствии, попробуйте его кончиком языка, - океан ласкает прогретый песок, с каждым разом унося в безвестность ис-сохшие морские звезды, и выплескивая на смену новые, обессиленные бес-полезной борьбой со стихией. Иной раз среди них попадаются и медузы: рыхлым желе они тают, и нити их щупальцев продолжают шарить по пес-ку, воображая, что все еще плывут. Чайка кружит, постепенно снижаясь, пока не отважится клюнуть одно из них, чтобы, жалобно вскликнув, куба-рем откатиться в сторону.
Отдыхающих становится меньше. Парочками и группками они уходят к алебастровым домикам по мощеным дорожкам, где интимный свет фо-нарей, и акации участливо сдвигаются, суля тайну. Уйдет и девчурка в па-русиновых сандалетах, надвинутых на пыльные ноги. Ощущая между пальцев струи песка, и подметая соломенной шляпой осколки ракушек, она, улыбаясь безмятежной улыбкой нимфы, стройнеющей черточкой, а позже точкой, еще долго будет идти к горизонту, чтобы выпить молока и лечь спать в скудной хижине. И в ее грезах будет шуметь все тот же океан, отражавшийся много лет спустя в ее глазах, когда она, актриса, порождала трепет у поклонников одним взглядом, оставаясь в душе той же малышкой, с кожей бронзового цвета и поцелуями солнца на скулах..
Именно теперь, на пустеющем берегу появится он - человек, чьи глаза десятилетиями безучастно созерцают арбузный закат, радужный у кромки воды и фисташковый перед семечками светил. Морщась от ревматическо-го хруста в суставах, он сядет на свое обычное место у опрокинутой лодки с пробоиной, и погрузится в молчание. Никто не знает его имени, никто не помнит, откуда он пришел, и о чем ночами шепчется с ветром. Он помнит и знает все.
Однажды я решилась, и подошла к нему. На мои тщательно подоб-ранные слова приветствия он лишь кивнул, но заметив смятение, охва-тившее меня - я неловко переминалась с ноги на ногу, не осмеливаясь сесть, но и не желая уходить, - он хлопнул ладонью по тени рядом с собой. Мне уже давно хотелось спросить его о себе: кто я, что я и зачем живу? Но он молчал. Молчала и я. Тень передвигалась. Когда она коснулась камня, укрыв собой половину его ровно до белой продольной черты, старик про-тянул руку, и сжал обточенный осколок скалы в ладони.
"Видишь - сказал он, передавая его мне, - он откололся от большого камня. Соль отняла цвет, время выровняло его, а вода принесла сюда. Смотри - это ты. Где бы ты ни была, с кем бы ни встретилась, никогда не забывай, что ты - всего лишь камень, отколовшийся от большой скалы. На свете еще много таких камней, некоторые из них могут прийтись к твоему краю, и вместе вы станете одним камнем, вместо двух камушков. - Он подобрал у ног второй осколок, и сложил их вместе. - Они не безупречны, но подходят друг к другу, и могут стать целым, но для этого понадобится время. Только оно сможет сгладить острые края. Не позволяй волнам раз-вести вас в разные стороны. Это ответ на все твои вопросы"
На следующий день я уехала. Я не сказала ему, что ровным счетом ни-чего не поняла из его объяснения, и что долгий путь, те тысячи километров, преодоленные мной в поисках ответа, - это время, истраченное впустую. Все для того, чтобы услышать, что я - кусок кремнезема, и увезти два кам-ня, склеенных последним вечером для верности медицинским клеем.
"Время, время..." - стучали колеса. Именно времени у меня нет.